CC BY
27
С.В. Бахрушин
МОСКОВСКАЯ ГОРОДСКАЯ ДУМА1
Новая дума, создавшаяся из общественных групп, до тех пор не участвовавших в муниципальном деле, представляла из себя (а иначе не могло быть) резкое различие с прежней цензовой думой. Достаточно сказать, что из 200 гласных, избранных летом 1917 г.2, только человек 25 принадлежало предшествующему составу думы и управы. По своему национальному составу она была необычайно пестра. Дореволюционное законодательство ревниво охраняло национальную чистоту городских управлений. Теперь политические партии, наперерыв стремились привлечь на свою сторону инородческие группы населения Москвы, торопились ввести в состав думы отдельных представителей татар, поляков, армян. Но самую крупную инородческую группу по понятным причинам составили евреи, изначала принимавшие деятельное участие в работе революционных партий. Среди гласных-социалистов евреев было около 20% [...]
В культурном отношении демократическая дума представляла собой, как и можно было ожидать, значительный шаг назад. Это общее понижение культурного уровня бросалось в глаза с первого взгляда. Во главе комиссии по составлению обязательных постановлений, в которой при прежних составах думы работали все силы московской адвокатуры, которая некогда имела в своем составе таких тонких и образованных юристов, как С. А. Муромцев или Н.В. Тесленко.., оказался полуграмотный бухгалтер, который с трудом разбирался в наскоро испеченных под его руководством постановлениях. Председателем комиссии по техническим сооружениям, объединявшей прежде в своей среде выдающихся профессоров и техников, был избран простой слесарь. На место известного московского педагога А.Д. Алферова председательское место в училищной комиссии заняла серенькая учительница. В то время как в числе 34 гласных по списку [партии] народной свободы, насчитывалось 10 профессоров и преподавателей высших учебных заведений, 2 директора больших и известных в Москве учебных заведений, в том числе члены московской адвокатуры В.А. Маклаков, Н.В. Тесленко, наконец, такие
теоретики муниципального дела, как Н.Н. Авинов и С.В. Сперанский, на 167 представителей социалистических партий приходилось только 4 преподавателя высших учебных заведений и несколько мелких присяжных поверенных [...] По-видимому, они чувствовали недостаточность образовательного ценза своих членов и чтобы сгладить впечатление, те из социалистов, которые вообще окончили какое-нибудь учебное заведение в России или за границей, отмечали в списках ([...] «кандидатами» соответствующих наук или докторами иностранных университетов), рассчитанными на невежественность избирателей. Зато в их составе было более 25 человек рабочих и низших служащих. Среди этих рабочих были некоторые вполне развитые люди, и я вспоминаю до сих пор с величайшим уважением члена социал-демократической фракции (меньшевиков) печатника [А.Б.] Романова, хорошего оратора, выступавшего всегда умно, убежденно и с тактом; но большинство из них мало было подготовлено к ответственной работе, лежавшей перед ними. В частности, самое печальное впечатление производил стоявший чуть ли не во главе социал-революционного списка слесарь [А.В.] Владимиров, человек тупой и бестолковый. Общее понижение культурного уровня [думы] нашло себе наглядное выражение в ее внешнем облике. Добрые традиции и благообразия, и чистоплотности заменились неряшливой распущенностью, характерной для людей средней интеллигентности: табачный дым, окурки на полу, косоворотки и блузы - все это придавало думским заседаниям колорит университетских студенческих вечеринок [...] Но если новая дума не блистала культурным уровнем своих членов, то она могла гордиться их политическим прошлым. В нее вошли заслуженные борцы за революционное дело, работники партийных комитетов, уже много лет числившиеся в партии, как А.В. Гедеоновский, милый и несказанно нелепый старичок, бывший, по словам официального документа, «в революционной работе с 1878 года, в партии со времени ее основания», ветераны революции, редакторы подпольных социалистических журналов, защитники на политических процессах, эмигранты, хлынувшие обратно в Россию при первых вестях о перевороте, тюремные сидельцы, мученики своих идей, вырвавшиеся из тюрем или вернувшиеся из ссылки и вынесенные из своих мест заключения необычайно смелым социальным настроением, младенчески ясным пониманием момента и пленительным по своей широте, хотя и сумбурным по существу миросозерцанием. Люди, свободные от всяких сомнений, жестокие в своей последовательности и беспощадные в своей непогрешимости. В списках гласных у партии социалистов-революционеров имелась, например, некая Анастасия Алексеевна Биценко3, уже немолодая женщина лет сорока, социальное положение которой определялось красноречиво и кратко: «по делу Сахарова» (террористический акт) осуждена на бессрочную каторгу. Это немного напо-
минает анекдот об анкете, в которой под той же рубрикой «социальное положение» значилось «пьяница».
Одной из демократических новинок демократической думы было присутствие в ней женщин. Принципиально, такое допущение женщин к муниципальному делу, не может встретить серьезных возражений, и равноправие полов в этой области было провозглашено всеми без исключения партиями, соревновавшимися между собой на выборах [...] В момент революции женщины заполнили все сферы политической и общественной деятельности страны. В новой думе их было 12 человек, все принадлежавшие к социалистическим партиям. Среди них были хорошие ораторы. От социалистов-революционеров с большой страстностью выступала Лидия Арманд, теософка, с одинаковой искренностью искавшая в премудрости индусского богословия и в упрощенных лозунгах русского социализма удовлетворения запросов своей увлекающейся и слегка сентиментальной души. Ее горячие, почти истерические речи производили впечатление. Н.И. Астрову нравилась ее изысканность и цветистые метафоры - женственному складу его натуры были близки свойства женского вкуса и женского творчества. Полной противоположностью ей была оратор социал-демократической партии - Софья Моисеевна Зарецкая - грузная, мужеподобная еврейка, говорившая зычно и внушительно, точно била топором по стене. Фракция большевиков могла гордиться присутствием в ее среде Инессы Арманд, приехавшей вместе с Лениным в «запломбированном» вагоне. Ее появление на скамьях крайне левой произвело фурор. Я, впрочем, плохо ее разглядел - я сидел слишком вправо от нее. Из других гласных-женщин обращала на себя внимание принадлежавшая к социалистам-революционерам Е.П. Пешкова, первая жена писателя Максима Горького, не порывавшая с ним дружеских отношений и после его вторичного брака. Для меня всегда было тайной, как эта изящная, милая и умная женщина, могла увлечься таким грубым и самовлюбленным человеком, каким был Горький. Но он имел, очевидно, какое-то свойство, которое привлекало к нему женственные натуры. Его вторая жена, актриса [М.Ф.] Андреева, - воплощение того, кого немцы называли «das ewig weibliche», бросила для него семью и детей и порвала с высшими кругами общества, к которому принадлежала по первому своему мужу Желябужскому. Е.П. Пешкова продолжала переписываться с изменившим ей супругом-писателем. При приездах в Москву он останавливался у нее, и ее квартира служила ему местом свидания с общественными деятелями старой столицы.
В заключение надо отметить, что состав новой думы был в общем моложе прежних составов. Дореволюционное городское положение устанавливало 25-летний возрастной ценз для гласных. В наше время думали, что участие в общественной работе требует повышенного общего умственного и духовного развития, которым обладает лишь человек, физически взрослый, с выработав-162
шимся мировоззрением и привлечение к делу молодежи в том возрасте, когда она еще нуждается в руководстве со стороны старших, не считалось целесообразным. На практике раньше 30 лет в думу попадали в виде исключения. Случаи, когда гласным становился молодой человек тотчас по достижении 25-летнего возраста, могут быть перечислены по пальцам. За время моего пребывания в думе в возрасте 25 лет были избраны в 1908 г. автор этих записок, а в 1917 г. Павел Афанасьевич Бурышкин. Из других молодых гласных могу назвать Сергея Николаевича Третьякова, которому было 26 лет, когда он удостоился в первый раз избрания. Легко заметить, что все это были носители громких московских фамилий, которые от своих отцов унаследовали общественное доверие и престиж. [...] Революционный закон в угоду социалистическим воззрениям понизил ценз до 21 года и в новой думе было потому 24 гласных моложе 30 лет, но из них некоторые моложе традиционных 25 лет. Мне пришлось столкнуться в комиссионной работе с двумя очень юными социал-революционерами, из которых один был студент 21 года от роду. Они совершенно терялись в условиях серьезной работы и их смущение в тех случаях, когда им приходилось принимать самостоятельное решение, бывало забавно. Я, впрочем, вспоминал, что в свое время, вступив в состав гласных в возрасте старше их в условиях гораздо более благоприятных и с хорошей подготовкой, я чувствовал себя первое время слишком молодым для ответственной работы и не удивлялся поэтому застенчивой робости этих юнцов.
В партийном отношении демократическая дума в двух третях своего состава была составлена, как сказано выше, из представителей социал-революционной партии, которые призваны были направлять общую политику московского городского управления в ответственные мирные месяцы 1917 г. Оглядываясь на общую массу думских социалистов-революционеров, я должен сказать, что это были по большей части, очень милые и безобидные люди, но безнадежно серые и лишенные дарования. По существу своему, мелкие обыватели мещанского типа, с очень маленькими запросами и узкими интересами, они с чисто мещанской наивностью уверовали в догму доморощенного социализма, критически разобраться в которой им мешал недостаток общего развития и образования. Горожане, не знавшие условий деревенской жизни, они простодушно верили в возможность безболезненного проведения в жизнь принципа «земли и воли», и были искренно огорчены при первых известиях об аграрных беспорядках. Сентиментально любя «народ», знакомый им в сущности больше по книжкам из городских читален, они, впрочем, легко примирялись с чинимыми этим народом насилиями и жестокостью, поскольку они происходили заглазно и не затрагивали их самих непосредственно. Практически этих мелких московских обывателей интересовал только один вопрос - квартирная плата, которую они по мере роста дороговизны, все с большим трудом сколачивали из своих скудных заработков
и у них был один социальный враг - домохозяин, в лице которого для них воплощалось представление о ненавистном буржуе, эксплуататоре трудящихся масс. В момент большевистского переворота они растерялись совершенно, и в том конспиративном заседании городской думы, которое было созвано тотчас после переворота, они являли собою жалкую картину сереньких трусливых обывателей, охваченных паникой. В муниципальной работе они не проявляли ни смелости, ни вообще способности к творчеству: у них были готовые шаблоны, которым они следовали с известной осторожностью. Но всякое уклонение от общепринятых норм, всякая новая мысль, не предусмотренная кодексом социалистической премудрости, их поражали и пугали. Даже при проведении в жизнь принципов своей собственной партии, они были и нерешительны, и половинчаты. Стоит взглянуть на их муниципальную программу, чтоб убедиться в радикальности их общих построений и в неуверенной робости их практических предположений. Такова, например, их земельная программа. Они как будто предвидели возможность муниципализации городских земель, но не решались провозгласить этот лозунг и благоразумно откладывали ad calendas graecas его приложение к жизни; пока они предлагали различные ограничения прав собственности, вроде временного запрещения сделок на землю, которые неизбежно должны были, не разрешая вопроса в корне, отразиться самым разорительным образом на домовладельце и на городском строительстве. Даже в основном пункте своей муниципальной программы, в квартирном вопросе, они оказались благоразумно-нерешительными. Они не додумались до муниципализации домов. Может быть, со свойственной мещанской скопидомной психологии, они отдавали себе отчет в невыгодности брать на себя расходы по домовладению, но зато с беспримерной наивностью, они хотели ограничить квартирную плату в такой мере, что в некоторых случаях она не покрывала чистых расходов по дому. Иначе говоря, мечтали возложить на домохозяина в порядке принудительной благотворительности содержание на свой счет своих квартирантов. В этой двойственности всей муниципальной политики эсеров выражалась основная черта их социальной физиономии: наивная широта заимствованных из подпольных брошюр общих идей и мещанская узость их собственного маленького «я». Один из моих друзей, сравнивая эсеров с большевиками, дал им злую, но справедливую характеристику. Он отдавал предпочтение большевикам: «Эти, по крайней мере, - говорил он, - откровенно и прямо грабят, а эсер беседует с вами любезно и ласково, а глянь, после разговора с ним, кошелек пропал из кармана». В муниципальных делах эсеры выражали совершенно естественно очень большую неопытность и отсутствие кругозора и знаний. Неопытность выражалась не только в фактической неосведомленности о городских делах, но и в незнании самой техники работы. Заседания новых комиссий производили жалкое впечатление. Вы-164
двинутый господствующей партией на должность члена управы для заведования училищным отделением [С.Т.] Шацкий, хороший, хотя и слишком самонадеянный педагог, однако совершенно неспособный приложить свой маленький педагогический опыт к широкому масштабу городской школы, беспомощно носился со своими малограмотными проектами реорганизации всего школьного дела в Москве. Училищная комиссия также беспомощно топталась на одном месте, тратя время на тщетные словопрения [.]
Свою неопытность многие из эсеров сознавали. Они довольно охотно готовы были учиться у нас, поскольку дело шло об информации, и прислушивались к нашим объяснениям [...] Там, где дело шло о непосредственной практической работе, эсеры невольно попадали в зависимость от более образованного и опытного в муниципальных делах буржуазного меньшинства; иначе говоря, безгрешные угодники социализма необходимо должны были входить в греховное соприкосновение с демонами капитализма. Это делало их необычайно подозрительными и упорными в тех случаях, где дело касалось принципиальных разногласий. Недостаточно развитые, чтобы сознательно относиться к разработанным ими вопросам, они тупо держались буквы, даже там, где они ее не понимали [. ] «Мы отлично понимаем, что Сергей Владимирович прав, но мы не могли высказаться из соображений партийной дисциплины» [говорил один из эсеров о протесте С.В. Бахрушина на комиссионный проект. - В.Ш.]. Так, из «соображений партийной дисциплины» эсеры жертвовали и правдой, и здравым смыслом. Всегда и везде они оставались социалистами, меньше всего были они государственными деятелями. В своем беспомощном стремлении высоко держать знамя социализма, усердно отмежевываясь от буржуазных группировок, они боялись отделиться от прочих своих собратьев. Полемизируя слегка с крайними течениями социалистической мысли, они все-таки чувствовали себя со всеми ее представителями одной великой семьей, объединенных одной религией Маркса и культом его «Капитала». В ответственный момент они вспоминали, что в конце концов все эти большевики, объединенцы, левые эсеры - поклонники единого для всех социалистов божества, последователи единого социалистического закона Божия. Их сердца бились в унисон, и подобно какой-нибудь сентиментальной барыне-крепостнице, мечтавшей о Жан-Жаке Руссо среди крепостных мужиков и дворни, эти милые и славные люди слабохарактерно закрывали глаза на жестокую социалистическую действительность.
Фактически, они не решались не только порвать с крайними партиями, но нередко шли на поводу у них. Предложения большевиков, в которых в слабой еще мере намечались будущие пункты их социальной программы не только передавались [. ] в комиссии и подвергались там обсуждению, но и ложились в основу собственных эсеровских проектов, впрочем, по обыкновению половинчатых. А раз, не помню по какому поводу, кадеты пустились на
небольшую провокацию, и, признаться, в довольно неудачной форме поставили большинству [думы. - В.Ш.] вопрос ребром об его отношении к большевикам, физиономия которых к тому времени вполне определилась. От имени партии отвечал городской голова В.В. Руднев, скинув, по своему обыкновению, цепь городского головы в знак того, что он выступает в качестве простого гласного, а не представителя города. В обширной речи он без обиняков ответил, что, хотя у них, социалистов-революционеров, и есть разногласия с большевиками, но они все-таки признают их такими же социалистами, как они сами, и поэтому нравственно связаны с ними, не могут и не хотят с ними порвать, в надежде, что рано или поздно найдется у них общий язык. Иначе говоря, для эсеров партия большевиков была «блудным сыном» единой социалистической семьи, в которой их собственная партия чувствовала себя снисходительным и любвеобильным старшим братом, более благоразумным и менее анархически настроенным, чем необузданный и бешеный младший брат. Если между обеими партиями и не устанавливалось полного взаимодействия, то виноваты в этом были не эсеры, а сами большевики, которые не хотели ничего иметь с нами общего, не без основания считая их чересчур склонными на компромисс. Когда произошло вооруженное восстание большевиков, эсеры были поражены в самую глубину своих социалистических сердец. Они стояли лицом к лицу перед необходимостью категорически разрешить вопрос о своем отношении к блудному члену своей семьи, и это для них не могло не быть чрезвычайно мучительно. Перепуганные и смущенные, они боролись между чувством страха перед надвигавшимся террором и сентиментальной нервностью ко всему, что носит на себе этикетку социализма. «Вы не можете понять, - говорил мне один честный и умный соц.-революционер, - какую трагедию мы переживаем: ведь большевики это все-таки наши - социалисты, и нам приходится выступать против них с оружием». Это «раздвоение» социал-революционной души отражалось пагубным образом на руководимой эсерами защите Москвы. Среди объятой мятежом столицы они тоскливо мечтали об образовании единого социалистического фронта до большевиков включительно.
Таковы были думские эсеры. При указанных свойствах они мало были способны стать руководящей партией в городском управлении и, надо отдать им справедливость, они это сознавали. Ничто их так не нервировало, как ехидные указания их политических противников на «ответственность», падающую на них, как на «господствующую партию». Объединить думу они, конечно, не могли. «Разве мы не понимаем, - говорил в минуту откровенности Руднев Астрову, - что наши резолюции - не приговоры городской думы, а резолюции одной социал-революционной партии». В этих словах заключался самый жестокий приговор собственной партии.
В новой думе эсеры занимали весь центр амфитеатра. Как бывает во всякой партии, в их среде были известные оттенки. Одни, и по общему настроению, и по укладу мысли были типичными представителями чисто буржуазного либерализма; другие, так называемые левые эсеры, склонялись к большевикам и, к негодованию своих более правых сочленов, при баллотировках нередко откалывались от социал-революционного ядра и баллотировали за более радикальные предложения своих соседей.
Справа эсеров окаймляла полоса кадетов, составлявшая в думе вторую по численности группу, впрочем, ничтожную по сравнению с лавиной эсеровского большинства, занявшей своей серой массой всю середину думского амфитеатра. Слева внизу - социал-демократы, на вершине - ниши монтаньяры - большевики, между ними, как мост перекинутый через пропасть, так называемые «объединенцы», которых ни в коем случае нельзя путать с плехановской группой строгих и весьма умеренных теоретиков «Единения»4.
Кадетская фракция блистала именами бывших общественных деятелей, людей науки, громкими фамилиями, но, выбитая из колеи революционными событиями, оттиснутая от кормила власти в консервативную оппозицию, она была растеряна, с трудом находила настоящий тон, и продолжая влиять в деловой сфере чисто городской работы за кулисами заседаний. В зале она являла довольно жалкую картину беспочвенности. Оратором ее являлся, по преимуществу, молодой присяжный поверенный [Б.М.] Овчинников, выдвинувшийся, кажется, в период предвыборной борьбы своими выступлениями на митингах. Это был, несомненно, даровитый человек, умевший говорить, но далеко не яркий и не блиставший ни силою слова, ни красноречия, к тому же неопытный в думском деле и в думских приемах полемики, отличных от приемов предвыборных собраний. Далеко не все его выступления были удачны. К заслугам фракции следует отнести, несомненно, то, что в тяжелых условиях она сумела сохранить свою физиономию. При баллотировках на должности, ее шары ложились всякий раз налево и ни один из эсеровских кандидатов не получил ее поддержки. Всякий раз, как большинство вносило ту или иную резолюцию общеполитического характера, голосовать против которой в виду обычной крикливой бессодержательности таковых резолюций, бывало трудно, кадеты со своей стороны вносили свой собственный контрпроект, который, конечно, проваливался голосами всех социалистических партий, но позволял зато и самим кадетам баллотировать против эсеровских предложений. Но в ответственные минуты кадеты не всегда находили достаточно сильные и определенные слова. Когда произошло выступление Корнилова, то говоривший от их имени А.Д. Алферов (это произошло в экстренном заседании, на котором я не присутствовал), высказался так осторожно о необходимости подождать с окончательным осуждением впредь до выяснения обстоятельств, что студенческая фракция кадетской партии,
недовольная неопределенностью позиции сделала запрос лидерам, следует ли понимать это выступление, именно как осуждение Корнилова. Позднее, когда Руднев позволил себе грязную инсинуацию по адресу в то время уже арестованного генерала, кадеты промолчали. В их среде были, впрочем, лица, которые и по существу не одобряли Корнилова. Я помню фракционное собрание, на котором милейший [М.Г.] Комиссаров, человек очень недалекий, но пользовавшийся авторитетом в кадетских кругах, заявил, что ведь и мы относимся отрицательно ко всяким военным переворотам и выразил в лице большое недоумение, когда я, сидевший рядом с ним, вполголоса заметил, что многие из нас сочувствуют Корнилову. Н.И. Астров, расслышав этот разговор, с извиняющейся улыбкой, коротко сказал, кивая мне: «Ну, конечно, сочувствуем». При нерешительности вождей, при невыясненности позиции партии в целом, при господстве еще первого революционного угара - консервативная оппозиция буржуазного меньшинства не могла не быть бледной. Это сознавали члены нашей группы. Их не захватывала бесцельная борьба, которой они тяготились, и скамьи крайней правой блистали абсентеизмом.
Левая в лице социал-демократов, объединенцев и большевиков, держалась той же тактики, как и правая. Как общее правило, каждая группа вносила свои контрпредложения и неизменно баллотировала как против резолюции эсеров, так и против всех прочих. Из социалистов эсдеки производили наиболее благоприятное впечатление. Сравнительно с другими они держали себя менее истерично и более благоразумно. В них было меньше ни на чем не основанной злобы. От их имени чаще всего выступал приват-доцент [Л.Б.] Ка-фенгауз, человек несколько неуравновешенный, но честный. Впоследствии, разочаровавшись в социализме, он имел мужество публично отрясти от него прах. Большевики, наоборот, несмотря на свою малочисленность (их было человек 15), сразу заняли исключительное положение в думе. С первого же заседания они стали выступать с демонстративными заявлениями (о секуляризации церковных имуществ, об уничтожении института мировых судей и т.д. и т.д.). К их голосу невольно прислушивались; инстинктивно предчувствовалась роль, которую им предстояло [сыграть] в скором будущем, хотя, конечно, в то время их выпады казались настолько нелепыми, что серьезного значения им не придавали. Внимание, которое им оказывалось, было внимание, которое привлекает к себе безудержное хулиганство. Сами они чувствовали, что глаза всех прикованы к ним, и держались от этого еще более развязно. Их оратором был Иван Иванович Скворцов, человек глупый и мало развитый, но уже давно участвовавший в работе партии.
Объединенцы в сущности были такими же большевиками [. ] Объеди-ненцы служили мостом между меньшевиками и их более радикальными собратьями, но по существу мало чем отличались от большевиков. Примыкая к ним в программных вопросах, они, правда, еще не решались стать на дорогу 168
открытого насилия [...] Среди них я знал хорошо только двух: доктора Сы-сина и приват-доцента Сторожева. А.Н. Сысин, городской санврач, некогда побывавший в ссылке в Якутской области, проявил себя талантливым организатором в деле городской санитарии и был одним из наиболее видных и дельных сотрудников Союза городов. Умный, работоспособный он был искренен в своих убеждениях. Я имел удовольствие работать с ним по редактированию «Известий Союза городов», и даже после переворота, когда А.Н. открыто стал на сторону большевизма, мы продолжали относиться друг к другу с взаимным уважением.
Полной противоположностью ему был В.Н. Сторожев. Трусливый и низкопоклонный, он в течение всей своей предшествующей деятельности ухитрялся свои якобы крайне революционные воззрения и дружеские отношения с М.Н. Покровским примерять с почтительным ухаживанием за влиятельными лицами и самым беззастенчивым оппортунизмом в практических вопросах. Примером такого оппортунизма могут служить те хорошо оплачиваемые работы по истории московского купечества, в которых он пел дифирамбы этому сословию, и особенно беззастенчивость, с которой он предпослал этим работам раболепное, верноподданическое посвящение государю, под предлогом будто всякий другой составил бы его в еще более унизительной форме. Впоследствии он говорил мне, что это было сделано с ведома и одобрения революционных кругов. Исповедуя радикальные взгляды, не вмещавшиеся даже в рамки ортодоксального марксизма, В.Н. всегда боялся, что рано или поздно он поплатится за свое свободомыслие. Про него рассказывали, что в 1906 г. он переживал непрерывные панические страхи, опасаясь мести справа и раз найдя у своих дверей таинственные буквы «РВ» (ремонт водопровода), всюду с ужасом разглашал о предполагающемся ночном избиении всех подписчиков «Русских ведомостей». Теперь, волею судьбы, он был лишен прикрывать свои мнимые убеждения допускаемым в интересах революции лицемерным двуличием и должен был открыто их высказывать и это ставило его в затруднительное положение. Он боялся в будущем расплаты за свой большевизм, но не менее боялся он и торжества тех идей, которые он проповедовал. В думе в заседаниях он выступал вызывающе резко, непримиримо, а в кулуарах охал на тему: «Куда мы идем?», что дало повод [А.А.] Кизеветтеру назвать его публично трусом. Не чувствуя под ногами почвы, трусливо озираясь, как кот, вылакавший хозяйское молоко, он делал бестактность за бестактностью: бывший секретарь финансовой комиссии при прежней думе, он теперь соединял в своем лице положение влиятельного члена и оратора новой финансовой комиссии с несением обязанности платного секретаря училищной комиссии. Но верхом бестактности было его выступление против выдачи субсидии кружку младших преподавателей Московского университета, его собственной «alma mater», в виду патриотического направления этого кружка.
Как ни странно, меньше всего я могу сказать о будущих владыках Москвы, о думских большевиках. В их списке находились сделавшиеся впоследствии громкие имена, вроде Бухарина, но в то время имена эти говорили еще очень мало и не снискали той громкой известности, которая позднее стала их достоянием. Чаще всего выступал из их рядов И.И. Скворцов, учитель по профессии, человек серый и тупой. С 1905 г. с ним связывалось в Москве представление о человеке с радикальными убеждениями, и он у нас несколько раз пробовал вступать в соприкосновение с городскими делами. [Он, кажется, был искренним. В душе, может быть, он. не сочувствовал крайностям террора и анархии, в его речах иногда звучали нотки искренности -зачеркнуто. - В.Ш.]. [...] После торжества его партии Скворцов устранился от участия во власти, потому ли что не сочувствовал крайностям террора или, может быть, из-за страха возмездия. Недостаток развития и [большая - зачеркнуто. - В. Ш.] умственная ограниченность делала его выступления в думе бледными, но беззастенчивость и, я бы позволил себе сказать, нахальство, с каким он выставлял самые неожиданные требования по разнообразнейшим вопросам, вызывали всегда впечатление дешевого скандала.
Еще остается сказать несколько слов об одной партии, которая была представлена в думе тремя членами - о партии энесов. Эта скромная по численности фракция занимала три стула в крайне правом углу центра внизу. По существу это была буржуазная партия, но подчиняясь моде, она афишировала социалистические лозунги и гордилась волшебной буквой «эс», подобно разночинцу, выставляющему дворянскую коронку под своим плебейским вензелем. Официальным лидером фракции был В.В. Волк-Карачевский. Типичный хохол, ленивый и неуклюжий, не особенно умный, он был честолюбив, но природная лень и разгильдяйство мешали ему играть серьезную политическую роль, как в свое время помешали его университетской карьере. Его крупная фигура, облеченная в какой-то нелепый балахон, придававший ему вид степного помещика типа Обломова, грузно покачиваясь, молчаливо шествовала между рядов эсеров и кадетов. Он кончил печально, но нелепо. Зайдя с квашнею ставить хлеб на квартиру Н.Н. Щепкина, он попал в засаду5 и умер в тюрьме от тифа [.]
[О.С. Минор6] дряхлая ненужность [...] Если Минор, как человек, мог до некоторой степени вызывать симпатию, какую обычно вызывает жалкая беспомощность старика, то другой избранник партии, городской голова Вадим Руднев является одной из наиболее отрицательных личностей, выдвинутых революционным безвременьем. Это был человек, еще сравнительно молодой, но, как и Минор, он имел известное революционное прошлое: в 1905 г. он сражался на баррикадах, и простреленный палец наглядно свидетельствовал о его заслугах перед революцией. В момент своего избрания в гласные он был председателем комитета партии и входил в состав прези-170
диума Московского совета рабочих депутатов. По профессии земский врач, он, как я слышал, был веселым товарищем в компании и во всяком случае мало выделялся из среды земского «третьего сословия» со свойственными этому сословию смутными мечтаниями о народном благе и средним уровнем интеллигентности и культурности. В его внешности было много привлекательного. Он обладал чарующей улыбкой, может и задушевной, и умными маленькими глазами, живо блестевшими из-под высокого открытого лба. Он не был красноречив, но приятный и проникновенный голос имел свойство придавать значительность и глубину всем тем общим местам, которые он произносил публично. Перед ним млели не одни Аспазии социал-революционной партии, в которой увлекающиеся женщины всегда имели большое влияние. Обаяние личности нового городского головы испытали на себе и более серьезные люди. П.А. Бурышкин, в то время игравший на полевение, проведя с ним ночь в поезде из Москвы в Петербург, вернулся очарованный им. Н.И. Астров, не знаю насколько искренно, отзывался о нем, как об умном человеке. Я сам первое время находился под впечатлением его внешней простоты и вдумчивой проникновенности его речи. Но, увы! За этой видимостью, как я скоро убедился, скрывалось очень неглубокое содержание. Как общая масса его партийных сотоварищей он был необычайно сер. И на него партийное прошлое наложило неизгладимый отпечаток, лишило оригинальности, сделало бесцветным [. ] [Руднев] совершенно забывал свои муниципальные обязанности для партийных и еще меньше, чем Минор, мог найти верную позицию, диктуемую его высоким положением [. ] В звании городского головы, он, в первую очередь, оставался председателем Московского комитета партии эсеров [...] Характерен был его жест, с которым, беря слово, он скидывал с себя цепь городского головы, чтобы показать, что он говорит не как представитель города, а как представитель партии. С такою же легкостью освобождал он себя от всяких обязательств, связанных с его должностью [...] [Руднев из подпольной работы] вынес склонность к интриге, неискренность и двоедушие. У меня осталось впечатление, что он был недостаточно мужественен, чтобы действовать открыто. В минуту опасности он терял голову, как это имело место в момент наступления Корнилова или при известии о штурме Зимнего дворца. Никогда не забуду его бледное лицо, его упавший голос, когда он, испуганный и дрожащий, [...] нервной поступью вошел в думскую залу, чтобы доложить гласным последний свой разговор с осажденными во дворце министрами. В эту минуту он не был государственным деятелем, он не был даже мужчиной; это была слабая женщина, беспомощная и упавшая духом. Как все трусливые люди, он прибегал к нечестным приемам борьбы: после ареста Корнилова он имел низость публично намекать на измену с его стороны делу обороны Рижского фронта от немцев, и среди многих допу-
щенных им передержек, эта была самая отвратительная [...] В его большой голове как-то необычайно примитивно весь мир разделялся на «своих», т.е. социалистов всяких толков и на «чужих», т.е. буржуазию, и по отношению к последней все средства были хороши, кончая элементарным обманом. На словах он всегда был готов на компромиссы и на уступки. Перед каждым думским заседанием он столковывался с нашей фракцией по поводу всех важных вопросов и давал известные обещания и каждый раз в заседании выступал с новыми предложениями, шедшими вразрез с состоявшимся только что соглашением. В управе он единолично, по совету с новым товарищем головы, [С.А.] Студенецким [умным, но хмурым человеком. - зачеркнуто. - В.Ш.], под влиянием которого он находился, поменял постановление [. ], принятое при его участии и с его согласия. Вначале мы были склонны объяснять эту неустойчивую бесхарактерность и зависимостью от собственной партии. Вскоре, однако, пришлось убедиться, что в двойственности Руднева выражались его личные свойства. Он был фальшивый человек. Эта черта его характера особенно резко проявилась во время Октябрьского восстания. Растерявшись в первый момент, он затем повел замысловатую интригу в целях создания блока социалистических партий до большевиков включительно, с устранением буржуазных групп, в этих целях он не допускал к делу защиты города представителей конституционно-демократической партии, всячески отмежевывался от компрометирующего соседства. Совсем недостойна была его игра с юнкерами, защищавшими Москву от большевистского разгрома. С циничной беспринципностью он одновременно не стеснялся пользоваться их самоотверженным мужеством и кровью для собственной защиты, и вместе с тем в вопросах политики не хотел считаться с их желаниями и настроениями и за их спиной принимал решения, заведомо для них неприемлемые и противоречившие их убеждениям. Лаская их на словах, он готовил действия, которые неизбежно должны были повести к разрыву с юнкерством в случае победы. Впоследствии юнкера, уцелевшие от междоусобного боя, с ненавистью говорили о Рудневе, и, по общему мнению, своим предательским образом действий он наряду с начальником военного округа [К.И.] Рябцевым способствовал успеху большевиков. Руднев своевременно скрылся из Москвы и всплыл на юге России с теми же чертами политического интригана и авантюриста. Своими интригами он мешал налаживанию нормальных отношений между союзниками и политическими организациями, работавшими на воссоздание России. Благодаря ему, если верить газетам, расстроено было, в частности Ясское соглашение. Таким образом, фальшь и интриганство характеризует общественную деятельность Руднева с первых шагов и до конца [...]
Примечания*
1. ЦИАМ. Ф. 2263, оп. 1, д. 1.
2. О выборах в Московскую городскую думу и ее составе см.: Писарькова Л.Ф. Городские реформы и Московская дума. М., 2010. С. 241-246, 646-652.
3. А.А. Биценко (1875-1938) - эсерка, в 1905 г. в составе летучего Боевого отряда. 22.11.1905 г. убила генерал-лейтенанта В.В. Сахарова, усмирявшего аграрные беспорядки в Саратовской губернии, приговорена к смертной казни, замененной бессрочной каторгой. В 1917 г. избрана член ЦК партии левых эсеров. Член советской делегации на Брест-Литовских мирных переговорах (ноябрь 1917 - март 1918 г.). В марте-июне 1918 г. - товарищ председатель Совнаркома Москвы и Московской обл. Избиралась депутат ВЦИК. В ноябре 1918 г. была принята в РКП(б).
4. Имеется ввиду плехановская группа «Единство».
5. Арестован чекистами по делу «Национального центра» в 1919 г.
6. О.С. Минор (1861-1934) - член ЦК эсеровской партии; 7.7.1917 г. избран председателем Московской городской думы («за» - 129 голосов, «против» - 22). Депутат Учредительного собрания от Москвы.
* Примечания В.М. Шевырина.
