CC BY
33
МОЙ МОСКВИТИН (ВОСПОМИНАНИЯ)
Ю.М. ЕВДОКИМОВ, професор кафедры химии и биотехнологии лесного комплекса МГУЛа
Москвитин Николай Иванович (1903— 1972) - профессор, доктор химических наук, автор электрорелаксационной теории склеивания, первого патента по нетканым материалам. С середины 50-х годов и вплоть до своей кончины заведовал кафедрой химии МЛТИ. Он был моим руководителем по диссертационной работе в бытность мою аспирантом кафедры (1964-1967).
Николай Иванович был моим первым Учителем в области исследования адгезионных явлений. О нем я могу сказать словами А. Македонского: «Я чту Аристотеля (учитель Македонского) наряду со своим отцом, так как отцу я обязан жизнью, а Аристотелю всем, что дает ей цену». На моей памяти он был одним из ученых того старого доброго времени, о которых вспоминаешь как о глубоко добропорядочных людях, интеллигентах с большой буквы, мягких, добросердечных вежливых, всегда приветливых.
У себя на кафедре он сумел создать творческую атмосферу, приятный для исследователей климат, никогда не мешал работать, не задавал глупых вопросов, всех успевал расспросить о домашних делах, здоровье, прочих житейских проблемах. Его немногочисленные работы в области исследования адгезионных явлений стали в настоящее время классическими, на них до сих пор ссылаются все исследователи, занимающиеся адгезионной тематикой.
Пройдя ступени выдающейся «адгезионной школы», сумел пронести любовь к науке через всю свою жизнь и привил это своим ученикам. В одно время он руководил работой 10 аспирантов, из которых 8 успешно защитили кандидатские диссертации. Причем половина из них защищалась в научных советах других вузов, так как МЛТИ не имел совета по присуждению степени кандидата химических наук. В числе таких вузов были МХТИ, МТИЛП, а
также ИФК АН СССР, что подтверждает высокую подготовленность аспирантов. Мои воспоминания о своем учителе оставили в памяти яркий образ, хотя некоторые детали «стерлись». Особо запомнились беседы на самые различные темы по дороге из МЛТИ до пл. Строитель.
На этой тропе попутчиками становились многие преподаватели и сотрудники института, студенты, аспиранты других кафедр. Здесь переплетались представители различных научных школ. Профессор Б.Н. Уголев, академик И.С. Мелехов, профессор И.К. Карасев всегда были окружены молодыми сотрудниками, аспирантами и студентами. Жизнь тогда была иной, и в институте училось много юношей и девушек со всех концов 1/6 части суши. По этим тропам ходили и физики, и химики, и математики, и «технари». Во время бесед обменивались последними событиями по институту, в стране, кафедрам, не обходилось и без сплетен.
Оживленные беседы-разговоры позволяли быть в курсе научного пульса института, кафедр, лабораторий. При этом Николай Иванович часто представлял меня многим маститым ученым как своего аспиранта, выдающегося ученого, очень способного... Все это приходилось выслушивать с серьезным видом, хотя было ясно обоим (мне и Н.И.), что говорить о каких-либо выдающихся способностях аспиранта первого курса слишком смело. Но таков был стиль Николая Ивановича. Оживленные перекрестные разговоры перемежались рассказами анекдотов.
Однако от Москвитина за все время работы я не слышал ни одного нецензурного выражения и не помню, чтобы он рассказывал какие-либо анекдоты, хотя юмор он ценил, особенно тонкий. Дорога из института до Строителя была «дорогой жизни», давшей мне путевку в науку, ибо здесь заводи-
лись новые знакомства, налаживались связи, а также пополнялись знания «из первых рук». Беседы продолжались в вагоне электрички, пока один из собеседников не выходил на своей остановке.
Хорошо владел Николай Иванович эпистолярным жанром, в чем я убедился после его нескольких публикаций на тему об искусстве. Ряд его заметок был опубликован в институтской газете «За инженерные кадры» (ныне «Вестник МГУЛ»), которые характеризовали Николая Ивановича совершенно с новой стороны. Я с нетерпением ждал появления его заметок и никогда не был разочарован.
Относительно лекторского мастерства Москвитина судить не мне, так как я не часто их слушал. Читал он довольно тихим голосом, немного монотонно, студенты часто шумели, отвлекались, но лектора это не смущало, и он добросовестно ее отчитывал. Как правило, он носил на лекцию листочки -шпаргалки размером с почтовую открытку, на которых были записаны основные моменты по читаемым разделам химии. Эти «карточки» имели большие поля, куда Москви-тин записывал все новое, что появилось за последнее время. Заглядывал он в них по мере необходимости. Иногда, чтобы не пропустить важные сведения. Это больше напоминало развернутый план лекций, нежели само их содержание. По отзывам студентов, на доске часто бьши плохо видны следы мела из-за легкого нажима...
Тут необходимо отметить, что студенты не знали, что Николай Иванович страдал артритом: у него сильно болели руки. В этом я однажды убедился лично, крепко пожав его протянутую руку. От боли он даже чуточку присел и зажмурился. С моей стороны это было невнимательностью, так как я об артрите знал. Знали об этом и некоторые сотрудники кафедры. У него была привычка первым протягивать руку всем, независимо от ранга: будь то доценты, ассистенты или лаборанты.
В общении он был довольно прост, умел внимательно выслушать собеседника. Беседовать с ним было одно удовольствие ,
так как он давал выговориться и лишь поел г этого вступал в разговор сам. Выглядел он представительно. У него были седые волосы, даже белые, он был коренаст, плотно сложен и обладал мягкими манерами, открытостью, хотя и не без «хитринки».
Он неизменно носил профессорскую шапочку. Кто не знает, как она выглядит, может вспомнить Зелинского или других химиков, портреты которых висели почти во всех школах и вузах. Его манера разговаривать с аспирантами удивляла. При обсуждении какого-либо вопроса либо данных эксперимента он часто делал вид (это прояснилось позднее), что в указанных проблемах разбирается слабо, неплохо бы вернуться к этому. Лично у меня складывалось иной раз впечатление (это по молодости и глупости), что в ряде вопросов агдезии я разбираюсь лучше его, что в общем-то придавало мне уверенности. Каково же было удивление, когда через неделю-другую он высказывал такие познания, что стыдно было «за свой научный задел». Так, принижая свои собственные познания, Николай Иванович придавал нам самостоятельности в мышлении, уверенности в себе и заставлял как следует продумать проблему, прежде чем «бежать к шефу» по каждому незначительному случаю. К чести его, надо сказать, что он добился большой самостоятельности от своих учеников.
Но если данные эксперимента вызывали его интерес, то беседа могла длиться сколь угодно долго. Тут он со своим временем не считался. Предлагая те или иные варианты по подтверждению данных опыта, задавал много вопросов, то есть проявлял неподдельный интерес. Рекомендовал те статьи из различных журналов, монографии, которые следовало бы вновь подробнее просмотреть. Вдруг окажется, что там в какой-то мере освещена обсуждаемая проблема. Как правило, беседа заканчивалась фразой: «Это следует опубликовать».
Статьи мои практически не правил, не вносил в них изменений. Такое доверие вызывало с моей стороны «ответственную реакцию». И в начале своей карьеры к каждой статье я тщательно подбирал термино-
логию, сверял все мелкие неточности, шероховатости, следил, чтобы не было описок в ссылках на литературу, чего не скажу о нынешних своих подходах.
Самый большой подарок он преподнес мне в 1968 году. Это была его монография «Склеивание полимеров» с очень теплой дарственной надписью. Естественно, ее (книгу) я начал читать еще в электричке, по пути домой, и обнаружил, что в ней он цитирует меня на протяжении 30 страниц, сопровождая текст фразами: «автор книги и Ю.В. Евдокимов; Ю.В. Евдокимов и автор...». Далее следовало описание наших совместных экспериментов. Книга была сдана в редакцию в 1967 году, то есть когда я еще был аспирантом. Следовательно, написана она была как минимум годом раньше! Такого отношения к себе я не ожидал. И ведь ни словом об этом не обмолвился...
Подобные штрихи характеризуют большое благородство, присущее лишь истинным ученым. И доброту, и доверие к ученикам... При следующей встрече я поблагодарил его и пробормотал, что-то вроде: «Вы для меня теперь почти Бог». Конечно ему это понравилось, но он лишь усмехнулся и ласково посмотрел на меня. Нужно было как-то выпутаться из этой ситуации, и я сказал ему: «Хотите, притчу на эту тему?». «Интересно» - прозвучало в ответ.
«Однажды один из настойчивых почитателей Вольтера долгое время пытался поговорить с мыслителем, но ему не удавалось. То отвечали, что его нет дома, нет в городе и т. п. Отчаявшись, он передал записку для Вольтера: «Я все время думал, что вы Бог, а теперь в этом убедился. Вас совершенно невозможно увидеть». Растроганный Вольтер, пораженный остроумием почитателя, выбежал из дома на улицу, догнал писавшего, имел с ним беседу...».
- Ну, вот вы и опровергли мою божественность. Мы-то с вами часто видимся, -произнес Николай Иванович. Мы оба рассмеялись
Добродушным он был и очень простым в общении, а самое главное - никогда не повышал тона. Иногда задумываешься:
«Какие примеры Учителей у нас были, а мы почти ничего у них не переняли». И голос повысить можем, и пошлость произнести, и студентов оскорбить... Успокаивает только то, что Дерягин был «покруче Москвитина» в этом отношении.
Благородство Москвитина проявилось, когда встал вопрос о защите моей диссертации. Место защиты еще не было известно. В то время нужно было «отстоять в очереди» на защиту, которая длилась иногда годами. Сказывалось и отрицательное влияние научных школ, которые не всегда желали допускать «чужаков» в свои советы. Это были школы агдезии С.С Воюцкого (дифузионщи-ки), Б.В. Дерягина и Н.К. Кротовой (электрики), В.Е. Басина и А.А. Берлина (молекуляр-щики). Так как моя работа на 80 % состояла из разделов по исследованию электроадгези-онных явлений, то сам Бог «послал к Дерягину» (в то время у Николая Ивановича как таковой школы еще не было). По адгезионной тематике я был у него первым аспирантом, что всегда подчеркивала его супруга: «Юра (она называла меня по имени), вы любимый аспирант Николая Ивановича».
На защиту я выходил первым, следом шло еще семеро. Решили, что надо ехать к Дерягину и Кротовой. Тут надо отдавать отчет, что оба автора были почти «недосягаемы» для большинства исследователей, тем более для аспирантов. Одно то, что Б.В. Дерягин в то время был член-корреспондентом АН СССР (впоследствии академик) и работал в головном институте по исследованию поверхностных явлений -ИФХ АН СССР. Была некоторая тревога относительно соответствия уровня работ, выполненных в МЛТИ и в Академическом институте, химического профиля.
Никаких цеу от Николая Ивановича я не получил, но решил подготовится как следует. Прочитал заново все монографии Дерягина и Кротовой, самые важные статьи, сделал записи. Поехал не без тревоги, хотя знал, что Москвитин был докторантом у Дерягина, но после их пути-дороги разошлись (к тому времени Николай Иванович уже развил положения «электрорелаксационной
теории адгезии», опубликовав две монографии). В научной среде всегда есть какая-то ревность между «учителями-учениками» или, точнее, «учениками-учителями». По этому поводу и волновался.
Встретили меня радушно, расспрашивали о Николае Ивановиче, МЛТИ, выслушали содержание моей диссертационной работы. Предложили сотрудничество. Я, будучи «маленьким человеком», со всем соглашался, благодарил и кивал головой. И «докивался»: Наталья Александровна выявила желание посодействовать в быстрой защите, но захотела быть руководителем. Я был рад несказанно, но появилась лишняя «головная боль»: «Как к этому отнесется Николай Иванович - основной руководитель?». Более того, защищаться надо было, разрываясь между «электрической и элек-трорелаксационной теориями адгезии». Подробно и без утайки рассказал обо всем Москвитину. Он задумался, по всему было видно, что ему это обидно. Но ни один мускул на его лице не дрогнул, он не высказал никакого недовольства и произнес, впервые назвав меня по имени:
«Юра, главное сейчас - ваша защита. Соглашаемся. Дисертацию вашу я читать не буду, так как у нас много совместных статей (было их 12), с содержанием я знаком по беседам, обсуждению результатов экспериментов. Поэтому подпись на титульном листе «поставил не глядя». Поезжайте за подписью к Кротовой (на работе у нее была кличка «доктор»)».
Доктор, как ни странно, держала работу также не долго - недели две (кто проходил защиту, знает, что есть «любители» знакомиться с диссертацией месяцами, а то и годами) и одобрила. Мне везло. Защита прошла «без очереди». Единогласно. На ней были представители всех адгезионных школ СССР. Впоследствии для многих аспирантов кафедры химии МЛТИ Институт физхимии стал вторым родным домом.
Очень радовалась защите Кира Ивановна. Сопереживала она с Николаем Ивановичем. Что касается отношений Москви-тина с супругой, то, надо сказать, что люби-
ли они друг друга нежно и сильно, несмотря на большую разницу в возрасте - около 25 лет. Сама Кира Ивановна не работала, так как зарплата профессора позволяла в то время содержать безбедно семью из 4 человек.
Несколько раз Николай Иванович приглашал меня домой в гости. Они с женой занимали шикарную трехкомнатную квартиру в высотном доме у метро «Красные ворота» (сталинский дом, как сказали бы ныне). Были чаепития, беседы о том, о сем и обо всем. Николай Иванович имел свой отдельный рабочий кабинет с роскошной библиотекой, большим письменным столом с «рабочим беспорядком», свидетельствующим о том, что автор работает. После бесед сидели в гостиной за накрытым всякими яствами столом. Пил Николай Иванович очень мало, пьяным я его не видел ни разу. Закуски всегда супруга готовила сама и в отношении кулинарного искусства была мастерицей. И вообще, в квартире было все как-то надежно и добротно: дубовый паркет, дубовые оконные рамы с подоконниками, на которых можно было не только цветы поставить. Огромная кухня, уют какой-то, спокойствие.
Надо сказать, что при написании заметок о своих учителях всегда есть опасность впасть в «мелочность», «быт», или напротив, «высокопарность». Писать о научных заслугах - они уже описаны в его трудах, книгах, доложены на конференциях и симпозиумах. Всегда думаешь: а что же главное? А все главное, в таких описаниях мелочей не бывает. Всего же описать невозможно. Поэтому и данная заметка отражает лишь отдельные отрывки-воспоминания. Посему прошу читателей быть снисходительными к «шероховатостям».
Некоторые нижеследующие моменты возможно дополнять «портрет Москвитина». Однажды он дал мне, аспиранту 2-го курса, на отзыв докторскую диссертацию (не реферат), поступившую на кафедру. «Прочтите, сказал он, - напишите и напечатайте отзыв. Через неделю автор защищается». Я отнесся к этому с самой большой ответственностью, много замечаний сделал. Ясно, что Николаю Ивановичу было лень сидеть за подобным
чтивом, и он перепоручил это мне. У него таких случаев было много, у меня - первый. Много времени я был хорошим психологом.
Отзыв, как и положение от имени Николая Ивановича, был доставлен в ученый совет. «Только не проболтайтесь, что вы писали отзыв, а то у автора могут быть неприятности, да и мне неловко будет», -добавил он. Через пару лет я все же проболтался, но «поезд уже ушел», никакого интереса это не вызвало, тем более, что я уже был кандидатом технических наук. Даже обидно стало.
Не могу не вспомнить письмо, пришедшее из США! (это был 1970 год) от главного специалиста по склеиванию Я.И. Бикермана, кстати, нашего эмигранта. Автор обратился к нам (письмо пришло в МЛТИ) с просьбой выслать сборник трудов МЛТИ за 1969, в котором была опубликована моя совместная с Николаем Ивановичем статья по «Исследование сцепления твердых тел при действии статистического электричества». Поражала оперативность американских ученых, которые так быстро «заметили» статью. По штемпелю на письме было видно, что «летело» оно в СССР 2,5 месяца. Сейчас письма их США долетают за 10-12 дней, а по E-mail - за минуту.
Зная, какие трудности ожидали нас в СССР при отправке посылки «за бугор», сколько бумаг надо заготовить, Николай Иванович, будучи в этом отношении крайне осторожным человеком, решил «не ввязываться». Но всем видом и поведением дал понять, что если я желаю, то могу ответить. Я вел переписку с Бикерманом - автором реологической теории адгезии - вплоть до его кончины. Послал ему свою монографию, изданную в 1979 году.
Хочу сразу сказать, что за эту переписку «мне ничего не было». Содержание писем я иногда сообщал Кире Ивановне, так как Николая Ивановича не было уже в живых, она была горда, что наши совместные статьи получили международное признание. К сожалению, Кира Ивановна пережила мужа ненадолго - подвело сердце. Видимо, судьба. Скучала она по нему сильно.
Вообще нас, сотрудников кафедры, поражала та забота, которую она проявляла по отношению к Николаю Ивановичу. Каждый раз, когда он был на работе, она приезжала к нему с приготовленным самолично обедом. «Откушивали» они в его кабинете, меню лаборанты знали. Оно было разнообразным: куропатка, язык отварной, фруктов и овощей много, разнообразные салаты. Мы обалдевали от такой заботы, иногда говорили: «И ведь не лень тащиться...». Некоторые язвили, что она ревнует его к нашей красавице доценту, у которой и фамилия то была Красовицкая. Зная Киру Ивановну, могу сказать, что она была выше этого. Она была глубоко порядочной, нежной и заботливой женой. Убедились мы в этом, когда последний раз были у нее в гостях с моей супругой. Месяца через три после этой встречи ее не стало...
Не успеваем мы ни сказать добрых слов, ни выказать признания должного своим учителям. Все на потом откладываем... А жизнь коротка. Единственное, что я сделал для Николая Ивановича, - помог с переизданием книги «Физико-химические основы процессов склеивания и прилипания» в издательстве «Лесная промышленность», в 1974 году. Сложилась такая ситуация, что необходимо было написать новую главу. Кира Ивановна просила меня помочь. Недельный срок! Считая это своим долгом, я ответил утвердительно. Перед этим пришлось просить жену, чтобы она позвонила на работу и сказала, что я неважно себя чувствую, появлюсь на кафедре дней через десять - мы чему-то научились у своих учителей.
Работа шла денно и нощно, с короткими перерывами на еду и сон. Взял всю рукопись книги, прочел, написал главу Ш, сверил, скомпоновал литературные ссылки, отвез Кире Ивановне, она - в редакцию. Кира Ивановна преподнесла мне от своего имени и имени Николая Ивановича подарок - шикарные запонки. Так, и после смерти Николая Ивановича «я получил от него подарок». Запонки я надевал раза два-три. Боюсь, вдруг потеряю. Вещественную память не восстановишь...
Выяснилось после смерти Николая Ивановича, что он вел дневник, где записывал, в том числе и свое, мнение о сотрудниках кафедры химии. Это стало известно, когда наши педагоги стали копаться в его бумагах и обнаружили нелицеприятные отзывы о себе. Одна из сотрудниц (ныне на пенсии) прибежала ко мне со словами: «Иди вырви те страницы, где речь идет о тебе. Мы уже «свои» вырвали. Вырывай, пока Кира Ивановна не увидела». Мне это показалось столь кощунственным, что я не только не стал вырывать листы, но даже и читать их. Они были предназначены для личного пользования, а не общественного.
Конечно, Кира Ивановна обо всем догадалась. Я от этого только выиграл: она стала относиться ко мне еще внимательнее. Всегда интересовалась моей дальнейшей научной и педагогической работой, семейной жизнью. Я с нею советовался, как с мамой, прислушивался к ее высказываниям. И когда встал вопрос о моем разводе, она всячески отговаривала меня, говорила, что надо жить ради детей, что все уладится и с новой семьей может быть не лучше. Однако момент расставания настал. Мне очень хотелось познакомить Киру Ивановну со своей новой супругой, но я не осмеливался. Все решилось само собой. В один из дней Кира Ивановна позвонила на работу и сказала, что хотела бы взглянуть на мою «половину». Это была наша последняя встреча. Мы, как и всегда, были втроем, но на этот раз вместо Николая Ивановича была В.К. - моя жена. Кира Ивановна проводила нас в рабочий кабинет Николая Ивановича. Там мы долго сидели, разговаривали о кафедре, о Николае Ивановиче, общих знакомых, сотрудниках ИФХ, детях, погоде, предстоящем отпуске, планах на будущее...
Была до боли знакомая обстановка, хотя со дня смерти Николая Ивановича прошло около 10 лет. Только огромная увеличенная фотография Николая Ивановича
говорила об изменениях. Сомнения разрешила сама Кира Ивановна: «После смерти Николая я ничего здесь не трогала. Все лежит в том порядке, как раньше. Я не делала ремонта в этой комнате, даже протирая пыль, ставлю вещи в прежнем порядке. Эта комната не жилая, комната-память. Принимаю я здесь только его близких друзей, хороших знакомых...». И добавила: «Он очень любил свой рабочий кабинет». Затем мы прошли в гостиную, где был заранее накрыт стол на три персоны. Все по высшему разряду. Беседа продолжалась долго.
Что еще добавить? Николай Иванович был женат дважды. Кира Ивановна была его второй женой. От первой жены у Николая Ивановича была дочь - известная личность в мире искусства. Ее я не видел. А дочь Киры Ивановны от первого брака, Татьяна, закончила МЛТИ. Учился в МЛТИ и племянник Николая Ивановича, имя его я запамятовал. Учась на первом курсе, он слушал мои лекции по химии, но его увлекла романтика - он захотел добровольно пойти в армию, о чем и подал заявление в райвоенкомат. Несколько раз Николай Иванович просил меня попробовать отговорить его.
В конце этого повествования хотелось бы отметить, что с уходом «ветеранов» теряются во многом их опыт, навыки, творческие находки. Поэтому важно при жизни что-то записывать, прислушиваться к их рассказам, беседам, - впоследствии не восполнишь всего. Ведь именно Николай Иванович передал мне эстафету творчества, ввел меня в коллектив всемирно известных ученых по исследованию адгезионных явлений. Затем через них появились новые связи, знакомства. Все более и более стареют научные кадры, теряется связь поколений, страдает потомственность в науке и образовании. Невольно вспоминаю слова Н.А. Кротовой по этому поводу: «Наука без молодых - это трагедия, а без пожилых
- комедия». Благодарю судьбу, что в моей жизни был Николай Иванович.
