CC BY
27
ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ
УДК 821.161.01
Т. В. КУДРЯКОВА
МОРТАЛЬНАЯ ТОПОЛОГИЯ СТРАНЫ И МИРА В ПОЭЗИИ ГЕННАДИЯ АЙГИ
Характеризуется морталъностъ пространства страны и мира, представленного в поэзии Геннадия Айги.
Ключевые слова: мортальное пространство, мортальное время, замкнутое пространство, пространство сна, молчание.
Поэтика художественного мира Геннадия Айги (1934-2006), русского и чувашского поэта с мировым именем, представителя неоавангарда второй половины XX в., в той или иной степени определяется эстетикой неоавангарда. По мнению О. В. Соколовой, одной из моделей неоавангардного творчества является морталъный дискурс: авангард вообще и неоавангард в частности являют собой отказ от омертвелых культурно-эстетических форм, «находясь в состоянии постоянного саморазрушения» [14, с. 1719]. Говоря об Айги, исследователь указывает на мортальность тематики стихотворений поэта (пребывание в пограничном состоянии сна, образы зимы, ночи, мотивы тишины, умирания и др.), а также жанровой специфики его стихотворений: многочисленных постмортальных посланий друзьям («И: через год (После гибели друга)», 1977; «Спокойно: огни подсолнухов (Памяти Валерия Ламаха)», 1981, и др.) [там же, с. 17], политическим жертвам истории («И: перед тобой», 1969, - Максу Жакобу; «И: последняя камера (Варламу Шаламову)», 1979, и др.) и т. д.
Отдельного внимания в поэзии Г. Айги заслуживает мортальность поэтического пространства Родины, «топии родной земли», страны с её Огнем, кроеъю-безумъем(«Место: пивной ларёк», 1968) [16, с. 51-52]. Художественная позиция автора во многом обусловлена историческими (поэт жил в эпоху идеологических репрессий) и биографическими реалиями: преследование Айги в студенческие годы за связь с Б. Л. Пастернаком [13], гонения, арест и насильственные смерти поэтов, писателей (в том числе друзей поэта) - К. Богатырёва, В. Шаламова, О. Мандельштама и др.), отсутствие признания
© Кудрякова Т. В., 2019
поэтического творчества Айги в течение долгого времени на его родине (в России) и т. д.
В ситуации «неуместности» поэзии Г. Айги в его родной стране лирический субъект стихотворений, прямо соотносясь с личностью самого автора, оказывается в позиции чужого, ненужного стране (родине) человека: знаю ненужность как бедные знают одежду последнюю / <...>/ и знаю что эта ненужность стране от меня и нужна («В рост», 1954-1956). Мотив «ненужности», «не-принадлежности» становится сквозным на протяжении всего творчества поэта и включается в один ряд с мортальными мотивами, образами, определяющими топологию страны (России): в разрешенной ему дорогой глубине / он затравленный жив («Цветы от себя самому», 1963); чужой для родины! («Снова: пора посвящений», 1969); мне мерещится место /меня - отменённого («Прощальное: белый шиповник», 1972).
Важно, что родина в поэзии Г. Айги являет собой не только тихие заснеженные поля и леса, как отмечают многие исследователи, это также страна маленьких страшных городов Сибири («Родное», 1958), пространство московской страшной ночи, люди-убийцы / вкраплены в тьму этой ночи земной («Запись: арорЬайс», 1976), страна, где тьмы безвинных (давно уж призраков), где сам ты - жертва (лишь пока-живущий) («Родина-лимб», 1977), в самой ткани которой - блатного яд! («Снова: пора посвящений», 1969). Айги формирует особый тип замкнутого пространства - бла-место, или блатное место (по примечанию самого Айги, «бла» является сокращение от слова «блатное» [2, с. 6]). Это место насилия, смерти и ужаса, его характеризует конечное пространство города, замкнутые пространства арестного дома («Появление снега», 1963); Спец-Дома («И: через год (После гибели друга)», 26 апреля 1977); подвала:
цветы для себя в тайниках своего же хожденья - / прекрасны как память во время расстрела в подвале! («Цветы от себя самому», 1963); камеры: мы секунду в ночном пробуждении знаем / подобную / камере яркой! / где вздрагиваем («Снова: возвращение страха», 1971) и др.
Наряду с понятием бла-места существует связанное с ним по смыслу понятие сверх-Места (или сверхсильного в дурмане места («Сон-распад», 1985)), которое также определяет - в общих чертах - страну с её «кровью-безумьем». где господствует Стадия Гнили как Место Народа («Берёзы: «центр» сверх-Места», 1972), где бригада Смерти - небо над сверх-Местом («Читая Норвида (Отрывки)», 1980) и т. д. (см. также «Цветы, режьте», 23 августа 1968).
Человек в замкнутых пространствах сам начинает выступать как пространство, ограниченное своей телесностью, пространство уязвимое. Образы человеческого тела и его частей в их нарушенной целостности (вследствие наси-лия)представляют собой место фокуса поэта (от общего - страны - к частному, т. е. телесным образам): В. Ш. [Варламу Шаламову; примеч. наше. - Т. К.] / <... > / в нём затеряны суставы разбитые / как жерди в реке («Два портрета», 1967); светом-сталью / отблеском-зубцами / не входит день / в Я-есмь-лицо [об О. Э. Мандельштаме; примеч. наше - Т. К.]... / <... > / не входит / в крошево его... («Окраина: тишина (памяти поэта)», 1973; посвящение Н. Я. Мандельштам); кровоточащие раны людские - / сады их: / возделыватели -кастетомотыгамии / (Мозг - Дерн / Сиянье -Отечество) («Триптих с жасмином (после гибели друга)», 1976) и др.
Сквозь общее поэтическое пространство Г. Айги реализуется мортальное пространство страны, которому даётся метафорическое имя и которое наделяется специфическими характеристиками мортальности - элементами поэтической танатологии. Приведём некоторые из ни^Страна-Газирование («И вновь: начиная со сна», 1969; «„Ласточка": способ связывания» (Из цикла «Лимб Жакоба»),1969); Родина-лимб («Родина-лимб», 1977); Муляж-Страна, страна что Тьма-и-Лик, Мертвизна-Страна, Мерт-вость-Страна («Теперь всегда снега», 1978; Страна-Удушье («Полуночная запись» (3. Фе-децкому), 1979); Призрак-Страна («Всё дальше в снега», 1986-1987); Нет-Страна («К портрету литератора», 1967)и др.
Отдельно следует сказать о сне как особом пространстве, которое противоположно сну-мертвизне страны, т. е. её состоянию. Сон как пространство для Айги является Сном-Прибежищем, Сном-Бегством-от-Яви. Айги пишет в заметках: «...тебя окружает некая еди-
ная, безграничная Страна-Ненастье;<.>но ты помнишь о возможности Укрытия, даже - Спасения, - от тоски, навеваемой Ненастьем-Страной» [9, с. 10], подразумевая пространство сна, пространство забвения, которое отождествляемо со смертью. Между тем сон как состояние носит деструктивное начало: а спящая она [страна; примеч. наше - Т. К.] не просыпаясь/стреляет - головами и руками / своих обрывков - в виде сыновей:/о сон - распад - раска-лыванье:/на числа мёртвых... («Сон-распад», 1985).Но и пространство сна для Айги уязвимо: достанут - словно острием! - / пробьют - как полог: изнутри сияющий! - / и будешь ты уже раскрыт / для Зарева Страны-Газирования («И вновь: начиная со сна», 1969).
Параллельно с мортальным обликом страны поэт создаёт оппозитивные образы Страны-Преддверья («Тишина (А. Хузангаю)», 1975), Родины-Жизни, той - незапятнанной - Родины («Дом за городом (сыну Константину)», 1977), которые можно истолковывать в позитивном ключе и которые связаны с позитивными ожиданиями: какая уж ни есть зима /да будет как Свеча / <... > / Свеча-Страна такая («Ветры-сиянья: отъезды», 1978); пора творить страну Муляжей-больше-Нет; освободить от этого свой дух / и быть в Стране-из-Духа (сколь возможно): / в Стране-Удушьи нет иной победы / (а гибели шкала сверх-полная) («Полуночная запись (3. Федецкому)», 1979) и др.
Молчание как одна из эстетических категорий Г. Айги, сопрягаясь с танатологическими образами страны,также приобретает особый характер. Это не естественное безмолвие (тишина) заснеженных полей и зимних ночей, это молчание вынужденное: страна - как место где умолкло Слоео(«Снег с перерывами», 14 февраля 1973); под огненным небом Газгольдера-Места / выдерживая Спец-Обработку слышен Небу <...> / маску тела отбросивший Хрящ Все-претерпевшего Слова («Поэт (К 60-летию Яна Сатуновского)», 21 февраля 1973). Молчание оказывается одной из определяющих характеристик мортальной топологии страны: ведь это- не крик! /а <...> / влажно-шуршащее: / долго: над все-головами: как будто раскроенными: / <... > / «страна!» («Место: пивной ларёк», 1968).
Однако Айги не замыкается лишь на пространстве родной страны. Поэт, расширяя топос страны до топоса целого мира, обозначает некое Поле-Окраину (некой Земли «святой»), которое хранит следы и остатки многонародных убийств(«Ветер по травам (кое-что из российского бельманизма)», август 1966). Так формируется мортальное пространство мира в контексте мортального времени истории XX в: Освен-
цим-мир («Стланик на камне», 19 января 1982).Общее пространство мира реализуется через конкретные пространства стран, городов, замкнутых пространств - «мест смерти» (например, в стихотворении «И: перед тобой», 1969 (из цикла «Лимб Жакоба»), метафорически и графически обозначается бе-Сское место, под которым подразумевается нацистский концлагерь; стихотворение посвящено Максу Жакобу (18761944), французскому поэту и художнику еврейского происхождения, погибшему в концлагере). Через посвящения воссоздаются кровавые исторические реалии тех или иных стран. Стихотворение «Покинутость: спецобработка в конторе (К «делу» Р. С.)», 1968, посвящено казнённому словацкому коммунисту Рудольфу Сланскому (1901-1952); стихотворение «Розы на Вацлав-ской площади (памяти Яна Палаха)», 15 января 1969, - самосожжённому в знак протеста против советской оккупации чешскому студенту Яну Палаху и др.
Мортальность мирового пространства, как и пространства страны, также выражается через образы «нарушенной телесности»: Дом или мир, - что-то белокостно-централъное горело; ум исчезает в-разрывах-в-костре-белокостном! («Празднество-Калвария»,1984); будто в челове-ко-мозг[о солнце; примеч. наше - Т. К.] <... >/ -в холмы - в холмы: / всё тяжелее Врезывалось («Жемайтия: заходящее солнце» (Памяти Анта-наса Самуолиса, 1985).
Время в тесной связи с пространством страны и мира приобретает статус мортального времени: это век бойни людей («Родное», 1958); время Костодробителей («Поэт (К 60-летию Яна Са-туновского)», 21 февраля 1973); Быдло-История, не-текущее время - застывшее поло-бесцветно / пустым монументом победы Не-жизни («Ветка вербы в окне (Памяти Константина Богатырёва)», 1976); Эпоха-труп-такой («Теперь всегда снега», 1978). Как противопоставление времени смерти в поэзии Айги выступает время детства (прошлого):была как лужайка страна / мир -как лужайка /там были берёзы-цветы / и сердце-дитя («О да: родина», 1975).
Таким образом, характеризуя пространство как мортальное, Айги расширяет пространство родной страны до целого мира, одновременно сужая его до конкретной страны, конкретного места (конторы, могилы и т. п.), конкретного человека - до его «глубин», до кости и мозга.
Пространство страны и мира в поэзии Айги выступает как «вредоносное» (по М. Хайдеггеру [15]), как близящийся (угроза) и располагающийся вблизи (т. е. подчиняющий в своё расположение) источник страха. Космос открытых, незамкнутых пространств (поля, леса) противо-
стоит хаосу пространств ограниченных: страна, камера и т. п. Сквозь гармонию молчания, тишину и белизну полей прорывается хаос человеческого мира, хаос родной страны. Поэт дополняет панораму мортального пространства русской литературы XX в.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Айги Г. Зимние кутежи // Собр. соч.: В 7 т. - Москва : Гилея, 2009. Т. 2. - 127 с.
2. Айги Г. Из неопубликованного // Литературное обозрение. - 1998. - № 5-6. - С. 6.
3. Айги Г. Листки - в ветер праздника // Собр. соч.: В 7 т. - Москва : Гилея, 2009. Т. 6. -193 с.
4. Айги Г. Начала полян // Собр. соч.: В 7 т.
- Москва : Гилея, 2009. Т. 1. - 199 с.
5. Айги Г. Отмеченная зима. Собрание стихотворений: В 2 ч. - Париж: Syntaxis, 1982. - 625 с.
6. Айги Г. Поле-Россия // Собр. соч.: В 7 т. -Москва : Гилея, 2009. Т. 5. - 177 с.
7. Айги Г. Провинция живых // Собр. соч.: В 7 т. - М.: Гилея, 2009. Т. 3. - 187 с.
8. Айги Г. Продолжение отъезда // Собр. соч.: В 7 т. - Москва : Гилея, 2009. Т. 7. - 135 с.
9. Айги Г. Сон-и-поэзия. Разрозненные заметки // Литературное обозрение. - 1998. - №5.6. - С. 10-13.
10. Айги Г. Тетрадь Вероники // Собр. соч.: В 7 т. - Москва : Гилея, 2009. Т. 4. - 155 с.
11. Айги Г. Н. Здесь: Избранные стихотворения. 1954-1988. - Москва : Современник, 1991. -287 с.
12. Айги Г. Н. Теперь всегда снега: Стихи разных лет. - Москва : Советский писатель, 1992. - 320 с.
13. Робель Л. Айги. - Москва : Аграф, 2003.
- 224 с.
14. Соколова О. В. Мортальный дискурс в неоавангарде второй половины XX века («Разговор на расстоянии» Г. Айги и «Девять книг»
B. Сосноры) // Вестник Томского гос. ун-та. -2007. - № 300 (III). - С. 17-19.
15. Хайдеггер М. Страх как модус расположения // Бытие и время. Пер. с нем. В. В. Бибихи-на. - Харьков: Фолио, 2003.-C. 164-168.
16. Хузангай А. У-топия Геннадия Айги // Литературное обозрение. - 1998. - № 5-6. -
C. 50-52.
REFERENCES
1. Ajgi G. Zimnie kutezhi [Winter sprees] // Sobr. soch.: V 7 t. [Coll. Op.: In 7 t]. Moscow: Gilea, 2009, Vol.2, 127 p.
2. Ajgi G. Iz neopublikovannogo [Unpublished] // Literaturnoe obozrenie [A literary journal], 1998, no 5-6, p. 6.
3. Ajgi G. Listki - v veter prazdnika [Leaves in the wind holiday] // // Sobr. soch.: V 7 t [Coll. Op.: In 7 t.]. Moscow, Gilea, 2009, T. 6, 193 p.
4. Ajgi G. Nachalapolyan [The beginning of the glades] // Sobr. soch.: V 7 t. [Coll. Op.: In 7 t.]. Moscow, Gilea, 2009, T. 1, 199 p.
5. Ajgi G. Otmechennaya zima. Sobranie stihotvorenij: V 2 ch .[Noted winter. Collection of poems: in 2 hours] Paris, Syntaxis, 1982, 625 p.
6. Ajgi G. Pole-Rossiya [Field-Russia] // Sobr. soch.: V 7 t. [Coll. Op.: In 7 t.]. Moscow, Gilea, 2009, T. 5, 177 p.
7. Ajgi G. Provinciya zhivyh [Province live] // Sobr. soch.: V 7 t. [Coll. works: In 7 vol.]. Moscow, Gileya, 2009, Vol. 3, 187 p.
8. Ajgi G. Prodolzhenie ot"ezda [Continued out] // Sobr. soch.: V 7 t. [Coll. Op.: In 7 t.]. Moscow: Gilea, 2009. Vol. 7, 135 p.
9. Ajgi G. Son-i-poeziya. Razroznennye za-metki [Sleep-and-poetry. Scattered for-tags] // Literaturnoe obozrenie [Literary review]. 1998, no 5-6, pp.10-13.
10. Ajgi G. Tetrad' Veroniki [Notebook Veronica] //Sobr. soch.: V 71. [Coll. Op.: In 7 t.]. Moscow: Gilea, 2009, Vol. 4, 155 p.
11. Ajgi G. N. Zdes': Izbrannye stihotvo-reniya. 1954-1988 [Here: Selected poems. 1954-1988]. Moscow, Sovremennik, 1991, 287 p.
12. Ajgi G. N. Teper' vsegda snega: Stihi raznyh let [Now always snow: Poems from different years]. Moscow,Soviet writer, 1992, 320 p.
13. Robel' L. Ajgi [Robel L. Aigi]. Moscow, Agraf, 2003, 224 p.
14. Sokolova O. V. Mortal'nyj diskurs v neoavangarde vtoroj poloviny XX veka («Razgovor na rasstoyanii» G. Ajgi i «Devyat' knig» V. Sosnory) [Mortal discourse in the neo-avant-garde of the second half of the XX century («Conversation at a distance» by G. Aiga and "Nine books" by V. Sosnora)] // Vestnik Tomskogo gos. un-ta [Bulletin of Tomsk state University], 2007, no 300 (III), pp. 17-19.
15. Hajdegger M. Strah kak modus raspolozheniya [Fear as a mode of arrangement] // Bytie i vremya. Per. s nem. V. V. Bibihina. [Being and time. Per. with it. V.V. Bibihin]. Kharkiv: Folio, 2003,pp.164-168.
16. Huzangaj A. U-topiya Gennadiya Ajgi [Get Gennady Aygi] / Literaturnoe obozrenie [Literary review], 1998, no 5-6, pp. 50-52.
Кудрякова Татьяна Витальевна, аспирант, Ульяновский государственный технический университет.
Научный руководитель - доктор филологический наук, профессор Дырдин Александр Александрович.
Поступила 27.05.2019 г.
УДК 821.161.01+165.1
А. Ю. БОЛЬШАКОВА
ВОЗВРАЩЕНИЕ РУССКОЙ НОВЕЛЛИСТИКИ В ДЕРЕВЕНСКОЙ ПРОЗЕ 2-Й ПОЛОВИНЫ XX В. (В. АСТАФЬЕВ, В. ШУКШИН)
Прослеживается эволюция жанра рассказа/новеллы в русской деревенской прозе второй половины XX в. Особое внимание уделяется художественному обновлению этой жанровой модели после опытов соцреализма в творчестве В. Астафьева и В. Шукшина: в частности, развитию сказового стиля.
Ключевые слова:русская деревенская проза, В. Шукшин, В. Астафьев, жанр, рассказ, новелла, эволюция.
«О любимом жанре» - назвал свой очерк В. Астафьев, признавшись в неизменной приверженности к жанру рассказа и обозначив координаты литературоведческого поиска: «Надо бы
© Большакова А. Ю., 2019
подробнее поговорить о стиле, языке и эволюции рассказа, о том, что способствовало его развитию и что сдерживало» [1, XII, 246]. Действительно, жанровую основу этого литературного направления составляют, в первую очередь, рассказ и повесть. Упомяну повесть в рассказах «Последний поклон» В. Астафьева, «Плотницкие
