CC BY
40
ВЕСТНИК ПЕРМСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
2018 История Выпуск 3 (42)
УДК 930
10.17072/2219-3111-2018-3-14-21
«НАУЧНАЯ» ИСТОРИЯ И «ВОСПИТАТЕЛЬНЫЕ» ПРИМЕРЫ: ДИСКУССИИ ОБ ИСТОРИЧЕСКОЙ ДОСТОВЕРНОСТИ НА «ВЕЧЕРАХ ВОСПОМИНАНИЙ» ЛЕНИНГРАДСКОГО ИСТПАРТА В СЕРЕДИНЕ - КОНЦЕ 1920-Х ГОДОВ
С. Ю. Худзик
Европейский Университет в Санкт-Петербурге, 191187, Санкт-Петербург, Гагаринская ул., д. 6/1, лит. А staskhudzik@gmail.com
Рассматривается дискурсивный контекст, определяющий место «вечеров воспоминаний» в практике Комиссии по истории Октябрьской революции и РКП(б) (Истпарт). В противоположность утверждениям о том, что определяющим в проведении «вечеров воспоминаний» являлся их постановочный характер, предлагается обратиться к дискуссиям, которые имели на них место. Анализируется ход дискуссий о достоверности исторических событий в рассказах участников «вечеров воспоминаний» и историков. Делается вывод о том, что характер обсуждения был определен раздвоенностью советского дискурса об истории, призванного иметь одновременно «научный» и «воспитательный» характер. Обе стороны дискурса были связаны с двойственностью самих задач, стоявших перед Истпартом. С одной стороны, требовалось собрать воспоминания, призванные демонстрировать непосредственные примеры героизма участников событий. С другой стороны, эти примеры должны были быть опосредованы большим нарративом, создаваемым советской исторической наукой. «Воспитательная» сторона дискурса предполагала изображение «типического» поведения идеального революционера, «сознательного» творца истории. «Научная» сторона дискурса предполагала детерминистскую логику, согласно которой исторические условия целиком определяют место события и рассказчика в нем. Исходя из отсутствия исторической дистанции между активистами Истпарта и рядовыми участниками обсуждения, высказывания и историков, и рядовых его участников постоянно колебались между двумя сторонами дискурса. Сложности, с которыми сталкивались участники обсуждений, отражают как проблематичность советского дискурса об истории, так и действительную попытку коллективно создать ее общее видение.
Ключевые слова: советская история 1920-х гг., «вечера воспоминаний», Комиссия по истории Октябрьской революции и РКП(б), историческая эпистемология, дискурс, историческая наука.
Словосочетание «вечера воспоминаний» связывают со специфическим типом мероприятий, проводимых Комиссией по истории Октябрьской революции и РКП(б) (Истпарт) в ходе собирания устных свидетельств по истории российского революционного движения. Не имея материалов для написания истории Октября и не доверяя архивам департамента полиции, для реконструкции событий 1905 г. и забастовочного движения активистам Истпарта приходилось обращаться непосредственно к рабочим советских фабрик. «Вечер» обычно открывался докладом сотрудника Истпарта о причинах и общей логике исторического развития в указанный период, а затем выступали участники событий со своими воспоминаниями. Такого рода мероприятие мыслилось в качестве самого надежного способа получения сведений и одновременно было призвано вовлечь население в процесс создания единой и непротиворечивой истории революции. Предполагалось, что рабочие и члены партии будут поправлять друг друга в процессе воспоминаний, уточняя детали или неточности в изложении событий (Доклад тов. Знаменского, 1921, с. 42; Протоколы Всероссийского совещания работников Истпарта. 22-24 апреля 1923 г., 1924, с. 11-13).
Ф. Корни, рассматривая цели работы Истпарта, отмечает, что она с самого начала была направлена на «создание непрерывной телеологии развития партии под проницательным руководством Ленина от раскола в РСДРП в 1903 году, закаленной в горнилах революций 1905 и 1917 года» [Согпеу, 2015, р. 44]. «Вечера воспоминаний» описываются им как «хорошо срежиссирован-
© Худзик С. Ю, 2018
ные спектакли» с заранее отрепетированными выступлениями, на которые не были допущены случайные люди [Согпеу, 2004, р. 210].
Не ставя под сомнение политическую прагматику в проведении мероприятий Истпарта, в данной статье мы предпримем попытку сместить фокус с инструментализации памяти и истории на эпистемологические аспекты «вечеров воспоминаний». Мероприятия помещаются нами в контекст способов функционирования исторического дискурса в целом и того специфического места, которое они занимали в практике партийных историков 1920-х гг. Такая реконцептуализация позволит увидеть, что рядовые участники не всегда выступали в роли статистов в поставленном историками спектакле и могли включаться в активную дискуссию с ними.
В научной литературе, в которой так или иначе затрагивалась тема деятельности Истпарта и работы «вечеров воспоминаний», они рассматриваются главным образом как пример создания коллективной памяти о революции [Согпеу, 2004; Терещенков, 2011; Нарский, 2017]. При этом авторы, в большинстве своем, игнорируют различие между памятью и историей, принципиальное для рассматриваемых мероприятий,. Как показывает М. Хальбвакс, коллективная память принадлежит конкретным сообществам и идентичностям, которые она поддерживает, в то время как история предполагает экспроприацию историком воспоминаний этих микросообществ для включения их в новый нарратив [Иа1Ъм!аск8, 1980, р. 106] - та цель, с которой и создавался Истпарт.
Обращение к дискуссиям на «вечерах воспоминаний» позволяет увидеть создание этого нар-ратива как сложный процесс, в котором непосредственность памяти и свидетельства причудливым образом переплеталась с дистанцией, необходимой для «научного» изложения истории. В свою очередь, и история и память в контексте «вечеров воспоминаний» постоянно колебались между «воспитательной» героизацией революции и необходимостью уложить высказывания участников в рамки детерминистской схемы советской исторической науки. Иными словами, дискуссии на «вечерах воспоминаний» позволяют увидеть, насколько непросто было для участников революции сделать свои воспоминания историей.
Отталкиваясь от работ Ж. Рансьера, посвященных поэтике знания, можно сказать, что модерный способ исторического письма является не единым, но двойственным, действующим одновременно на уровне объяснения и показывания, или, как пишет Рансьер, на уровне различных сочетаний «логоса» и «мифа» [Яапаеге, 1994; 2009, р. 276]. При всей глубине анализа и разработанности аргументов(«логос», объяснение) текст историка не может передать страдание, радость, энтузиазм или другой аффект тех, о ком он пишет, а без этого его повествование рискует утратить силу эмоционального воздействия. Поэтому дискурс историка должен включать в себя архивные свидетельства и художественные приемы, создавая ощущение непосредственного присутствия читателя при описываемых событиях («миф», показывание).
В данном контексте жанр «вечера воспоминаний» может быть понят как двуединый процесс исторического повествования, в котором доклад председателя комиссии Истпарта, дающего предварительную оценку отдельным этапам и деятелям революции, должен быть дополнен голосом и памятью самих революционеров, которые позволят слушателям ощутить то, о чем идет речь.
О подобном восприятии роли воспоминаний в работе историков свидетельствуют, в частности, тезисы доклада, составленные председателем Василеостровской районной комиссии Истпарта В. А. Степановым в 1925 г.: «в 1917 году в России устанавливается диктатура рабочих и все государственные хранилища материалов находятся в руках рабочих», «но эти материалы не прямо рабочие, как вышедшие из вражеских рук», так как «документы и исторические журналы обыкновенно попадали почти исключительно из рук буржуазии, у которой были свои интересы и свой угол зрения на революцию» (ЦГА ИПД. Ф. 461. Оп. 1. Д. 100. Л. 10). Восстановить, кто и когда именно действовал, каковы причины тех или иных событий, - недостаточно, необходимы не просто документы, но рабочий «угол зрения», который сможет исправить их предвзятость: «РКПб ... призывает, через Истпарт, рабочий класс возможно больше давать своих воспоминаний о пережитом ими в связи с Революцией в России, так как без этого условия, при одних лишь документах, сохранившихся в различных архивах, нельзя написать историю, достойную славного прошлого русского революционного движения» (Там же).
Однако, чтобы понять, как в рамках «вечеров воспоминаний» различали «научную» историю и революционный «угол зрения», требуется рассмотреть не только особенности исторического повествования как такового, но и специфическое для советской культуры восприятие историчности.
В работе, посвященной анализу дискурса коммунистических автобиографий в контексте большевистского восприятия истории, И. Халфин пишет о том, что ядро коммунистической автобиографии составляет раскол между «тем, что есть» и «тем, что должно быть», между реализмом и романтизмом. В рамках автобиографии этот раскол знаменует собой прыжок из царства необходимости, где субъект определен историческими закономерностями (реализм), в царство свободы, где он сознательно творит историю (романтизм) [ИаЩп, 2003, р. 54-55]. Описывая историю становления культурного феномена социалистического реализма, К. Кларк рассматривает «модальную раздвоенность» как базовую эстетическую дилемму советской литературы 1920-1930-х гг. [Кларк, 2002]. Что касается выступлений на «вечерах воспоминаний», то сходная дилемма в дискурсе Ист-парта оценивается как различие «воспитательности» и «научности» партийной истории. Однако признание этой дилеммы активистами Истпарта не означало того, что акценты не расставлялись определенным образом.
Председателем Ленинградского Истпарта П. Ф. Куделли во время первого областного заседания Истпарткомиссии было подчеркнуто: «Основное значение истории партии заключается в теоретическом разборе организационных и тактических вопросов, изжитых и выправляемых нашей партией, в теоретическом значении, которое имеет наша партия ... Что касается значения поучительного или в романтическом смысле, на воображение и воспитание молодежи, то это, конечно, само собой признается, но я полагаю, это имеет побочное значение» (ЦГА ИПД. Ф. 461. Оп. 1. Д. 178. Л. 81). В выступлении Куделли центральное место занимал «научный» момент работы историка - установление узловых точек, ключевых конфликтов и проблем в истории партии, а также способов их разрешения. Для нее история представала в первую очередь как серия «организационных и тактических вопросов».
В то же время для автора руководства по проведению мероприятий «Воспоминания в клубе» центральным, по-видимому, являлся «воспитательный» элемент выступления. Говорящий должен был не просто рассказать историю, но заставить слушателей пережить вместе с ним описываемые события, сплотить слушателей в коллектив (Растопчина, 1925, с. 8-9). Историческая достоверность повествования описывались в тексте руководства как вторичная. Более того, представленные образы должны были не только говорить о личном опыте выступающего, но и показывать социальные «типы» (Там же). Самопрезентация на «вечерах воспоминаний» несла функцию экспликации определенных характерных ролей, одновременно выражающих значение события.
Ситуация осложнялась и тем, что граница между историком, представляющим «научность» партии, и свидетелем, который должен был иллюстрировать ее своим примером, была очень условной. Члены комиссий Истпарта избирались из старых большевиков-подпольщиков, поэтому историк был революционером и одновременно мог, как и приглашенные выступающие, претендовать на выражение пафоса революции. На «вечере воспоминаний» 12 декабря 1925 г. упомянутый Степанов, будучи одним из его организаторов, выступал и как рядовой участник мероприятия (ЦГА ИПД. Ф. 4000. Оп. 6. Д. 31. Л. 16-17). В том же качестве в мероприятиях принимали участие работники не только районных, но и городских и центральных Истпартов: П. Ф. Куделли (ЦГА ИПД. Ф. 4000. Оп. 6. Д. 53. Л. 5), Н. И. Подвойский (ЦГА ИПД. Ф. 4000. Оп. 6. Д. 67. Л. 1-2), А. Ф. Ильин-Женевский (Там же. Л. 19). Мы попробуем показать, как эта неопределенность границ между историком и «источником» проявлялась в ходе обсуждений исторической достоверности событий в рассказах участников.
Столкновения докладчика и аудитории можно обнаружить уже во время кампании, посвященной 20-летию революции 1905 г. На «вечере воспоминаний» рабочих Трубочного завода возражение некоего Тихомирова свидетельствует о том, что докладчик недооценил активность рабочего движения и его сознательность:
«Шибко я припоминаю, что из рабочих Трубочного завода в 1904 г., и очевидно, в 3-й мастерской (некоторые есть и сейчас) будучи в партии социал-демократов, проводили партийную работу, хотя здесь докладчик говорит, что была связь, а рабочее движение очень маленькое. Может быть товарищ докладчик еще постарается посмотреть в архив, но считаю, не принимая во внимание Металлический завод и Обуховский, что Трубочный завод по революционному движению был один из сильных на Васильевском острове» (ЦГА ИПД. Ф. 4000. Оп. 6. Д. 4. Л. 4). Тихомиров увидел противоречие между утверждением докладчика о том, что связь между партией и рабочими была на кануне революции 1905 г., и его мнением о том, что оно все еще было недостаточно разви-
тым. Тихомиров поэтому указывал на то, что докладчик, видимо, недостаточно работал с архивами, и пыталтся опровергнуть его, демонстрируя степень сознательности рабочих завода на собственном примере: принимал участие в движении, «чтобы доказать серой массе, что по ней пойдут пули и нагайки» (Там же. Л. 6):
«В 1905 году, говорят, что пошли с портретами. Не знаю, так как мы шли в первых рядах своей организации и знали, что встретимся с пулей и нагайкой, отчего мы самую массу и не пускали вперед.
ЗДЕСЬ У НАС НИКАКИХ ПОРТРЕТОВ НЕ БЫЛО.
(Голоса из залы. Не было, верно.)» (Там же. Л. 5).
В рассказе Тихомиров описывает себя как представителя революционного авангарда. Сознательность его должно подчеркнуть указание на то, что он с самого начала знал, как закончится шествие, а участие в нем объяснял готовностью проявить героизм, пав жертвой, спасти «самую массу» и показать ошибочность избранного ею пути. Трудно сказать, являлось ли упоминание о том, что рабочие пошли к Зимнему дворцу с иконами, частью речи докладчика, но, судя по важности этой темы для следующего выступающего и по поддержке зала, Тихомиров обращается именно к сотруднику Истпарта. Кроме того, он противопоставляет две ситуации: «я знаю» историка и «я видел» участника. «Воспитательный» аспект дискурса «вечеров воспоминаний» в его речи противопоставляется теоретическому знанию историка, память противопоставляется истории.
Выступающий следующим Андреев, рассказывая о столкновениях с казаками на Васильевском острове 9 января, также специально останавливается на сюжете с иконами: «И тут было такое издевательство над людьми, как будто бы это была охота на людей. Вот что осталось у меня при этой встрече. При этом говорю совершенно точно: ПОРТРЕТОВ И ИКОН У НАС НИКАКИХ НЕ БЫЛО (из залы подтверждают)» (Там же. Л. 6). Андреев не просто присоединяется к предыдущему оратору, а в качестве подтверждения увиденного им указывает на свои раны, полученные после столкновения с казаками. Судя по поддержке обоих рассказчиков, слушателям было важно показать одну из ведущих ролей рабочих завода в революционном движении района.
Организатор мероприятия В. А. Степанов в заключительном выступлении засвидетельствовал, что завод «оказался одним из отзывчивых и на высоте исторического момента» (Там же. Л. 10), присоединяясь, по сути, к аудитории.
На «вечере воспоминаний» 20 ноября 1925 г., корректируя выступавшего, уже председатель Ленинградского Истпарта П. Ф. Куделли обращается не только к «научному», но и к «воспитательному» аспекту дискурса «вечеров воспоминаний». Некий Воронков, бывший в 1905 г. одним из членов Петроградского совета рабочих депутатов, заканчивает свою речь следующим образом: «Мы, сознательные рабочие, всегда обращались к партийным, которые нами руководили. В совет рабочих депутатов у нас было выбрано два человека от меньшевиков, большевиков и эс-эров. Тогда все работали вместе, не раздроблялись на партии. Главную роль играла социал-демократическая партия, которая не была разделена на большевиков и меньшевиков и играла роль в Совете рабочих Депутатов. К этой партии принадлежал я и работал»(ЦГА ИПД. Ф. 4000. Оп. 6. Д. 29. Л. 25).
Судя по высказыванию, партийные различия не имели большого значения в Совете или, по крайней мере, не беспокоили самого говорящего (как и абсолютное большинство революционных рабочих в 1905 г. [БыгИ, 1989, р 242]). Однако формулировки Воронкова, вероятно, потребовали реакции Куделли в ее заключительном слове: «Кстати сказать, тов. Воронков, ему вероятно изменила память, не совсем правильно отметил, что большевики и меньшевики работали вместе в 905 году ... они работали отдельно, между ними происходила бесконечная полемика... эти разногласия мешали тому обстоятельству, чтобы Совет рабочих депутатов мог осознать и основные разногласия.
Тов. Воронков, вероятно, смешал время, так как к концу 906 года была попытка, да, слить вместе большевистскую и меньшевистскую организации и работать совместно.
В то время, в конце 905 и в 906 году, мне пришлось работать здесь в Ленинграде и я тут увидела воочию, что значит работать вместе с меньшевиками. По всякому поводу мнения сейчас же разделялись, меньшевики и большевики даже сидели врозь - на одной стороне большевики, на другой - меньшевики» (Там же. Л. 34-35).
По мнению Куделли, выступление Воронкова было неверно как в «научном», так и в «воспитательном» отношении. Память подвела говорящего. Основной аргумент Куделли строится вокруг
того, что разногласия между большевиками и меньшевиками были настолько сильны, что невозможно было понять, что они вообще имели место. Исходя из исторического детерминизма она указывает на анахронизм в речи Воронкова, привязывая ее к конкретному этапу партийной истории -попытке большевиков и меньшевиков объединиться в 1906 г. Но «научный» момент критики «источника» подкрепляется собственным свидетельством Куделли. Несмотря на то, что попытка объединения была, оно все равно было невозможно, потому что Куделли в 1905-1906 гг. была в Петербурге и могла свидетельствовать об этом, приведя в качестве примера степени разногласий в РСДРП то, что большевики и меньшевики «даже сидели врозь». Основанием «научности» интерпретации выступает изображение опыта участника революции.
Любопытно, что во время празднования 25-летия II съезда РСДРП в 1928 г. в речах участников мероприятий размежевание большевиков и меньшевиков практически никогда не объясняется, а скорее показывается. Ветеран сормовской организации большевиков Замятин так описывает съезд, на котором произошел раскол: «Мы вручили мандат тов. Лопате-Десницкому, который был на Съезде... Когда приехали со Съезда, то открыли дискуссию по этому вопросу. Доклады должны были делать большевики, меньшевики, которые приехали с конференции, эсеры. В то время была громадная схватка. Тов. Десницкий очень и очень дельно и толково парировал все нападения. В то время среди эсеров был знаменитый Колоссов. Не знаю, знаете ли вы его, но по Нижнему Новгороду это было знаменитое, известное лицо. Он.дискуссировал после Съезда ... по вопросам программы с Десницким» (ЦГА ИПД. Ф. 4000. Оп. 6. Д. 115. Л. 9-10).
Однако этой дискуссии в Сормово, по-видимому, никогда не было, что следует из комментарий Куделля указанного выступления: «Я хочу сделать маленькую поправку к вашему докладу. В протоколах П-го съезда есть особое примечание, что представители Нижегородской организации (а вы ведь вместе выбирали делегацию на Съезд) не явились, так как были где-то на пути арестованы. Так, что тов. Лопаты[-Десницкого] на П-м Съезде не было. Есть вопросы к докладчику?» (Там же. Л. 10).
С точки зрения «воспитательного» эффекта речь Замятина абсолютно верна. Рассказ Замятина о послесъездовской дискуссии был призван показать принципиальную несовместимость позиций большевиков и меньшевиков. Замятин исходил из сформированных Истпартом представлений о том, как должен действовать социал-демократ, защищающий истину большевизма в борьбе с другими партиями. Его суждение отвечает ожиданиям партийного историка, для которого, по словам Куделли, период после II съезда РСДРП был началом борьбы «за непобедимые организационные принципы большевиков» (ЦГА ИПД Ф. 4000. Оп. 6. Д. 118. Л. 1). Куделли делает свою «поправку» как историк, исходя из документальных «фактов», о событии, которое имело место, противопоставляя их героико-романтическому пафосу непосредственного участника.
В то же время согласование «научности» и «воспитательности» в представлении революционных событий могло вызывать споры и среди самих историков, присутствующих на мероприятии. Например, на «вечере памяти», посвященном 10-летию Октябрьской революции и приуроченном к съемкам С. Эйзенштейном кинофильма «Октябрь», 23 мая 1927 г., председателем комиссии Ист-парта было объявлено, что темами выступлений будут «Корниловские дни» и «Октябрьский переворот». Однако мероприятие началось со спора двух работников Истпарта - Н. И. Подвойского и А. Ф. Ильина-Женевского. Спор возник по поводу того, выступал ли 4 июля 1917 г. перед подошедшими ко дворцу Кшесинской кронштадтскими матросами В. И. Ленин.
Дискуссию открывает Женевский словами о том, что ему «определенно известно, что Ленин сам говорил, что перед кронштадтскими матросами он выступать не будет» (ЦГА ИПД. Ф. 4000. Оп. 6. Д. 66. Л. 1). На это Подвойский отвечает: «Л. Ф. [Ильин-Женевский] ошибается. Статья на которую тов Женевский ссылается, была написана для прокурора. Она имеет политическую установку, она преследует определенные политические цели, там допускаются необходимые отступления, которые в борьбе неизбежны. Если моему заявлению [он] придает характер недоверия, надо обратиться к тов. ., Раскольникову, которые вместе со мной уговаривали В. И. Надо обратиться к Луначарскому, который там был. Он [Ленин] действительно вышел и говорил столько, что матросы стали щелкать затворами. Тогда Луначарский сам дернул его, чтобы он кончал. Ленин говорил о Парижской коммуне, а матросы говорили, - нас надо на бой готовить. В. И. был слишком чуткий человек, чтобы не учесть настроения» (Там же. Л. 1-2).
Начав с типичного для советской «критики источников» утверждения о том, что статья, на которую ссылается Женевский политически и идеологически ангажирована, Подвойский предлагает обратиться к свидетелям событий. Более того, в какой-то момент он начинает выступать как «источник», рассказывая в деталях о том, что видел и слышал. «Научному» моменту выступления Подвойского на помощь приходит пафос революции. Документ, написанный для буржуазии и искажающий историческое событие, должен быть дополнен пролетарским свидетельством (которое может представить Луначарский, Раскольников и сам говорящий). Как революционер и участник событий Подвойский говорит о конфронтации «сознательности» Ленина, который знает на примере Парижской коммуны, что вооруженное выступление преждевременно, и «стихийности» матросов, рвущихся в бой.
Речь Подвойского интересна не только изменением аспектов его дискурса с «научного» на «воспитательный», но и дальнейшей дискуссией, также демонстрирующей зависимость дискурса историка от его «источника».
Следующий выступающий, Духовский, говоря о том, что он в то время являлся членом военной организации большевиков и был в «самые горячие дни» во дворце Кшесинской, соглашается с Женевским, аргументируя это тем, что «то настроение, которое создалось во Дворце Кшесинской не давало возможностей к выступлению» (Там же. Л. 2). Иными словами, объективная обстановка и исторические обстоятельства препятствовали выступлению Ленина.
Скворцов, выступавший после Духовского и бывший в указанное время одним из руководителей кронштадтских матросов, требовавших выступления Ленина, сообщил: «Ленин вышел и сказал несколько слов, заявив, что болен и не может говорить» (Там же. Л. 3). Высказывание Скворцо-ва склонило Женевского к компромиссу: «То, что сказал тов. Скворцов близко к истине. Было самое короткое выступление Ленина» (Там же). Речь Подвойского, призванная передать конфликт «сознательности» Ленина и «стихийности» матросов, была скорректирована выступающими, поддержавшими «научный» аргумент Женевского.
Проанализированные случаи обсуждений показывают, что взгляд, согласно которому «вечера воспоминаний» являлись срежиссированным партийными историками спектаклем, следует признать как минимум односторонним. Граница, отделявшая историков партии от рядовых участников революции, была достаточно размыта. Это означает, что «вечера воспоминаний» следует рассматривать как действительно попытку формирования коллективного представления о революции. Двойственность аргументации, используемой как историками, так и участниками событий, невозможность предпочтения «научного» или «воспитательного» аспектов дискурса «вечеров воспоминаний» свидетельствуют о трудности построения единой и непротиворечивой революционной истории в советском контексте второй половины 1920-х гг.
Список источников
Доклад тов. Знаменского. Собирание материалов по истории РКП и октябрьской револю-ции(тезисы) // Бюллетень Истпарта. Л., 1921, № 1. С. 41-42
Протоколы Всероссийского совещания работников Истпарта. 22-24 апреля 1923 г. // Бюллетень Истпарта. Л., 1924, № 2. С. 9-17
Растопчина М. Воспоминания в клубе. М., 1925. С. 5-17.
Центральный государственный архив историко-политических документов Санкт-Петербурга (ЦГА ИПД). Ф. 461. Оп. 1. Д. 178. Стенографический отчет первого ленинградского областного заседания истпарткомиссии. Утреннее заседание 16 мая 1928; Д. 100. Переписка с Василеост-ровской истпарткомиссией за 1925 г. Тезисы выработанные т. Степановым Василеостровского Истпарта; Ф. 4000. Оп. 6. Д. 4. Стенограмма вечера воспоминаний рабочих Трубочного завода о революционных событиях 1905 г. [от 1925 года]; Д. 29. Стенограмма вечера воспоминаний при Центральной городской районной комиссии Истпарт 20 ноября 1925-го года; Д. 31. Стенографический отчет вечера воспоминаний, посвященный двадцатилетию революции 1905 года 12 декабря 1925 года; Д. 53. Протокол траурного заседания по случаю 3-й годовщины со дня смерти В.И. Ленина от 21 января 1927 г. ; Д. 66. Стенограмма вечера воспоминаний старых партийных работников Выборгского района от 23-го мая 1927-го г.; Д. 67. Стенограмма вечера воспоминаний старых партийных работников Выборгского района от 23-го мая 1927-го г.; Д. 115. Стенограмма вечера воспоминаний при Ленинградской областной комиссии Истпарт, посвя-
щенного 25-летию со дня созыва II съезда РСДРП от 24 июля 1928 г.; Д. 118. Стенограмма вечера воспоминаний при Выборгской районной комиссии Истпарт, посвященного 25-летию со дня созыва II съезда РСДРП от 7 августа 1928 г.
Библиографический список
Corney F. C. Introduction: Anatomy Of A Polemic // Trotsky"s Challenge. The 'Literary Discussion' of 1924 and the Fight for the Bolshevik Revolution. Leiden, Boston, 2015. Р. 1-86 Corney F. C. Memory and The Making Of Bolshevik Revolution. Ithaca; London, 2004. 301 p. Halbwachs M. The Collective Memory. New York, 1980, 186 p.
Halfin I. Terror In My Soul: Communist Autobiographies on Trial. Cambridge; London, 2003. 366 р. Ranciere J. Names of History. On the Poetics of Knowledge. Minneapolis; London, 1994. 144 р. Ranciere J. Afterword: The Method Of Equality: An Answer To Some Questions // Jacques Ranciere: History, Politics, Aesthetics. Durham; London, 2009. Р. 273-288.
Surh G. 1905 in St. Petersbug: Labor, Society and Revolution. Stanford, California, 1989. 504 р. Кларк К. Советский роман. История как ритуал. URL: http://www.fedy-diary.ru/?p=2661 (дата обращения: 03.12.2017).
Терещенков Л. Е. Изучение революции 1917 года и гражданской войны в Карело-Мурманском регионе в системе историко-партийных учреждений 1920-1930-х гг.: Автореф. дис. ... канд. истор. наук. СПб., 2011. 21 с.
Нарский И. В. Сто лет превращений русской революции // Исторические исследования. 2017. № 6. C. 69-83.
Дата поступления рукописи в редакцию 10.05.2018
"SCIENTIFIC" HISTORY AND "EDUCATIONAL" EXAMPLES.
THE DISCUSSIONS ON HISTORICAL TRUTH AT THE LENINGRAD ISTPART "REMINISCENCE EVENINGS" IN THE SECOND HALF OF THE 1920s
S. Yu. Khudzik
European University at St. Petersburg, Gagarinskaya str., 6/1А, 191187, St. Petersburg, Russia taskhudzik@gmail.com
After the October Revolution and the Civil War, the Soviet party historians put a lot of efforts into engaging people in creating an ideologically sound and coherent image of the history of the revolution. The article focuses on one form of this engagement which was the "evenings of reminiscences", and more particularly, the discussion on historical truth that took place between the participants and the party historians. The discursive context determining the place of "reminiscence evenings" within the activities of the Commission on the History of the October Revolution and the Russian Communist Party (Istpart) is examined. The discussions on historical truth in the testimonies of participants and historians are analyzed. The way of presenting the truth at the meetings was split between "scientific" and "educational" aspects of the Istpart's historical discourse. The "scientific" way of representation presupposed the deterministic causal logic of the sequence of historical events. The "educational" aspect was conceived in terms of providing the "type" of the ideal Bolshevik revolutionary as the maker of history. Due to the absence of historical distance between historians and rank-and-file participants, the utterances on historical truth of both constantly oscillated between two poles, using one or another as a ground for the arguments. This tension in the discussions highlights the genuine collective attempt to produce the uniform vision of history and difficulties in its establishment.
Key words: the Soviet history of the 1920s, Istpart, "reminiscence evenings", historical epistemology, discourse, history.
References
Corney, F. C. (2015), Introduction, Trotsky"s Challenge. The 'Literary Discussion' of1924 and the Fight for the Bolshevik Revolution, Brill, Leiden - Boston, Germany - USA, pp. 1-86.
Corney, F. C. (2004). Memory and The Making of Bolshevik Revolution, Cornell University Press, Ithaca -London, USA - UK, 301 p.
Clark, K. (w.d.), Sovetskiy roman. Istoria kak ritual [The Soviet Novel: History As Ritual], available at: http://www.fedy-diary.ru/?p=2661 (accessed 03.12.2017).
Halbwachs, M. (1980), The Collective Memory, Harper & Row, New York, USA, 186 p.
Halfin, I. (2003), Terror in My Soul: Communist Autobiographies on Trial, Harvard University Press, Cambridge - London, USA - UK, 366 p.
Narskiy, I. V. (2017), "Hundred Years of Transformation of the Russian Revolution", Istoricheskie issledova-niya, no. 6, pp. 69-83.
Ranciere, J. (1994), Names of History. On the Poetics of Knowledge, University of Minnesota Press, Minneapolis - London, USA - UK, 144 p.
Ranciere, J. (2009), Afterword/The Method Of Equality, Jacques Ranciere: History, Politics, Aesthetics, Duke University Press, Durham - London, USA - UK, pp. 273-288.
Surh, G. (1989), 1905 in St. Petersburg: Labor, Society and Revolution, Stanford University Press, Stanford, California, USA, 504 p.
Tereshenkov, L. E. (2011), Izucheniye revolyutsii 1917 goda i grazhdanskoy voyny v Karelo-Murmanskom re-gione v sisteme istoriko-partiynykh uchrezhdeniy 1920-1930-kh godov [The research on the 1917 revolution and the Civil War at the Karelian-Finnish region in the system of the 1920-1930s party history institutions], Extended abstract of PhD dissertation, St. Petersburg Institute of History, St. Petersburg, 2011, 24 p.
