CC BY
29
СМИ «лакшери» мы обнаружили восемь альтернативных вариантов, довольно часто употребляемых в повседневной жизни, такие как «роскошный» (25%), «шикарный» (12%), «дорогой» (10%), «модный» (10%) и др. Данный факт, очевидно, ставит под сомнение существование потребности внедрения некоторого числа англицизмов в современную русскую речь.
Итак, проявились как негативные, так и позитивные изменения в русском языке в связи с появлением англицизмов. В ходе работы нам удалось установить, что, с одной стороны, они имеют пагубное влияние на процесс становления современного русского языка, являются ничем иным, как «засорением», поскольку их регулярное появление и функционирование наносят несравненный урон его
Библиографический список
самобытности и выразительности. С другой стороны, в связи с новыми тенденциями, глобализацией и всеобщей компьютеризацией англоязычные заимствования способствуют развитию процесса становления русского языка, приобретают свои названия реалии, не имеющие аналогов в русском языке, а также их употребление может являться залогом успешного протекания коммуникативного акта среди всех социальных и возрастных слоев общества. СМИ представляют собой своеобразный социальный институт, благодаря которому иноязычная лексика осваивается, распространяется, адаптируется в русском языке. Итак, использование в текстах СМИ англицизмов обусловлено модернизацией общества и тесным языковым контактом.
1. Апресян Ю.Д. О состоянии русского языка. Русская речь. 1992; № 2: 21 - 25.
2. Караулов Ю.Н. О некоторых особенностях состояния современного русского языка и науки о нем. Русистика сегодня. 1995; № 1: 20 - 23.
3. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. Москва: КомКнига, 2005.
4. Ожегов С.И. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений. Российская академия наук. Институт русского языка имени В.В. Виноградова. Москва: ООО «А ТЕМП», 2006.
5. Брейтер М.А. Англицизмы в русском языке: история и перспективы: пособие для иностранных студентов-русистов. Владивосток: Диалог, МГУ 1997: 34 - 45.
6. Тавабилова Л.И. К вопросу о влиянии заимствованных слов на формирование детской речи. Современная филология в контексте взаимодействия языков культур: сборник материалов Международной научно-практической конференции. Стерлитамак, 2011: 261 - 264.
7. Шлейхер А. Краткий очерк доисторической жизни северо-восточного отдела индо-германских языков. Москва: Книга по требованию, 2011.
References
1. Apresyan Yu.D. O sostoyanii russkogo yazyka. Russkaya rech'. 1992; № 2: 21 - 25.
2. Karaulov Yu.N. O nekotoryh osobennostyah sostoyaniya sovremennogo russkogo yazyka i nauki o nem. Rusistika segodnya. 1995; № 1: 20 - 23.
3. Ahmanova O.S. Slovar' lingvisticheskih terminov. Moskva: KomKniga, 2005.
4. Ozhegov S.I. Tolkovyj slovar' russkogo yazyka: 80 000 slov i frazeologicheskih vyrazhenij. Rossijskaya akademiya nauk. Institut russkogo yazyka imeni V.V. Vinogradova. Moskva: OOO «A TEMP», 2006.
5. Brejter M.A. Anglicizmy v russkom yazyke: istoriya i perspektivy posobie dlya inostrannyh studentov-rusistov. Vladivostok: Dialog, MGU, 1997: 34 - 45.
6. Tavabilova L.I. K voprosu o vliyanii zaimstvovannyh slov na formirovanie detskoj rechi. Sovremennaya filologiya v kontekste vzaimodejstviya yazykov kul'tur: sbornik materialov Mezhdunarodnoj nauchno-prakticheskoj konferencii. Sterlitamak, 2011: 261 - 264.
7. Shlejher A. Kratkij ocherk doistoricheskoj zhizni severo-vostochnogo otdela indo-germanskih yazykov. Moskva: Kniga po trebovaniyu, 2011.
Статья поступила в редакцию 30.09.20
УДК 821.111(73)
Dulina A.V., postgraduate, teacher, Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University (Moscow, Russia), E-mail: [email protected]
THE MOTIF OF MAGNETIC IMPACT IN H. MELVILLE'S NOVEL PIERRE: OR, THE AMBIGUITIES. The article analyzes motifs and images of the strong influence of some characters on the others and on the figure of the narrator in the novel Pierre: or, The Ambiguities (1852) by H. Melville. The system of characters, the symbolic level of the text and the theme of creating the original peace of art are viewed within the broader perspective of the influence of the observed object on the observer. The problem of psychological and emotional capture and transgression of observers is investigated through its artistic embodiment in the motifs of magnetic, electric, and chemical impact. This direction complements the development of the thesis about the relationship and conditionality of literary influence and erotic relationships on the path of becoming an Artist.
Key words: literary criticism, Melville, Pierre: or, the Ambiguities, motif of impact, whiteness, magnetism, electricity, elective affinity.
А.В. Дулина, аспирант, преп., Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, г. Москва, E-mail: [email protected]
МОТИВ МАГНЕТИЧЕСКОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ В РОМАНЕ Г. МЕЛВИЛЛА «ПЬЕР, ИЛИ ДВУСМЫСЛЕННОСТИ»
В данной статье анализируются мотивы и образы сильных воздействий одних персонажей на других и на фигуру повествователя в романе Г Мелвилла «Пьер, или Двусмысленности». Система персонажей, мотивный, образный и символический уровни романа, а также тема творчества и создания оригинального произведения рассматриваются в рамках более широкой проблематики подверженности наблюдателя влиянию наблюдаемого объекта. Проблема психологического и эмоционального захвата, трансгрессии наблюдателей исследуется через ее художественное воплощение в мотивах магнетического, электрического, химического воздействия. Данное направление дополняет развитие тезиса о взаимосвязи и обусловленности литературных влияний и эротических отношений на пути становления персонажа-Художника.
Ключевые слова: литературоведение, «Мелвилл, Пьер, или Двусмысленности», мотив воздействия, белизна, магнетизм, электричество, избирательное сродство.
Проблема вовлечения субъекта наблюдения в орбиту наблюдаемого объекта - одна из больших тем в творчестве Германа Мелвилла 1850-х годов. Мотивы и образы психологического, эмоционального, физического воздействия, в том числе магнетического, электрического и химического, разные степени вовлеченности персонажей в сеть взаимосвязей с образами живых и неживых объектов, тема неспособности вырваться из этой сети - характерная черта поэтики романа Мелвилла «Пьер, или Двусмысленности» (Pierre: or, the Ambiguities, 1852), а особенностью развития данной темы в романе становится обращение в связи с ней одновременно к проблематике межличностных отношений и художественного творчества.
Дж. Сильверман, исследуя восприятие Мелвиллом природы взаимосвязи автора и читателя, обращается именно к анализу этого романа и рассматривает стремление Мелвилла «достичь художественной оригинальности в контексте его столь же всепоглощающей увлеченности симпатическим, межтелесным опытом» [1, с. 86]. В краткой формулировке основной коллизии «Пьера» Сильверман отмечает, что инцестуальные отношения с сестрой побудили Пьера писать глубо-
комысленную и оригинальную книгу. Семейные узаконенные отношения, строго регламентированные, оказываются метафорой литературных практик, прибегающих к тиражируемым жанровым моделям, а табуированные связи воспринимаются как оригинальные - ужасающие, но более глубокие - произведения. Проза Мелвилла, с одной стороны, близка прозе сентиментального направления (где способность сопереживать, симпатия были главными темами произведений), а с другой стороны, выбирает ее материалом для пародии и объектом полемики. Образцы женской прозы являются для Мелвилла предметом иронического осмысления как жанровая, «неоригинальная» проза, которой противостоит монструозность оригинальных произведений. «Инцестуальная» проза, попытка создать которую, по Дж. Сильверману, реализована в «Пьере», становится способом объединить важные и для Мелвилла, и для сентименталистов принципы братства всех людей и необходимости сопереживания на основе единства испытываемых эмоций, но при этом вывести этот демократический дискурс из поля стремлений нормировать и контролировать расовое и социальное единообразие. Мелвилл пытается описать более глубокий способ контакта с Другим, опо-
знаваемым общественностью и главенствующим идеологическим дискурсом как «враг», «чужой», «недостойный». Способом установления такого контакта вместо морализаторской установки сентиментализма (и как следствие - регламентация ролей в социальных отношениях) становится мощное воздействие, сходное с магнетическим, при котором наблюдатель становится зависим от объекта. А.П. Уракова раскрывает особенности данного противопоставления через оппозицию «симпатия - заражение» [2], по которой строится мелвилловская критика отдельных положений сентиментального направления в американской литературе и филантропических практик XIX в. Основные отличия симпатии от заражения можно выделить по степени вовлеченности наблюдателя, осознанности протекающего процесса и по типу объекта наблюдения. Особо сильное воздействие и взаимодействие, противостоящее традиционно понимаемой симпатии (по «Теории нравственных чувств» А. Смита), сходное с готическим мотивом заражения, описывается в прозе Мелвилла не только через метафору болезни, но также через мотив неконтролируемого поведения тела, образ белизны, метафоры электрического разряда и химического соединения.
В первых рецензиях на роман «Пьер, или Двусмысленности» критики показательно обвиняли Мелвилла одновременно в преступлении против морали и против норм языка: ужасали аморализм темы инцеста и неординарное использование средств художественной выразительности (словообразование, неологизмы, метафоры, повторы). Например, Дж. В. Пек, чья рецензия на роман начинается со слов «Плохая книга!» [3, с. 441], списком приводит «несообразности» мелвилловского стиля и словообразования и сетует как на непонятные и излишние именно на те образы и метафоры, которые для художественного мира Мелвилла являются сквозными, ключевыми в семантике образов его героев. Например, критик возмущен оборотом «to stammer in his attitudes» [4, с. 46], что в существующем русском переводе звучит как «слова не шли у него с языка» [5, с. 74]. Однако в оригинале происходит перенос характеристики речевой деятельности (заикание) на положение тела Пьера в пространстве (англ. attitude -поза). Он хочет двигаться и обычно грациозен (Мелвилл подчеркивает его физическую силу и привлекательность в начале романа), но под двусмысленными взглядами толпы девушек он вдруг застывает.
«Заикающееся» тело Пьера будет мучить его обмороками и рвотой в моменты столкновения с незаконнорождённой сестрой по отцу Изабел и ее письмом, а в конце - накануне окончания его Книги и совершенного им убийства. Дж. В. Пек выбирает интереснейшие примеры из «Пьера», но чтобы высмеять роман и его автора. Он говорит, что нам впору ждать «заикающихся ног» [3, с. 450] в английском языке после жутких оборотов Мелвилла. Однако похожие образы уже играли важную роль в произведениях автора - например, в романе «Моби Дик, или Кит» (Moby-Dick; or, The Whale, 1851) запнувшаяся нога из китовой кости уже повергала в прах капитана Ахава, посягающего подняться над человеческим существованием, наносила ему тяжелую рану прямо накануне отплытия «Пекода».
Можно было бы говорить о случайном словоупотреблении, если бы мотив заикания и образ неподчиняющегося тела не были осмыслены Мелвиллом в качестве маркера не просто ситуаций наивысшего напряжения, но в качестве, например, свидетельства оторванности заикающихся и застывающих персонажей от инопространства - изначального, ангелического, лишенного двусмысленностей, в которое они стремятся вернуться. Сам Пьер заикается в момент, когда его обнимает Изабел, чтобы помочь рассеять тревоги, но Пьер только становится напряжен еще больше из-за сдерживаемого эротического импульса. Его волнения по поводу написания великой книги, которой он занят, теперь лишь сменились на другие, назвать их он не смеет, только заикается: «But replaced by - by - by - Oh God, Isabel, unhand me!» [4, с. 273]. Он обращается к невидимым для него в этот момент небесам как к недоступному пространству той святости и чистоты, которой боится лишиться: «Вы, небеса, что прячете себя под черным клобуком ночи, я взываю к вам!» [5, с. 412]. Наиболее ярко выражен мотив заикания в последней и неоконченной новелле Мелвилла «Билли Бадд, матрос» (Billy Budd, Sailor, 1891), где заикание Билли описывается как знак его нетождественности Адаму до грехопадения, несмотря на всю его невинность. Заикание - это «подтверждение того, что архитолкователь, коварный эдемовский завистник, все еще имеет касательство к каждому человеческому грузу, прибывающему на нашу планету» [6, с. 318].
Юный идеалист Пьер стремится сохранять чистоту помыслов и поступков, следовать не земной, но божественной норме (жить по хронометрическому времени), что приводит к трагедии, стремление его вскрывается как самообман и утопание в двусмысленностях. Смущение является ключевой эмоцией, вызвавшей состояние «заикания тела», ступора у Пьера, а тем временем повествователь стремится уподобить ритм своего нарратива состоянию героя. Абзац, описывающий смущение Пьера, пестрит тавтологией и «заикается» именно на этом слове: «Assurance is in presence of the assured. Where embarrassments prevail, they affect the most disembarrassed. What wonder, then, that gazing on such a thick array of wreathing... faces - still audacious in their very embarrassment - Pierre, too, should flush a bit, and stammer in his attitudes a little?» [4, с. 46]. Однако это состояние вызвано не просто взглядами девушек, но пристальным взглядом одной, почему оно и становится настолько важным, что заставляет нарратора воспроизводить его на синтаксическом уровне.
Пьер оказывается мишенью женских взглядов, среди которых, как читатель узнает почти сразу же, первый брошенный на него взгляд является взглядом Из-
абел. Позднее именно под ее воздействием Пьер снова будет застывать, каменеть, потом во сне отождествит себя с каменным титаном Энцеладом. В момент смущения под взглядом Изабел состояние Пьера из мучения «заикающегося тела» сменяется на новое, цвет его лица меняется с румянца на бледность (один из главных образов в художественной системе Мелвилла - белый бушлат, белизна кита, бледное лицо Бартлби). «But his abashments last too long; his cheek hath changed from blush to paO; what strange thing does Pierre Glendinning see?» [Ibid]. Это кульминационный момент первой части романа - первая встреча с Изабел лицом к лицу (до этого ему являлся только ее размытый призрачный лик). Его взгляд застывает на ней «бледно», хотя подобный эпитет также не сочетается с «фиксирующимся взглядом», как и заикание с позами тела: «Upon one of these persons...Pierre's glance is palely fixed» [Ibid]. Важно прояснить природу подобного воздействия Изабел на Пьера, поскольку именно при его описании повествователь стремится суггестивно передать ощущения Пьера читателю.
Г Томпсон рассматривает бледность как знак особого положения работника в те годы и соотносит этот образ с проблемой рабства и женского труда, с промежуточным положением рабочих различных рас. Однако Томпсон описывает также особую роль «языка белизны» [7, с. 33] как нарративной модели, к которой рассказчики новелл Мелвилла обращаются в конкретных ситуациях. Томпсон выделяет два процесса, которые сопровождает этот дискурс: интенсивное наблюдение (intense observation) и интернализация (усвоение). Именно в процессе интенсивного наблюдения рассказчики обращаются к языку белизны. Стряпчий постоянно прибегает к эпитетам «бледный» и «блеклый» для описания Бартлби в новелле «Писец Бартлби» (Bartleby, the Scrivener, 1853); торговец семенами видит девушек «пустыми», как листы, и «бледными» в новелле «Рай для холостяков и Ад для девиц» (The Paradise of Bachelors and the Tartarus of Maids, 1855). Интернализацией, усвоением представших при интенсивном наблюдении образов через посредничество образов «белого» и «бледного» Томпсон называет в случае со стряпчим его попытки «переварить» Бартлби, когда он находит всему оправдание, а в случае рассказчика диптиха - его галлюцинации, когда он начинает везде видеть лица девушек.
Маркированная появлением в прозе Мелвилла образов белизны и бледности проблема связей, объединяющих наблюдателя и наблюдаемого, актуальна как для ситуаций внутри сюжета, когда через «язык белизны» свою подверженность некоему воздействию выдают персонажи, так и для нарраторов, выдающих в этих точках свое сближение с персонажами или свою ненадежность как рассказчиков. Помимо белизны существует еще ряд ключевых образов, маркирующих подобные ситуации внутри сюжета и в строении нарратива. Среди них -мотив магнетического воздействия, воздействия электрического тока, а также взаимодействия химических элементов, возникающие в качестве постоянных мотивов в контексте отношений Пьера и Изабел.
Внимательный читатель Гёте, Мелвилл в романе «Пьер» отводит ему роль одного из наставников Пьера наряду с Данте, Шекспиром, Платоном и Спинозой. Именно на них ополчается повествователь как на тех, кем излишне увлечен Пьер, ими отчасти задано направление мысли молодого человека, которое приводит к трагедии. В «Пьере» присутствует и известная Мелвиллу и утвержденная Гёте традиция описания человеческих чувств при помощи терминологии естественных наук. Критики Х. Паркер и Л. Хауард отмечают это, говоря о глубинной природе привлекательности Изабел в романе: «Мелвилл, возможно, первоначально представлял себе это как таинственное нечто, описываемое в его время химическим термином (принятым Гёте для человеческих отношений) "избирательное сродство" ("elective affinity")» [8, с. 374].
Уже к моменту начала работы над «Моби Диком» Мелвилл был знаком с основными идеями гётевского учения о цвете. Предполагают, что довольно подробные знания об этом предмете Мелвилл приобрел из чтения «Бесед с Эккер-маном» [9]. Идея романа «Избирательное сродство» (Die Wahlverwandtschaften, 1809) пришла к Гёте в процессе написания труда «К теории цвета» (Zur Farbenlehre, 1810): «Подобные "взаимосвязи" в те времена трактовались по аналогии с магнетизмом или же, в химическом смысле, как тяготение элементов... Приблизительно с 1780 года такого рода химические процессы стали называть "избирательным сродством", и Гете впервые употребил это выражение в 1796 году.» [10, c. 513]. Р. Сафрански в своем анализе данной темы выделяет один из ключевых мотивов уподобления чувств человека химическим реакциям, который (в противовес наделению элементов в химии подобием способности к свободному выбору) постулирует отсутствие свободы воли у человека, ведь если есть непреодолимая склонность на уровне химических или физических реакций, то человеческая свобода - это лишь неосознанная необходимость.
Образ химической реакции, отсылающей к теме «избирательного сродства» встречается при получении Пьером письма от Изабел. В этом эпизоде химической реакции подвержен текст: «Это письмо, написанное дрожащим женским почерком, <...> закапанное слезами, из-за коих расплылись чернила, обретя странный красноватый оттенок ("which chemically acted upon by the ink, assumed a strange and reddish hue" [4, с. 64]) - словно то кровь, а не слезы» [5, c. 102]. Позже в разговоре с Изабел Пьер объясняет магическое превращение её пролитых слез в кровь, как и повествователь, именно через химию (в отличие от магически мыслящей Изабел, предположившей чудо): «Нет, чернила... Что-то в их химическом составе поменялось, смешавшись со слезами, и они стали похожи на кровь» [5, c. 246]. Однако в первый момент, когда Пьер видит особый
оттенок, он принимает письмо, которое еще и разорвал пополам, за собственное разорванное сердце, - мотив, предвосхищающий его гибель от колебаний между двумя полюсами двусмысленного выбора. После чтения письма Пьер впадает в состояние ступора, почти теряет сознание, замерев, как будто такого рода окаменение для него жизненно необходимо: «Полумертвый, он поник в кресле; рука его... прижималась к сердцу, словно некий ассасин поразил его и скрылся, а Пьер пытался удержать клинок в ране, чтоб остановить хлынувшую кровь» [там же, с. 102].
Таким образом, особые реакции тела маркируют в романе моменты столкновения с предметом пристального наблюдения и объектом, от которого исходит притягивающая, мощная сила. Сцены объяснения Пьера с Изабел, когда он наблюдает за ее игрой на гитаре, неслучайно пронизана образами электричества и странной магнетической силы, исходящей от нее. Во вторую встречу с Изабел Пьер становится свидетелем почти что спиритического сеанса. Магнетическая сила Изабел проявляется в момент ее «разговора» с гитарой, предположительно принадлежавшей ее матери. Гитара отзывается на голос Изабел гулом, сопровождающимся оптическим эффектом, которому Пьер сначала находит рациональное объяснение, ссылаясь на визуальный эффект отражения блеска молний за окном в блестящих струнах гитары: «.по трепещущим металлическим струнам гитары без конца пробегают яркие искры» [там же, c. 231]. Вид Изабел, стоящей перед гитарой на коленях и укрытой волной черных волос, напоминает Пьеру вход в гробницу, освещаемый то слабыми зарницами, то узором от молний («softly illumined by the mild heat-lightnings and ground-lightnings, that wove their wonderfulness without» [4, с. 150]). Образ электрических разрядов становится частью описания внешнего облика самой Изабел. Ее локоны начинают фосфоресцировать, словно по ним пробегают разряды, переданные с гитарных струн: «... мистические искры, кои все еще скользили по гитарным струнам, перетекли на эти дивные кудри. замерцал каждый струящийся вниз волнистый локон, каждая прядь волос Изабел» [5, c. 233].
Подобного рода синестетические «видения», в которых аудиальные и визуальные образы сливаются воедино и сравниваются с впечатлением от наблюдения различных феноменов природного электричества, провоцируют в сознании Пьера мысль об особой магнетической силе Изабел в духе месмеризма или колдовства, с помощью которой она «привораживает» Пьера, скрепляет их неразделимыми узами: «.Изабел представлялась плывущей в электрическом облаке; а ее ясное чело казалось ему неким магнитом» [там же, с. 234]. Свидетельством тому является одержимость Пьера Изабел, за которым стоит сексуальное влечение, но Пьер не допускает эту мысль, пытаясь перевести размышления о своих ощущениях в любой другой регистр, где месмеризм и колдовство оказываются удобными субститутами. Эта ночь впоследствии называется «магнетической», а Изабел - способной порождать электричество, черпающей силы от молнии. Образы огня и электричества становятся ключевыми в семантике ее образа, указывающими на особое происхождение и обладание особой силой: она «вся была словно соткана из огня и эфира, а вдохнул в нее жизнь, мнилось, некий вольтов столп, что воздвигся выше августовских грозовых туч на закатном небе» [там же, с. 235]. В «Моби Дике» капитан Ахав в монологе к Духу Пламени из главы «Свечи» называет себя его сыном, а свою мать он не знает и мучим этим, Изабел также не знает матери и мучается ее загадкой, а истоки своей силы оба они как будто обнаруживают в надземных сферах - сила передана им от молнии (неслучайно шрам Ахава похож на след от нее) из бури.
Метафора электричества и тумана, в котором она проявляет себя визуально, затем переносится на основную тему романа - проблему поиска блуждающим разумом координат и ориентиров в мире двусмысленностей. Сами двусмысленности называются повествователем туманом, окутывающим все и смешивающимся с «электрическим» мерцанием притягательности Изабел: «For over all these things, and interfusing itself with the sparkling electricity in which she seemed to swim, was an ever-creeping and condensing haze of ambiguities» [4, с. 152]. А.П. Уракова отмечает важность метафоры воздействия электрического тока для романтиков: «Начиная с Фридриха Шлегеля, романтики увидели в электричестве spiritus animus, первосилу, ключ к которой способен открыть тайну бессмертия <...> Электричество мыслилось как загадочная, мистическая, но
Библиографический список
вместе с тем имманентная сила, соединяющая тело с миром и с другими телами» [11, с. 171]. У Мелвилла воздействие электричества отмечает переходное состояние в момент наивысшего напряжения и объединяет внутреннее и внешнее -оно действительно словно «пробуждает» сознание и тело, заставляет полностью сосредоточиться на чем-то одном, оказаться под властью источника магнетического притяжения.
Важно оговорить, что неоднозначен образ не то непонятой пророческой, не то подражательной и вторичной книги Пьера, также неоднозначна и роль образа магнетического воздействия, оказываемого на персонажей произведений Мелвилла. Образ электрического разряда может отсылать не только к мотиву разрушения и умерщвления, но и к возможной метафоре передачи ошеломляющего знания, как, например, она используется у Платона в диалоге «Менон»: «И сейчас, по-моему, ты меня заколдовал и зачаровал... ты очень похож и видом, и всем на плоского морского ската: он ведь всякого, кто к нему приблизится и прикоснется, приводит в оцепенение, а ты сейчас, мне кажется, сделал со мной то же самое - я оцепенел < ..> У меня в самом деле и душа оцепенела, и язык отнялся» [12, с. 587]. В устойчивой романтической метафоре воздействия электрического тока заключен и мотив мистической нерасторжимой связи, при помощи которой адепт может взойти на новую ступень эзотерического опыта, что делает неоднозначной и связь Изабел с Пьером, и содержание созданной им книги. Персонажи, находящиеся на ступень выше в плане некоего трансцендентного опыта (как Ахав и Изабел) запускают своего рода трансгрессию персонажей, пристально за ними наблюдающих, оказываются способны на уровне невербального, симпатического воздействия передать некое тайное знание (как Ахав Измаилу о Ките, а Изабел Пьеру о Тайне Двусмысленностей). Однако влияние и содержание этого мистического опыта является туманным и ненадежным, становясь одновременно драмой нереализованного эротического желания, а невероятной силы магнетическое воздействие приводит к трагедии.
Таким образом, способы изображения Мелвиллом особенностей взаимодействия персонажей друг с другом и повествователя с ними, с одной стороны, встраиваются в традиционный одновременно для Гёте и романтиков метафорический язык воздействия природного явления или химической реакции. С другой стороны, данная метафорика отсылает к важной теме романа «Пьер»: свобода воли и возможность человека и писателя, заведомо склонного к определенным идеям и подверженного особенному воздействию конкретных типов людей и философий, сопротивляться им. Для Пьера сопротивление оказывается невозможно, нетрагического пути воплощения своих склонностей для него не находится. Влияние произведений Данте и Шекспира, трансценденталистской философии членов масонического общества Апостолов, а также и отношения с Изабел - та самая природно-химическая склонность, которой Пьер не способен сопротивляться. Силу этих магнетических воздействий подготавливает вся история жизни молодого человека, его страстная натура, подавленная рамками традиций благопристойности и религиозным мировоззрением. В обращении Пьера к написанию нового Евангелия нет ничего незакономерного, ведь, испытав воздействие именно того элемента, к которому все его естество было предрасположено, Пьер нащупывает единственный путь выражения своего фанатизма (детские мечты умереть за сестру как за нечто недоступное и несуществующее в его мире, подкрепляемые рассматриванием иллюстраций Флаксмана к «Аду» Данте). Раньше его фанатичность скрашивалась благопристойными ритуальными играми (роль рыцаря при недоступной даме-Люси и роль рыцаря-брата при своей матери, роль гениального молодого поэта, одаренного от природы). При разрыве всех связей с породившим эти ритуалы обществом (семьей и литературным кругом льстивых издателей) фанатизм Пьера приводит его к желанию стать автором монструозной «пророческой» книги, которую описывает Мелвилл в последней части романа, а также организовать монструозный вариант новой, истинной семьи - невинное сожительство с сестрой, которую для окружающих он называет женой, а также с еще двумя девушками - бывшей возлюбленной, ангелической Люси, и падшей и униженной ханжеским обществом Дэлли. Таков выбор Пьера, обусловленный ключевыми ориентирами его духовного развития с самого детства и окружавшими его с того же раннего возраста двусмысленностями (тайна возможного наличия дочери у его отца).
1. Silverman G. Bodies and Books: Reading and the Fantasy of Communion in Nineteenth-Century America. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2012.
2. Уракова А.П. «В самом сердце американской культуры»: сентиментальное направление в литературе США XIX в. Философско-эстетические константы литературы США в динамике художественных направлений. Москва: ИМЛИ РАН, 2019: 158 - 193.
3. Peck G.W. Review of Pierre. American Whig Review. № 16, N.Y., November 1852. Herman Melville: The Contemporary Reviews. Ed. by B. Higgins and H. Parker. New York: Cambridge UP, 1995: 441 - 451.
4. Melville H. Pierre: Or, The Ambiguities. The Writings of Herman Melville: Vol. 7. Evanston and Chicago: Northwestern UP and The Newberry Library, 1971.
5. Мелвилл Г. Пьер, или Двусмысленности. Перевод Д. Ченской. Москва: РИПОЛ классик, 2017.
6. Мелвилл Г. Билли Бадд, формарсовый матрос. Собрание сочинений: в 3 т. Ленинград: Художественная литература, 1988; Т. 3.
7. Thompson G. «Through consumptive pallors of this blank, raggy life»: Melville's Not Quite White Working Bodies. Leviathan. 2012; Vol. 14, № 2: 25 - 43.
8. Howard L., Parker H. Historical Note. Melville H. Pierre: Or, The Ambiguities. The Writings of Herman Melville. 1971; Vol. 7. Evanston and Chicago: Northwestern UP and The Newberry Library.
9. Giesenkirchen M. «Still half blending with the blue of the sea»: Goethe's Theory of Colors in Moby-Dick. Leviathan. 2005; Vol. 7, № 1: 3 - 18.
10. Сафрански Р Гёте: жизнь как произведение искусства. Перевод с немецкого К. Тимофеевой. Москва: Издательский дом Дело РАНХиГС, 2018.
11. Уракова А.П. Поэтика тела в рассказах Э.А. По. Москва: ИМЛИ РАН, 2009.
12. Платон. Собрание сочинений: в 4 т. Москва: Мысль. 1994; Т. 1.
References
1. Silverman G. Bodies and Books: Reading and the Fantasy of Communion in Nineteenth-Century America. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2012.
2. Urakova A.P. «V samom serdce amerikanskoj kul'tury»: sentimental'noe napravlenie v literature SShA XIX v. Filosofsko-'esteticheskie konstanty literatury SShA v dinamike hudozhestvennyh napravlenij. Moskva: IMLI RAN, 2019: 158 - 193.
3. Peck G.W. Review of Pierre. American Whig Review. № 16, N.Y., November 1852. Herman Melville: The Contemporary Reviews. Ed. by B. Higgins and H. Parker. New York: Cambridge UP, 1995: 441 - 451.
4. Melville H. Pierre: Or, The Ambiguities. The Writings of Herman Melville: Vol. 7. Evanston and Chicago: Northwestern UP and The Newberry Library, 1971.
5. Melvill G. P'er, iliDvusmyslennosti. Perevod D. Chenskoj. Moskva: RIPOL klassik, 2017.
6. Melvill G. Billi Badd, formarsovyj matros. Sobranie sochinenij: v 3 t. Leningrad: Hudozhestvennaya literatura, 1988; T. 3.
7. Thompson G. «Through consumptive pallors of this blank, raggy life»: Melville's Not Quite White Working Bodies. Leviathan. 2012; Vol. 14, № 2: 25 - 43.
8. Howard L., Parker H. Historical Note. Melville H. Pierre: Or, The Ambiguities. The Writings of Herman Melville. 1971; Vol. 7. Evanston and Chicago: Northwestern UP and The Newberry Library.
9. Giesenkirchen M. «Still half blending with the blue of the sea»: Goethe's Theory of Colors in Moby-Dick. Leviathan. 2005; Vol. 7, № 1: 3 - 18.
10. Safranski R. Gete: zhizn' kak proizvedenie iskusstva. Perevod s nemeckogo K. Timofeevoj. Moskva: Izdatel'skij dom Delo RANHiGS, 2018.
11. Urakova A.P. Po'etika tela vrasskazah 'E.A. Po. Moskva: IMLI RAN, 2009.
12. Platon. Sobranie sochinenij: v 4 t. Moskva: Mysl'. 1994; T. 1.
Статья поступила в редакцию 01.10.20
УДК 811.111
Zagryadskaya N.A., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Moscow Region State University (Moscow, Russia), E-mail: [email protected]
Gender Aspects of Free Indirect Discourse in E. Wharton's novel The Glimpses of the Moon. The article deals with gender aspects of free indirect discourse functioning in the novels by E.Wharton, an early 20th century American writer. The novel under consideration is The Glimpses of the Moon. The phenomena of free indirect discourse and gender are touched upon. Some definitions of the above mentioned notions are given and explained. Typical features of male and female discourse are mentioned. The author considers specific lexical and syntactic features of free indirect discourse. A brief outline of E.Wharton's literary work in general and the novel under study is given. Difference between the inner and uttered speech of the main chatacters is investigated. The evolution of the characters' inner world and outlook is shown through the analysis of free indirect discourse. Samples of free indirect discourse are analysed from the point of view of gender characteristics. The author comes to the conclusion, that gender speech differences are typical of free indirect discourse as well as direct speech of literary characters.
Key words: free indirect discourse, character's speech, represented speech, inner speech, gender, narration, polyphony, literary text, E. Wharton, American novel.
Н.А. Загрядская, канд. филол. наук, доц., Московский государственный областной университет, г. Москва, E-mail: [email protected]
ГЕНДЕРНЫЕ ОСОБЕННОСТИ НЕСОБСТВЕННО-ПРЯМОЙ РЕЧИ В РОМАНЕ Э. УОРТОН «THE GLIMPSES OF T HE MOON»
Статья посвящена вопросу тендерных различий несобственно-прямой речи в романе Э. Уортон «The Glimpses of the Moon». В статье дается определение несобственно-прямой речи, затрагивается проблема репрезентации тендерных особенностей в речи литературных персонажей. Автор приводит основные свойства мужского и женского дискурса, упоминая лексические, синтаксические и стилистические особенности. В статье кратко рассматривается проблематика основных произведений Э. Уортон, в частности романа «The Glimpses of the Moon». Далее исследуются фрагменты текста данного произведения, содержащие несобственно-прямую речь двух главных героев, с точки зрения их гендерной репрезентации. Их отличительные черты подвергаются анализу. В заключение делается вывод о существовании гендерных различий в несобственно-прямой речи.
Ключевые слова: несобственно-прямая речь, чужая речь, внешняя речь, внутренняя речь, внутренний монолог, гендер, авторское повествование, художественное произведение, дискурс, Э. Уортон, американский роман.
Изучение различных аспектов несобственно-прямой речи имеет достаточно долгую историю. Однако и в наши дни этот особенный, третий вид «чужой» речи продолжает привлекать внимание ученых-филологов, пишущих на разных языках. Несобственно-прямая речь изучается в рамках различных областей языкознания, таких как прагматика, когитивная лингвистика, генеративная грамматика, стилистика и некоторые другие. Зародившись в научных работах Ш. Балли и А. Тоблера, понятие несобственно-прямой речи подвергалось исследованию в течение всего XX века. При этом наряду с разработкой теоретических положений происходило исследование функционирования этого приема в художественных произведениях разных авторов. Большое внимание уделялось европейскому роману, давшему наиболее яркие примеры использования несобственно-прямой речи. При этом именно в англоязычной литературе данный прием применялся наиболее широко. Самые яркие английские писатели XIX - XX вв. использовали этот прием для создания образов как главных, так и второстепенных персонажей. Среди них Д. Остен, Т. Гарди, Дж. Елиот, В. Вулф и др. Традиции английской литературы были перенесены и на американскую литературу конца XIX - первой половины XX веков.
И.Р Гальперин писал, что термин «несобственно-прямая речь» применяется и к своеобразным способам передачи чужой речи..., и к авторскому изображению чувств, переживаний и мыслей персонажей» [1, с. 167]. В.А. Кухаренко считает, что она «отражает присутствие авторской точки зрения наряду с точкой зрения персонажа» [2, с. 126]. Важным является также то, что «текст, организованный преимущественно пространственной и временной точками зрения, не сопровождается сменой субъекта речи» [3, с. 236].
История изучения гендерных различий в речи уходит во вторую половину XX века. По определению М.А. Каратышовой, «гендер - это категория, описывающая совокупность норм поведения, ассоциируемого с лицами мужского и женского пола в данном обществе» [4 с. 1]. При этом гендер в большей степени является категорией социальной, а не биологической. А.В. Вандышева пишет о «гендерных доминантах сознания», оказывающих влияние на способ восприя-
тия действительности [5, с. 7]. Несовпадения в картинах мира мужчин и женщин привносят различия в их речевое поведение. Гендерный фактор является исключительно важной характеристикой личности. Он влияет как на понимание человеком собственного Я, так и на его восприятие другими людьми. В некотором смысле коммуникативное поведение человека также определяется гендером. В ходе исследования языковой репрезентации представителей обоих полов было установлено, что различия между мужской и женской речью присутствуют на всех уровнях языка: фонетическом, лексическом, грамматическом, синтаксическом и стилистическом. Определенные расхождения имеются также в тактиках ведения разговоров [6].
Современные исследования гендерных особенностей речи показывают, что среди различий мужской и женской речи следует отметить следующее. Женская речь характеризуется использованием большого количества аффективной лексики, слов с выраженной эмотивной коннотацией, вводных слов и конструкций. Также в женской речи присутствует значительное число модальных конструкций и эпитетов. С точки зрения синтаксиса речь женщин изобилует сложносочиненными предложениями и восклицательными конструкциями. Наконец, на стилистическом уровне в женском речевом поведении более часто встречаются формы вежливости, возвышенная лексика, оценочные высказывания. В целом высока образность речи, присутствует тенденция к описанию чувств и эмоций.
С другой стороны, мужская речь богата терминологической лексикой, абстрактными существительными и вводными словами, имеющими значение констатации. В речи мужчин чаще, чем в речи женщин, встречается сниженная и даже обесцененная лексика. Синтаксически мужская речь менее разнообразна, в ней преобладают более простые конструкции, повелительные предложения, призывающие к следованию советам или выполнению приказаний говорящего. В целом женская речь более экспрессивна, в ней больше интенсифицируется положительная оценка. Мужское речевое поведение более прямолинейно и агрессивно, с более выраженной отрицательной оценкой.
