CC BY
47
художественного пространства характеризуется различными локусами и образами, которые могут иметь общие черты в представлении народа, и носить строго индивидуальный характер. Анализируя закрытое художественное пространство, нами выделен образ Дома, локусы которого выполняют раз-
личную функцию при изображении поставленной задачи. Рассмотренные поэмы А. Твардовского «За далью даль» и М. Баинова «Путешествие во времени» раскрывают уникальную историю и культуру народа.
Bibliography
1. Bakhtin, M.M. Literary-critical essays / Comp. S. Bocharov and V. Kozhinov / M.M. Bakhtin. - M.: Hood. lit. ", 1986.
2. Cherneiko, L.O. Ways of representing space and time in a literary text / Philology. - 1994. - № 2.
3. Twardowski, A.T. Selected works. In 3t. T.2. Poems / Comp. and preparatory. Text M. Twardowski, annotated. A. Turkova. - M., "Hood. lit. ", 1990.
4. Bainov, M.R. Current River / M.R. Bainov. Poems. Trans. Khakas with Medvedev. - M., "Contemporary, 1976.
5. Russian literature of the twentieth century: schools, trends, methods of creative work / V.N. Alfonso, V.E. Vasiliev, A.A. Kobrin et al, Ed. SI
Thymine. - St.: Izdatel'stvo «Logos»; M.: Vyssh. shk., 2002.
6. Anzhiganova, L.V. Traditional world of Khakassia. Experience in reconstruction / L.V. Anzhiganova. - Abakan: Department IzdAT. Worker Tee Khripkov and ABM "Rosa", 1997.
7. Kireeva, L.R. Structural features of the modern Bashkir poem. SUMMARY ... Candidate of Philology-logical sciences. - Ufa, 2004.
8. Nikolina, N.A. Philological analysis of the text: text. allowance for students. Higher. Ped. Textbook. institutions / N.A. Nikolina. - 2 ed., Corr. and
add. - Moscow: Publishing House Academia, 2007.
9. Likhachev, D.S. The Poetics of Old Russian literature / D.S. Likhachev. - Ed. Third, ext. - M.: Nauka, 1979.
10. Likhachev, D.S. The Poetics of Old Russian literature / D.S. Likhachev. - Ed. Third, ext. - M.: Nauka, 1979.
Article Submitted 14.12.10
УДК 809.1-321.6
И.Ю. Калганникова, соискательМГПУ, г. Москва, E-mail: [email protected]
«МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И ЛИТЕРАТУРОЙ»: ОСОБЕННОСТИ ЖАНРОВОЙ ПОЭТИКИ РОМАНИЗОВАННОЙ БИОГРАФИИ «ЖУКОВСКИЙ» Б.К. ЗАЙЦЕВА
В центре внимания автора статьи - особенности жанровой поэтики беллетризованной биографии Б.К. Зайцева «Жуковский». Специфика жанрового мышления Зайцева-биографа обусловлена доминирующим в литературе неореализма процессом художественного синтеза. Им обусловлено появление в рамках романизованной биографии «Жуковский» композиционно-стилистических элементов жанров, входящих в состав так называемой малой документальной прозы. Так, включение художественных элементов дневника или эпистолярного жанра не только психологически нюансирует документальное повествование, но и способствует реализации основной сюжетной коллизии биографии, в центре которой - развитие «сердечной» темы, духовной драмы Жуковского.
Ключевые слова: дневник, эпистолярный жанр, историческая реконструкция, документализм, художественность, амбивалентность, исповедальность, биографическое время.
Единство жанрового мышления Зайцева-биографа складывалось под влиянием современных ему художественных процессов. Несомненно, доминантным среди них был процесс «художественного синтеза», в рамках которого беллетризо-ванная биография «Жуковский» может быть рассмотрена как динамическая система, синтезирующая черты разных локальных жанров с близкой документальной основой.
В частности, в рамках биографии можно дифференцировать структурные элементы таких жанров малой документальной прозы, как дневник и письмо. Основанием для их взаимодействия становится мемуарное начало, историческая память, или, по словам А.М. Любомудрова, «молитвенное памятование» [1, с. 84]. Необходимо признать, что Зайцев, используя художественные ресурсы перечисленных жанров, разрешает самые разные творческие задачи. Но ведущей, безусловно, является задача исторической реконструкции, поиска документальных свидетельств эпохи, воссоздание ее культурной атмосферы.
По выражению Л.Я. Гинзбург, дневник - «пограничный» [2], документальный жанр, занимающий срединное положение между жизнью и литературой. Он характеризуется установкой на подлинность, а также мерой и способом эстетической организации материала. В силу первой особенности дневник становится документом самопознания личности, ведущей его. Эстетическое начало, присутствуя в дневнике с большей или меньшей степенью осознанности, обнаруживается в ориентации на определенный тип культуры, то есть на тип эстетического сознания, на художественные нормы и каноны и даже на тип речевого этикета. Однако главным факто-
ром, формирующим эстетическое качество дневника, является тип личности, который складывается в сознании данной эпохи и уже входит в литературу.
Дневник начала XIX века, как отмечает А.И. Тургенев, -«зеркало души». Он отразил тот этап духовного развития общества, когда личность впервые начала «рассматривать» самое себя. «Обратить глаза на самого себя», «разобрать свой собственный характер», «истолковать самого себя» - типичные высказывания из дневника молодого В.А. Жуковского. «Знакомясь» с собой, личность с удивлением обнаруживает неоднозначность и противоречивость своего внутреннего мира. Эта противоречивость в дневнике Жуковского 1804 г. не без некоторой наивности будет выражена в форме воображаемого диалога между А и Б, где А - лицо исповедующееся, автор дневника, а Б - некий взгляд со стороны, лицо поучающее и наставляющее. Как справедливо заметил А.С. Янушкевич, «Традицию этой формы можно обнаружить в диалогах Цицерона, особенно в его «Тускуламских беседах», которыми Жуковский увлекался в это время. Цицероновский принцип проверки того или иного положения нравственной философии в восприятии слушателя получает у Жуковского свое конкретное преломление. Диалог А и Б - обнажение приема ежедневного самоконтроля [3, с. 34]. Это еще не то развитое рефлектирующее сознание, которое отразится в дневниках 30-х гг. Но уже наметившаяся, постепенно усиливающаяся раздвоенность станет характерной чертой мироощущения людей первых десятилетий XIX века. «Точно во мне два человека: один - высокий, чистый, другой - мелочный, слабый», - признается Жуковский (2 декабря 1817 года) [4, с. 61]. Открытие
душевной раздвоенности по-разному отзовется в дневниках того времени.
Дневнику всегда было свойственно острое исповедальное начало. Для начала XIX века, периода формирования романтизма, исповедальное слово было своего рода «отчетом себе», который «для других не может быть интересен», поэтому допускались неполнота и зашифрованность дневниковой записи («и буду сам про себя знать, что я чувствовал и как я чувствовал»). Вот почему во времена Жуковского наличие у дневника адресата (условного или предполагаемого, возможного) было, скорее, литературным приемом, выражающим диалогичность исповедального слова, нежели сознательной установкой пишущего.
Подчеркнуто исповедальное начало роднит дневник и письма. У писем и дневников есть общее и в самом жанровом объекте: в отличие от биографии они «закрепляют еще не предрешенный процесс жизни с еще неизвестной развязкой» [2, с. 13]. Однако в отражении текучей внутренней жизни личности у дневника значительно больше возможностей в силу практического совпадения времени дневниковой записи с биографическим временем ведущего дневник. С.И. Ермоленко в работе «Лирика М.Ю. Лермонтова: жанровые процессы» справедливо отмечает, что, уподобляясь дневнику, письмо 30-х гг. XIX века разрастается в объеме, превосходя все обычные границы, свойственные образцам эпистолярного жанра [5, с. 64]. Примечательно, что письма не только пишутся в течение продолжительного времени, но и оформляются как дневниковые записи с характерной для них датировкой. Имеется в виду не обычное указание даты в начале или в конце письма, а датировка внутри его, отделяющая запись одного дня от записи другого. То есть письмо, преодолевая положенные ему жанровые границы в стремлении воспроизвести текучесть человеческого сознания, длящееся душевное состояние личности, начинает брать на себя функции дневника. В письмах и дневниках «внутренний» человек довольно часто вытесняет человека «внешнего».
Для писателя-биографа дневники первой трети XIX века -ценный материал для характеристики эстетического сознания, культурных запросов и потребностей, духовной атмосферы, в которой шло формирование художников того времени. Но дневники интересны и в собственно литературном смысле: находясь на стыке между жизнью и литературой, усваивая особенности художественного отражения жизни, дневники помогают понять некоторые важные тенденции литературного развития. Существует и обратная связь: не только дневник вбирает в себя опыт литературы, но и литература осваивает достижения документальных жанров, в частности дневника, и главным образом - его психологический опыт постижения и раскрытия «истории души человеческой».
В биографии «Жуковский» дневники и письма Жуковского выполняют несколько художественных задач. Во-первых, являются неотъемлемым элементом повествовательного целого, способствуют сюжетному и композиционному развитию. Для разрешения этой задачи мемуарные свидетельства «авторизуются», стилистически адаптируются (становятся частью авторского стиля), при этом разрушается условность исторического времени. Например: «Тяготения религиозные проявились у него (Жуковского - И.К.) уже в детстве, во времена смерти Бунина, поцелуев херувима на царских вратах... Далее - переживание смерти Андрея Тургенева. Душа расположена. «Счастье - в вере в бессмертие». Это для юноши Жуковского уже ясно, но самой веры, полной и настоящей, еще нет» [6, с. 207]; «Представлял себе, несколько сентиментально, с прекраснодушием и нежностью, желаемую жизнь: для заработка трудиться, читать, заниматься садоводством, иметь верного друга или верную жену. «Спокойная, невинная жизнь». Занятия литературой. Любопытно еще в программе - и характерно для всего Жуковского: «удовольствие некоторых умеренных благодеяний». Наконец, «счастье семьи, если она будет» [6, с. 208].
Часто отдельная лексика или фразеология из дневников или писем используются для «стилизации» повествования, расстановки характерологических акцентов. Например: «Осень проводит в Долбине, под Лихвином. Там дети Киреевской, там над бюро у него висит «милый ангел», а в «шифоньере» Машины волосы...» [6, с. 237]; «С юных лет он (Жуковский - И.К.) процвел в ней (Марии Протасовой - И.К.) обликом сверхземным. Лучшее в нем сияет, но все это и свое, домашнее, с детства любимое. Он для нее одновременно и Единственный, и «дурачок», «рожица» [6, с. 266]; «Светланы никогда больше он (Тургенев - И. К.) не увидел. Считал, что любить ее будет «до конца жизни», но, по-видимому, ошибся» [6, с. 270].
Зайцеву оказался близок заложенный в жанровой природе дневника, особенно дневника первой половины XIX в., принцип диалогизма, внутренняя амбивалентность автора дневника - «лирического героя». Он приводит выдержки из дневниковых записей для создания полемического фона в повествовании, для ситуации «исторического» диалога. Например: «В дневнике его (Жуковского - И.К.) 1805 г. записано: «Не имея своего семейства, в котором я бы что-нибудь значил, я видел вокруг себя людей мне коротко знакомых... но не видал родных, мне принадлежащих по праву; я привык отделять себя от всех, потому что никто не принимал во мне особливого участия... Я не был оставлен, брошен, имел угол, но не был любим никем». «Не был любим никем» - это преувеличение» [6, с. 199]; «В том же роде и чувства Базиля чем дальше, тем больше. Вот он сам говорит - ему слово: «Что со мной происходит? Грусть, волнение в душе, какое-то неизвестное чувство, какое-то неясное желание! Можно ли быть влюбленным в ребенка? Но в душе моей сделалась перемена в рассуждении ее! Третий день грустен, уныл! Отчего? Оттого, что она уехала! Ребенок! Но я себе ее представляю в будущем, в то время, когда возвращусь из путешествия, в большем совершенстве». Вряд ли, записывая, угадывал, что будет для него этот «ребенок», с которым, когда вырастет она, мог бы быть счастлив.» [6, с. 210-211].
Остроту диалогу придает несовпадение во времени позиций автора и собственно героя биографии: позиция героя имманентна конкретному моменту конкретного исторического прошлого, она сиюминутна, авторской позиции, напротив, свойственен «надысторический» размах, обобщающая мифологическая сила.
В том случае, когда документально-биографический контекст начинает преобладать, дневники и письма привлекаются для создания эффекта исторической достоверности, объективации повествования. Тогда выдержки из дневников или писем употребляются с целью уточнения факта биографии или исторической ситуации: «Это февральское путешествие по полям и лесам России, тайные и глубокие переживания пред лицом Бога, все тогдашнее высокодуховное настроение его (Жуковского - И.К.) не могло пройти даром. «Я говорил Отцу, который скрывался за этим светлым небом: «Ты готовишь мне счастие, Тебя достойное, и я клянусь сохранить его, как залог милости, и не унизиться, чтобы не потерять на него право») [6, с. 231]; «Она (Екатерина Афанасьевна Протасова - И.К.) отказала ему начисто (Жуковский сватался к Марии Протасовой - И.К.). Замечательна при том двойственность положения. Жуковский считает Екатерину Афанасьевну формалистской, законницей, не желающей уступить иоты, и сам находится на формальной почве. «Закон» не знает, что он сын Бунина, поэтому жениться можно - сам же он это знает («Я сын ее отца») (разрядка Б.К. Зайцева) [6, с. 233].
Иногда Зайцев без купюр и авторских ремарок привлекает документальный материал, который в этом случае используется с целью констатации исторического факта. В тексте привлеченный материал оформляется в виде прямой речи. Например: «Воейков записал: «18 1/1 14 г. встретил Орловской губернии в селе Муратове очень приятно в доме Катерины Афанасьевны Протасовой» [6, с. 229]; «Вот запись Маши (ноябрь) - не из веселых: «После ужина он (Воейков - И.К.) опять был пьян» [6,
с. 245]; «А Жуковский пишет в это время его (Императора -И.К.) жене: «Власть царей исходит от Бога» [6, с. 282] и т.д. Выдержки из писем используются для передачи речи от третьего лица: «О Светлане писал, что «от Светланы светлеет душа» [6, с. 268] или для художественной реконструкции диалога исторических лиц. Например, Зайцев воссоздает фрагменты легендарной переписки Жуковского с Пушкиным: «Ты имеешь не дарование, а гений» - писано двадцатипятилетнему «повесе». «Что за прелесть чертовская его небесная душа» - так повеса оценивает учителя» [6, с. 294].
Как было сказано выше, жанр дневника изначально предполагал развитие «внутренней» сюжетной линии, «сердечной» темы. Для Зайцева, создателя биографии «Жуковский», необыкновенно актуально сюжетное триединство: «внешняя», собственно биографическая сторона повествования, лирический сюжет, развитие которого связано с «драмой сердца» и сюжет «внутренний», основанный на символическом представлении о судьбе человека как о поле действия Божественного Провидения.
Мемуарные отрывки (письма и дневники) вводят «внутренний» сюжет в основную сюжетную канву, композиционно обрамляет повествование. Например: «Вчера, подъезжая ко Мценску, я смотрел на рощу, которая растет близ дороги; погода была тихая, и роща была покрыта прекрасным сиянием заходящего солнца». Вот рамка горя. Оно принимает оттенок просветленно-мечтательный» [6, с. 235]. Жуковский после свадьбы Маши Протасовой делает запись в дневнике: «... Я не могу читать стихов своих. Они кажутся мне гробовыми памятниками самого меня; они говорят о той жизни, которой для меня нет». - Он вступал в некоторый душевный туман - или оцепенение» [6, с. 251]. Так вводится тема «основной сердечной неудачи» Жуковского.
В контексте развития «внутреннего сюжета» романа-биографии Жуковский сам становится лирическим героем романтической поэзии, экзистенциально выражающим «горную философию». Не случайно лучшим средством передачи пантеистических представлений Жуковского в биографии о нем становятся поэтически наполненные пейзажные зарисовки из дневников и писем. Например: «Когда озеро спокойно, видишь жидкую, тихо трепещущую бирюзу, кое-где фиолетовые полосы, а на самом отдалении яркий, светло-зеленый отлив.» Так может писать только имеющий любовный, памятливо-точный взгляд - мир близок и прекрасен, надо все запомнить, ничего не упустить» [6, с.259]. В какие-то моменты
Bibliography
повествования Зайцев, проникаясь гармоническим строем пейзажных зарисовок Жуковского, стилистически начинает вторить поэту: «День ясный и теплый; солнце светит с прекрасного голубого неба; перед глазами моими расстилается лазоревая равнина Женевского озера; нет ни одной волны... -озеро дышит...». Тишина. Иной раз звук колокола, но мягкий и гармоничный. Где-нибудь по дороге идет пешеход, горы безмолвствуют, воздух благословенный стекает к бредущему Жуковскому - пусть будет дальний лай собаки, одинокий человеческий голос в горах - все равно, не нарушить им великой безглагольности Природы» [6, с. 297-298].
Но, пожалуй, самым оригинальным примером обращения к дневникам является широко распространенный в романе прием гипотипозиса [7, с. 202] с включением самого процесса создания дневниковых записей. Например, «До нас дошли тетрадки, в 16-ю долю листа, в синей обложке: письма-дневники Жуковского и Маши - безмолвный, трогательнонежный диалог. 21 июня передает он ей свой дневник за май. В нем ничего не записано, а письмо объясняет почему: слишком трудно было преодолеть мрак. «Пустота в сердце, непри-вязанность к жизни, чувство усталости - и вот все. Можно ли было об этом писать? Рука не могла взяться за перо. Словом, земная жизнь была смерть заживо». Но вот теперь, в Муратове, в конце июня, с ним происходит странное. Он пишет письмо Марии Николаевне Свечиной (тоже родственнице, но не стороннице брака). Начало письма мрачное, «и мысли и чувства были черные». Вдруг останавливается. «будто свет озарил мое сердце, и взгляд на жизнь совсем переменился». В некоей восторженности он встает, не докончив письмо, идет в залу искать платка. Там встречает Машу. » [6, с. 234-235].
Подводя итоги, еще раз подчеркнем, что художественный потенциал романизованной биографии «Жуковский» Б.К. Зайцева раскрывается благодаря апелляции к творческим возможностям жанров малой документальной прозы. К их числу можно отнести, прежде всего, дневник и эпистолярный жанр. При этом дневник интересен как «документ» самопознания личности, а эпистолярный жанр связан с ее амбивалентной, динамической природой. Важно подчеркнуть, что в письмах и дневниках «внутренний» человек довольно часто вытесняет человека «внешнего». Эта тенденция совпадает с сюжетной концепцией Зайцева-биографа, преимущественно развивающего внутреннюю сюжетную линию, «сердечную» тему. В целом жанровой поэтике романизованной биографии «Жуковский» свойственны синтетические, полиморфные черты.
1. Lybomydrov, A.M. B.K. Zaitsev - an Orthodox writer / / The study of life and creativity, B.K. Zaitseva: cb. Article: The First International
Zaytsevskie reading Ed. Ed. A.P. Chernikov. - Kaluga: Grif, 1998.
2. Ginsburg, L.J. On Psychological Prose. - L.: Fiction, 1977.
3. Yanushkevich, A.S. Stages and problems of creative evolution V.A. Zhukovsky. - Tomsk: Izd-vo Tom. Press, 1985.
4. Zhukovsky, V.A. Blogs V.A. Zhukovsky / V.A. Zhukovsky, I.A. Bichkov. - St.: Type. E. Arngolda, 1901.
5. Ermolenko, S.I. Lyric M.Y. Lermontov: genre processes: a monograph. - Ekaterinburg: Izd-vo Ural. state. Ped. Press, 1996.
6. Zaitsev, B.K. Coll. cit.: 11 m - M.: Russian Book, 1999. - T. 5.
7. Moskvin, V.P. Expressive means of the modern Russian language. Tropes and figures. Glossary. - Rostov on Don: Feniks, 2007.
Article Submitted 17.12.10
УДК 801
Б.А. Акаш, асп. филол. факультета МГУ, г. Москва, E-mail: [email protected]
НЕКОТОРЫЕ КУЛЬТУРНЫЕ И ЯЗЫКОВЫЕ ПРОБЛЕМЫ ПРЕПОДАВАНИЯ РУССКОГО ЯЗЫКА АРАБСКИМ УЧАЩИМСЯ
Изучая тот или иной язык, учащийся сталкивается с разными проблемами как языковыми, так и культурными. Языковой барьер легче преодолевается, нежели культурный. Данная статья посвящена такому важному вопросу, как взаимодействие языка и культуры в преподавании иностранного языка. В ней рассматриваются некоторые проблемы преподавания русского языка арабским учащимся.
Ключевые слова: картина мира, русский языка, арабский язык, метафора, система языка, языковая норма.
