CC BY
138
О НОВЫХ ИЗДАНИЯХ
И.Д. Джохадзе
МЕЖДУ «ЗНАНИЕМ КАК» И «ЗНАНИЕМ ЧТО»: БРЭНДОМ О СЕМАНТИЧЕСКОМ ПРАГМАТИЗМЕ
Robert Brandom. Perspectives on Pragmatism: Classical, Recent, and Contemporary. Cambridge: Harvard Univ. Press, 2011. 222 p.
Новая книга одного из самых цитируемых и обсуждаемых в Европе американских философов, профессора Питтсбургского университета Роберта Брэндома посвящена проблемам семантики, феноменологии восприятия и лингвистики. Развивая идеи Витгенштейна, Куайна и Рорти (которого Брэндом называет своим «интеллектуальным наставником», Doktorvater), автор выдвигает оригинальный проект «прагматизации» аналитической философии - синтеза лингвистического анализа и прагматизма. Значительное внимание в книге, основу которой составили публикации, доклады и выступления Брэндома с 2000-го по 2011 г., уделяется классикам прагматизма - Пирсу, Джеймсу и Дьюи, а также их европейским «предшественникам» - Гегелю, Дарвину и особенно Канту (развернутое введение к сборнику озаглавлено «От немецкого идеализма к американскому прагматизму - и в обратном направлении»).
Для Брэндома Кант - «прагматист avant la lettre» (с. 4). Трансцендентальная аналитика, говорит он, нанесла сокрушающий, но все же не смертельный удар по картезианскому дуализму и рационалистической метафизике. Человеческий разум, доказывал Кант, не «открывает» законы природы, а «производит» их, вкладывает в природу; наш космос несет на себе отпечаток нашей разумности, т. е. «концептуальной активности». Этим опровергалась старая позитивистская догма, согласно которой исследование природного мира начинается с наблюдений, из которых затем выводятся научные истины и теории. На самом деле, говорит Брэндом, что человек видит (содержание его представлений) зависит от того, как он смотрит на мир (нормативной практики, модуса operandi). За каждым «знанием что» стоит определенное «знание как» (с. 47-48).
В дальнейшем, у Гегеля и его европейских последователей, прагматический идеализм Канта претерпел натурализацию: концептуальные нормы, априорные принципы и регулятивы познания стали интерпретироваться как социально-практические установления, институции. Классики американского прагматизма продолжили и завершили эту натурализацию Канта, выдвинув новую, научно-эмпирическую концепцию «нормотворчества» и когнитивного «освоения» человека в мире. Ключевая идея Джеймса и Дьюи заключалась в том, что процессы эволюции (рода) и познавательной деятельности (субъекта) структурно идентичны: в обоих случаях речь идет о приспособлении (адаптации организмов к среде), селективном отборе одних элементов и «выбраковке» других. Пирс пошел еще дальше и распространил
эту дарвиновскую эволюционно-натуралистическую модель объяснения на всю неорганическую природу. «Те самые регулярности, которые принимались учеными старшего поколения, привыкшими считать парадигмой науки скорее физику Ньютона, нежели биологию Дарвина, за вечные, неизменные, универсальные и неустранимые законы природы, рассматриваются Пирсом как своего рода "габитусы" Вселенной, которые... представляют собой результат селективно-адаптационного динамического процесса развития природного мира» (с. 6).
Такому, как выражается Брэндом, «онтологическому фаллибилизму» (представлению прагматистов об изначальной случайности/эмерджентности и изменчивости законов-«привычек» природы) соответствует фаллибилизм эпистемологический (представление о принципиальной гипотетичности и погрешимости любого научного, и тем более ненаучного, знания). Отличие радикального эмпиризма Джеймса-Шиллера-Дьюи от старых материалистических и сенсуалистских доктрин заключается в том, что «опыт» у них не статичен, а динамичен; это поток, а не состояние. Смысл, вкладываемый ими в это понятие, близок скорее к гегелевскому Erfahrung, чем к картезианскому Erlebnis (c. 39). «Действительным результатом нашего опыта, говорят прагматисты, является не обладание знанием, какими-то его фрагментами или частями (items), а практическое понимание, усвоение и развитие жизненных навыков, требуемых для адаптации и взаимодействия со средой. Это скорее знание как, а не знание что» (с. 7).
По мнению Брэндома, адекватной историко-философской оценке воззрений классиков прагматизма мешает «вульгарное» понимание их философии как идеологии грубого практицизма и волюнтаризма, для которых не существует другого критерия истины, кроме субъективного удовольствия или пользы. Эта интерпретация, убежден автор книги, не только поверхностна и предвзята, но в корне ошибочна. Джеймс прямо настаивал на несводимости истины к практической пользе и удовольствию, объективно желательного -к субъективно желаемому или ценимому (противоположное утверждение, приписываемое прагматизму тенденциозными критиками из «рационалистического» лагеря, рассматривалось им как одно из восьми «заблуждений о прагматистах»). «Шиллер говорит: истинно то, что "работает", - и его обвиняют в низведении истины до самых низких материальных выгод, -цитирует Джеймса Брэндом. - Дьюи говорит: истинно то, что доставляет "удовлетворение", - и о нем отзываются так, будто он заменяет истинное приятным» (с. 18). Критики упускают из виду, что полезность идеи, как недвусмысленно дает понять Джеймс, является результатом ее «соответствия реальности». Соответствие для прагматистов, конечно, не означает слепого копирования объектов; это активное состояние, предполагающее воздействие на среду. Однако мы не бываем абсолютно свободны в выборе тех или иных решений: сама реальность диктует нам правила поведения, вводит «в курс дела», заставляя считаться с собой. «Наш практический опыт включает в себя объекты реальности, положения дел и события - все, что случается в мире» (с. 17). Суждения, не претендующие на объективность (понимаемую как операциональное соответствие фактам), не могут быть «обоснованными» (warranted) и инструментально надежными, утверждал Дьюи. Мы не вправе, поэтому, ставить знак равенства между истинностью (обоснованной утверждаемостью) и полезностью в смысле простого удовлетворения чьих-то потребностей или желаний. По мнению Дьюи, обоснованным является только то убеждение, которое открывает путь к разрешению проблематич-
ной ситуации, но решение проблемы не равнозначно достижению удовлетворения, ведь наши желания и потребности, равно как и представления о собственной пользе, могут быть ложными или неадекватными. Решение должно отвечать условиям, заданным ситуацией, «проблематичность» которой носит объективный характер. «Наше первоначальное состояние сомнения или неудовлетворенности проясняется в ходе опытного исследования; установление истинного положения дел и определение, в чем состоит наша действительная потребность, - две стороны одного процесса» (с. 20). Даже рационально оправданные, т. е. теоретически правильные решения, отмечает Брэндом, могут оказаться ситуативно ошибочными, т. е. практически ложными, а следовательно, и бесполезными. «Верная мысль о том, что искать легче при свете, чем в темноте, и правильность решения зажечь спичку, чтобы осветить помещение, скорее всего, не помогут вам найти выход из дома, если комнаты, в которых вы заблудились, наполнены горючими газами, а вам об этом ничего не известно» (с. 76).
Значительное внимание в книге Брэндома уделяется т. н. «лингвистической парадигме» англо-американской философии - различным концепциям и подходам к исследованию языка (в том числе двум основным, согласно классификации автора, разновидностям прагматизма - «лингвистическому» и «семантическому»). Господствующее умонастроение в среде философов языка, по мнению Брэндома, выразил британец Майкл Даммит, в самой категорической форме отвергнувший - как якобы «несуразную» - традиционную для нелингвистической философии идею о том, что всякое языковое высказывание (assertion) представляет собой артикуляцию (expression) внутреннего акта суждения. «...Скорее наоборот, суждение является интериоризацией внешнего акта высказывания» (с. 67).
Лингвистический поворот коснулся и прагматистов, однако в рамках этого направления философии, характерного для второй половины ХХ в., они шли своим совершенно особым путем. Если аналитические философы ограничивались исследованием формализованных, искусственных языков точных наук, то прагматисты-витгенштейнианцы сделали объектом изучения естественные языки, рассматриваемые антропологически, с точки зрения культурной и социобиологической эволюции. Их интерес сфокусировался не на значении, а на употреблении, на прагматике (дискурсивных практиках), а не семантике (референции). Что первично, а что производно? - заостряет вопрос Брэндом. Семантика (теория значения) определяет прагматику (теорию употребления) или наоборот - прагматика определяет семантику? Аналитическая традиция начинает с семантики, с вычленения базовых семантических элементов (интерпретантов) и анализа их отношений, употребление же языковых выражений отходит на второй план. Лингвистический прагматизм движется в противоположном направлении: от употребления - к значению выражений, от прояснения «как» - к пониманию «что»1. С этой версией прагматизма Брэндом связывает будущее англоязычной аналитической философии (с. 55).
Исследование языка (анализ значения через употребление), согласно рекомендациям Брэндома, должно начинаться с рассмотрения «нормативных социально-лингвистических практик», с поиска ответа на вопрос, какие различные виды содержания (семантического) эти нормативные практики придают состояниям, действиям и выражениям, схватываемым в них.
Различение «знания как» и «знания что» Брэндом заимствует у Гилберта Райла (см.: Рай Г. Понятие сознания. М., 2000. С. 36-41).
Фундаментальным речевым актом, без которого невозможно развертывание специфически дискурсивной практики, оказывается у Брэндома предложение-утверждение (assertion). Семантически утверждение является пропозицией. Синтаксически элементы языка, с помощью которых мы выражаем пропозициональное содержание, являются декларативами. Сочетания и пересечения прагматических, семантических и синтаксических элементов образуют «ткань» дискурсивности (с. 30). Непосредственно зависимость значения от употребления раскрывается автором книги на богатом эмпирическом (точнее, лингвистическом) материале, а выводы иллюстрируются с помощью диаграмм, которые он называет meaning-use diagrams (с. 164-189).
С дихотомией значения-употребления связан целый клубок философских проблем, одной из которых является проблема интенциональности и репрезентации. Брэндом определяет интенциональность как «прагматически опосредованное семантическое отношение» (с. 210). С одной стороны, мы имеем практические способности, навыки и привычки, имплицитное «как»; с другой стороны - репрезентации и концептуализации, эксплицитное «что». Необходимо, следовательно, различать два уровня, или типа, интен-циональности: уровень практического и уровень дискурсивного. Практическая интенциональность соответствует адаптивному поведению разумных существ, в том числе не владеющих языком, их непосредственному взаимодействию с природной средой, их животным инстинктам, реакциям и побуждениям. Дискурсивная интенциональность состоит в формулировании и рациональном обосновании правил и принципов, в использовании языковых средств (понятий) для выражения мыслей, обмена доводами и аргументами. Фундаментально-прагматистский подход заключается в рассмотрении дискурсивной интенциональности как разновидности недискурсивной практической интенциональности (с. 9-10).
Разъясняя это, Брэндом приводит пример из классического исследования Элизабет Энском «Интенция» (1957). Представим себе, говорит он, человека в магазине, совершающего покупки по списку. Другой наблюдает за ним со стороны и записывает предметы, отобранные покупателем. При выходе из магазина у обоих окажутся списки, полностью идентичные, однако имеющие разные функции. Цель покупателя - произвести определенные действия, направленные на «изменение мира», сделать так, чтобы реалии соответствовали некоторому представлению (списку); цель наблюдателя - описать реальность как она есть, не внося никаких дополнений и изменений, т. е. привести слова в согласие с миром. Если покупатель допускает ошибку, он ее исправляет, видоизменяя «плохой», не отвечающий списку мир. Если ошибается наблюдатель, он вносит поправки в список. Джон Сёрль использует этот пример в качестве иллюстрации базового разграничения иллокутивных актов «по направлению приспособления между словами и миром»: репрезен-тативов, целью которых является установление соответствия слов миру, и перформативов, имеющих целью соответствие мира словам. Брэндом же говорит о необходимости снятия этого различения - дихотомии практического (когда реалии отвечают интенциям, «приводятся в соответствие» с намерениями и представлениями) и теоретического (когда представления отвечают реальности), дуализма интенций и репрезентаций, намерения и содержания, прагматики и семантики. Познавательный опыт, как мыслят его прагматисты, цикличен: первоначальное наблюдение (изучение ситуации) сменяется действием, целью которого является исправление ситуации или устранение какого-либо препятствия, затем следует новое наблюдение (рассмотрение
полученного результата) - и новое, обусловленное изменением ситуации, действие. Таким образом, резюмирует Брэндом, «все наши идеи и верования (beliefs) имеют практические последствия, а наши интенции - теоретические ограничения» (с. 46-47).
В философии Брэндома заметно влияние Ричарда Рорти, и автор не считает нужным это скрывать. Рорти принято обвинять в лжеинтерпретации прагматизма, в упрощении философских проблем и злоупотреблении риторизмом; одни называют его релятивистом, другие постмодернистом (в ругательном смысле), третьи - лингвистическим идеалистом. Брэндом считает эти упреки несправедливыми. Прежде всего, Рорти не был идеалистом - ни лингвистическим, ни дискурсивным, ни каким-то еще. Рортианский антире-презентационизм, по мнению Брэндома, сводится к тривиальному различению экстра- и интра-лингвистических элементов опыта - каузальных и нормативных детерминант. «Основанием верования, - говорит Рорти, - может служить лишь другое верование»2. Этим он хочет сказать, что всякое знание (обоснованное) является выводным, а инференциальные отношения возможны внутри и только внутри языка, между отдельными элементами диспо-зитивного словаря, точнее, его приложениями (applications of a vocabulary). Внелингвистическая реальность накладывает на пользователей языка исключительно каузальные, а не нормативные ограничения. Семантический репре-зентационизм стирает это принципиальное для прагматиста Рорти различие между каузальными и нормативными отношениями, смешивая «внешнее» (каузацию) с «внутренним» (обоснованием). Однако, поскольку Рорти не отрицал внеязыковой каузальности как таковой, его нельзя считать дискурсивным идеалистом (с. 122-124).
В общем и целом, констатирует Брэндом, Рорти-постаналитик склоняется к инструментальному прагматизму. Он говорит о словарях как орудиях, которые подходят для решения одних и не подходят для решения других задач. Ценность словаря определяется тем, насколько он соответствует цели или задаче, которую мы решаем. Забивать гвозди удобнее молотком, а не каким-то другим инструментом, но это не значит, что молоток просто как инструмент лучше или нужнее гаечного ключа, отвертки или стамески. Точно так же словарь, которым мы пользуемся, не может быть лучше или ценнее других словарей просто как инструмент, как словарь (с. 135). Однако инструментально-прагматистский подход к исследованию языка как средства коммуникации и трансляции мыслей имеет свои слабые стороны, отмечает Брэндом. Трудность заключается в том, что в нелингвистической практике применению инструмента предшествует постановка задачи, определение цели, для которой инструмент производится или осваивается, которая обусловливает необходимость его применения. Но с практикой лингвистической дело обстоит совершено иначе. Задачи и цели, которым вроде бы «служит» словарь, никогда не даны нам заранее, принятие их не предваряет использования языка. Вне дискурсивной практики наши экзистенциальные цели-задачи не могут быть даже помыслены (с. 77-80). Рорти отдает себе в этом отчет, когда говорит, что новые словари открывают и новые цели. «Всякий новоизобретенный словарь, - пишет он, - делает нечто такое, что не могло появиться до тех пор, пока не развился определенный набор описаний, производству которых он служит»3. С натуралистической точки зрения, резюмирует Брэндом, словари
^t. no: Brandom R. Perspectives on Pragmatism: Classical, Recent, and Contemporary. Cambridge, 2011. P. 122.
RortyR. Contingency, Irony, and Solidarity. Cambridge, 1989. P. 13.
являются инструментами репрезентации и приспособления человеческих организмов к природной/социальной среде, а с точки зрения историцистской они являются «механизмами» производства и вербализации новых целей. Лингвистический прагматизм учитывает оба аспекта, «охватывает» натуралистическую и историцистскую перспективы (с. 136-141).
Определяющей чертой дискурсивности, пишет далее Брэндом, является производство и потребление пропозиционального содержания, которое, как он полагает, должно рассматриваться и описываться в терминах инференци-альной артикуляции (пропозиции могут служить посылками или заключениями в выводах). Понимание репрезентаций, схватывание концептуального содержания является разновидностью практического «знания как», knowing how. Инференциализм Брэндома4 представляет собой метод такого познания-схватывания, в чем заключается его преимущество перед семантическим реализмом или репрезентационизмом. Значение и понимание - взаимосвязанные понятия. Бессмысленно рассуждать о значениях, отвлекаясь от вопроса о том, каким именно образом «даются» нам эти значения, как они схватываются и постигаются нами. Семантика неотделима от прагматики (с. 200-202).
С репрезентационизмом и «мифом о данности» связан семантический атомизм - идея о том, что существует некоторое (пусть ограниченное) количество «эпизодов, состояний и выражений», значение которых может быть схвачено напрямую, безотносительно к другим состояниям/эпизодам и вне установленного контекста. Брэндом решительно отвергает такой семантический атомизм. «Понимание холистично - следовательно, холистично значение» (с. 204).
В отличие от Рорти, Брэндом - систематический философ (вернее, претендующий на систематичность). Он приложил немало усилий для разработки новой прагматистской теории истины и объективности. Скрупулезнейше проанализировав различные направления и концепции прагматизма, Брэндом составил детальную их классификацию. Из рецензируемой книги читатель, например, сможет узнать, чем классический прагматизм, по мнению автора, отличается от «лингвистического» (с. 24) или «инструментально-нормативного» (с. 71), а прагматизм «рационалистический» (с. 83) - от «исто-рицистского» (с. 140) или «редуктивно-фундаментально-семантического» (с. 67). Насколько точны и полезны подобного рода классификации - вопрос дискуссионный. Как бы то ни было, Брэндому удалось, разложив прагматизм «по полочкам», показать, что современным философам-аналитикам, социальным психологам и лингвистам есть чему поучиться у прагматистов - и «ранних», и «поздних». Так что предпринятое им «переописание» прагматизма по крайней мере в этом смысле можно считать успешным.
См.: Brandom R. Articulating Reasons: An Introduction to Inferentialism. Cambridge, 2000.
