CC BY
48
МОИ ВОСПОМИНАНИЯ О КАФЕДРЕ СЕЛЕКЦИИ И ОБ АНТОНИНЕ ЯКОВЛЕВНЕ ЛЮБАВСКОЙ С 1958 г.
ВВ. КОРОВИН
Мое тесное и постоянное общение с Антониной Яковлевной началось в 1958 г. со второго семестра моего первого курса на факультете лесного хозяйства. И началось оно из-за непонятно почему возникшей у меня любви к анатомии растений.
Курс ботаники в то время читал профессор Николай Николаевич Киселев. Это
был известный не только в нашей стране ученый-физиолог, который мужественно и непреклонно противостоял лысенковско-му абсурду. Все это знали («земля слухом полнилась»), и среди студенчества, интересовавшегося подобными вещами, он воспринимался как личность героическая. В своем возрасте - а ему тогда было далеко за
ЛЕСНОЙ ВЕСТНИК 5/2006
19
семьдесят - Николай Николаевич представлял собой монументальную благообразную фигуру с белоснежными густыми волосами и громовым голосом. Говорил громко еще и потому, что плохо слышал. Его лекции меня зачаровывали. Строгое научное изложение он изредка разнообразил не уводящими от темы юмористическими оттенками, например, «... всякая порядочная бактерия обязана иметь рибосомы ...».
Экзамен по анатомии растений принимал сам Николай Николаевич. В моем билете было три вопроса. Первый - «Трофим Денисович Лысенко - великий русский ученый». Второй я сейчас уже не помню, но я его знал. И третий - «Строение сосудов». Мне казалось, что и этот я знаю.
Только я раскрыл рот про «великого ученого», Николай Николаевич недовольно буркнул:
- Это можете пропустить. Второй вопрос.
Рассказал про второй - он молчит, перехожу к третьему. Не дослушав, он спрашивает:
- Так что же такое перфорация?
Надо сказать, что анатомию растений в
пределах излагавшегося нам весьма краткого курса я знал. Мне она нравилась, и я старался не пропустить в ней ни одного понятия. А вот злополучная перфорация у меня ассоциировалась лишь с перфорациями на фотографической пленке. Я знал про перфорационную пластинку - конечную стенку членика сосуда, а перфорация в чистом виде мне представилась неприятной и необъяснимой в данный момент неожиданностью. Я что-то забормотал. Николай Николаевич резко повернулся ко мне (мы сидели рядом за одним столом, так как он плохо слышал), и мне прямо в ухо своим стенобитным с хрипотцой басом:
- Что!?
Я чуть не подпрыгнул и лишился дара речи. Кажется, я потом что-то еще из себя выдавил, но Николай Николаевич больше не слушал:
- В целом Вы материал знаете, можете быть свободны.
И вписал мне в зачетку «уд.».
Тройка по анатомии была для меня в тот момент чем-то вроде разбитой жизни.
Позже я пытался пересдать этот экзамен, но Николай Николаевич не соглашался ни в какую: «Ведь я же поставил Вам положительную оценку!».
Свою печаль я высказал одному из любимых мною преподавателей - Галине Владимировне Матвеевой (она вела у нас практические занятия по анатомии растений). Галина Владимировна мне посочувствовала, ведь я был у нее лучшим учеником (сказать о себе то же самое применительно к другим дисциплинам совесть не позволяет). В порядке утешения она посоветовала мне пойти на кафедру селекции к Антонине Яковлевне Лю-бавской и рассказать о своих интересах. Заодно посоветовала прочитать «Учение о лесе» Георгия Федоровича Морозова. Я сделал и то, и другое и до сих пор благодарен этой замечательной, доброй женщине.
Антонина Яковлевна (в то время старший преподаватель) запомнилась мне молодой черноволосой, красивой и энергичной женщиной. Выслушав, она, ни минуты не размышляя, представила меня оказавшемуся в это время на кафедре студенту пятого курса, дипломнику кафедры, Булату Шакирову. Тема его дипломной работы была посвящена капам березы пушистой в Башкирии.
Булат - с виду очень крепкий, спортивного сложения парень - оказался радушным и общительным. Он быстро ввел меня в сферу своих интересов и посоветовал заняться изучением анатомии капов, что мне очень понравилось. Понравилось его предложение и Антонине Яковлевне. В дальнейшем Булат настоятельно рекомендовал мне съездить в Башкирию и познакомиться с образующей капы березой в естественных условиях, что потом я и сделал. Правда, первая поездка состоялась в каникулы после второго курса, после первого - весь наш курс был отправлен на «целину».
Две поездки в Башкирию и Кировскую область за время обучения в институте и «любительские» занятия анатомией капов на кафедре в свободное от учебы время определили в конечном счете всю мою судьбу и надолго связали с Антониной Яковлевной. Антонина Яковлевна в разное время была для меня и учителем, и коллегой. Она сущес-
твенно повлияла на повороты обстоятельств в моей личной жизни и долгое время оставалась близким для нашей семьи человеком.
Однако не могу не договорить о Булате Шакирове. Я на него смотрел с почтением младшего брата. Приставал, когда удавалось, со всевозможными, как мне казалось тогда, научными вопросами. Он был ко мне внимателен и терпелив уже не как студент старшего курса, а как чуткий взрослый человек. Иногда Булат удостаивал меня чести присутствовать в кругу его друзей-пятикурсников, а для студента первого курса это было большой честью. Кстати, со многими из его «однокашников» в дальнейшем я в той или иной мере был дружен или как-то связан по работе. Закончив институт, Булат уехал на работу по назначению, но очень скоро вернулся, чтобы надолго лечь в больницу с тяжелым заболеванием.
Булат - воспитанник детского дома, полный сирота. Благодаря своим способностям отлично закончил школу и, приехав из Башкирии, поступил в МЛТИ. В детстве он заболел тяжелой и неизлечимой (по крайней мере, в то время) болезнью - гельминты в спинном мозге. Развитие этой болезни привело к параличу нижних конечностей. Булата поместили в одну из лучших в то время клиник, и Антонина Яковлевна приняла в этом активнейшее участие (его все любили за добрый и дружелюбный характер). Но лечение не улучшило состояния, болезнь прогрессировала. Его увезла обратно в Башкирию женщина, которая заботливо ухаживала за ним. Булат долго не сдавался, старался жить относительно нормальной жизнью, умудрялся, как мне рассказывали, даже плавать на спине. И все-таки жизнь его оборвалась очень рано. Память о нем мне и, я думаю, всем, кто его знал, очень дорога.
Тема моей дипломной работы, разумеется, тоже была посвящена березовым капам. Формально руководителем считался широко известный у нас и в странах народной демократии лесной селекционер, академик-секретарь ВАСХНИЛ Александр Сергеевич Яблоков, он курировал и поощрял такого рода исследования. А.С. Яблоков к тому времени перестал заведовать кафедрой и был на должности профессора-консультанта. Но до него «нашему
брату» в то время было, «как до Бога, высоко», и фактически руководили мною и мне подобными преподаватели кафедры. Моим руководителем была А.Я. Любавская.
Руководство было своеобразным. Антонина Яковлевна не утруждала себя сидением над нашей «писаниной» и полагала, что если мы и напишем какие-нибудь глупости, то для нашего уровня они будут простительными. Основным для нее были оригинальные идеи. Она и сама их постоянно генерировала и с большой заинтересованностью выслушивала чужие. Не помню ни одного случая, чтобы Антонина Яковлевна, выслушав чью-то точку зрения, сразу, не задумываясь, отвергла бы ее. Обычно ее реакция была что-то вроде: «А почему нет?» или: «А что, может быть!». Это не значит, что она полностью согласилась с той или иной идеей. Просто она все запоминала, где-то внутри себя накапливала, сортировала, выбрасывала ненужное, а все более или менее интересное брала на вооружение и когда-то в нужный момент высказывала, ссылаясь, а иногда и не ссылаясь, на первоисточники.
Главное же в работе Антонины Яковлевны со студентами-дипломниками, а в дальнейшем и с аспирантами было ее умение заинтересовать. Она обладала способностью «подкинуть» не знающему, с чего начать, молодому человеку любопытный вопрос и внушить ему уверенность, что «не боги горшки обжигают» и что он с решением подобных вопросов может справиться, разумеется, если будет стараться. Многие из нас, прошедших ее школу, на это попались, и немногие жалеют о случившемся. Вопросы порой были сложные, ответов на них сама Антонина Яковлевна не знала, а на некоторые и ответа быть не могло. Но это и неважно. Важно, что, раз по-настоящему заинтересовавшись, мы оставались во власти этих интересов и мучаемся над подобного рода вопросами по сей день.
Заинтересовавшийся студент или аспирант после этого проходил испытание на «живучесть». Он просто предоставлялся самому себе. Правда, на кафедре было, с кем посоветоваться. Мудрым человеком была доцент Мария Леонтьевна Стельмахович, временно исполнявшая тогда обязанности заведующего кафедрой. Всесторонне развитым и уже тогда опытным
преподавателем, великолепно знающим общую биологию и дендрологию, была в то время старший преподаватель, потом доцент Наталья Владимировна Котелова, которая тайком («не дай Бог, узнает академик») наиболее доверенным аспирантам давала почитать изданные в тридцатых годах переводы работ Грегора Менделя и Томаса Гента Моргана.
В крайней ситуации можно было рассчитывать на консультацию академика. Правда, в этом случае не следовало касаться теоретических вопросов биологии, здесь можно было навлечь на себя гнев великого ученого. А.С. Яблоков не был ортодоксальным лы-сенковцем и по многим вопросам имел свою собственную точку зрения, но тем не менее вел неутомимую войну с «вейсманистами-морганистами». Помню, на лекциях по лесной генетике, на которых о собственно генетике и речи не шло, при «развенчании» позиций «формальных» генетиков Александр Сергеевич входил в неистовство и гневно стучал толстым концом указки по кафедре. Но в практике лесной селекции равного ему в нашей стране не было. Им в 1936 г. был создан Ивантеевский дендрологический сад ВНИИЛМ с селекционным уклоном. До сих пор все мы любуемся выведенными этим селекционером пирамидальными тополями и многими другими древесными декоративными растениями.
Наталья Владимировна Котелова больше всех «возилась» со своими питомцами. Иногда она с ними, особенно с аспирантами, просто-таки нянчилась, и это приносило свои, неизменно положительные результаты. Хороший пример тому Лида Хромова, о ней я скажу позже.
Приносила результаты и система Антонины Яковлевны. Разумеется, если брошенные ею для проверки, как щенки в воду, студенты-дипломники начинали тонуть, им оказывалась минимальная необходимая помощь: помогали аспиранты, младший преподавательский состав, - и они в конечном счете благополучно защищались. Но вот с аспирантами дела обстояли несколько иначе. Я вспоминаю некоторых «утонувших», которые были очень неглупыми, в чем-то даже талантливыми молодыми людьми, но не умевшими бороться со стихией. Некоторые из них уче-
ными так и не стали, остальные стали таковыми позже под другим, более приемлемым для них руководством. Зато более настойчивых этот жестокий прием закалял и воспитывал. Антонина Яковлевна и здесь была талантливым селекционером, ей удавался «искусственный отбор» и среди аспирантов.
Здесь изложение меня приводит уже к другому времени. После окончания МЛТИ, в 1962 г., я был направлен на работу в Проект-но-исследовательское бюро при Леспроекте. Менее чем за неделю после защиты дипломной работы оформил всякие бумаги и документы и вылетел на север Томской области, где уже работала экспедиция по изучению хода роста пойменных и водораздельных кедровников. Далее организация, в которую я был назначен на работу, меняла свои названия, подчиненность и наконец превратилась в СОЮЗГИПРОЛЕСХОЗ. Полгода мы проводили в тайге, зимой обрабатывали полевые материалы. Страсть к охоте и интерес ко всему бегающему, летающему и растущему делала для меня время полевых работ прекрасным и до сих пор незабываемым.
В камеральный период 1965-1966 гг. меня пригласила для беседы Антонина Яковлевна. Содержание ее беседы-предложения было примерно таким:
- И долго ты собираешься по тайге таскаться? Хватит, достаточно наохотился. Пора вспомнить про анатомию. И вообще, твое место в науке. Год поработаешь на кафедре, а потом - в аспирантуру. Будешь скучать по тайге и охоте - я тебе это и отсюда устрою.
Так оно и сталось. Приглашение на кафедру, а затем в аспирантуру было неслучайным. Антонина Яковлевна в это время активно работала над докторской диссертацией по карельской березе. Диссертация включала анатомическую главу, и я должен был принять участие в работе над ней.
За анатомические исследования я засел немедленно. Древесина карельской березы размокала в спирто-глицериновом растворе, расчленялась на мелкие кусочки-образцы, а затем с помощью опасной бритвы или микротома - на анатомические срезы. Все в этой области мне было крайне интересно, и каждый раз, заглядывая в микроскоп с новым,
только что приготовленным препаратом, я восхищался необычностью и загадочностью возникавших картин.
Следует учесть еще и мою первобытную безграмотность в области микроскопического строения древесины, т.к. институтский курс анатомии растений, который я уже успел к этому времени порядком подзабыть, не предусматривал изучения подробностей и частностей в этой области. Я тут же бежал к Антонине Яковлевне, и мы вместе пытались воссоздать в трехмерном пространстве последовательность изменения структуры лучей в ходе их превращения в так называемые лучевые аномалии. Те самые аномалии, которые создают красоту и неповторимость древесины карельской березы. Антонина Яковлевна и сама не была корифеем в анатомии древесины. Так что для нас обоих это было по существу «необследованной территорией», открытия на которой возникали за каждым поворотом.
Литературных данных по изучаемому нами вопросу в то время было явно недостаточно. Да и работать с литературой я тогда еще не научился. Антонина Яковлевна же считала, что это моя «епархия» - мне и повышать свой научный уровень.
Анатомическая лаборатория кафедры селекции была в то время оснащена весьма примитивным оборудованием. Кроме простых ученических микроскопов и двух старинных санных микротомов, совсем не приспособленных для работы с древесиной, практически ничего не было. Это уже позже, когда Антонина Яковлевна стала доктором наук и полноправным заведующим кафедрой, у нас появилось и новое оборудование, и новые, удобные по тогдашним нашим понятиям лабораторные помещения.
Зато с селекцией карельской березы дела у А.Я. Любавской обстояли просто блестяще. Все свободное от учебных дел время она проводила, сложившись вдвое и носом в землю на маленьком питомнике во дворе института, на Валентиновском питомнике, в дендрарии ВНИИЛМа. В результате росли и ширились посевы и школьные отделения питомников с карельской березой. К этим работам привлекались в насильственном порядке
все кафедральные дипломники, аспиранты и младший преподавательский состав кафедры. Появлялись и добровольцы, которые под руководством Антонины Яковлевны изучали ее любимое растение. Все экземпляры карельской березы, выращенные ею еще под руководством А.С. Яблокова в ее аспирантские годы, во время цветения были увешаны изоляционными пакетами - приспособлениями для искусственной гибридизации. В лесхозах Московской области и некоторых соседних областей под надзором Антонины Яковлевны дружно поднимались культуры карельской березы. Я, пожалуй, единственный из младших на кафедре, не участвовал в опылении, посадке и прочих «огородных» работах. Антонина Яковлевна временами говорила: «Вот полюбуйтесь, я целый день на грядках, а мой академик сидит и умствует!». «Академик» - это я.
Летом, преимущественно во время студенческих каникул, Антонина Яковлевна в сопровождении небольших групп младших коллег и аспирантов каждый год и по несколько раз за вегетационный период выезжала для обследования естественных насаждений карельской березы в Карелию, Белоруссию, Прибалтику, Брянскую, Калужскую, Смоленскую, Владимирскую, Костромскую области. Антонина Яковлевна могла без устали прошагать десятки километров, а потом еще внимательнейшим образом осмотреть и чуть ли не «обнюхать» каждый экземпляр своей любимой карельской березы. При этом у нее неизменно сохранялись бодрость и хорошее настроение. Вообще такие поездки всем участникам оных доставляли большое удовольствие.
Из командировок привозились образцы древесины, фотографии, иногда семена и главное - новые идеи и соображения. Записывала Антонина Яковлевна немного. Дневников, насколько я помню, не вела. Мысли и соображения у нее хранились и накапливались в голове. В командировках и после них возникающие у нее и у ее «свиты» идеи многократно, иногда весьма азартно, обсуждались.
Период столь бурной деятельности Антонины Яковлевны был очень длинным. Начался он, насколько я могу себе представить, задолго до моего появления на кафедре и продолжался, по крайней мере, до моего
ухода в 1975 г. Энергия и увлеченность этой дамы не убыли после защиты докторской диссертации и после того, как она заняла солидную должность заведующего кафедрой.
В 1967 г. я поступил в аспирантуру к Александру Сергеевичу Яблокову. Как руководитель он мог заниматься со мною немного (в то время он уже тяжело болел). На кафедре он оставался научным консультантом, но сохранял свое гипнотизирующее влияние на кафедральных дам. Виделся я с ним несколько раз у него дома в Пушкино. Вскоре он умер, и я остался без официального руководителя, на что тогда никто не обратил внимания. В дальнейшем, перед защитой диссертации, мне руководителя пришлось выбирать себе самому.
Вспоминаются некоторые эпизоды из общения с академиком А.С. Яблоковым. Сидим на веранде его дома, окруженного садом, пьем чай с вареньем и говорим о роли капов в жизни древесного растения. Я в то время явно недооценивал адаптивной роли капов. В рассуждениях меня потянуло в сторону «формальной» генетики. Александр Сергеевич занервничал и остановил меня: «Не говори о том, в чем не разбираешься. Лучше послушай, что мне пишут». Прошел в свой кабинет, вынес письмо А.В. Козьмина, его бывшего аспиранта, и прочитал мне выдержку из него: «Поднимаюсь я на пригорок и вижу: на вершине стоит высокая, мощная береза с громадным прикорневым капом. Это великолепное подтверждение Вашего, Александр Сергеевич, гениального предсказания». Александр Сергеевич одновременно торжествующе и укоризненно взглянул на меня: «Понял, а ты что несешь?!»
Впрочем, скоро он сменил гнев на милость и повел меня на экскурсию в сад. В саду основное место занимали не плодовые, а лесные древесные растения его собственной селекции. Некоторые меня просто восхитили, ничего подобного я не видел. Здесь были и любимые им тополя, и декоративные формы лесной яблони. Особенное впечатление производили формы рябины: с красными листьями, плакучие, почти стелющиеся. Интересно, сохранилось ли все это, используется ли в современном озеленении или безвозвратно пропало? Скорее, последнее. Поистине, «нет
пророка в своем отечестве». А ведь Александр Сергеевич Яблоков был нашим лесным Мичуриным или Бербанком!
Тема моей кандидатской диссертации была по существу продолжением и развитием темы дипломной работы. Большое место в ней должно было уделяться анатомическим исследованиям. Наиболее острыми были вопросы: где и когда начинают свое формирование прикорневые капы и как возникают спящие почки на его поверхности? Для решения подобных вопросов следовало хорошо разбираться в строении и деятельности меристем (образовательных тканей), хорошо ориентироваться в структурных онтогенетических изменениях на ранних стадиях развития древесных растений, т.е. необходимо было знать и анатомию, и цитологию. А этих знаний у меня не было, что было понятно и мне, и Антонине Яковлевне.
Выход нашла Антонина Яковлевна. Она к этому времени познакомилась с кем-то из ведущих преподавателей кафедры высших растений МГУ. После устных переговоров с ними мы написали письмо заведующему кафедрой профессору Николаю Николаевичу Кадену с просьбой допустить меня к занятиям вместе со студентами университета, специализирующимися по дисциплинам этой кафедры. Все это организовалось без малейших осложнений. Тогда отношения между учеными даже на официальном уровне были простыми, доброжелательными и не омраченными чиновничьими происками и коммерческими соображениями.
Таким образом, поступив в аспирантуру, я одновременно приступил к изучению анатомии, цитологии и генетики на кафедре высших растений вместе со студентами 3 и 4 курсов биофака МГУ Мои занятия в университете продолжались все время обучения в аспирантуре, а связи с этой кафедрой сохранились и по сей день.
На биофаке студенты, специализирующиеся по той или иной кафедре, временно становятся как бы ее членами. Кроме обучения, они здесь же ведут исследовательскую работу, участвуют во многих официальных и неофициальных заседаниях и отвлекаются от кафедральных дел только для прохождения об-
щеобразовательных дисциплин. Постепенно и я стал на этой кафедре своим человеком, по крайней мере, таковым я себя ощущал, судя по отношению к себе. Значительную часть своих исследований по аспирантской теме я так же, как и студенты, перенес на эту кафедру.
Самое непосредственное отношение к моей научной тематике имели занятия по анатомии растений. Помимо еженедельных лекций по этой дисциплине, два раза в неделю проводились лабораторные работы, длились они по четыре часа подряд, и вела их Людмила Ивановна Лотова, тогда еще доцент, ныне профессор-консультант. Людмила Ивановна представлялась мне тогда дамой, несколько сдержанной в общении, строгой и требовательной. По отношению к ней я испытывал чувство благоговейного страха. Теперь я понимаю, что она и есть идеал преподавателя высшего учебного заведения. При объяснении материала в начале занятия - ни единого лишнего слова, но каждое слово, сказанное ею, следовало или записать, или запомнить. После объяснения - самостоятельная работа. Объем материала громадный, из отпущенных нам четырех часов нельзя было потерять ни минуты. Мы сами делали срезы, сами их окрашивали, хорошо понятое зарисовывали. К качеству и правильности рисунков предъявлялись самые высокие требования.
У преподавателя была возможность уделить достаточно внимания каждому студенту. В группе было не больше 4-5 человек. Людмила Ивановна всегда со специальной насадкой, позволяющей смотреть в один микроскоп вместе со студентом, переходила от одного к другому, терпеливо и вразумительно объясняла трудные моменты, учила точить опасную бритву, делать срезы, правильно рисовать. Для иностранных студентов, недостаточно освоивших русский, уточняла свои пояснения на английском или немецком.
Я неслучайно уделяю так много внимания Людмиле Ивановне Лотовой. Вслед за мной ее школу прошли многие аспиранты и сотрудники кафедры селекции: Лида Хромова, Соня Зуихина, Наташа Сенкевич, Валентина Законова, Ольга Чемарина, что существенно повлияло на общий научный и педагогический уровень всей нашей ка-
федры. Для Антонины Яковлевны авторитет Л.И. Лотовой был столь же высок, как для нас, учеников Людмилы Ивановны. Она регулярно ездила в МГУ на ее лекции по анатомии растений и старательно их конспектировала. Для меня же лично роль этого замечательного человека не описать и не высказать. Если мне и удалось сделать в науке что-либо стоящее, то лишь благодаря Людмиле Ивановне и с ее помощью.
Разумеется, облик кафедры высших растений определялся не одной Людмилой Ивановной. Это действительно был храм науки со многими достойными его служителями. Я не имею возможности, не отступая надолго от основной темы, рассказывать о всех тех замечательных людях, с которыми я там общался и которые в той или иной мере повлияли на мою судьбу. Считаю своим долгом лишь упомянуть хотя бы некоторые имена. Среди них очаровательная, умная женщина, в то время доцент Римма Павловна Барыкина; ныне покинувший нас Горн Банифатьевич Кедров, старший научный сотрудник НИСа, с которым мы провели многие часы за обсуждением методики приготовления препаратов древесины, и, разумеется, профессор Вадим Николаевич Тихомиров. Не мне давать ему характеристику, но светлая память об этой блестящей личности во мне останется до конца дней моих.
В это время и кафедра селекции МЛТИ представляла собой органично связанный коллектив, состоящий из интересных людей, многие из которых были весьма незаурядными. О некоторых преподавателях я уже кратко упоминал. Лидерами среди них были Антонина Яковлевна и Наталья Владимировна Ко-телова. Эти дамы были почти ровесницами, Наталья Владимировна - немного старше. Обе по-своему яркие, обе по-своему красивые, обе с университетским образованием. Они одновременно закончили аспирантуру, почти одновременно защитили кандидатские диссертации под руководством А.С. Яблоко-ва. Академик держал их на «коротком поводке» и провоцировал или поддерживал конкурентные отношения между ними, не давая ни той, ни другой заметно вырваться вперед. Они были подругами-соперницами.
Уже после смерти академика Наталья Владимировна со своими аристократичными манерами уступила, а Антонина Яковлевна, отличавшаяся упорной крестьянской натурой, вырвалась вперед, добившись докторантуры и предопределив таким образом будущее и свое, и кафедры. Но на время докторантуры А.Я. Любавской обязанности заведующего кафедрой исполняла Наталья Владимировна.
Когда после экспедиционной жизни я вернулся на кафедру, там уже работала Тамара Анатольевна Мелехова, жена академика И.С. Мелехова. Она, как и Н.В. Котелова, преподавала дендрологию. Тамара Анатольевна была уже пожилой, мудрой дамой, очень спокойной, доброжелательной, приятной в общении, умеренно сдержанной и почти невозмутимой. «Почти» потому, что ее воспитание не позволяло ей вести себя несдержанно, однако принципы этой дамы были очень высокими, и в некоторых случаях она, разумеется, не могла не возмущаться, но и тогда ее внешние проявления оставались корректными.
Тамара Анатольевна Мелехова
Тамара Анатольевна была хорошей хозяйкой и замечательно готовила. Когда на кафедре устраивалось какое-либо «пиршество» и женщины приносили свои кулинарные изделия, лучшие были у Тамары Анатольевны. Изредка она принимала всю кафедру у себя дома. Это был «рай для души» и жестокое искушение смертельно объесться.
За мудрым советом тоже следовало обращаться к Тамаре Анатольевне. А в моей жизни она сыграла роль ангела-хранителя. Но об этом позже.
Самым старшим в то время сотрудником НИСа на кафедре, старше меня на 11 лет, был Борис Николаевич Владимиров. До поступления в институт он работал и закончил лесохозяйственный факультет лишь на две года раньше меня. В студенчестве мы временами проводили досуг в одной компании, поэтому были уже старыми знакомыми, и для меня он так и остался просто Борисом. К тому же летом 1961 г. мы вместе с ним работали в экспедиции в Башкирии по изысканию запасов березового капа для художественных промыслов.
Борис отличался добропорядочностью и ровным, спокойным характером. Он был и остался на редкость правильным человеком. В студенческие годы мы в своей компании называли его «наша партийная совесть» (он уже был членом КПСС). Когда мы в электричке бегали по вагонам, спасаясь от контролеров, Борис, у которого всегда был билет, бежал вместе с нами. Если бежать уже было некуда (вагоны в те годы объединялись в секции по три, а между секциями перехода не было), мы бессовестно удерживали ручку двери в последнем тамбуре, не давая войти контролерам, и Борис, видя за стеклом их возмущенные и свирепые лица, уговаривал нас сдаться, а затем во время остановки вместе с нами выскакивал из вагона.
В аспирантуру к А.С. Яблокову Борис Владимиров поступил в 1971 г. Тема его исследований была интересной и сложной - отбор клонов осины на устойчивость к гнили. Трудно сказать, могут ли усилия в этом направлении привести к положительным результатам? В начале семидесятых годов он перешел на преподавательскую работу.
Вторая слева - Е. Горелова, далее Л. Хромова, В. Киприн, С. Зуихина, крайняя справа - В. Законова
Молодое поколение кафедры было представлено аспирантами и сотрудниками научно-исследовательского сектора. Я уже говорил о способности Антонины Яковлевны находить и «приручать» к себе людей ярких и интересных. Такими в основном и были в то время представители младшей половины кафедры. Впрочем, чтобы точнее определиться с характеристиками, необходимо одно довольно важное уточнение.
На самом деле кафедра селекции не представляла собой единого целого во всех смыслах. Формально-то это было одно структурное подразделение института, но фактически она делилась на две сравнительно независимые группы с собственными лидерами. Первая, наиболее мощная и влиятельная, объединялась вокруг Антонины Яковлевны: это преподаватели, аспиранты и сотрудники НИСа, все с чисто биологическими научными интересами. Мои воспоминания касаются в основном только этой части кафедры, и о ней я говорил как о едином целом.
Вторая - группировалась вокруг Петра Трофимовича Обыденного. Из мыслителей, кроме самого руководителя, там был Алексей Тихомиров, тихий, скромный молодой человек. Это были только представители НИСа (не считая его самого, он был доцентом), преимущественно «технари», в основном очень молодые и так же, как и их лидер, увлеченные
парни, правда, временами работали там и девушки. Они «возились» с газоанализаторами, спектрометрами и прочими сложными и умными приборами. Готовились к свершению великого открытия: вот, мол, достанем еще два необходимых прибора, и тогда весь мир узнает ... Однако вся их деятельность «увяла» на подготовительных работах. До открытия не дотянули. И это невзирая на несгибаемую волю и упорство лидера.
Сейчас трудно определить все причины неудач этой группы, в ней были и весьма способные ребята. Основная причина, с моей точки зрения, все-таки таилась в самом лидере. Петр Трофимович был (насколько я знаю, он и сейчас есть) человеком, вне сомнения, талантливым. Однако его дарования сочетались со слишком уж оригинальными идеями. Оригинальность иногда граничила с мистикой и откровенной фантастикой. Отсюда и невыполнимость поставленных задач.
Группы внутри лаборатории не были антагонистическими. Просто меньшая изо всех сил поддерживала свою относительную независимость и культивировала глобальную значимость лидера. Сам Петр Трофимович -вполне компанейский, остроумный человек. У него был весьма своеобразный шуточный лексикон. Многие из его выражений мы позаимствовали, в том числе и Антонина Яковлевна. Например, все канцелярии и секрета-
риаты, через которые приходилось проходить с разного рода официальными бумагами, он называл «поднамырниками», несостоятельный болтливый человек назывался у него «бурболка», темное и непонятное дело - «бодяга» и тому подобное. Антонину Яковлевну в ее отсутствие он просто и совершенно беззлобно называл «тетя Тоня». Этот придуманный Петром Трофимовичем псевдоним так за ней и остался.
Возвращаюсь к молодому поколению основной части кафедры. Насколько я помню, одновременно со мной в аспирантуру пришла Лида Хромова (Лидия Васильевна). Она, как и я, была аспиранткой А.С. Яблокова, но фактически ею руководила Н.В. Котелова. Лида занималась изучением причин нескрещиваемости некоторых видов сосны, пользуясь методами эмбриологии.
Лида была человеком тихим, скромным, очень трудоспособным, готовым оказать тебе любую помощь и содействие, держалась немного в тени. Пользуюсь прошедшим временем, т.к. пишу о временах прошедших, а Лидия Васильевна и сейчас такая. Она, как и многие из нас, доучивалась на кафедре высших растений МГУ, специализировалась по цитологии и стала в конечном счете великолепным эмбриологом. Оставила заметный след в эмбриологии видов сосны, особенно в методических вопросах. Я многим, в том числе своим аспирантам, постоянно советую читать ее публикации.
Особенно нас восхищали цитологические препараты Лиды Хромовой. Я, например, с восторгом рассматривал разные фазы мейоза и любовался сплетениями хромосом сосны. В связи с хромосомами на ее препаратах вспоминается один курьезный эпизод.
К нам на кафедру временами приходила Мария Ивановна Докучаева - научный сотрудник Ивантеевского лесного питомника. Эта дама - в прошлом ученица академика А.С. Яблокова, а затем его сотрудница в дендрарии - была уже в возрасте, но усердно работала над кандидатской диссертацией. В науке она была человеком ортодоксальным и в основном практиком. Авторитет А.С. Яблокова был для нее непререкаемым, а сам А.С. Яблоков в то время, когда Мария Ива-
новна у него училась, был ярым противником так называемой «хромосомной теории наследственности». В результате Мария Ивановна само существование хромосом считала чистой мистикой и не хотела на эту тему даже говорить. И вот однажды она подошла к сидящей за микроскопом Лиде Хромовой. Дальше произошел такой диалог:
- Лида, а что, хромосомы и правда
есть?
- Ну а как же, Мария Ивановна!
- И что, ты их сейчас там видишь?
- Конечно.
- Неужели и я смогу их увидеть?
- Разумеется, Мария Ивановна. Вот, пожалуйста.
Надо было видеть, как она подносила глаза к микроскопу! Казалось, что эта дама заглядывает в преисподнюю, с ужасом ожидая встречу с самим дьяволом.
Ушла она, насколько я сейчас помню, не обсудив увиденное. Но всем было ясно, что у человека рухнули важнейшие жизненные устои. Кандидатскую диссертацию Мария Ивановна все-таки защитила.
Следующей аспиранткой, пришедшей на нашу кафедру на год позже меня, была Соня Зуихина. Примерно моего возраста, красивая, для меня - очень красивая. К тому времени на кафедре уже четко определилось основное направление исследований - отбор древесных растений с аномальной декоративной древесиной, и Соне была предложена тема будущей диссертации с примерным названием: «Селекция клена белого (явора) с текстурой древесины "птичий глаз"». Руководителем ее сначала тоже был Александр Сергеевич Яблоков, далее руководство перешло к Антонине Яковлевне. Фактическое же руководство, в основном по вопросам анатомического строения древесины, я с великим энтузиазмом взял на себя. Анатомические исследования по этой теме перемежались с полевыми работами на Карпатах и в горных лесах Северного Кавказа, благо, в те времена подобные поездки были не только возможными, но и обязательными. Помощниками у Сони в таких командировках были студенты-дипломники, иногда другие сотрудники кафедры.
Антонина Яковлевна с одной из любимых учениц - Соней Зуихиной
Сначала ее диссертационная работа продвигалась быстро и успешно, в дальнейшем она замедлилась из-за родившихся детей. В результате диссертацию Соня Зуихина написала и защитила значительно позже.
Теперь коротко о роли Антонины Яковлевны в наших отношениях. Однажды на праздновании дня рождения одного из кафедральных сотрудников НИСа мы с Антониной Яковлевной и Соней задержались дольше других. Подозреваю, что Антонина Яковлевна засиделась на кафедре столь долго неслучайно. Я сказал, что если не уйду сейчас же, то опоздаю на последнюю электричку. Антонина Яковлевна успокоила меня тем, что я переночую у нее. Закрыв кафедру, мы с Соней пошли ее провожать. Была зима, и стоял лютый мороз. Мы почти подошли к ее дому, когда она вдруг вспомнила, что дом у нее полон гостей и что разместить всех вместе со мной будет практически невозможно. Но тут же высказала уверенность, что «Сонечка, конечно, не оставит Володю одного в такой мороз ночью на улице». Сонечке было некуда деваться, да и жила она недалеко, в нынеш-
нем Королеве. Разумеется, Антонина Яковлевна давно видела, что мы с Соней были небезразличны друг к другу, и такое сводничество, к моей радости, ей удалось. Теперь у нас с Софьей Парменовной есть и внуки. В дальнейшем Антонина Яковлевна всегда старалась быть в курсе наших семейных дел и сама с энтузиазмом и без конца рассказывала о своих любимых детях и некоторых других семейных частностях. Мы вместе и порознь часто бывали у Антонины Яковлевны дома и вообще, можно сказать, были не только коллегами, но и близкими знакомыми.
Наташа Сенкевич (Наталья Георгиевна) поступила в аспирантуру на кафедру несколько позже Сони. Она была (теперь ее, к великой печали, уже нет) доверчивым, немного наивным человеком и при этом редкостной умницей. Любила шутить, шутки ее были мягкими и добрыми.
Тема диссертации Наташи отличалась от прочих по направлению исследований. Она изучала вяз мелколистный в зоне степей, в условиях дефицита влаги и засоленности почв. На полевые в Бурятию она
ездила с Лидой Хромовой, Лида ей просто помогала.
Диссертацию Наташа написала быстро, и выводы ее для многих оказались неожиданными. Выяснилось, что естественный отбор вяза, то есть дифференциация и изреживание древостоя, шли по пути отпада быстрорастущих экземпляров и сохранности низкорослых. Объяснялось это тем, что быстрорастущие деревья активней испаряли влагу и в засушливых условиях таким образом изживали сами себя. Нам это было понятно, но не академику Н.П. Анучину. На защите он говорил, что этого быть не может, и активно выступал против. На решение ученого совета повлиял академик Соболев, он как почвовед, да и вообще как человек по-настоящему умный, заметил научную новизну и оригинальность работы, о чем и сказал в своем выступлении. Совет проголосовал «за». Николай Павлович негодовал и написал в ВАК жалобу на ученый совет, председателем которого в это время сам он и был. Жалоба, естественно, не подействовала, и Наташа стала кандидатом наук.
Еще одной аспиранткой на кафедре была в то время Ольга Чемарина (Ольга Викторовна). Появилась она у нас позже упомянутых выше и была несколько младше прочих. Ольга была весьма своеобразным человеком. И мыслила она в какой-то только ей доступной плоскости, хотя на кафедре она, как все прочие, была своим человеком и жила нашей общей жизнью. Тема ее диссертации посвящалась карельской березе. Ольга проявляла великолепную трудоспособность, хорошо владела методами математического анализа результатов опытов. Казалось бы, все нормально, и до защиты диссертации недалеко. Но что-то не заладилось у нее в отношениях с Антониной Яковлевной. Ольга - человек мягкий, легко ранимый и далеко не боец. Она просто ушла с кафедры. Позднее она защитила кандидатскую диссертацию, но уже по совсем другой теме и у другого руководителя.
В 1969 г. (я еще был аспирантом) к нам на кафедру пришел Миша Романовский (Михаил Георгиевич) ныне доктор биологических наук, зам. директора Института ле-
соведения РАН. Миша был студентом-заочником и был зачислен инженером НИСа. Он был очень скромным, сдержанным, слегка застенчивым и, если к нему не обращались, то молчаливым парнем. Но вскоре обнаружилось, что у этого парня яркий аналитический ум, а скромность - проявление хорошего воспитания. Со всякого рода математикой он был «на ты». Для студента-заочника оказался на редкость эрудированным во многих вопросах биологии. Миша много читал и все прочитанное великолепно усваивал. Заочное обучение Миши было затяжным, он просто не любил спешить, но экзамены сдавал на «отлично», поражая преподавателей своей эрудицией.
Подкупало Мишино уважение к чужой точке зрения. Он очень внимательно относился к любой, высказанной кем угодно, новой мысли. В некоторых случаях, когда высказанная мысль мне, например, могла показаться вздорной и я бы, не задумываясь, заявил, что это чушь, не стоит, мол, и обращать внимания, Миша задумывался и даже в «чуши» находил долю рационального. При этом к какой-либо общепринятой точке зрения он мог отнестись критически; вообще, глубоко не осмыслив, он ничего не принимал на веру.
Нас, я имею в виду себя и Соню, объединила с Мишей и объединяет до сих пор общность интересов. Круг интересов был достаточно широким - биология, литература, живопись, музыка. И, видимо, еще одно, может быть, самое существенное обстоятельство - сходная ответная реакция на те или иные проявления в человеческих отношениях. Этот сложный по существу и трудно определяемый фактор, насколько я понимаю, и является решающим в общечеловеческом вопросе: быть нам друзьями или нет?
Окончив институт, Миша поступил в заочную аспирантуру и защитил кандидатскую диссертацию тоже по березовым капам, рассмотрев известную тему со своих позиций. Но это произошло, когда меня на кафедре уже не было.
После ухода Лиды Хромовой (она блестяще защитилась) на кафедре появилась Ольга Виноградова (Ольга Николаевна), которая недолго поработала инженером НИСа и вскоре перешла на преподавательскую долж-
ность, стала ассистентом (единственная среди нас), вела занятия по дендрологии в основном у озеленителей. Покровителем ее была Наталья Владимировна Котелова; к ней, по существу, Ольга и пришла. Отношения между ними были своеобразными: с одной стороны, это были учитель и ученица, с другой - подруги. Их многое объединяло. Обе были эстетствующими особами в амплуа светских дам.
Ольга была (грустно, но теперь уже только была) компанейской, необыкновенно острой на язык личностью. К ней вполне относилась поговорка: «Ради острого словца не пожалею ни мать, ни отца». Помню, большой компанией в гостях на даче у Наташи Сенке-вич возвращаемся с речки. Впереди нас бежит моя карело-финская лайка, обычно пушистая, а тут после купания смешная и тощая из-за слипшейся мокрой шерсти (к тому же она в это время линяла). Обсуждаем собаку, Ольга тут же вставляет: «Как Наталья Владимировна в купальнике». Слышала бы Наталья Владимировна!
Не помню сейчас, была ли Ольга в аспирантуре, но над диссертацией она работала что-то по оценке роли тополей в озеленении, правда, работала «между прочим». Была даже предзащита на кафедре, но до защиты так дело и не дошло. У нее было много других интересов!
Последней по времени появления на кафедре из наиболее тесного круга коллег была Светлана Петровна Погиба - дама с университетским образованием, перед этим еще окончила и фармацевтический техникум. Она немного младше меня, а потому и для меня, и для всех ранее упомянутых - просто Света. Характеризовать эту серьезную и значительную личность не берусь, в двух словах не выйдет. В ранней молодости Свету, по ее собственным словам, называли «киса», а у кошек в мягких лапах спрятаны острые когти, и мне за себя становится страшновато. Могу лишь сказать, что мы со Светой давно уже дружим семьями. Диссертацию по селекции карельской березы она написала и защитила довольно быстро и без каких-либо проблем.
Кратко представленные выше не исчерпывают список всех тесно общавшихся между собой сотрудников кафедры. Просто,
продолжая в том же духе, я рискую слишком далеко уйти в частности. Из «прочих» не могу не сказать нескольких слов о Борисе (Борисе Ивановиче) Зайцеве. Он, мой ровесник, был сначала дипломником нашей кафедры, а потом пришел на нее инженером НИСа. Человек со сложной судьбой и очень слабым здоровьем, он был великолепным яхтсменом - «гонялся» на крейсерских яхтах. Благодаря ему мне тоже удалось несколько раз испытать трудности и радости этого красивого спорта, покаталась вместе со мной на яхте «Дракон» и Соня. Борис (его уже тоже нет) был на редкость надежным и порядочным человеком. К тому же он провел несколько весьма любопытных, интересных результатами исследований с карельской березой.
Трудно не упомянуть Валентину Петровну Законову, усердно помогавшую Антонине Яковлевне в изучении и воспитании карельской березы, ее характер и жизненные устои вполне соответствовали фамилии. Заметный след и хорошие воспоминания о себе оставил Володя Киприн из команды П.Т. Обыденного, ставший за время работы на кафедре кандидатом технических наук. Он часто бывал гостем в нашем доме. Для его умелых рук не существовало ничего невозможного.
Хозяйственной частью кафедры и одновременно лаборантским составом властно и решительно управляла Екатерина Ермола-евна Горелова. При ней на кафедре был порядок и поддерживалась вполне удовлетворительная дисциплина.
Рассматривая каждого в отдельности, можно сказать, что любой из нас в то время представлял собою заслуживающую внимания личность. Но вместе взятые мы были, вне сомнения, явлением ярким. Впрочем, допускаю, что для тех времен и для той обстановки в мире науки мы не были исключением. Объединить нас интересом к селекции, генетике, теории эволюции смогла Антонина Яковлевна. Она не только инициировала наше объединение на почве интереса к науке, но постоянно поддерживала его, используя все имеющиеся возможности. И возможности эти в то время были.
Прежде всего, существование на кафедре большого числа сотрудников НИСа и
аспирантов было возможно за счет хозрасчетных тем, которые практически не увеличивали наших заработков, но позволяли приобретать необходимое научное оборудование и давали почти неограниченные возможности поездок по всей стране в экспедиции, на всевозможные научные съезды и конференции, просто в научные командировки для консультаций и стажировок.
Руководителем всех хозрасчетных тем, не считая тех, которые вел Петр Трофимович Обыденный, была Антонина Яковлевна, она же сама «выбивала» эти темы, заключая договоры с разными подразделениями и инстанциями лесного ведомства. Благо, у нее там повсюду были свои ученики, почитатели и просто хорошие знакомые. Отказать ей почти никто не мог, действовало ее обаяние. Отдельные договоры были просто удивительными. Помню, три года подряд мы в составе 3-4 человек летали на Дальний Восток и путешествовали по Приморью, изучая декоративные древесины. И все это по договору с Московским управлением лесного хозяйства.
Но главной, конечно, была возможность участвовать в научных конференциях, временно организуемых генетических школах и присутствовать на лекциях крупных ученых. Мы «таскались хвостом» за Николаем Владимировичем Тимофеевым-Рессовским, где бы он ни читал свои лекции. Сейчас многие изумляются: неужто ты слушал самого Тимофеева-Рессовского? Да, мы имели такую возможность. В Зоологическом музее МГУ мы слушали лекции Владимира Николаевича Сукачева, это были его уже последние публичные выступления. Мы слушали выступления Виктора Александровича Драгавцева
- одного из крупнейших отечественных генетиков нашего времени, ныне директора ВИРа
- и посещали лекции в организуемых им генетических школах. Сейчас даже трудно все перечислить. Кстати, моя последняя встреча с В.А. Драгавцевым была в доме Антонины Яковлевны, куда мы приехали вместе с ним и с ней после защиты докторской диссертации М.Г. Романовского.
Целой эпохой в научной жизни кафедры были ежегодные, проходившие всегда в начале марта Ивановские чтения в Ленин-
градской лесотехнической академии, которые организовывал и душой которых был профессор Андрей Алексеевич Яценко-Хмелевский. Предводителем нашей многочисленной кафедральной делегации всегда была Антонина Яковлевна, можно сказать, что это был приезд Антонины Яковлевны со свитой.
Материалы Ивановских чтений не издавались отдельным сборником, но эти чтения служили местом тесного общения ученых из самых отдаленных районов страны, общения, заключавшегося в научных сообщениях, их горячих обсуждениях на заседаниях и вечерами после заседаний. Часто выступления на Ивановских чтениях и обсуждение этих выступлений были по существу «обкаткой» идей перед публикацией в солидных журналах.
Всем нам очень много дало общение с организатором Ивановских чтений - А.А. Яценко-Хмелевским. Представляла нас ему Антонина Яковлевна. Для меня, например, его роль в работе над кандидатской диссертацией сравнима с ролью Людмилы Ивановны Лотовой. Его советы, рекомендации, замечания, относящиеся к моей научной работе, были всегда очень краткими и необыкновенно точными. Андрей Алексеевич вообще не любил подолгу сосредоточиваться на частностях, но все им сказанное, даже вскользь, заслуживало внимания.
Как-то, менее чем через два года после моего поступления в аспирантуру, я явился к Андрею Алексеевичу домой с имеющимися у меня к тому времени, как мне представлялось, предварительными результатами. Быстро все просмотрев и почти меня не слушая, он сказал что-то вроде того, что, мол, все у Вас в порядке, пора это как следует изложить и представлять к защите. А пока, давайте-ка попробуем вот эти напитки (это были вермут «Чинзано» и коньячный спирт).
Я был поражен, мне казалось, что у меня еще ничего нет. Однако когда я, уже много времени спустя и потратив это время на казавшиеся мне нужными дополнения к имевшимся материалам, проходил предзащиту на кафедре высших растений МГУ, я узнал, что все дополнительные материалы просто лишние и на защите о них лучше даже не говорить.
Антонина Яковлевна часто с гордостью повторяла, что она считает себя ученицей Андрея Алексеевича. А.А. Яценко-Хмелевкий оставил после себя мощную школу ксилото-мистов, к которой относит себя и Л.И. Лото-ва. Его работы по анатомии растений являются классикой в ботанической литературе. Он довольно свободно владел несколькими европейскими языками, а французский знал не хуже русского. Имя этого ученого известно во всем мире. Разумеется, общение с таким человеком всех нас просто обогащало. Вообще, общение с выдающимися учеными позволило нам понять, на кого мы должны быть похожи и к чему следует стремиться.
Нашу компанию объединяло очень многое. Я уже говорил о многочисленных совместных поездках. Кроме того, все мы регулярно работали в библиотеках, отдавая предпочтение библиотеке ВАСХНИЛ у Красных ворот. Все интересное из прочитанного сразу же обсуждалось. Интересные статьи и книги переходили в нашем кругу из рук в руки. Все вновь почерпнутое становилось общим достоянием. Именно поэтому мы быстро росли в научном отношении. Коллективизм, воспитанный в нас социалистической идеологией, давал свои плоды.
Общими у нас были не только научные интересы. Многие из нас основательно интересовались музыкой, живописью, театром. Все много и далеко не бессистемно читали художественную литературу. Художественной литературой также делились. Весть о новом интересном фильме заставляла каждого обязательно его посмотреть. Фильмы и книги тоже обсуждались. Мы старались не пропустить ни одной крупной выставки в Третьяковской галерее, музее им. А.С. Пушкина, в Музее восточных культур. Временами «вылазки» в кино и музеи были коллективными.
В связи с нашими интересами в сфере искусства трудно было кого-либо выделить, каждый и в этом отношении оставался индивидуальностью. Лида Хромова, например, собирала все сведения и биографические подробности, касающиеся Л.Н. Толстого. Миша Романовский, насколько я сейчас помню, тогда увлекался Ч. Диккенсом, а мне приносил стопками по десять штук пластинки с канта-
тами И.С. Баха. Соня Зуихина была любителем и ценителем фортепьянной музыки.
Общались мы не только на кафедре, ходили друг к другу в гости. Я уже упоминал о приемах у Тамары Анатольевны Мелеховой. Наталья Владимировна устраивала их тоже. Посещения дома Антонины Яковлевны были очень частыми, жила она совсем недалеко от кафедры. Она обычно поила нас чаем со своими вареньями, иногда угощала домашним вином из амурского винограда, который рос у нее на приусадебном участке. Временами чуть не всем составом нашей молодежной части кафедры приезжали домой или на дачу к Наташе Сенкевич. Кафедральные гости в нашей с Соней, в то время очень маленькой однокомнатной квартире, были обычным явлением. И все-таки основным местом общения была кафедра, а типичными темами бесед - научные вопросы.
Темы наших разговоров никогда не подготавливались и не планировались, они совершенно естественно возникали сами собой и зависели от недавно прочитанной кем-то статьи или от высказанной одним из нас неожиданной мысли. Очень часто такие мысли «подкидывала» Антонина Яковлевна. Мысли ее далеко не всегда были «божьим откровением», а вот споры они вызывали постоянно. Временами мы столь углублялись в проблему и увлекались, что нас трудно было разнять. В таком споре достаться могло кому угодно, в том числе и Антонине Яковлевне. Кое-кто из нас, из наиболее чувствительных и трепетных, мог и обидеться, например, Ольга Чемарина, в редких случаях - Наташа Сенкевич, но не Антонина Яковлевна. Эта старалась достойно защищаться, а когда защита окончательно пробивалась, то без обиды и видимого огорчения уступала позиции. Но уступала как-то не совсем. Через какое-то время она снова и снова высказывала запавшую ей в голову идею, надеясь главным образом на то, что мы, оппоненты, сами найдем ей подтверждение. Вообще Антонина Яковлевна часто таким образом «обкатывала» свои мысли и соображения, проводя их через наши головы. Нам же это нравилось, и мы охотно принимали такие правила игры.
То же самое происходило и на заседаниях кафедры: всем запланированным на
текущее заседание вопросам уделялось совсем небольшое время, и то лишь в самом начале, затем Антонина Яковлевна обязательно отклонялась от темы (она любила шутить: «Следите за ходом моей мысли») и затрагивала какой-то из засевших в ее голове вопросов. Мы сразу же освобождались от скуки и вступали в дискуссию, дальше все перерастало в привычную для нас форму общения.
Тем, вызывавших активное обсуждение и жаркие споры, было много. Некоторые сейчас уже трудно вспомнить. Но могу с уверенностью сказать, что вопрос о систематическом статусе карельской березы был одним из наиболее обсуждаемых. Антонина Яковлевна сначала в предположительном наклонении, а потом все с большей уверенностью и настойчивостью отстаивала высказанное ранее кем-то соображение о том, что карельская береза не форма березы повислой, а самостоятельный вид, замещающий березу повислую в некоторых северных районах.
Страницы воспоминаний не место для пространного обсуждения научных проблем. Но в двух словах по этому поводу могу сказать следующее. Иногда систематики выделяют виды, например лиственницы, на основании географической разобщенности отдельных популяций и ничтожных морфологических различий, пренебрегая тем, что все эти виды великолепно между собой скрещиваются и дают способное к размножению потомство с лучшей жизнеспособностью, чем исходные родительские виды. Примерно так же можно говорить и о карельской березе: хотя ареал ее не выходит за пределы ареала березы повислой, но морфологические отличия отдельных форм карельской березы от типичной березы повислой настолько велики, что карельская вполне может показаться достойной возведения ее в видовой ранг. Правда, принять такое допущение мешает основной морфологический признак этой березы - аномальная древесина. Очень трудно допустить, что такое резкое уклонение от нормы могло способствовать адаптации, приспособлению к тем условиям, в которых карельская береза встречается.
В общем-то все далеко не просто, и нам на наших стихийных симпозиумах, когда речь заходила о систематическом положении
карельской березы, было, о чем поговорить. Мне в связи со всем этим вспоминаются слова из одной научно-популярной статьи о карельской березе: «Видно, долго еще кудрявая койве (финское название этого растения) будет морочить голову ученым».
Обсуждалась в нашем кругу не только карельская береза. Не меньше споров было по поводу приспособительной роли капов; о том, каким образом могла возникнуть текстура древесины «птичий глаз» у кленов; почему формируется волнистая древесина и многое тому подобное. В целом такие обсуждения разнообразных научных проблем оттачивали наши мозги, учили нас логически мыслить, заставляли все больше и больше читать, иными словами, формировали нас как ученых.
Антонина Яковлевна, даже сидя в своем кабинете, каким-то образом улавливала, что разгорается обсуждение чего-то интересного и немедленно являлась в нашу комнату. Нельзя сказать, что она царила на этих стихийных собраниях. Иногда она просто слушала, временами вставляя отдельные замечания. Но уж если речь заходила о карельской березе, то ее голос тоже был слышен. И все-таки слушала она больше, чем говорила. В полной мере она высказалась потом, в своих книгах о карельской березе и учебниках. Несомненно, это было разумно. Мы иногда так наговаривались, что для написания ничего не оставалось, а вот у Антонины Яковлевны все накапливалось. У нее была великолепная память, способная сортировать и просеивать информацию. Кроме Антонины Яковлевны, в нашем кругу обладал способностью слушать и хорошо обдумывать услышанное Миша Романовский. Умела слушать и Лида Хромова. Я, должен сознаться, страдал излишним многословием, больше говорил, чем слушал, и писал намного хуже, чем говорил.
Временами такого рода ученые беседы проходили под возлияния. Обычно это было вино, чаще что-то вроде красного полусухого. Правда, не помню, чтобы были «переборы». Антонина Яковлевна практически не пила, могла выпить одну рюмку. Но никак не могла в таких случаях не присутствовать. Дух бесед, подогретых вином, ей особенно нравился. Вообще она, в отличие от Натальи
Владимировны, больше любила мужские компании. Выпив одну рюмку, в редких случаях с очень маленьким добавлением, она становилась слегка восторженной и сентиментальной. Вспоминала свою работу в Крыму на заводе шампанских вин (по образованию она была микробиолог) и часто цитировала чье-то четверостишье:
Я вся такая, Я вся иная, Хочу вина я, Хочу «Токая».
В любых застольях Антонина Яковлевна была душой компании. Она буквально источала веселье и доброжелательность. Общение с ней в такой обстановке доставляло одно удовольствие. На традиционных после научных конференций банкетах, которые Антонина Яковлевна никогда не пропускала, вокруг нее всегда собирался круг ее учеников, поклонников, многочисленных знакомых. Продолжение таких банкетов обычно переносилось в гостиницу, и Антонина Яковлевна всегда настаивала, чтобы оно происходило в ее номере. Здесь было и обсуждение докладов, и анекдоты, и песни.
По поводу анекдотов. Антонина Яковлевна говорила, что никогда их не помнит, но очень любила слушать и до слез смеялась, если было над чем. Вообще чувство юмора в те годы ее почти никогда не покидало. Ей особенно нравились «острые» анекдоты, на грани допустимого. Иногда до нее что-то «не доходило», просто она была менее испорченной, чем окружавшие ее в таких ситуациях мужчины, и настоятельно требовала объяснить ей все в деталях, что приводило некоторых из нас в смущение. Помню (кажется, это было в Воронеже), ехали мы с банкета в трамвае. Антонина Яковлевна сидела, а мы стояли вокруг нее. Кто-то из нас рассказал остроумный, но слишком «образный» анекдот. Антонина Яковлевна так хохотала, что стала сползать с узкого трамвайного сидения и падать. Мы с Володей Сахаровым, аспирантом В.А. Драгавцева, еле ее поймали.
Защита докторской диссертации Антонины Яковлевны, состоявшаяся в феврале 1970 г., была и для нее, и для всей нашей кафедры событием эпохальным. Долгое время
после ухода академика кафедра не имела постоянного, по-настоящему соответствующего должности заведующего. В этом отношении защита «расставляла» все по местам.
Тема диссертации называлась «Селекция и интродукция карельской березы». Хорошее, короткое название, к тому же точно отражающее ее содержание. Теоретическая часть диссертации была слабовата. В моем понимании с теорией там была вообще одна путаница. Зато практическая значимость и малейших сомнений не вызывала. Исследования Антонины Яковлевны открывали прямой путь для введения этого ценнейшего растения в лесной фонд страны. Карельская береза и вводилась в лесные культуры Московской области и ряда соседних областей, но до тех пор, пока все это как могла, контролировала сама Антонина Яковлевна. Позже начатое ею дело свели «на нет» косность и безразличие чиновников.
Став после защиты диссертации полноправным заведующим кафедрой, Антонина Яковлевна приступила к ее расширению и оснащению приборами. Громадную помощь ей оказал горячо любивший ее муж. Анатолий Владимирович Любавский был одним из замов по вопросам строительства у великого и в то время засекреченного Главного конструктора - Сергея Павловича Королева. По воле Антонины Яковлевны и по мановению руки Анатолия Владимировича к нашему деревянному двухэтажному корпусу в кратчайший срок приросла такая же двухэтажная пристройка на 12 комнат, а на территории расположенного рядом «игрушечного» дендрария - небольшое двухэтажное кирпичное здание - научная лаборатория кафедры селекции.
На кафедре появились новые, современные по тем временам микроскопы, новые санные и даже один костный (для твердых тканей) микротомы. Для проводки через спирты и ксилол, а также последующего окрашивания препаратов был приобретен неуклюжий и очень опасный для здоровья (ксилол беспрепятственно испарялся), но полностью автоматический с суточным циклом прибор. Одна из комнат была превращена в фотолабораторию. Обогащалась приборами и штат-
ными единицами за счет своих хозрасчетных тем и группа П.Т. Обыденного, занимавшая нижний этаж пристройки. Хозрасчетные темы позволили решить все сложности с гистологическими красителями, лабораторными инструментами и прочим мелким оборудованием. В конечном счете кафедра стала располагать дееспособной и хорошо оснащенной научной лабораторией.
Начало семидесятых годов, как мне сейчас представляется, было временем наибольшего расцвета кафедры селекции и триумфа Антонины Яковлевны. Триумфа не только видимого, но и вполне заслуженного, реального. Но, как известно, и расцвет, и триумф - явления проходящие. На какое-то время ситуация была стабильной, некоторый спад наметился во второй половине семидесятых. Меня на кафедре в то время уже не было.
Защита моей кандидатской диссертации состоялась в 1972 г. на биофаке МГУ Но этому предшествовали некоторые осложнения. Сначала я представил свою диссертацию в наш лесохозяйственный ученый совет. Председателем его в то время был наш декан - Виктор Михайлович Пикалкин, который по неизвестным мне причинам относился ко мне неприязненно. Впрочем, неприязненно он относился и ко всей кафедре селекции. Мне было передано, что представленная работа не имеет отношения к лесному хозяйству. Тогда я и обратился на кафедру высших растений, где диссертация была принята без существенных оговорок, но мне пришлось сдавать дополнительно экзамен по ботанике. На предзащите меня изрядно «потрепали», зато сама защита прошла, как игра в одни ворота. Вопрос о руководителе мы с Л.И. Лотовой решили незадолго до опубликования автореферата. Я считал, что научным руководителем «по праву и по факту» должна быть она. Однако сама Людмила Ивановна настаивала, чтобы я написал в автореферате фамилию Антонины Яковлевны, что я в конечном счете и сделал. Вручая Антонине Яковлевне свой автореферат, я поздравил ее с предстоящей защитой ее первого ведомого.
После получения диплома (кандидатские диссертации из МГУ в ВАКе не задерживались) я был повышен Антониной Яков-
левной до должности старшего научного сотрудника. Выше должности в НИСе тогда просто не было. Повышение изменило только зарплату. Все остальное в моей жизни на кафедре оставалось прежним и полностью меня устраивающим. Круг сослуживцев был в моем понимании самым лучшим, частые лесные командировки не давали «ржаветь моим ружьям».
Теперь в жизни нашей кафедры по большому счету мало что менялось. Разумеется, мы защищали диссертации, кое-кого из близких коллег теряли. Сначала перешла на другую работу Лида Хромова, затем вынуждена была уйти Ольга Чемарина, через некоторое время ушла и Наташа Сенкевич. Появлялись новые аспиранты и сотрудники. Но в целом ранее создавшаяся обстановка и сложившиеся отношения еще какое-то время сохранялись.
Здравый смысл подсказывал, что сформировавшаяся в то время молодая, активная, стремившаяся к познаниям группа должна бы перерасти в преподавательский состав кафедры. Однако этого не произошло, и Антонина Яковлевна этому, мягко говоря, не способствовала. Многие из нас, не видя никакой перспективы, вынуждены были искать другое место.
То же самое произошло и со мной. Заведующий тогда отделом кадров института - некто Кошкин (не помню его имени-отчества) - заявил, что до тех пор, пока он жив, Коровин не будет на преподавательской работе. Толком всей этой кадровой «кухни» я не знал и знать не хотел, но причиной такого отношения ко мне было сложившееся в определенных административных кругах мнение, что-де, Коровин - антисоветчик. Репутация по тем временам не из лучших. Но, могу сейчас сказать об этом вполне объективно, совершенно ложная. Да, я «до упаду» хохотал над анекдотами о Хрущеве и Брежневе, а потом с удовольствием их пересказывал. Однако и тогда, и тем более теперь, был и остаюсь убежденным приверженцем идеи социализма. Ничего лучшего, по-моему, человечество не придумало.
На помощь пришла Тамара Анатольевна Мелехова. Как-то она пригласила меня
в свой кабинет и сказала, что перспектив у меня на кафедре действительно никаких, но она может предложить неплохой выход. Она порекомендовала меня Н.К. Таланцеву, который руководил отделом химизации лесного хозяйства во ВНИИЛМе. Отдел этот в ближайшее время должен был перерасти в самостоятельный институт, и Н.К. Таланцев должен был стать его директором. Николай Карпович действительно предложил мне должность с.н.с. с обязанностью руководить лабораторией лесоведения, формальным руководителем которой он был сам. В новом институте была заметно выше зарплата, была реальная возможность получить квартиру и перспектива полевых работ в интересных отдаленных районах страны. Все это меня уст-
А.Я. ЛЮБАВСКОЙ
раивало, я согласился, и Антонина Яковлевна, формально высказав сожаление, со скрытым удовольствием отпустила своего «любимого ученика».
В дальнейшем мы с Антониной Яковлевной, хоть и редко, но продолжали встречаться. Мы остались друзьями. Я, по всей вероятности, действительно был ее любимым учеником. В старости я улавливал в ее взглядах грусть и сложные, невысказанные чувства - то ли она сравнивала меня со своими неудавшимися сыновьями, то ли жалела о том, что мы не остались вместе на кафедре, а может быть, это были просто приятные воспоминания о безвозвратно ушедшем прошлом. В прошлом у нас на самом деле было много хорошего.
