CC BY
292
ББК 60.542.21:63.3(2).52-284.3
Н. Л. Пушкарёва
«ЖЕНУ С ПОЧИНУ БЕРУТ»? Устыдительные наказания девушек в традиционной русской культуре XIX в.
В предлагаемой статье будут рассмотрены позорящие наказания для девушек — те, что ставили под контроль женскую сексуальность. Как и большинство других аспектов частной жизни, сексуальность всегда была охвачена экспансией властных систем. Не удивительно поэтому, что неверность и честь — понятия, обретшие гендерную окраску вместе с возникновением гендерной асимметрии (исторически первой формой социальной депривации). Понятие девичья честь оказалось рано нагруженным гендерным смыслом (практически вскоре вслед за утверждением христианства), и по сей день оно воспринимается именно как соблюдение целомудрия. О позорящих наказаниях для девушек в русских источниках впервые можно найти упоминания не ранее конца XV —XVI в. По всей видимости, вначале они касались лишь представительниц зажиточных слоев в центральной части России [27], но постепенно распространились более широко [53]. Повсеместно ли? В чем географическое своеобразие практик позорящего, гендерно окрашенного насилия в отношении проступков, связанных с женским телом? И как долго они существовали, какие трансформации испытали? Как связаны с современной историей гендерной асимметрии?
В XIX в., так же как и в стародавние времена, небезупречное поведение девушки считалось прегрешением меньшим, нежели измена замужней женщины. Ответственность за лишение девственности возлагалась на нее саму: «уступчивость» считалась простительной, если допускалась связь с мужчиной более высокого статуса (к ним относились даже волостные писари, не говоря уже о купцах), более богатым, и казалась особо предосудительной, если девушка уступала бедному, «польщалась на мужика». Богатство, высокий социальный статус были объяснимыми мотивами, заставлявшими девушку «грешить». «Имущественный достаток невесты при выходе в замужество часто покрывает отсутствие в ней целомудрия», — отмечали информаторы Этнографического бюро кн. Тенишева в Петербурге [30, с. 198] (ср.: [32, с. 165; 31, с. 430]). Ситуация же, когда девушка «спутывалась по любви», была совершенно неизвинительной и приписывалась особой развращенности согрешившей.
В центральных губерниях для венчания девушки, не сумевшей сохранить девственность, в XIX в. стало принято давать особую очистительную молитву, после которой виновной вручалась очистительная память от поповских старост — они ведали делами о внебрачных рождениях [43, с. 33]. Иногда — это был путь к покаянию — священник назначал епитимью. Согрешившая тогда трижды должна была на коленях обползти церковь. Есть данные, что уже в начале XX в. у русского населения, скажем на Украине, этот способ поношения и опозоривания молодой почти исчез и «вместо него часто священник» обязывал «молодую поработать у него несколько дней» [52, с. 176; 17, с. 20].
Как и где принято было позорить девушек?
Зачинщиком устыдительной кары часто являлся брошенный девушкой парень, обиженный невниманием сосед; он и ставил на обсуждение сельского схода «дело об обиде». В сообщениях о штрафах, налагавшихся сходом на родителей (его могли взять и алкоголем), ничего не говорилось о способах проверки «честности» девушек, если это не был вопрос о свадебном ритуале [39]. Очень часто вначале пускали слух о нечестности,
затем обсуждали на сходе — само привлечение внимания к физическому состоянию девушки уже было «срамом».
На свадебном пиру важнейшим актом была демонстрация «честности» невесты — либо признание ею вины: «Расправы и никаких позорящих обрядов не бывает, если она прежде увода в комору сознается, что потеряла девство. Новобрачная, сознаваясь в своей вине, просит, кланяясь в ноги, прощения у отца, матери, свекра и свекрухи...» [34, с. 409]. В противном случае совершение позорных обрядов идет своим чередом. Они рассчитаны на то, чтобы опозорить мать, отца и даже всю родню невесты [18, с. 529; 30, с. 359; 31, с. 313].
В Литве и в Малороссии был обычай наказывать девиц, нарушивших целомудрие, сажанием при дверях церкви на железную цепь (куницу, «в кандалы») [48, с. 111]. Народный свадебный ритуал включал там демонстрацию рубашки невесты (изредка — даже ее появление перед гостями в рубашке с кровяными пятнами, и в ней она должна была вымести пол с остатками разбитых в ее честь склянок, чаще же брачную рубашку выносили и, показав, вместе с четвертью вина и благопожеланиями отдавали родителям девушки) [29, с. 429].
Целомудренность или нецеломудренность следовало обнаружить рано в понедельник или же ночью с воскресенья на понедельник во время свадебного пира [48, с. 459—460]. Ритуал совершали перед разрезанием жаркого, «а без того не разрезывали» его [45, с. 303]. Основным знаком, свидетельствующим, что жених нашел невесту целомудренной (если не выносилась рубашка), было битье посуды, стаканов, бокалов — символ благополучного нарушения целостности главного девичьего «сокровища» [32, с. 267]. Свадьба без битья посуды в Нижегородчине считалась «невеселой» (означала начало опозоривания).
Обратный обычай описал информатор из Калужской губ. Там молодому положено было бить посуду, «ломать и грызть» ложки в знак разочарования «несохранностью» невесты [31, с. 210]. Нецеломудрие невесты — «Хорош соболек, да измят!» — мог осуждать только новобрачный и его род, причем особое право срамить имели женщины мужниного рода — мать и сестры мужа, невестки. Избиение молодым своей жены нагайкой за несохранение девственности описано в литературе XIX в., но нет данных о распространенности; скорее типичным было сокрытие молодоженом провинности его избранницы [16, с. 149].
В Черкасском у. Киевской губ. нецеломудренную невесту должна была наказать мать жениха, а он сам останавливал ее в какой-то момент напоминанием о том, что он «теперь хозяин молодой»: лишившаяся девственности до свадьбы не могла идти к столу, а должна была подползти на коленях под стол и из-под него показывать свое лицо. Мать жениха всякий раз, когда она выдвигала голову, била ее по лицу. Это продолжалось до тех пор, пока муж не запрещал [18, с. 554]. Лишь тогда молодой позволяли выбраться из-под стола, сесть около мужа.
Опозоривание отца девушки, не сохранившей девственности, встречалось редко, но все же отдельные случаи бывали (решением одного волостного суда в Каменецком у. было определено подвергнуть отца за провинность дочки, прижившей внебрачное дитя, наказанию розгами; аналогичные случаи описаны в Кинешемском у. [48]). На Дону общим способом поношения родителей, не сберегших девственности дочери, было исполнение срамных песен, надевание на шею венка из соломы или баранок, одаривание матери либо, если невеста была сиротой, воспитательницы селедкой или таранькой (вместо курицы, которую клали на колени матери или воспитательнице, — благодарности за то, что уберегли дочь или воспитанницу от соблазнов). В Калужской губ. срамили прежде всего мать новобрачной, а не ее саму, именно мать могли впрячь в борону и провезти борону за собой по деревне [31, с. 313]. Наконец, возможным было и осрамление свахи (вместо родителей или вместе с родителями не сохранившей чести девушки). В
Свияжске (Поволжье) существовал ритуал «паренья свахи»: ее, сосватавшую нечестную невесту, клали на улице на лавку, задирали подол и били веником, посыпая на тело снег [13, с. 92]. Важно подчеркнуть: за «нечестность» одной женщины должна была нести ответ опять же женщина (мать, воспитательница, сваха). В Витебской губ. хомуты позора надевали и дружкам, и родителям, и сватам («и водили по деревне, причем шлея хомута тащится по земле») [30, с. 359; 42, с. 602].
В иных местах на воротах или на крыше дома согрешившей невесты вывешивали хомут, в других — мазницу, в третьих — рогожу, обмазывали нечистотами стены дома; пробивали в печи дыру, пачкали стены грязью, били окна в доме родителей невесты. Иногда опозоривание выражалось в том, что кто-нибудь из свадебных «бояр» лез на крышу хаты невесты с ведром воды и оттуда брызгал ею — символический знак невоздержанности новобрачной, ее готовности отдаваться любому, чтоб каждому попало (как брызги воды). Есть данные, что в иных местах втаскивали на крышу дома разъезженное колесо или, если дело обнаруживалось зимой, старые сани [20, с. 427; 18, с. 529, 552]. Все действия сопровождались словесным поношением, среди обычных позорящих слов были блядь, потаскуха, сволочь (от волочить, сволакивать), подкладня, паскуда нестоящая [31, с. 555].
Самым распространенным наказанием было надевание на шею лошадиного хомута «без гужов» (веревок, иных частей упряжи) — символа «озверения», близости миру животных [31, с. 555; 38, с. 397—414] и одновременно антипода цветочному венку, символу девственности. Надевание хомута было и измененной, гуманной формой припрягания к лошади (это делалось с замужними) как акта усмирения. С другой стороны, как вид кольца или обруча, хомут символизировал и вульву. Его могли повесить на гвоздь, наскоро вколоченный над притолокой, а чаще — надевали на шею не только провинившейся невесте, но и ее родителям. На такой случай наскоро делали даже несколько соломенных «хомутов, намазанных смолой и разными гадостями» [41, с. 602; 18, с. 554; 1, с. 104]. В Малороссии хомут изготовлялся из соломы, косу распускали, девушкино лицо могли прикрыть платком и в таком виде водить по улицам. Иногда в знак позора девушке оголяли ноги, «подвязав ей платье к поясу соломенными веревками» [41, с. 247; 11, с. 461]. Обычай позорить хомутом, надеваемым на шею, быстро получил распространение у других народов, населявших Россию [49, с. 40—41].
Типичными позорящими действиями были: измарать рубаху девушки (со словами «Запачкала ты себя с таким-то каким-то беззаконием!») сажей или дегтем (который из-за черного цвета также был в крестьянском быту символом бесчестья и зла) [7, с. 100; 30, с. 359; 3, с. 243], в испачканной рубахе провести по улицам без юбки [46, с. 26]. Есть свидетельства информаторов о том, что мазали ставни и стены дома дегтем со словами: «Если любишь, то люби одного», тем самым указывая, что жизнь следовало строить с виновником бесчестья. Важной стоит признать оговорку, что «насмешные наказания» по отношению к девушке применялись, когда «было на то согласие ее родителей и родных»: некоторые родители не позволяли так срамить свою дочь и откупались, а иные, напротив, приходили на сходку и просили о том [38, с. 5; 20, с. 174; 50, с. 218].
Самым старым (известным с XV в.) способом осрамления невесты во время свадебного пира было «подать родителям "худой" (т. е. плохой, дырявый) кубок с вином, прорванный в середине блин, а к дуге телеги привязать худое ведро» [21, с. 197]. Случалось, на головы сватам и отцу такой невесты надевали дырявый горшок [22, с. 121]. Сама лексема худой в русском языке означает одновременно и «плохой», и «дырявый».
В Олонецкой губ. ритуалы, связанные с почестностью девушки, были отнесены на следующее утро, когда молодой с дружкой и сватом должны были получить от тещи яичницу. Если невеста была целомудренна — желток яичницы вырезали, и дружка в образовавшееся отверстие лил масло, а чашку, из которой он его вылил, разбивал. Если нет — яичницу резали на куски [41, с. 602]. В Полесье нецеломудренной невесте и ее
родным давали несладкую, а иногда и просто соленую кашу [14, с. 180—181] — всё должно было выражать несладость жизни с нарушительницей, ее нецельность, рваность, ущербность.
В Архангельской губ. срамить девушку, незаконно прижившую ребенка, к концу XIX в. стало не принято, но таковую могли отлучить от родительского дома, от дружбы других женщин. Если худая молва о лишившейся девственности подтверждалась, то девушка по общему приговору должна была убирать отныне волосы в две косы без девичьей повязки, покрывать их волосником (отсюда термин самокрутка). Обряд «покрытки» у южных русских и малороссов был не столько позорящим, сколько сглаживающим прегрешение девушки: надевание иного убора показывало переход девушки в другую возрастную группу [9, с. 121; 23, с. 524—525], и девичью косу ей уже нельзя было заплетать (отсюда полесское выражение «росчесав ш косу до вшца») [14, с. 153].
Чем дальше от центра и Южной Руси, тем пермиссивнее было отношение к лишению девственности. Если в Калужской губ. информатор сообщал, что «случаев, когда бы девушка, имея незаконнорожденного ребенка, вышла замуж, не было», то в Тверской губ. «никакого публичного посрамления оказавшейся нецеломудренной» не устраивалось [28, с. 469]. Нет данных, что была какая-то систематичность в ритуалах позора для девушек в Казанской губ. — там к конце XIX в. вообще бытовало присловье: «Жену с почина берут» [12, 9]. В Пермском крае родители не видели ничего дурного в том, чтобы девушки были в поиске любого себе до свадьбы [41, с. 248], а в Мезенском уезде (Север), где существовал свальный грех, невинность девушки вообще ценилась мало: родившая скорее находила себе мужа [31, с. 330; 10, с. 46; 40, с. 123].
Описывая Сольвычегодский у. Вологодской губ., информатор заключил: «Редкая девушка не дает потыркать своему миляшу до свадьбы... Мужики говорят, что без этого нельзя жить, а бабы — "ой да щё, ведь нам пущае вашего хочеся!"» [35, с. 663]. Посрамляющих обрядов на Русском севере не водилось, но девственность ценилась [36, с. 210]. В удаленных от центра сибирских деревнях было то же: в условиях переизбытка мужчин возможность интимных отношений с женщиной ценилась не только на словах, но и на деле (среди золотоискателей и рудознатцев). Родители девушек, получавшие за несохраненную девственность своих дочерей иной раз большие компенсации, имели свою выгоду: ребенок дочери-девушки нисколько ее не бесчестил, его охотно воспитывали, отвечая укоряющим: «Плевок моря не портит».
Иное дело — центральные, южные, юго-западные, отчасти — западные районы России. До 1861 г. помещики в посрамление провинившейся там приказывали «резать косу» — острижение ее оставалось наиболее распространенным из женских позорящих наказаний [44, с. 17; 41, с. 247].
Традиции, связанные с поддержанием идеи высокой ценности девственности до брака, сохранялись до середины XIX в. в Ростовском, Пошехонском, Владимирском, Дорогобужском (Смоленская губ.) и многих иных уездах [7, с. 96]. Но вот уже в 1841 г. один из наблюдателей-калужан записал: «Целомудрие не имеет большой цены в глазах нашего народа. и во многих губерниях уже уничтожился старинный обычай вскрывать постель молодых. Отец и мать говорят жениху: "Какая есть — такую и бери, а чего не найдешь — того не ищи!"» [31, с. 432] (см. также: [32, с. 232]). Обыденная мудрость в отношении целомудрия девушки в Вологодской губ., хоть и ориентировала на то, чтобы соблюдать нравственную чистоту, коли это не удавалось, не требовала публичных оскорблений («разве что муж буде поколотит») и издевательств [33, с. 363, 366].
К концу XIX в. утрата девственности переставала быть фактом, который следовало обнародовать. «Вообще об отношениях молодежи можно сказать, что баловаться стало просто», — заключил современник-аноним [33, с. 575]. Народная молва — с характерной для просторечия прямотой — припечатала смену прежних взглядов на обязательность
девственного состояния перед свадьбой точным присловьем: «П...а хоть и дырява, зато морда не корява!» [37, с. 2, 4]. А уж если добрачную беременность удавалось «прикрыть венцом» — вопрос о том, что случилось до него, вообще старались не поднимать. На Вологодчине отец невесты давал за беременной дочкой еще и корову к приданому — «для прокормления младенца» [37, с. 13; 33, с. 479].
Напрасность позорящих наказаний точно сформулировал и информатор-костромич: «Хоть срами, хоть нет, а другую жену уж не дадут». Он заметил, что к рубежу XIX— XX вв. если супруг не находил в молодой жене того, что соответствовало его ожиданиям, то самое большее было «ее поначалу тузить», а со временем дело обходилось [28, с. 64, 214]. Растущую допустимость добрачных отношений молодых в этой части России трудно не заметить. Если в начале XIX в. девушку родня позорила словами о том, что та «замарала хвост» до свадьбы, то в конце на все укоры молодая, как сказывали, могла ответить: «Свой чемодан — кому хочу, тому и дам!»; «Поспала — ничего не украла!»; «От этого не полиняешь!»; «Не позолота, не слиняешь — оттого что похватали!» [31, с. 555—556].
Записанные в Ярославской губ. «отговорки» женихов, женившихся на нецеломудренных невестах, также свидетельствуют о том, что отношение к соблюдённости правил переменилось: «У нее не лужа — достанется и мужу!»; «Это добро не мыло — не смылится!» и др. Между тем раньше «старожилы говорили, что девушка, родившая ребенка, могла выйти замуж только за отца этого ребенка.» [29, с. 218]. Но всё чаще после рождения внебрачного ребенка строгость отступала: девице прощали ее ошибку, человечность брала верх над моральным принципом. Мать или бабушка той, что согрешила, на любые нападки привычно ответствовали: «Чей бы бычок ни скакал, а телятко наше» («Грех да беда, с кем не быва!»; «Грех сладок, а человек падок!»). Но в идеале, конечно, девушке нужно было постараться «устоять» до венца — об этом говорят и частные акты 1890-х гг. [29, с. 465; 30, с. 198; 2, с. 69].
К рубежу веков народная традиция выработала ритуал снятия напрасного обвинения девушки в бесчестном поведении на деревенской сходке (если девушка оказывалась невиновной, участники сходки кланялись ей в ноги: «Прости нас ради бога, ты не виновата» [7, с. 99]), а также щадящие способы обнародования почестности. Так, на Вологодчине в 1898 г. во время свадьбы уже ограничивались вопросами и ответами в форме эвфемизмов («Грязь ли топтал, лед ли ломал?» На что жених почти всегда отвечал: «Лед ломал», «если не хотел делать огласки») [30, с. 562]. В верхнем Поволжье, на Дальнем Востоке и в Сибири вместо окровавленной рубашки просто выносили гостям бутыль или даже веник, обвязанные красной лентой, пирог с гроздью красных ягод, стлали под ноги красное полотенце [1, с. 208; 13]. Если же обнаруживалось «нечестие», криков и шума не устраивали, но к бутылям привязывали черные ленточки, у дома вывешивали черные флаги [30, с. 359].
***
В условиях войн и революций начала и особенно середины XX в. отношение к позорящим девушку наказаниям за бесчестие как к обязательному акту возмездия стало размываться. При советской власти, однако же, тема «Стыд — та же смерть» оказалась неожиданно трансформированной в годы затруднения разводов и сталинской пронаталистской политики, направленной на «укрепление семьи» [15, с. 200). Это — несомненно — отдельная тема разговора [26, с. 199—227], но очевидно: устыдительные наказания в измененном виде появились в годы, когда частная жизнь индивидов все более переставала быть таковой, а именно: в годы, когда внерабочие отношения и частные интимные связи становились предметом «разборов» на комсомольских и партийных собраниях.
Даже в период хрущевской оттепели установка на «традицию» гласного обсуждения семейных кризисов, связанных с адюльтером, обсуждения (и осуждения) их в рабочих и
производственных коллективах, на партийных, профсоюзных собраниях сохранялась1. Коллективные решения «по справедливости» как раньше, так и в это недавнее время комсомольских собраний часто превращались в самосуд. Дисциплинирующие своих членов сборища восходили, по мысли современных социопсихологов, к покаянным практикам восточного христианства [51] и накладывались (добавим мы) на традиции русских сельских сходов в Южной России, выносивших вердикты о виновности девушек и мерах наказания. За неполный век такая социальная память изжиться запросто не могла [4, с. 128—129].
В мире современных российских юношей и девушек XXI в. вопросы девичьей чести как категории корпоративной (девичьей) морали, судя по сообщениям, редко обсуждаются девочками (зато очень часто дискутируются — при всяком возвратном повороте, обращении к «традиционным ценностям» — всем обществом через СМИ). Это не удивительно: отношение к добрачному сексуальному опыту девушек сильно модернизировалось, однако наличие по крайней мере 11 % мужчин в числе опрошенных, которые бы хотели видеть свою невесту девственницей и 56 % тех, кому это «безразлично», довольно разительно противостоит абсолютному большинству женщин (72 %), мечтающих о том, чтобы их сексуальный партнер, избранный в мужья, был бы не только не девственником, но именно опытным в интимных отношениях [5, с. 319]. Старые нормы о должном и разрешенном довлеют — при всем снижении значимости фактора девственности в условиях быстрого развития форм контрацепции и экономической независимости женщин. Тема неразрешительности «женской свободы» так или иначе присутствует в современных обсуждениях — в том числе и на страницах СМИ. Это ли не наследие многовековой традиции?
Библиографический список
1. Аргудяева Ю. В. Крестьянская семья у восточных славян на юге Дальнего Востока России (50-е гг. XIX в. — начало XX в.). М., 1997.
2. Бальжанова Е. С. Мир женских грехов // Женщина в истории Урала и Сибири XVIII — начала XIX в. Екатеринбург, 2007.
3. Бернштам Т. А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины XIX — начала XX в. : Половозрастной аспект традиционной культуры. Л., 1988.
4. Блюм А. Родиться, жить и умереть в СССР. М., 2005.
5. Бутовская М. Л. Язык тела. Природа и культура. М., 2004.
6. Власкина Т. Ю. Девушка-казачка в предбрачный период // III Конгресс этнографов и антропологов России. М., 1999.
7. Громыко М. М. Мир русской деревни. М., 1991.
8. Даль В. И. Пословицы и поговорки. URL: http://vidahl.agava.ru/zavet.htm; http://pribautka.ru/proverbdahl/175 .html
9. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб., 1866.
10. Ефименко П. С. Сборник народных юридических обычаев Архангельской губернии // Труды Архангельского губернского статистического комитета за 1867 и 1868 г. Архангельск, 1869. Вып. 3.
11. Журавченок М. М. Наблюдения, сделанные в селе Оптове Черниговской губернии // Труды этнографическо-статистической экспедиции в Западно-Русский край, снаряженной Императорским РГО. СПб., 1872. Т. 6 : Юго-Западный отд.
12. Заметка о грамотности и нравственности крестьян Лаишевского уезда // Казанские губернские ведомости. 1865. № 47.
13. Зорин Н. В. Русский свадебный ритуал. М., 2001.
14. Кабакова Г. И. Антропология женского тела в славянской традиции. М., 2001.
1 См. статью Е. М. Жидковой «Попросил прощения у жены и извинился перед коллективом» в сборнике «Социальная история, 2009» (готовится к печати).
15. Казьмина О., Пушкарева Н. Брак в России ХХ века: традиционные установки и инновационные эксперименты // Семейные узы : Модели для сборки / сост. С. Ушакин. М., 2004. Кн. 1.
16. Киркор А. Этнографический взгляд на Виленскую губернию // Этнографический сборник. СПб., 1854. Вып. 3.
17. Кистяковский А. Ф. Волостные суды, их история, настоящая их практика и настоящее их положение // Труды этнографическо-статистической экспедиции в Западно-Русский край, снаряженной Императорским РГО. СПб., 1872. Т. 6 : Юго-Западный отд.
18. Кистяковский А. Ф. К вопросу о цензуре нравов у народа // «А се грехи злые, смертные». Русская семейная и сексуальная культура глазами историков, этнографов, литераторов, фольклористов, правоведов и богословов XIX — начала XX века. М., 2004. Вып. 2. Кн. 1.
19. Краснов Н. Исторические очерки Дона. [Ч.] 1 : От Разина до Булавина // Русская речь : журн. литературы, политики и науки. СПб., 1881. Янв.
20. Крестьянское правосудие. Обычное право российского крестьянства в XIX — начале XX в. / отв. ред. А. А. Никишенков. М., 2003.
21. Липинская В. А., Сафьянова А. В. Свадебные обряды русского населения Алтайского горного округа // Русский народный свадебный обряд. М., 1978.
22. Миненко Н. А. Женщина-казачка в урало-сибирском социуме XVIII — начала XX в. // Женщина в истории Урала и Сибири XVIII — начала XX в. Екатеринбург, 2007.
23. Нос С. Д. Покрытка // «А се грехи злые, смертные». Русская семейная и сексуальная культура глазами историков, этнографов, литераторов, фольклористов, правоведов и богословов XIX — начала XX века. М., 2004. Вып. 2. Кн. 2.
24. Перерождение старых обычаев // Терские областные ведомости. Владикавказ, 1887. № 9.
25. Понятия чести и достоинства, оскорбления и ненормативности в текстах права / Б. Базылев, Ю. Бельчиков, А. Леонтьев, Ю. Сорокин // Честь, достоинство и репутация. М., 1998.
26. Пушкарев А., Пушкарева Н. Ранняя советская идеология 1918—1928 годов и «половой вопрос» // Советская социальная политика 1920—1930-х годов: идеология и повседневность / ред. Е. Ярская-Смирнова и П. Романов. М., 2007.
27. Пушкарева Н. Л. Частная жизнь женщины в доиндустриальной России, X — начало XIX в. : Невеста, жена, любовница. М., 1997.
28. Русские крестьяне : Жизнь. Быт. Нравы. СПб., 2004. Т. 1 : Костромская и Тверская губернии.
29. Русские крестьяне : Жизнь. Быт. Нравы. СПб., 2006. Т. 2 : Ярославская губерния. Ч. 1 : Пошехонский уезд.
30. Русские крестьяне : Жизнь. Быт. Нравы. СПб., 2006. Т. 2 : Ярославская губерния. Ч. 2 : Даниловский, Любимский, Борисоглебский уезды.
31. Русские крестьяне : Жизнь. Быт. Нравы. СПб., 2005. Т. 3 : Калужская губерния.
32. Русские крестьяне : Жизнь. Быт. Нравы. СПб., 2006. Т. 4 : Нижегородская губерния.
33. Русские крестьяне : Жизнь. Быт. Нравы. СПб., 2007. Т. 5 : Вологодская губерния. Ч. 1.
34. Русские крестьяне : Жизнь. Быт. Нравы. СПб., 2007. Т. 5 : Вологодская губерния. Ч. 2 : Кадниковский уезд.
35. Русские крестьяне : Жизнь. Быт. Нравы. СПб., 2007. Т. 5 : Вологодская губерния. Ч. 3 : Никольский и Сольвычегодский уезды.
36. Русские крестьяне : Жизнь. Быт. Нравы. СПб., 2007. Т. 5 : Вологодская губерния. Ч. 4 : Тотемский уезд.
37. Рукописный отдел Российского этнографического музея. Ф. 7. Оп. 2. Д. 778.
38. Рыблова М. А. Огонь, вода и сковорда: к вопросу о позорящих наказаниях по обычному праву у донских казаков // Дикаревские чтения—13 : Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Северного Кавказа. Краснодар, 2007.
39. Самосуд // Санкт-Петербургские ведомости. 1875. № 201.
40. Селькова М. Л. К изучению семейных юридических обычаев на территории Архангельской губернии XIX в. // История и культура Архангельского Севера. Вологда, 1986.
41. Смирнов А. Г. Очерки семейных отношений по обычному праву русского народа // «А се грехи злые, смертные». Русская семейная и сексуальная культура глазами историков,
этнографов, литераторов, фольклористов, правоведов и богословов XIX — начала XX века. М., 2004. Вып. 2. Кн. 1.
42. Смирнов А. Г. Обычаи и обряды русской народной свадьбы. 1878 // Там же.
43. Снегирев И. М. Русские в своих пословицах : Рассуждения и исследования об отечественных пословицах и поговорках : в 4 кн. М., 1833. Кн. 3.
44. Соловьев. Самосуды у крестьян Чистопольского уезда Казанской губернии // Записки Императорского русского географического общества. 1878. Т. 8. Отд. 3.
45. Сухоруков В. Д. Общежитие донских казаков в XVII и XVIII столетиях // Русская старина : карманная книжка для любителей отечественного на 1825 год. СПб., 1824.
46. Тенишев В. В. Правосудие в русском крестьянском быту : Свод данных, добытых этнографическими материалами покойного князя В. Н. Тенишева. Брянск, 1907.
47. Терещенко А. В. Быт русского народа. СПб., 1848. Ч. 2 : Свадьбы.
48. Уголовное решение № 153 // Труды этнографическо-статистической экспедиции в ЗападноРусский край, снаряженной Императорским РГО. СПб., 1855. Т. 5.
49. Федянович Т. П. Семейные обычаи и обряды финно-угорских народов Урало-Поволжья (кон. XIX в. — 1980-е гг.). М., 1997.
50. Филиппов М. А. Взгляд на русское судоустройство и судопроизводство // Современник. 1859. № 4. Отд. 1.
51. Хархордин О. Обличать и лицемерить: генеалогия российской личности. СПб., М., 2002.
52. Чижикова Л. Н. Свадебные обряды русского населения Украины // Русский народный свадебный обряд. М., 1978.
53. Щепанская Т. Б. Зоны насилия : (По материалам русской сельской и современных субкультурных традиций) // Антропология насилия. СПб., 2001.
