CC BY
41
История российской власти
«МЫ ВСЕ... БУДЕМ ГРАЖДАНАМИ, ЧИНОВНИЧЕСТВА НЕ БУДЕТ»: САМОУПРАВЛЕНИЕ В ПРЕДСТАВЛЕНИЯХ ГОРОЖАН ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX В.
А.И. КУПРИЯНОВ
Центр изучения отечественной культуры Институт российской истории РАН
117036, Москва, ул. Дм. Ульянова, 19
В статье рассматриваются представления горожан о месте институтов самоуправления в обществе, о способах их коммуникации с государственными учреждениями, о престиже выборных служб. В целом купцы и мещане положительно оценивали деятельность органов самоуправления, а выборные лица отстаивали интересы городских сословий в конфликтах с чиновниками и дворянами.
Самым большим «белым пятном» истории самоуправления в России представляется период между Жалованной грамотой городам 1785 г. Екатерины П и Городовым положением 1870 г.1 Думается, что этот этап в истории представительных органов остается недооцененным. Главная причина - городское и дворянское самоуправление того времени сменились более яркой и лучше обеспеченной источниками страницей истории представительных органов власти пореформенной эпохи. Однако для того, чтобы понять соотношение государственного и общественного начала, а также диалектику демократических и авторитарных традиций в истории России, необходимо изучать не только наиболее яркие и заметные учреждения (как земство или Государственная дума), но все бытовавшие социальные институты в их историческом развитии, а также социокультурные представления современников о них. Такой подход находится в русле «новой политической истории», быстро развивающейся во многих странах, включая и Россию2, в центре внимания которой оказались феномен власти и социокультурные представления о власти.
Что именно относится к этим представлениям? Ю.Л. Бессмертный, анализируя тенденции мировой историографии, включил в число важнейших социокультурных представлений о власти «своеобразие восприятия отдельными индивидами или группами тех или иных властных институтов, оценка этих институтов в сознании отдельных субъектов и групп (включая "политические мифы", присущие массовому сознанию); престиж власти, как выражение меры согласия современников на подчинение ей; признанные теми или иными современниками и самой властью средства и формы обеспечения ее престижа; принятые (и не принятые) формы взаимоотношений между властью и разными группами подвластного населения. Все это так или иначе перекликается с господствующими в обществе топосами»3.
Социокультурные представления о царской власти в России получили достойное освещение в литературе (Э. Геллнер, В.М. Живов, Г.В. Лобачева, П.В. Лукин, И.В. Побережников, П.Р. Рузвельт, Н.В. Рязановский, Р.С. Уортман, Б.А. Успен-
ский и др.). Однако в обыденной жизни людям постоянно приходится сталкиваться не с монархами и президентами, а с представителями иных эшелонов власти - государственными чиновниками разного уровня и деятелями самоуправления. Цель статьи - выяснить представления горожан о месте и роли институтов самоуправления в жизни общества, о способах их коммуникации с государственными учреждениями, о престиже должностных лиц и иерархии выборных служб.
В российской историографии существует традиция институционального изучения самоуправления, основывающаяся на исследовании законодательства. Между тем практики представительных учреждений в различных городах часто отличались и друг от друга, и от предписанных норм. Поэтому важно не только выявить наличие практик, бытовавших в разных городах, но и понять каковы были представления людей того времени о самоуправлении и взаимодействии выборных институтов и государственных учреждений. Без выяснения этих вопросов мы излишне рационализируем поведение людей, которые «в своих действиях и поведении руководствуются не реалистическим анализом социальной обстановки, в которой находятся, а своими субъективными представлениями об этой реальности».4
Каковы же были реалии конфигурации власти в русском провинциальном городе? Губернская реформа 1775 г. сконцентрировала в руках губернаторов административно-полицейское управление. Губернатор управлял вверенной ему территорией с помощью коллегиального учреждения - губернского правления. В городах охрана «тишины и спокойствия» возлагалась на городничих. Часть функций, выполняемых прежде магистратами и ратушами, перешла в ведение местной бюрократии. Н.П. Ерошкин, характеризуя состояние городского самоуправления, сложившегося после реформ 1775-1785 гг., писал: «В целом органы городского «самоуправления» играли роль административно-хозяйственного придатка к аппарату администрации и полиции»5. В 1983 г. Б.Н. Миронов заявил о необходимости корректировки вьюодов отечественного городоведения о бесправии, полном подчинении бюрократии органов городского самоуправления в дореформенной России и их низком престиже среди горожан. «Фактическое слияние органов местного общественного самоуправления с органами местной власти затемняет факт действительного участия горожан в управлении городом, поскольку выборные с первого взгляда кажутся бесплатными слугами или чиновниками правительства.. .»6.
Введение Учреждения для управления губерниями (1775 г.) и Жалованной грамоты городам (1785 г.) означало формирование новой системы городского самоуправления. Прежде органы, избиравшиеся горожанами, были фактически частью аппарата управления, а в ходе реализации екатерининских реформ они стали в значительно большей мере выражать интересы городских сословий. Система городского самоуправления, сложившаяся в результате реформ 1775 и 1785 гг., была весьма разветвленной, но функционально не вполне структурированной. В городах создавались общая и шестигласная дума, т.е. избираемая от всех 6 разрядов городского населения (в основной массе провинциальных городов существовала лишь половина этих разрядов) из числа членов общей думы, магистрат (в малых городах - ратуша), сиротский суд, словесный городской и частные (т.е. по частям города) суды. Городовой староста, избираемый сроком на один год, с помощью «товарищей» взимал казенные подати, следил за выполнением некоторых других повинностей купцами и мещанами, выполнял различные поручения думы. Функционировали и другие менее важные институты городского и сословного управления.
В малых городах структура самоуправления имела упрощенный характер: все дела были сосредоточены в руках городового старосты и городового хозяйственного управления.
В последней четверти ХУП1 в. существовали губернские магистраты, которым были подчинены городовые магистраты, ратуши и сиротские суды. Губернский магистрат делился на два департамента: уголовных и гражданских дел7. Действия городских дум, учрежденных в 1775 г., также подлежали обжалованию в губернские магистраты, упраздненные в 1798 г8.
При проведении городской реформы 1775-1785 гг. в жизнь произошли существенные отклонения от замысла. Правительство вынуждено было учесть многие реалии, в первую очередь неоднородность социального развития отдельных регионов обширной империи. «Эти отклонения - убедительное доказательство того, - пишет Б.Н. Миронов, - что не только государство творило социальную историю страны, но и само население и объективные социально-экономические процессы, происходившие в стране»9. Произошли и такие отклонения от замысла реформы, которые не были санкционированы центральной властью, но были негласно признаны на уровне губернского звена государственного управления. Наиболее ярким примером корректировки гражданами законодательства в сфере самоуправления стали судьбы общей и шестигласной думы. Слияние этих учреждений произошло почти повсеместно и было реакцией горожан на чрезмерную усложненность представительских органов.
Формирование новой системы самоуправления в 70-80-х гг. ХУШ в. привело к изменению существовавшей конфигурации власти в городе. Ситуация с распределением властных полномочий усложнялась из-за того, что новые структуры функционировали одновременно со старыми институтами. Н.В. Середа, изучавшая проведение реформы управления Екатерины П в Тверской губернии, отмечает, что системы органов выборного городского самоуправления «в городах древних и новоучрежденных» существенно отличались и по набору элементов, составляющих систему, и по роли, «которую каждая из них играла в жизни города»10. В.В. Рабцевич на сибирских материалах, пришла к выводу, что разделение функций между городскими учреждениями в конце ХУШ - начале XIX в. в каждом городе имело свои отличия. Формирование этих различий складывалось ситуативно: в одних городах на распределение функций повлияла власть, в других - решающую роль сыграла местная инициатива горожан1'.
Какова же была иерархия выборных лиц и учреждений городского самоуправления? В управлении городом особую роль играл городской голова. Городской голова возглавлял деятельность шестигласной думы, председательствовал в сиротском суде, руководил выборами на все должности городского самоуправления, т.е. исполнял функцию современного председателя избирательной комиссии. Он был наделен представительскими функциями как глава города, по его инициативе раз в три года (после выборов на общественные службы) городское общество могло заявить о своих «нуждах» губернатору или генерал-губернатору. Таким образом, городской голова обладал широким спектром функций, исключая административно-полицейские и судебные. На практике же городской голова часто расширял свою компетенцию, сосредотачивая в своих руках порой огромную власть, что имело место, например, в ряде городов Сибири12. В некоторых городах роль городских голов в управлении была достаточно скромной. Так, в Сергиевом Посаде в 1780-1790-х гг. он «фактически оказывался руководим ратушей», а в 1795 г. ратуша объявила ему выговор за нерачение в службе .
Горожане, возглавлявшие самоуправление, пользовались статусными привилегиями: личной неприкосновенностью, освобождением от несения воинского постоя, присвоением чина на время выполнения общественной службы. Иерархия выборных городских служб, согласно Учреждению для управления губерний 1775 г.,
выглядела следующим образом: городской голова, заседатели губернского магистрата, совестного суда «мещанские» заседатели считались в 10-м классе «за уряд, пока в должности пребывают». Губернского города городового магистрата первый и второй бургомистры, уездный стряпчий, «буде чина выше того не имеют, считаются в 11-м классе за уряд, пока в должности пребывают». Городового магистратов 1-й и 2-й бургомистры, а также ратманы губернского городового магистрата были отнесены к 12-му классу. Городовых магистратов ратманы и бургомистры в посадах были «за уряд» в 13-м классе. Наконец, городовые старосты, судьи словесного суда и ратманы в посадах считались в 14-м классе на время службы14. Сам факт присвоения выборным лицам городского самоуправления на время службы разрядов, согласно «Табели о рангах», свидетельствует о новом видении правительством места городского самоуправления в системе Российской империи.
В учреждениях городского самоуправления кроме выборных лиц были и постоянные канцелярские чиновники - секретари, писцы, которые получили статус государственных служащих при Николае I. Они нередко играли, особенно если во главе учреждения оказывался человек, слабо разбирающийся в законах, значительную роль в управлении городом. Степень влияния этих постоянных чиновников городского самоуправления не следует все же преувеличивать, как это порой делали петербургские сановники.
Каким было отношение чиновников, служивших в губернских или уездных учреждениях, к возможности продолжения карьеры в качестве секретаря в магистрате или в городской думе? Интересная информация об этом содержится в мемуарах чиновника Г.И. Мешкова, служившего в Пензе. В 1831 г. новый губернатор А.А. Панчулидзев, стремясь повысить жалование чиновникам своей канцелярии, предположил зачислить их на службу в градские думы, из которых они получали бы жалованье, «в дополнение к получаемому из канцелярии, где должны были считаться вытребованными для занятий». «Товарищам моим это перемещение не значило ничего, лишь было бы увеличено жалованье, но я думал не так» - утверждает мемуарист. Молодой человек 21 года, имевший лишь первый классный чин, живущий одним жалованьем, заявил губернатору, что он желает «лучше остаться при том окладе, который получаю, нежели из чиновника губернаторской канцелярии преобразиться в писаря думы»15.
Престиж власти как готовность горожан добровольно повиноваться ей и ее представителям на местах выдвигал определенные требования к ее носителям. В первую очередь эти требования были связны с возможностью распознать в незнакомом человеке представителя власти. Поэтому государственные служащие обязаны были носить форменную одежду и знаки отличия, содержащие определенные социальные коды, которые легко читались бы современниками и позволяли идентифицировать их обладателя. В этом были заинтересованы все: государство, горожане и сами чиновники. Частным лицам это помогало правильно выстраивать свои отношения с чиновниками. Последних легкость распознания их принадлежности к государственному аппарату должна была ограждать от посягательств на их честь и достоинство. Такими атрибутами чиновного статуса были мундир, ордена и шпага (купцы, одевающиеся по-русски, вместо шпаги могли носить саблю). Оружие, правда, и статские чиновники и выборные деятели городского самоуправления носили лишь при торжественных случаях. Заметные нарушения правил ношения униформы трактовались как небрежение к службе, а появление чиновника в партикулярном платье позволяло горожанам рассматривать его как частное лицо. Так, Улита Ермолаева, жена подольского бургомистра, арестованного 8 сентября 1843 г.
РОССИЙСКИЙ
УНИВЕРСИТЕТ
ДРУЖБЫ НАРОДОВ НАУЧНАЯ БИБЛИОТЕКА
в результате ссоры с городничим, в своем прошении указывала, что последний появился вечером в гостинице, где и произошел конфликт, в «черкесском казакине»16. Ее логика очевидна, если городничий находился при исполнении служебных обязанностей, то и должен был быть одетым по форме. Отсюда и расследовавшие этот инцидент должны были сделать умозаключение, что подпоручик появился в гостинице не как глава полиции, а как частное лицо, одетое к тому же в народное платье.
Еще чувствительнее, чем граждане, к нарушениям униформы со стороны должностных лиц были чиновники. В этом отношении интересна жалоба отставного губернского секретаря И. Соколова, поданная в июле 1827 г. сенаторам-ревизорам Безродному и князю Куракину. В один не слишком удачный для него день Иван Соколов зашел в гости к знакомой жительнице Томска, к которой заглянул и управляющий губернией И.И. Соколовский. В ходе скоротечного общения Соколовский ударил Соколова, «хотя точно знал, что я чиновник», - жаловался последний. Отставной чиновник признавал, что возможно в волнении и нанес начальнику губернии оскорбление: «тем паче, что я почитал себя защищаться от него, еще с большим усилием, поелику не было на нем никаких знаков отличия, которые он имеет, а именно ордена Св. Анны 2 степени, Св. Владимира 4 класса; кои, хотя по статутам о сих орденах, он обязан носить их во все время, но... носит весьма редко (курсив мой - А.К.)»11. Правда, ни сенаторы, ни члены Совета Главного Управления Западной Сибири на эту информацию никак не прореагировали, хотя Соколов подал ее в контексте пренебрежения начальника губернии к узаконениям и «милостям монарха».
В представлениях горожан о статусе чиновника существовали и неформальные критерии, связанные как непосредственно с индивидом (его внешний вид, поведение, манеры), так и с занимаемым им в иерархии местом. На практике чиновники часто не соблюдали установленную форму одежды. Сановники могли принимать посетителей в халате и ночном колпаке. Они вели себя как люди старой барской закалки, их манеры, Стиль общения, одежда вызывали иронию у чиновников более поздней генерации. Рядовые чиновники отступали от правил ношения униформы во многом по причине элементарной нехватки средств на ее приобретение. После введения в 1834 г. разрядов мундиров для гражданских чиновников царь и правительство стали решительно бороться с вольностью в одежде штатских чинов18. Это коснулось и лиц, служащих в городском самоуправлении. Весьма оперативно прореагировал на новые веяния верховной власти коломенский мещанин Сивяков, который, оправдываясь в оскорблении ратмана Затулкина, обвинил последнего в том, что он находился в присутствии не в мундире, «а в мужицком кафтане»19.
«Вольности» в одежде штатских или военных чинов рассматриваются консервативной частью общества не просто как вызов принятому общественному вкусу, но как верный признак антиправительственных настроений людей, допускающих отклонения от требований ношения униформы. «На днях некто, имевший надобность справиться о чем-то в Комиссии прошений, рассказывал, что к немалому его удивлению, он видел некоторых из тамошних чиновников одетых sans fafons, - вместо форменной одежды, просто по-домашнему, в каких-то коломянковых серых и желтых летних балахонах, - доносил в июле 1860 г. агент Ш Отделения. - Эта liberte et egalite не весьма ему понравилась, и он находил, что свобода эта уже чрез чур велика в таком важном и приближенном к императору месте. В чем же после этого (заметил он) дозволят себе ходить летом чиновники в неважных, дальних присутственных местах? - Уж не подражатели ли это (присовокупил он) студентам...?» . Показатель-
но, что этот «некто» усматривал за приватной одеждой чиновников весьма серьезные вещи: «свободу» и «равенство» - лозунги Великой французской революции.
Такое восприятие «публикой» отступлений от норм ношения униформы было характерно не только для рубежа 1850-1860-х гг., но и для пореформенной России. Так, в донесении жандармского капитана Белоцерковского шефу жандармов от
30 октября 1866 г. об одном из «неблагонамеренных лиц», говорилось: «вообще штабс-капитан Трунин враг правительственных распоряжений: ходит в какой-то меховой статской шапке, расстегнутый, выставив воротнички из рубахи, и убеждений самых революционных.. .»21.
Как же сами горожане относились к выборным органам власти?
В литературе, посвященной истории ментальности, особое внимание уделяется коллективным прошениям и петициям, как источникам в полной мере выражающим коллективную ментальность больших социальных групп, а, следовательно, и отражающим картину мира, присущую людям, входившим в эти группы. Руководствуясь этим положением, обратимся к ответам «градских обществ» в 1837 г. на предложение правительства о слиянии магистратов и ратуш (низших судебных инстанций для городских сословий) с уездными судами (первыми судебными инстанциями для других сословий). Обширный комплекс этих документов имеет особое значение, так как в первой половине XIX в. он предстает по сути единственным общероссийским однородным массивом источников, отражающих чаяния городского гражданства. Ответы городов позволяют говорить о господствующем восприятии горожанами социальной структуры, государственного строя, городского самоуправления и своего места в социальной стратификации общества.
Предложение правительства о слиянии магистратов и ратуш с уездными судами казалось бы вело к формированию общегражданского судопроизводства, уничтожению сословных барьеров в этой сфере. Однако свое согласие на объединение магистратов и ратуш с уездными судами дали лишь жители 86 городов и посадов Российской империи из 722, существовавших в 1811 г. В их числе оказалось лишь
14 малых городов и посадов в нынешних границах России22.
Каковы были причины такой негативной реакции городов на предложение правительства, казалось бы, сделанное в направлении буржуазного судопроизводства? Почему же горожане не поддержали идею единого, общесословного суда? Попытаемся разобраться в их системе аргументации. По мнению Весьегонской городской думы (Тверская губерния), «магистрат учрежден единственно для пользы нашей, для скорейшего, справедливого и беспристрастного рассмотрения и решения наших дел». Весьегонцы считали службу в магистрате почетной, а право носить вицмундир после 9 лет беспорочной службы - «вящим поощрением». Они указали и на то, что в уездных судах дела будут проходить медленнее. Но более всего они не верили в равный суд то невозможности заседателями обществ как членов в судах, против чиновников, самых нижних собратии своей, гражданам, оказать законную защиту и удовлетворение (курсив мой -АЛ-.)»23.
Сходная мотивация была и в отзывах других городов Тверской губернии. Осташковская городская дума прямо заявила о своем недоверии такому судебному органу, в котором от «граждан» будут два члена, а от дворян - три (два заседателя и председатель)24. Аналогичная мотивация против объединения магистратов с уездными судами была и у граждан Воронежской губернии. Воронежцы также выразили уверенность в неспособности дворянских заседателей рассматривать «дела
коммерческие», «как не имеющих нужных по торговой части сведений, так и отдаленных от купеческого быта»25. «Служба городская по магистрату весьма полезна для общества тем, - писала в своем рапорте Новоторжская городская дума, - что всякого гражданина состояние и поведение градскому чиновнику известно, и всякий градский чиновник как к своему сословию благоснисходителен.., и потому каждый находит в нем себе покровителя... как к своему согражданину или собрату...» Ржевские купцы и мещане отмечали, что «общество» привыкло подчиняться «равным себе собратиям... и место сие имеет отличное уважение (курсив мой - А.К.)»26.
Граждане уездных городов Московской губернии, отвергнув предложение о слиянии магистратов и ратуш с уездными судами, не поднялись до патетики горожан соседней Тверской губернии. Они были значительно осторожнее в выражении социальных последствий этого шага. В их аргументации главное место занимает оперативность решения дел магистратами27. Очень близки к ним оказались и отзывы градских обществ сибирских губерний. В этих отзывах нет явного недоверия к возможности равенства всех перед законом, характерного для граждан Тверской, Воронежской и некоторых других губерниях, где имелось многочисленное дворянство. Однако известная осторожность в отзывах горожан сибирских губерний все же присутствует. Так, граждане Каинска Томской губернии писали, что таким преобразованием они будут лишены дарованных городовым положением «прав, доз-воляющих городским сословиям судиться своим судом» . Подводя итог отношению городских «обывателей», вверенной ему губернии, енисейский гражданский губернатор В.Копылов писал, что они «не столько пекутся об уменьшении их расходов, сколько дорожат правом быть подведомственными только такому судебному месту, которого бы члены были из их же сословия и самими ими избраны»29.
Идея общесословного суда была похоронена гражданами из-за их неверия в возможность равного суда в государстве, где одно сословие имело неоправданные привилегии. Сословная солидарность дворянства в представлениях купцов и мещан оказывается много весомее, чем объективность и беспристрастность судей-дворян. Примечательна и лексика этих документов, в частности, «гражданами» они именуют лишь лиц, принадлежавших к собственно городским сословиям. Налицо консолидация «граждан» против дворянства, отсюда и высокопарное именование горожан и выборных лиц «согражданами» и «собратьями». Само же понимание «братства» в массовом сознании и граждан, как и дворян, было далеко и от его христианского наполнения - «все люди братья», и от его буржуазной трактовки, получившей широкое распространение после Великой французской революции 1789 г. Идея «братства» была пронизана сословным духом.
Само понимание «гражданства» купцами и мещанами не оставалось неизменным. Есть основания считать, что начиная с 1840-х «граждане» - это уже не только обозначение совокупности купцов и мещан, но и принадлежности к более широкой городской общности. В частности, у сибирских купцов и мещан со словом «гражданин» возникают коннотации с гарантированными законом гражданскими правами и активной жизненной позицией. Примечательный конфликт произошел в июле 1846 г. в на тобольском рынке, когда в ходе спора о качестве мяса полицмейстер Тецкий заявил городовому судье П. Широкову и его кандидату Л. Некрасову, что это не их дело. Мещанин Петр Ширков, «выходя из себя и ударяя в грудь, сказал: «я - гражданин!»30. По жалобе полицмейстера несколько лет велось судебное дело. В вину тобольским деятелям самоуправления, в частности, вменялась эта дискуссия на рынке, а в качестве доказательства «дерзких выра-
жений» фигурировало лишь заявление Ширкова, «что он гражданин»*'. Эти слова бьши подчеркнуты в журнале Совета Главного Управления Западной Сибири от 26 января 1852 г. Таким образом, и полицмейстеру, и чиновникам, готовившим документы для заседания Совета, было ясно, что Ширков, произнося эту фразу, заявил совсем не о том, что он мещанин, и на этом основании он может оспорить распоряжения полицмейстера. Чиновникам декларация Ширкова не нравилась по той же причине, что императору Павлу I, запрещавшему слово «гражданин». Однако Совет не усмотрел в этих словах повода для привлечения мещан к ответственности, напомнив лишь о том, чтобы они впредь не вмешивались в распоряжения полицейской власти32.
В целом, в ответах городских обществ 1837 г. на предложение правительства о слиянии магистратов и ратуш с уездными судами обязательно присутствует позитивная оценка существующих учреждений городского самоуправления. Однако отзывы городов отражают представления горожан об институтах самоуправления, но признание полезности городских учреждений еще ничего не говорит о готовности горожан безвозмездно участвовать в их деятельности. А эта готовность была разной в различных городах. Какие факторы влияли на решимость купцов и мещан послужить на благо города?
В литературе существует точка зрения (В.В. Рабцевич, В.П. Шахеров) о зависимости отношения горожан к самоуправлению от уровня социально-экономического развития городов. Думается, такое объяснение излишне детерминировано социально-экономическим фактором. Престиж органов самоуправления в отдельных городах не зависел напрямую от уровня экономического развития или численности городского населения. Как показывают примеры Барнаула и Омска, первый из которых по уровню социально-экономического развития был в числе лидеров, а второй был одним из крупных городов сибирского региона - эти факторы не в состоянии объяснить невысокий престиж органов самоуправления. На отношение купцов и мещан этих городов к выборным институтам сказывалось давление горного ведомства в Барнауле и армейского начальства в Омске, где к тому же была крайне низкая доля податного населения среди жителей (в 1835 г. - 8,6 %, в 1851 — 14,9 %) и отсутствовало богатое купечество, заинтересованное в самоуправлении. И, напротив, в некоторых малых городах Западной Сибири уже в первой четверти XIX в. купцы и мещане меняют свои взгляды о целесообразности существования в своих городах выборных институтов. Так, в 1823 г. купеческое и мещанское общества маленького Кургана, получившего городской статус лишь в ходе губернской реформы, ходатайствовали о сохранении ратуши, подлежащей упразднению 3.
Если органы городского самоуправления в глазах граждан, во всяком случае социально активной их части, были необходимы и считались выразителями и защитниками их интересов, то выборная служба на классных должностях рассматривалась купцами и мещанами как общественная повинность, выполняемая по очереди лучшими гражданами. Поэтому всякие попытки уклониться от службы в учреждениях самоуправления трактовались как стремление избежать отбытая повинности и переложить ее исполнение на плечи других. Такие люди подлежали моральному осуждению. За исключением тех случаев, когда граждане знали, что человек по каким-либо причинам в результате назначения на должность оказывался фактически крайне стеснен в материальном обеспечении своей семьи. Если же жалобщика губернские или имперские органы власти освобождали по каким-либо причинам без должных, по мнению граждан, оснований, то это вызывало к нему неприязнь активной части горожан. Граждане руководствовались в большей степени не противоречивыми положениями законодательства, а моральными соображения-
ми, поэтому уклонение от службы и освобождение от нее по решению властей вызывали у них ощущение торжества несправедливости. Так, в 1816 г. тверская городская дума протестовала против освобождения губернским правлением от выборной службы купца П.С. Пирогова, утверждая, что если бы сила закона не обуздала подобные «самоволие и неблагонамеренность к пользе общей, то нарушилось бы общественное повиновение власти»34. В 1845 г. 15 представителей городской верхушки Торжка в коллективном прошении протестовали против освобождения от службы одного из купцов губернским правлением: «уклонение его от оной обществу весьма неприятно, потому более, чтоб не дать повода и другим к подобному уклонению на будущее время в таком случае»35.
Отказы горожан служить на выборных и неоплачиваемых должностях было бы несправедливо однозначно трактовать как проявление неразвитого общественного сознания горожан или свидетельство приниженного положения органов городского самоуправления. Как показывает мой опыт изучения выборных практик в городах Московской, Тверской, Тобольской и Томской губерний, далеко не всегда стремление некоторых купцов возглавить городское самоуправление определялось их гражданской позицией. А попытки горожанин уклониться от службы не всегда свидетельствовали об отношение их к общественной службе. Одни и те же люди прибегали к разным поведенческим стратегиям в зависимости от конкретных жизненных и предпринимательских обстоятельств.
Наконец, о восприятии гражданами городского самоуправления можно судить и по отношению к выполнению своих обязанностей теми горожанами, которые активно не хотели избрания на общественную должность. Один из таких граждан -мещанин, затем купец И.В. Июдин - дважды выполнял обязанности городского головы г. Чухломы (Костромской губернии). Он оставил весьма содержательные заметки о своей службе, в которых, в частности, рассказал о «заседании» 10 января 1836 г., когда он возглавлял проведение выборов на очередное трехлетие. «При начале оной городничий с прочими господами начал со мной спорить, чтобы все члены думы по его мнению должны баллотироваться в один день. А по-моему, - в один голова, а прочие выбираются по утверждению нового головы в его заседание. Я, не глядя на их мнение, кончил выбор головы», - писал мемуарист36. Таким образом, городской голова, действовавший в соответствии с законом, отстоял свое мнение вопреки давлению чиновников. Хотя он и не был до конца уверен в собственной правоте, но Июдин обладал сознанием своих прав и прерогатив, ибо точно знал, что по закону выборами на общественные должности руководит городской голова, поэтому-то и позволил себе игнорировать мнения коронных чиновников.
Это поведение чухломского городского головы представляет несомненный интерес для понимания ментальности провинциальных купцов и мещан. Избранный на эту должность вопреки своей воле и тяготившийся выпавшими на его долю обязанностями, он не побоялся вступить по службе в открытый конфликт с городничим. Иван Васильевич Июдин, конформист и обыватель, дававший взятки чиновникам, облаченный доверием сограждан, преобразился, проявляя твердость и неуступчивость в отношениях и с городничим, и со своими родственниками. Каковы причины его принципиальности и твердости, проявленные им на посту городского головы? По социальному статусу он мещанин, мелкий торговец, коммерческие способности, которого критически оценивала жена. Но у Ивана Июдина была моральная опора в жизни - вера в Бога. В его дневнике есть и прямые упоминания о том, что он сам честным трудом добился своего благополучия. Вступление во власть актуализировало в нем чувство социальной справедливости.
Именно он как лицо, которому сограждане делегировали властные полномочия, обязан был стоять на страже их коренных интересов. К этому, несомненно, добавлялось сознание того, что законы Российской империи наделяют его как главу города властными полномочиями и ограждают его личность. Результатом осознания мещанином, мелким торговцем, прав и обязанностей главы городского самоуправления стало то, что в своей практике он превратился в защитника интересов сограждан, а именно так и понималась роль его должности в средних слоях городского гражданства. Небогатый купец А.А. Литвинцев о видном деятеле иркутского самоуправления купце 1-й гильдии К.М. Сибирякове писал: «Тоже дикий был человек, как начнет чубуком махать - беда. А все-таки голова, защитник» (курсив мой - А,К) . Такая возможность, для лиц, служивших городским головой или бургомистром, стать «защитником» сограждан реализовывалась далеко не всегда, что зависело от многих факторов, среди которых важное место занимали личные нравственные качества человека, твердость его характера и сила духа.
Органы городского самоуправления обладали значительным потенциалом для изменения баланса властных полномочий на местах. В отдельных регионах Российской империи (остзейские губернии, Финляндия), как и в ряде европейских государств, они существенно ограничивали возможности произвола бюрократии. Что было осмыслено и некоторыми высокопоставленными представителями власти. Так, министр внутренних дел О.П. Козо-давлев в 1818 г. в связи с многочисленными жалобами на произвол сибирского генерал-губернатора Пестеля и иркутских губернаторов предлагал ограничить власть бюрократии и расширить компетенцию городского самоуправления: «Опыты многих лет доказали, что усиление власти магистратов или градских правительств в образованной Европе, не только послужило к благоденствию народов, но, без сомнения, и было основанием образованности европейской. Мне кажется, что, при ограничении власти местного начальника, не бесполезно будет усилить и в Сибири власть магистратов и городских правлений. Магистраты городов остзейских губерний доказали и доказывают пользу, каковую они принесли и приносят промышленности, торговле и вообще образованности жителей тех губерний».38 Мнение Козодавлева не поддержал Александр I, который предпочел обойтись полумерами: несколько ограничить власть губернаторов за счет повышения роли бюрократических коллегиальных органов, прежде всего, губернских правлений.
В царствование Николая I контроль губернаторов и губернских правлений над органами городского самоуправления усилился, хотя он отнюдь не был всеохватывающим. Даже в московской губернии власти не могли добиться от городских дум уездных городов своевременного поступления финансовой отчетности, а в губернском Тобольске дума с 1842 г. 12 лет не предоставляла отчет по городским и казенным думам39. Некоторые государственные мужи николаевской формации рассматривали самоуправление как придаток государственного аппарата, а выборных лиц - как государственных чиновников. Так, генерал-губернатор Западной Сибири Г.Х. Гасфорд полагал, что «для спокойствия омского городского общества необходимо не дозволять, чтобы Баранов был назначаем городским головою впредь до тех пор, пока главное здесь начальство не получит удостоверения и полного убеждения в благонамеренности его видов»40. Итак, воля граждан, выраженная в соответствии с законом, в глазах первого лица Западной Сибири значит несравненно меньше, чем мнение о человеке местного начальства. Однако Госсовет выступил против предоставления губернскому начальству права увольнять без суда служащих по выборам, как ведущего к произволу губернских властей. Мнение Госсовета было утверждено царем 3 ноября 1858 г41.
Можно констатировать, что официальный (чиновничий) и гражданский дискурсы самоуправления имели существенное отличие. На принципиальное несовпадение дискурсов «городских сословий» и чиновников обратил внимание министра внутренних дел осташковский городской голова Ф.К. Савин. 14 декабря 1861 г. среди «оков», мешающих развитию «гражданственности», он назвал и существующую практику обращения городских дум и городских обществ к центральной власти через губернские правления, которые, пересказывая эти обращения, нередко искажали их смысл42.
Разумеется, существовал в середине XIX в. и либеральный дискурс, который с конца 1850-х гг. через либеральную и демократическую периодику оказывал воздействие на мировоззрение городского гражданства. В этом плане показателен отказ служившего в красноярском самоуправлении И.Ф. Парфентьева перейти в штат губернатора Восточной Сибири Муравьева: «Я родился служилым и умру таковым же... Да и пресса убеждает, что мы все скоро будем гражданами, чиновничества не будет»43. Для Парфентьева, отец которого, мещанин, постоянно занимал выборные должности в самоуправлении, в том числе городового судьи, «служилый» - это не человек, состоящий на коронной службе, а человек, служащий обществу.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 В Москве и ряде городов реформа стала осуществляться в 1862-1864 гг., а в Петербурге еще в 1846 г.
2 См.: Кромм М.М. Новая политическая история: темы, подходы, проблемы // Новая политическая история: Сб. научных работ. - СПб., 2004. - С. 7-17.
3 Бессмертный Ю.Л. Некоторые соображения об изучении феномена власти и о концепциях постмодернизма и микроистории // Одиссей. Человек в истории. 1995. - М., 1995. - С. 16.
4 Стоун Л. Будущее истории // THESIS. - 1994. - Т. И. - Вып. 4. - С. 163.
5 Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. - М., 1983.-С. 129.
6 Миронов Б.Н. Спорные и малоизученные вопросы истории русского позднефеодального города в современной советской историографии // Проблемы отечественной и всеобщей истории. - JL, 1983. - Вып. 7. - С. 169.
7 Государственные учреждения России в XVIII веке (Законодательные материалы). Справочное пособие. - М., 1960. - С. 415-^Иб.
8 Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ-1). - Т. 22. - № 16188; Там же. -Т. 25. -№ 18667.
9 Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX вв.) -СПб., 1999.-Т. 1.-С. 495.
10 Середа Н.В. Реформа управления Екатерины И: Источниковедческое исследование. -М., 2004. - С. 325-326.
11 Рабцевич В.В. Сибирский город в дореформенной системе управления. - Новосибирск, 1984.-С. 154-156.
12 Куприянов А.И. Русский город в первой половине XIX века: Общественный быт и культура горожан Западной Сибири. - М., 1995. - С. 31-33.
13 Четырта Н.А. Сергиевский посад в конце XVIII - начале XIX вв. - М., 2006. - С. 130.
14 ПСЗ-1. - Т. 20. - № 14392. - Стб. 53-57.
15 Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (ОР РГБ). - Ф.178. -№1651.-С. 153-154.
16 Центральный исторический архив г. Москвы (ЦИАМ). - Ф. 16. - Оп. 12. - Д. 1820. - Л. 4об.
17 Российский государственный исторический архив (РГИА). - Ф. 1376. - On. 1. - Д. 89. - Л. 2об.
18 Шепелев Л.Е. Чиновный мир России. XVIII - начало XX в. - СПб., 2001. - С. 231-232.
19ЦИАМ.-ф. 16.-О* 11.-Д. 1017.-Л. 128.
20 Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). - Ф. 109. - Оп. 3. - Д. 3229.
- Л. 55об-56.
21 Там же. - Д. 5. - Ч. 47. - Л. 45об-46.
22 РГИА. - Ф. 1287. - Оп. 37. - Д. 7. - Л. 741-743.
23 Там же. - Л. 143об.-144об.
24 Там же.-Л. 151 об.
25 Там же.-Л. 379.
26 Там же. - Л. 147-147об, 160.
27 ЦИАМ. - Ф. 17. - Оп. 5. - Д. 598.
28 РГИА. - Ф. 1287. - Оп. 37. - Д. 7. - Л. 238.
29 Там же. - Л. 5 Юоб.
30 Государственный архив Омской области (ГА 00). - Ф. 3. - Оп. 2. - Д. 2921. - Л. 2об.
31 Там же. - Л. 14 об.
32 Там же. - Л. 17.
33 РГИА.-Ф. 1264.-Оп. 1.-Д. 115.-Л. 1-1об.
34 Государственный архив Тверской области (ГА ТвО). - Ф. 21. - Оп. 1. - Д. 181. -Л. 245об-246.
35 Там же. - Ф. 466. - Оп. 1. - Д. 11414. - Л. 25-26.
36 Памятная книга купца 2-й и 3-й гильдий, городского головы г. Чухломы Ивана Васильевича Июдина, от начала жизни его в 1799 и до кончины в 1880 году. - М., 2002. - С. 32-33.
37 Вагин В. Исторические сведения о деятельности графа М.М. Сперанского в Сибири с 1819 по 1822 год.-СПб., 1872.-Т. 1. - С. 575-576.
38 Мнение министра внутренних дел Козодавлева по делам сибирским // ЧОИДР. - 1859.
- № 3. - С. 63.
39 Скропышев Я.С. Тобольская губерния в пятидесятых годах: 1854-1858 гг. // В.А. Арцимович. Воспоминания. Характеристики. - СПб., 1904. - С. 21.
40 РГИА. - Ф. 1287. - Оп. 37. - Д. 1665. - Л. 56.
41 Там же. - Л. 57об.
42 Там же.-Д. 2379.-Л. 13.
43 Город у Красного яра: Документы и материалы по истории Красноярска первой половины XIX в. - Красноярск, 1986. - С. 132.
“ALL OF US... WE SHALL BE CITIZENS, THE OFFICIALS WILL NOT BE”: SELF-MANAGEMENT IN REPRESENTATIONS OF THE TOWNSPEOPLE (THE END 18™ - THE FIRST HALF 19™ CENTURY)
A.I. KUPRIYANOV
Institute of Russian History of Russian Academy of Sciences
19 Dmitry Ulianov Str., Moscow, 117036 Russia
Perception of Russian townspeople about the place and roles of institutes of the selfmanagement in a life of a society, about ways of their communications with state institutions, about prestige of the officials and hierarchies of the electoral services are presented in the article based on the new archival materials.
