CC BY
34
УДК 396.2; 396.6
Е. С. Лахтионова
МИР ЖЕНСКИХ ГРЕХОВ И ПРЕСТУПЛЕНИЙ В КРЕСТЬЯНСКОЙ СРЕДЕ НА СРЕДНЕМ УРАЛЕ XIX - НАЧАЛА ХХ В.
В статье на основе опубликованных и впервые введенных в научный оборот материалов представлена сфера женской нравственности в русской крестьянской среде Среднего Урала. Цель предложенной статьи - рассмотреть судьбы женщин-крестьянок Среднего Урала в XIX - начале ХХ в. посредством изучения некоторых наиболее вопиющих греховных и преступных деяний, ими совершенных. В работе использованы разнообразные источники из Государственного архива Свердловской области (г. Екатеринбург): судебно-следствен-ные дела, постановления Екатеринбургской духовной консистории, а также опубликованные фольклорные записи, собранные Уральским обществом любителей естествознания. При работе по теме применялись как общенаучные методы, так и методы исторического исследования (историко-сравнительный, генеалогический, социально-исторический). Анализ материалов показывает, что все поступки неблагоприятного характера можно условно разделить на две группы: дела греховные и дела, включающие в себя элементы как греха, так и преступления. Сами крестьяне понимали грех и преступление в общем русле официальных трактовок, но в рамках повседневной жизни эти представления зачастую отклонялись от общепризнанных законом и обществом. Все зависело от конкретной ситуации, в которую часто поневоле попадала русская крестьянка, производя негативные действия.
Ключевые слова: русская женщина, крестьянство, семья, грех, преступление, наказание, Средний Урал.
В настоящее время российское общество крайне озабочено состоянием собственной нравственности, что проявляется двояко: с одной стороны, идет активное освещение и обсуждение различных отрицательных фактов и аномалий семейных и общественных нравов; с другой стороны, намечаются меры к их искоренению. При этом складывается впечатление, что общество охотно ограничивается констатацией уродливых отклонений от нравственных норм, ничего не делая для их исправления. А ведь каждый негативный факт, опубликованный в СМИ или рассмотренный в телеэфире, скрывает человеческую судьбу, и часто не одну. К сожалению, это остается «за кадром». Если бы та же газетная заметка, содержащая сведения о воровстве или убийстве, приоткрыла нам завесу о причине совершения данных деяний, не оправдывая и не осуждая, то она несла бы больше смысла и значимости
для читателей. Именно поэтому, публикуя «сухие» факты о чем-либо происшедшем в прошлом или настоящем, нужно, на наш взгляд, обратиться к человеческим судьбам, которые состоят не только из действий и поступков, но и из мыслей, чувств, эмоций и переживаний.
Сначала определимся в понятиях греха и преступления, которых мы будем придерживаться в данном исследовании. Понятие греха - одно из ключевых в христианском вероучении и означает сознательное неподчинение воле Бога, отпадение от Бога и подчинение сатане; нарушение действием, словом или мыслью данного Богом нравственного закона, религиозно-нравственных правил, заповедей; поступок, свидетельствующий о таком нарушении [Скляревская, 2000, с. 72]. Преступление - это деяние, направленное против существующей в данный момент правовой нормы
и вызывающее определенные репрессивные последствия [Миронов, 1998, с. 25].
Ниже мы увидим, что крестьянские понятия о грехе и преступлении в целом совпадали с официальными (т.е. с вышеназванными), но при конкретизации их в повседневной жизни, в применении к определенным ситуациям эти представления могли несколько отклоняться от канонических: иногда в сторону усиления осуждения греха, расширительной трактовки того, что осуждается как грех; иногда же, напротив, в сторону послабления в осуждении и даже полного отрицания греховности некоторых поступков [Громыко, 2001, с. 219].
Однако, определившись с понятиями, невозможно все негативные действия четко разделить только на греховные и преступные, граница между ними размыта. И грех, и преступление - это сознательное неподчинение человека, в первом случае - воле Бога, а во втором - «воле» закона. И поскольку человек не может, оставаясь творением Божьим, перестать быть членом общества (и наоборот), он часто преступает рамки как заповеди, так и правовой нормы. Поэтому все действия негативного характера условно разделим на две группы: 1) дела греховные; 2) дела, включающие в себя элементы как греха, так и преступления.
Ниже мы покажем обоснование такого разделения на конкретных примерах, которые стали предметом судебного разбирательства и зафиксированы в судебно-следственных делах, хранящихся в Государственном архиве Свердловской области (ГАСО). В каждом деле был рассмотрен отдельный случай негативного характера, по которому велось следствие, и судом вынесен приговор. Однако это не значило, что каждый случай являлся преступлением, т.е. нарушением существующей правовой нормы. Часто, с точки зрения, как официальных органов, так и самих крестьян, негативные действия носили лишь элементы греха, не нарушая закон, хотя и оказались во внимании местных властей.
Среди греховных поступков остановимся на наиболее «ярких»: потеря девушкой девственности до замужества, ее распутное поведение и беременность; распутное поведение и беременность вдовы; самоубийство.
Понятие греха было ключевым и для народной нравственности, хотя реальные градации степени греховности и методы воздействия на согрешив-
шего человека определялись религиозной местной традицией [Русский Север, 2004, с. 713].
Непременным свойством человека, отвечавшего нравственному идеалу подавляющего большинства крестьян, являлась вера. Крестьянское сознание определенно связывало поведение человека с состоянием его веры. Судили о вере по аккуратным посещениям церкви, соблюдению постов и обрядов, хождениям на богомолья, но особенно по степени выполнения нравственных норм в целом. «Креста на тебе нет», - говорили человеку, совершившему бессовестный поступок. И наоборот, «живет по-божески», «живет по-христиански», - говорили о тех, кто был совестлив и милосерден [Громыко, 1997, с. 654].
Совершая личный грех, человек руководствовался лишь своей совестью и правом (а заодно и обязанностью) личной ответственности перед Богом. Недаром среди крестьян бытовала поговорка: «Чья душа в грехе, та и в ответе» [Дополнение, 1884, с. 219].
Самооценка православного мирянина в значительной степени определялась убежденностью в изначальной греховности человека, присущей ему от рождения; греховность неизбежно сопутствовала ему и в его земной жизни. Об этом свидетельствуют следующие пословицы и поговорки: «Грех да беда с кем не живет», «Огонь без дыму, человек без греха не бывает», «Один Бог без греха», «Рад бы в рай, да грехи не пущают» [Сборник пословиц, 1884, с. 196, 206, 208]. То есть грех воспринимался как обычная человеческая слабость.
Нецеломудренное поведение девушки до брака крестьянский мир оценивал, несмотря на вариацию в зависимости от местности, как неправильное, греховное. Об этом свидетельствуют песенный фольклор, частушки, пословицы и поговорки, а также свадебные обычаи. Поэтому каждой девушке хотелось сохранить хорошую репутацию и в день свадьбы публично продемонстрировать свою «честность». В отдельных районах «девица», имеющая ребенка, не могла надеяться на замужество.
Рассмотрим примеры судеб девушек, допустивших нецеломудренное поведение до брака.
Довольно часто крестьянские девицы теряли девственность добровольно, поддавшись своим чувствам и настоянию возлюбленного. Так случилось и с Марией (25 лет, Черемисская волость,
1820-е гг.), которая полюбила солдата Симеона Зобнина, забеременела от него. Однако вышла замуж за другого - Агафона Порохина, знавшего о потери невестой девственности и ее «чреватости». Уже в замужестве Мария не смогла благополучно выносить ребенка и на сроке десяти недель «выкинула» его. Очень тяжело болела после этого, лежала в горячке. Как сложилась судьба этой женщины далее? Несмотря на то, что Агафон взял Марию в жены, зная о ее нецеломудренной жизни до брака, он все же не мог простить ей этого, подвергая постоянным побоям, унижениям, ревнуя ее к другим мужчинам. По словам самой женщины, кроме солдата Симеона Зобнина она больше ни с кем до замужества «не блудодействовала», да и в браке «сего греха никогда ... не чинила». Ей казалось, что раз муж взял ее, зная о прошлой жизни, он должен был принять его. Но, к сожалению, Агафон не смог этого сделать [ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 644. Л. 13-13 об.]. Таким образом, греховное, с точки зрения крестьянского общества, поведение Марии до брака создало основу для недоверия, подозрений со стороны мужа и страданий молодой женщины.
«Любодейством» названы отношения крестьянской девушки Соломеи Мериновой (21 год, Екатеринбургский уезд, конец 1840-х гг.) и крестьянина Захара Подрезова (22 года, там же, тогда же). Как выяснилось, С. Меринова сознательно и добровольно пошла на интимное сближение с любимым человеком, от которого и забеременела. Родился мальчик, крещенный под именем Ануфрия. Но особенно громко окружающие заговорили об этом, а сельский священник Павел Левицкий донес своему начальству только тогда, когда младенец умер примерно через месяц после рождения. Видимо подозревалась насильственная смерть, хотя мы знаем, что детская смертность в крестьянской среде была достаточно высока и без вмешательства кого-либо специально. Важно то, что Соломея Меринова хотела оставить ребенка от возлюбленного, даже крестила его. Да и как она могла поступить иначе в то время, когда аборты были строго запрещены. В данном случае обществом считалась греховной интимная связь Соломеи до брака. Беременность же и рождение ею ребенка не порицались. Об этом свидетельствует и поведение самого священника: он охотно крестил незаконнорожденного младенца, но забил тревогу, когда тот умер [ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 148. Л. 33-33 об.].
Поддаваясь воле чувств и эмоций, девушки все же старались руководствоваться в своем поведении православным воспитанием, заложенным в них семьей. Об этом свидетельствует случай Парасковьи Тизяковой (18 лет, Нижне-Сергинский завод, 1850-е гг.), которая во время проживания в гостях у своей замужней сестры в Верх-Исетском заводе «вступила в любодейную связь» с екатеринбургским мещанином Яковом Коптяковым (20 лет). Как рассказала сама Парасковья, во время отсутствия ее сестры и зятя, уехавших по делам, произошло ее сближение с Яковом, от которого она и забеременела. Младенец родился мертвым. Видя такую ситуацию (потеряла девственность, забеременела, а отец ребенка все отрицает и не оказывает поддержки), девушка решила спрятать тело младенца «для сокрытия стыда и сохранения честного имени родителей моих и чтобы не осрамить дома сестры моей». Но, как известно, все тайное становится рано или поздно явным, «люди добрые» заметили как беременность, так и разрешение от нее, и поинтересовались, где же младенец, хотя, судя по документам, никто его живым не видел. Тем не менее, на данный вопрос нужно было дать ответ, и Парасковье пришлось признаться в совершенных поступках, взяв всю вину на себя. Но знавшие ее люди несмотря ни на что подтвердили хорошую репутацию семьи и самой Парасковьи, приняв также во внимание раскаяние оступившейся («с кем не бывает») [ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1547. Л. 6-7 об., 83 об.-84]. К сожалению, документы молчат о судьбе данной девушки, но хочется надеяться, что ее дальнейшая жизнь сложилась счастливее.
Как видно из приведенных выше примеров, девушки, забеременевшие до брака, стремились скрыть этот грех при помощи замужества. Действительно, господствовало мнение, что молодой человек, позволивший вольное, небрежное отношение к девушке (т.е. соблазнив ее), должен был жениться на ней, иначе на чести ее семьи останется несмываемое пятно позора. Поэтому и родители, и сама девица, поддавшаяся чарам парня, всеми правдами и неправдами старались затянуть ловкого ухажера в сети Гименея. Честно говоря, не всегда им это удавалось. Так, родители Сусанны Кондаковой (18 лет, Троицко-Александровская волость, середина 1890-х гг.), узнав о ее «тайной любовной связи» с мастеровым Александром Долгоруковым (17 лет, та же волость) и беременности от него,
подали прошение в уездный суд с тем, чтобы заставить Долгорукова жениться на их дочери. С ним было заключено соглашение в устной форме о предстоящем бракосочетании, которое постоянно откладывалось по тем или иным причинам. После рождения мальчика Лариона Кондаковы узнали, что их будущий зять высватал себе другую невесту - Наталью Шадурину - и тем самым нарушил договор между ними. Однако, не желая отказываться от возможности прикрыть грех дочери через замужество, они опять подали заявление в суд, аргументируя тем, что Долгоруков оставляет их дочь с малым дитем на руках без средств к существованию, а значит нужно запретить ему брать в жены другую девушку. Что же думали обо всем этом виновники судебного разбирательства? Сусанна Кондакова признавалась, что добровольно вступила в «любовную связь» с Долгоруковым, обещавшим жениться на ней. Оказывается, родители, узнав, что она беременна, выгнали ее из дома, но когда рожденный мальчик примерно через год умер, они опять приняли ее домой. Сама несчастная девушка простила возлюбленного и отказалась от иска против него. Что касается Александра Долгорукова, то он сознался в сожительстве с Сусанной, но не признал ребенка, т.к., по его словам, они расстались задолго до ее беременности. Женился он все-таки на другой девице, видимо устоявшей перед его чарами и не соблазненной им же до брака, следовательно, не впавшей в грех [ГАСО. Ф. 6. Оп. 4. Д. 103. Л. 15-15 об., 20, 22-22 об.]. Вся эта история - еще один яркий пример того, как негативно относилось крестьянское сообщество к нецеломудренной жизни до брака.
Крестьянская девица Мария Серебренникова (Березовский завод, 1890-е гг.), не обращаясь за помощью к родителям, сама написала прошение в уездный суд на крестьянина Михаила Колтышева (там же), своего бывшего любовника. Последний узнав, что Мария беременна, сбежал от ответственности, не признавая ребенка: якобы не единственный он мог стать отцом, намекая на распутное поведение своей сожительницы. Но Мария не растерялась, призвав в свидетели своей личной жизни с Михаилом Колтышевым двух крестьянок того же Березовского завода - Анну Кузьмину и Александру Потапову. К сожалению, и это не помогло: Колтышев не только не женился, но и отказался даже просто материально поддержать крестьянку
с незаконнорожденным ребенком [ГАСО. Ф. 6. Оп. 4. Д. 104. Л. 13-13 об., 23 об.].
Стоит отметить, что среди мужчин были исключения. Например, крестьянин Александр Власов (Нижне-Сергинский завод, 1850-е гг.), который высказал твердое намерение жениться на любимой девушке, своей соседке Домне Чекасиной, несмотря на то, что ее, как говорится, «бес попутал»: забеременела она от другого молодого человека и родила ребенка. Это, конечно, был выход для Домны - выйти замуж за любящего ее парня [ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1616. Л. 7].
Судя по этим материалам, в крестьянской общине прослеживается наличие таких механизмов социального контроля, как стыд и вина, т. е. «стыд как ориентация на внешнюю оценку (что скажут или подумают окружающие?) и вина как ориентация на самооценку, когда невыполнение какой-то внутренней, интернационализованной нормы вызывает у индивида угрызения совести (самообвинение)» [Кон, 1979, с. 86].
Итак, нецеломудренное поведение женщины до брака считалось греховным, но не преступным. Жестко осуждалась потеря девственности девушками и беременность до брака. Совершение данного греха молодежью было делом личным, добровольным и сознательным. Небезупречное поведение девушки влияло на ее дальнейшую судьбу: благополучные женихи обходили такую девушку и ее семью стороной; «слава» распространялась быстро. В ситуациях, когда девушка беременела, наилучшим выходом было замужество за «виновником» беременности. Как видно из материалов, большему осуждению крестьянской общественности подвергалась девушка.
Под пристальным вниманием крестьянского общества оказывалась личная жизнь не только незамужних девочек, но и взрослых вдовых женщин. Все-таки считалось, что любые интимные отношения возможны только в браке и только с законным супругом. Все, выходящее за рамки этих отношений, жестко осуждалось.
Такому осуждению подверглась крестьянская вдова Парасковья Усолкина (41 год, Невьянский завод, 1850-е гг.). Проживала она в доме, оставшемся от мужа, и сдавала на протяжении года комнату заводскому учителю Федору Бобылеву (27 лет, тот же завод), которым серьезно «увлеклась». Когда же время стало приближаться к родам, молодой любовник «с квартиры съехал, дабы этим скрыть
себя от виновности». Пришлось женщине принимать удар судьбы на себя, прекрасно осознавая всю тяжесть совершенного греха. Ребенок был рожден рано утром в жутких условиях - на отцовском огороде. Как объяснила сама Парасковья, она «дабы по приходе в дом к отцу вдруг не родить и этим нанести ему огорчение, не пошла к нему в большие ворота дома, а прошла в дом с переулка в калитку, намереваясь в баню на огороде». Но не успела дойти. Ребенок родился мертвым. Желая это скрыть, она совершила еще более страшный грех: не погребла его по-человечески, а оставила прямо здесь же. Когда началось разбирательство по данному делу, было обнаружено, что Усолки-на и раньше рождала мертвых младенцев, лишь один ребенок выжил - ее сын Роман (17 лет). Этот факт доказал слова Парасковьи, что насильственного умертвления ребенка не было. Кстати, ее сын Роман и стал невольной причиной родов не в естественных условиях. Выяснилось, что он отсутствовал дома три дня, не предупредив мать об этом. Оказавшись в неведении, не зная, где находится единственный сын, Парасковья Усолкина отправилась за новостями к своему родному отцу Савве Рогожину. Здесь у нее неожиданно начались схватки. Сына Романа она потом нашла в заводской полиции. Любовник Парасковьи Федор Бобылев не признался в связи с ней, аргументируя это тем, что «Усолкина почти старуха, следовательно, видов на нее едва ли кто может иметь в моих летах» [ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1452. Л. 11-13, 17, 31-32, 51-52 об., 81 об.-82]. Этот случай в очередной раз показывает, что согрешившие люди осознавали степень неправильности своих действий, стыдились их и больше всего боялись этим навредить своим близким: чистота семейной репутации была очень важна в народной среде.
Беззащитность овдовевшей женщины (нет мужа-заступника) также становилась причиной совершения греха. Например, Хавронья Белоусова (30 лет, Аятская волость, Черемисское сельское общество, 1850-е гг.) была соблазнена своим деверем (назначенным после смерти его брата опекуном оставшегося имения), который принудил ее к этому, угрожая в ином случае убить. Запуганная женщина «по глупости своей никому не объявляла, также и о рождении младенца от боязни быть за то судимою». Взвешивая два рода опасности - быть убитой или осужденной обществом за греховное поведение - вдова выбрала «прелюбодейную
связь», результатом которой стало рождение мертвого ребенка. Поскольку общественным мнением не принималось истребление беременности, то Хавронья специально оговорила при допросе, что аборт не совершала. При производстве следствия, на «повальном обыске» она получила от своих сообщественников только хорошие отзывы, а вот ее деверь Прокопий Белоусов (36 лет, женат, двое детей) имел твердую репутацию распутника и развратника. Поэтому их связь не была ни для кого новостью [ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1453. Л. 6-7 об., 105 об., 106 об.-107 об.].
В вышеописанных случаях прослеживается стремление женщины сохранить беременность и ребенка, даже и ставших результатом греховной любовной связи. Это было связано с православными представлениями о ценности любой человеческой жизни. Именно поэтому Мавра Антропова (34 года, дер. Сергеева, Красномыльская волость, 1870-е гг.) приложила максимум усилий, чтобы выносить ребенка благополучно, хотя его отец, Михаил Антропов, сосед Мавры, уговаривал ее сделать аборт. Но женщина «никаких мер к умертвлению ребенка не принимала и никогда не согласилась бы умышленно лишить его жизни». Материальное положение Мавры Антроповой после смерти мужа было стабильным благодаря постоянным трудам женщины, имевшей полное крестьянское хозяйство, позволявшее содержать двух детей 7 и 8 лет. В данных условиях женщина, конечно, смогла бы поднять еще одного ребенка, пусть и родившегося вне брака. Но, к ее сожалению, ребенок родился мертвым [ГАСО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 180. Л. 20-21 об.].
Одним из страшных грехов, отвечать за который придется уже на «том свете», был грех самоубийства. Убежденность в последующем наказании, облегчения которому ждать неоткуда, так как даже моления за самоубийцу были запрещены, удерживали крестьян от суицида. Притеснения со стороны мужа и его родственников - главная причина, которая толкала женщин на самоубийство. Решались они на это довольно часто, но, к счастью, не всегда приводили свое намерение в исполнение.
Даже поддержка и любовь со стороны мужа не защитили Парасковью Романову (22 года, Шайтан-ский завод, середина XIX в.) от злобы и агрессии со стороны его родных, вместе с которыми жили молодые. Все началось с того, что Михаил Романов (22 года), муж Парасковьи, высватал ее без согла-
сия родителей. Особенно невеста не понравилась матери и жене брата, но Михаил настоял на своем решении и женился на выбранной им девушке. Вследствие этого родственники всячески выражали свое недовольство, что проявлялось в частности в постоянных беспричинных придирках и брани, хотя побоев «не чинили». Что бы молодая ни делала по хозяйству, всем старшие члены семьи были недовольны. По словам ее мужа, когда он возвращался домой с работы, то всегда находил Парасковью плачущей от обиды на его родных. Он любил свою жену и старался вступиться за нее перед женской половиной семьи. Однако это не давало положительного результата, и даже сама Парасковья перестала верить ему, особенно после того, как он однажды не пустил ее ночевать в одной постели (как бы отталкивая от себя). В определенный момент эта молодая женщина устала от оскорблений и унижений и решила лишить себя жизни (повеситься). По счастливому стечению обстоятельств ее намерение предугадали, и все обошлось [ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 694. Л. 31-32]. Этот случай ярко свидетельствует, что стремление сына пойти против воли родителей могло натолкнуться на жесткое противодействие внутри семьи, и как результат - повлечь страдания выбранной им женщины.
Более серьезная ситуация сложилась в семье Кунниковых, в которой младшая невестка - Ксе-нья (24 года, дер. Трошкова, Коневская волость, 1850-е гг.) подвергалась притеснениям не только со стороны новых родственников, но и собственного мужа: это и оскорбления, и унижения, и жестокие побои. В качестве доказательства она показывала «сине-багровые знаки» на теле - следы нанесенных ударов. При этом в деле избиений муж и свекор чередовались. Наконец, ее терпение исчерпалось, и она решила повеситься, что и пыталась исполнить 12 марта 1857 г. Родственники успели ее вытащить, не дав умереть, о чем она очень сожалела [ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1608. Л. 5-5 об.].
В отличие от Ксеньи Кунниковой, крестьянка Федосья Козлова (с. Закамышловское, 1870-е гг.) ничем не смогла доказать побои, наносимые мужем, и состояние беспамятства (как их результат). Именно это, по ее словам, а также его связь с ее родной дочерью (приходящейся ему падчерицей) вынудили Федосью покончить с собой. Однако зарезать себя ножом ей не удалось: рана была не смертельной [ГАСО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 195. Л. 3, 29-29 об.]. Скорее всего, эта женщина не дове-
ла дело до конца, желая припугнуть домашних. А возможно, причины, названные несостоявшейся самоубийцей, в действительности не являлись правдой, поэтому не послужили веским основанием для совершения столь тяжкого греха.
Точно таким же образом хотела уйти из жизни Аксинья Лобканова (22 года, с. Биликульское, та же волость, 1870-е гг.), но ситуация, сложившаяся в ее семье, была намного серьезнее. После того, как она вышла замуж, новые родственники стали регулярно ее колотить, ругать, подвергать постоянным унижениям. Муж тоже не отличался ласковым и нежным нравом, проявляя его даже при исполнении супружеского долга (в постели). От жестокого обращения у нее начались сильные припадки, повторявшиеся раз в месяц и сопровождавшиеся беспамятством. Судя по документам, Аксинья Лобканова обвинялась в поджоге дома своего свекра и отсидела 3 месяца. Думается, что вынудило ее к этому невыносимая ситуация в семье и желание отомстить обидчикам. Кстати, соседи и односельчане Лобкановых в один голос подтвердили слова Аксиньи и плохую репутацию ее мужа и его родителей. Для того, чтобы себя зарезать, женщина запаслась столовым ножом и оправилась в баню, но в самый «ответственный момент» тот же ненавистный свекор лишил ее возможности избежать новых страданий и унижений, как бы показав, что это ее судьба [ГАСО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 197. Л. 6-6 об., 16-16 об.].
Мнимая измена мужа, надуманная крестьянкой Афанасьей Никулиной (25 лет, с. Широковское, та же волость, 1916-1917 гг.) стала поводом для того, чтобы припугнуть его. И ничего лучше ревнивая женщина не могла придумать, как попытаться покончить с собой. Что же послужило основанием для возникновения мысли об измене? Все было благополучно, пока муж находился на военной службе (по принципу «не вижу - не знаю»). Когда тот прибыл домой на три месяца для поправки здоровья, изголодавшаяся по его вниманию Афанасья по истечении определенного времени стала следить за его передвижениями. И вот результат: Яков Никулин не однажды заходил в дом, где жили крестьянки «поведения плохого». Остальное измученной ревностью жене не трудно было додумать: зашел исключительно для измены. Не проверив свои подозрения, Афанасья пошла на устрашающий шаг - мнимое самоубийство [ГАСО. Ф. 6. Оп. 4. Д. 555. Л. 57].
Вышеописанные случаи самоубийства связаны со взрослыми женщинами, которые, несмотря на подчас ужасающие условия жизни, не могли решиться на реальное совершение данного тяжкого греха: давало о себе знать воспитание в духе православия. Зрелые крестьянки понимали, что из любой, даже самой безвыходной ситуации всегда есть несколько выходов, а лишение себя драгоценной жизни, подаренной Богом, это тупик. Но осознание этого приходит с возрастом. Для пятнадцатилетней девочки другого выхода не было. Проживая с мачехой, Марья Москвина (15 лет, Екатеринбургский уезд, 1870-е гг.) подвергалась постоянным жестоким побоям и различным несправедливым обвинениям (например, в краже большой суммы денег). Ее слова подтверждали брат и дядя. Последний сообщал о жалобах племянницы: «Что хотите со мной делайте, а переносить такие жестокие побои от мачехи не могу», и ее желании уйти в монастырь, лишь бы избавиться от такой жизни. Но дядя по тем или иным причинам не оставил у себя девочку. Последовавшая трагедия показала: если бы взрослые прислушались к ее мольбам, то не произошло бы самого ужасного: девочка повесилась, не видя для себя другого выхода [ГАСО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 27. Л. 83 об.-84].
Теперь рассмотрим негативные действия, воспринимавшиеся крестьянами одновременно и как грех, и как преступление.
Четко понятие греха прослеживается в массовом сознании уральских крестьян в отношении к насильственному прерыванию беременности и детоубийству. «Мораль женщины соответствовала морали того общества, в котором она жила и которое, до известной степени, контролировало ее поступки. Эта мораль запрещала ей предпринимать какие-либо шаги к уничтожению зародившегося, а тем более уже родившегося ребенка, поскольку он, в соответствии с христианским учением о сущности человека, считался с первого момента живым самостоятельным существом (как говорили, «сразу на учете у Бога»). Женщин, совершивших подобное и способствующих им, называли «душегубцами»: «Нет греха больше, чем вытравить плод, это душегубцы, проклятые Богом» - такова была нравственная позиция народа» [Листова, 1997, с. 686]. По правилам православной церкви за плодоизгнание на женщину накладывалась епитимья. В крестьянских градациях о степени греховности оно приравнивалось к убийству.
Детоубийство почти всегда вызывалось неблагоприятными моральными и материальными условиями, в которых оказывались исключительно молодые женщины, ставшие матерями вне законного брака, в девичестве. Как мы отмечали выше, женщины, побывавшие в замужестве и овдовевшие, наоборот стремились сохранить жизнь новому человеку. Побуждением к убийству являлся женский стыд, страх бесчестья и укоров со стороны родни. Крестьянки, совершившие детоубийство, подвергались светскому суду, отсюда - большое количество дел, заведенных на них.
Все начиналось, как правило, с сокрытия самой беременности и с попыток умертвить плод еще во чреве; когда же это не удавалось и несчастный, заранее проклятый матерью, младенец является на свет живым, то первый вздох его делается и последним. Много ли нужно усилий, чтоб задушить его? Впрочем, задушить, сознательно и буквально, решаются очень немногие детоубийцы-матери. По крайне мере, суд очень часто в подобных делах затрудняется определить степень вменяемости насильственной смерти ребенка. Нередко бывало, что сама мать действительно не знала - живой или мертвый родился ее младенец? Но виновность здесь заключалась в намерении отделаться от плода во что бы то ни стало.
Наиболее показательный случай зафиксирован в деле по обвинению крестьянки Евфросиньи Вдовиной (17 лет, Ревдинский завод, 1850-е гг.) в детоубийстве. По ее словам, забеременела она от крестьянина того же завода Егора Замятина (18 лет), с которым она имела длительные отношения, причем он не был первым для нее мужчиной. Сама она призналась: «В распутство я вдалась другой или третий год тому назад, верно не упомню, но в ремесло этого не обращала». С Егором Замятиным ей помогала встречаться вдова Лукерья Щекалева, предоставлявшая им комнату. По словам молодого человека, Евфросинья брала за «разврат» деньги, а сводне он подарил за оказанные ее услуги белый платок. Вот что говорили об этом родители Евфросиньи. Мать: «Поверя дочери и не желая оглашать ее проступок, я решилась молчать о происшедшем... С кем прижила Евфросинья рожденного ею ныне младенца не знаю, даже до нынешнего я считала ее с добрым поведением, не подозревая, что она пустилась в распутство». Отец: «О беременности дочери моей Евфросиньи и рождении ею ныне младенца мне ничего не
известно, и даже не знал я, что она развратилась в поведении». Судя по отзывам соседей, девушка действительно не отличалась целомудренным поведением, и случай с Егором - не единственный в ее «практике». Екатеринбургский уездный суд пришел к выводу, что Евфросинья Вдовина «виновна в рождении незаконно-прижитого ею младенца, задушении его и потом скрытии в землю» и установил жестокое наказание: ссылка в Сибирь и лишение всех прав и привилегий. Досталось и матери - за то, что знала о проступках дочери и не сообщила о них местным властям [ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1483. Л. 5 об.-57].
А вот дело об аборте. Все началось с того, что соседи заметили, что крестьянская девушка (26 лет, Вильвенская волость, Чердынский уезд, 1825 г.) Маремьяна Чудинова, будучи одно время беременной, вдруг стала «простая». Рождения ребенка никто из них не заметил. Что же случилось? Стали расспрашивать, в чем дело? Привлекли ее к ответу в суде. Девушка настаивала на том, что у нее долго не было регул, а потом все нормализовалось, прошло. Данное разбирательство тянулось два года, и только в конце спросили ее о девственности, на что она ответила, что ее не так давно растлил неизвестный человек в лесу, от которого, видимо, она и забеременела. Нужно отметить, что хотя дело в суде и закрыли, но за девушкой закрепилась плохая репутация [Подробный указатель, 1893, с. 160]. Этот случай опять же говорит о негативном отношении народной среды к насильственному прерыванию беременности.
Крестьянская девушка Екатерина Осинцова (16 лет, дер. Марамзина, Логиновская волость, 1857-1858 гг.), обвиняемая в детоубийстве, при допросе показала: «Действительно, с 6 на 7 число мая месяца родила я мертвого младенца; прижила я его с крестьянским сыном Гаврилом Федоровым Стениным. Родила я мертвого младенца от того, что почувствовала его в своей утробе и чтобы скрыть это преступление от родителей и стыда ради от людей.. .Участниками в сем преступлении ни мои родители и никто из посторонних не был» [ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1570. Л. 5-6 об.]. Здесь достаточно ясная ситуация: девушка потеряла девственность с возлюбленным и забеременела от него. Вроде бы естественный порыв. Однако такое поведение, а также то, что она совершила детоубийство, испортило ей всю дальнейшую жизнь: ссылка в Сибирь в качестве государственного
наказания и «подмоченная» навсегда репутация. Все-таки диктуемый православием контроль над собственными эмоциями и страстями во многом оправдывал себя.
Анализируя свидетельства самих девушек, их родственников и соседей, можно сделать вывод, что греховными считались добрачная связь девушки и ее беременность, так как общественное мнение осуждало человека, грех которого был у всех на виду. Показательны слова, которыми характеризовали добрачные отношения: «распутство», «развратничала», «развратилась в поведении». Убийство ребенка рассматривалось одновременно как грех и преступление, которое обязательно должно караться по закону. В этом смысле крестьянское сообщество было непримиримым к такого рода поступкам.
Супружеская неверность, несомненно, считалась греховной, но преступлением она становилась тогда, когда потерпевшая сторона привлекала неверную к суду и требовала развода, так как святость брака была нарушена. При этом крестьяне более жестко осуждали неверность жены, чем мужа. Показательно в этом отношении письмо крестьянина Каллистрата Лоскутникова (Камы-шловский уезд, Калиновская волость, 1909 г.) в Екатеринбургский окружной суд: «Жена моя, Устинья Павлова Лоскутникова, ведет нетрезвую и распутную жизнь, иначе говоря, нарушает святость брака прелюбодеянием (о чем уже мною было возбуждено преследование пред Вашим Высокородием в уголовном порядке), и ее мать, а моя теща, крестьянка Лукерья Ивановна Моткина, 16-го сего ноября среди улицы накрыла ее на прелюбодейном действии с посторонним мужчиной (как это я уже узнал позднее), стала ей выговаривать 18 ноября с\г, когда я пришел с работы вечером в квартиру, «что как это ты ведешь такую скверную жизнь, Бога ты не боишься, людей не стыдишься, ведь у тебя малолетние дети».» [ГАСО. Ф. 11. Оп. 2. Д. 59. Л. 53]. В данном случае крестьянин подал на распутную супругу в суд по следующей причине: он не мог стерпеть позора, вследствие негативного поведения жены, так как общественное (со стороны других крестьян) мнение осуждало ее действия, считало их греховными и ожидало от К. Лоскут-никова вполне конкретных действий. Поскольку вразумления на Устинью не имели результатов, муж решился на официальное расторжение брака, хотя церковь этого не рекомендовала.
Преступлением названа измена жены в следующем случае. Крестьянин Иван Ахлюстин (Екатеринбургский уезд, 1890 г.) подал на имя преосвященного Поликарпа прошение, в котором обвинял свою жену в прелюбодеянии с проживающим в Каслинском заводе дворянином Александром Евлампиевым Обуховым, «каковым тяжким преступлением она, жена моя Анна Косьмина, вынудила меня к разводу.» [ГАСО. Ф. 6. Оп. 4. Д. 83. Л. 97-97 об.]. Следовательно, супружеская неверность считалась крестьянами грехом и преступлением одновременно, однако с перевесом в сторону греха. Это как раз тот разряд преступных действий, когда не все из них могли стать известными правоохранительным органам.
К негативным действиям, рассматривавшимся крестьянами одновременно как грех и как преступление, нужно отнести убийство. К чести прекрасного пола, его представительницы несравненно реже мужчин покушались на убийства, а если и покушались, то почти исключительно из-за романтических побуждений: скрыть любовный обман, измену и вследствие ревности.
Одна из причин совершения убийства - желание скрыть грех (например, супружескую неверность). Так, крестьянин Елисей Шестаков (Вильвенская волость, Чердынский уезд, 1803 г.) был убит любовником его жены. Инициатором убийства являлась Матрена Шестакова, которая подозревала, что муж ее знает об измене. Она подговорила Леонтия Пантелеева (своего любовника) и его брата Пахома убить супруга, что и было сделано. Кровавая сцена убийства зафиксирована в судебно-следственном деле: «Ударом кола Леонтий уложил Елисея и, еще ударив лежачего несколько раз, снесли его за четыре версты к озеру, положили за армяк камней и бросили в озеро». На следствии виновные сознались в совершении убийства [Подробный указатель, 1893, с. 150-151]. Так, женщина, не совершив своими руками убийство, стала причиной смерти собственного мужа.
Молодой 20-летний парень Павел Худяков (Чердынский уезд, 1809 г.) женился осенью 1809 г. на молоденькой 17-летней девушке, которая с первого же дня замужества почувствовала отвращение к своему мужу. Муж упрекал ее в холодности, но жил смирно. С 11 на 12-е декабря 1809 г. муж, вернувшись домой после работы, лег спать на печь, куда явилась и молодая жена, попросив
его раздеться, что он и исполнил. Ощупав сначала шею, потом живот, она всадила ему в пах с левой стороны нож. Павел успел нож вырвать, началась борьба и, женщина, видя, что его не осилить, убежала в овин, где переночевала, а затем убежала в соседнюю деревню, где и была арестована. Муж вскоре умер. Жена созналась сразу и чистосердечно [Подробный указатель, 1893, с. 155].
Неспособность мужа к исполнению супружеского долга стала причиной раздора в семье Жирновых. Молодая женщина Ирина (26 лет, Би-сертский завод, 1850-е гг.) вышла замуж за вдовца Епифана Жирнова (42 года), имевшего от первого брака трех детей. Жили все вместе. Однако половое бессилие мужа и его ревность портили семейную идиллию: Ирине постоянно доставались побои по ночам, ругань и издевательства, обвинения в колдовстве. В общем, муж оказался деспотом и самодуром. Судя по всему, дети тоже страдали от притеснений отца. Терпеливая женщина однажды взорвалась, желая отомстить мужу: в одну из ночей вылила на него кипяток из самовара, отчего он закричал. Испугавшись своего поступка, Ирина убежала из дома, на другой день вернулась с повинной к местным властям. Оказалось, что муж ее умер, но не от ожога, а от паховой грыжи, которая именно в этот момент и обострилась. Таким образом, действия Ирины косвенно стали причиной его смерти, а, следовательно, преступлением, за которое она понесла наказание [ГАСО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 1562. Л. 5-6 об., 12 об., 94-96].
Совершенно жуткий случай описан в деле по обвинению крестьянки Авдотьи Дебеловой (20 лет, с. Широковское, Шадринский уезд, 1874 г.) в убийстве ее сына Ивана. История вся началась с того, что она вышла замуж за Филиппа Дебелова уже беременной, но не от него. Родился мальчик Иван, невольно ставший постоянным напоминанием о нецеломудренной жизни его матери. В регулярных упреках особенно упражнялся свекор, да и сам муж не отставал от него. Не зря говорят, что большинство убийств совершаются в период помутнения рассудка. Так произошло и с Авдотьей, которая одним ударом топора расправилась с собственным сыном, малолетним ребенком. Когда же она пришла в сознание, то тут же сообщила соседу о случившемся. Анализируя материалы дела, складывается впечатление, что это намерение подспудно зрело в ней уже давно: «.Я прямо желала досадить мужу и свекру и ре-
шилась убить сына, чтоб избавиться от семейной жизни» [ГАСО. Ф. 476. Оп. 1. Д. 179. Л. 4-4 об., 12].
Таким образом, убийство воспринималось крестьянами как греховный и преступный поступок одновременно. Убийство совершалось как сознательно (чтобы скрыть другой грех, решить какую-либо семейную проблему, т.е. как способ выйти из безвыходной ситуации), так и в состоянии аффекта (в силу вспыльчивости характера конкретного человека). Скрыть убийство было практически невозможно, поэтому преступник привлекался к суду. Как правило, убийцы признавались в преступлении, что опять же свидетельствует о крестьянском понимании данного поступка не только греховным, но и преступным,
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
ГАСО - Государственный архив Свердловской области.
Громыко, 1997 - Громыко М. М. Традиционный нравственный идеал и вера // Русские. М., 1997. С. 653-684.
Громыко, 2001 - Громыко М. М. Покаяние в народной жизни. Понятие греха и кары Божьей // Православная жизнь русских крестьян Х1Х-ХХ веков: Итоги этнографических исследований. М., 2001. С. 202-228.
Дополнение, 1884 - Дополнение к сборнику пословиц и поговорок В. Г. Олесова // Записки Уральского общества любителей естествознания (Записки УОЛЕ). Т. VII. Вып. 4. Екатеринбург, 1884. С. 218-225.
Кон, 1979 - Кон И. С. Моральное сознание личности и регулятивные механизмы культуры // Социальная психология личности. М., 1979. С. 80-87.
Листова, 1997 - Листова Т. А. Народная религиозная концепция зарождения и начала жизни // Русские. М., 1997. С. 685-700.
Миронов, 1998 - Миронов Б. Н. Преступность в России в XIX - начале XX века // Отечественная история. 1998. № 1. С. 24-42.
Подробный указатель, 1893 - Подробный указатель дел Пермского исторического архива. Дела уголовные Чердынского уездного суда // Труды Пермской ученой архивной комиссии. Вып. II. Пермь, 1893. С. 149-161.
Русский Север, 2004 - Русский Север: этническая история и народная культура XII-XX века. М., 2004. 848 с.
а, следовательно, обязательно влекущем наказание виновного.
В заключение нужно отметить, что все случаи, описанные в статье, производят удручающее впечатление. Но нужно отрешиться от «голых» фактов совершения крестьянками греховных или преступных деяний, а обратить внимание на сложные женские судьбы, которые стояли за этими нелицеприятными фактами. Задать себе следующие вопросы: зачем? для чего? почему? И окажется, что невозможно любые поступки разделить только на плохие и хорошие, «черные» и «белые». В каждом из них лежит своя правда. Вот только, сколько существует людей, столько можно насчитать и правд.
REFERENCES
GASO - Gosudarstvennyj arhiv Sverdlovskoj oblasti. (in Russian)
Gromyko, 1997 - Gromyko M. M. Tradicionnyj nrav-stvennyj ideal i vera // Russkie. M., 1997. S. 653-684. (in Russian)
Gromyko, 2001 - Gromyko M. M. Pokayanie v narodnoj zhizni. Ponyatie grekha i kary Bozh'ej // Pravoslavnaya zhizn' russkih krest'yan XIX-XX vekov: Itogi etnograficheskih issledovanij. M., 2001. S. 202-228. (in Russian)
Dopolnenie, 1884 - Dopolnenie k sborniku poslovic i pogovorok V. G. Olesova // Zapiski Ural'skogo ob-shchestva lyubitelej estestvoznaniya (Zapiski UOLE). T. VII. Vyp. 4. Ekaterinburg, 1884. S. 218-225. (in Russian)
Kon, 1979 - Kon I. S. Moral'noe soznanie lichno-sti i regulyativnye mekhanizmy kul'tury // Social'naya psihologiya lichnosti. M., 1979. S. 80-87. (in Russian)
Listova, 1997 - Listova T. A. Narodnaya religioznaya koncepciya zarozhdeniya i nachala zhizni // Russkie. M.,
1997. S. 685-700. (in Russian)
Mironov, 1998 - Mironov B. N. Prestupnost' v Rossii v XIX - nachale XX veka // Otechestvennaya istoriya.
1998. № 1. S. 24-42. (in Russian)
Podrobnyj ukazatel', 1893 - Podrobnyj ukazatel' del Permskogo istoricheskogo arhiva. Dela ugolovnye Cherdynskogo uezdnogo suda // Trudy Permskoj uchenoj arhivnoj komissii. Vyp. II. Perm', 1893. S. 149-161. (in Russian)
Russkij Sever, 2004 - Russkij Sever: etnicheskaya istoriya i narodnaya kul'tura XII-XX veka. M., 2004. 848 s. (in Russian)
Сборник пословиц, 1884 - Сборник пословиц и поговорок, записанных в Камышловском уезде В. Г. Олесовым // Записки УОЛЕ. Т. VII. Вып. 4. Екатеринбург, 1884. С. 191-209.
Скляревская, 2000 - Скляревская Г. Н. Словарь православной церковной культуры. СПб., 2000. 278 с.
Sbornik poslovic, 1884 - Sbornik poslovic i pogovorok, zapisannyh v Kamyshlovskom uezde V. G. Olesovym // Zapiski UOLE. T. VII. Vyp. 4. Ekaterinburg, 1884. S. 191-209. (in Russian)
Sklyarevskaya, 2000 - Sklyarevskaya G. N. Slovar' pravoslavnoj cerkovnoj kul'tury. SPb., 2000. 278 s. (in Russian)
E. S. Lakhtionova
THE WORLD OF FEMALE SINS AND CRIMES AMONG THE PEASANTS IN THE MIDDLE URALS OF THE 19TH - EARLY 20TH CENTURIES
The paper is based on archival materials and demonstrates the sphere of female morality in the Russian peasantry of the Middle Urals. The purpose of the article is to consider the fate of female peasant women of the Middle Urals in the 19th and early 20th centuries through the study of some of the most egregious sinful and criminal acts they have committed. A variety of sources from the State Archive of the Sverdlovsk Region (Ekaterinburg) were used in the research work: forensic investigations, decisions of the Ekaterinburg Spiritual Consistory, published folklore recordings collected by the Ural Society of Natural History Lovers. During the work on research both general scientific methods and historical research methods (historical-comparative, genealogical, social-historical) were used. The analysis of the materials demonstrates that all negative actions can be conditionally divided into two groups: sinful deeds and deeds that include elements of both sin and crime. The peasants themselves understood sin and crime in general with official interpretations, but in everyday life these ideas often deviated from those generally recognized by law and society. It all depended on the specific situation in which the Russian peasant woman often involuntarily found herself, carrying out negative actions.
Keywords: russian woman, peasantry, family, sin, crime, punishment, Middle Urals.
Лахтионова Елизавета Сергеевна,
кандидат исторических наук, доцент,
Уральский федеральный университет
имени Первого Президента России Б. Н. Ельцина
(Екатеринбург, Россия)
Lakhtionova Elizaveta Sergeevna,
Ph.D. in History, Associate Professor,
Ural Federal University named after the First President
of Russia B. N. Yeltsin
(Yekaterinburg, Russia)
