CC BY
62
УДК 821.161.1.09
Морозов Николай Георгиевич
кандидат филологических наук, доцент Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова
Nadira6882@rambler.ru
МОТИВЫ ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В ОЧЕРКЕ Б.К. ЗАЙЦЕВА «СЛОВО О РОДИНЕ» (Статья вторая)
Автор статьи раскрывает жанрово-стилистическое своеобразие духовной публицистики Б. К. Зайцева, показывает значение произведений древнерусской литературы и наследия русской классики XIX века в очерке Зайцева «Слово о Родине». По мнению автора статьи, Зайцеву близки взгляды митрополита Иллариона: отталкиваясь от идеи приобщения народов к великой христианской культуре, писатель сам уподобляется летописцу, видящему историю своей страны в контексте мировой истории. В статье анализируется композиция «Слова о Родине», рассматривается тематическое и идейное значение ее частей. Зайцев декларирует читателям новое понимание категории сына Родины. Писатель предлагает всем русским, оказавшимся в эмиграции, с достоинством нести звание русского православного человека, причастного к великой стране, обладающей могучим, неисчерпаемым потенциалом духовного и культурного воздействия на всё планетарное человечество. В этом смысле понятие Родины в очерке Зайцева расширяется до размеров Вселенной, одухотворенной Словом Творца. Автор «Слова о Родине» возвращает соотечественникам-эмигрантам утраченное чувство сыновства по отношению к покинутому Отечеству. Автор статьи подробно рассматривает язык «Слова о Родине» и средства художественной выразительности, выявляет, как в тексте возникает потрясающая воображение читателей психологическая и темпоральная аллюзия, дающая ряд творческих реконструкций эпохи Древней Руси.
Ключевые слова: «Слово о полку Игореве», Владимир Святой, Пушкин, «Поэт», «Памятник», «Пророк», святые Борис и Глеб.
Б.К. Зайцев, отталкиваясь от идей митрополита Иллариона, сам уже дописывает, как некий летописец, историю Руси-России в контексте мировой истории. Ему близки взгляды Иллариона о великом процессе приобщения всех народов к великой культуре христианства, в числе которых русский народ выступает как органическая часть всего человечества. Ведь христианство несовместимо с узконационалистическим представлением об исключительном праве отдельно взятого народа на истину и власть. И потому только в творческом свете христианства возможен воспетый Зайцевым процесс переплавки народов России и рождение «новых» людей, как это произошло при Владимире Святом. Приведём отрывок из «Слова о родине», иллюстрирующий эту концепцию Зайцева: «"Молодая страна! Молодая культура! Мы не только славяне и татары, мы и наследники великого Востока (Византии)". Родина наша была и есть гигантский котёл, столетиями вываривавший из смесей племён и рас нечто совсем своё и совсем особенное» [2, с. 8]. «Своё, особенное», по мысли Зайцева, заключалось в свете христианских милосердия, любви - унаследованных русской классической литературой от времен Владимира Святого и просиявших в равной мере для русского народа и народов Запада. Эту «лелеющую душу гуманность» выразил в своём стихотворении-завещании А.С. Пушкин. И Зайцев приводит эти бессмертные строки в качестве внутреннего эпиграфа своего очерка:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал [2, с.10].
Подробный анализ фрагмента, посвященного прославлению Владимира Святого, позволяет определить значение «Слова о погибели Русской земли» в предпринятой Б.К. Зайцевым попытке реконструкции религиозных, нравственно-эстетических представлений древних славян о сущности христианства. Отмечая заслуги князя Владимира в деле христианизации Руси, Зайцев дважды употребляет эпитет и существительное, образованное от слова «солнце»: «...Началась настоящая, большая История России - под солнечным светом, при солнце! <.> осталось всё же дуновение вольности и широты, широкошумности и света - света самое главное! <...> Стороной художественной, видимо, уязвило его <...> христианство, <...> его внутрен-но светлый, музыкальный дух» [2, с. 7]. В этом, на первый взгляд, сбивчивом, эмоциональном потоке мыслей автора «Слова о Родине» есть своя логика. Обращает на себя внимание порядок слов и определений, объединённых образом света. Сначала идёт «солнечная» лексика, выбранная Зайцевым, надо полагать, не случайно. Владимир I до принятия христианства был, как известно, верховным жрецом бога Солнца, и, восходящее к былинам, титулование «Владимир, Красное Солнышко» характеризует важный этап эволюции религиозного сознания князя. Затем, по мере вхождения Руси в христианство, Зайцев употребляет слово-символ «свет». Ему созвучны слова пространственно-звукового ряда, характеризующие внезапное и благодатное приобщение славян к огромной вселенной: мировой истории, географическим просторам стран и народов. И эта светоносная «широкошумная» ширь земли выражает, по мысли Зайцева, те внутренние свободу и красоту, которые обрели
84
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова .¿j. № 2, 2015
© Морозов Н.Г., 2015
славяне в христианстве, сбросив иго тьмы и несвободы язычества. То есть обрели настоящее, истинное видение мира, их окружающего, обрели смысл и цель жизни - личной и в Истории.
Эти же лексические признаки христианских эстетических воззрений встречаются в самом начале «Слова о погибели Русской земли»: «О, светло светлая и украсно украшена, земля Руськая! И многыми красотами удивлена еси <...> Всего еси исполнена земля Руская, о правоверная в^ра хрестиянская!» [1, с. 116]. Иначе говоря, по мысли древнерусского книжника, вера христианская и свет - понятия синонимичные. Если учесть тот факт, что в финале «Слова о погибели Русской земли» упоминается князь Владимир, то не составляет особого затруднения расшифровать основную мысль книжника, заявленную в первой, лирической, части «Слова о погибели Русской земли». Суть её такова: свет правоверной веры христианской, принесенной на Русь князем Владимиром Святым, украсил, чудесно преобразил землю Русскую и столь же прекрасным сделал душевное устройство людей, в ней обитавших. Вот эту лексику, касающуюся категорий света, красоты, свободы, и заимствовал из «Слова о погибели Русской земли» Зайцев.
Вслед за фрагментом, посвященным Владимиру, начинает стремительно и мощно нарастать тема пушкинского гения в очерке Зайцева. Вначале негромко, задумчиво-удивленно звучит она в риторическом вопросе автора «Слова о Родине»: «Ведь это ещё Пушкин, до решительного гоголевского перелома в литературе нашей - а что же Гоголь сам, и Достоевский, и Толстой, Тургенев, Чехов... Мимо каких это "падших" прошли они равнодушно? Какую "милость" могли отвергнуть?» [2, с. 10].
Зайцев тут же даёт ответ на данные вопросы, касающиеся нравственно-эстетического существа всей русской классической литературы XIX века. По мысли автора «Слова.», он состоит в невероятном по масштабам и глубине человеколюбии, в той самой «лелеющей душу гуманности», так поразившей в своё время Белинского. Истоки этой сверхгуманности, впервые свободно и открыто пропетой России и миру Пушкиным, подхваченной гениальными романистами, писателями и драматургами XIX века, Зайцев прозорливо усматривает в христианских святынях и ценностях. Столь отчетливо, ясно узреть и осмыслить причину и своеобразие духовной красоты, чарующего обаяния родной литературы писатель смог, по его признанию, лишь в состоянии «зрителя», наказанного Богом за недостаточную любовь к Родине. Поэтому и оттеняется в его суждениях о сердечной теплоте отечественной литературы сумрачный и рационально-холодный Запад, в котором христианское начало давно и заметно поубавилось: «Из "прохладного" Запада, на фоне крепко, иной раз жестко очерченного
его духовного пейзажа - пейзаж и климат русской литературы выступает насколько душевнее и трогательней. Человечнейший и христианнейший из всех... - это только теперь мы с особенною остротою почувствовали. А где корни его? <...> всё-таки можно сказать: девятнадцатый русский век, со всей славой его, не с неба свалился. Создан сынами тысячелетней России. Ярчайший её плод» [2, с. 10]. С этих строк и до конца фрагмента о Пушкине, литературном и музыкальном наследии Родины стиль Зайцева обретает необыкновенную пластичность, органично соединяя в едином тексте лексику и фразеологию произведений литературы Древней Руси и русской классической литературы XIX века. Автор «Слова о Родине» демонстрирует пушкинскую всеотзывчивость к явлениям отечественной и зарубежной литературы и культуры, но при этом пространственно-временной диапазон, в границах которого анализирует и сопоставляет он духовные и культурные ценности, поражает воображение читателя своей широтой. Зайцев искусно «свивает славы» вершинных достижений Руси времён князя Владимира с шедеврами литературы России XIX -начала XX веков. «Ярчайший плод» в этом драгоценном наследии - гений Пушкина. Все именитые писатели, композиторы, музыканты, живописцы -всё созвездие талантов рождено творческим импульсом пушкинской эпохи: «<...> Вот столетие Пушкина. Оно отпраздновано в десятках городов, десятках стран Европы, Азии, Африки, Америки и Австралии. Лев Толстой безраздельно властвует над "планетой" нашей. Чехов слышен в Лондоне, Нью-Йорке, Австралии.
Европейскими лаврами увенчан Бунин. Не меньше того и в музыке. По всему свету ходит теперь и Мусоргский, и Римский-Корсаков, Чайковский, Рахманинов, Стравинский, Гречанинов. А Шаляпин? Мы только что видели его похороны - кажется, в первый раз оказан такой почёт иностранному артисту» [2, с. 10-12]. Этот фрагмент овеян мотивами двух шедевров Пушкина - стихотворений «Я памятник себе воздвиг.» и «Пророк». Но Зайцев, оказываясь свидетелем славы гения русской поэзии, а заодно и рожденной в лучах его наследия русской культуры XIX-XX веков, ощущает в себе право соотечественника и наследника этой культуры творчески развить мысли великого поэта. Пушкин предсказал свою общерусскую славу, свою вторую жизнь в памяти поколений всех племён, населяющих Отечество:
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, И назовёт меня всяк сущий в ней язык, И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой Тунгус, и друг степей калмык [8, с. 332].
Теперь, по мысли автора «Слова о Родине», слух о Пушкине, а заодно и всей русской культуре, прошёл по всей планете, имя русского гения называет «всяк сущий в ней язык» - от просвещённых европейцев до пребывающих пока во тьме коренных
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова № 2, 2015
85
обитателей Африки. Над всеми странами третьего мира - от Азии до Австралии - уже взошла звезда пушкинского гения, человеколюбивого, милосердного, укоряющего, взывающего к миру, добру, красоте. А в том исчислении городов и стран планеты, где увенчан лаврами коллективный Пушкин в лице блистательной плеяды писателей, композиторов, певцов, довольно ясно ощущается намёк на заключительные строки пушкинского «Пророка»: И Бога глас ко мне воззвал: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли, Исполнись волею моей, И, обходя моря и земли, Глаголом жги сердца людей» [3, с. 365].
«Божественный глагол» [3, с. 22], живущий вечно в наследии Пушкина и творчестве великих мастеров России, вместе с движением имен, создавших бессмертные шедевры, обходит теперь уже не моря и земли, но целые океаны и континенты, взывая к человечности и милосердию земное человечество, находящееся в шаге от новой мировой войны. Вся литература, вся культура Родины выполняет пророческую миссию спасения народов от сползания в кровавую пучину взаимного истребления.
Вместе с тем сознание того, что он сам и его соотечественники-эмигранты принадлежат к той России, что дала миру дивную сокровищницу восхитительных творений, неповторимых шедевров, наполняет сознание Зайцева чувством умиротворенного любования Отчизной и укрепляет веру писателя в неизбежное возрождение и процветание России. Одновременно Зайцев декларирует читателям новое понимание категории сына Родины. Теперь писатель предлагает всем русским, оказавшимся в эмиграции, с достоинством нести звание русского православного человека, причастного к великой стране, обладающей могучим, неисчерпаемым потенциалом духовного и культурного воздействия на всё планетарное человечество. В этом смысле понятие Родины в очерке Зайцева расширяется до размеров Вселенной, одухотворенной Словом Творца. Автор «Слова о Родине» возвращает соотечественникам-эмигрантам утраченное чувство сыновства по отношению к покинутому Отечеству безоговорочно и навсегда.
Есть ещё одна примечательная особенность рассмотренного фрагмента о Пушкине и русской культуре. Всё его содержание органично вытекает из предыдущих суждений Зайцева о роли князя Владимира в крещении Руси и последующем бурном расцвете отечественной культуры. Зайцев искусно вплетает в раздел о Владимире Святом пушкинский эпитет «широкошумные». У современников писателя сразу же всплывали в сознании бывшие на слуху строки известного стихотворения «Поэт»: Но лишь божественный глагол До слуха чуткого коснётся, Душа поэта встрепенётся, Как пробудившийся орёл.
Тоскует он в забавах мира, Людской чуждается молвы, К ногам народного кумира Не клонит гордой головы; Бежит он, дикий и суровый, И звуков и смятенья полн, На берега пустынных волн, В широкошумные дубровы... [3, с. 22].
Приведём для сопоставления ещё раз отрывок из очерка Зайцева «Слово о Родине»: «...Каков был в действительности этот Владимир, через толщу веков сказать трудно, осталось всё же дуновение вольности и широты, широкошумности и света, -света самое главное! <...> Некие черты поэта были во Владимире. Стороной художественной, видимо, уязвило его и христианство <...> за его внутренно светлый, музыкальный дух. Россия с тем вместе возведена ко вселенскому» [2, с. 7]. Интуитивно угадывая в легендарном древнерусском князе-реформаторе поэтическую натуру, Зайцев не только проводит параллель между его временем и веком девятнадцатым: «Ярчайший плод!» Автор «Слова о Родине» воспринимает князя Владимира как предтечу всей русской поэзии и Пушкина, как самое драгоценное явление в ней. Потому-то и вводит он в свой текст о Владимире, как драгоценную инкрустацию, узнаваемую лексику из пушкинских шедевров. Эпитет «широкошумные» трансформируется в существительное «широкошумность». В результате возникает потрясающая воображение читателей психологическая и темпоральная аллюзия, дающая ряд творческих реконструкций эпохи Владимира. Стихотворение «Поэт» становится в этом случае ключом к расшифровке легендарного, сказочного, но реально существовавшего героя Древней Руси. Ведь это Владимир, как истинный поэт, наделён был от природы в высших её значениях чутким слухом и смог уловить «божественный глагол» Творца. Ведь это он тосковал «в забавах мира», языческого мира, не отвечавшего всем строем и содержанием своим высоким духовным и творческим запросам князя-поэта. Для Зайцева эпитеты «дикий и суровый» означает состояние внутренней сосредоточенности князя, отрешенности его от «забав» светских, мирских и побег, стремительное удаление в некую пустыню духовного поста. Далее последовали внутреннее преображение и волна творческого процесса, обновившего Русь. Владимир у Зайцева, как и автор оды «Вольность» и послания к Чаадаеву, не может жить в неволе и тесноте, в глухом и тёмном затворе темницы язычества. И он уходит в «широкошумность», «вольность», «свет», «свободу». И всё это - во имя христовой Правды, спасительного эликсира духовного, призванного обновить Русь-Россию, ввести её «во вселенское», вечное и нетленное. Владимир совершал предначертанное вышними силами духовное преображение славян. Пушкин сделал то же самое в России XIX века. Зайцев, в сущности, открыл
86
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова № 2, 2015
онтологически свойственную поэтам Руси-России обострённость духовного слуха и чуткую интеллектуальность в понимании христианских истин.
В связи с этим приведём точное и глубокое наблюдение Ю.В. Лебедева: «Красота, Добро и Правда в представлении русского национального гения предвечны, нити их триединства в руках Творца. На земле они не явлены во всей полноте, их можно лишь почувствовать как сокровенную тайну в минуты поэтических вдохновений. <...> В творчестве Пушкина наша литература впервые и навсегда обрела свой зрелый, национально определившийся характер и заняла почётное место в кругу других литератур христианской Европы» [4, с. 29-31]. Зайцев именно так и понимал историческое значение миссии А.С. Пушкина. Но точно такой же высокой мерой измерил он и художественную одарённость Владимира Святого, определив духовный ген народного поэта в его самобытной и гениальной личности. В очерке «Слово о Родине» Зайцев определил уникальную закономерность в истории древней и новой русской литературы: лексические элементы из шедевров утра поэзии русского гения XIX века он поместил в свой текст, характеризующий утро русской словесности в эпоху Владимира Святого. Так в очерке Зайцева обозначилась важнейшая для него и патриотически мыслящей эмигрантской общественности мысль о неиссяка-
емом духовном источнике - христианских ценностях и святынях, питающем корни и плоды великой культуры России. Памятные даты и юбилей - лишь повод осмыслить заново наследие Родины и быть достойными её величия, её Добра, Красоты и Правды. Таков подспудный смысл рассмотренных фрагментов «Слова о Родине».
Библиографический список
1. Воинские повести Древней Руси. - Л.: Лениз-дат, 1985. - 495 с.
2. Зайцев Б.К. Сочинения: в 3 т. - Т. 2. - М.: ТЕРРА, 1993.
3. ЛермонтовМ.Ю. Собр. соч.: в 4 т. - Т. 1. - М.: Правда, 1969.
4. Лебедев Ю.В. Православная традиция в русской литературе XIX века. - Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова, 2010. - 428 с.
5. Лихачёв Д.С. Великое наследие. - М.: Современник, 1975. - 160 с.
6. Любомудров А.М. Б.К. Зайцев, И.С. Шмелёв в жизни и творчестве. - М.: ООО «Русское слово -учебник», 2012. - 160 с.
7. Памятники литературы Древней Руси. Начало Русской литературы. XI - начало XII века. - М.: Худож. лит., 1978. - 413 с.
8. Пушкин А.С. Собр. соч.: в 8 т. - Т. 3. - М.: Худож. лит., 1968. - 474 с.
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова № 2, 2015
87
