CC BY
133
Е.В. Беликова
Омск
Мифопоэтическая модель жертвоприношения в романе Г. Мелвилла «Моби Дик, или Белый Кит»
Многие исследователи отмечают неоднородность явлений, обозначаема понятием «жертвоприношение», многообразие форм и мотивов жертвенных ритуалов. Столь же различны и взаимно противоречивы научные теории, объясняющие происхождение жертвоприношения, его значение и функцию. Отправной точкой классического исследования Дж. Фрэзера «Золотая ветвь», по сути, является загадка жертвоприношения. Ученого прежде всего заинтересовал закон наследования должности жреца Дианы Немийской в Ариции, согласно которому, жрец рано или поздно должен быть убит своим преемником.
Опираясь на масштабное сравнительное изучение первобытных верований и магико-религиозных обычаев разных народов, Фрэзер устанавливает, что немийские и подобные ему ритуалы жертвоприношения были тесно связаны с древней верой в то, что смерть сохраняет жизнь. «Дело в том, что божественной жизни, заключенной в материальном и смертном теле, одряхление хрупкой оболочки может принести большой вред. Для того чтобы спасти эту оболочку; от дряхлости, которая с годами неизбежно ожидает каждого человека, божественная жизнь должна быть заблаговременно отделена от стареющего тела и перенесена в молодое тело преемника. Достигается это путем умерщвления era духа. Умерщвление бога, точнее, его человеческого воплощения, является поэтому необходимой ступенью к его возрождению для новой, лучшей жизни. Перед нами, таким образом, не уничтожение божественного духа, а как раз начало новой жизни» [1], - утверждает Фрэзер.
По мнению М. Элиаде, «человеческие жертвоприношения и жертвоприношения животных есть только торжественное воспоминание первоначального убийства» [2]. Мифолог включает акт принесения жертвы в механизм «вечного возвращения», так как оно зачеркивает профанное время и воспроизводит Первотворение. Р. Жирар подходит к жертвоприношению с точки зрения его связи с насилием, святостью, искуплением и спасением. В его книге «Насилие и священное» жертвоприношение - это «заместительное убийство», которое гасит в обществе внутреннее насилие и отводит его вовне, на «заместительную жертву», оно стабилизирует и разрешает кризисные ситуации. Жирар приписывает жертвоприношению защитные, охранительные функции,
подобные юридическим законам в современном обществе.
«Жертва не замещает того или иного находящегося нод особой грозой индивида, не приносится тому или иному особо кровожадному индивиду - она одновременно и замещает всех членов сообщества, и сразу им всем приносится. Жертвоприношение защищает сразу весь коллектив от его собственного насилия, оно обращает весь коллектив против жертв, ему самому посторонних. Жертвоприношение фокусирует на жертве повсеместные начатки раздора и распыляет их, предлагая им частичное удовлетворение» [3].
Идеи Жирара оказали существенное влияние на фундаментальный труд о Буркерта <<Ното Necans. Жертвоприношение в древнегреческом ритуале и мифе». «Убиение жертвы - это основа переживания священного, - отмечает автор. - Homo religiosus действует и приобретает самосознание в качестве homo necans» [4]. «Потрясение, пережитое в акте заклания, позднее находит отклик в сплочении общины, за «виной» следует «воздаяние», за уничтожением восстановление. Простейшие случаи последнего - это собирание костей, водружение на столб черепа, рогов быка или оленя. Утверждается порядок, сила которого в противоположности тому, что было прежде. Переживание смерти дает возможность ощутить священность жизни. Она питается и увековечивается смертью»
[5].
Обращаясь к творчеству американского писателя Г. Мелвилла, можно заметить, что семантика жертвоприношения обнаруживает себя уже в мироощущении писателя. Жизнь и смерть для него есть одно нерасторжимое целое. «В нашем военно-морском мире, - пишет Мелвилл в «Белом Бушлате», -Жизнь поднимается по одному трапу, а Смерть отправляется за борт с другого» [6]. В этой же книге встречается образ мачты-гроба, воплощающий мифологическое тождество Жизни и Смерти. Бушлат вспоминает предание о том, что адмирал Нельсон похоронен в гробу, который был выдолблен из грот-мачты взорванного англичанами французского корабля. Рассказчик восклицает: «Мир тебе, лорд Нельсон, там, где ты покоишься в своей истлевшей мачте! Но если бы дело касалось меня, - продолжал он, - я предпочел бы быть похороненным в стволе какого-нибудь зеленого дерева и даже после смерти чувствовать, как жизненные соки обращаются вокруг меня, ощущая, что что-то из моей мертвой плоти переходит в живую листву, осеняющую мирную мою могилу» [7].
В романе «Моби Дик» Измаил описывает увиденный им некогда на острове Транке скелет кита, который был густо оплетен зеленой тканью растительности. Героя восхитило это зрелище: «Жизнь обвивала Смерть; Смерть поддерживала Жизнь; угрюмый бог, повенчанный с юной Жизнью, породил себе во славу это кудрявое диво» [8]. Мироощущение Г. Мелвилла (во многом благодаря биографическому опыту общения писателя с первобытными племенами) оказалось очень созвучным мифологической архаике, в которой жизнь и смерть представляют собой не полярные дефиниции, а живые взаимосвязанные реальности.
«Модель жертвоприношения не только служит мировоззренческим фоном и Дика», но и воплощается в его сюжетно-образном строе. Китобойский н Мелвилла - это произведение об охоте, убиении, разделке и сожжении животных, то есть об этапах жертвоприношения. Китобойная Флотилия, воору-
женная разнообразными орудиями технического совершенства, доступными человеку XIX века, по сути, остается древней охотничьей ордой. Мелвилл постоянно настаивает на чертах дикости и первозданности, присущих его героям. Он, должно быть, присоединился бы к позиции Торо: «Я стою за дикость, перед которой бледнеет любое цивилизованное общество» [9]. Герои Мелвилла вырваны из христианской культуры и пространства истории вообще и погружены в изначальность и вневременность природы.
С одной стороны, китобойное дело - это кровавое ремесло смерти, в котором нет места пощаде, а сами китоловы - некий преступный клан «нарушителей святых праздников господних». Но с другой стороны, оно есть при-об ние к сокровенной китовой жизни», которую, как награду за свои тяжелые труды, китоловы «достают» из плоти китов. Сама охота, нацеленная на смерть, есть одновременно и высшее напряжение жизни. Охота на китов представле как некий демиургический акт, изнурительный многоступенчатый трудов, процесс, в котором смерть несет в себе созидательную силу. Измаил подробно описывает, как «дозорные на мачтах замечают великого левиафана; как гонятся за ним по водным пашням и забивают его в бездонной лощине; как затем его швартуют у борта и обезглавливают...; как по прошествии должного времени его подвергают кипячению в котлах и как, подобно Седраху, Мисаху Авденаго. его спермацет, масло и кость выходят из пламени невредимы.. [выделено мной. - Е.Б.] (460).
Зачем все эти труды?! Для того чтобы «наполнить человеку лампы маслом» (397). Тело кита - непочатая сокровищница света, поэтому «пусть стар, пусть однорук, пусть слеп - все равно он должен умереть, все равно будет зарезан, чтобы было чем освещать веселые свадебные пиршества прочие увеселения человека, а также чтобызалить свет во храмах, где проповедуют безоговорочный мир между всем живущим» (394). Масло и свет для Мелвилла являются не просто предметами бытового комфорта человека, священными благостными субстанциями. «Для архаического сознания концентрированным выражением телесности, жизни является вещество жира. Неслучайно, оба слова имеют общую корневую основу (жизнь - жир); жироваты значит сытно жить)» [10]. В сложном символико-метафорическом контекс «Моби Дика» свет (в отличие от огня) несет семантику дня, покоя, гармонии жизни. Само китобойское судно, трюмы которого доверху заполнены бочками со спермацетовым маслом, не испытывает нехватки в освещении: «...китобой, гоняясь за пищей для света, сам живет, купаясь в свете. Койка его - это лампа Алладина, и в нее он укладывается спать, так что в самой гуще ночного: мрака черный корпус его судна несет в себе целую иллюминацию» (460). «Пекод», горящий светом десятков ламп среди мрака моря и ночи, - это своеобразный корабль-светильник. Чтобы стать светоносным кораблем, «Пекод» сначала превращается в «огненный корабль»; охватывающий пламенем и жертву, жреца. Уже в этимологии слова «жертва», как известно, закреплена связь жертвенного животного с огнем. Но этимологическую связь с огнем обнаруживает слово «жрец». «Так, даже для русского языка Потебня вскрыл общий корей слов жертва и жрать, то есть пожирать, в значении «съедать» и «жечь», «жарить» («гореть»), сюда же идут значения «живой» и «жрец», то
есть «жарящий (горящий и делающий горящим), - как и в латинском языке flammen, жрец flamma, огонь. Жрущий, пожирающий - это «съедающий», но и «горящий» (ср.: «огонь пожирающий»). «Жертва» и «жрец» имеют одинаковую семантику» [11], - указывает О. Фрейденберг. В этом смысле характерно, что Ахав, и жрец, и жертва, часто изображается при помощи метафор огня: «Он был словно приговоренный к сожжению заживо, в последний момент снятый с костра, когда языки пламени лишь оплавили его члены, но не успели еще их испепелить, не успели их отнять ни единой частицы от их крепко сбиой годами годами силы» (167). Ахав - дитя пламени». «Разгорайся! - призывает он своего «огненного отца» - разгорайся до самого неба! Вместе с тобой разгораюсь и я; вместе с тобой я горю, как хотел бы я слиться с тобой» (536).
В. Буркерт полагает, что «...весь ритуал жертвоприношения состоит из трех частей: движения от сдерживаемого, лабиринтообразного начала через ужасающую середину к тщательно проясненному концу <...> приношения могут наслаиваться друг на друга и умножаться, расширяя общую ритуальную модель до тех пор, пока не возникнет триада жизненных празднеств, в которой, в которой, тем не менее, соблюдается все тот же неизменный ритм: подготовительное жертвоприношение, ужасающее жертвоприношение и жизнеутверждающее жертвоприношение» [12]. Последнее связано с коллективным поеданием жертвенного мяса, когда «чувство ужаса переходит в чувство наслаждения» [13]. Однако у Мелвилла киты - это невкушаемые жертвы. Не мясо, а масло является той субстанцией, посредством которой жертвоприношение в «Моби Дике» превращается в жизнеутверждающий акт. Сплочение участников, очищение души, традиционно происходящие при приятии жертвенной пищи, у Мелвилла достигается через разминание спермацета, то есть через опять-таки соприкосновение с маслом (глава «Пожатие руки»). Именно эта процедура становится заключительным гармонизирующим аккордом в кровавом ритуале китобойного жертвоприношения: «И сидя там, на палубе, непринужденно скрестив ноги, после того как я долго надрывался за лебедкой; наслаждаясь теперь тем, как спокойны надо мною синие небеса и как легко и неслышно скользит вперед судно под чуть вздутыми парусами; купая руки мои между этих мягких, нежных комьев сгустившейся ткани, только что сотканной из пахучей влаги, чувствуя, как они расходятся у меня под пальцами, испуская при этом маслянистый сок, точно созревшие гроздья винограда, брызжущие вином, -вдыхая этот чистейший аромат, воистину подобный запаху вешних фиалок, клянусь вам, я жил вэто время словно среди медвяных лугов; я забыл о нашей ужасной клятве; я как бы омыл от нее в спермацете руки свои и сердце свое; я готов был согласиться со странным поверьем времени Парацельса, будто спермацет обладает редкой способностью смирять волнение гнева: купаясь в этой чудесной ванне, я испытывал божественное чувство свободы от всякого недоброжелательства, от всякой обидчивости и от всякой.злобы. <...>
Я разминал его, покуда какое-то странное безумие не овладело мною; оказалось, что я, сам того не сознавая, жму руки своих товарищей, принимая их за мягкие шарики спермацета» (451).
Поиски китового масла и света, который оно дает, выводит «Пекод» из «затворок темноты» зимнего северного атлантического
побережья к «всепроникающей лазури» Тихого океана на востоке. Слово «спермацет» благодаря своему частому повторению функционирует как символ общности, который ведет к жизни и свету, духовному знанию. Сделанное из него масло является символом благосостояния и братства в Ветхом Завете и символом света и чистоты в восточной традиции.
Примечания
1. Фрэзер Дж.Дж. Золотая ветвь: Исследования магии и религии: В 2 т./ Пер. с англ. 2001. Т. 1.С. 400.
2. Элиаде М. Аспекты мифа/ Пер. с франц. М, 2001. С. 126.
3. Жирар Р. Насилие и священное/ Пер. с франц. М., 2000. С. 15.
4. Буркерт В. Homo Necans. Жертвоприношение в древнегреческом ритуале и мифе// Жертвоприношение: Ритуал в культуре и искусстве от древности до наших дней.
М, 2000. С.407.
5. Буркерт В. Указ. соч. С. 425-426.
6. Мелвилл Г. Белый Бушлат. - Л., 1973. С. 280.
7. Мелвилл Г. Указ. соч. С. 280.
8. Мелвилл Г. Собрание сочинений: В 3 т./ Редкол. Я. Засурский и др. Пер. с англ. Л., 1987. Т. 1 .С. 484. Далее цитируется по этому изданию. Номер страницы указывается в тексте) круглых скобках.
9. Торо Г.Д. Прогулки // Клумпьян Х.-Д., Клумпьян X. Г.Д. Торо/ Пер. с нем. Екатеринбург, 1990.С.374.
10. Карасев Л.В. Вещество литературы. М., 2001. С. 255-256.
11. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М., 1998. С. 120-121.
12. Буркерт В. Указ. соч. С. 11.
13. Там же. С. 408.
