CC BY
215Молодежь Улан-Удэ:
“султанки”, “генералы”, “чанкайшисты” и другие
Наталья Халудорова
Я родилась и выросла в бурятском селе. Окончив местную школу, поступила в педагогический институт в Улан-Удэ. В 1990 году там насчитывалось 360 тысяч жителей, сейчас их наверняка больше. Конечно, по сравнению с Новосибирском или Екатеринбургом, не говоря уже о Москве и Петербурге, Улан-Удэ — город среднего размера. Но это наша столица, главный и единственный по-настоящему крупный город Бурятии. Недаром, отправляясь в Улан-Удэ, у нас часто говорят: “я еду в город”, и все понимают, о чем идет речь.
Человек, родившийся в селе, автоматически оказывается в системе давно сложившихся устойчивых социальных связей. Это касается и молодежи. Конечно, в подростковом возрасте деревенские дети вступают между собой в какие-то новые отношения. Начинает действовать принцип избирательных социальных контактов, не обусловленных родством или соседством, складываются свои компании. Но малые масштаб деревни и сам стиль бурятской деревенской жизни, в которой огромную роль играют связи между поколениями, уважение к старшим, почитание стариков и т. д., приводят к тому, что ассоциация, наследуемая по рождению, определяет поведение молодых людей сильнее, чем ассоциация, свободно устанавливаемая. Я жила в системе наследуемых отношений 17 лет, и мне было в ней настолько уютно, что я ее фактически не осознавала.
Но вот я начала проводить большую часть года в городе. Приходилось приспосабливаться не только к городской жизни как таковой, но и к новой форме отношений со сверстниками, во многом отличной от деревенской. Наверное, поэтому мне как-то резко бросились в глаза городские молодежные группировки. Не то чтобы они меня притягивали — меня вполне устраивала чисто студенческая среда, но они мне были очень интересны. Иногда я входила с ними в непосредственный контакт, но больше наблюдала со стороны, иногда даже специально расспрашивала о них своих городских друзей.
Говорят, эти группировки существуют давно. Однако с конца 80-х годов они стали более заметными. Можно предположить, что тут сказалось совпадение двух обстоятельств. Во-первых, до Улан-Удэ дошла волна “перестройки” и молодежь получила больше свободы, больше возможностей для самовыражения, в том числе на улице, хотя бы потому, что официальные структуры, которые раньше “пасли” молодежь, начали разваливаться. Во-вторых, в экономическом смысле молодые люди тогда еще могли вести относительно беззаботное существование. Пик возникновения неформальных молодежных объединений пришелся, как мне кажется, на 1989—1991 годы. Ну а потом с отпуском цен жизнь сильно изменилась.
Возможно, я заблуждаюсь, слишком сильно полагаясь на свои субъективные впечатления. Ведь то время, которое я назвала “пиком”, совпадает с моментом моей собственной адаптации к городу. Наверное, тогда я все видела и воспринимала чрезмерно обостренно. Впрочем, я сравнивала собственное мнение с впечатлениями друзей и знакомых из числа коренных горожан, и они в основном совпадают.
Кто в первую очередь привлек мое внимание, так это “султанки”. Прежде всего потому, что это были девушки. Кроме того, постоянным местом их сбора была привокзальная площадь и расположенная поблизости танцплощадка, короче, тот район, который я никак не могла миновать в своих довольно частых поездках из деревни в Улан-Удэ и обратно.
Итак, начнем с “султанок”. Это объединение девушек разных национальностей в возрасте 16—19 лет, по большей части приехавших из сел. В уличном потоке “султаночки” выделялись очень четко. Их групповая идентификация достигалась особой манерой одеваться, делать прическу и накладывать макияж.
“Султаночка” любила носить брюки и пиджак, что свидетельствовало о ее бойком характере, хваткой натуре. Ведь брюки — не просто практичная одежда, главное — они не сковывают движения. “Султанкам” также очень приглянулась юбка-макси. Она стала неотъемлемой частью их гардероба сразу по нескольким причинам. Длинная юбка тоже вещь практичная, так как шьется в основном из прочных тканей темных тонов. Она свидетельствовала о том, что “султанки” идут в ногу с модой и в то же время лишний раз подчеркивала принадлежность к определенной группе. Наконец, юбка давала известный простор уже и для индивидуального самоутверждения в кругу “своих”: чем длиннее была юбка, чем больше тратилось на нее материи, тем роскошнее выглядела “султаночка” в собственных глазах и глазах своих подруг. Наверное, она чувствовала себя в такой юбке барышней, что сказывалось и на походке: бедра маятником покачивались из стороны в сторону, складки юбки колыхались в такт движениям.
Юбку обычно дополнял объемный свитер. Но для вечера “султаночка” предпочитала “мастерку”,
то есть верхнюю часть спортивного костюма. При этом молния “мастерки” застегивалась под самый подбородок, а рукава вытягивались так, чтобы, свисая, закрывали кисти рук, и тогда они неожиданным образом начинали напоминать рукава старинного праздничного тюркского или монгольского халата.
Прически “султанок” были довольно однообразны: днем “каре” из длинных волос, к вечеру же волосы обязательно стягивались в тугой узел или собирались в “конский хвост”. Обладательницы коротких стрижек тщательно начесывали челку. Модными считались обесцвеченные волосы. Теперь, что касается макияжа: нижнее веко резко обозначивали контурным карандашом, верхнее расцвечивали яркими тенями, щеки сильно румянили, на губах сверкала перламутровая помада. Одним это шло, других делало смешными, третьих — вульгарными.
Наконец, “султанки” должны были выделяться — и действительно выделялись — особым стилем поведения. Собравшись вместе, они напоминали стаю галдящих птиц: оживленно болтали, громко смеялись, были подчеркнуто дерзки с окружающими. Большинство “султанок” курили, многие могли выпить. Отхлебнув немного водки “для бодрости”, они шли к излюбленным местам сбора, и шлейфом тянувшиеся за ними юбки оставляли чистый след, словно здесь на совесть потрудился дворник. Но назвать их поведение безобидным, увы, нельзя.
Как “султанки” находили друг друга и что заставляло их сбиваться в “свою” группу? Им было скучно поодиночке, а скука — чуть ли не единственное состояние, по-настоящему невыносимое для молодого человека. Но членство в объединении “султанок” не было длительным и уж тем более постоянным. Это была ярко выраженная возрастная группа, и перевалившие за 19 лет ее покидали. На их место приходили другие. Однако в конце концов такие методы самоутверждения, как избиение или раздевание “не своих” девушек, что, к сожалению, было свойственно “султанкам”, ни к чему хорошему не привели. Блюстители порядка приняли меры, тем более, что девичье хулиганство в известном смысле возмутило город, и общественное мнение, поначалу напоминавшее мелкую рябь, затем поднялось настоящей волной, захлестнувшей и “смывшей” группировку. И “султанки” ушли безвозвратно — так же тихо и незаметно, как и мода на макси и макияж в семь цветов радуги.
В отличие от “султанок” члены остальных молодежных группировок в большинстве своем родились в Улан-Удэ. Поэтому они легко объединялись по месту жительства, в границах территорий, которые числили за собой. Это обстоятельство сказывалось на названиях групп. Вообще все группировки составляют сейчас как бы две большие партии: “чуваков” и “братков”. (Раньше еще были “генералы” и “квадраты”.) “Чуваки” разделяются на собственно “чуваков” (иначе — “чава”), “хунхузов” (иначе — “цинхай”) и “чанкайшистов” (иначе — “чанки” или “чаноки”). Причем, наряду с этими именами могут использоваться уличные (жаргонные) названия — опять-таки по месту жительства. Например, “чанки” — это одновременно и “шанхай”, район тонкосуконного комбината, улиц Геологической, Столбовой, Терешковой, Лебедева. По другому принципу именовались “братки” (иначе — “братва”): они представили свою территорию в виде США и соответственно окрестили ее части по названиям штатов — Аляска, Небраска, Вирджиния и т. д.
Крупные объединения включают более мелкие, которые обычно просто нумеруются в порядке их возникновения. Скажем, в 1992—1993 годах насчитывалось шесть подразделений “хунхузов”: “нулевские” (живут в районе элеватора), “первовские” или “перские” (проспект Победы), “третьевские” и “четвертовские” (улица Шишкова), “пятые” или “пятовские” (47-й квартал) и “седьмые” (в районе ПВЗ — паровозовагонного завода). “Вторые” и “шестые” прекратили существование. Сходным образом, некогда было семь “шанхаев” или подразделений “чанкайшистов”; к лету 1993 года уцелели только “третий” (ул. Терешковой) и “пятый” (19-й квартал) “шанхаи” да еще “седьмовские” (“чанки”, живущие в 7-м квартале).
Как и “султанки”, все эти группировки не имели этнической окраски. Без какой-либо дискриминации в них входили бурятские и русские ребята, то есть в борьбе за городское пространство и влияние на молодежь господствовал интернационализм. Внутри группировок существовала довольно строгая иерархия. Главный — “босс”, “шеф” или “начальник”, нередко отсидевший срок. Потом шли “старшаки”, далее — “середняки” и в самом низу — “шпана” или “мочаки”. У каждого слоя были свои права и обязанности. Любой член группировки знал: если соблюдать ее законы и не задевать по собственной инициативе интересы других формирований, ему ничего не грозит. Как говорится, свои не тронут и другим в обиду не дадут. Если же кто-то считал себя обиженным “чужаками” и товарищи по группе думали так же, разгорался конфликт. Тогда уже шли стенка на стенку и в драку бросались с особой яростью. Правда, число сражающихся предварительно оговаривалось. Проигрывали те, кто первыми обращались в бегство.
Каждая группировка имела свой клич. Например, “братва” пользовалась таким набором: “Ууч!”,
“Ассо! Асса!”, “Шик-шик!”. Эти кличи писали на стенах домов (как впрочем, и названия групп), подтверждая тем самым, что владеют данной территорией и следят за “порядком” на ней. Конечно, стремились выделиться и внешним видом. “Братки”, например, облачались в “телаги” (телогрейки), мохеровые кепки, штаны-клеш и кроссовки. Хотя, что касается обуви, то, за исключением зимнего времени, “братва” предпочитала обычные домашние тапочки.
В каждом районе или квартале было свое место тусовок, у каждого объединения — свое собственное. Вечерами там звучали гитары, раздавались песни, громкий смех. Каждый “прикалывался” по-своему, но таким образом, чтобы не противопоставить себя остальным. Случалось, хулиганили от скуки, от безделья. О возможных последствиях старались не думать: обретенному после кружки водки сладкому ожиданию приключений противостоять было невозможно. Иногда бывало в них и еще что-то — тяжеловатое, пугающее, что особенно заметно было во взгляде, бездумном и далеком. Боюсь, что навевал это дым более крепкий, чем табачный.
Сейчас страсти поутихли, межгрупповых стычек заметно поубавилось. Чаще других напоминает о себе, пожалуй, “братва”. Некоторые группы сошли на нет, некоторые “забратились” — влились в ряды “братвы”. Для уцелевших объединений наиболее важны две задачи.
Первая: “общак” — сбор чая и тушёнки для бывших “старшаков”, попавших в зону. “Чуваки” проводят его примерно раз в квартал, “братки”, с их более криминогенной средой, — до двух раз в месяц. Практически каждый подросток вне зависимости от его желания считается членом объединения, на территории которого он живет, и потому обязан исправно делать взнос. Насколько это соблюдается в действительности, зависит от активности группы, настойчивости ее “начальника”. Характерно, однако, что чуть ли не главной причиной еще случающихся разборок оказывается “месть” за попытки собирать “общак” на чужой территории.
Вторая: у молодежи Улан-Удэ появились заботы более серьезные, чем раздел и поддержание дворовых сфер влияния. Ныне как бывших, так и настоящих “хунхузов” или “чаноков” заботит то же, что и большинство населения — деньги. Это не означает, что на них замыкаются все интересы молодых людей и к тому, как их добыть, сводятся все заботы. Просто деньги — проблема номер один, ставшая таковой в силу всем известных обстоятельств.
Решают ее по-разному. Студенты подрабатывают в свободное от занятий время — в основном в сфере обслуживания. Значительная часть остальной молодежи преодолевает свои финансовые неурядицы на толкучке. Система известная: купил — перепродал, за счет разницы в цене пополнил свой бюджет. Но подобный мелкий бизнес приносит и мелкие доходы, которых хватает ненадолго. Деньги кончаются — и все возобновляется; иначе говоря, такой “коммерсант” живет текущим днем и относится к рынку лишь как к средству удовлетворения разовых потребительских запросов.
Иное дело те, кому сопутствовала удача уже на начальной ступени мелкого бизнеса. Эти молодые люди подходят к торговле более серьезно. Они ездят по разным городам СНГ, рассчитывая на приобретение оптовых партий товаров, пользующихся повышенным спросом в Улан-Удэ. Имеющие загранпаспорта отправляются с той же целью в Китай, Монголию, Турцию. Постепенно из числа более удачливых формируется особая категория дельцов — так называемые “крутые”. Те пускают в оборот крупные суммы и ориентируются уже не на ширпотреб. Одни из них имеют дело с машинами, лесом, удобрениями, металлом, валютой. Другие открывают кафе, рестораны, магазины, на худой конец, покупают торговые ларьки. Третьи создают малые предприятия, выступают посредниками между иностранными фирмами и местными госорганизациями и т. д.
Пока в масштабах Улан-Удэ вся эта деятельность дает небольшой эффект: местный рынок товаров и услуг не балует разнообразием. Тем не менее в интересах и устремлениях молодежи рынок уже сейчас занимает очень важное место и не только потому, что там можно “подкормиться”. Вполне естественно, что молодежные группировки, как говорится, повернулись к рынку лицом. Многие “старшаки” стали на рынке “каталами” — наперсточниками и т. п. И по-видимому (утверждать не берусь), группировки каким-то образом участвуют в контроле за распределением торговых “ниш” между своими, то есть местными жителями, и “пришлыми” — азербайджанцами, монголами, китайцами. А в целом можно сказать, что рынок побудил молодежь сменить дух “рыцарей” на дух “буржуа”: от громких, но сугубо символических “подвигов” перейти к практической деятельности, открывающей путь в предпринимательство.
