CC BY
81
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2013. № 3
Т.А. Маряничева
МОТИВ АЛКОГОЛЬНОГО ОПЬЯНЕНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ В.С. ВЫСОЦКОГО
В статье рассматривается функционирование лексических единиц семантической сферы 'АЛКОГОЛЬ' в текстах В.С. Высоцкого, что позволяет выявить особенности восприятия мира личности (лирического героя и других персонажей) через «алкогольный фильтр». В этой связи особую значимость приобретает изучение сравнительных конструкций, в основе которых лежит проекция неалкогольных сфер на алкоголь.
Ключевые слова: идиолект, семантическая сфера, ключевые слова, проективные смыслы, картина мира.
The article considers the functioning of lexical units of the semantic sphere ALCOHOL in the texts of V.Vysotsky. It allows revealing features of personal world perception (of the persona and other characters), infiltrated by "alcohol filter". Thereby it's important to investigate comparative structures, based on the projections of nonalcoholic spheres on alcohol.
Key words: idiolect, semantic sphere, key words, projective sense, worldview.
1.1. Мотив алкогольного опьянения пронизывает творчество Владимира Семеновича Высоцкого насквозь — «с первых песен, где герой выпивает, буянит, засыпает, просыпается и снова выпивает, — до последнего предсмертного парафраза из Блока: "Мы тоже дети страшных лет России, безвременье вливает водку в нас"» [Аннинский, 2005: 179]. В мире, созданном песнями Высоцкого, пьют не только люди. Собственные пороки его герои приписывают и родившимся в их больном воображении сказочным персонажам (леший пьет-надирается1 в кафе — «От скучных шабашей»), и праздникам, которые отмечены ритуальными напитками (например, Новый год распивает шампанское, ожидая свой рейс в аэропорту Хабаровска — «Через десять лет»). В алкоголизме обвиняется правда («Притча о правде и лжи»), коньяком лирический герой поит музу и черта («Посещение Музы, или Песенка плагиатора»; «Про черта»), ни дня без стакана не может прожить судьба («Песня о Судьбе»). Дважды в злоупотреблении спиртным замечен и ветер: Волжский ветер, хмельной и вязкий, Шепчет в души одной подсказкой: Время
1 Здесь и далее тексты В.С. Высоцкого цит. по изд.: Высоцкий В.С. Собрание сочинений в одном томе. М., 2011. Орфография и пунктуация сохранены.
мало — торопись и не жди конца пути («Дуэт разлученных»); Окно скрипит фрамугой — То ветер перебрал, — Но он напрасно с вьюгой Победу пировал («Проделав брешь в затишье»).
1.2. Быт героев-пьяниц прописан Высоцким с пристальным вниманием к деталям. Неслучайно одно из современных исследований творческого наследия поэта называется «Высоцкий как энциклопедия советской жизни: Комментарий к песням поэта» [Крылов, Кулагин, 2010]. Из его текстов можно не только узнать названия алкогольных напитков и их заменителей, которые до сих пор пользуются спросом у наших граждан (Мы пили все, включая политуру — И лак, и клей, стараясь не взболтнуть. «Летела жизнь»), но и получить информацию о ценах на спиртное в советском обществе (Нас вместе переслали в порт Находку, Меня отпустят завтра, пустят завтра их, — Мы с ними встретились, как три рубля на водку, И разошлись как водка на троих. — «Мы вместе грабили одну и ту же хату»). Бутылка водки емкостью 0,5 л стоила тогда 2 руб. 87 коп. [Крылов, Кулагин, 2010]. Неоднократно встречающийся в текстах песен мотив «водка на троих» («Если б водка была на одного»; «Сколько лет, сколько лет»; «Мы вместе грабили одну и ту же хату»; «Давно в эпоху мрачного язычества») также требует исторического комментария. «Дворовый обычай распивать бутылку на троих повсеместно распространился после Постановления партии и правительства, изданного в декабре 1958 г. и запретившего торговлю спиртным в розлив в большинстве заведений общепита» [Крылов, Кулагин, 2010: 50].
1.3. Особый интерес, на наш взгляд, представляют эксплицированные в текстах песен причины пьянства, которыми герои Высоцкого прикрывают собственное слабоволие: Перед тем как приставать, пьет для куражу («Два письма»); Пью водку под орехи для потехи, Коньяк под плов с узбеками, по-ихнему — пилав («Летела жизнь»); Я как-то влил стакан вина для храбрости в Фортуну — С тех пор ни дня без стакана, еще ворчит она («Песня о судьбе»).
Созданные Высоцким персонажи с легкостью снимают с себя ответственность, перекладывая вину за свой образ жизни на неподдающиеся контролю человеческой воли обстоятельства. Отсюда и обилие в текстах песен страдательных и безличных конструкций. Подобный ход мысли остроумно назван Л. Аннинским «патентовано русским», т. е. не мы пьем водку, «ее в нас вливают» [Аннинский, 2005: 179]: Ну а если я средних масштабов — Что же делать мне, как же мне быть? Не могу игнорировать бабов, Не могу и спиртного не пить! («Если б я был физически слабым»); Ох, у соседа быстро пьют! И что не пить, когда дают? А что не петь, когда уют И не накладно («Смотрины»); Сколько я ни старался, Сколько я ни стремился — Все равно я спивался, Все равно я катился («У меня было сорок фамилий»).
Герои позволяют себе обманываться, продолжая убеждать себя и окружающих в целебно-волшебно-спасительной силе алкоголя. Особенно нелепо эти наивные представления о его пользе (см. ниже контексты 1-3) выглядят при сопоставлении ожиданий выпивающих с последствиями их веселья, гротескно изображенными автором (контексты 4-5): (1) Мне снятся крысы, хоботы и черти. Я гоню их прочь, стеная и браня, Но вместо них я вижу виночерпия: Выход есть — к исходу дня Вина! И прекратится толкотня, Виденья схлынут, сердце и предсердия Отпустят, и расплавится броня. «Две просьбы»; (2) А беду, черт возьми, Ты запей, задыми. И попробуй, еще раз садись на коня. Песня из к/ф «Вооружен и очень опасен»; (3) Друг подавал мне водку в стакане, Друг говорил, что это пройдет, Друг познакомил с Веркой по пьяне: Верка поможет, а водка спасет. Не помогли ни Верка, ни водка: С водки — похмелье, а с Верки — что взять! «Сыт я по горло, до подбородка»; (4) Еще б, я пил из горлышка с устатку и не емши, Но я, как стекло был, то есть, остекленевший. «Милицейский протокол»; (5) Сосед другую литру съел — И осовел, и опсовел, Он захотел, чтоб я попел, — Зря, что ль поили. «Смотрины»2.
Вера лирического героя в волшебную силу алкоголя осмеивается автором в «Песне-сказке про джинна». По мнению Г.Г. Хазагерова, «здесь трансформируется выражение "джинн из бутылки", и с самого начала насмешка направлена против джинна <...>, персонифицирующего идею пьянства с его ложным ощущением силы» [Хазагеров, 1998: 87]. Герой ждет от него чудес, на что джинн ему отвечает: Мы таким делам вовсе не обучены, — Кроме мордобитиев — никаких чудес! («Песня-сказка про джинна»). Образ джинна создан автором так, что комично выглядит и его речевое поведение: «... из его слов выходит, что мордобитие для него чудо. Да и в быту он не всемогущ: супротив милиции он ничего не смог» [Хазагеров: там же].
Анализ контекстов, содержащих в себе единицы лексико-семантической сферы 'АЛКОГОЛЬ', позволяет выявить еще такую причину употребления героями спиртного, которая в текстах не эксплицирована. Для персонажей Высоцкого распитие спиртных напитков — это почти всегда условие коммуникации. Коммуникация человека с человеком, коммуникация человека со сверхъестественными силами, коммуникация человека с самим собой. Это попытка объединения людей, разъединенных в обычной, «трезвой» жизни, это попытка преодоления экзистенциального одиночества (Но лучше — с
2 Представленная в контексте 5 песня «Смотрины» заслуживает отдельного рассмотрения, потому что описанное в ней застолье становится для лирического героя и окружающих его людей своеобразным экзаменом на человечность. Наблюдая за остальными гостями, которые потеряли человеческий облик и всё хорошее в себе доистребили, герой задумывается: А с кем я завтра выпью Из тех, с которыми я пью сейчас?
чертом, чем с самим собой). По наблюдению Д.Н. Курилова, пьянство в песнях поэта всегда неотрывно от дружбы. В наш тесный круг не каждый попадал... — пел ранний Высоцкий. «Соответственно, не каждому и наливали: Его привел с собою и сказал: "со мною он — нальем ему, ребята!". Не оправдать это доверие—тяжкий грех. Дважды Высоцкий напрямую связывал его с вероломным предательством ("Песня про стукача", "Попутчик")» [Курилов, 1999: 258].
Стакан водки становится у Высоцкого хорошим поводом для разговора по душам: А хочешь просто говорить — Садись со мной и будем пить, — Мы все с тобой обсудим и решим («Я в деле»). В пивной героями обсуждаются и злободневные проблемы, как, например, в песне «Антисемиты».
Контекст Нет, жить можно, жить нужно и — много: Пить, страдать, ревновать и любить, — Не тащиться по жизни убого — А дышать ею, петь ее, пить! («День на редкость—тепло и не тает...») свидетельствует о том, что винопитие воспринимается героем как неотъемлемая часть насыщенной, полноценной жизни. Существуют и другие контексты, где глаголы «пить» и «петь» также выступают в паре. В одном из них нарочитое сталкивание этих лексем создает комический эффект: запел и запил от любви к науке («Случай»). Другие контексты говорят о том, что алкоголь, возможно, необходим герою для самовыражения: В тот вечер я не пил, не пел — Я на нее вовсю глядел, Как смотрят дети, как смотрят дети («Тот, кто раньше с нею был»); Я рос как вся дворовая шпана — Мы пили водку, пели песни ночью («Про Сережку Фомина»).
2.1. Анализ текстов песен и стихотворений Владимира Высоцкого показал, что ядром семантической сферы 'АЛКОГОЛЬ' в его идиолекте являются существительные и глаголы. Прилагательные и наречия с семой 'алкоголь' в исследуемых текстах встречаются реже.
Большое количество представленных в конкордансе контекстов употребления субстантивов «вино» и «водка» служит, на наш взгляд, основанием для отнесения данных лексем к разряду ключевых слов идиолекта. Ключевыми в концепции А. Вежбицкой называются «слова, особенно важные и показательные для отдельно взятой культуры», «центральные точки, вокруг которых организованы целые области культуры» [Вежбицкая, 1999: 282].
Субстантивы вино и водка по лексико-грамматическому статусу относятся к разряду вещественных, а по семиотическому — к именам предметным (конкретным), поскольку за ними стоят фрагменты физического, материального, а не умопостигаемого мира. Любой конкретный субстантив («денотатив») представляет собой инструмент обобщения дискретных явлений действительности, создающий существующий только в сознании класс предметов («береза вообще») [Чернейко, 2010: 55]. Важно при этом, что с означающим конкретного
знака связан перцептивный образ стоящего за ним фрагмента действительности. Следует отметить, что повседневный опыт социума вносит свои коррективы в логико-грамматическую классификацию имен. Напитки, будучи веществами (недискретной субстанцией), воспринимаются как дискретные предметы, с которыми грамматически связана идея счетности (Купи два пива и одно вино), по сугубо «житейской» причине — они разлиты в емкости (бутылки, банки).
Одним из важных системно-языковых параметров конкретного имени, выделяемых Л.О. Чернейко, является перевес семантического компонента над прагматическим, логического над сублогическим [Чернейко, 2010: 55]. Но именно эта насыщенность конкретностью, проистекающая из эмпирической постигаемости, наглядности качеств и свойств прототипов конкретных имен, во многом определяет особенности их речевого поведения. Анализ сочетаемости ключевых конкретных имен позволяет увидеть их надвещные смыслы и их символику в идиолекте личности, что является важной частью лингвистического анализа поэтического мира автора. О.Г. Ревзина пишет об «огромном когнитивном потенциале» конкретной лексики, потому что она «метонимически сообщает о ситуациях, в которых может присутствовать называемый ею объект, и о личности в плане ее соотнесенности с предметным миром» [Ревзина, 2009: 258]. Кроме того, «позиция наблюдателя как отношение к вещи, предмету, проявляющееся в выборе для них имени или предиката к имени, чаще всего манифестирует его расположение духа, т. е. состояние личности» [Чернейко, 1996: 64].
Анализ контекстов с субстантивом «водка» многое проясняет в понимании особенностей мировосприятия В.С. Высоцкого, обусловливающего особенности его идиолекта. В ряде песен это существительное является средством противопоставления героев, способных на поступки, и героев, вся жизнь которых проходит за распитием спиртных напитков: Вы водочку здесь буздыряете Большими-большими глотками, А он себя шьет — понимаете, — большими-большими стежками («Пока вы здесь в ванночке с кафелем»); Я полжизни отдал за тебя, подлеца, — А ты жизнь прожигаешь, иуда! А винтовку тебе, а послать тебя в бой?! А ты водку тут хлещешь со мною! («Случай в ресторане»); Ну так что же, — сказал, захмелев, капитан, — Водку пьешь ты красиво, однако. А видал ты вблизи пулемет или танк? А ходил ли ты, скажем, в атаку? («Случай в ресторане»).
В идиолекте Высоцкого водка выступает в роли неизменной спутницы лирического героя: этот напиток сопровождает его во всех перемещениях в пространстве (чемодан мой от водки ломится. «Попутчик»). Меняются обстоятельства и обстановка, сменяют друг друга лица, окружающие героя, — водка остается неизменной. Для
сохранения душевного равновесия в нестабильном мире человеку необходимо какое-то постоянство. В текстах Высоцкого именно водка выступает в роли стабилизирующего фактора жизни. Водка — то, что есть всегда и везде (в деревне и в городе, в СССР и за рубежом).
В текстах Высоцкого водка не статична, она постоянно находится в движении, перемещается вместе с героем. Ее берут с собой в поездки по стране («Попутчик»), ее берут за границу («Случай на таможне»), часто водку привозят в подарок («Поездка в город»). Герои не только пьют сами, они еще и подносят другим (Куму — водки литра два, — пущай зальется; Тестю — водки ереванского разлива. «Поездка в город»). Водка часто лежит в основе взаимодействия героев. Подчеркивая массовый характер алкогольного бедствия, Высоцкий изображает пьяную Русь. «И пьяная Русь у него — это уж, конечно, не умиление, не любование, а настоящий плач от горя настоящего. Это — знание пьянства уже не как богатырства какого-то, а как безобразия, бедствия народного и страшного греха» [Карякин, 2004: 41].
2.1. Характерной чертой идиолекта В. Высоцкого является взаимодействие алкогольной и неалкогольной семантической сфер, которое особо отчетливо проявляется при анализе сравнительных оборотов. Рассмотрим встречающиеся в идиолекте примеры сравнений в свете концепции метафоры М. Блэка, согласно которой каждое метафорическое суждение имеет два субъекта — основной и вспомогательный. Механизм возникновения метафоры заключается в том, что «к главному субъекту прилагается система "ассоциируемых аппликаций", связанных со вспомогательным субъектом» [Блэк, 1990: 171]. Применив концепцию интерактивности метафоры Блэка к сравнениям, можно отметить, что хотя в сравнении и отсутствует взаимодействие смыслов основного и вспомогательного субъектов, присущее метафоре, тем не менее присутствует проекция познаваемого явления действительности, основного на вспомогательное, предикаты которого его и обслуживают. В сравнительном обороте языковым посредником односторонней проекции ^осн ^ Sвсп) очень часто является тот глагол (или прилагательное), который входит в зону сочетаемости имен основного и вспомогательного субъектов сравнения [Чернейко, 2007]. Например, в выражении верчусь, как белка в колесе глагол вертеться входит в зону сочетаемости и имени лица (как правило, женщины — жена, женщина, хозяйка), так и имени животного «белка», которое в русской культуре выступает как стандартный (прототипический) агенс данного действия и ситуации в целом в ее аксиологической интерпретации [Чернейко, 2012]. Наличие стандартного носителя проецируемого свойства основного субъекта является препятствием к взаимообратимости субъектов сравнения (ср.: трава мягкая, как шелк, но *шелк мягкий, как трава).
Исследование семантического взаимодействия субъектов сравнения (в частности их обратимости-необратимости) высвечивает сложившуюся систему ценностей языковой личности. В художественном идиолекте ментальный акт сравнения, в основе которого лежит проекция менее известного или неявного на более известное или очевидное, высвечивает жизненно значимые ориентиры. В текстах В. Высоцкого представлены проекции различных ситуаций обыденной жизни на алкогольную сферу (вещество, состояние опьянения или его проявления), например: Нас вместе переслали в порт Находку, Меня отпустят завтра, пустят завтра их, — Мы с ними встретились, как три рубля на водку, И разошлись как водка на троих («Мы вместе грабили одну и ту же хату»); Ой, Вань, гляди, какие клоуны! Рот — хоть завязочки пришей... Ой, до чего, Вань, размалеваны, И голос — как у алкашей («Диалог у телевизора»); Сейчас, как в вытрезвителе ханыгу, Разденут — стыд и срам — при всех святых... («Инструкция перед поездкой за рубеж, или полчаса в месткоме»); В дом заходишь как Все равно в кабак, А народишко — Каждый третий — враг («Очи черные»).
Следует отметить, что проекции алкогольной сферы на неалкогольную менее информативны, чем проекции неалкогольной сферы на алкогольную, которая в этом случае является точкой отсчета, привычной мерой всего и вся, что свидетельствует о трансформации норм повседневной жизни либо лирического героя, либо окружающих его персонажей.
Индивидуально-авторские сравнения необходимы автору для создания иронических образов героев с кругозором от ларька до нашей бакалеи («Разные интеллекты»). Жизнь «в нетрезвости» стала для них нормой, поэтому они и проецируют на нее все остальные события. Данное речевое поведение, при котором лексика семантической сферы 'АЛКОГОЛЬ' выступает в качестве объекта сравнения, позволяет автору изобразить своих героев в предлагаемых алкоголем обстоятельствах как людей, этими обстоятельствами и ограниченных, и ограничивающихся. Автор иронически подчеркивает, что водка становится для них мерой всех вещей (в данном случае оценкой их благосостояния), что подтверждает и следующий контекст: У них денег — куры не клюют, А у нас — на водку не хватает («Песня завистника»). Даже происходящее на шахматной доске становится герою ближе и понятнее после того, как он переводит события в термины алкогольной сферы: Все следил, чтоб не было промашки, Вспоминал все повара в тоске. Эх, сменить бы пешки на рюмашки — Живо б прояснилось на доске! Вижу, он нацеливает вилку — Хочет есть, — и я бы съел ферзя... Под такой бы закусь — да бутылку! Но во время матча пить нельзя («Честь шахматной короны»). 174
2.2. Подобные проекции алкогольной темы на неалкогольные и наоборот присущи русской культуре в целом. Алкогольная лексика в качестве средства создания эффекта обманутого ожидания часто используется в газетных заголовках (Трезвая голове?; Кофе все-таки вреден или полезен? Пьем по-черному4). В терминах алкогольной сферы реальные люди (герои интервью) и персонажи литературных произведений пытаются осмыслить и охарактеризовать свою жизнь, передать свое душевное состояние: Оказался в полном тупике, мне стало незачем жить. Я весь себя испил, у меня душа, как губка дырявая (Житие Петра Мамонова // Медведь. 2007. Май. С. 91); Ибо жизнь человеческая не есть ли минутное окосение души? и затмение души тоже. Мы все как бы пьяны, только каждый по-своему, один выпил больше, другой меньше. И на кого как действует: один смеется в глаза этому миру, а другой плачет на груди этого мира. Одного уже вытошнило, и ему хорошо, а другого еще только начинает тошнить (В. Ерофеев. «Москва — Петушки»); Похмелье, плохая погода — они не только в моем теле, не только в природе. Они в душе моей. Это у души трясутся руки и подгибаются ноги. Это у нее мутно в голове и ее тошнит (А. Иванов «Географ глобус пропил»); ... и когда уже все потеряно, пропито, главное — пропита до дна душа... вдруг эта девочка: худенькая, упрямая, молчит почти целый день (Д. Рубина. «На солнечной стороне улицы»). Уже при передаче внутренней речи ребенка, Дина Рубина использует эпитет пьяный зуб (= шатающийся зуб), одним прилагательным охарактеризовав среду, в которой растет эта девочка: Наконец она села, потрогала щеку, распухшую губу и пьяный зуб. Покачала его немного грязным пальцем, попробовала потянуть, но решила оставить этой огромной важности дело на завтра (Д. Рубина «На солнечной стороне улицы»).
Л.О. Чернейко отмечает характерное для современного русского языка расширение употребления прилагательного пьяный, приводя в пример следующий диалог: На Молотова сворачиваешь, там такая дорога пьяная. — ? — Извилистая (пассажир таксисту) [Чернейко, 2012: 25].
2.3. Отличительной чертой поэтики Высоцкого, которая легко просматривается и на примере анализа лексики с семой 'алкоголь', является актуализация прямого значения фразеологических единиц. В качестве примера можно привести песню «Про черта», когда обы-грывается выражение «напиться до чертиков». По подобной модели построена и «Песня-сказка про джинна», о которой уже говорилось выше. Создание каламбуров посредством обыгрывания устойчивых выражений мы находим и в приводимых ниже контекстах. В основании
3 Название статьи о профессоре бизнес-школы IMD Филе Розенцвейге и его книге «Эффект ореола» см.: СВОЙБИЗНЕС. 2009. Январь. С. 42.
4 Российская газета. 2008. 25 дек. С. 23.
всех этих языковых конструкций лежат разные механизмы (подробно об этом см. в [Чернейко, 2012]), но мы укажем лишь на некоторые:
1) наложение смыслов: Как в агонии бродит Золотое вино («Оплавляются свечи на старинный паркет»);
2) контаминация: И многих помня с водкой пополам («Случай»);
3) детерминологизация термина, возникшая в результате употребления превосходной степени прилагательного: И теперь я проснулся от длительной спячки, От кошмарных ночей — и вот снова дышу, — Я очнулся от белой-пребелой горячки—В ожидании следующей снова пишу («Про меня говорят: он, конечно, не гений»);
4) парадокс: Еще б я пил из горлышка с устатку и не емши, Но я, как стекло был (= трезвый), то есть, остекленевший (= очень пьяный) («Милицейский протокол»);.
5) общность предиката сидеть: Что с ним стало? Может быть, он в тюряге мается, — Чем в бутылке, лучше уж в Бутырке посидеть («Песня-сказка про джинна»);
6) паронимическая аттракция: Давайте выпьем за тех, кто в МУРе («День рождения лейтенанта милиции в ресторане "Берлин"»);
7) обыгрывание прецедентного текста: И ты, Нелегкая, маманя, На-ка истину в стакане, больно нервная! («Две судьбы»).
Подобный прием исследователями назван деформацией идиом — их «взрыванием» [Хазагеров, 1998: 88]. Но необходимо отметить, что языковая игра здесь является не только средством придания тексту экспрессивности. «Каламбуры Высоцкого всегда мотивированы языковой личностью. Более того, эти каламбуры отражают драму языковой личности, не комедию, а именно драму столкновения этой личности, обычно культурно, а иногда и умственно обделенной (духовно «голого и небогатого человека») с языком и культурой» [Хазагеров, 1998: 89].
3.1. В исследуемом идиолекте встречаются следующие глаголы-наименования процессов употребления алкогольных напитков: буздырять, вливать, выпивать, добавлять, загудеть, залить(ся), запить, надираться, налить, напиваться, огреть, отпить, перебрать, перелить, перепить(ся), пировать, пить, подливать, похмелить(ся), припасть, промочить, пропить(ся), протрезветь, пьянеть, пьянить, распить, спиваться, хлебать, хлестать, хмелеть. По наблюдению А.Г. Бойченко, большинство лексем, характеризующих процесс употребления алкоголя в русском языке, выражают это значение метафорически. Используются в основном средства разговорного, просторечного или грубо просторечного пластов лексики, что может свидетельствовать, на ее взгляд, о том, что для русского человека вкусовые ощущения алкогольных напитков представляются несущественными. Гораздо важнее совместность их распития [Бой-ченко, 2009]. Это отчетливо просматривается и на примере текстов Высоцкого (например, мотив «водки на троих»). 176
Однако в анализируемом идиолекте наиболее часто употребляемым является стилистически нейтральный глагол «пить» в значении 'употреблять спиртное, пьянствовать'.
Исследователи идиостиля В. Высоцкого сходятся во мнении о том, что использование в текстах приема градации и рядов однородных членов является яркой особенностью поэтического мира мастера. Подобное «накопление в стихе понятий, семантически близких или сближаемых авторской волей» С.М. Шаулов называет «своеобразной погоней за обозначаемым смыслом» [Шаулов, 1999: 38]. Можно констатировать, что глаголы семантической сферы 'АЛКОГОЛЬ' также часто входят в состав подобных синонимических рядов: Сколько я ни старался, Сколько я ни стремился — Все равно я спивался, Все равно я катился («У меня было сорок фамилий»); Пока леший пил-надирался в кафе («От скучных шабашей»); Нет, жить можно, жить нужно и — много: Пить, страдать, ревновать и любить, — Не тащиться по жизни убого — А дышать ею, петь ее, пить! («День на редкость — тепло и не тает...») и др.
Интересующие нас глаголы часто встречаются в составе ряда однородных членов, это может свидетельствовать о том, что для героев Высоцкого употребление алкоголя не является самоцелью. Алкоголь становится для них лишь частью их жизни, в некоторых контекстах становится символом полноты жизни, однако мотив винопития как проявления полнокровной жизни не является индивидуально-авторским.
Выводы. Несмотря на существование большого количества работ, посвященных рассмотрению различных аспектов творчества В.С. Высоцкого, важно, по нашему мнению, исследование мотива алкогольного опьянения, широко и разнообразно представленного в различные периоды творчества поэта. Анализ контекстов позволяет выявить причины пьянства героев. Они пьют для храбрости, для куражу, для потехи, пьют, потому что верят в целебную силу алкоголя. Необходимо отметить, что пьянство для персонажей Высоцкого — это почти всегда условие коммуникации, попытка преодоления одиночества. Винопитие часто воспринимается героями как неотъемлемая часть полноценной жизни. Конкретные субстантивы «вино» и «водка» являются ключевыми словами данного идиолекта. Существительное «водка» часто лежит в основе противопоставления героев, способных совершать поступки, и героев, вся жизнь которых проходит в нетрезвости.
В идиолекте В.С. Высоцкого водка выступает в роли неизменной спутницы лирического героя и/или окружающих его персонажей, являясь стабилизирующим фактором их жизни. Для текстов песен Высоцкого характерны проекции алкогольной сферы жизни на другие сферы. Однако гораздо больше информации содержат нетривиальные проекции других сфер жизни героев на алкоголь, что
позволяет сделать вывод о взгляде на жизнь через каплю спиртного, через «водочный фильтр».
Отличительной чертой поэтики Высоцкого является реализация прямого значения фразеологических единиц, вызывающая сложное взаимодействие смыслов, от наложения до столкновения. Глаголы, содержащие сему 'алкоголь', часто выступают в пассивных и безличных конструкциях, что позволяет субъекту пития снять с себя ответственность за свою судьбу. Проведенный анализ показал, что единицы лексико-семантической сферы 'АЛКОГОЛЬ' в идиолекте В.С. Высоцкого не только отсылают читателя к внеязыковым советским реалиям, но и служат средством создания образов и лирического героя, и обстоящих его персонажей, позволяя моделировать один из важных фрагментов картины мира поэта.
Список литературы
Аннинский Л.А. Барды. Иркутск, 2005.
Блэк М. Метафора // Теория метафоры. М., 1990.
Бойченко А.Г. Репрезентация концепта «питие» в русской языковой картине
мира: Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. Абакан, 2009. Вежбицкая А. Семантические универсалии и описание языков. М., 1999. Высоцкий В.С. Собрание сочинений в одном томе. М., 2011. Карякин Ю. Комментарии // Высоцкий В.С. Я, конечно, вернусь: Стихотворения, песни, проза. М., 2004. Крылов А.Е., Кулагин А.В. Высоцкий как энциклопедия советской жизни:
Комментарий к песням поэта. М., 2010. Курилов Д.Н. «Карнавальные баллады» Галича и Высоцкого// Мир Высоцкого: Исследования и материалы. Вып. III. Т. 1 / Сост. А.Е. Крылов и В.Ф. Щербакова. М., 1999. Ревзина О.Г. Безмерная Цветаева. М., 2009.
ХазагеровГ.Г. Две черты поэтики В. Высоцкого // Мир Высоцкого: Исследования и материалы. Вып. II. М., 1998. Чернейко Л.О. Лингвофилософский анализ абстрактного имени. М., 2010. Чернейко Л.О. Позиция наблюдателя в художественном тексте как импли-катура метафорической номинации // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 1996. № 1.
Чернейко Л.О. Синтагматический ассоциат, как текстопорождающий фактор детской речи // Проблемы онтолингвистики — 2007. Материалы международной конференции. СПб., 2007. Чернейко Л.О. Асимметричный языковой знак в речи: к вопросу о взаимодействии смыслов в разных условиях их реализации // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2012. № 2. Шаулов С.М. «Высоцкое» барокко // Мир Высоцкого: Исследования и материалы. Вып. III. Т. 1 / Сост. А.Е. Крылов и В.Ф. Щербакова. М., 1999.
Сведения об авторе: Маряничева Татьяна Андреевна, аспирант кафедры русского языка филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: maryanichka@ rambler.ru
