CC BY
0
П. В. Федоров
«Мурманских большевиков брали в кавычки»: Мемуарное творчество борцов за власть Советов и советская историография
P. V. Fedorov
"The Murmansk Bolsheviks Were Placed in Quotation Marks": The Memoir Work of the Fighters for Soviet Power and Soviet Historiography
Специфика развития советской историографии революции и Гражданской войны состояла в том, что судьями историков становились не только сотрудники идеологических структур КПСС, но и — в течение длительного времени — сами свидетели исторических событий.
Речь в данном случае идет не о видных летописцах Российской революции, таких, например, как Л. Д. Троцкий или Н. Н. Суханов, для кого мемуарная деятельность была частью политической борьбы и априорно воплощалась в крупном историческом первоисточнике. А о зачастую безвестных «борцах за власть Советов», воспоминания которых, хотя и не были профессиональными литературными опытами, обладали ценностью чувствительного маркера постоянно сдвигавшегося историографического поля.
Проиллюстрировать эту мысль позволяет ситуация, возникшая вокруг политической истории Мурманского края в период революции, Гражданской войны и интервенции. Она была широко растиражирована в советской историографии, поскольку произошедшая в Мурманске в марте 1918 г. высадка английского десанта с корабля «Глори» традиционно связывалась с началом интервенции на территории Советской России. История отторжения Мурманского края дает один из поучительнейших уроков: какая трагедия может произойти с Россией, если ее центральная власть парализуется, а во внутренние дела активно вмешиваются западные страны.
Формирование официальной исторической концепции в отношении «мурманского эпизода» происходило в 1930-1940-е гг. усилиями главным образом М. С. Кедрова1, Н. А. Корнатовского2 и В. В. Тарасова3. Основные ее положения сводились к тому, что Кольский полуостров представлял собой «самый темный угол мракобесной царской России», где не возникло необходимых условий для пролетарской революции. В 1917-1918 гг. все возникшие здесь демократические организации были наполнены эсерами и меньшевиками, занимавшими «соглашательскую позицию», которая привела к предательству. Данная концепция была призвана объяснить и высадку иностранного десанта в порту Мурманска в марте 1918 г., и прои-
зошедший через несколько месяцев, в июне, разрыв Мурманского Совета с Совнаркомом. Подлинная Советская власть, согласно этой концепции, установилась на Мурмане только в 1920 г. силой оружия.
Желание ветеранов революции оставить свои воспоминания о событиях в Мурманском крае изначально вызывалось их стремлением или просьбами со стороны партийных функционеров подкрепить свидетельствами официальную историографию. Однако к 1960-м гг. дожившие до этого времени участники событий неожиданно стали продвигать иную позицию, с которой они выступили против некоторых идей «утвержденной» концепции, чем невольно предвосхитили кризис исторической науки и появление историков нового поколения.
Этот региональный феномен социальной памяти еще не был объектом изучения. Между тем вопрос о мемуарах участников революции касается многих территорий России, если учесть наличие в региональных архивах коллекций воспоминаний, собранных ист-парткомиссиями и их правопреемниками — местными партийными архивами. Главным вниманием исследователей традиционно пользуется вклад истпарткомиссий в создание нарративной базы о революции и Гражданской войне4. Между тем, учитывая привязанность мемуарного творчества борцов за власть Советов к текстуальности советской историографии, этот феномен может рассматриваться и шире, в качестве если не конкурента официальной советской историографии, то во всяком случае ее раздражителя, зачинателя того научно-общественного дискурса, который едва ли не впервые поставил под сомнение качество используемых в 1930-1950-е гг. практик историописания.
Мемуарные практики в трафаретах истпарта (1920-1930-е гг.)
В Заполярье деятельность по сбору воспоминаний участников революции и Гражданской войны курировали: с 1921 г. отдел агитации и пропаганды Мурманского губкома, с 1927 г. — Мурманского окружкома, с 1938 г. — Мурманского обкома ВКП(б). В 1923 г. при этом органе была создана истпарткомиссия. Являясь одним из звеньев в системе истпартов, открытых на всей территории страны, эта структура отвечала за сбор, хранение и учет документов по истории революции и Гражданской войны, в т. ч. за инициирование и публикацию воспоминаний. Об организационной связи Мурманской истпарткомиссии с отделом, отвечавшим за агитацию и пропаганду, свидетельствует то, что в разное время члены истпарта являлись сотрудниками и даже непосредственными руководителями данного отдела (например, Ф. Ф. Скворцов, И. П. Пикин5). Наиболее активные периоды деятельности истпарткомиссии на Мурмане пришлись на 1923-1924, 1929-1935 гг. В 1939 г. она была реорганизована
в Партийный архив Мурманского обкома ВКП(б)6.
Собранный Мурманской истпарткомиссией в этот период корпус воспоминаний сохранился в Государственном архиве Мурманской области (ГАМО), в который вошли воспоминания И. И. Александрова7, Н. Леонтьева8, Н. Г. Носкова9, А. Ф. Паразихина10, А. Ф. Пре-бышевского11, Г. В. Сироткина12 и других мемуаристов, написанные в 1920-30-е гг. Корпус характеризуется сравнительной лояльностью самих мемуаристов к официальной историографии. Характерно, что мемуарные иллюстрации того времени были короткими, без многих подробностей, подчинялись определенной схеме повествования с прицелом на тиражирование идеологических штампов и определенных конструкций, свойственных скорее публицистическому, нежели мемуарному тексту. Новый язык рождал и новое отношение к мемуарам.
Один из участников революционных событий на Мурмане (впоследствии — сотрудник истпарткомиссии) Г. В. Сироткин еще в 1922 г. написал свои воспоминания, в которых весьма схематичным языком характеризовал ситуацию на территории края в начале революции: «...Среди рабочих не велось почти никакой культурно-просветительной и политической работы, — отмечал он. — Многие рабочие совершенно не разбирались в партийных вопросах и даже не имели представления о разности в партиях, ни в исполкоме Совета, ни в одном из союзов, за исключением союза железнодорожников (Совжедор), не было фракции Коммунистической партии. Думается, что благодаря такой политической неграмотности, рабочие массы впоследствии очень слабо протестовали против захвата власти англичанами и против разрыва с центральной Советской властью»13.
Еще меньше были похожи на мемуары воспоминания А. Ф. Паразихина, оставленные им в 1935 г.: «Англичане — люди хитрые, они сразу не решились наложить лапу на Мурманский краевой Совет, а стали его уговаривать, дескать, вы бессильные, нет у вас военной силы, а также недостаток продовольствия. Если вы, краеви-ки, согласитесь на наши условия, то мы вас будем охранять от нападения немецкой армии, которая намеревается забрать вас и вашу Мурманскую железную дорогу в свои руки. Немцы уже находятся у финской границы. Наши крайсоветчики, долго не думая, в июне месяце 1918 г. совместно с представителями с мест подписали договор, и сразу же после этого затрещали телеграфные аппараты по бывшему Мурманскому и Кемскому уездам. Конечно, на местах сообщение было принято с распростертыми руками, так как обманутым сообщили, что союзники бывш[его] царя Николая в дела Советов вмешиваться не будут. Охранять же дорогу от нападения немцев и снабжать население белой мукой, макаронами, чаем, сахаром, вплоть до рому [будут], конечно, такая приманка не дала возможности рассеять лживую подкладку буржуазной клики»14.
Определенный свет на процесс рождения мемуарного текста
проливают сохранившиеся в ГАМО стенограммы устных бесед сотрудников Мурманской истпарткомиссии с борцами за власть Советов, которые проводились в рамках подготовки к 15-летию со дня освобождения Мурмана от интервентов и белогвардейцев15. Из стенограмм видно, что сотрудники истпарта наводящими вопросами пытаются вызвать нужные им свидетельские показания, при том, что в ответах заметны дезориентация и отсутствие идейности. Тогда как сознание опрашивающих заряжено идейным заказом, память информантов была привязана к всеядной повседневности.
Сотрудник истпарта Е. А. Двинин был явно заинтересован в интерпретации вооруженного выступления 21 февраля 1920 г. в Мурманске как восстания. И во время беседы с участником этого события Н. Г. Носковым задал ему наводящий вопрос: «Население стихийно присоединялось?» Ответ Носкова был более чем неуверенным: «Трудно было заметить, но присоединялись»16.
Те же коллизии неизбежно проступали и в мемуарных текстах. В воспоминаниях участника вооруженного выступления 21 февраля 1920 г. в Мурманске П. И. Коваленко содержалась неприемлемая для агитации и пропаганды характеристика сознания «выступивших» масс: «21 числа, момент самого восстания. Была масленица, публика перепилась, грузчики были пьяны. Я шёл с пристани, встречаю массу грузчиков, на пристани беспорядок отчаянный и публика пьяная. Эта публика идёт»17.
Происходили перекосы и в обратную сторону. В 1940 г. военный моряк А. Шишков в своих воспоминаниях заявил, что «Октябрьская революция в Мурманске прошла как-то стихийно, вся власть перешла к Совету рабочих и солдатских депутатов на местах, профсоюзные организации взяли в свои руки контроль и руководство, уничтожены были разные правительственные учреждения, взамен их учреждены советские, а также и на местах»18.
Несмотря на столь оптимистичную оценку, которую А. Шишков дал степени стихийности масс, партийно-идеологический механизм при работе с мемуаристами предпочитал обходить стороной неоднозначные вопросы ранней истории Октябрьской революции на Мурмане, обращаясь к более понятным сюжетам, которые хронологически относились уже к периоду «белого Севера» (вторая половина 1918 — начало 1920 г.): во-первых, это репрессивная политика белогвардейского правительства и интервентов; а во-вторых, подпольная и открытая борьба революционно настроенных групп за свержение власти белогвардейцев и интервентов, включая проведение вооружённого выступления в Мурманске 21 февраля 1920 г. И в этом временном пределе многим воспоминаниям была уготована участь элементарного воспроизведения официальной исторической концепции.
Таким образом, эффективность работы истпарткомиссии не только на устных опросах, но и в отношении мемуарирования зависела
от произвола последней и облегчалась пассивным отношением информантов к мемуарным практикам.
При том, что в ряде регионов СССР истпарты активно публиковали собираемые материалы даже вопреки их идеологической противоречивости19, в Мурманске вопрос об идейно-теоретическом единстве выходил на первый план, поэтому воспоминания борцов за власть Советов не считались чем-то сверхценным и их публикация подменялась изданием очерковой литературы по истории революции и советского строительства. К 10-летию со дня освобождения Мурмана от интервентов и белогвардейцев отдельным изданием вышел очерк сотрудника истпарткомиссии Ф. Скворцова «Мурман в борьбе и стройке», в котором свидетельства очевидцев были использованы лишь косвенно20.
К следующей, 20-летней, годовщине Отдел пропаганды и агитации Мурманского обкома ВКП(б) решил подготовить сборник с использованием материалов, собранных истпарткомиссией. Книга под названием «Интервенция на Мурмане» была издана в 1940 г., но вместо мемуарных текстов в нее вошли очерки, написанные журналистами областной газеты «Полярная правда», которые повторяли официальные идеологические установки советской историогра-фии21.
Мемуарное творчество борцов за власть Советов в 1950-1960-е гг. и кризис исторического знания
Утвердившийся подход ставил в довольно неловкое положение участников революционных событий, происходивших на Мурмане в более ранний период (1917 — первая половина 1918 гг.), тем более если повод к подозрениям давали их бывший социальный статус и беспартийность. Среди ветеранов революции неизбежно появлялись недовольные, кто даже спустя десятилетия был способен оспорить оценку своего участия в революции, предлагаемую официальной историографией.
Но если в 1930-е гг. противодействие официальному течению давалось крайне трудно, то в дальнейшем, после реорганизации системы истпартов, раскрепощения всей политической системы, представилось больше возможностей для него. И как следствие, после смерти Сталина оппозиционные официальной исторической науке настроения явно вышли из-под контроля власти: появляется группа мемуаров, написанных с целью пересмотра устоявшихся исторических взглядов, касающихся событий на Мурмане.
В отличие от «покладистого» и «корректного» мемуарирования 1920-х — 1930-х гг., теперь же рождалось совсем другое мемуарное творчество, направленное против отдельных положений официальной советской историографии. Эти факты говорили о постигшем историческую науку кризисе, исчерпанности того теоретико-
методологического потенциала, который был заложен «Кратким курсом» истории ВКП(б) и другими основополагающими трудами сталинского времени.
Одним из первых, кто отказался принимать идеи советской историографии в отношении Мурманского края, стал бывший командующий 6-й армии А. А. Самойло, который, правда, представил свои размышления не в виде мемуаров, а в форме монографии, изданной в 1962 г. в соавторстве с историком М. И. Сбойчаковым. Так, они отказались показывать Мурман периода 1917 г. в качестве гнезда контрреволюции и сняли ярлыки с ряда мурманских деятелей22.
Пробуждением, если не бунтом, памяти можно назвать сохранившиеся в ГАМО воспоминания активных участников событий 1917 г. — бывшего председателя Центрального комитета Мурманской флотилии (Центромура) Валериана Людомировича Бжезинско-го «Вооруженная интервенция на Мурмане»23 (написаны в 19581960 гг.) и бывшего председателя Мурманского ревкома Тимофея Дмитриевича Аверченко24 (написаны в 1966-1967 гг.).
В центре мемуарного повествования В. Л. Бжезинского оказывается деятельность Центромура — органа военно-демократического самоуправления при мурманской группировке Флотилии Северного Ледовитого океана — в 1917-1918 гг. Советская историография рассматривала его гнездом эсеров и меньшевиков, проводившим соглашательскую политику. Мемуарист, хотя и признает отсутствие членов РСДРП(б) в вверенной ему организации, создает образ «большевистского Центромура без коммунистов», считая, что Центральный комитет Мурманской флотилии способствовал реализации общественного контроля и других установок центральной Советской власти. Однако с февраля 1918 г. деятельность Центромура, по мнению Бжезинского, меняется: в связи с демобилизацией и выездом с Мурмана значительного количества матросов этот орган захватывает контрреволюция25.
Похожую позицию занимал бывший председатель Мурманского ревкома Т. Д. Аверченко. В его письме в Партийный архив Мурманского обкома КПСС от 27 августа 1967 г. как ультиматум звучит мысль о том, что труды советских историков В. В. Тарасова и И. С. Шангина, которые поддерживали официальную историческую концепцию, являются «писаниной» и «непродуманной клеветой, если не злостной»26.
А о ситуации в Мурманском крае в революционный период Аверченко отзывался так: «И до последней капли моей крови буду честно утверждать, и это докажет время, что наша Мурманская социалистическая революция и партия коммунистов жила, она напоминает мне далекую сказку об Илье Муромце, сильном богатыре, но с больными ногами. Ноги мурманских коммунистов были сильны, они раздавили до основания местную контрреволюцию, капиталистов, казнокрадов, смели старые порядки и создали советскую
форму правления. Но как политические деятели они были неопытны, а помощь была далеко, и Ильич не мог оказать её нам, этим воспользовался более опытный и сильный враг и на время погасил свет мурманских звезд»27.
Рождавшиеся в этот период воспоминания борцов за власть Советов совсем не напоминали трафаретные тексты 1920-х — 1930-х гг. Они в большей степени соответствуют уже «нормальной» стилистике источников личного происхождения. В них присутствует, но, правда, не выпячивается личное, субъективное.
С другой стороны, у мемуаристов 1960-х гг. появляется желание расширить собственный горизонт памяти за счет привлечения исторических документов, что сближает их с трудом историка. Мемуарный текст постепенно превращался в новую на советской почве форму историописания, которая ставила своей целью повышение доверия к исторической работе за счет того, что историк и очевидец объединялись в одном лице. Документы активно цитирует В. Л. Бже-зинский, особенно часто — «Документальную справку», составленную одним из организаторов антибольшевистского переворота в Мурманске Г. М. Веселаго. И делает он это не всегда филигранно, точно. Последняя глава мемуаров, которая называется «Историческая справка», всецело построена на изучении архивных источников, поскольку посвящена периоду, когда самого В. Л. Бжезинского на Мурмане уже не было.
Необычной кажется на этом фоне позиция архивистов. В 1960 г., в канун появления новых революционных мемуаров, Партийным архивом Мурманского обкома КПСС и Государственным архивом Мурманской области был издан сборник документов и материалов «Борьба за установление и упрочение Советской власти на Мурма-не». Концептуальное построение и наполнение издания свидетельствовали о том, что его составители Р. Д. Анциферов, Т. А. Каменева и П. М. Хаустов отказались следовать утвердившийся в отношении Мурманского края официальной исторической концепции. В основу издания было положено беспристрастное отношение к первоисточнику, в результате чего многие события и исторические персоны стали выглядеть совсем иначе, чем в книгах историков28.
Подготовка и издание сборника документов и материалов подвигли архивистов к переписке с участниками революционных событий. Как свидетельствуют архивные документы, появление воспоминаний Т. Д. Аверченко и В. Л. Бжезинского стало прямым заказом со стороны Партийного архива Мурманского обкома КПСС29. Архив не только получил и принял на хранение указанные воспоминания, но и открыл их для исследователей в своем читальном зале. Именно здесь с рукописями воспоминаний Аверченко и Бжезинского познакомились, в частности, мурманские историки А. А. Киселев и Ю. Н. Климов, о чем они сообщили в совместной монографии 1977 г. издания30.
Кроме архива, мемуаристы продвигали свои идеи и другими доступными способами. Не имея возможности опубликовать свою рукопись целиком, Бжезинский печатался в газетах31 и выступал на радио. В Российском государственном архиве фонодокументов сохранилась аудиозапись его рассказа-воспоминания32.
Предложенные Бжезинским и Аверченко оценки представляли интерес для исторической науки и выглядели свежими и продуктивными гипотезами в сравнении с устоявшимися взглядами официальной историографии33. Во многом под их влиянием уже в 1960-е — 1970-е гг. историография создала в противовес старой теории о «северной контрреволюции» новую концепцию «революционного» Мурмана. В частности, историки А. А. Киселев и Ю. Н. Климов заимствовали идею Бжезинского о перерождении демократических организаций Мурманска под влиянием начавшейся весной 1918 г. демобилизации матросов34.
Новая мурманская концепция, хотя в первое время и вызывала отрицание среди защитников старой теории то на страницах научного периодического издания35, то во время защиты докторской диссертации А. А. Киселева36, свидетельствовала, что историографические сдвиги уже необратимы.
Мемуарное творчество в зеркале дискуссии: «дело Веры Кетлинской»
Один из вопросов, который разъединял мемуаристов и советскую историографию, касался оценки деятельности главного начальника Мурманского укрепленного района и Мурманского отряда судов (главнамура) контр-адмирала Казимира Филипповича Кетлинского, погибшего в Мурманске при загадочных обстоятельствах.
28 января 1918 г. на улице около трех часов дня Кетлинский получил огнестрельное ранение. Вскоре адмирал скончался на квартире начальника Кольской базы, куда он сам дошел37. Первое громкое убийство в истории Мурманска раскрыто не было. Поскольку подозрение пало на двух неизвестных, одетых в матросскую форму, появилось предположение, что следы убийства могли вести во французский Тулон.
В ночь на 20 августа 1916 г. в артиллерийском погребе крейсера «Аскольд», стоявшего на ремонте в Тулоне, прогремел взрыв. В ходе расследования удалось выяснить, что террористический акт был подстроен четырьмя матросами с «Аскольда». Хотя никто из подсудимых не признал себя виновным, суд приговорил их к смертной казни.
Как раз в этот момент вместо С. А. Иванова на «Аскольд» прислали нового командира — капитана 1 ранга К. Ф. Кетлинского, который утвердил («конфирмовал») приговор. На рассвете 15 сентября четверо аскольдовцев были расстреляны38.
Весть о тулонском происшествии быстро разнеслась по всей России, став одним из раздражителей углубляющегося в стране политического противоборства. В январе 1918 г., выступая на III Всероссийском съезде Советов, матрос Балтийского флота А. Г. Железняков (он же «матрос Железняк», прославившийся тогда своей ролью в разгоне Учредительного собрания) назвал расстрел асколь-довцев в Тулоне «коллективным преступлением», память расстрелянных делегаты съезда почтили вставанием39.
Одним из соучастников этого «коллективного преступления» неизбежно становился адмирал Кетлинский. Именно его волей смертный приговор аскольдовцам был приведен в исполнение. Отсюда появились основания считать, что мурманское убийство Кетлинского — месть аскольдовцев за расстрел их товарищей в Тулоне.
В дни Октябрьского переворота Кетлинский сразу объявил о своем подчинении власти II Всероссийского съезда Советов40. Советские историки, полагавшиеся на классовую теорию, не могли внятно объяснить, почему дворянин, заслуженный царский морской офицер, участник обороны Порт-Артура, награжденный золотым оружием и многими орденами, решает поддержать большевистское правительство в Петрограде.
Ленинградский историк Н. А. Корнатовский считал, что ситуация, сложившаяся на Мурмане, покрыта «несмываемой печатью мурманской специфичности»41. В действиях главнамура историография стала искать подвох, «скрытый маневр»: на словах признать Советскую власть, чтобы исподволь готовить силы для борьбы против нее. Но веских аргументов для подтверждения этой гипотезы не было, ведь Кетлинский наладил тесное сотрудничество с местными советскими организациями.
Возникший после признания центральной Советской власти компромисс главнамура как ставленника Временного правительства с демократическими структурами представляет собой довольно редкую для России того периода модель организации местной власти. Можно допустить, что в своем политическом развитии Мурманский Север мог пойти по так называемому «третьему пути», представлявшему собой мирную, бескровную альтернативу раздававшимся в России экстремистским призывам как справа, так и слева.
Компромисс нашел оформление в совместном воззвании К. Ф. Кетлинского с Мурманским ревкомом от 4 ноября 1917 г., в котором выдвигались требования «немедленного прекращения братоубийственной борьбы за власть и образование сильной центральной всенародной власти», а также скорейшего заключения «демократического мира при обязательном условии тесного единения с союзниками»42. Это и давало основание советским историкам обвинять Мурманский ревком и его председателя Т. Д. Аверченко в «соглашательской позиции» в ответственный момент Октябрьской революции. К тому же в действиях Кетлинского была заметна непо-
следовательность. Своим приказом главнамур объявил телеграммы Керенского и Духонина с призывом не подчиняться Советской вла-сти43.
Сам Т. Д. Аверченко не считал адмирала сознательным противником. В Партийный архив Мурманского обкома КПСС он писал: «Отрицательное в Кетлинском я вижу в том, что он проявил мягкотелость, не убирал из своего штаба Веселаго и меньшевика Брамсо-на, он запутался в сплетении событий, не мог избрать правильный путь». Но вместе с тем, признавался Аверченко, «до самой смерти своей считаю Кетлинского похожим на русского военного патрио-
та»44.
В. Л. Бжезинский в своих воспоминаниях также не стал очернять Кетлинского. Выступая в 1967 г. на радио, он охарактеризовал адмирала даже более рельефно, чем в своих мемуарах: «Я работал с начальником укрепленного района адмиралом Кетлинским в качестве механика корабля крейсера "Аскольд", когда он был его командиром, затем в должности председателя Центромура и далее членом совещаний при нем до его загадочного убийства в конце января 1918 года. Несмотря на такой служебный контакт, истинного отношения Кетлинского к Советской власти я не знаю. Сам он формулировал его так: "Мы здесь на краю и ничего толком не знаем, подождем, чья возьмет, а покамест будем выполнять директивы руководства сегодняшнего дня". И в другой раз: "Я ведь военный работник, а не политический деятель, который может вести политику за или против правительства. Я всегда за. Если говорить о моем личном убеждении, то оно заключается в сохранении во что бы то ни стало боеспособности флота для России, которую надо защищать от немцев до победного конца в полном единении с союзниками"»45.
С мемуарным творчеством и позициями Аверченко и Бжезин-ского была хорошо знакома дочь адмирала ленинградская писательница Вера Казимировна Кетлинская. Решившая примкнуть к «мемуарному сопротивлению», она сама написала автобиографическую книгу-расследование «Вечер. Окна. Люди», в которой обвинила ряд историков в необъективности. «Некоторые историки, — писала она, — считая Мурманск отсталой окраиной без сложившегося рабочего класса, склонны были не замечать его революционных сил, а мурманских большевиков брали в кавычки или обзывали эсерами и соглашателями»46.
Вспоминая в этой книге о своих детских годах, проведенных на Мурмане, Вера Кетлинская желала снять со своего отца ярлык контрреволюционера, для чего она стремилась доказать его переход на сторону Советской власти. Сенсационный замысел, впрочем, мог быть всегда дезавуирован, поскольку свою автобиографическую книгу Вера Кетлинская замаскировала под литературное произведение. Но эффект от этой схемы оказался более чем действенным. В круговорот дискуссий были втянуты не только писатели, но и ме-
муаристы, историки, партийные функционеры.
Аверченко и Бжезинский не могли полностью разделить стремлений Веры Кетлинской. Критически переосмысливая советскую историографию за необъективное, по их мнению, отношение к себе и к тем организациям, которые они во время революции возглавляли, эти мемуаристы, однако, не рассматривали Кетлинского идейным борцом за власть Советов.
Аверченко не признавал подписанное совместно с Кетлинским воззвание, делающее его «соглашателем». По этому поводу в 1967 г. он писал: «Даже дочь Кетлинского В[ера] К[азимировна], заверявшая меня о наличии в архивах её отца приказов и циркуляров с моей подписью, и под предлогом быть искренним перед партией требовала от меня признать эти липовые несуществующие бумаги, но, припертая мною, заявила мне:
— Я вам говорю, что ваша подпись есть.
— Покажите, иначе не верю, их нигде нет.
— Тогда мне с вами и говорить не о чем, — и бросила трубку.
Ложь и ложь»47.
В книге «Вечер. Окна. Люди» Вера Кетлинская не стала вдаваться в подробности своей размолвки с Аверченко и сообщила обратное: о том, что Аверченко якобы успел при своей жизни получить сборник «Борьба за установление и упрочение Советской власти на Мур-мане», который положил «начало реабилитации его имени»48. Хотя именно в этом издании было опубликовано их совместное с Кетлинским воззвание от 4 ноября 1917 г.
Вспоминая о своих встречах с бывшим председателем Мурманского ревкома, Кетлинская сообщает некоторые подробности о психологической атмосфере, в которой приходилось жить мемуаристам: «Передо мною был Тимофей Дмитриевич Аверченко, тот самый комиссар Аверченко, чье имя некоторые историки, не утруждая себя доказательствами, сопровождали довесками — «эсер» и «некий»... Много лет он защищался как мог и умел. Слушая его, я понимала, что он оскорблен и унижен до потери самообладания, но опровергнуть обвинения логично, с документами в руках вряд ли в силах. Руки его тряслись, когда он передавал мне экземпляр своих воспоминаний и своего ответа историку Тарасову.
— Неужели я так и умру с этим клеймом?..»49
Шаткость позиции мемуаристов, возможно, была связана с необходимостью публикации всего того, что составляло их личную тайну, на чем долгое время лежало табу. Сама Вера Кетлинская не сразу осознала важность своего участия в дискуссиях. Она признавалась: «В своем отношении к отцу я пережила разные периоды. Был период, когда я считала просто, что поскольку он офицер, дворянин, контр-адмирал, я ставлю на нем крест и отрекаюсь от него. Был такой период. Когда я выросла и поумнела, я стала разбираться, что же здесь правильного.»50
В конце 1950-х гг. в письме к мурманскому краеведу Е. А. Дви-нину Вера Кетлинская отмечала: «Я выдержала большую борьбу, очищая... имя [отца] от клеветы, мне удалось доказать, что никакой контрреволюционной деятельности он не вел, — но пробить это в печать пока не удалось, историки чрезвычайно неохотно пропускают критику друг друга, охраняя честь мундира, но брешь уже пробита, это уже хорошо, хоть повторять не будут.»51
После того как Кетлинская опубликовала фрагмент своей книги в «Литературной газете»52, разразился скандал. Ряд членов Ленинградской писательской организации открыто встал на сторону официальной советской историографии, пытаясь превратить вскрывшиеся факты в компромат против дочери адмирала. Однако созданная по приказу Ленинградского обкома КПСС комиссия под председательством прозаика В. Н. Кукушкина, изучив многочисленные материалы, не стала нагнетать ситуацию и фактически приняла сторону Вера Казимировны: «Вопрос о реабилитации Кетлинского поднимался уже пятьдесят лет назад, — говорилось в заключении комиссии. — Можно было давным-давно расставить все точки. Но несложный вопрос запутали некоторые историки, а затем к этому подключилась и группа писателей»53.
Но главная схватка была еще впереди. В апреле 1970 г. Вера Кетлинская приехала в Мурманск, чтобы собраться с мыслями, а заодно подыскать исторические аргументы. Поэтому она заходила в архив, встречалась с историками и своими давними знакомыми54.
8 июня 1970 г. собралось объединенное заседание партийного бюро и партийной части секретариата Ленинградского отделения Союза писателей РСФСР, чтобы рассмотреть дело покойного адмирала. Но незаметно дискуссия превратилась в обсуждение дела его дочери — писательницы Веры Кетлинской. По сути, вопрос касался свободы творчества в освещении исторических событий.
Выслушав заключение комиссии под председательством В. Н. Кукушкина, некоторые писатели возмутились. Прозаик Н. А. Брыкин предложил передать дело «для решения в Институт Маркса-Ленина при ЦК КПСС или в Институт истории Академии Наук СССР». Среди оппонентов Кетлинской оказался и поэт А. Е. Решетов, который в защиту своей точки зрения начал вспоминать, как еще «в молодости... попал в Мурманский край — на Хибинскую стройку», где «многое узнал от старых северян». Напомнил Решетов и о попытке Кетлинской защитить «крамольного» А. И. Солженицына на IV Всесоюзном съезде писателей. Впрочем, на собрании присутствовало немало сторонников Веры Казимировны: Ф. А. Абрамов, Д. А. Гранин, Ю. С. Рытхэу выступали в ее защиту55.
Охватившее литературные круги возбуждение выявило разлом в среде ленинградской интеллигенции. Прозаик Ю. Ф. Помозов в публичном выступлении откровенно называл книгу Кетлинской «злонамеренными воспоминаниями», где «белое выдается за красное».
При этом посетовал, что его поражает «нарочитая глухота партбюро»: ответственные лица делают вид, что «опять ничего существенного не произошло»56.
Позиция В. Кетлинской фактически победила, что открыло ей путь к печатному станку. Навеянная воспоминаниями Веры Кази-мировны скандальная автобиографическая книга об отце «Вечер. Окна. Люди» в 1972 г. вышла в нескольких номерах журнала «Новый мир», а затем в издательстве «Молодая гвардия» 100-тысячным
тиражом57.
В. К. Кетлинская смогла не только создать другой образ адмирала, но и придать общественный резонанс тем идеям, которые присутствовали в воспоминаниях ближайших к адмиралу лиц — Т. Д. Аверченко и В. Л. Бжезинского. Эти новые веяния проникли и в советскую историографию. Уже в 1960-е — 1970-е гг. произошла переоценка деятельности К. Ф. Кетлинского: из противника Советской власти он превратился в ее сотрудника58.
* * *
Мемуарные практики борцов за власть Советов оказались сильно привязаны к тем смыслам, которые тиражировались в официальном историописании. На рассмотренном примере видно, что взаимоотношения мемуаристов и советской историографии эволюционировали от той стадии, когда они были лояльны друг к другу, до того момента, когда притяжение сменилось отталкиванием, приведя к фактическому разрыву, олицетворяющему оппозицию между памятью и историей, на что еще обращал внимание М. Хальбвакс59.
При том что революции рано или поздно подавляются встречными контрреволюциями или захлебываются, они, как правило, воспитывают поколения своих борцов, через всю жизнь проносящих веру в идеалы и способность вставать против течения.
Мурманский случай интересен тем, что среди участников революционных событий оказались активные долгожители, которые на склоне лет вновь пришли в состояние конфронтации, на сей раз в рамках общественно-научного дискурса. Фактически они выступали за пересмотр некоторых понятий (таких как «большевик», «революция» и «контрреволюция»), за либерализацию, смягчение канонов советской историографии. Идеологический порох ветеранов теперь вносил свою лепту в преобразование исторического знания, обогащая хрущевскую «оттепель» новыми смыслами. К этому их подвело привычное для революции отрицание рамок любой системы. Думается, не последнюю роль сыграл их личный опыт, познавший не только тяготы революции и Гражданской войны, но и противоречия первых десятилетий советского строительства.
Примечания Notes
1 КедровМ. С. Без большевистского руководства (из истории интервенции на Мурмане): Очерки. Ленинград, 1930.
2 КорнатовскийН. А. Ленин и Троцкий в борьбе с интервентами на Мурмане // Красная летопись. 1930. № 3 (36). С. 5-63.
3 Тарасов В. В. Борьба с интервентами на Мурмане в 1918-1920 гг. Ленинград, 1948.
4 ДашинимаеваМ. Ю. Роль и значение Читинского истпарта в развитии исторической науки // Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. 2009. № 92. С. 61-65.
5 Руководители организаций РКП(б)-ВКП(б)-КПСС и органов государственной власти Мурманской области (1920-1991): Справочник. Мурманск, 2008. С.43-44, 52-53.
6 Федорова Е. В. Деятельность Мурманской истпарткомиссии // Архивы и историческое краеведение. Мурманск, 2003. С. 10-17.
7 Государственный архив Мурманской области (ГАМО). Ф. П-2393. Оп. 2. Д. 20. Л. 28-32.
8 ГАМО. Ф. П-102. Оп. 1. Д. 30. Л. 82-88.
9 ГАМО. Ф. П-102. Оп. 1. Д. 30. Л. 89-92.
10 ГАМО. Ф. П-102. Оп. 1. Д. 30. Л. 112-113, 141-142.
11 ГАМО. Ф. П-2393. Оп. 2. Д. 416. Л. 122-124. : ГАМО. Ф. П-2393. Оп. 2. Д. 378. Л. 13-21. 1 ГАМО. Ф. П-2393. Оп. 2. Д. 378. Л. 13-21. 1 ГАМО. Ф. П-102. Оп. 1. Д. 30. Л. 112-113. : ГАМО. Ф. П-102. Оп. 1. Д. 28, 40. ' ГАМО. Ф. П-102. Оп. 1. Д. 40. Л. 60-75, 84-87.
ГАМО. Ф. П-2393. Оп. 2. Д.15. Л. 1-12. : ГАМО. Ф. П-2393. Оп. 2. Д. 24. Л. 14-26.
19 КалинкинаЕ. А. Челябинский истпарт и репрессии 1930-х гг.: противоречия издательской деятельности // Уральский исторический вестник. 2008. № 4 (21). С. 143-148; Трошина Т. И. Документы комиссий по истории революции и партии как исторический источник: На материалах истпартов Архангельской и Вологодской губерний // Вестник архивиста. 2011. № 4. С. 96-108; Сливко С. В. Дальневосточный истпарт в 1920-е гг. // Россия и АТР. 2013. № 1 (79). С. 36-42; КлопихинаВ. С. Исторический нарратив об Октябрьской революции 1917 г. как основа советской идеологии 1920-х гг.: региональный аспект // Гуманитарные и юридические исследования. 2018. № 2. С. 84-91; КанГ. И. Деятельность Томского истпарта по сохранению документального наследия // Вестник Томского государственного университета. Культурология и искусствоведение. 2018. № 31. С. 228-234.
20 Скворцов Ф. Мурман в борьбе и стройке: (К десятилетию освобождения от белогвардейского захвата). Мурманск, 1930.
21 Интервенция на Мурмане: в помощь агитаторам и пропагандистам: Сборник материалов к 20-летию освобождения Мурмана от интервентов
и белогвардейцев. Мурманск, 1940.
22 Самойло А. А., СбойчаковМ. И. Поучительный урок: Боевые действия Красной Армии против интервентов и белогвардейцев на Севере России в 1918-1920 гг. Москва, 1962. С. 13.
23 ГАМО. Ф. П-2393. Оп. 2. Д. 104. Л. 1-184; Д. 105. Л. 1-200; Бжезин-скийВ. Л. Вооруженная интервенция на Мурмане: Воспоминания председателя Центромура о событиях 1917-1918 гг. Мурманск, 2012.
24 ГАМО. Ф. П-2393. Оп. 2. Д. 106. Л. 25-37, 113-134.
25 ГАМО. Ф. П-2393. Оп. 2. Д. 104. Л. 1-184; Д. 105. Л. 1-200.
26 ГАМО. Ф. П-2393. Оп. 2. Д. 106. Л. 61-62об.
27 ГАМО. Ф. П-2393. Оп. 2. Д. 106. Л. 25-37.
28 Борьба за установление и упрочение Советской власти на Мурмане: Сборник документов и материалов. Мурманск, 1960.
29 ГАМО. Ф. П-2393. Оп. 1. Д. 105а. Л. 10, 28, 50, 79, 81; Оп. 2. Д. 105. Л. 171-172, 200; Д. 106. Л. 24; Д. 358. Л. 20-21.
30 Киселев А. А., Климов Ю. Н. Мурман в дни революции и Гражданской войны. Мурманск, 1977. С. 54, 64, 65, 69.
31 Бжезинский В. Мурманский фланг // Комсомольская правда (Москва). 1966. 24 дек.; Бжезинский В. Аскольдовцы не стали на колени // Полярная правда (Мурманск). 1968. 21 дек.; Бжезинский В. За власть Советов // Полярная правда (Мурманск). 1970. 15 февр.
32 Российский государственный архив фонодокументов (РГАФ). Ф. 761. Оп. 1-м. Ед. уч. 75.
33 Федоров П. В. Россия, окруженная водой: Обзор истории Кольского полуострова, 1216-1991. Санкт-Петербург, 2021. С. 106-109.
34 Очерки истории Мурманской организации КПСС. Мурманск, 1969; Киселев А. А., Климов Ю. Н. Мурман в дни революции и Гражданской войны. Мурманск, 1977.
35 Голуб П. А., Рыбаков М. В. Советский Север в огне революционных боев // Вопросы истории КПСС. 1978. № 10. С. 128-134.
36 Голдин В. И. К юбилею профессора А. А. Киселева // Вестник Северного (Арктического) федерального университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. 2022. № 1. С. 119-121.
37 Борьба за установление и упрочение Советской власти на Мурмане: Сборник документов и материалов. Мурманск, 1960. С. 127-128; Бжезинский В. Л. Вооруженная интервенция на Мурмане: Воспоминания председателя Центромура о событиях 1917-1918 гг. Мурманск, 2012. С. 76.
38 ГАМО. Ф. П-2393. Оп. 2. Д. 184; КрестьяниновВ. Я., Молодцов С. В. Крейсер «Аскольд». Санкт-Петербург, 1993. С. 180-187.
39 Третий Всероссийский Съезд Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов. Петербург, 1918. С. 15.
40 Борьба за установление и упрочение Советской власти на Мурмане: Сборник документов и материалов. Мурманск, 1960. С. 77.
41 Корнатовский Н. А. Ленин и Троцкий в борьбе с интервентами на Мурмане // Красная летопись. 1930. № 3 (36). С. 5-63.
42 Борьба за установление и упрочение Советской власти на Мурмане:
Сборник документов и материалов. Мурманск, 1960. С. 82-84.
43 Киселев А. А., Климов Ю. Н. Мурман в дни революции и Гражданской войны. Мурманск, 1977. С. 99.
44 ГАМО. Ф. П-2393. Оп. 2. Д. 106. Л. 61-62об.
45 РГАФ. Ф. 761. Оп. 1-м. Ед. уч. 75.
46 Кетлинская В. К. Вечер. Окна. Люди. Москва, 1974. С. 324.
47 ГАМО. Ф. П-2393. Оп. 2. Д. 106. Л. 25-37.
48 Кетлинская В. К. Вечер. Окна. Люди. Москва, 1974. С. 288-289.
49 Кетлинская В. К. Вечер. Окна. Люди. Москва, 1974. С. 288-289.
50 Федоров П. В. Революция в судьбе адмирала К. Ф. Кетлинского // Морской сборник. 2008. № 2 (1932). С. 57-64.
51 ГАМО. Ф. Р-1599. Оп. 1. Д. 66.
52 Кетлинская В. Однажды северным летом. // Литературная газета (Москва). 1969. 10 сент.
53 Федоров П. В. Творцы и персонажи «великого арктического города»: Очерки по истории культуры Мурманска. Санкт-Петербург, 2022. С. 79-82.
54 Кетлинская В. К. Вечер. Окна. Люди. Москва, 1974. С. 252-286; Климов О. Ю. Ю. Н. Климов — первый проректор Мурманского пединститута // Наука и образование. 2001. № 2. С. 70-71; Встретились годы разные. // Комсомолец Заполярья (Мурманск). 1970. 7 апр.
55 ГАМО. Ф. П-2393. Оп. 2. Д. 187; Федоров П. В. «Дело адмирала К. Ф. Кетлинского» // Наука и образование. 2007. № 8. С. 97-102.
56 ЗолотоносовМ. Н. Гадюшник: Ленинградская писательская организация: Избранные стенограммы с комментариями (из истории советского литературного быта 1940-1960-х годов). Москва, 2013. С. 688-691.
57 Кетлинская В. К. Вечер. Окна. Люди // Новый мир. 1972. № 3. С. 3-103; № 4. С. 91-152; № 5. С. 26-139; № 6. С. 108-152; Кетлинская В. К. Вечер. Окна. Люди. Москва, 1974.
58 Очерки истории Мурманской организации КПСС. Мурманск, 1969. С. 37; ШумиловМ. И. Октябрьская революция на Севере России. Петрозаводск, 1973; Киселев А. А., Климов Ю. Н. Мурман в дни революции и Гражданской войны. Мурманск, 1977. С. 96, 99, 100.
59 ХальбваксМ. Коллективная и историческая память // Неприкосновенный запас. Дебаты о политике и культуре. 2005. № 2-3 (40-41). С. 8-27.
Автор, аннотация, ключевые слова
Федоров Павел Викторович — докт. ист. наук, профессор, Российский государственный аграрный университет — Московская сельскохозяйственная академия имени К. А. Тимирязева (Москва)
ORCID ГО: 0000-0003-3172-6923
sever-nordica@yandex.ru
В статье впервые в отечественной историографии рассматривается проблема взаимоотношения советской историографии и мемуарного творчества «борцов за власть Советов» в Мурманском крае. С этим ре-
гионом советские историки традиционно связывали начало иностранной интервенции в Советскую Россию. В статье делается вывод о том, что мемуарное творчество оказалось сильно привязано к опыту официального историописания. Воспоминания, написанные при участии Мурманской региональной комиссии по истории Октябрьской революции и партии большевиков (Истпарт) в 1920-е — 1930-е гг., были призваны подкрепить официальную историческую концепцию и в действительности являлись ее элементарным воспроизведением. На основе изучения стенограмм устных опросов участников революционных событий выясняется, что эффективность работы истпарткомиссии зависела от произвола последней и облегчалась пассивным отношением информантов к мемуарным практикам. Ситуация изменилась к 1960-м гг. С публикацией воспоминаний В. Л. Бжезинского и Т. Д. Аверченко стало возможным говорить о другом мемуарном творчестве: эти авторы не принимали положения официальной исторической концепции и ее главного тезиса—о захвате контрреволюцией всех демократических организаций Мурманска в 1917 г. Пробуждение памяти участников событий было вызвано утратой их доверия к труду историков, что свидетельствовало о постигшем официальную историографию кризисе. На советской почве зарождалась новая форма историописания, в которой функции историка и очевидца событий сливались. Вместе с тем издание новых воспоминаний в СССР было затруднено, публикации добилась только известная писательница В. К. Кетлинская, замаскировавшая свою книгу под литературное произведение и добившаяся широкого обсуждения поставленных в ней вопросов. Важную роль в процессе изменения статуса воспоминаний сыграла позиция сотрудников мурманских партийного и государственного архивов, проявивших непредвзятое отношение к документам и обеспечивших доступ исследователей к рукописям воспоминаний.
Гражданская война, интервенция, военно-морской флот, воспоминания, историческая память, архив, историография.
Author, Abstract, Key words
Pavel V. Fedorov — Doctor of History, Professor, Russian State Agrarian University — Moscow Timiryazev Agricultural Academy (Moscow, Russia)
ORCID ID: 0000-0003-3172-6923
sever-nordica@yandex.ru
For the first time in Russian historiography, the article examines the problem of the relationship between Soviet historiography and the memoir work of the "fighters for Soviet power" in the Murmansk Region. Soviet historians traditionally associated the beginning of foreign intervention in Soviet Russia with this region. The article concludes that the memoir work turned out to be strongly tied to the experience of official historiography. Memoirs written with the participation of the Murmansk Regional Commission on the History of the
October Revolution and the Party of the Bolsheviks (Istpart) in the 1920s — 1930s, were designed to reinforce the official historical concept and in fact were its elementary reproduction. Based on the study of transcripts of oral interviews of participants in the revolutionary events, it appears that the effectiveness of the work of the Istpart commission depended on the arbitrariness of the latter and was facilitated by the passive attitude of informants to memoir practices. The situation had changed by the 1960s. With the publication of the memoirs of V. L. Brzezinski and T. D. Averchenko, it became possible to talk about other memoir works: these authors did not accept the provisions ofthe official historical concept and its main thesis — about the seizure by the counterrevolution of all democratic organizations in Murmansk in 1917. The awakening of the memory of the participants in the events was caused by the loss of their trust in the work of historians, which testified to the crisis that befell the official historiography. On Soviet soil a new form of historiography was emerging, in which the functions of the historian and the eyewitness of events merged. At the same time, the publication of new memoirs in the USSR was difficult. The publication was achieved only by a famous writer V. K. Ketlinskaya, who disguised her book as a literary work and got a broad discussion of the issues raised in it. An important role in the process of changing the status of memoirs was played by the position of the staff of the Murmansk party and state archives, who showed an unbiased attitude to documents and provided researchers with access to the manuscripts of memoirs.
Russian Civil War, intervention, Navy, memories, historical memory, archive, historiography.
References (Articles from Scientific Journals)
1. Dashinimaeva, M. Yu. Rol i znachenie Chitinskogo istparta v razvitii is-toricheskoy nauki [The Role and Importance of the Chita Istpart in the Development of Historical Science.]. Izvestiya Rossiyskogo gosudarstvennogopeda-gogicheskogo universiteta im. A. I. Gertsena, 2009, no. 92, pp. 61-65. (In Russian).
2. Fedorov, P.V. "Delo admirala K. F. Ketlinskogo" ["The File of Admiral K. F. Ketlinsky".]. Nauka i obrazovanie, 2007, no. 8, pp. 97-102. (In Russian).
3. Fedorov, P. V. Revolyutsiya v sudbe admirala K. F. Ketlinskogo [The Revolution in the Fate of Admiral K. F. Ketlinsky.]. Morskoy sbornik, 2008, no. 2 (1932), pp. 57-64. (In Russian).
4. Goldin, V.I. K yubileyu professora A. A. Kiseleva [To the Anniversary of Professor A. A. Kiselev.]. Vestnik Severnogo (Arkticheskogo) federalnogo universiteta. Seriya: Gumanitarnye i sotsialnye nauki, 2022, no. 1, pp. 119-121. (In Russian).
5. Golub, P.A. and Rybakov, M. V. Sovetskiy Sever v ogne revolyutsion-nykh boev [The Soviet North on Fire of Revolutionary Battles]. Voprosy istorii
KPSS, 1978, no. 10, pp. 128-134. (In Russian).
6. Halbwachs, Maurice. Kollektivnaya i istoricheskaya pamyat [Collective and Historical Memory.]. Neprikosnovennyy zapas. Debaty opolitike i culture, 2005, no. 2-3 (40-41), pp. 8-27. (In Russian). = Halbwachs, Maurice. La Mémoire collective [Chapter 2. "Mémoire collective et mémoire historique".]. Paris: Les Presses universitaires de France, 1950, 170 p. (In French).
7. Kalinkina, E. A. Chelyabinskiy istpart i repressii 1930-kh gg.: proti-vorechiya izdatelskoy deyatelnosti [Chelyabinsk Istpart and the Repressions of the 1930s: Contradictions of Publishing Activity.]. Uralskiy istoricheskiy vest-nik, 2008, no. 4 (21), pp. 143-148. (In Russian).
8. Kan, G. I. Deyatelnost Tomskogo istparta po sokhraneniyu dokumental-nogo naslediya [Omsk Istpart's Activities for the Preservation of Documentary Heritage.]. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Kulturologiya i iskusstvovedenie, 2018, no. 31, pp. 228-234. (In Russian).
9. Klimov, O. Yu. Yu.N. Klimov — pervyy prorektor Murmanskogo pedin-stituta [Y. N. Klimov as the First Vice-Rector of the Murmansk Pedagogical Institute.]. Nauka i obrazovanie, 2001, no. 2, pp. 70-71. (In Russian).
10. Klopikhina, V. S. Istoricheskiy narrativ ob Oktyabrskoy revolyutsii 1917 g. kak osnova sovetskoy ideologii 1920-kh gg.: regionalnyy aspekt [The Historical Narrative of the October Revolution of 1917 as the Basis of Soviet Ideology in 1920s: Regional Dimension.]. Gumanitarnye i yuridicheskie issle-dovaniya, 2018, no. 2, pp. 84-91. (In Russian).
11. Slivko, S. V. Dalnevostochnyy istpart v 1920-e gg. [The Far Eastern Istpart in 1920s.]. Rossiya i ATR, 2013, no. 1 (79), pp. 36-42. (In Russian).
12. Troshina, T. I. Dokumenty komissiy po istorii revolyutsii i partii kak is-toricheskiy istochnik: Na materialakh istpartov Arkhangelskoy i Vologodskoy guberniy [Documents of Commissions on the History of the Revolution and the Communist Party as a Historical Source: According to Materials of Istpart in Arkhangelsk and Vologda Regions.]. Vestnikarkhivista, 2011, no. 4, pp. 96108. (In Russian).
(Monographs)
13. Fedorov, P. V. Rossiya, okruzhennaya vodoy: Obzor istorii Kolskogo po-luostrova, 1216-1991 [Russia Surrounded by Water: An Overview of the History of the Kola Peninsula, 1216-1991.]. St. Peterburg, 2021, 726 p. (In Russian).
14. Fedorov, P. V. Tvortsy i personazhi "velikogo arkticheskogo goroda": Ocherki po istorii kultury Murmanska [Creators and Characters of the "Great Arctic City": Essays on the Cultural History of Murmansk.]. St. Petersburg, 2022, 346 p. (In Russian).
15. Halbwachs, Maurice. La Mémoire collective. Paris: Les Presses universitaires de France, 1950, 170 p. (In French).
16. Kiselev, A.A. and Klimov, Yu. N. Murman v dni revolyutsii i Grazhdan-skoy voyny [Murman in the Days of Revolution and Civil War.]. Murmansk, 1977, 222 p. (In Russian).
17. Krestyaninov, V.Ya. and Molodtsov, S. V. Kreyser "Askold" [The
"Askold" Cruiser.]. St. Petersburg, 1993, 224 p. (In Russian).
18. Shumilov, M. I. Oktyabrskaya revolyutsiya na Severe Rossii [The October Revolution in the North of Russia.]. Petrozavodsk, 1973, 336 p. (In Russian).
19. Zolotonosov, M. N. Gadyushnik: Leningradskaya pisatelskaya organi-zatsiya: Izbrannye stenogrammy s kommentariyami (iz istorii sovetskogo lit-eraturnogo byta 1940-1960-kh godov) [Tangle of Vipers: Leningrad Writers' Organization: Selected Transcripts with Comments (From the History of Soviet Literary Life in the 1940s — 1960s).]. Moscow, 2013, 878 p. (In Russian).
DOI: 10.54770/20729286 2024 2 121
