CC BY
166
еобразная мифология звездного неба (звезды -это души любовников, успокоившиеся в обществе Венеры и её сына Амура) разворачивается как необычная анаграмма имени возлюбленной (как раз в этом стихотворении и не названном!) и в контрасте с её нравом создает глубокий поэтический эффект. Примечательно, что Опиц избежал здесь традиционного для «Вечерней песни» отождествления сна и смерти, но развел эти мотивы не менее многозначительно: сон (её) -в зачине, смерть (его) - в концовке.
Как ни странно, в короткой по сравнению с рассмотренными стихотворениями «Вечерней песни» (в «Другом»), в которой мотив звездного неба откровенно обыгрывает имя возлюбленной, отсутствует важнейший элемент риторической структуры канонической «Вечерней песни» -обращение, а вместе с ним - и повод для упрека в святотатстве. Но этот отсутствующий элемент превращается в своеобразную фигуру умолчания, потому что, объясняя причину своей печали, автор вместе с тем объясняет и это отсутствие: среди звезд нет двух самых прекрасных - глаз возлюбленной, «Weil sich von mir weggewendt / Asteris, mein Firmament». В этой «Песни», так настойчиво (в двух строфах из пяти) следующей складывающемуся канону, нет ни размышления
о сне, ни мотива смерти. Она в наибольшей степени проявляет продуктивное внутреннее напряжение наступающей, в том числе и стараниями Опи-ца, классицистско-барочной поэтической эпохи, намечая послебарочную тенденцию, которая ра-
зовьется, когда земные заботы и индивидуальные привязанности станут обретать все большее значение для авторов «Вечерних песней».
Примечания
1 Жанровой природе и содержательным трансформациям этого образования специально посвящена работа автора [2].
2 Ср. в аналогичной позиции у Пауля Герхард-та: Ihr aber, meine Sinnen, / Auf, auf! [3, с. 84].
3 Ср. с подобным перечислением в зачине Пауля Герхардта: Nun ruhen alle Wälder, / Vieh, Menschen, Städt und Felder... [3, с. 84].
Библиографический список
1. Петрарка Ф. Лирика. - М., 1980.
2. Шаулов С.М. «Вечерняя песнь» в немецкой лирике: от барокко к романтизму // Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания: Вып. 14. - Воронеж: Воронежский университет, 2000. - С. 120-131; Вып. 15. - 2001. -С. 118-129.
3. Deutsches Gedichtbuch. Lyrik aus acht Jahrhunderten. - Berlin u. Weimar, 1977.
4. Gundolf Friedrich. Martin Opitz // Deutsche Barockforschung: Dokumentation einer Epoche. Hrsg. v. R.Alevin. - Köln; Berlin, 1970. - S. 107-143.
5. Opitz Martin. Ausgewählte Dichtungen. Hrsg. v. Julius Tittmann. - Leipzig, 1869.
6. Tränen des Vaterlandes. Deutsche Dichtung aus dem 16. und 17. Jahrhundert. Eine Auswahl von Johannes R. Becher. - Berlin, 1954.
Научные труды преподавателей, поступившие в библиотеку КГУ им. Н.А. Некрасова
Фокина М.А. ФРАЗЕОЛОГИЯ В РУССКОЙ ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНОЙ ПРОЗЕ XIX-XX ВЕКОВ / Рец.: Ю.В. Лебедев, Е.Н. Лагузова; науч. ред А.М. Мелерович. -Кострома: КГУ, 2007. - 378 с. - Библиогр.: с. 343-376. - ISBN 978-5-7591-0815-3.
Монография посвящена исследованию полифункциональности фразеологии в повествовательном дискурсе. Фразеологические единицы рассматриваются в системе языковых средств организации художественного текста, на всех уровнях литературной коммуникации. Выявляется их роль в создании жанровой формы, структуры нарратива, концептосферы текста. Прослеживается процесс формирования внутритекстовых и межтекстовых фразеологических серий, являющихся метафорической базой создания сквозных символов русской художественной прозы Х1Х-ХХ веков. Характеризуются общие и индивидуальные приемы использования фразеологизмов, отражающие как литературные традиции, так и специфику идиостилей отдельных писателей, яркие черты их языковой личности. Для лингвистов и литературоведов, преподавателей, аспирантов и студентов-филологов.
О.В. Шевченко
МИФОЛОГИЧЕСКИЙ СИМВОЛ В ЛИРИКЕ ЮРИЯ КУЗНЕЦОВА О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ 1941-1945 ГГ.
Данная работа посвящена творчеству поэта классического направления, поэта-символис-та Юрия Кузнецова (1941—2003 гг.), автора более 23 поэтических книг, прозаических произведений, эссе и сборника поэтических переводов «Пересаженные цветы». Объект научного анализа данной статьи — лирика поэта о Великой Отечественной войне с точки зрения преломления в ней мифологического символа — основы поэтического видения Юрия Кузнецова.
Поэт из поколения безотцовщины: первые стихи о войне
По возрасту Юрий Кузнецов «отстал» от поэтов военного поколения как минимум на 10 лет. Первые, старшие, проявили себя в качестве корреспондентов центральных газет и фронтовой печати. Вторые, младшие, хватили военного лиха детьми, подростками и сохранили об этом память на всю жизнь. Юрий Кузнецов, ставший одним из самых ярких представителей «поколения безотцовщины» в литературе, относится ко вторым. О своем отце он вспоминает: «Он погиб в 1944 году в Крыму. В моём детстве образовалась брешь. Это была сосущая загадочная пустота отцовского отсутствия, которую я мог заполнить только словом» [4, с. 4]. И еще: «Воспоминания об отце, о минувшей войне долгое время были одним из главных моих мотивов. Отец был подполковник, начальник корпусной разведки. И погиб в 1944 году в Крыму, когда мне было три года» [3, с. 3].
О необычном, «жестоком» преломлении темы сиротства в его поэзии, критики заговорили после публикации стихотворения «Отцу». Сам Кузнецов вспоминал об этой полемике: «В шестьдесят девятом году я написал стихи о своем сиротстве, которые заканчивались так:
- Отец! - кричу, -
Ты не принес нам счастья!..
Мать в ужасе мне закрывает рот.
Потом были и другие стихи, обращенные к военному поколению. Но мне тут же говорили, что я, мол, пляшу на костях отца и совершаю кощунство. Но - помилуйте - какое же это кощунство, когда молодой человек хочет правды и прямо говорит об этом» [5, с. 3].
Сквозная для всего творчества Кузнецова -тема погибшего на войне отца - привела его, в результате, на дорогу народной поэзии. Недаром поэт написал в одном из ранних стихотворений «Слезы России» (1965 г.): «Со страны начинаюсь, /
С войны начинаюсь, / Отец мой окончен войною ...» (здесь и далее курсив мой. - Ш.О.). Через трагическую гибель родителя Кузнецов приобщился к общей всечеловеческой боли.
С ранних лет Кузнецовым написано множество стихотворений о войне. Напряженная внутренняя духовная работа над темой дала свои результаты: в 1965 году появились на свет «Отец в сорок четвертом», «Память», «Последний вагон», которые уже производят неизгладимое впечатление. И хотя они еще не становятся вровень с «Возвращением», именно эти стихи стали точкой особого отсчета, предвестием качественно нового этапа в творческом и жизненном пути Юрия Кузнецова.
Сначала Кузнецов активно осваивает метафору: «Слезы, / длинные как отступления наших отцов», «Россия стоит надо мною. / Как круги под глазами, / траншеи на бледном лице у нее» («Слезы России»), «Как отцовские раны, / Молодые закаты горят» («Надо мною дымится пробитое пулями солнце...»), «В руку буханку теплую, будто котенка, брал» («Черный хлеб»), «Мать уходит в прошлое, как по воду» («Память»). Есть у Кузнецова и сочетание метафоры с синекдохой: «Страна, как слезы радости, салют / Руками прямо по лицу размажет» («Картинка 1945 года»).
Уже в ранних стихах о военном детстве поэт ощущает, что у него одна судьба со всей страной, и выходит на уровень обобщений: «Но кричат до сих пор, / Высыхая, те скорбные слезы. / И от них ни забвенья, ни сна / Моему поколению нет», «Со страны начинаюсь, с войны начинаюсь .», и наконец, разрывает замкнутость земного пространства, когда описывает взрыв, отнявший у него отца: «От той взрывной волны, летящей круто, / Мать вздрогнет в тишине еще не раз» («Отец в сорок четвертом»). Получается, что эта взрывная волна перестает быть сиюминутной, она укореняется в памяти, в судьбе, и теперь будет присутствовать в жизни поэта и его матери постоянно, как и отцовское «отсутствие». Есть у него и такой эпи-
тет: «могильные отцы» («Черный хлеб»), а есть звуковое и смысловое смещение, когда поэт просит мать «не ходить к колодцу за войной».
Мифологический символ как основа кузнецовской поэтики
В критике и исследовательских материалах о творчестве Юрия Кузнецова неоднократно говорилось о том, что путь поэта к символу и мифу -основным категориям его поэтики - начался с первых стихов о Великой Отечественной войне. Например, Л. Косарева отмечает, что такие устойчивые символы поэзии Кузнецова, как дыра, пустота, свист, столб, вихрь пришли из жуткой реальности войны и наполнились энергией трагедийных знаков самой метафизики бытия, а «пустота сиротства эгоцентрично разрослась до мифа пустоты жизни в целом» [2, с. 95]. Ибрагим Аль-Джиради в своей диссертации пишет: «Символ, как основа поэзии Кузнецова, родился непосредственно из его безотцовщины, которая стала не только его личной бедой, но бедой всего поколения, всей страны» [1, с. 62].
В автобиографии поэт выражал эту истину правдиво и категорично: «Я много написал стихов о безотцовщине и постепенно перешел от личного к общему» [4, с. 4]. Интересно, что в ранней лирике Юрия Кузнецова о Великой Отечественной войне, а затем и в зрелых стихотворениях и поэмах той же тематики часто появляется образ сна, который сопровождает символическое осмысление поэтом реальности. Павел Флоренский, рассуждая о природе символа, писал: «Сновидение есть знаменование перехода от одной сферы в другую и символ. Сновидение способно возникать, когда одновременно даны сознанию оба берега жизни, хотя и с разною степенью ясности» [8, с. 45]. Однако образ сна в поэзии Юрия Кузнецова выполняет не просто «связующую» функцию между двумя «берегами» - повседневностью и мифологическим пространством, он сам является глубоким, многозначным символом.
Категория символа указывает на выход образа за собственные пределы, на присутствие некоего смысла, нераздельно слитого с образом, но не тождественного ему. Переходя в символ, образ становится «прозрачным», значение просвечивает сквозь него, как смысловая перспектива. В связи с этим, мы может трактовать символ как многозначный образ, который, используя свои скрытые сюжетные потенции, способен разворачиваться
в различные картины. Он как сгущение произведения, как «ген сюжета» [6, с. 220] предполагает огромное количество вариантов развития образа, и только воля автора выбирает один из них.
Мы определили символику Юрия Кузнецова как мифологическую, имея в виду не буквальное существование мифических образов, вера в которых была свойственна человечеству в начале своего развития, а тот художественный миф, широко использовавшийся и в целях реализма, и в целях романтизма, и в целях символизма. Например, сказочные образы у раннего Гоголя, и особенно «Вий», являются уже самой настоящей мифологией потому, что, по меткому замечанию Лосева, «писатель либо верит, либо изображает себя верящим в существование соответствующих образов» [7, с. 205]. Если бы Кузнецов понимал душу погибшего отца, вернувшуюся домой в столбе крутящейся пыли, только художественно, то этот образ остался бы для него простой поэтической метафорой. Однако он в своем стихотворении «Возвращение» занял позицию человека, искренне верящего в буквальное существование происходящего. Это поэтическое видение, «вера в образ» и сделали образы Юрия Кузнецова символами именно мифологическими. По сути, образы Кузнецова - мифы, художественно обработанные в условиях интенсивного использования приемов символизма.
Для примера рассмотрим знаковое стихотворение Юрия Кузнецова «Возвращение», которое уж встало в один ряд с нашей лучшей поэзией о Великой Отечественной войне: «Я убит подо Ржевом» Александра Твардовского, «Жди меня» Константина Симонова, «Его зарыли в шар земной.. » Сергея Орлова, «Сороковые» Давида Самойлова. В «столбе крутящейся пыли» Юрий Кузнецов видит, а скорее, ощущает присутствие отца:
Шёл отец, шёл отец невредим Через минное поле,
Превратился в клубящийся дым -Ни могилы, ни боли.
Мама, мама, война не вернёт -Не гляди на дорогу.
Столб крутящейся пыли идёт Через поле к порогу.
Словно машет из пыли рука,
Светят очи живые.
Шевелятся открытки на дне сундука -Фронтовые.
Всякий раз, когда мать его ждёт, -Через поле и пашню
Столб крутящейся пыли бредёт,
Одинокий и страшный.
Интонационный и образный строй стихотворения сразу же отметают всевозможные догадки о том, что «видение» отца всего лишь грезится ребенку, что оно - плод его воображения, порожденное долгим ожиданием и переживанием семейной трагедии. Однако представить реальную картину - появления человека из степного вихря - мы тоже не можем. В чем же дело? Разгадка в том, что хотя образ сна здесь и опущен, но пограничное состояние между повседневностью и мифологическим пространством, которое, по Флоренскому, возникает во время сновидений -дано. Перед нами очень глубокий сюжет - миф о возвращении, можно даже сказать, о вечном возвращении погибшего воина в родной дом, потому что «Всякий раз когда мать его ждет, / Через поле и пашню / Столб крутящейся пыли бредет / Одинокий и страшный». Именно к таким сюжетам как нельзя лучше применимы слова Лосева о том, что писатель либо верит, либо изображает себя верящим в существование соответствующих образов. Таким образом, столб пыли - мифологический символ Юрия Кузнецова, обработанный им с помощью поэтических средств языка.
Столб пыли пришел в поэзию Кузнецова из засушливых послевоенных лет, когда в степях часто появлялись подобные вихри. Само стихотворение, словно вихрь, «закручивается» от начала к финалу с помощью смыслового повтора и чередования длинных и коротких строк.
Важно, что в этом стихотворении возникает сквозная для всего творчества Кузнецова тема «связи», причем в символическом контексте. Сначала от степного ветра, который вызвал вихрь, зашевелились отцовские открытки на дне сундука, затем связь с предметами земного мира перекрывает душевная и духовная связь мира живых и мира погибших, которая не прервана до сих пор, потому что мать поэта ждет своего мужа «всякий раз», а значит, все время.
Символика образа сна в лирике Юрия Кузнецова
Важно, что символическим обобщениям в поэзии Юрия Кузнецова сопутствует мотив сна, который сделал его стихи о войне своеобразными и тематически и стилистически. Проследим, каким образом в лирику Кузнецова вплетается этот мотив и почему он вообще возникает в его поэзии.
В своей автобиографии «Рожденный в феврале, под водолеем.» Кузнецов пишет: «По рассказам матери я живо представляю такую картину. При наступлении наших войск в серые январские дни над Александровским висел орудийный гул. И вдруг смолк. К нашим воротам, сбитым из глухих досок, подъехал «виллис» красноармейской полковой разведки - ветровое стекло перерезано свежей пулеметной очередью. Звякнуло кольцо калитки, и мать обомлела: перед ней стоял мой отец» [4, с. 3]. Здесь особенно важно, что поэт воспроизводит ситуацию со слов матери, потому что сам плохо помнит происходящее. А в стихотворении 1959 года «Надо мною дымится пробитое пулями солнце» поэт сожалеет: «Я не помню отца, я его вспоминать не умею», и вслед за этим сильнейшим по искренности и боли признанием и возникает мотив сна: «Только снится мне фронт / и в горелых ромашках траншеи». Получается, что единственная область, в которой могли «видеться» отец и сын - был сон: «Из пустоты бежит прожектор криво / И вырывает наугад года. / Я снюсь отцу за два часа до взрыва, / Что встанет между нами навсегда» («Отец в сорок четвертом»).
У Кузнецова в памяти не осталось ни разговоров с отцом, ни ощущения его заботы, в доме почти не сохранилось отцовских вещей, кроме «нехрустящей старой фотокарточки» и «связки зачитанных писем» с фронта. Образовавшаяся ненормальная «сосущая пустота» мучила поэта, отсутствие необходимой жизненной части требовало наполнения - и Кузнецов страстно его искал. Тогда-то он интуитивно, в совсем молодом возрасте, сделал мудрый и очень серьезный поэтический шаг - обратился к народно-мифологическим произведениям, включающим в себя коллективное бессознательное всего народа. Богатство этого огромного пласта открылось Кузнецову, он принял его и воспользовался им очень успешно. В его поэзию постепенно пришли ар-хетипичные образы, символы, мифологические сюжеты. Это и было то «слово», которым он заполнил отцовское «отсутствие». Миф дал поэту то, что отняла война.
Получается, что переход в эту мифореаль-ность сопровождается в поэзии Юрия Кузнецова мотивом сна и происходит как бы через сон. В этом смысле, слова Флоренского о том, что «сновидение есть знаменование перехода от одной сферы в другую и символ» оказываются ис-
ключительно справедливы. Но ведь и само это пограничное состояние по сути своей очень символично, поскольку может моделировать различные сюжеты и образы.
Заключенным концентрационного лагеря поэт посвящает два стихотворения, в которых образ сна несет особую смысловую нагрузку. Первое - «Звезда»: «Мне снится среди адского огня, / Что мать зовёт по номеру меня. / Я хрипло отзываюсь на него / На перекличке зла, где всё мертво. / И вижу мать - она как тень вдали, / И руки простирает из земли». Здесь область сна опять оказывается той единственной сферой, в которой возможно свидание разлученных близких людей -а в реальности они также далеки, как Земля и звезда. Второе стихотворение - «Очки Заксенгаузе-на»: «Где они, как миры в пустоте, с номерами, / Пред сожжением снявшие молча пенсне? / Говорят, что вернулся один за очками - / Через годы! Вам так повезёт лишь во сне». Интересно, что и в этом стихотворении образ заключенного Юрий Кузнецов соотносит со звездой. Герою «повезло как во сне», он чудом выжил в концлагере и вернулся на родину, но возвращение не сулит ему спокойной жизни - теперь он более «миф», нежели человек: «Он нашёл свою вещь в той слезящейся груде, / Непохожий на всех - человек или миф. / Вы встречали его, симпатичные люди? / Он глядит не мигая, как будто сквозь мир». У людей, испытавших муки концлагеря, Кузнецов предполагает иное зрение - они видят «насквозь»: «Дай вам бог, чтобы так никогда не пришлось / Сумасшедшим бродить среди солнечных улиц. / Буква? Женщина? Истина?.. Смотришь не щурясь. / То, что вас ослепляет, он видит насквозь». Как мы смогли заметить, в первом стихотворении возникает противопоставление «звезда -Земля», а во втором - «звезда - Солнце». В данном случае, это символические противопоставления обычной, земной, «солнечной» жизни и того существования в пустоте пронумерованного мира-человека, которые однажды разошлись и более не могут соединиться.
Особый интерес для нас представляет стихотворение Юрия Кузнецова «Простота милосердия», которое начинается с глубокого образа сна: «Это было на прошлой войне, / Или богу приснилось во сне.». Подвиг врача, который бесстрашно отправился во вражеский лагерь за лекарствами для раненных, по отваге своей настолько невероятен, что Кузнецов сравнивает его
с божьим сном. Вслед за образом сна, возникают библейским мотивы - благодаря следующим стилистическим рядам: «высокая скрижаль», «милосердное царство», «кроме света не видя ни зги», «все мы кровные мира сего», «небесные круги», «бессмертье», «простота милосердья». Стихотворение построено на ярком противопоставлении света и тьмы, сияние белого халата врача, перешедшего фронт после вечного боя (оксюморон), контрастирует с той тьмой, через которую он пробирается наугад к чужому лазарету.
В стихотворении о русском богатыре «Стальной Егорий» разворачивается мифологический сюжет, который начинается и заканчивается сном: «В чистом поле девица спала / На траве соловьиного звона. / Грозна молния с неба сошла / И ударила в чистое лоно», и в конце: «Мне приснилась иная печаль / Про седую дамасскую сталь... / Так ли было, но сон не простой. / Говорю, быть России стальной!..» Даже в юмористическом стихотворении, стихотворении-анекдоте «Тегеранские сны», возникает мотив сна: «Раздумьем Сталин не смутился, / Неспешно трубку раскурил: / -Мне тоже сон сегодня снился - / Я никого не утвердил!»
Но едва ли не самый яркий образ сна в военной теме Кузнецова возникает в поэме «Дом» -глава «Битва спящих». Поэт описывает великий подвиг русских солдат, которые, превозмогая усталость и сон, воюют с фашистскими захватчиками. Уже на исходе сил, они засыпают, но с открытыми глазами - и продолжают бой:
Они заснули на ходу С открытыми глазами,
Не наяву и не в бреду Залитые слезами.
«Огромный сон», который сходит на поле боя, увлекает мысли воинов к мирной жизни, они видят свои семьи, жен и детей, свои дома. Однако и в короткое забытье врываются смрад и пламя из реального горящего пространства, которое объято вечностью. Бой во сне и в реальности продолжается до тех пор, пока воинов не укрывает «смертный дым». На этом фоне возникает сильнейший по своей выразительности символ войны - образ пианиста в разрушенном доме:
Во тьме твоей, двадцатый век,
Не исследить печали!
В разбитом доме человек Играет на рояле.
Так далеки от чистых нег Военные печали.
С ума сошедший человек Играет на рояле.
Один за всех иль против всех...
Уж стены запылали.
Полуубитый человек Играет на рояле.
Удары сыплются вокруг -И в клочья разметали.
Но кисти рук, но кисти рук Играют на рояле...
Подводя итоги данной статьи, хочется еще раз акцентировать внимание на том, что символ Юрия Кузнецова, о котором писали многие исследователи его творчества, действительно, родился из его безотцовщины и ощущения единства собственной судьбы и судьбы народа. Однако необходимо классифицировать символ Юрия Кузнецова именно как мифологический, по сути, ключевые образы его лирики о Великой Отечественной войне представляют собой мифы, обработанные в условиях интенсивного использования средств символизма. Важную роль в поэтическом мире Юрия Кузнецова играет мотив сна, который предшествует художественному переходу поэта из повседневности в символомифологическое пространство. При этом и сам
образ сна является образом символическим, поскольку моделирует множество возможных вариантов развития сюжета.
Библиографический список
1. Аль-Джиради И. Формотворчество в русской поэзии семидесятых-восьмидесятых годов ХХ века: Дис. ... канд. филол. наук. - М., 1993. - 176 с.
2. Косарева Л. Через дом прошла разрыв-дорога: О противоречиях творчества Ю. Кузнецова // Вопросы литературы. - 1986. - №2. - С. 90-125.
3. Кузнецов Ю.П. Автограф дает Юрий Кузнецов // Учительская газета. - 1989. - 9 сентября. - С. 3.
4. Кузнецов Ю.П. Избранное. - М.: Художественная литература, 1990. - 400 с.
5. Кузнецов Ю.П. Мир мой неуютный: беседа с поэтом // Книжное обозрение. - 1987. - №40. -С. 3-5
6. Лотман Ю.М. Семиосфера. - СПб.: Искусство - СПб, 2004. - 704 с.
7. Лосев А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. 2-е изд., испр. - М.: Искусство, 1995. - 320 с.
8. ФлоренскийП.А. Иконостас. - М.: Искусство, 1994. - 256 с.
УДК: 81'373 81'374
Т.В. Шетле
ЛЕКСИКОГРАФИЧЕСКИЕ КРИТЕРИИ СОСТАВЛЕНИЯ УЧЕБНОГО СЛОВАРЯ-МИНИМУМА АНГЛОЯЗЫЧНЫХ ТЕРМИНОВ
БАНКОВСКОГО ДЕЛА
Объектом исследования данной статьи является англоязычная терминология банковского дела. Главной целью исследования является выработка и краткий обзор лексикографических критериев составления учебного узкоспециализированного словаря-минимума (на материале английской терминологии банковского дела). Автор обосновывает необходимость и целесообразность составления узкоспециального переводного справочного двуязычного учебного словаря-минимума в целях унификации и стандартизации данной области специального знания, а также в рамках оптимизации процесса об/учения студентов и специалистов данному языку для специальных целей (1ЯР).
Современная филология претерпевает серьезные изменения в быстро меняющемся мире. Теперь внимание филологов все чаще приковывается к текстам массовой коммуникации и узких специальностей: информационным, деловым, экономическим, юридическим, политическим, рекламным, научнотехническим и т.д. «Нет необходимости доказывать, что аудитория этих текстов (устных и письменных) в несколько раз больше, чем аудитория,
например, поэзии и драматургии, поэтому изменение фокуса филологической науки представляется по меньшей мере оправданным» [10, с. 5]. Научно-технические тексты и соответственно научно-технический перевод, в полной мере отражающий масштабы роста научно-технического прогресса, довольно быстрыми темпами перемещаются в центр филологических и лингвистических исследований и приобретают первоочередное значение.
