CC BY
155
возможно предсказать с достаточной надежностью.
Крайняя болезненность ситуации заключалась в том, что объектом дискуссии явилось ограничение деятельности по достижению главной цели науки - интенсивного пополнения массива научного знания.
Наряду с этим, новый толчок получили исследования по биоэтике, были внесены соответствующие дополнения в уставы целого ряда профессиональных обществ и кодексы поведения их участников, а главное - формируется серьезная база для взаимодействия научного сообщества, государственных институтов, представительной власти,
бизнеса и общественных организаций
- иными словами, используется весь арсенал инструментов, которыми располагает демократическое общество для обсуждения жизненно важной проблемы и контроля за принятием решений при любом развитии ситуации.
И сегодня, когда трагический смысл слова «необратимость» в связи с клонированием человека постепенно начинают чувствовать даже политики, подобное взаимодействие является тем максимумом, который общество может мобилизовать в ответ на новый вызов времени. При этом, как уже говорилось, финал остается открытым: наука
- это предвидение, но не Провидение.
В. БОРЗЕНКОВ, профессор МГУ им. М.В. Ломоносова
Задача выработки языка широкого междисциплинарного общения, т.е. вопрос о единстве научного знания, вновь, как и столетие назад, стала одной из центральных в философских дискуссиях о путях развития современной науки. В ней принимают заинтересованное участие выдающиеся представители самых разных ее областей: физик, лауреат Нобелевской премии С. Вейнберг, создатель социобиологии Э. Уилсон, известный специалист по проблемам методологии гуманитарных наук, немецкий историк О. Эк-сле и мн. др. Как сквозная, идея единства прошла через все заседания семинара под названием «Научная мысль», учрежденного Свободным университетом Брюсселя в 1997 году и руководимого И. Пригожиным вплоть до его безвременной кончины в 2002 году. Неудивительно, что тема «Возможна
Проблема единства науки на рубеже веков
ли интеграция естественных наук и наук о человеке?» была выделена для обсуждения на специальном заседании в рамках работы XXI Всемирного философского конгресса, проходившего в Стамбуле с 10 по 17 августа 2003 г. (См.: Вопросы философии. -2004. - № 3) Что же мы имеем на сегодня? Общий пафос современных исследований, не затронутых мутной волной постмодернистской расхристанности, - призыв к новому диалогу между естественными и гуманитарными науками. Но на какой основе? Вот здесь и начинается проблема. Пестрота и противоречивость высказываемых точек зрения обескураживают. Вместе с тем было бы неверным считать, что обсуждение вернулось «на круги своя» и за прошедшее столетие не было достигнуто никакого прогресса как в достижении ясности существа
проблемы, так и в определении реалистических путей её решения.
В работе «Преодоление раскола?» (Высшее образование в России. - 1999.
- № 5), соглашаясь с авторами, возводящими раскол двух культур (естественнонаучной и гуманитарной) к самим «началам» формирования новоевропейской науки, я связал первое открытое выражение этого конфликта и его по-настоящему современное философское осмысление с полемикой, которую вели на рубеже Х1Х-ХХ вв. представители неокантианства и философии жизни (В. Виндельбанд, Г. Рик-керт, В. Дильтей и др.) с позитивистами XIX века. Именно тогда были выделены и явным образом сформулированы основные бинарные оппозиции, по которым проходит, казалось бы, непреодолимый барьер между естествознанием («науками о природе») и сферой социально-гуманитарного знания («науками о культуре», в другой терминологии - «науками о духе»). Я имею в виду следующие оппозиции.
По предметному основанию
1. Если природа выступает в естествознании всегда в виде объекта познания, независимого от познающего его субъекта, то в гуманитарной области субъект становится предметом познания самого себя.
2. Если природа внеисторична (это
- царство «вечных и неизменных» законов), то культура - принципиально исторична, она и есть, собственно, исторический процесс созидания все новых и все более совершенных форм, значимостей и смыслов.
3. Если природа есть царство необходимости (т.е. тех же «вечных и неизменных» законов), то культура - форма и продукт деятельности человека.
4. Если в природе господствуют сугубо причинные связи, отношения и взаимодействия, то культура есть деятель-
ность свободного человека, преследующего цели и руководствующегося при этом определенными нормами, ценностями и идеалами (курсив мой - В.Б.).
5. И, наконец, если выразиться языком метафизики, природа есть сфера сущего, культура - сфера должного.
По методологическом.у основанию
1. Если целью естественных наук является формулирование общих законов, то целью гуманитарных - познание индивидуальных, всякий раз уникальных в своей неповторимости событий человеческой культуры.
2. Если главной познавательной операцией, с помощью которой постигаются явления природы в рамках естествознания, служит их ОБЪЯСНЕНИЕ (как частных случаев общих законов), то главным методом гуманитарного знания становится ПОНИМАНИЕ культурно-исторических смыслов с помощью диалога, эмпатии (со-чувствия, со-переживания), герменевтики (истолкования, интерпретации) и пр.
Разумеется, этот список не является исчерпывающим. Дискуссии на эту тему продолжались в течение всего XX столетия, а в последнюю четверть века возникли принципиально новые сюжеты и исследовательские перспективы в русле набиравшего силу постмодернистского дискурса.
Для меня существенно подчеркнуть, что до сих пор аспекты темы, связанные с телеологией, аксиологией и герменевтикой, рассматриваются как решающим образом отделяющие сферу гум,а-нитарного знания от естественнонаучного. И вот как раз с этим можно поспорить. На мой взгляд, развитие науки ХХ века (и здесь особое место принадлежит биологии) дает веские основания считать, что по всем этим пунктам раскол между естествознанием и гуманитарной сферой если и не преодо-
лен, то во всяком случае решительно и неумолимо преодолевается.
Пожалуй, самые радикальные и неоспоримые изменения в картине мира произошли по линии: «внеисторичес-кая природа - историческая культура». С объединением идей теории относительности и квантовой механики, физики элементарных частиц и космологии в рамках теорий Большого взрыва, расширяющейся и раздувающейся Вселенной и других все известные уровни структурной организации Универсума
- от элементарных частиц, атомов, молекул и молекулярных комплексов до звездных и звездно-планетных систем, от простейших органических молекул, самовоспроизводящихся химических гиперциклов до живых организмов и биосферы в целом, от первых предго-минидов до человека и человеческого общества современного типа, от простых коммуникативных сигналов до человеческого языка, от первых проблесков сознания до наивысших продуктов духовной творческой деятельности -предстают в современной картине мира как части единого в своей каузальной и номологической основе Космоса и как последовательные этапы процесса его эволюционно-исторического развития, длящегося приблизительно 15 миллиардов лет.
В последнее десятилетие ушедшего века весь этот богатейший материал из различных областей естествознания XX века был подвергнут глубочайшей теоретической проработке с позиций синергетики, динамики нелинейных систем и теории информации. В частности, в работе В. Эбелинга, А. Энгеля, Р. Файстеля «Физика процессов эволюции. Синергетический подход» представлен один из таких грандиозных опытов синтетического, междисциплинарного подхода к теоретической реконструкции процесса эволюционно-исторического развития Универ-
сума как единого целого по линии: космическая эволюция (от Большого Взрыва до образования химических элементов на одном уровне, и звезд и планет -на другом) химическая эволюция (вплоть до образования сложных органических соединений) геологическая эволюция (образование структур земной коры, гор, воды и т.д.) возникновение и эволюция протоклетки дарвиновская эволюция видов животных и растений, а также экосистем живой природы эволюция человека (развитие труда, языка и мышления) эволюция общества эволюция информации и обмена информации (обогащение и хранение знания, развитие связи, науки и т.д.). «Исследования процессов эволюции, - формулируют свое кредо авторы, - принесли в физику новое мышление и новый метод работы, которые до того были достоянием только биологических и общественных наук: историческое мышление и исторический метод ... Авторы настоящей книги убеждены, что перед эволюционными методами открывается прекрасное будущее, и усматривают в их разработке основное назначение физики процессов эволюции» [1, с.10].
Серьезные коррективы в классическую трактовку природы научной деятельности внесла наука XX века и по линии «объект - субъект». Первый серьезный удар по наивно-догматическому представлению классической науки о возможности (и даже необходимости) проведения четкой разграничительной линии между субъектом и объектом познания, как известно, был нанесен копенгагенской интерпретацией квантовой механики. Xотя статус этой концепции в деталях до сих пор вызывает разногласия, основной урок, сформулированный В. Гейзенбергом в словах: «Мы должны помнить, что то, что мы наблюдаем, - это не сама природа, а природа, которая выступает в том виде, в каком
она выявляется благодаря нашему способу постановки вопросов» [2, с.27], -вряд ли может быть оспорен.
Развитие современной психологии показало, что, вопреки сторонникам «понимающей психологии» начала XX века (противопоставлявшим ее «объясняющей психологии», ориентированной на методы и идеалы научного познания естественных наук XIX века), внутренний - субъективный, душевный, духовный - мир человека вполне доступен объективирующему научному познанию методами эмпатии и психоаналитической герменевтики. Так, представитель гуманистического направления в психологии XX века К. Роджерс подчеркивал: «Это направление ведет к НАТУРАЛИСТИЧЕСКОМУ (выделено мной - В.Б.), эмпатичес-кому, тонкому наблюдению мира внутри значений индивида. Таким образом, вся сфера человеческих состояний в полном своем объеме открывается для исследования.
Это течение содержит в себе истоки новой науки, которая не побоится заниматься проблемой личности - личности как наблюдателя, так и наблюдаемого, используя как субъективное, так и объективное познание. Оно проводит в жизнь новый взгляд на человека как на субъективно свободного, выбирающего, создающего свое «Я», ответственного за него» [3, с.213].
Не менее напряженные и интересные дискуссии шли в XX веке и по линии других выделенных выше оппозиций: «необходимость - свобода», «причинность - телеология» («каузальность - целевой подход»), «сущее -должное», а также оппозиции «объяснение - понимание», которая в известной мере интегрирует все три вышеназванные и выражает их в обобщенной форме. В прояснение именно этих вопросов внесла существенный вклад биология второй половины XX века.
Впрочем, начало было положено кибернетикой и теорией информации. Кибернетика легализовала применительно к описанию природных (и прежде всего - живых) процессов такие телеологические понятия, как «цель», «функция», а теория информации - такие, казалось бы, сугубо аксиологические и гуманитарные понятия, как «ценность» и «смысл». Долгое время значимость кибернетики и теории информации для преодоления раскола двух культур рассматривалась лишь с точки зрения возможности повышения уровня строгости и точности рассуждений в тех разделах гуманитарных наук («науках о культуре»), в которых можно было продуктивно пользоваться их методами. Но у этого процесса ведь есть и другая сторона. Использование понятий и методов кибернетики и теории информации в технической сфере и в области естествознания означало наделение чисто человеческими чертами не только живых организмов (и живых систем вообще), но и «неживых» автоматических систем. В свое время это вызвало целую бурю возражений со стороны механистически и позитивистски ориентированных философов науки. Уйма времени была затрачена на то, чтобы доказать, что телеологические и аксиологические понятия в применении к живым формам и техническим системам имеют смысл не более как «эвристические метафоры», что все они используются в естествознании в «условном смысле». Строились хитроумные логические схемы, чтобы продемонстрировать полную сводимость телеологических утверждений (даже применительно к описанию поведения человека и человеческих действий, не говоря уже о живых организмах или искусственных автоматических устройствах) к сугубо причинным. Однако, вопреки ожиданиям, процесс экспансии телеологических и аксиологических понятий при научном описании
сложных естественных систем любой природы со временем только усилился.
В настоящее время, когда появилась возможность объединения методов теории информации, нелинейной динамики и теории самоорганизации (т.е. синергетики) для построения конструктивных моделей происхождения жизни, сознания, мышления, языка, культуры и т.д., эти вопросы вновь стали в высшей степени злободневными. В самом деле, становится все более очевидным, что центральным, базовым понятием при научном осмыслении феноменов жизни, сознания, мышления является понятие информации - информации осмысленной и ценной. Ценность же информации зависит от цели, для которой эта информация используется. Как пишет Д.С. Чернавский, тогда вновь «возникает вопрос: могут ли другие живые существа, включая простейших, ставить перед собой цель? Ответ известен: главная цель - выживание - имеется у всех живых существ. У человека она, как правило, осознана; у простейших - не осознана, но это не значит, что она отсутствует. Отсюда ясно, что ценность информации - понятие содержательное и даже необходимое для описания живой природы. Оно связано с высшим свойством живой природы - способностью живых существ к целеполаганию». Этот ход мысли «позволяет понять такие тонкие явления, как возникновение жизни и механизма мышления с естественнонаучной точки зрения. Иными словами - построить мост между естественными науками и гуманитарными» [4, с.153].
В мощном процессе взаимного сближения методов и концептуальных оснований естественных и гуманитарных наук особое место, как я уже не раз отмечал [5], принадлежит современной биологии, точнее, той обширной междисциплинарной сфере научного исследования мира чисто человеческих и
гуманитарных ценностей (политики, морали, познания, языка, мышления, художественного творчества и пр., и пр.), основу и центральное ядро которой составляет современная биология в целом и дарвиновская теория эволюции путем естественного отбора в особенности.
Именно с возникновением и бурным развитием в последней четверти XX века этой научной сферы заговорили о возрождении натуралистической линии в философии, о современном эволюционном натурализме. Имея в виду, что современный эволюционизм явно приобрел «глобальный» характер, эту часть эволюционистской натуралистической философии предлагается именовать «биофилософией» [6]. Начало этому движению было положено выходом в свет книги известного американского биолога Э. Уилсона «Социобиология. Новый синтез», породившей, с одной стороны, «социобиологическое движение», а с другой - вызвавшей целую бурю протестов и различных критических отзывов. В чем только не обвиняли
Э. Уилсона и других социобиологов: в генетическом детерминизме, биологическом редукционизме, попытке замены философской этики биологической наукой и т.д. и т.п., не говоря уже о чисто политических и идеологических обвинениях и ярлыках. Какая-то доля вины за совершенно превратное понимание целей и задач социобиологии лежит, правда, и на самом Уилсоне, который в первых своих публикациях не скупился на размашистые формулировки, призывы и обещания (создать «новую науку о человеке», «изъять этическую проблематику из философии и биологизиро-вать ее», «превратить все гуманитарные науки в один из разделов этологии, одного из видов животного царства на Земле» и т.д.).
Между тем, как выяснилось, социобиология вовсе не собирается поку-
шаться ни на один из результатов философии, этики, культурной антропологии и любой другой гуманитарной дисциплины. В ее притязаниях на объяснение «человеческих» феноменов средствами биологических наук (генетики, физиологии ВНД, теории естественного отбора и др.) не больше «незаконной» редукции и столь же мало претензий на «замену» социальных и гуманитарных наук биологией, чем в попытках биохимии и биофизики объяснить специфические биологические процессы в понятиях и терминах «обычной » физики и химии.
Сейчас, правда, шум первых баталий по поводу социобиологии утих. Направление поисков эволюционно-биологических основ мира человеческих ценностей не только, кажется, окончательно закреплено, но и набирает силу. Но тогда тем более насущной становится необходимость прояснения реальной логики всего этого движения, новизной, неожиданностью и нестандартностью многих своих идей, подходов и решений взламывающего многие каноны и нормы научной рациональности. Представляется, что все привычные категории, которые наработаны в логике и методологии науки для характеристики различных автономных областей знаний, вступающих в тесное взаимодействие между собой,, типа «редукция», «замена », «дополнительность», «совместимость» и др., являются либо слишком слабыми, либо вообще неум,естными.
Из всего комплекса биофилософс-ких дисциплин (социобиологии, эволюционной эпистемологии, эволюционной этики, биополитики, биолингвистики, биоэстетики и др.) наибольшей прозрачностью на сегодня обладает, по-видимому, эволюционная эпистемология. В самом деле, к моменту выхода книги Уилсона по социобиологии рождение эволюционной эпистемологии,
можно сказать, состоялось. Был запущен в оборот и принят философским сообществом сам этот термин - «эволюционная эпистемология» (другой вариант - «эволюционная теория познания»); сразу нашлись ведущие лидеры нового движения - К. Поппер (философ) и К. Лоренц (биолог, лауреат Нобелевской премии), с чем они охотно согласились. В 1986 году в Вене состоялся первый Международный симпозиум по эволюционной эпистемологии, который был открыт докладами К. Лоренца и К. Поппера. В это же время родилась и ключевая формула движения - «мост между генетико-органической и социокультурной эволюцией». Метафора «моста» представляется мне в высшей степени удачной. Как справедливо подчеркивает Г. Фолмер [7], совершенно ошибочно рассматривать эволюционную эпистемологию (эволюционную теорию познания) просто как часть эволюционной биологии. Опираясь также на данные психологии восприятия, психологии развития и обучения, лингвистики, нейрофизиологии, сравнительного исследования поведения, генетики и т.д., она была бы невозможна и без целого ряда классических подходов к решению гносеологических проблем, которые были наработаны в истории философии (эмпиризм, рационализм, конвенционализм, априоризм и многих др.). Не случайно толчком к возникновению эволюционной эпистемологии послужили размышления крупнейшего этолога ХХ века по поводу статуса кантовского учения об априорных формах чувственности и рассудка в свете идеи естественно-эволюционного происхождения человека. В самом деле, создателю учения об инстинктах К. Лоренцу было совершенно ясно, сколь абсурдно представление эмпириков о том, что сознание каждого отдельного человека представляет собой tabula rasa. Но и
вера рационалистов в существование врожденных идей (знаний) также сомнительна. Ответ Канта, данный им в свое время как решение именно этой оппозиции, поразил Лоренца своей точностью именно в свете биологии XX века. Он пишет об этом как о «великом и фундаментальном открытии Канта: человеческое мышление и восприятие обладают определенными функциональными структурами до всякого индивидуального опыта» [8, с. 5]. Откуда же они взялись? Для биолога-эволюци-ониста ответ очевиден: они унаследованы от предков, будучи исторически выработанными в процессе их адаптивной эволюции как биологического вида.
Истолкование когнитивных структур человека как результата процесса отбора, эволюционного приспособления сразу же резко расширяет горизонты теоретико-познавательной проблематики. В то время как традиционная философия рассматривала в качестве гносеологического субъекта исключительно «зрелого», «образованного», «европейца», то эволюционный подход требует ответа на вопросы о генетической обусловленности познавательных способностей, об их дифференциации и актуализации в процессе онтогенеза, об их филогенетических корнях и т.д. Из попыток ответа на все эти вопросы и сложилась эволюционная эпистемология как особая междисциплинарная парадигма исследования природы человеческого познания.
Но то же самое можно наблюдать и в отношении эволюционной этики, толчком для разработки которой явилась как раз социобиология, интегрирующая данные разветвленного комплекса биологических дисциплин, имеющих отношение к социальному поведению различных групп живых организмов (этологии, приматологии, зоопсихологии и многих др.). И по мере все более
полного накопления этих данных становилось очевидным, сколь широко представлены в живой природе черты поведения, которые человек в течение тысячелетий склонен был считать «сугубо человеческими» (взаимопомощь, забота о потомстве, ухаживание, альтруизм и др.). Важным достижением явилось построение строгих генетикопопуляционных моделей эволюционного формирования таких «человекоподобных» форм поведения (родственный отбор, реципрокный отбор и др.). А поскольку никакого сомнения в том, что человек является продуктом биологической эволюции, быть не может, возникает вопрос: как далеко можно пойти в понимании «чисто человеческих» особенностей поведения (а в их существовании тоже сомневаться не приходится: ярчайшим свидетельством тому является, например, мораль), исходя из принципов дарвиновской теории эволюции?
Для его решения важным обстоятельством явилось то, что в философии уже существовали достаточно разработанные теории морали. Как известно, наиболее влиятельными из них явились утилитаристская концепция этики (согласно которой человек различает хорошие и дурные поступки в зависимости от того, увеличивают ли они количество всеобщего счастья или уменьшают) и, во-вторых, концепция И. Канта, выдвинувшего знаменитый «категорический императив», согласно которому человек для другого человека всегда должен выступать только как цель, но не как средство. Совершенно очевидно, что и та, и другая теории морали описывают реальные принципы поведения людей.
С другой стороны, уже прочно утвердилось мнение, что человек (каждый человек, индивид) появляется на свет отнюдь не в виде tabula rasa. Человек рождается снабженный не только
большим набором инстинктивных реакций, но и набором диспозиций (предрасположенностей) вести себя определенным (строго ограниченным) числом способов. Что не только не отрицает, но, напротив, предполагает важную (и даже во многом решающую) роль внешней среды, культурного воспитания ребенка для усвоения конкретных форм поведения. Тем не менее, говорит М. Рьюз, наиболее известный защитник правомочности эволюционной этики, «согласно современным эволюционным представлениям, на то, как мы мыслим и действуем, оказывает тонкое, на структурном уровне, влияние наша биология. Специфика моего понимания социального поведения может быть выражена в утверждении, что эти врожденные диспозиции побуждают нас мыслить и действовать моральным образом. Я полагаю, что, поскольку действовать сообща и быть «альтруистом» - в наших эволюционных интересах, постольку биологические факторы заставляют нас верить в существование бескорыстной морали. То есть биологические факторы сделали из нас альтруистов» [9, с. 39].
Сходным (до совпадения) путем рассуждений формировалась и современная биологическая (эволюционная) эстетика. Научные исследования многообразия эстетических мнений и оценок вскрыли поразительное единство некоторых общих принципов и критериев «прекрасного», по которым представители различных этносов и культур оценивают те или иные произведения искусства. Это привело к мысли, что из всего множества эстетических теорий, разрабатывавшихся философами в русле эмпиризма, платонизма, априоризма и т.д., наиболее убедительным является трансцендентальный подход все того же Канта. Вполне логично был поставлен вопрос о необходимости рассмотрения конкретных
биологических гипотез, которые могли бы иметь отношение к трансцендентализму, в том числе и гипотез относительно принципов функционирования человеческого мозга. И действительно, исследования последних десятилетий убедительно показали, что процессам переработки информации в мозге присущи совершенно определенные свойства: они активны, ограничительны, установочны, «габитутивны» (т.е. отдают предпочтение обработке новых стимулов, а не тех, которые стали привычными), синтетичны (т.е. склонны к отысканию целостных образов), предсказательны, иерархичны, полушарноасимметричны, ритмичны, склонны к самовознаграждению, рефлексивны (самосозерцательны), социальны. Но ведь большей частью этих (или сходных) свойств наделял человеческое сознание и Кант! Что касается общечеловеческих представлений о прекрасном, то и здесь выходят на сцену все те же свойства. Так, особенно важную роль в эстетических переживаниях играет «самовознаграждающая» переработка информации мозгом. (И опять-таки это сильно напоминает одну из гипотез Канта). «Поскольку методы философской эстетики и естественных наук различны, - завершает свой обзор Г. Пауль, - такое совпадение результатов приобретает особое значение. Результаты эти можно считать убедительно подтвержденными, и поэтому они заслуживают пристального внимания. Впрочем, на фоне такого сходства возрастает также значение расхождений и несоответствий. Современная философская эстетика должна учитывать все важнейшие данные науки относительно того, как люди воспринимают мир, как они видят изображения, как слышат музыку, как выражают свои чувства и побуждения, как едят и как танцуют. Трансцендентальная философия задает некие рамки, в
которых все эти результаты можно обсуждать. Наши восприятия и наше поведение отражают человеческую природу. Философия, не уделяющая этому обстоятельству должного внимания, безосновательна» [10, с. 26-27].
Метафора «моста», соединяющего генетико-органическую и социокультурную эволюцию, весьма быстро стала наполняться и более конкретным содержанием. Так, в начале 80-х годов Е. Уилсон (в соавторстве с молодым тогда физиком Ч. Ламсденом) предложил теорию генно-культурной коэволюции, направляемой особыми эпигенетическими правилами. Эта идея была использована Е. Уилсоном и М. Рью-зом для прояснения вопроса о возможных генетических механизмах человеческой способности (и даже потребности) поступать морально. Поскольку наличие эпигенетических правил означает попросту наличие своего рода врожденного начала в психике человека (как функции определенных участков мозга), они сделали попытку показать, что и «принцип наибольшего счастья» утилитаристской этики и кантовский «категорический императив» принимают форму вторичных эпигенетических правил. «Мы хотим сказать, -пишут они, - что мы, люди, осознаем эти моральные принципы в качестве части нашей врожденной биологической структуры. Несомненно, эти принципы влияют на наше мышление и поведение» [11, с. 101].
Разумеется, что все это только самые начальные и предварительные, хотя и весьма обнадеживающие, наработки. Как пишет Ч. Ламсден, «потребуется еще много дополнительных знаний и данных, прежде чем мы должным образом поймем корни и функции таких эпигенетических правил, особенно если они действуют внутри контекста геннокультурной коэволюции» [12, с. 137].
Любопытный ход мысли все в том же
русле плодотворного влияния современной дарвиновской теории эволюции на методологию гуманитарных исследований связан с возникновением миметики, или теории мимов. Термин (и понятие) «мим» (от греч. «мимезис»
- подражание) был запущен в оборот английским зоологом Р. Докинзом в знаменитой работе «Эгоистичный ген», по праву считающейся классикой современной социобиологии. В высшей степени знаменательны мотивы введения им этого понятия. Вопреки широко распространенному убеждению противников социобиологии в её неискоренимом редукционизме, Р. Докинз, вводя понятие мима, руководствовался как раз желанием объяснить ОЧЕВИДНЫЙ для него (как и для всех здравомыслящих людей) факт УНИКАЛЬНОСТИ вида Homo sapiens как именно творца и продукта КУЛЬТУРЫ.
Безусловно, все попытки прямолинейного толкования возникновения и эволюции важнейших элементов человеческой культуры как прямого продукта обычных механизмов естественного отбора на генном уровне (отбора родичей, реципрокного отбора и пр.) оставляют чувство глубокой неудовлетворенности. Вместе с тем завоевания современной дарвиновской генетической теории эволюции в прояснении механизмов формирования социальности столь велики и убедительны, что от них тоже нельзя попросту отмахнуться. Но как же ими адекватно воспользоваться? Для этого надо понять главную особенность гена как основы жизни и главной единицы естественного отбора, а следовательно, и всей собственно биологической эволюции. Эта особенность заключается в том, что гены являются само-воспроизводящимися, самореплициру-ющимися единицами жизни, репликона-ми или РЕПЛИКАТОРАМИ. Жизнь начинается с появления репликаторов -единиц самовоспроизведения и переда-
чи поколениям наследственной информации, все остальное автоматически обеспечивается естественным отбором: такова точка зрения современной науки. Но считать гены единственно возможными во Вселенной репликаторами нет необходимости. Вполне логично предположить, что специфика собственно культурной эволюции человеческого общества обусловлена появлением неких новых репликаторов, новых единиц передачи наследственной информации
- единиц имитации. Именно такой вывод и делает Р. Докинз. Примерами «мимов», говорит он, могут служить мелодии, идеи, модные словечки и выражения, способы варки похлебки или сооружения арок и т.п. до бесконечности. Точно так же, как гены распространяются в генофонде, переходя из одного тела в другое с помощью половых клеток, так и мимы распространяются в человеческой популяции, переходя из одного м-озга в другой с помощью процесса, который в широком смысле может быть назван ИМИТАЦИЕЙ. «Нам нет нужды, - говорит Докинз, - заниматься поисками обычных биологических ценностей, определяющих выживание таких вещей, как религия, музыка и ритуальные танцы, хотя они, возможно, и существуют. После того как гены снабдили свои машины выживания мозгами, способные к быстрой имитации мимы автоматически берут это на себя» [13, с. 185].
Вводя новое понятие, Р. Докинз вряд ли всерьез претендовал на создание очередной теории культуры. Но неожиданно его идея была воспринята многими специалистами именно в таком контексте и получила широкое распространение. В 2000 году авторитетный в научных кругах журнал Scientific American провел широкомасштабную дискуссию по этим вопросам. В качестве горячей защитницы оригинальной теории человеческой культуры - миметики - выступи-
ла психолог Сьюзен Блэкмор. Она попыталась всесторонне обосновать мысль, что именно удивительная человеческая способность подражать и таким образом передавать мимы отличает нас от других видов животных. «По моему мнению, - говорит она, - идея мима как репликатора - это именно то, чего не хватало теориям эволюции человека. Миме-тика окажется безмерно полезной для объяснения пути и причин приобретения нами исключительных качеств и способностей, возникновения разнообразных форм культуры и общественного устройства. Мы отличаемся от других животных тем, что только мы в какой-то момент в далеком прошлом приобрели способность распространять обобщенные имитации, таким образом дав волю новым репликаторам - мимам, которые затем начали распространяться, используя нас в качестве копирующей машины в той же степени, что и гены используют внутриклеточный аппарат репликации. С этого момента только один биологический вид стал обладателем двух репликаторов, а не одного. Вот почему мы отличаемся от миллионов других видов, населяющих нашу планету. Именно таким образом мы приобрели наш большой мозг, наш язык и другие исключительные «избыточные» свойства и способности» [14, р.69].
Возражения её оппонентов (в их числе были такие известные специалисты, как эволюционный антрополог Роберт Бойд, зоолог и этолог Генри Плоткин) разделились на два класса: одни доказывали, что подражание столь широко распространено в мире животных организмов, что мимы могут считаться универсальной силой эволюции, другие же доказывали, что эволюция человеческой культуры - это столь сложное явление, что ни в коем случае не может быть понята на основе столь упрощенной теоретической идеи, как идея мимезиса [15]. Но в любом случае миме-тика уже стала предметом серьезных
научных дискуссий, а следовательно, фактором дальнейшего развития культурологии и антропологии.
Итак, мы видим, что самим ходом развития науки сегодня подготовлен тот решительный рывок к преодолению раскола двух культур - естественнонаучной и гуманитарной, который обозначился в последнее десятилетие ХХ века. На наших глазах рождается новый тип науки или, во всяком случае, новый тип научной деятельности, удачно символизируемый метафорой «моста в будущее», но, разумеется, нуждающийся в более точной предметной и логикометодологической экспликации.
Литература
1. Эбелинг В., Энгель А., Файстель Р. Фи-
зика процессов эволюции. Синергетический подход. - М., 2001.
2. Гейзенберг В. Физика и философия. Часть и целое. - М., 1989.
3. Роджерс К. К науке о личности // Исто-
рия зарубежной психологии. Тексты. -М., 1986.
4. Чернявский Д.С. Информация, самоорганизация, мышление // Синергетика. Труды семинара. Т.3. - М., 2000.
5. Борзенков В.Г. Телеология в современной биологии // Высшее образование в России. - 2003. - №5.
6. Борзенков В.Г. От «философии жизни»
к «биофилософии»? // Биофилософия.
- М., 1997.
7. Фолмер Г. Эволюция и проекция - нача-
ла современной теории познания // Эволюция, культура, познание. - М., 1996.
8. Лоренц К. Кантовская доктрина априори
в свете современной биологии // Человек. - 1997. - № 5.
9. Рьюз М. Эволюционная этика: здоровые
перспективы или окончательное одряхление? // Вопросы философии. - 1989.
- № 8.
10. Пауль Г. Философские теории прекрасного и научное исследование мозга // Красота и мозг. Биологические аспекты эстетики. - М., 1995.
11. Рьюз М., Уилсон Э. Дарвинизм и этика // Вопросы философии. - 1987. - № 1.
12. Ламсден Ч. Нуждается ли культура в генах? // Эволюция, культура, познание. - М., 1996.
13. Докинз Р. Эгоистичный ген. - М., 1993.
14. Blackmore S. The Power of Memes // Sci. Amer. - October, 2000.
15. Dugatkin L.A. Animal Imitate, Too // Sci. Amer. - October, 2000; Plotkin H. People Do More Then Imitate // Там же.
Н. КУЗНЕЦОВА, профессор Российский государственный гуманитарный университет
Нынешняя модернизация отечественной системы высшего образования, органично подразумевающая подключение к Болонскому процессу, не означает лишь «техническую» трансформацию правил обучения и его контроля. Она потребует, как нам представляется, гораздо более тонкой и
«История науки и техники»: приобщение к этосу
глубинной перестройки - не только учебного процесса, но и воспитания.
Идеология общеевропейского проекта состоит в переходе обучения в формате «teaching» к обучению в формате «learning». Возможно ли достичь подобной цели только формальными требованиями и соглашениями? В пер-
