CC BY
23
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2010. № 4
З.И. Карцева
МИФОЛОГЕМА БЕГСТВА
КАК МОДЕЛЬ МИРОУСТРОЙСТВА
В НОВОЙ БОЛГАРСКОЙ ПРОЗЕ
Мифологема бегства в новой болгарской прозе стала своего рода моделью спасения или, напротив, крайнего отчаяния общества, бессильного перед хаосом бытия - безжалостного и иррационального.
Ключевые слова: хаос, безверие, бегство, миф.
The mythologem of flight (escape) in the new Bulgarian prose has become a kind of model for being saved or - quite the reverse - for expressing extreme despair of the society helpless before the Chaos of Existence, ruthless and irrational.
Key words: chaos, unbelief, escape, myth.
В болгарской прозе двух последних десятилетий, запустивших безжалостный механизм глобальных изменений в политике, экономике и культуре страны, почему-то очень много боли, много явного или скрытого драматизма. Запредельный уровень тревожности и безверия в болгарском обществе, подсознательно готовом ко всякой чрезвычайности, многолетний опыт неудач, человеческой тщеты все заметнее уводит литературу в пространство новых мифов, в которых подспудно ощущается архаический страх перед иррациональным. От невыносимого чувства растерянности и брошенности, от бессилия перед лицом невнятности бытия вновь возникают вечные человеческие вопросы, порождающие эту новую мифологию. Появляются сомнения, облекаемые в форму реально вычленяемых мотивов-мифологем («хаос», «порядок», «дом», «род», «деньги», «чудо», «инакость», «тихий уголок» и др.), обладающих своим, новым «мифогенным потенциалом».
Все чаще и чаще мы обнаруживаем в современной болгарской прозе ставшую определенного рода диагнозом своему времени мифологему бегства, воспринимаемого как последняя надежда на спасение или, напротив, как жест отчаяния, но в любом случае - как реально действующая модель современного мироустройства.
Вообще мифологическое мышление, по наблюдению А. Василевского, «встроено в человека как программа в компьютер»1. Неодолимость судьбы, этой «трансцендентной силы, господствующей над человеком», и сотворенной им новой цивилизации конца ХХ в. с
1 Василевский А. Библиографические листки // Новый мир. 2008. Кн. 11. С. 234.
ее «повседневным и рутинным социальным и житеиским опытом» заставляют людей судорожно искать «другие возможности». И если миф - это действительно «инструмент для решения проблем» (А. Лосев), то мифологема бегства, очевидно, предоставляет свой вариант такого решения. И несть числа «бегущим», полагающим всерьез, что так и надо, «так устроен мир» - иначе не выжить!
Впрочем, вариантов не так уж и много.
Можно, как это делают болгарские писатели старшего поколения, пережившие «крушение мира» в пространстве своего, личного исторического времени, уйти в прошлое, ностальгируя, в сущности, по былому порядку и стабильности, по молодости, по безвозвратно ушедшей спокойной и такой понятной жизни, в которой (несмотря ни на что) все же было главное - доброта, сострадание, человеческое достоинство (сборники рассказов С. Стратиева, романы А. Наков-ского, Б. Райнова, Д. Начева, Г. Стоева).
Но бегство в прошлое иногда объясняется не только эскапизмом или, если воспоминания уютны, ностальгией, но и разочарованием, обидой и презрением. Ведь можно под влиянием болгарской национальной зацикленности на психотравмах социалистического прошлого мстить ему из «сегодня», с исторически безопасного расстояния, изменяя тем самым семантическое поле истории. Можно иронизировать над «прелестями социалистического рая» («Соцро-ман» Д. Шумналиева, 2007) или потешаться над «пропагандистским» обликом московских зданий, их «социалистическими» интерьерами и глубоко «пролетарским убожеством», внедрявшимся посредственными людьми во все - даже в музыку (вспоминает годы учебы в Московской консерватории главный герой романа Э. Андреева «Проклятие жабы», 2006).
Впрочем, далеко не все молодые писатели склонны, обращаясь в прошлое, к добродушной иронии и всепрощению. Герой романа Г. Тенева «Партийный дом» (2006), жизнь и мечты которого перечеркнула чернобыльская трагедия, а точнее - равнодушие и цинизм «системы» (реального и символического «партийного дома»), ничего не хочет прощать партийным функционерам, носителям «заразы», которые и после 1989 г. и поджога Партийного дома в Софии сумели «перенаправить негативные громы и молнии в ими же контролируемый пожар». И своеобразным рефреном в романе звучат слова героя: «Помню. Презираю. Ненавижу».
Обращаясь к современной, обычной жизни - в ее «глянцевом» (на уровне банкиров, шоуменов, бандитов, проституток - героев криминальной литературы болгарского «андеграунда», надолго застрявшей где-то «между попсой и зоной») или «реальном» варианте, - авторы
2 Аверинцев С.С., Эпштейн М.Н. Мифы //Литературный энциклопедический словарь. М., 1987. С. 224.
воспринимают ее как абсурд, ставший повседневностью. Авторы пишут о «панельных людях», лишенных опорных точек и ориентиров в настоящем («Добыча» Г. Гроздева, 2004), с болью откликаются на еле слышные наверху жалобы de profundis. Говорят о запустении, мерзости и грязи бывших промышленных центров, где каждый второй сегодня - безработный, о жуткой нищете жителей обшарпанных панельных пятиэтажек с заплеванными подъездами и ржавыми, давно отключенными батареями. Об отчаявшихся, беззащитных, готовых на всё женщинах, жизнь которых легко укладывается в безжалостную схему «устала - очень устала - больна - тяжело больна - умерла»3 - о тех «немногих, кто еще остался. Остальные - разбежались. В Германию, Канаду, Бельгию...» (роман З. Евтимовой «Четверг», 2003).
Собственная ненужность, невостребованность стала лейтмотивом и диагнозом нынешнего очень странного времени массового эскапизма, полуприличного бегства «за бугор», за лучшей долей. Появилась даже своя «эмигрантская литература» (романы А. Попова, Э. Андреева, В. Зарева, З. Карабашлиева), повествующая об «успешных» и «неуспешных» беглецах, когда-то покинувших родные пределы.
Основная тональность пронзительного романа О. Стояновой «Личные географии» (2005) - горькая растерянность, тоскливая апатия и безысходность, больно ранящая душу молодого героя, навсегда оставляющего родину и перебирающего домашние вещи, от которых нужно освободить уже проданную квартиру и «освободиться» самому. У каждого из предметов в доме, осколков жизни не одного поколения, своя «сентиментальная цена», свое личное пространство и личная география, своя аура - у клеенки в цветочек на кухонном столе, у занавесок, когда-то купленных мамой, у старых плюшевых игрушек - «всего, от чего он не может избавиться. Всего, без чего он не может жить». Слишком «долгое прощание» героя с этим хрупким миром прошлого, который он оставляет, а по сути - предает, рвет его душу, опустошая сердце. «А может быть, - отчаянно пытается он успокоить себя, - так и нужно? Всё забыть и начать с нуля, с белого листа? А всё прочее - ну, там. воспоминания бабушки, отца, мамы - не в счет? Сейчас я должен перестать цепляться за корни. Идеальный вариант: бросить все это и освободиться. Примерно так: обуться, закрыть за собою дверь и уйти.»4.
Об этой беде - повальной эмиграции молодежи - писал еще в 1997 г. в сборнике рассказов «Мотивы для кларнета» С. Стратиев, предупреждавший о страшной, но такой реальной для Болгарии перспективе: потерять свою национальную идентичность, потерять
3 Из наблюдений А. Плахиной о героине романа австрийского писателя П. Ханд-ке «Нет желаний - нет счастья» ("Wunschlosess Unglück").
4 Стоянова О. Лични географии. Пловдив, 2005. С. 124.
будущее, своих детей. Эмигрировав сейчас, со временем они станут примерными американцами, канадцами, австралийцами и забудут навсегда, безвозвратно свой язык и свою Итаку - маленькую, такую прекрасную и такую несчастную Болгарию.
Впрочем, для нового поколения «успешных» эмигрантов родина - это просто место, «куда возвращаются мертвые и откуда бегут живые» (роман А. Попова «Черная коробка», 2007).
Хаос настоящего действительно толкает людей бежать, спасаться, открещиваться от этого мира. Однако порой бегство в болгарской прозе принимает не буквальные (как, например, эмиграция), но и, так сказать, сублимированные и цивилизованные формы - бегство в любовь и творчество, в мистику, в маргинальные дебри современного города, в наркотические галлюцинации, в одиночество, молчание, смерть.
Так, авторы «экспериментальных» романов постмодернистского дискурса 90-х гг. пытались найти выход из тупика окружающего хаоса в нелинейном времени-пространстве своего внутреннего писательского и человеческого опыта. И их ответ на вопрос «как жить?» - однозначен: не обращать внимания на то, что творится вокруг, а, стиснув зубы, пытаться сохранить осколки духовной независимости, уйти в себя, во «внутреннюю эмиграцию» (вполне по Ф.И. Тютчеву: «Лишь жить в себе самом умней»).
В мире хаоса и зла людям тонким, думающим и ранимым просто нет места. Этот мир выталкивает, отторгает их, обрекая на гибель. Так исчезает, уходит «в никуда» герой светлого, поэтичного романа С. Игова «Елены и 'Олени'» (1998), пришедшего к очень важному для себя выводу о том, что только Природа, музыка, только тихое счастье в душе способны примирить человека с «пошлой трехтак-товой мелодией жизни».
Это прекрасно понимает и герой романа Г. Господинова «Естественный роман» (1999) - молодой писатель, переживший «личный апокалипсис» (измену любимой жены). Он добровольно «уходит», убегает из этого мира, становится бездомным бродягой, буквально сходит с ума, протестуя против повседневности «во всей ее бездарности». Он просто отворачивается от этого мира, в котором не осталось ни любви, ни верности, где тебя могут предать самые близкие, уходит туда, где ему хорошо, т.е. свободно. «Я невидим, - убеждает себя герой, - я стал частью этого мизерного сортира и не отвечаю за его безобразия»5.
Протестуя против лжи, цинизма и наглости тех, кто в современной Болгарии диктует «правила игры», выходит из нее (неожиданно, вдруг) и вполне успешный, казалось бы, тележурналист, герой романа И. Голева «Парча и лохмотья» (2007). Сбегает, оставив старых
5 Господинов Г. Естествен роман. София, 1999. С. 35.
родителей, больную жену, детей, весь этот гордиев узел неудач и неурядиц, который он разрубает довольно странным образом - просто бросает все на произвол судьбы, а сам, отныне свободный от всех обязательств, просто уходит - без вещей, без копейки денег и без ключей от дома, которые он спускает в люк канализации, но зато свободный! Устремляется вперед, к новой жизни (скорее всего - у мусорных баков, как и «герои» его весьма оригинальных телепередач, комментировавшие перед телекамерой культурные события столичной жизни на потеху публики), добровольно выбирая для себя судьбу маргинала, оборванца в лохмотьях - никому не нужного, но независимого.
Неизбежность утрат и трагедию сиротства как модель человеческой судьбы демонстрирует и «женский роман» рубежа веков - «женский штурм» (М. Кирова), мощное и яркое явление болгарской прозы последних лет. Романы Э. Дворяновой, Т. Димовой, Р. Марковой, Е. Алексиевой и других авторов - не про «женское счастье», а про экзистенциальную необходимость осмелиться, покинуть типовое благополучное болото и найти смысл своей, уникальной жизни. Героини этих романов чаще всего несчастны. Провоцируемые враждебной средой, убеждающей их в иллюзорности, несбыточности земного счастья, они ищут за реальной видимостью мира его скрытый смысл - тайны Бытия, Вечности. Как за спасением, обращаются они в свои «альтернативные миры» - в страсть, творчество, надеясь хотя бы там обрести себя в единстве духа и тела. И не найдя его, убедившись в кратковременности этого состояния блаженства в творческом экстазе и обреченности любви в безлюбовном мире, «убегают» в другие Явь и Новь - в мистику, иллюзии, сказку, в маргинальную грязь современного города или в смерть, освобождающую наконец-то их души от раздражающих, мучительных оков телесности, от одиночества и безнадежности.
Земное счастье для всех героинь Э. Дворяновой, например («Passion, или смерть Алисы», 1996; «Г-жа Г.», 2001; «Земные сады Богородицы», 2006), - просто иллюзия. Оно недостижимо, и им кажется, что примирить их с загадкой вечности, дать им гармонию и покой может лишь духовность, которая постоянно конфликтует у них с телесностью, телом - этой ненавистной оболочкой, которая «жмет», «царапает» душу, причиняя страдание. И все эти удивительные женщины, героини Э. Дворяновой, пройдя через мучительное для них переживание опыта надежд, утрат, любви, стыда и вины, с каким-то чувством облегчения, почти радости принимают смерть (или таинственно исчезают, симулируя смерть, - как в последнем романе писательницы), предпочитая бездуховной жизни в своем теле-клетке - царство Духа, царство Смерти.
Мифологема бегства интересно разворачивается в сюжете романа Р. Марковой «Фани на опасных дорогах света» (2001), героиня ко-
торого не в силах совладать со своими страхами, фобиями и ужасом, «убегает» из мира «нормальных» людей в тихое компьютерное укрытие всемирной паутины. И начинает свою собственную игру-квест с жизнью, на разные «уровни» которой, скитаясь по опасным дорогам современного ада большого города, она опускается, воплощая в своих исканиях трагедию нового «потерянного поколения» Болгарии.
С самого начала 90-х гг. эти «блудные дети» своего времени («иксеры», «рейверы», а позже представители «эниме», «экстрим» и «r'n'b'») дружно рванулись в «готику», «эмо», тусовки уличных фаерщиков, ролевое движение, компьютерные игры и в Интернет. Главным образом, конечно, в Интернет. Именно здесь эти «беглецы» находили защиту и спасение (пусть и иллюзорное). Героям эпистолярного (в блогах) романа Р. Марковой «*log.» (2005), написанного в технике verbatim (где вместо микрофона - экран компьютера, чужие «голоса» в чате), или романа М. Николова "Hash Oil" (2005), этим «пассивным бунтарям» нового поколения нелегко живется. Все вокруг так постыло, что им все равно: сидеть в чате, заниматься сексом, пить, принимать наркотики или слушать «свою» музыку. Наивные, чистые (вопреки всей внешней грязи, эпатажу, мату), очень ранимые и никому не нужные герои М. Николова в поисках «легких денег» затевают опасную игру-аферу с распространением гашишового масла (hash oil), бросая вызов миру взрослых. Но их жизнь - это сигнал SOS времени, лишившему их надежды, и обществу, просто забывшему о них.
Тотальный эскапизм современной болгарской прозы вызывает некоторую оторопь, хотя и понятен, если сравнить ее, например, с русской литературой последних лет, общий настрой которой столь же далек от оптимизма. 90-е годы большинство в России воспринимают как национальную катастрофу, открывшую новое «смутное время».
По крайней мере так считает «депрессивная» (А. Латынина) русская литература 1990-2000-х гг., безусловно, выражающая мнение и настроение если и не всего общества, то его значительной части. Достаточно вспомнить мучительную безысходность «донских» рассказов Бориса Екимова, его «плач» по ушедшей в небытие стране; «трагическую и тяжелую, как вселенские сумерки» (В. Канавин), прозу и драматургию Людмилы Петрушевской; романы и пьесы Владимира Сорокина. Приводит в отчаяние неонатурализм театра жестокости и насилия так называемой «Новой драмы» (братьев Пресняковых, Уральской школы Николая Коляды и «Театра. doc.» Михаила Угарова); пессимизм Татьяны Толстой и Людмилы Улицкой.
Очень мощное, но и откровенно негативное впечатление оставляют злые антиутопии последних лет в стиле фэнтези или политологических и экономических триллеров: романы о грядущих
неизбежных катастрофах Сергея Доренко («2008»), Владимира Войновича («Москва 2042»), сборники рассказов Владимира Сорокина («Заплыв» и «Сахарный Кремль»); монструозный мир «галлюцинаторных» романов Александра Проханова с его редкостной, «искажающей» оптикой, беспрестанно генерирующей устрашающих монстров и чудищ («Господин Гексоген», «Политолог», «Теплоход "Иосиф Бродский"»); «кавказские» романы Юлии Латыниной («Ни-язбек», «Земля войны», «Джаханнам, или До встречи в аду»); жуткие пророчества русской Кассандры Елены Чудиновой о близкой судьбе Европы, а наверное - и России («Мечеть Парижской Богоматери»). Не прибавляет оптимизма антиутопия Ольги Славниковой «2017» (о праздновании столетнего юбилея Великого Октября и «ряженой», «карнавальной» революции, совершенно неожиданно переросшей в революцию реальную и кровавую) или страшные фантазии Виктора Строгальщикова в романе «Стыд» об «альтернативной» России, которой может и не быть (уже? или все-таки пока?). И совсем не радуют лубочные надежды Натальи Ключаревой («Россия: общий вагон») на то, что Россия когда-нибудь все же «вспрянет ото сна».
Показательно появление сатирических предостережений вроде «Дня опричника» Владимира Сорокина (его размышлений о будущем России, которое, если недоглядим, может напомнить о мрачных временах опричнины XVI в.) или фантасмогорического романа-диспута Дмитрия Быкова «ЖД» (который призывает заново «выдумать» Россию - страну обетованную) и нового романа «Списанные»; гротеска, пародии на существующие формы общественного устройства Виктора Пелевина «Ампир Y» (о вампирах постиндустриального мира, Пятой империи, которая всецело им принадлежит), его же романа «ДПП (КМ) Диалектика переходного периода из Киоткуда в Кикуда)» и последнего сборника рассказов «Пэ в пятой степени (прощальные песни политических пигмеев Пиндостана»).
Угрюмая и мрачная литература, полная нешуточной тревоги за страну, из которой нужно «бежать», или горького примирения и экзистенциальной тоски (при абсолютном отсутствии социальных иллюзий), она рисует образ мира, в котором жизнь - проклятие, любовь - проклятие, да и всякий поступок - проклятие.
Конечно, все эти авантюрные, гротескные и фантастические произведения о будущем России - это «просто сказки» (А. Латынина), но сказки страшные, полные боли и отчаяния, и они повествуют «не о существе нашего будущего, а о самом его существовании»6 и читаются как «пособия по прикладной эсхатологии» (А. Гаррос).
О причинах этого социального и национального пессимизма много лет назад не без иронии говорил еще В.В. Розанов: мол, мало
6 Пустовая В. Скифия в серебре. «Русский проект» в современной прозе // Новый мир. 2007. Кн. 1. С. 168.
солнышка да долги ноченьки - вот и всё объяснение русской истории и русской психологии. И писатель Анатолий Приставкин тоже сетовал на «неуправляемость» и «непредсказуемость» нашей русской истории, нашей российской жизни и наших взаимоотношений с государством. «Всё это, - писал он, - нам дано как климат, как географическое положение, как рельеф местности»7.
Шутки - шутками, но создается впечатление, что в последние годы Россия находится во власти какого-то танатофильского комплекса, она словно бы включила механизм апоптоза (удивительный факт из биологии, когда клетки какого-то организма дают себе приказ на самоуничтожение) и тупо теряет по миллиону человек в год. Живем по принципу «чем хуже, тем лучше» под грузом всеобщего ощущения собственной ненужности и беспомощности. Мы просто надорвались в ХХ в. Русский народ перестал хотеть жить.
...Но, как известно, надежда умирает последней. И очень хочется надеяться на потрясающую выживаемость русского народа и его невероятную (до анекдота) семиотическую сложность (думаем одно, говорим другое, а делаем третье), на то, что авторы даже самых мрачных апокалиптических картин будущего России живут и пишут все-таки по этой (анекдотической) схеме, ведь их позиция по сути своей - патриотическая дорефлекторно. Вот уж действительно, как говорят американцы: «Right or Wrong - my Country» («плоха или хороша - это моя страна»).
В болгарской литературе внушает надежду пока еще не очень заметный, но постепенно набирающий силу мотив возвращения (после бегства) - к себе, к людям, к вечным ценностям, к своим обязанностям, наконец. Этот спасительный мотив ответственности за все происходящее, мотив непосредственного личного влияния каждого из «братства бессонных» (Д. Быков), «людей стыда» (В. Строгальщиков) звучит в ярком и ужасном романе Теодоры Димовой «Матери» (2005) о жестоком убийстве подростками своей обожаемой учительницы и о последствиях явно затянувшегося эксперимента истории. Когда все куда-то бегут, спасаются, прячутся от бед и тягот жизни, кто-то должен, наконец, подумать о тех, кому некуда бежать, - о детях, ровесниках нашей «свободы». Этот роман Т. Димовой - пример «взрослого», а не инфантильного отношения к жизни, он рождает внутренний протест и желание что-то, наконец, делать.
Возможность выхода из экзистенциального тупика «топкой мерзости» (А. Солженицын) современной жизни подсказывает и постепенно возрождающаяся вера - изначальная, явленная, епи-фаническая - в исцеляющую, чувственную магию Природы, в животворную силу «нетипичного», все еще теплого человеческого
7 Курчаткин А. Конференц-зал журнала «Знамя» //Знамя. 2003. Кн. 5. С. 142.
73
сердца, защищающего себя от безвременья (романы «Эллада Пинё и время» (2003), и «Внутренняя комната» (2007) К. Ангеловой и роман «Фотограф» (2009) Г. Никифорова). И даже не вера, а какая-то странная лирическая интуиция, которая оказывается мудрее нас, открывая иной, вечный (а потому - более оптимистический) план неутешительной, в общем-то, реальности, из которой все же так хочется сбежать.
Список литературы
Аверинцев С.С., Эпштейн М.Н. Мифы //Литературная энциклопедия. М., 1987.
Библиографические листки // Новый мир. 2008. Кн. 11. Курчаткин А. Конференц-зал журнала «Знамя» // Знамя. 2003. Кн. 5.
Пустовая В. Скифия в серебре // Новый мир. 2007. Кн. 1.
* * *
Ангелова К. Елада Пиньо и времето. София, 2003. Андреев Е. Проклятието на жабата. София, 2006. Голев И. Брокат и парцали. София, 2007. Господинов Г. Естествен роман. София, 1999. Гроздев Г. Плячка. София, 2004.
Дворянова Е. Passion или Смъртта на Алиса. София, 1995. Дворянова Е. Г-жа Г. София, 2000.
Дворянова Е. Земните градини на Богородица. София, 2006. Димова Т. Майките. София, 2005. Евтимова З. Четвъртък. Пловдив, 2003. Игов С. Елените. Пловдив, 1998.
Маркова Р. Фани по опасните пътища на светлината. Пловдив, 2001.
Маркова Р. «*log.». София, 2005.
Никифоров Г. Фотограф. София, 2009.
Николов М. Hash Oil. Пловдив, 2005.
Попов А. Черната кутия. София, 2007.
Стоянова О. Лични географии. Пловдив, 2005.
Стратиев С. Мотиви за кларинет. София, 1997.
Тенев Г. Партиен дом. София, 2006.
Шумналиев Д. Соцроман. София, 2006.
Сведения об авторе: Карцева Зоя Ивановна, канд. филол. наук, доцент кафедры славянской филологии филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: vikar@kartsev.com
