CC BY
98
Приращение смысла и подтекст, которые обнаруживаются в отрывке из письма, созданы словесными рядами как структурными основами композиции; в них повторяется элемент значения взаимодействующих единиц текста, которые, как показывает пример, можно вычленить и разграничить, но важнее — увидеть их взаимодействие в доминанте высказывания.
Все выписанные ряды можно сгруппировать с позиций «статики и динамики» развитии семы. С этих позиций только один ряд (5) —отличается динамикой, порождённой приращением смысла к инвариантному значению. Динамика делает словесный ряд доминирующим в тексте. В этом словесном ряде единицы вступают в такие напряжённые отношения, которые можно назвать диалогическими.
Остаётся констатировать, что далеко не все разновидности употребления языка
могут быть описаны с позиций функциональной стилистики. Конечно, и знание абстрактных разновидностей («функциональных стилей») полезно, хотя бы как отправная точка в анализе текста, но этого представления об употреблении языка недостаточно. Стилистика текста — центральный, конечно же, главный раздел стилистики, а стилистика разновидностей («функциональная стилистика»), чтобы быть не столь отвлечённой, действительно, должна стать типологией текстов [3, с. 48]. Текст обладает такими свойствами, которые необходимо учитывать в описании разновидностей употребления языка и в классификации этих разновидностей. По замечанию А.И. Горшкова, «скачок к «функциональной стилистике» непосредственно от уровня языковых единиц, минуя уровень текста — нелогичен» (49— 50).
литература
1. Античная эпистолография. М., Наука, 1967. 285 с.
2. Виноградов В. В. Поэтика русской литературы. Избранные труды. М.: Наука, 1976. 512 с.
3. Горшков А. И. Русская стилистика и стилистический анализ произведений словесности. М.: Литературный институт им. А.М.Горького, 2008. 545 с.
4. Золотова Г.А ., Онипенко Н. К., Сидорова М.Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 2004. 544 с.
5. Кожина М. Н. Стилистика русского языка. М.: Просвещение, 1977. 223 с.
6. Кожина М. Н. Стилистика русского языка. Изд. 3-е, перераб. и доп. М., 1993. 224 с.
7. Одинцов В. В. Стилистика текста. М.: КомКнига, 2006. 263 с.
8. Папян Ю. М. Семантическое поле и словесный ряд // Вестник Литературного института им.
А.М. Горького. 2008. № 2. С. 37 - 45.
9. Письма русских писателей 18 в. Л.: Наука,1980. 472 с.
10. Сокращенный курс российского слога, изданный Александром Скворцовым. М., 1796. 140 с.
11. Степанов Н. Л. Поэты и прозаики. — М., 1966. — 259 с.
12. Стилистический энциклопедический словарь русского языка / под ред. М.Н. Кожиной. М.: Наука, 2003. 696 с.
Источник
13. Цитируется по: Чудаков А.П. В.В. Виноградов: арест, тюрьма, ссылка, наука // Седьмые тыняновские чтения. Материалы для обсуждения. Рига Москва, 1995-1996.
УДК 882
ББК Ш 5(2 = Р)4
М. В. Пименова
н. в. гоголь и образы внутреннего мира человека (на примере концепта сердце)
В научной статье анализируется концепт «сердце». Сердце — образ центра мира, это представление подчеркивает духовный аспект мироустройства.
ключевые слова: концепт, система знаков, культура, языковая картина мира.
M. V. Pimenova
n. v. gogol and images of a person's inner world (on the example of the concept heart)
The article deals with the analysis of the concept "heart". The heart is the image of the world centre. This idea emphasizes the spiritual aspect of the world order.
Key words: concept, the system of signs, culture, linguistic world-image.
К творчеству Н. В. Гоголя обращались многие исследователи разных стран. Среди них следует, например, упомянуть работы М. М. Бахтина и многих других. При этом исследования авторской концептуальной картины мира Н .В. Гоголя, нужно заметить, практически отсутствуют. В данной статье впервые предпринимается попытка проанализировать концепт сердце*1 на материале произведений Н.В. Гоголя, выявить его общие с русской национальной концептос-ферой признаки и отметить специфические (авторские) нововведения.
Язык аккумулирует в своей системе знаков те знания, которые предшествовали научному познанию. Как пишет В. П. Владимирцев, «народно-поэтическая кардиология» как прототип и аналог кардиологии научной — это целая система взаимообусловленных «первичных» представлений о сердце и их выражений в обряде, тексте, слове, «знаке», образе» [3, c. 204]. Глубина сердца в народном восприятии есть скрытая для осознания настоящая личность, сокровенное «я», раскрыть которое призывали древнеиндийские, древнеегипетские и древнегреческие мудрецы. Сердце и душа — невидимые и оттого неизведанные — в символе предстают как нечто глубинное, недоступное; место, где скрывается истинное «я». Весь мир в человеке, и человек есть целый мир — афоризм, повторяющийся у многих философов. Г. В. Лейбниц утверждал, что в самом себе человек должен увидеть целый «мир, полный бесконечности».
Структура генетически исконных концептов пополняется привнесенны — ми в культуру народа новыми воззрениями на природу и мир. Обычно это связано со сменой религий в обществе, когда уже существующее мировоззрение изменяется, старое вытесняется новым. Но старое не исчезает, потому что глубоко укоренилось в недрах языка.
Гармония человека, искренность его поступков, сила и энергия его действий состоит в единении его сердца и души (Одним словом, жизнь его уже коснулась тех лет, когда все, дышащее порывом, сжимается в человеке, когда могущественный смычок слабее доходит до души и не обвивается пронзительными звуками около сердца, когда прикосновенье красоты уже не превращает девственных сил в огонь и пламя, но все отгоревшие чувства становятся доступнее к звуку золота, вслушиваются внимательней в его
1 Исследованию концепта сердце в русской и английской концептосферах посвящена работа М.В. Пименовой [6].
заманчивую музыку и мало-помалу нечувствительно позволяют ей совершенно усыпить себя. Портрет). Душа символизирует нематериальное начало в человеке, сердце — земное, вочело-веченное начало. Н. В. Гоголь много внимания уделяет единству души и сердца (Любо, вольно на сердце; а душа как будто в раю. Вечера на хуторе близ Диканьки; -Царица! — вскрикнул Андрий, полный и сердечных, и душевных, и всяких избытков. Тарас Бульба; Знать, видно, много напомнил им старый Тарас знакомого и лучшего, что бывает на сердце у человека, умудренного горем, трудом, удалью и всяким не-взгодьем жизни, или хотя и не познавшего их, но много почуявшего молодою жемчужною душою на вечную радость старцам родителям, родившим их. Тарас Бульба).
В русском языке сохранились исконные, первичные, дохристианские представления о сердце, на которые наслоились символические признаки иных культур. Для исследователя интересна история появления тех или иных образных концептуальных признаков. «Образ должен изучаться с точки зрения генезиса, породивших его представлений. Религиозные представления важны не своим содержанием, но общим принципом своего возникновения; вот это-то возник — новение, отрицающее формальную логику, говорит, что мышление понятиями вырабатывалось в течение долгих веков, и что ему предшествовало мышление образами» [11, с. 553].
Образные концептуальные признаки — первичный этап осмысления внутренней формы слова. О. М. Фрейденберг [12, с. 20] замечает, что до понятийного мышления причинность не осознавалась. Мышление носило пространственный, конкретный характер; каждая вещь воспринималась чувственно, и образ воспроизводил только внешнюю сторону предмета — то, что было видимо и ощутимо. Огромное значение имела слитность субъекта и объекта. Все предметы представлялись тождественными. Со временем характер мышления народа меняется, и причинно-следственные связи становятся основным способом переноса признаков разных понятий.
Внутренняя форма слова сердце связана с признаком того, что находится внутри тела, в самой его сердцевине. Н. В. Гоголю свойственны традиционные взгляды на локализацию сердца — оно находится не в левой стороне груди, как принято считать в научной картине мира. По мнению автора, сердце располагается в груди (У меня Мокий Кифович вот тут сидит, в сердце! — Тут Кифа Мокиевич бил себя весьма сильно в грудь кулаком и приходил
в совершенный азарт. Мертвые души; «Буду, моя дочка; еще крепче прежнего стану прижимать тебя к сердцу!» Вечера на хуторе близ Диканьки; ср. также выражение, связанное с ритуальным жестом: Я полагаю с своей стороны, положа на руку на сердце: по восьми гривен за душу, это самая красная ценз! Мертвые души). При этом все же следует отметить авторские особенности представлений писателя, совпадающие с народными воззрениями: сердце автор отождествляет с легкими (Андрий же, сам не зная отчего, чувствовал какую-то духоту на сердце. Тарас Бульба) и солнечным сплетением (Сердцеведением и мудрым познаньем жизни отзовется слово британца; легким щеголем блеснет и разлетится недолговечное слово француза; затейливо придумает свое, не всякому доступное, умно-худощавое слово немец; но нет слова, которое было бы так замашисто, бойко так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово. Мертвые души).
Наиболее фундаментальные культурные ценности выражаются в метафорической части структур ключевых концептов культуры. Сердце в русском языке часто представлено в метафорах растения. Сердце и мир сближает общая точка: центр, середина: «именно в этой ситуации с особой последовательностью проявляется свойственный мифопоэтическому мировоззрению глобальный детерминизм, исходящий из тождества макро- и микрокосма, природы и человека. Высшей ценностью (максимум са-кральности) обладает та точка в пространстве и времени, где и когда совершается акт творения, т.е. середина мира, где стоит дерево мира» [9, с. 404-405]. Наиболее наглядный образ жизни был найден в растительном мире. В дереве жизни, в самой его сердцевине, спрятаны жизнь и её высшая цель — бессмертие. Основное свойство жизни заключается в способности воспроизведения. Растительные метафоры возникли у сердца не случайно: «самой распространённой репрезентацией середины мира является древо мировое» [7, с. 428]. Н.В. Гоголь по-своему трактует метафору дерева: деревянное сердце, по мнению писателя, не способно откликаться на чувства и нужды других людей (Размышляя о развращении нравов и о деревянном сердце жидовки, продающей вино, кум набрел на мешки и остановился в изумлении. Вечера на хуторе близ Диканьки).
Как ствол дерева, сердце может «точить червь», с которым отождествляются чувства и мысли (Как убитый останавливался он над Сеной, на грузном, тяжелом мосту, на ее душной набережной, напрасно стараясь чем-нибудь по-
забыться, на что-нибудь заглядеться; тоска необъятная жрала его и безыменный червь точил его сердце. Рим). Сомнения и подозрения автор уподобляет гвоздю, вбиваемому в сердце (Он довольно приятно показывал ряд довольно недурных зубов и каждою остротою своею вбивал острый гвоздь в его сердце. Невский проспект).
Сердце в русской языковой картине мира описывается метафорами письма, точнее, резьбы по дереву или печати на дереве. Письмена, вырезаемые на дереве, первоначально выступали в качестве колдовских, мистических знаков, использовавшихся в процессе сакрального действия, в том числе ритуалах жертвоприношения (Вдруг весь задрожал, как на плахе; волосы поднялись горою... и он засмеялся таким хохотом, что страх врезался в сердце Пидорки. Вечера на хуторе близ Диканьки). Им приписывалась магическая (целительная или губительная) сила. В связи с этим обращает на себя внимание тот факт, что слова со значением «книга, письмена» соотносятся со словами, имеющими, с одной стороны, значение «дерево», «палка, шест», а с другой — «гнуть, связывать» (отсюда значения «колдовать», «тайна», «чудо»), которые восходят к значе-ниям «резать, вырезать» [4, с. 109]. В «деревянную» поверхность сердца «впечатывается» глубокий смысл значимых слов (Великодушная государыня ужаснулась и, полная благородства души, украшающего венценосцев, произнесла слова, которые хотя не могли перейти к нам во всей точности, но глубокий смысл их впечатлелся в сердцах многих. Портрет), отпечатываются образы любимых людей (Как ни поворотит она сияющий снег своего лица — образ ее весь отпечатлелся в сердце. Рим). Черноризец Храбр в «Повести временных лет» упоминает о существовании до IX в. древней письменности славян, именуемой «черты и резы». С помощью «черт и рез» славяне читали и гадали. Метафоры «черт и рез» повсеместно встречаются в описании души и сердца [5; 6].
Признаки живого существа у сердца обусловлены древними представлениями о заключенной внутри плоти духовной сущности — Богочеловека, потаенного сердца человека. Сердце бьется (Дорогой билось беспокойно его сердце, и никак не мог он истолковать себе, что за странное, новое чувство им овладело. Вий; Сердце его билось, и он невольно ускорял шаг свой. Невский проспект), содрогается (Но перед ним была уже французская граница, сердце его дрогнуло. Рим), оно испытывает чувства (Молодой князь прыгнул от радости, перецеловал всех своих друзей, угостил всех в загородной остерии и через две недели был уже в дороге, с сердцем, готовым встретить радостным биеньем вся-
кий предмет. Рим; Сердце его, вообще весьма покойное, начало биться. Шинель), ему свойственный ментальные проявления (Но неужели ты думаешь, ma chere, что сердце мое равнодушно ко всем исканиям, — ах нет... Записки сумасшедшего). Сердце обладает перцептивными способностями — оно «умеет» слушать (Каждый день, бывало, Иван Иванович и Иван Никифорович посылают друг к другу узнать о здоровье и часто переговариваются друг с другом с своих балконов и говорят друг другу такие приятные речи, что сердцу любо слушать было. Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем). Сердце «испытывает жажду» (-Однако ж, Хавронья Никифоровна, сердце мое жаждет от вас кушанья послаще всех пампушечек и галушечек. Вечера на хуторе близ Диканьки). В сферу желаний сердца у писателя входят не любовь, как в русской кон-цептосфере, а еда. И в этом проявляется архаичное воззрение славян, что сердце — середина тела — есть желудок.
Согласно христианским представлениям, сердце есть место Бога. Бога и сердце сближает общий признак ‘доброта' (Ты не знаешь еще, как добр и милосерд бог. Вечера на хуторе близ Диканьки; Он-то ее сделал от доброго сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству. Ревизор). Эпитет Бога — милосердный — выражает суть его отношения к человеку — милость (^рина Пантелеймоновна:] Aх, господи милосердный, не погуби! Женитьба), а также местонахождение этой милости — в сердце. В ситуациях требования справедливости обращаются прямо к сердцу — истинному судье поступков человека (-Умилосердись, бабуся! Как же можно, чтобы христианские души пропали ни за что ни про что? Где хочешь помести нас. Вий; - Помилосердствуйте, панове! — сказал Кирдяга. Тарас Бульба). Бог является вершителем судеб человечества и самой судьбой (ср.: «Боже, умилосердись: хотя на минуту, хотя на одну минуту покажи ее!» Невский проспект; Наконец судьба над ним умилосердилась — и в один день банкир вручил ему письмо. Рим).
Средоточие человеческого существа — сердце — мыслится писателем как источник жизни, тайна (Поди ты сладь с человеком! не верит в бога, а верит, что если почешется переносье то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Мертвые души). В этом проявляется двойственность
такого источника: первый аспект онтологический (сердце — начало жизни и смерти), второй аспект (сердце — Бог — Творец, дающий и отнимающий жизнь). Сердце подобно Богу — оно живет, умирает и вновь возвращается к жизни. Витальные признаки сердца в русской концеп-тосфере воспроизводят теоморфные признаки. Сердце — «внутренний человек» — суть совесть, правда, Божественная истина (Всех, кто ни стоял, разобрала сильно такая речь, дошед далеко, до самого сердца. Тарас Бульба).
Одним из древних источников метафорической экспансии выступает зооморфный код. Зооморфная сфера обширна, она включает в себя признаки животных, птиц, рыб, насекомых. Первоначальными были метонимические ассоциации, обусловленные употреблением в пищу сердец животных и птиц, ритуальными и магическими действиями; это были наблюдения за поведением живых существ и вызванные ими ассоциации, а также мифологические (тотемные) воззрения. Позже метонимические признаки перешли в образные. Ныне зооморфные признаки сердца несут в себе коннотации, связанные с характером человека, его поведением, эмоциональным состоянием, моралью и нравственностью. В этих признаках прочитываются культурные стереотипы (орел символизирует власть, лев — силу и т.д.).
В авторской картине мира Н. В. Гоголя возможна объективация сердца через признаки добычи, прочитываемые в метафорах ‘зубов/ клыков, с помощью которых разры — вается и поедается добыча-сердце', ‘лап/ когтей, рвущих добычу, бьющих и мучающих жертву-сердце'. Многочисленны и многолики способы актуализации сердца через признаки ‘добычи', которые объективируются в виде разнообразных метафор, в том числе охоты, ловли животных и птиц (Что в ней, в этой песне? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? Мертвые души). Как добычу, сердце раздирают, рвут на части (Нужно, чтобы он речами своими разодрал на части мое сердце, чтобы горькая моя участь была еще горше... Тарас Бульба).
У сердца возможны признаки ‘объекта охоты'. Сердце может быть поражено (Несколько раз силился он выговорить имя покойницы, но на половине слова спокойное и обыкновенное лицо его судорожно исковеркивалось, и плач дитяти поражал меня в самое сердце. Старосветские помещики), подстрелено — метафора применения огнестрельного оружия. Так, некоторые ситуации любви выражаются в сценариях охоты (Конечно, почтмейстер и председатель и даже сам полицмейстер, как водится, подшучивали над нашим героем, что уж не влюблён
ли он и что мы знаем, дескать, что у Павла Ивановича сердчишко прихрамывает, знаем, кем и подстрелено; но всё это никак его не утешало, как он ни пробовал усмехаться и отшучиваться. Мёртвые души). Для их описания используются признаки ‘оружия' (Но дамы, кажется, не хотели оставить его так скоро; каждая внутренно решилась употребить всевозможные орудия, столь опасные для сердец наших, и пустить в ход все, что было лучшего. Мертвые души), объективированные предикатами со значениями «результат действия оружия (человека или Бога-громовержца)» (Бог их знает какого нет еще! и жесткий, и мягкий, и даже совсем томный, или, как иные говорят, в неге, или без неги, но пуще, нежели в неге — так вот зацепит за сердце, да и поведет по всей душе, как будто смычком. Мертвые души; Колени его дрожали; чувства, мысли горели; молния радости нестерпимым острием вонзилась в его сердце. Невский проспект).
Тело человека в народных представлениях мыслится как клетка, в которой обитает сердце (Насилу! С сердцем, только что не хотевшим выскочить из груди, собрался он в дорогу и бережно спустился густым лесом в глубокий яр, называемый Медвежьим оврагом. Вечера на хуторе близ Диканьки). Сердце «перемещается» внутри тела: из-за негативных эмоций оно покидает привычное свое расположение (У меня сердце не на месте. Ревизор). Звериные признаки сердца обычно оцениваются негативно: человеческо-му сердцу присущи жалость, сочувствие, милосердие. Поведение человека, под-вергающееся негативной оценке, описывается как звериное, животное, а самому зверю-человеку отказано в наличии сердца (бессердечный). Зооморфизм сердца обусловлен древним магическим ритуалом подмены сердца, когда собственное сердце замещается сердцем животного Такая чудесная подмена связана с обрядом жертвоприношения. «При чудесной подмене другое функционирует иначе — как носитель "другой души": когда человеку влагают в грудь вместо исконного сердце животного, он делается отчасти зооморфным существом, приобретая норов животного» [3, с. 211]. Вложенное сердце животного определяет характер, потому что именно сердце считается носителем основных черт характера. В каждой культуре закреплены стереотипные качества характера, приписываемые некоторым животным1: зайцам свойствен-
1 Ср.: "Нама воздерживаются от употребления в пищу заячьего мяса, потому что опасаются заразиться от этого животного трусостью. зато они охотно употребляют в пищу мясо льва и пьют кровь льва и леопарда, чтобы обрести мощь и неустрошимость этих зверей. бушмен ни за что не даст своему ребенку съесть сердце шакала из опасения, как
на ‘трусость' и ‘чуткость', волкам — ‘хищность’ (Гляди, как он отворачивает лицо свое. О! я теперь знаю тебя! ты зверь, а не человек! у тебя волчье сердце, а душа лукавой гадины. Я думала, что у тебя капля жалости есть, что в твоем каменном теле человечье чувство горит. Вечера на хуторе близ Диканьки).
Десакрализация сердца, утрата связи с ритуалами жертвоприношения и ритуальной магией привели к усвоению и переосмыслению бывших актуальными признаков сердца. «Прежняя мифологическая семантика образов получала отвлеченный смысл, но этот отвлеченный смысл одновременно и подсказывался мифологической семантикой в качестве материала для отвлечения, и придавал этой семантике совершенно новый характер в отношении смысла» [12, с. 182]. В метафорах, выражающих явления природы, в том числе в описаниях внутреннего мира человека, часто используются такие признаки, которые можно наблюдать в окружающем мире — звуки, краски, внешний вид, движения, состояния среды. Такое построение метафоры, совмещающей в одном образе состояние природы и вызываемое ею впечатление, делает одушевленность внутреннего мира наглядной, достоверной, доступной восприятию.
Действия сердца выражаются предикатами, характерными для описания действий птиц или их свойств (Все, что смутно и сонно было на душе у козаков, вмиг слетело; сердца их встрепенулись, как птицы. Тарас Бульба; Здесь он набросил руку на золотую кучу, лежавшую пред ним, и сердце забилось сильно от такого прикосновенья. Портрет). Чаще встречаются метафоры трепета сердца (Она взглянула на Пискарева, и при этом взгляде затрепетало его сердце...Невский проспект; Сердце его начало даже слегка трепетать, когда он почувствовал, что выразит то, чего еще не заметили другие. Портрет). Биение взволнованного, встревоженного сердца сравнивается с самой птицей (Дыхание его переводилось с трудом, и когда он попробовал приложить руку к сердцу, то почувствовал, что оно билось, как перепелка в клетке. Мертвые души).
___Отголоски былых верований и мифов мы
бы он не стал столь же трусливым, но даст ему съесть сердце леопарда, чтобы ребенок вырос таким же храбрым. когда туземец племени вагого убивает льва, он съедает его сердце, чтобы стать храбрым , как лев, но употребление в пищу сердца курицы, по его мнению, сделает его робким... Герой скандинавского предания Ингиальд, сын короля Аунунда, в юности отличался робостью, но, съев волчье сердце, стал отменным храбрецом. А герой Хиальто приобрел силу и мужество, съев сердце медведя и напившись его крови" (Фрэ-зэр 1986: 464-465).
находим в непонятных современному носителю языка признаках анализируемого концепта (Голос его, будто нож, царапал сердце, и мертвец вдруг ушел под землю. Вечера на хуторе близ Диканьки). Эти отзвуки древних взглядов на мир указывают на существовавшие ритуалы жертвоприношения, в том числе относящиеся к сердцам животным (Сердце ее хотело разорваться на части. Вечера на хуторе близ Диканьки). В русском языке сохранились признаки жертвы злаковой — сердца из теста, хлеба, — замененной кровавой жертвы. Как пишет Дж. Фрэзер, «К другому празднику мексиканцы вылепливали статуэтку в виде людей, которые . лепили из теста, приготовленного из семян разных сортов... Им поклонялись, поставив в молельне каждого дома. ... На рассвете жрецы пронзали эти изображения веретенами, отрубали им головы, вырывали сердце и приносили их хозяину дома на блюдце. После этого их съедали домочадцы» [13, с. 460]. В мифологиях разных народов замена кровавой жертвы на жертву злаковую (так называемый «дух хлеба») сохранились отголоски ритуальных жертвоприношений. «В число животных, облик которых якобы принимает дух хлеба, входят волк, собака, заяц, лиса, петух, гусь, перепел, кошка, козел, корова (вол), свинья и лошадь» [13, с. 418].
В произведениях писателя очень большое внимание уделяется народной магии, колдовству. В магической практике по изъятому сердцу гадали о будущем; в сердце восковых фигур втыкали булавки, иглы. Сейчас такие практики мало кому известны, а язык сохранил эти образы. В метафорах магического воздействия на сердце «прочитываются» ситуации любви и действия влюбленных (очаровать/ обворожить/ околдовать чье сердце; очарованное/ околдованное сердце). Метафорами магического воздействия Н. В. Гоголь описывает любовь (И ни к одному из них не причаровала ты моего сердца, свирепая судьба моя; а причаровала мое сердце, мимо лучших витязей земли нашей, к чуждому, к врагу нашему. Тарас Бульба), грусть (Грустное чувство овладело им, чувство, понятное всякому приезжающему, после нескольких лет отсутствия, домой, когда все, что ни было, кажется еще старее, еще пустее и когда тягостно говорит всякий предмет, знаемый в детстве, и чем веселее были с ним сопряженные случаи, тем сокрушительней грусть, насылаемая им на сердце. Рим). В представлениях разных народов встречается мнение, что душа человека может временно отлучаться из тела, которое, тем не менее, продолжает жить. Как пишет Джеймс Джордж Фрэзер [13, с. 623], «будучи не в силах постичь жизнь в абстрактной форме . че-
ловек мыслит ее себе в виде конкретной вещи определенного объема, вещи, которую можно видеть, осязать, хранить в коробке или кувшине. Иначе говоря, как то, что можно повредить, поломать и разбить. При таком взгляде на вещи нет никакой необходимости в том, чтобы жизнь постоянно пребывала в человеческом теле: она может отлучаться из тела: она может отлучиться из тела и все же посредством некой симпатической связи продолжать одушевлять его на расстоянии». У Н. В. Гоголя свой взгляд на природу сердца колдуна: такое сердце выковано женщиной-ведьмой, оно хранится в неведомом другим месте (-У отца моего далеко сердце; он не достанет до него. У него сердце из железа выковано. Ему выковала одна ведьма на пекельном огне. Вечера на хуторе близ Диканьки).
Н. В. Гоголь использует традиционную для русской концептосферы когнитивную модель ‘сердце — кузница' (ср.: ковать бесстрашие в своём сердце), сужающуюся до ‘сердце — наковальня' (Ему чудилось, что будто кто-то сильный влез в него и ходил внутри его и бил молотами по сердцу, по жилам... так страшно отдался в нем этот смех! Вечера на хуторе близ Диканьки).
Библия — источник многочисленных метафор сердца. В тексте Библии встречается метафора сердца-жернова: «Сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов» (Иов 41: 16). Сердце Н. В. Гоголь сравнивает с жерновом, мельничной ступой. Негативное воздействие на человека воспринимается как тяжесть ка — менного жернова, возлагаемая на сердце (ср.: Сердце его колотилось, как мельничная ступа, пот лил градом. Вечера на хуторе близ Диканьки). Сердце — это внутреннее пространство тела, где локализуются чувства и мысли, понимаемые как некая тяжесть, забота, переосмысляемые в признаках груза (Не один рушник вымочила горючими слезами. Тошно мне. Тяжело на сердце. Вечера на хуторе близ Диканьки). В метафорах мельничного производства в русской языковой картине мира выражаются речь (что он мелет; хватит молоть чушь), внутренние переживания (ср. омоморфы: мука и мука), надежда на светлое будущее (все перемелется — мука будет). Груз-забота, лежащая на сердце, как жернов, тяготит (Печально стояла старая няня, и слезами налились ее глубокие морщины; тяжкий камень лежал на сердце у верных хлопцев, глядевших на свою пани. Вечера на хуторе близ Диканьки; Сперва было я ему хотел поверить все, что лежит на сердце, да не берет что-то, и речь заикнулась. Вечера на хуторе близ Диканьки). Метафора освобождения от гнета, камня на сердце обозначает освобождение от забот (У деда и на сердце отлегло. Вечера
на хуторе близ Диканьки).
Метафора дома-сердца встречается в Библии, его основными признаками являются закрытость (1 Ин. 3: 17), чистота (Пс. 50: 12); сердце в Библии представляется как твердыня (Пс. 85: 11) или храм (Пс. 72: 26). Сердце описывается
Н.В. Гоголем метафорами заселенного, обжитого пространства (К чести нашей народной гордости надобно заметить, что в русском сердце всегда обитает прекрасное чувство взять сторону угнетенного. Портрет). Когнитивная модель ‘сердце — дом' реализуется в произведениях Н.
В. Гоголя посредством обширного списка признаков: у дома-сердца есть ‘дверь' ([Кочкарев:] Как честный человек! Послушай, теперь, однако ж, скорее к делу. Изъясни ей и открой сию же минуту сердце и требуй руки. Женитьба; [Кочкарев:] Стало быть, сердце ей ты уж открыл? Женитьба; [Подколесин:] Да вот только разве что сердце еще не открыл. Женитьба), ‘порог', к которому подступают чувства (Он чувствовал какое-то томительное, неприятное и вместе сладкое чувство, подступавшее к его сердцу. Вий), ‘пол' (На сердце у нее столпилось столько разных чувств, одно другого досаднее, одно другого печальнее, что лицо ее выражало одно только сильное смущение; слезы дрожали на глазах. Вечера на хуторе близ Диканьки). Сердце-дом можно выстудить (Сердце его захолонуло, когда он увидел, что среди женщин сидела в ней поразившая его красавица. Рим). Студят дом-сердце негативные эмоции (Он вынул из кармена рожок и, прежде нежели поднес табак к носу, робко повел глазами на гроб. Сердце его захолонуло. Вий).
Одной из продуктивных у концепта сердце в авторской картине мира Н.В. Гоголя выступает когнитивная модель ‘сердце — печь/ очаг'. Одной из распространённых моделей мирового пространства считается категория середины, репрезентацией которой является очаг и огонь. Центром и важной частью дома выступает его очаг. Такая концептуальная метафора используется и при моделировании тела человека как ‘дома'. Прототипически это восходит к традиции возведения очага в центре дома. Сердце, в свою очередь, это центр тела. Согласно народным воззрениям, очаг и сердце являются средоточием тепла и жизненной силы. Н.В. Гоголь активно пользуется метафорами огня для выражения молодости (При одном имени его уже объемлются трепетом молодые пылкие сердца, ответные слезы ему блещут во всех очах... Мертвые души), увлечения, страсти (Тому судьба дала прекраснейших лошадей, и он равнодушно катается на них, вовсе не замечая их красоты, — тогда как другой, которого сердце
горит лошадиною страстью, идет пешком и довольствуется только тем, что пощелкивает языком, когда мимо его проводят рысака. Невский проспект), волнения (Этот художник был один из прежних его товарищей, который от ранних лет носил в себе страсть к искусству, с пламенной душой труженика погрузился в него всей душою своей, оторвался от друзей, от родных, от милых привычек и помчался туда, где в виду прекрасных небес спеет величавый рассадник искусств, — в тот чудный Рим, при имени которого так полно и сильно бьется пламенное сердце художника. Портрет).
Когнитивная модель ‘сердце — дом' расширяется до ‘сердце — двор усадьбы'. Сердце упообляется колодцу — сакральной части усадебного комплекса. В русском фольклоре колодец служит путем в иной мир, он осмысляется как пограничное пространство, «путь в ирий и канал связи с потусторонним миром» [2, с. 539540]. Сердце-колодец отличает ‘глубина'. Силой обладают слова, вызванные из глубины сердца (И каждое простое слово сей речи, выговоренное голосом, летевшим прямо с сердечного дна, было облечено в силу. Тарас Бульба). Звуки голоса могут достигать глубины сердца и отзываться в нем (Смех этот как будто разом отозвался в сердце и в тихо встрепенувших жилах, и со всем тем досада запала в его душу, что он не во власти расцеловать так приятно засмеявшееся лицо. Вечера на хуторе близ Диканьки). По мнению писателя, в глубину женских сердец опасно смотреть, пытаясь узнать тайну (Но если заглянуть поглубже, то, конечно, откроется много иных вещей; но весьма опасно заглядывать поглубже в дамские сердца. Мертвые души).
Пришедшее христианство принесло с собой новые символы в русскую культуру. Таким новым символом стал сосуд скудельный — сердце. Отыменное прилагательное скудельный образовано от скудель устар. «глина, глиняный сосуд» [8, IV, с. 124]. «В иконографии сердце изображалось в форме вазы или представлялось графически пере-вернутым треугольником, символизируя сосуд, куда попадает и где хранится любовь; в этом смысле оно связано со Святым Граалем» [10, с. 331]. Именно любовь чаще и является наполнителем сердца. У Н.В. Гоголя сердце — сосуд, в котором кипят чувства и мысли (Это название она приобрела законным образом, ибо, точно, ничего не пожалела, чтобы сделаться любезною в последней степени, хотя, конечна, сквозь любезность прокрадывалась ух какая яркая прыть женского характера! и хотя подчас в каждом приятном слове ее торчала ух какая булавка! а уж не приведи бог, что кипело в сердце против той, которая бы пролезла как-
нибудь и чем-нибудь в первые. Мертвые души), собирается «накипь» — любовь (Рубины уст ее, казалось, прикипали кровию к самому сердцу. Вий).
В произведениях Н. В. Гоголя встретились авторские признаки концепта сердце: ‘казак (национально-социальная принадлежность)' (Нет, у него не козацкое сердце! Вечера на хуторе близ Диканьки; «Страшно, страшно!» — говорил он про себя, почувствовав какую-то робость в козацком сердце, и скоро прошел двор свой, на котором так же крепко спали козаки, кроме одного, сидевшего на стороже и курившего люльку. Вечера на хуторе близ Диканьки), ‘вместилище отчизны' (И понесу я отчизну сию в сердце моем, понесу ее, пока станет моего веку, и посмотрю, пусть кто-нибудь из козаков вырвет ее оттуда! Тарас Бульба), ‘именины' (A вот вы наконец и удостоили нас своим посещением. Уж такое, право, доставили наслаждение... майский день... именины сердца... Мертвые души; Чичиков, услышавши, что дело уже дошло до именин сердца, несколько даже смутился и отвечал скромно, что ни громкого имени не имеет, ни даже ранга заметного. Мертвые души), ‘такт' (Не слыша, не видя, не внимая, он несся по легким следам прекрасных ножек, стараясь сам умерить быстроту своего шага, летевшего под такт сердца. Невский проспект).
В сознании современного человека сталкиваются две различные исторические традиции. Первая отражает ценности, идеалы и представления людей, сложившиеся как формы исторического опыта бытия в мире и образующие ядро сознания человека, т.к. именно это ядро и есть концептуальная картина мира, которую человек осваивает с языком. Другая историческая традиция обусловлена системой научного знания, которая не появилась одномоментно, а развивалась в течение всего периода становления народа. Система научного знания осваивается сознательно, именно это знание человеку дается со школьной скамьи, а концептуальная система скры-
вается в недрах языка, познается стихийно, неосознанно, ее усвоение происходит с момента рождения. Человек, не задумываясь, употребляет те или иные формы языка, потому что так принято. Редко кто из носителей языка задумывается, почему кровь называется рудой, насекомое с красными крыльями — божьей коровкой, а сердце имеет эпитет ретивое. Многие слова языка восходят к утраченному мифу, скрытому символу.
Сердце — сложный символ русской культуры. Сердце считается средоточием жизненных сил и знаний. Сердце — центр нравственной жизни, средоточие чувств и эмоций, оно объединяет чувственное и рациональное, природное и культурное, мужское и женское. Сердце — это сокровенный центр личности. Именно в сердце скрыта истинная красота человека, в сердце религия видит таинственную глубину, нравственную ценность духа. Н. В. Гоголь использует авторскую метафору «тело — каменный склеп умершего Бога в человеке» для выражения утраченных духовных ценностей, заменой их ценностями материального мира (Пуки ассигнаций росли в сундуках, и как всякий, кому достается в удел этот страшный дар, он начал становиться скучным, недоступным ко всему, кроме золота, беспричинным скрягой, беспутным собирателем и уже готов был обратиться в одно из тех странных существ, которых много попадается в нашем бесчувственном свете, на которых с ужасом глядит исполненный жизни и сердца человек, которому кажутся они движущимися каменными гробами с мертвецом внутри наместо сердца. Портрет).
Сердце — образ центра мира, это представление подчеркивает духовный аспект мироустройства. Сердце человека есть средоточие всех его качеств и сил. Сердце — символический источник переживаний — любви, сочувствия, сострадания, отзывчивости. Сердце — источник душевного просветления, источник истины, смелости, совести.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бахтин М. М. Рабле и Гоголь // М. М. Бахтин. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1990.
2. Валенцова М. М., Виноградова Л. Н. Колодец // Славянские древности: в 5 т. М.: Международные отношения, 1999. Т. 2. С. 536-541.
3. Владимирцев В. П. К типологии мотивов сердца в фольклоре и этнографии // Фольклор и этнография: у этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов. Л., 1984. С. 204-211.
4. Маковский М. М. Удивительный мир слов и значений: Иллюзии и парадоксы в лексике и семантике. М.: Высшая школа, 1989. 200 с.
5. Пименова М. В. Душа и дух: особенности концептуализации. Кемерово: Графика, 2004. 386 с. (Серия «Концептуальные исследования». Вып. 3).
6. Пименова М. В. Концепт сердце: образ, понятие, символ. Кемерово: КемГУ, 2007. 500 с. (Серия «Концептуальные исследования». Вып. 9).
7. Рабинович Е. Г. Середина мира // Мифы народов мира: в 2 т. М.: Советская энциклопедия, 1988. Т. II. С. 428 — -429.
8. Словарь русского языка: в 4-х т. АН СССР, Ин-т рус. яз. / под ред. А.П. Евгеньевой, 2-е изд., испр. и доп. М., 1981 — 1984.
9. Топоров В.Н. Древо мировое // Мифы народов мира: в 2-х т. М.: Советская энциклопедия, 1987. Т. I. С. 398 — -406.
10. Тресиддер Дж. Словарь символов. М.: ФАИР-ПРЕСС, 1999. 448 с.
11. Трубецкой С. Н. Новая теория образования религиозных понятий // Трубецкой С.Н. Собр. соч. М., 1908. Т.2.
12. Фрейденберг О. оМ. Миф и литература древности. М.: Наука, 1978. 605 с. (Серия «Исследования по фольклору и мифологии Востока»).
13. Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М.: Изд-во политической литературы, 1980. 703 с.
УДК 80
ББК Ш 40
Г. Б. Попова
графические средства субъектива-ции авторского повествования
Научная статья посвящена анализу графических выделений, которые являются выразительными средствами субъективации авторского повествования.
ключевые слова: субъективация, графические выделения, композиция.
G. B. Popova GRAPHIC DEviCEs oF THE AuTHoR's
narrative subjectivation
The article deals with the analysis of graphic devices as an expressive means of the author's narrative subjectivation.
Key words: subjectivation, graphic devices, composition.
Любой текст, и художественный в том числе, воспринимается в первую очередь зрительно (визуально). Некоторую роль в восприятии играют «графические представления». Б. В. Томашевский отмечал: «Обычно графикой, т.е. расположением печатного текста, пренебрегают. Однако графические представления играют значительную роль. Так, стихи всегда (за чрезвычайно редкими исключениями) пишутся отдельно строками-стихами, и эта графическая строка является указанием, как следует читать стихотворение. <...> Точно так же и в прозе. Деление речи на абзацы, пробелы, разделение строк черточками или звездочками — все это дает зрительные указания, дающие опору вос-
приятию построения произведения. Точно так же перемена шрифтов, способ начертания слов — все это может играть свою роль в восприятии текста»»[4, 98 — 99].
Целью нашего исследования являются графические выделения, а соответственно и выразительность, в тексте современной прозы, которые соседствуют со стандартным шрифтом и являются, на наш взгляд, усилителями субъ-ективации авторского повествования.
Обратимся к самому термину «субъективация». В свое время проблемой субъективации занимались В. В. Виноградов, В. В. Одинцов, А. И. Горшков и др. Исследованию субъектива-ции в конкретных текстах посвящена диссертация Э. Полякова «Субъективация авторского повествования в прозе Валентина Распутина».
Н. Ивановой ведется исследование субъектива-ции в произведениях известного современного прозаика В. Маканина.
Субъективацией принято считать «смещение точки видения из авторской сферы в сферу персонажа, выраженное при помощи речевых приемов субъективации (прямая, несобственнопрямая и внутренняя речь) или композиционных (представление, изобразительные, монтажные).
Следует заметить, что графические выделения были свойственны и классическим произведениям. О графике как средстве изобразительности, имеющей функцию создать психологически достоверный и эмоционально убедительный образ переживания, закрепить в образно-речевых формах изменчивые душевные состояния, организовать всю сложную систему художественного текста как образноречевого целого в классических произведениях, в частности Л. Н. Толстого, рассуждает Л. И. Еремина. Рассматривая графику «как сред-
