CC BY
44
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2009. № 5
ФИЛОСОФИЯ НАУКИ
Текущий год — особенный год в жизни науки. Все мировое научное сообщество отмечает 200-летие со дня рождения одного из величайших научных гениев всех времен — Ч. Дарвина и 150-летие со дня выхода его главного труда «Происхождение видов путем естественного отбора», впервые поставившего исследование проблем эволюции жизни на Земле и проблему происхождения человека на твердые научные основания. За прошедшие 150 лет теория естественного отбора необычайно укрепилась и вместе с другими эволюционными концепциями науки составляет основу современного научного мировидения, надежно установленного знания о природе процессов эволюции, нашем происхождении и нашем месте во Вселенной. Однако празднование этих юбилеев осложнено распространением во многих странах мира идей креационизма и настойчивых попыток внедрения в школьные программы преподавания «креаци-онного учения» на «равных» правах с дарвинизмом. Это движение к сегодняшнему дню получило во всем мире такой размах, что Парламентская ассамблея Совета Европы (ПАСЕ) вынуждена была специально обсудить этот вопрос на своем заседании и 4 октября 2007 г. приняла резолюцию № 1580 «Опасность креационизма для образования». В первом же ее пункте подчеркивается, что «настоящая резолюция не борется против веры — право на свободу исповедания этого не допускает. Ее цель — предостеречь от определенной тенденции подменить науку верованиями». Резолюция призвала все государства — члены Совета Европы «всемерно укреплять изучение основ науки, ее истории, эпистемологии и методологии вместе с изучением объективного научного знания», «продвигать преподавание эволюционизма как фундаментальной научной теории в рамках школьной учебной программы» (см.: «Опасность креационизма для образования. Резолюция № 1580 (2007) Парламентской ассамблеи Совета Европы» // Газета научного сообщества России «Поиск». 17 апреля. 2009. № 16 (1038).) Ситуация осложнена также и тем, что и в самой научной среде не прекращаются дискуссии о научном статусе теории естественного отбора и будущем эволюционной теории. Сегодня мы предоставляем слово известному специалисту в области философии науки, автору многочисленных работ по философским проблемам биологии, в том числе и философским основаниям теории эволюции, доктору философских наук, Заслуженному профессору МГУ имени М.В. Ломоносова В.Г. Борзенкову.
В.Г. Борзенков*
СОВРЕМЕННЫЙ ДАРВИНИЗМ И ФИЛОСОФИЯ НАУКИ
В статье показывается, что, вопреки высказываемым иногда мнениям о «кризисе», «застое» и пр., которые якобы переживает в настоящее время дарвиновская теория естественного отбора, она, напротив, к концу ХХ в.
* Борзенков Владимир Григорьевич — доктор философских наук, профессор кафедры теории и технологий управления факультета государственного управления МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: 441-06-15; e-mail: [email protected]
не только укрепила свои позиции в биологии и философии науки, но и служит основанием для создания новых междисциплинарных областей исследования и новых синтетических концепций: обобщенных концепций самоорганизации, социобиологии, эволюционной психологии, эволюционной этики и др.
Ключевые слова: Дарвин, дарвинизм, синтетическая теория эволюции, самоорганизация, эволюционная психология, Поппер, фальсифицируе-мость.
V.G. Borzenkov. Modern Darwinism and philosophy of science
In this article represents that Darwin's theory is not availably now, but to the end of XX century it increases its lead in biology and philosophy of science, but also it can be a base of new specific various spheres of research and new synthetic concepts: generalized self-organization concepts, sociobiology, evolutionary psychology, evolutionary ethics and others.
Key words: Darwin, Darwinism, synthetic theory of evolution, self-organization, evolutionary psychology, Popper, falsifiability.
В преддверии дарвиновских юбилеев 2009 г. (200-летия со дня рождения Ч. Дарвина и 150-летия его работы «Происхождение видов») оживился интерес к принципиальным вопросам эволюционной теории в биологии, в том числе и к оценке ее научного статуса, сегодняшнего состояния и будущего. Нечто подобное происходило и в связи с 50-летним и 100-летним юбилеями Дарвина. Эти два предшествовавших юбилея проходили, как хорошо известно специалистам, в прямо противоположных эмоциональных и интеллектуальных тональностях. В 1909 г. событие отмечалось если и не в минорных, то во всяком случае в весьма приглушенных тонах (в связи с провозглашением многими специалистами преждевременной «кончины» теории естественного отбора). В 1959 г. ученые всего мира (в том числе и ученые в Советском Союзе) отмечали юбилейные даты в обстановке всеобщей приподнятости и удовлетворения от сознания рождения новой версии теории естественного отбора — синтетической теории эволюции (СТЭ) в качестве подлинно научной фундаментальной естественно-научной теории, имеющей важное (может быть, даже важнейшее) мировоззренческое значение. В наши дни, если судить по литературе, ситуация, скорее, амбивалентна. Появилось немало публикаций, в которых современное состояние СТЭ квалифицируется как «кризис». Кто-то говорит о «застое»; кто-то сравнивает сегодняшнюю ситуацию в эволюционной биологии с той, которую переживала птолемеевская астрономия накануне коперниковского переворота, кто-то — с ситуацией в классической физике накануне создания теории относительности и квантовой механики и пр. Все это к тому же сопровождается упорными непрерывными (в течение вот уже более чем
30 лет) попытками открытия «недарвиновской эволюции», «недарвиновских механизмов», «недарвиновских областей» и пр. в эволюции жизни на Земле. И это, если только брать публикации, написанные учеными, относящимися к теории естественного отбора с уважением. Что уж говорить о заведомо убежденных (чуть не сказал — зоологических) антидарвинистах, активность которых в силу невообразимых превратностей логики развития исторического духа многократно возросла не только по сравнению с 1959 г., но, наверное, и по сравнению с 1859 г.! С моей точки зрения, ни о каком «кризисе», а тем более «крахе» синтетической теории эволюции (а тем более дарвинизма в целом) не может быть и речи. Синтетическая теория первой половины ХХ в., объединившая идею естественного отбора с идеей менделевской (дискретной) наследственности (а вокруг этого ядра и целый ряд других областей описательной биологии), положившая начало созданию генетики популяций и всего блока понятий и методик исследования микроэволюции, была подлинно научной, но, разумеется, весьма несовершенной и предварительной формулировкой теории. Критиковать ее с позиций сегодняшнего знания живого — это все равно, что критиковать модель идеального газа в молекулярно-кинети-ческой и статистической физике XIX в. с позиций сегодняшней атомной теории и теории элементарных частиц. Это с самого начала прекрасно понимали и классики-генетики (С.С. Четвериков, С. Райт, Р. Фишер и др.), а тем более биологи-эволюционисты такого широкого профиля и масштаба, как И.И. Шмальгаузен, К. Уод-дингтон, Б. Ренш и др. Приведу только один пример.
В статье «Регулирующие механизмы эволюции», написанной специально к 100-летию теории естественного отбора, знаменитой тем, что в ней впервые в мировой литературе обосновывалась необходимость и плодотворность применения идей и методов кибернетики и теории информации к проблемам биологической эволюции, академик И.И. Шмальгаузен прежде всего подчеркнул непреходящее значение теории естественного отбора Ч. Дарвина, ставшей, как он выразился, «непоколебимым фундаментом наших знаний» [И.И. Шмальгаузен, 1968, с. 19]. Это стало возможным именно благодаря объединению дарвиновской идеи естественного отбора как главного движущего фактора эволюции живой природы с идеями менделевской дискретной наследственности, т.е. с идеями общей генетики и генетики популяций, сформировавшимися в первые десятилетия ХХ в. Однако далее самое главное: Иван Иванович обращает внимание на недостаточность такого подхода, его весьма предварительный характер в качестве адекватного описания эволюционного процесса на всех уровнях его протекания в живой природе. «Популяционная генетика, — писал он, — с большим
успехом исследует материальные основы "микроэволюции", т.е. процессы, протекающие в популяциях. <...> Она изучает также процессы внутривидовой дифференциации и иногда выходит за пределы вида. Однако все это лишь в комплексных исследованиях с систематикой, экологией и биогеографией. Закономерности «макроэволюции» остаются все же почти не изученными. Между тем именно здесь возникают интереснейшие вопросы о направлениях эволюционного процесса и о механизмах, управляющих этими процессами. Все эти вопросы были проанализированы еще Дарви-ном, однако дальнейшие исследования проводились лишь в крайне ограниченных масштабах» [там же, с. 20]. И здесь же И.И. Шмаль-гаузеном намечаются основные направления, по которым должно пойти уточнение тех упрощающих допущений, на которых строилась генетическая теория естественного отбора, т.е. по существу набрасывалась конкретная программа дальнейших исследований и создания нового, значительно более полного синтеза всего биологического материала в рамках дарвинизма.
Прошедшие с тех пор пять десятилетий — это годы напряженной работы огромных коллективов исследователей во всех областях биологии по расшифровке деталей тех структур и процессов на всех уровнях организации живой природы (от клеточно-молекулярного до биосферы в целом), благодаря которым в настоящее время поддерживается устойчивость функционирования биосферы на нашей Земле, но одновременно закладываются предпосылки ее текущих и, главное, будущих эволюционных трансформаций. При этом для абсолютного большинства ученых путеводной нитью и стимулом при создании частных теорий исследуемых ими процессов в своих собственных областях служила и служит теория естественного отбора Дарвина.
Нельзя, однако, отрицать, что эта позитивная работа по созданию нового и, наверное, далекого от завершения «третьего», как назвал его выдающийся отечественный биолог-эволюционист Н.Н. Воронцов [Н.Н. Воронцов, 1999, с. 609], синтеза в эволюционной биологии сопровождается и периодически возникающими сомнениями в дальнейшей жизнеспособности концепции естественного отбора и выдвижением альтернативных дарвинизму концепций эволюции. В купе с неожиданно воскресшим в 70-е гг. креационизмом эти концепции, подаваемые к тому же часто в широкой печати как неоспоримые «научные» свидетельства «краха» дарвинизма, нередко, помимо воли самих авторов этих концепций, создают в общественном сознании весьма неадекватную картину происходящего ныне в эволюционной биологии и поэтому нуждаются в специальном анализе.
Вообще-то в том факте, что у теории естественного отбора есть противники, нет для нее ничего ни удивительного, ни страшного. У всякой великой теории были и есть серьезные оппоненты, с мнением которых нельзя не считаться (наряду с целым шлейфом «ниспровергателей» всех мастей, в том числе находящихся на определенном уровне невежественности, разумеется). Были они и у теории И. Ньютона, имеются они и у таких авторитетных физических теорий ХХ в., как общая теория относительности или столь популярная ныне теория суперструн. По-видимому, любая из великих научных теорий, пока она окончательно не «осядет» на страницах учебников, будет вызывать сопротивление, желание ее опровергнуть. Теория естественного отбора стала объектом такой в высшей степени «пристрастной» критики сразу же после ее появления в сентябре 1859 г. и остается такой до настоящего времени. И нельзя не признать, что, как во второй половине XIX в., так и в первой половине ХХ в., у нее были в высшей степени достойные оппоненты-конкуренты, например К. Бэр с его концепцией автогенетического телеогенеза в XIX в., или известный отечественный биогеограф Л.С. Берг с его концепцией номогенеза в первые десятилетия ХХ в., или ставшие хрестоматийными примеры генетика Р. Гольдшмидта с его концепцией «перспективных монстров» и палеонтолога О. Шиндевольфа с его теорией типострофизма. Имеются претенденты на их место и в современной литературе. Судьба таких диссидентских концепций и построений как в биологии, так и в других науках весьма причудлива и непредсказуема. Иногда некоторые из них самым неожиданным образом всплывают и становятся популярными среди «ортодоксов» (но, разумеется, в совершенно иной интерпретации), но чаще они все-таки в целом со временем становятся просто интересными эпизодами из истории науки.
Но во второй половине ХХ в. в эволюционной биологии появился совершенно новый феномен — всплеск «недарвиновских» концепций эволюции как следствие углубленного изучения процессов на самых разных уровнях организации живого — от клеточно-молекулярного до биосферы в целом и на самых разных временных масштабах протекания этих процессов — от времени формирования и жизни отдельно взятого организма (эмбриология, биология индивидуального развития) до тех длительных времен, в течение которых происходит историческая трансформация целых биологических таксонов (палеонтология). Своеобразие и сложность процессов, выявившиеся в этих исследованиях, были столь велики и, видимо, столь неожиданны для самих исследователей, что их первой реакцией было противопоставление наблюдаемого сложившимся (хрестоматийным) представлениям о дарвиновских механизмах эволюции. В качестве примеров таких «недарвиновсих
концепций» эволюции можно назвать «теорию нейтральности» японского генетика М. Кимуры, теорию «прерывистого равновесия» американских палеонтологов Н. Элдриджа и С. Гоулда, концепцию «недарвиновской области эволюции» крупнейшего отечественного микробиолога, академика Г.А. Заварзина, «эпигенетическую концепцию эволюции» палеонтолога М.А. Шишкина и др. Однако, как прекрасно показал академик Л.П. Татаринов в своих недавних обзорных статьях «Контуры современной теории биологической эволюции» и «Молекулярная генетика и эпигенетика в механизмах морфогенеза», теория эволюции непрерывно расширяется и видоизменяется. «Эта область знания по своим масштабам настолько расширилась, — подчеркивает он, — что, по существу, стала беспредельной» [Л.П. Татаринов, 2005, с. 38]. При этом, соглашаясь с банальностью, что «теория эволюции уже давно вышла за рамки "Происхождения видов" Ч. Дарвина», он вместе с тем считает нужным подчеркнуть: «Успехи молекулярной генетики уже привели к пересмотру воззрений на механизм наследственных изменений и на механизмы морфогенеза, тем не менее можно с уверенностью заявить, что в теории эволюции важнейшее место по-прежнему занимает идея Ч. Дарвина о естественном отборе» [там же, с. 37—38]. Более того, все выглядит таким образом, что при минимальной модификации и традиционная концепция неодарвинизма (синтетическая теория эволюции), и претендующие на конкуренцию с нею новейшие концепции найдут свое место в рамках расширенных представлений об эволюции, в рамках «третьего» (по Н.Н. Воронцову) синтеза.
Эта идеология «расширенного синтеза», основу которого составила бы дарвиновская идея естественного отбора, в последней трети ХХ в. вышла далеко за пределы самой биологии. При этом она активно обсуждалась (и на сегодняшний день широко принята) на материале наук, лежащих по обе стороны от науки о жизни (понимаемой в чисто биологическом смысле), т.е. на материале физики и химии, с одной стороны, и всего комплекса наук о человеке (социально-гуманитарных наук) — с другой.
Как известно, на рубеже 70—80-х гг. ХХ в. довольно стремительно сформировалась новая область исследования сложных нелинейных динамических систем, называемая по-разному: нелинейной динамикой, теорией самоорганизации, синергетикой, имеющая самые разные источники своего формирования и использующая самый новомодный математический аппарат нелинейных дифференциальных уравнений, теории катастроф, фрактальной геометрии и многие другие. Широкий интерес к изучению свойств нелинейных систем был обусловлен тем, что, по существу, весь реальный мир, вся окружающая нас природа, общество — все это и есть мир нелинейных систем, которые, как выяснилось, эволюционируют
по весьма специфическим и необычным с точки зрения классической науки законам. И конечно, сразу же было обращено внимание на то, что дарвиновская теория на качественном уровне во многом предвосхитила идеи современных глубоко математизированных теорий самоорганизации и синергетики. Но тогда сразу же возникает вопрос: а как соотносятся собственно дарвиновские представления о механизмах эволюции, в которых ключевая роль отводится естественному отбору, с механизмами эволюции как спонтанной самоорганизцией динамических систем, разрабатываемых в синергетике? Причем анализ этой проблемы имеет ключевое значение для определения как точного статуса концепции естественного отбора в самой эволюционной биологии, так и путей построения общих теорий самоорганизации и эволюции природных, социальных и духовных систем. Любопытны итоги дискуссий по этим вопросам, содержащиеся в статье американских ученых Брюса Х. Уебера и Дэвида Дж. Депью «Естественный отбор и самоорганизация. Динамические модели как ключи к новому эволюционному синтезу». О масштабах этих дискуссий говорит хотя бы то, что авторы выделяют аж семь (!) точек зрения по вопросу о соотношении естественного отбора и самоорганизации в эволюции, логически возможных и реально выдвигавшихся и обсуждавшихся в англо-американской литературе 80—90-х гг. ХХ в. Вот список предлагавшихся концепций:
1. Движущей силой эволюции является естественный отбор, а не самоорганизация.
2. Самоорганизация является фактором, ограничивающим естественный отбор.
3. Самоорганизация является исходным состоянием («нулевой гипотезой», по терминологии авторов), на фоне которого развертываются эволюционные события (в том числе и контролируемые естественным отбором).
4. Самоорганизация является вспомогательным механизмом естественного отбора, движущим эволюцию.
5. Самоорганизация является движущей силой эволюции, однако ее сдерживает (ограничивает) естественный отбор.
6. Естественный отбор является самостоятельной формой самоорганизации.
7. Естественный отбор и самоорганизация являются двумя аспектами единого эволюционного процесса [B.H. Weber, D.J. Depew, 1996, p. 44—45].
Подвергнув затем тщательному и глубокому обсуждению каждую из семи позиций, они приходят к выводу, что наиболее обоснованной является последняя (седьмая) точка зрения. «Естественный отбор, — пишут Уебер и Депью, — действительно можно считать очевидным свойством определенных видов селекции в аутокатали-
тических, рассеивающих энергию, открытых системах. Это означает, что естественный отбор — это не просто теория, которая позволяет объяснить некоторые явления, а явление само по себе, очевидный процесс, имеющий место в сложных рассеивающих системах, получивших возможность изменяться и сохранять информацию» [ibid., p. 53]. И далее: «.на языке новой динамики и термодинамики естественный отбор еще более четко (по сравнению с более ранними формами дарвинизма) показывает, почему естественный отбор является не просто теорией или моделью, или метафорой с корнями, уходящими в практику, а естественным феноменом, возникшим в результате основных динамических и термодинамических процессов. Соответственно сложная динамика систем ни в коей мере не угрожает естественному отбору. В опасности находятся всего лишь некоторые понятия естественного отбора, согласно которым он конкурирует со случаем и самоорганизацией, что противоречит естественной природе естественного отбора. Иначе эту точку зрения можно высказать так: любая беззащитная перед лицом риторики креационизма теория естественного отбора не может считаться адекватной» [ibid., p. 57].
Не менее энергичные и масштабные движения по синтезу различных наук вокруг идеи естественного отбора происходят в последние два-три десятилетия и в области социальных и гуманитарных наук. К концу ХХ в. сложился целый пучок перспективных научных исследовательских направлений, в названии которых присутствуют приставки «эволюцио» и «био»: эволюционная экономика, эволюционная психология, эволюционная эпистемология, эволюционная этика и др.; или: биополитика, биоэтика, биоэстетика, биолингвистика, биогерменевтика и др. Вообще-то начало этому процессу объединения дарвинистической биологии со всей сферой социогуманитарных наук было положено еще в последней трети XIX в., причем одним из главных инициаторов этого движения был и сам Ч. Дарвин. И при этом следует заметить, что при всем том высоком внешнем пиетете, которым были окружены и имя Дарвина, и его основная теория в отечественной литературе советского периода, подлинный масштаб дарвинизма как культурно-исторической мутации не был тогда (и не мог быть) в должной степени ни понят, ни оценен. А ведь Ч. Дарвин, как прекрасно осознавали уже его современники, необычайно расширил представления о возможностях науки и построенного на ней материалистического мировоззрения. Объяснив в рамках концепции естественного отбора действием обычных материальных факторов и взаимодействий происхождение даже такой «витальной» особенности строения и функционирования живых организмов, как их «целесообразность» (телеологичность), Ч. Дарвин тем самым показал, как строго научно можно решить проблему, которую даже
сам великий И. Кант считал принципиально неразрешимой средствами естествознания. Тем самым Дарвин продемонстрировал новые, невиданные прежде возможности научной рациональности, а включив в свою общую картину эволюции живой природы и человека, он тем самым как бы завершил построение здания научно-материалистического (или, как тогда говорили, «механического») мировоззрения до самых его вершин.
Энтузиазм, который вызвала теория Дарвина за пределами биологии, сейчас трудно даже представить. О влиянии дарвинизма на такие разделы социогуманитарного знания, как лингвистика, этнография, антропология, экономика написано немало. Меньше известно, что практически невозможно назвать ни одного из перечисленных выше новейших направлений с приставками «био» и «эволюцио», прототипы которых не появились бы в последней трети XIX в. И дело не только в пресловутом социал-дарвинизме, не понятом и в общем-то незаслуженно оплеванном в свое время. Под влиянием дарвинизма стала активно (особенно Г. Спенсером) разрабатываться эволюционная этика. В 1890 г. вышла книга по психологии, написанная американским ученым и философом У. Джеймсом «Принципы психологии», в которой впервые развивались идеи функционалистского подхода к психике человека, полностью основанные на теории естественного отбора Ч. Дарвина. Дарвинизм оказал глубокое влияние на гносеологию махизма, прагматизма, бергсонианства и других философских направлений. А действительная масштабность влияния дарвинизма на развитие социально-политической мысли конца XIX в. была столь велика, что вынудила в свое время Г. Риккерта воскликнуть: «Поразительно, что почти каждое политическое направление смогло себе найти теоретическое обоснование в биологистической философии жизни» [Г. Риккерт, 1922, с. 74; подробнее см.: В.Г. Борзенков, 2006, с. 21—24].
По целому ряду причин, из которых главная была связана с известным кризисом, который переживала сама теория естественного отбора в первые два десятилетия ХХ в. и на преодоление которого ушло еще целых два-три десятилетия, детальная научная разработка всех этих дарвинистски ориентированных идей в социально-экономической и гуманитарной сфере стала возможной лишь в последней трети ХХ в. Но зато в последние два десятилетия ушедшего столетия, как уже было сказано, эта работа развернулась с невиданным размахом и интенсивностью. Начало этому движению было положено выходом в свет книги известного американского энтомолога Э. Уилсона «Социобиология. Новый синтез», с одной стороны, породившей «социобиологическое движение», а с другой — вызвавшей целую бурю протестов и различных критических отзывов. В чем только ни обвиняли Э. Уилсона и других социо-
биологов: в реставрации «социал-дарвинизма», в «генетическом детерминизме», «биологическом редукционизме», попытке заменить биологической наукой философскую этику и пр. Между тем, как выяснилось, социобиология вовсе не собирается покушаться ни на один из результатов философии, этики, культурной антропологии и любой другой гуманитарной дисциплины, претендуя лишь на раскрытие биологических (эволюционно-генетических) оснований формирования социального поведения в мире живых организмов (в том числе и в человеческом мире). В 90-е гг., однако, отчасти и по тактическим соображениям, но больше исходя из существа дела, многие исследователи (теперь их, наверное, подавляющее большинство), работающие в дарвинистической парадигме на материале социально-гуманитарных наук, стали дистанцироваться от термина «социобиология», предпочитая именовать эту новую область исследования «эволюционной психологией». По словам Леды Космидес и Джона Туби, руководителей Центра эволюционной психологии Университета Санта-Барбара (Калифорния), эволюционная психология отличается от социобиологии тем, что объединяет эволюционную биологию с когнитивной наукой. Эволюционная психология концентрирует свое внимание не на генетически обусловленных формах социального поведения (хотя наличие таковых вовсе не запрещается), а на психике человека, которую рассматривает прежде всего как набор обрабатывающих информацию механизмов, «встроенных» в головной мозг человека и возникших в процессе эволюции человека эпохи плейстоцена как адаптации под действием естественного отбора. По справедливому замечанию Джека и Линды Палмеров, американских авторов превосходной сводки по эволюционной психологии, «современная эволюционная теория обладает способностью связывать социальные науки друг с другом и с естественными науками. <...> Одной из причин того, почему эволюционная психология стала в последние годы столь "горячей темой", является ее возможность дать объяснение и прогнозы для широкого круга дисциплин, включая антропологию, экономику, психологию, социологию и другие социальные науки. Эволюционная теория вполне может стать каркасом, внутри которого социальные науки смогут вырабатывать согласованные, комплиментарные парадигмы поведения, подобно тому как различные дисциплины естественных наук опираются на законы, которые отличаются комплиментарностью, согласованностью и неконфликтностью» [Дж. Палмер, Л. Палмер, 2003, с. 11—12; подробнее см.: В.Г. Борзенков, 2008, с. 207—225].
Наконец, немаловажным обстоятельством является и то, что дарвинизм в ХХ в. выдержал самую суровую проверку на научность в ходе профессиональных философских дискуссий по этой проблеме с опорой на наиболее изощренные методологические
концепции и «критерии научности», на которые была столь богата область философии науки ХХ в. Особенно поучительна (и драматична) история взаимоотношения дарвинизма как научной исследовательской программы и теории естественного отбора как именно научной теории с, возможно, наиболее широко известной и популярной философско-методологической концепцией ХХ в. — фальсификационистской концепцией К. Поппера. Попперу пришлось дважды публично отрекаться от своих уничижительных высказываний в адрес дарвинизма, определенно сыгравших, к слову сказать, достаточно негативную роль (по отношению к науке) в стартовавшем в 60-е гг. новейшем витке борьбы креационистов с эволюционистами (особенно это касается второго эпизода, о чем речь пойдет ниже).
Первый эпизод относится ко времени создания К. Поппером одного из своих шедевров на темы социальной философии — работы «Нищета историцизма», в которой он предпринял первую попытку на корню подрубить марксистский исторический материализм, показать, что это не наука, а всего лишь наукоподобный вариант метафизической веры в так называемые «законы исторического развития», открытие которых якобы (по Марксу) дает возможность точно предсказывать будущее состояние человеческого общества (например, наступление коммунизма). Замысел Поппера заключался в том, чтобы показать, что никаких «законов исторического развития» нет и быть не может, а мода на историцизм (веру в существование таких законов) всего лишь, как он заявил, «отзвук моды на эволюционизм — философию, которая стала влиятельной во многом благодаря скандальному столкновению блестящей научной гипотезы об истории земных животных и растений и древней метафизической теории, оказавшейся частью господствующей религии» [К. Поппер, 1993, с. 122]. И хотя дарвинизм здесь назван «блестящей научной гипотезой», но, во-первых, всего лишь «гипотезой» (что очень понравилось противникам дарвинизма), а во-вторых, в сноске к этой цитате К. Поппер попытался полностью дезавуировать даже этот намек на уважительное отношение к дарвинизму. «Я согласен, — поспешил уведомить он читателей, — с профессором Равеном, называющим этот конфликт "бурей в викторианской чашке чая"» [там же, с. 122]. А надо сказать, что ко времени написания «Нищеты историцизма» (журнальный вариант 1944—1945 гг.) К. Поппер еще не приступал к серьезному изучению дарвинизма и эволюционной проблематики в целом. Это произошло только в начале 60-х гг., и он был сразу же очарован и захвачен идеями дарвинизма до конца жизни. К 1965 г. он настолько окреп в данной области, что решился представить на суд слушателей в одной из своих знаменитых лекций собственный вариант общей теории эволюции. А теперь, внимание! «Прежде чем излагать
мою общую теорию, — начал Поппер, — я хотел бы принести многочисленные извинения. Мне понадобилось много времени, чтобы всесторонне ее обдумать и самому уяснить, в чем ее суть. Тем не менее она все еще не удовлетворяет меня полностью. Частично это объясняется тем, что эта теория является ЭВОЛЮЦИОННОЙ и к тому же, боюсь, она мало что добавляет, если не считать новых акцентов, к уже существующим эволюционным концепциям» [К. Поппер, 2002, с. 233]. И далее самое главное: «Мне приходится краснеть, — продолжил он, — когда я делаю это признание, так как, когда я был моложе, я обычно говорил о философских учениях эволюционизма в пренебрежительном тоне. Когда двадцать два года тому назад каноник Равен в своей книге "Наука, религия и будущее" назвал полемику вокруг дарвиновской теории "бурей в викторианской чашке чая", согласившись с ним в принципе, я критиковал его за то, что он слишком много внимания уделяет "пару, все еще идущему из этой чашки", имея при этом в виду пар, идущий от философских учений об эволюции (и особенно тех из них, которые уверяли в существовании непреложных законов эволюции). Однако сегодня мне приходится признаться, что эта чашка чая стала в конце концов МОЕЙ чашкой и я вынужден запить ею пирог смирения» [там же].
Утолив в конце концов свою жажду познания законов эволюции из «викторианской чашки чая», Поппер почувствовал себя настолько сильным в вопросах теории биологической эволюции, что один из важнейших сюжетов своей творческой биографии «Нескончаемый поиск, интеллектуальная автобиография» (в виде отдельной книги вышла в 1976 г.) посвятил именно этим вопросам, объединив их общим названием «Дарвинизм как метафизическая исследовательская программа». В 1995 г. этот отрывок из автобиографии Поппера был переведен на русский язык и издан в журнале «Вопросы философии» в виде отдельной статьи, на которую я и буду ссылаться. Статья распадается на две смысловые части: в первой части дается попытка точной экспликации того, что же представляет собой дарвинизм в свете тех «критериев научности», которые Поппер сформулировал в своих предшествующих работах, а во второй — излагается собственный, попперовский «улучшенный» вариант «общей теории эволюции». Для нас сейчас важна первая часть, поскольку вторая представляет сегодня лишь исторический интерес (а если честно, то и такового не представляет). Что касается первой части, то, как пишет сам Поппер, он «пришел к заключению, что дарвинизм — это не проверяемая научная теория, а метафизическая исследовательская программа — возможный концептуальный каркас для проверяемых научных теорий» [К. Поппер, 1995, с. 40]. Аргументы? Главными из них являются два: 1) основная концепция дарвинизма, а именно концепция
приспособляемости как способности организмов к выживанию, тавтологична или «почти тавтологична». Приспособляемость, пишет Поппер, или пригодность, определяется современными эволюционистами как способность к выживанию: едва ли существует какая-либо возможность проверки такой слабой теории, как эта, и 2) «эта программа метафизическая потому, что она не способна к проверке. Таким образом, дарвинизм в действительности не предсказывает эволюцию изменений. Поэтому он на самом деле не в состоянии объяснить эту эволюцию» [там же, с. 42]. Хотя ко всему этому Поппер затем добавляет, что «все же эта теория бесценна», и поясняет, почему в общественном сознании того времени все это было воспринято как явный и недвусмысленный выпад против дарвинизма и, разумеется, охотно и широко распространено его противниками (особенно из лагеря «креационистов»).
Рискну предположить, что на дальнейшую эволюцию точки зрения Поппера на научный статус дарвинизма оказала не только общая негативная реакция со стороны ученых, но и конкретно публикация тогда еще молодого, но стремительно набиравшего силу и ныне крупнейшего специалиста в области философии биологии, М. Рьюза в самом авторитетном международном журнале по философии науки «Philosophy of Science». В статье «Философия биологии Карла Поппера» он буквально камня на камне не оставил от всей аргументации Поппера в отношении «метафизичности» дарвинизма, а что касается его концепции эволюции, то главная трудность, по мнению Рьюза, которая возникает в связи с этой концепцией, «узнать, в каком смысле она говорит нечто оригинальное» [M. Ruse, 1977, p. 654]. Насколько мне известно, К. Поппер нигде в своих работах не упоминает имени М. Рьюза. Во всяком случае уже в конце того же 1977 г. (год публикации статьи М. Рьюза) в Дарвиновской лекции, прочитанной Поппером в Дарвиновском колледже Кембриджского университета, он, начав с того, что многие авторитетные ученые считают концепцию естественного отбора тавтологичной, продолжил: «Я упоминаю об этой проблеме потому, что и сам грешен. Под впечатлением высказываний этих авторитетов мне случалось называть эту теорию "почти тавталогической" и я пытался объяснить, как теория естественного отбора может быть непроверяемой (как тавтология) и в то же время представлять огромный интерес для науки. Мое решение этой проблемы состояло в том, что доктрина естественного отбора представляет собой весьма успешную метафизическую исследовательскую программу. Она ставит детализированные проблемы во многих областях и подсказывает нам, что следует ожидать от адекватного решения этих проблем. Я и сейчас считаю, что естественный отбор работает в этом смысле как исследовательская программа. Вместе с тем я теперь придерживаюсь иного мнения о проверяемости и логиче-
ском статусе теории естественного отбора. И я рад возможности заявить о своем отречении от прежних взглядов. Надеюсь, мое отречение внесет какой-то вклад в понимание статуса естественного отбора» [К. Поппер, 2000, с. 80]. Изложив далее свое новое понимание логики «работы» дарвиновских механизмов эволюции и пояснив все это на нескольких примерах, Поппер завершил свою лекцию словами: «Если в этой интерпретации что-то есть, то открытый Дарвином процесс изменчивости с последующим отбором не просто позволяет объяснить биологическую эволюцию в механических терминах или в терминах, которые пренебрежительно и ошибочно назывались механическими, но и на самом деле проливает свет на понятие нисходящей причинности, на создание произведений искусства и науки и на развитие свободы их создания. Таким образом, весь спектр явлений, связанных с эволюцией жизни и духа, а также произведений человеческого разума, оказывается возможно осветить благодаря великой и вдохновляющей идее, которой мы обязаны Дарвину» [там же, с. 89]. К чести К. Поппера следует отметить, что этот выдающийся представитель философии науки ХХ в. не просто имел мужество публично признать свои ошибки (хотя они, замечу, не были столь велики, как казалось его критикам, более того, сегодня можно утверждать, что во многом Поппер был попросту неверно понят), но и подняться в дальнейшем своем творчестве в понимании тонкостей логики дарвинизма до уровня, мало доступного даже специалистам в этой области. Не случайно в 1986 г. он был приглашен в Вену на первый Международный симпозиум по эволюционной эпистемологии в качестве одного из двух главных докладчиков (вторым был выдающийся биолог ХХ в., один из создателей современной этологии, лауреат Нобелевской премии К. Лоренц). И уже после кончины К. Поппе-ра международный журнал по философии биологии, созданный и долгое время возглавлявшийся М. Рьюзом «Biology & Philosophy», не один раз обращался к творческому наследию этого выдающегося философа и гуманиста ХХ в., в том числе и со статьей с таким в высшей степени красноречивым названием, как «Шесть вещей, которые Поппер хотел бы видеть принятыми во внимание биологами: в память о Карле Раймунде Поппере, 1902—1994» [T. Settle, 1996, p. 141—150].
Таким образом, как видим, сегодня, как и ровно 100 лет назад, в начале ХХ в., все разговоры о «застое», «тупике», «кризисе», а тем более о «крахе» дарвиновской концепции эволюции больше похожи на стремление выдать желаемое за действительное, а не на результат серьезного анализа и осмысления сложившейся ситуации. Другое дело, что за последние полвека в процессе исследования жизни на самых разных уровнях ее организации (от простейших прокариот до биосферы в целом) открылась картина такой ее
невероятной сложности, о которой и помыслить было нельзя во времена создания классической синтетической теории эволюции, а тем более во времена самого Ч. Дарвина. Накоплен гигантский материал, частично вошедший в синтетическую теорию эволюции, но в значительной степени еще не ассимилированный ею. Вот это и есть задача ближайшего будущего. И нет никаких оснований ожидать, что этот новый синтез будет осуществлен на принципах, далеко выходящих за пределы дарвиновской идеи естественного отбора как важнейшего (хотя, разумеется, не единственного) фактора эволюции.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Борзенков В.Г. Биофилософия сегодня. М., 2006.
2. Борзенков В.Г. Философия науки: на пути к единству науки: Учеб. пособие. М., 2008.
3. Воронцов Н.Н. Развитие эволюционных идей в биологии. М., 1999.
4. Палмер Дж, Палмер Л. Эволюционная психология: Секреты поведения Homo Sapiens. СПб., 2003.
5. Поппер К. Нищета историцизма. М., 1993.
6. Поппер К. Дарвинизм как метафизическая исследовательская программа // Вопросы философии. 1995. № 12.
7. Поппер К.Р. Естественный отбор и возникновение разума // Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики. М., 2000.
8. Поппер К.Р. Объективное знание: эволюционный подход. М., 2002.
9. Риккерт Г. Философия жизни: Изложение и критика модных течений философии нашего времени. Пг., 1922.
10. Татаринов Л.П. Контуры современной теории биологической эволюции // Вестн. РАН. 2005. № 1. Т. 75.
11. Татаринов Л.П. Молекулярная генетика и эпигенетика в механизмах морфогенеза // Журнал общей биологии. 2007. № 3. Т. 62.
12. Шмальгаузен И.И. Кибернетические вопросы биологии. Новосибирск, 1968.
13. Ruse M. Popper's philosophy of biology // Philosophy of Science. 1977. Vol. 44.
14. Settle T. Six things Popper would like biologists not to ignore // Memoriam, Karl Raimund Popper, 1902—1994 // Biology and philosophy. 1996. N 11.
15. Stamos D.N. Popper, falsifiability, and evolutionary biology // Biology and philosophy. 1996. N 11.
16. Weber B.H., Depew D.J. Natural selection and self-organization: Dinamical models as clues a new evolutionary synthesis // Biology and philosophy. 1996. N 11.
17. Wilson E. Sociobiology: The new synthesis. Cambridge, 1975.
2 ВМУ, философия, № 5
