CC BY
121Философский и методологический
инструментарий
Philosophical and Methodological Toolkit
УДК 124.5, 343.01 © М. В. Бавсун, Д. В. Попов, 2018
Метамодерн в праве: осцилляция в точке Канетти. Статья I. Пролиферация норм
и разум
М. В. Бавсун, Омская академия МВД России. E-mail: [email protected] Д. В. Попов, Омская академия МВД России. E-mail: [email protected]
Постмодерн является длящимся состоянием перехода к еще не оформившемуся будущему. Метамодерн — современное состояние колебания между ценностями модерна и постмодерна. Метамодерн обнаруживается в праве как противоречивое единство взаимоисключающих установок, погружающих право в состояние неопределенности. Аномальное право субвер-сивно воздействует на общество. Конфликт правовых начал обесценивает уголовную политику, порождая бессилие права. Колебание правовых норм между полюсами неопределенности и гиперопределенности — симптом метамодерна. Точка Канетти — бифуркационная точка необратимого перехода от традиционных форм построения правовой системы к эклектике метамодерна — пройдена. Общественные изменения носят как целенаправленный, так и непреднамеренный характер. Человек и общество испытывают колоссальное давление технологического рывка, дезориетирующего массовое сознание. Властвующая элита, реагируя на вызовы, порождает футуроархаичные политические системы. Реванш архаики в высокотехнологичном мире рискует обернуться гибридами юридических практик прошлого и технологий будущего. Возможным ответом на радикальную трансформацию может стать ответственная мораль и целенаправленная рациональная политика, препятствующая возрастанию энтропии в обществе и краху системности в праве.
Ключевые слова: постмодерн; метамодерн; право; правосознание; уголовная политика; кризис; экология разума; рациональность.
Metamodernity in Law: Oscillation at Canetti Point. Article I. Proliferation of Norms and Reason
М. V. Bavsun, the Omsk Academy of the Russian Ministry of Internal Affairs. E-mail: [email protected] D. V. Popov, the Omsk Academy of the Russian Ministry of Internal Affairs. E-mail: [email protected]
Postmodernity is a continuing transition to the future not yet formed. Metamodernity is a contemporary state of oscillation between values of modernity and postmodernity. Metamodernity is found in law as a contradictory unity of mutually exclusive attitudes immersing the law into the state of uncertainty. Abnormal law subversively influences the society. The conflict between legal fundamentals devaluates the criminal policy leading to powerless law. Swinging of legal norms from extremes of uncertainty to hyper-certainty is typical for postmodernity. Canetti Point, a bifurcation point of irreversible transit from traditional forms of building the legal system to eclectic of metamodernity, is over. Social changes have both reasonable and unpremeditated character. Man and society are enormously pressured by technological boost disorienting the mass consciousness. The power elite taking the challenges give rise to futuro-archaic political systems. Revanche of archaic in a highly-technological world takes risk to become hybrids of legal practices of the past and technologies of the future. The response to radical transform can be made by responsible morality and purposeful rational policy hindering increase of entropy in the society and collapse of the system character of law.
Keywords: postmodernity; metamodernity; law; legal consciousness; criminal policy; crisis; ecology of reason; rationality.
Предуведомление
Научное сообщество не вправе уподобляться многоэтажному дому в современном мегаполисе, соседи в котором часто неизвестны и безразличны друг другу. «Республика ученых» — открытое общество заинтересованных коллег. Однако существуют известные сложности в междисциплинарных исследованиях. Уважаемый читатель, Вашему вниманию предлагается «блокчейн-статья» — статья, написанная в виде последовательности «звеньев»-реплик, объединенных общей проблематикой, единой тематикой и комплементарными мировоззренческими установками двух исследователей, представляющих правовые и философские науки. Диалог, на наш взгляд, позволяет многосторонне рассмотреть крайне важную с правовой и философской точек зрения проблематику неопределенности современного общества и права без использования «прокрустова ложа» стандартизированных форм подачи материала, неизбежно усекающих одно в угоду другому. «Блокчейн-статья» призвана по возможности полно использовать ресурсы как правового, так и философского дискурса в рамках междисциплинарного подхода.
Постмодерн — скорее пробел, чем знак
(Д. В. Попов)
Не то чтобы они планировали провал, но провалили планирование.
Дж. Хьюмс
Основоположник российской научной школы возрожденного естественного права П. И. Новгородцев с тревогой наблюдал трансформацию общества и государства в начале XX в. «Жить в современном демократическом государстве, это значит жить в атмосфере относительного, дышать воздухом критики и сомнения... Качественные определения уступают место количественным. Самое страшное и роковое в этом процессе — опустошение человеческой души» [1, с. 579]. Концептуальным ответом П. И. Новгород-цева на вызовы времени стала доктрина агиокра-тии — власти святынь — системы общественного устройства, в которой общественное бытие конституируют ценности и идеалы, исторически, культурно, религиозно, антропологически соответствующие мировоззренческим паттернам социума. Однако Новгородцев предостерегал от абсолютизации тех или иных положений, он был противником «концепций земного рая» — финалистских учений, описывающих единственно приемлемое и необходимое состояние общественной жизни. Непогрешимых учений нет, земной рай никогда не будет достигнут, «не видно впереди ясного горизонта: перед нашим взором открывается лишь безбрежный океан» [1, с. 32].
Сейчас, во втором десятилетии XXI в., как и в начале XX в., цивилизация по-прежнему стремительно меняется. Изменения приводят ко все более противоречивым последствиям. «В последние несколько десятилетий человечество вступило в качественно новый этап своего развития, в рамках которого общественное и индивидуальное сознание существенным образом трансформировалось. Оказавшись под влиянием новой реальности. общественное
сознание далеко не всегда сегодня демонстрирует безоговорочную готовность адекватно воспринимать эту реальность и соответствовать ей, что делает его неоднородным, разрозненным, противоречивым, нестабильным и как результат — потенциально высококриминогенным» [2, с. 182].
В философии пользуется влиянием воззрение, согласно которому постмодерн в XX столетии оформился как особое состояние культуры, отрицающее — в модусах угасания или (и) отказа или (и) распада — ценности и идеалы проекта «модерн». Постмодерн связывают с деконструкцией, плюрализмом, имманентностью, децентрацией общества и личности, дискурсивностью, наррацией, симуляцией. Постмодерн редуцирует, подделывает, смешивает, отвергает, разоблачает, дезавуирует, потакает, иронизирует, усложняет и упрощает, предлагает и сомневается в предложенном. «Теперь референция и реальность совершенно исчезают, и даже значение — означаемое — проблематизируется. Мы остаемся с той чистой и случайной игрой означающих, которую мы называем постмодернизмом, который более не производит монументальных работ модернистского типа, но безостановочно перетасовывает фрагменты уже существующих текстов, строительных блоков былого культурного и социального производства в некий новый раздутый бриколаж: метакниги, пожирающие другие книги, метатексты, сопоставляющие кусочки других текстов, — такова логика постмодернизма» [3, с. 174]. Постмодернизм создает свое собственное — поверхностное, лишенное глубины — пространство, свою собственную темпоральность, в которой он «обречен жить веч-
ным настоящим, с которым различные моменты его прошлого мало связаны и на горизонте которого нет возможного будущего» [3, с. 300]. В этом вечном «сейчас» «историчность, одна из форм «сжатия времени», ныне сведена к нулю — она стала простым «цитированием», растворяющимся остатком, где временная последовательность развертывается в. непреходящем настоящем» [4, с. 100].
В лишенном перспективы — плоском и одномоментном — мире «одной из наиболее значимых характеристик и практик нынешнего постмодернизма является пастиш»: «ношение стилистической маски, речь на мертвом языке», «бесцветная пародия. которая утратила чувство юмора». «В мире, где стилистические... новшества более невозможны. остается только подражать мертвым стилям, говорить из-за масок и голосами этих стилей в воображаемом музее» [3, с. 291-293]. Именно техника пастиша — интеллектуального попурри — позволяет человеку наполнять мир симулякрами — копиями несуществующего оригинала.
Модерн созидал, опираясь на утопию более совершенного рационального мироустройства, постмодерн отказывается от целенаправленного созидания, противопоставляя утопии антиутопию. К слову, XX в. дал немало поводов усомниться в идеалах модерна. Постмодерн много и обоснованно критикуют 1. Философское сообщество относится к постмодерну полярно. Философы-постмодернисты — творцы дискурса — с энтузиазмом деконструируют сложившиеся философские шаблоны. Часть философского сообщества относится с сомнением к целесообразности подобного подхода. Но! Представляется, что современные социальные реалии мало связаны с рефлексивной деятельностью гуманитариев. Постмодерн возник как иррациональная реакция на трансформацию общества в эпоху модерна. Реакция эта оказалась чрезвычайно сложной, многомерной. В ней обнаружился и здравый смысл, и обоснованный скепсис, и откровенно контрпродуктивные, деструктивные смыслы (порою и вовсе логоцид — убийство смысла), совместно породившие многочисленные современные социальные практики. Несмотря на
противоречивость постмодерна, пожалуй, следует признать, что он неотменим.
«Постмодерн, производящий опустошительное воздействие, сегодня видится как явление фатального характера» [6, с. 43]. Постмодерн неотменим, но и не фатален. Представляется, что постмодерн не цель и не конечное состояние, а промежуточный этап в развитии человечества. Ценности постмодерна относительны в силу относительности самого постмодерна. Правда, возникает вопрос: между какими этапами располагается постмодерн? Предшествует модерн, а вот что следует после? Каков он — постпостмодерн?
Надо признать, никакой однозначности в решении этого вопроса нет. На просторах сети можно встретить «Манифест метамодернизма» (Metamodernist Manifesto) [7]. В нем Л. Тернер, развивая идеи Т. Вермюлена и Р. ван ден Аккера, провозглашает, что особенностью современности является «осцилляция» — непрерывные маятникообразные колебания между ценностями модерна и постмодерна. Человечество выбирает и постоянно не удовлетворяется выбором. Человечество не удовлетворяет ни модерн, ни постмодерн. Ни индоктринация модерна, ни цинизм постмодерна, ни рационализм модерна, ни иррационализм постмодерна. В этом суть нынешней фазы развития — метамодерна. Метамо-дерн — время переосмысления постмодерна и возрождения ценностей, характерных для модерна. «Для нас постмодернистская ирония и цинизм были средой, с которой мы взаимодействовали по умолчанию и которая в нас въелась. Тем не менее, несмотря на это, или, скорее, благодаря этому, стремление к смыслу — искренней и конструктивной прогрессии и самовыражению — начало формировать преобладающий сегодня модус культуры» 2.
Но и метамодерн — преходящее состояние. Виден ли берег? Люди продолжают жить утопией. Утопии разнообразны. В них нередко совмещаются ценностные установки взаимоисключающих доктрин. В современном мире популярно технократическое учение о технологической сингулярности. Р. Курц-вейл, известный протагонист технологической сингулярности, исходя из экспоненциальной природы технологического прогресса, предсказывает избав-
1 А. Сокал и Ж. Брикмон отмечают, что постмодернизм «характеризуется более или менее развернутым отказом от рационалистической традиции Просвещения, установлением независимых от любой эмпирической проверки теорий, когнитивным и культурологическим релятивизмом, который рассматривает науки как «наррации» или социальные конструкты среди прочих» [5, с. 16]. Для постмодернизма характерна поверхностная осведомленность, неоправданное использование положений других наук, «ложная эрудированность», «отравление словами», «бессистемная неразбериха», «тяжеловесный и помпезный стиль».
2 Л. Тернер обнаруживает в метамодерне плодотворное смешение идей модерна и постмодерна: «Тогда как постмодернизм характеризовался деконструкцией, иронией, имитациями, нигилизмом и отвержением «грандиозных нарративов»... связанный с метамодернизмом дискурс занимается возрождением искренности, надежды, романтизма, эмоциональности и потенциала к великим нарративам и универсальным истинам, не отбрасывая при этом всего, чему мы научились благодаря постмодернизму» [8].
ление от болезней, частичный перенос сознания на небиологический носитель, потенциальное физическое бессмертие человеческого тела, создание искусственного интеллекта человеческого уровня и искусственного сверхинтеллекта [9]. Причем к середине XXI в. современное общество — преддверие «технократического рая». Эта хай-тек-цивилизация и есть тот этап, что последует за нынешней фазой перехода. Р. Брегман в «Утопии для реалиста» преподносит экономическое обоснование преодоления голода, нищеты, войн. Дело за малым — нужна лишь политическая воля, материальные ресурсы и экономические инструменты уже имеются — например, безусловный базовый доход.
Одни ждут прорыва, другие — катастрофы. Объединяет одно — политики, ученые, обыватели чего-то ждут.
Представляется, что постмодерн (в том числе в фазе метамодерна) — длящееся состояние перехода, наполненное ожиданиями, «взаимоисключающими параграфами» различных ценностных систем и неопределенностью, связанной с ризомной структурой «карты» точек роста, соответствующих реальной «территории» современной цивилизации. «„Будущее теперь уже не то, что раньше". сказал Йоги Берра... Наши успехи. перекрываются все возрастающей сложностью мира. растет и роль непредсказуемого. Чем значительнее становится роль черных лебедей (аномального, мощного по силе воздействия, непредсказуемого события. — Д. П.), тем труднее их предугадывать» [10, с. 227]. Именно переходность постмодерна порождает неопределенность, временность, бесформенность, метания — отличительные признаки современности.
Аномалия права или право в аномалии?
(М. В. Бавсун)
Мучительная мысль — что после определенного временного пункта история более не может быть реальной. Наша задача и наш долг состоят в том, чтобы выявить этот пункт, и до тех пор пока не отыщем его, пребывать нам в продолжающейся деструкции.
Э. Канетти
Ж. Бодрийар отмечает, что сегодня мы находимся в стадии триумфальной аномалии, которую не способен обуздать никакой принцип права или меры, более того, они взаимно увлекают друг друга [11, с. 16]. Это действительно так. Они не могут существовать друг без друга, а право выступает не в роли регулятора, как это должно быть, а всего лишь обеспечивает истинный замысел, который для нас остается неведомым. Пытаясь начать сначала, таким образом найти точку Канетти, которая позволила бы вернуться в реальность, многие специалисты предлагают полностью отвергнуть современное законодательство. Особенно остро стоит вопрос об уголовно-правовой и административно-правовой отраслях права. Следует признать, что данная идея не лишена смысла, так как распутать тот гордиев узел, который сегодня сплетен в указанных направлениях, уже не представляется возможным, видимо, необходимо начинать сначала. Вопрос в другом: каким будет это начало? Не станет ли хуже? Действующее законодательство пока находится в состоянии борьбы, представляя собой симбиоз ортодоксальных начал и совершенно новых идей (безотносительно собственного отношения к ним, как факт). Их противопоставление друг другу, безусловно, не представляет ничего хорошего, но нередко они оказывают уравновешивающее воздействие, что, скорее, положительно. Где гарантия того, что новое уголовное законодатель-
ство не окажется принципиально иным, принципиально «новым», когда мертвая точка будет пройдена уже абсолютно точно, если таковая, конечно, существует вообще? Насколько общество готово к полной трансформации тех ценностей, которые для многих находятся на подсознательном уровне? Ответов на эти вопросы нет, или, скорее, можно предположить, что новый текст не станет панацеей, а происходящие процессы указывают на то, что этот новый текст не будет оглядываться на то, что сейчас еще обеспечивает связь времен и поколений.
Стоит лишь взять концепцию уголовной политики (Дорожная карта 2017-2025 гг.), которая обсуждалась в Совете Федерации РФ и представляет собой как раз принципиально новое видение, каким должно быть уголовно-правовое воздействие [12]. И здесь следует согласиться, постмодерн — это не конечная точка, это, скорее, пробел, чем знак. Анализ концепции подтверждает данное умозаключение, ее идеи идут значительно дальше, по всей видимости, преследуя куда более серьезные цели и решая такие же задачи. Совершенно прав Т. Бьюз, который утверждает, что постмодерн — это не более чем «временная историческая схема» [13, с. 59]. Именно данный тезис убеждает нас в том, что он (постмодерн) неоднозначен, а мы находимся в постоянном состоянии маятника, что типично для метамодерна как в общесоциальном, так и в правовом аспектах. «Мы не должны
стремиться к радикальным решениям. Мы обитаем в промежутке, и наше время заимствовано, любое решение временно и неоднозначно, это не более чем полумера в отношении фундаментальной недостижимости» [14, с. 14-15].
В свою очередь, наличие документов подобного рода лишь подтверждает общее направление движения правовой отрасли, и, даже не будучи принятыми, они, тем не менее, играют свою роль. Они показывают истинность намерений определенных групп. Более того, несмотря на отсутствие их официального подтверждения, отдельные их части так или иначе начинают проникать в уголовный закон (как равно и в любой другой), постепенно меняя его в «необходимом» направлении. Заявленная борьба продолжается и именно сейчас выходит на качественно новый уровень, когда степень агрессии предлагаемых новелл начинает становиться все выше, а противодействие — все слабее. И происходит это часто по вполне банальным, естественным причинам. «Уходит» та часть общества, которая готова не на жизнь, а на смерть отстаивать те самые ортодоксальные начала, на которых было построено не одно поколение правовых актов. Уходят те, кому не требуется объяснять, что следует понимать под базовыми ценностями и какую степень выражения они должны находить в правовых предписаниях. На смену приходят те, кто получал уже иное образование, иное воспитание, приобретя и иное представление о том, как должно осуществляться правовое регулирование общественных отношений и какими теперь «иными» базовыми ценностями должно быть наполнено законодательство.
Все это имеет ощутимые последствия. В сознании общества уже сейчас произошли постепенное размывание понятия нормы и стирание граней между дозволенным и недозволенным, девиантным-разрешенным и девинтным-запрещенным, что откровенно дезориентировало всех, начиная от законодателя и правоприменителя, заканчивая гражданами, не относящимися ни к тем ни к другим. Возникновение такого состояния — уже «успех» тех, кто стоит за действиями подобного рода. В определенный момент общество получило значительную часть граждан, совершенно искренне верующих в нормальность девиантного поведения, признающих те или иные отклонения незначительными и вполне допустимыми. Во многих случаях уже и о девиант-ности как о таковой не принято вести речь, скорее, наоборот... Общество раскололось, и это уже результат, который нельзя просто взять и отменить. Клиповость мышления, клиповость сознания, имид-жмейкерство, о котором пишет В. Г. Федотова [15], сделали свое дело, лишив субъекта правоотношений возможности видеть общую картину мироздания,
что так необходимо для понимания элементарных процессов, весьма характерных и для правовой сферы. Отсутствие у субъекта как нормотворческой, так и правоприменительной деятельности возможности системного понимания права, не говоря уже о системности его формирования и применения, влечет за собой углубление состояния триумфальной аномалии.
На сегодняшний день подчиненность правового воздействия ведущим трендам общественного развития, скорее, ставит вопрос о дальнейшем росте феномена бессилия закона вне зависимости от его отраслевой принадлежности. Частный пример: чем больше законодатель криминализирует деяний, тем более бессильным становится уголовно-правовое воздействие. Изначально заложенный в его содержание конфликт, основанный на трансляции прямо противоположных друг другу идей, такое бессилие лишь усиливает, фрагментируя при этом не только систему уголовно-правового воздействия, но, что самое главное, ее восприятие на уровне общественного сознания.
В подобной ситуации важно понять, что именно стоит за той или иной уголовно-правовой нормой, какая идея и какая социальная сила, поддерживающая эту идею. Динамика уголовного закона в этом отношении есть динамика движения той или иной социальной группы и социальной идеологии по шкале силы и влияния. Противоборство элит находит соответствующее выражение и непосредственно в тексте уголовного закона. Отсюда вполне объяснимы и те противоречия, которых в нем становится все больше. Нет больше государственного подхода в уголовной политике, нет самой уголовной политики, есть выражение отдельных мнений, взглядов, позиций, которые прорываются непосредственно в Уголовный кодекс. Фрагментизация общества и его ценностей, о которой пишет Э. Тофлер [16, с. 92-98], уже давно настигла правовую отрасль. Это вполне объясняет и фрагментизацию уголовного закона, его клиповость, ситуативность, более того, она неизбежна при дальнейшем использовании такого подхода [17, с. 97-98]. И если еще для конца 90-х гг. прошлого столетия содержание большинства правовых актов (включая и уголовный закон) с полной уверенностью можно было характеризовать с позиции определенности, то к середине нулевых они в большей мере стали соответствовать началу неопределенности. Впрочем, она и сейчас уже сходит на нет, уступая место гиперопределенности, что часто находит свое прямое подтверждение в принимаемых изменениях. Все это типично для постмодерна, который, как известно, «редуцирует, смешивает, отвергает, разоблачает, дезавуирует, потакает, иронизирует, усложняет и упрощает.». Здесь нет никакой определенности, она противопоказана. Идет противодействие не-
определенности и гиперопределенности, что находит свое выражение во всех сферах жизнедеятельности, включая и право.
Ситуация в этом отношении настолько сложная, что путей возврата уже не видно. Прав был, по всей видимости, Э. Канетти: точка обратимости пройдена, назад дороги нет [11, с. 16]. И до той поры пока эта
точка не будет обнаружена, пребывать нам в продолжающейся деструкции. То, что еще вчера казалось совершенно неприемлемым, сегодня многим кажется незыблемым, и это один из промежуточных результатов, скорее, даже метамодерна, опять же в силу промежуточности, а соответственно и временности достигнутых результатов.
Реванш или телеология, «Бэкап» или «Апгрейд»?
(Д. В. Попов)
Людям нельзя давать в руки взрывоопасные предметы — такие как атомные бомбы, финансовые деривативы или средства для создания жизни.
Нассим Н. Талеб
Протагонист рассказа Дино Буццати «Семь этажей», чувствуя себя вполне здоровым, приезжает в знаменитую клинику по причине подозрения на наличие тяжелого недуга. Семиэтажная клиника имеет своеобразное устройство: практически здоровые пациенты размешаются на верхнем этаже; умирающие — на нижнем; промежуточные этажи заполнены пациентами на различной стадии заболевания. Полный оптимизма главный герой в течение непродолжительного времени совершает анабасис 3 и, наоборот, оказывается на первом этаже, где, будучи совершенно сломлен, умирает. При этом каждое перемещение с этажа на этаж выставляется персоналом как временное, случайное, вызванное стечением обстоятельств и вполне обратимое. Тем не менее итог плачевен: изначально здоровый человек под воздействием подобной ятрогении 4 превращается в умирающего больного.
«Семь этажей» — прекрасная наглядная иллюстрация динамического процесса, в основе которого лежит так называемое окно Дж. Овертона — модель, позволяющая оценить возможные воззрения на определенную проблему и степень приемлемости этих воззрений. Изначально неприемлемая крайне низкая оценка пациентом состояния своего здоровья с течением времени превращается в норму, вытесняя в область заблуждений изначально высокую оценку своего самочувствия. Норма и аномалия совершают инверсию.
По крайней мере, последнее столетие мы можем наблюдать стремительное смещение политических, этических, правовых, научных воззрений. В фокусе окна Овертона последовательно появляются раз-
личные идеи о том, что есть норма. Ретроспекция позволяет увидеть, что в разное время положение нормы занимали весьма далекие друг от друга представления. Норма 30-х гг. XX в. и норма первого десятилетия XXI в. в области политического дискурса в России, Германии, Японии или Италии — весьма далекие друг от друга явления. Возникает вопрос: поэтапное скольжение вдоль незримой оси координат — целенаправленный процесс, подчиняющийся некой телеологии, или цепь непреднамеренных событий, градиент которых приводит к статус-кво?
Многое указывает на значительную долю случайности. П. Вирилио — основатель дромологии (учения о причинах, формах и результатах процесса ускорения в различных сферах жизни общества) — справедливо отмечает, что человек вплотную подошел к пороговым значениям в вопросах восприятия социальных процессов. Мы живем на очень высоких скоростях. Мы гиперинформированы, среда обитания пластична, технология избыточна. Как следствие, горизонт сознания современного человека сужен, в такой ситуации нет точки, позволяющей обозреть весь социальный ландшафт. Современное общество более не паноптикон. Постмодернистская ризома — протоструктура действительных социальных изменений. Социум ризоморфен ввиду своей полицентричности. «Одна из важнейших характеристик ризомы — всегда выступать множественно [18, с. 22]», ризоморфное общество изменчиво, как Протей.
М. Шпитцер отмечает противонаправленную динамику гаджетизации как одного из аспектов технологической экспансии [19]. Гаджеты облегчают
3 Имеющее древнегреческое происхождение слово «анабасис» (восхождение) первоначально означало военный поход с низменности на возвышенность (прим. ред.).
4 Термин «ятрогения» был введен психиатром О. Бумке в работе «Врач как причина душевных расстройств», что ясно указывает на его значение: ухудшение состояния пациента, спровоцированное медиком (прим. ред.).
жизнь, упрощают поиск информации, рационализируют быт. Но при этом человек испытывает колоссальное давление стрессоров ввиду чудовищного усложнения среды обитания. «Интеллектуальные костыли» разнообразных девайсов позволяют человеку экономить усилия, которые в классическую эпоху направлялись на самосовершенствование. Страдают внимание, память, воображение, мышление, интеллект, эмоциональная сфера. Шпитцер предвидит эпидемию деменции. Гаджеты ведут к цифровому слабоумию, цифровое слабоумие — к деменции как таковой. Ускоряющаяся социальная динамика причудливо сочетает усложнение и упрощение, рационализм и варваризацию. Герой нашего времени — гибрид интеллектуала, варвара и невротика. Ж. Бодрийяр характеризовал современность как состояние «после оргии»: все было, все случилось, ничто не удивляет, все отталкивает. Мир окончательно утратил целостность.
Схизмогенез политических оппонентов в XX в. выражался как в форме конкуренции партий, придерживающихся различных идеологий, на внутренней политической арене стран, допускающих политический плюрализм, так и в форме борьбы различных экономических и политических укладов в международных отношениях. Впоследствии внешние противоречия интериоризировались, появилась «постидеология» (С. Жижек) — причудливый коктейль, в различных пропорциях смешивающий идеи, характерные для разных идеологий недавнего прошлого. Теперь противоречия лишены внешнего представительства, они обитают внутри одной и той же политической программы, одной и той же партии, одного и того же сознания. Подобный процесс укоренения «взаимоисключающих параграфов» окончательно дезориентирует массы. Многие процессы стало удобно анализировать, используя корпус идей Г. Бейтсона, разработанный им на основе исследований в области антропологии, этнографии, психиатрии, кибернетики [20].
Знаменитый термин Г. Бейтсона «Double Bind» (двойное послание, двойной капкан, ложное послание 5) концептуализирует ситуацию, в которой человек получает два взаимоисключающих приказа, под-
лежащих исполнению в условиях, когда ситуацию невозможно покинуть. Подобный разрушительный психологический стрессор все чаще можно обнаружить в современной бюрократии, пропаганде, политике, образовании, праве. По Бейтсону, длительное психотравмирующее воздействие «двойного зажима» — социальная предпосылка шизофрении. Пожалуй, можно говорить о «шизофренизации» 6 — распаде целостности массового сознания. Шизофре-низация политического, морального, правового сознания ведет к утрате ясности, к неопределенности, бессистемности, принятию случайных, непродуманных решений. «Раскол» — деконструкция массового сознания — пройденная точка бифуркации, открывшая ящик Пандоры самых разнообразных умозрительных конструкций. Представляется, что отныне патриархальные умонастроения более не являются точкой сборки социума. «Вавилонская библиотека» (Х. Л. Борхес) всевозможных форм мироотношения также не способна унифицировать духовную культуру. Есть ли фактор, способный стать твердым основанием, на котором можно возвести социальное здание? Может быть, элита?
Тренд хаотизации социальной сферы вполне уживается с трендом усиливающегося контроля над социальными процессами 7. Технология позволяет конструировать социальные процессы и даже человека. Со времен Э. Бернейса новости не отражают, а создают реальность; со времен Б. Муссолини политика — сфера мифотворчества и культивирования эмоций. Г. Ле Бон, Г. Тард и Х. Ортега-и-Гассет анонсировали приход масс в политику. Г. Маркузе, Э. Канетти, Ч. Миллграм, Р. Чалдини, С. Москови-чи, Ж. Бодрийяр объяснили механизмы скрытого обуздания «молчаливого большинства». Властвующая элита высокотехнологично удовлетворяет потребности в «хлебе и зрелищах» и укрепляет свою власть. Организованный пролетариат вытеснен разобщенным прекариатом. Глобальное разделение труда в МсШогЫ существенно ускоряет прекаризацию. Дж. Стиглиц отмечает тенденцию рентоориентиро-ванности топ-менеджмента — капитанов современной капиталистической экономики. Т. Пикетти, анализируя неравенство в современном мире, приходит
5 В простейшей форме «двойное послание» может выглядеть так: «Ко мне! Стой! Выполнять приказы! За невыполнение — наказание!»
6 Под шизофренизацией мы понимаем не только оболванивание — «олигофренизацию», но и формирование привычно спутанного сознания, отличающегося как когнитивной ригидностью, обнубуляцией, бессистемностью, так и субъективностью, мнительностью, эмоциональным диссонансом, буйным воображением; некритичностью, подозрительностью и предвзятостью; механическим нагромождением образов и мыслей без установления их логической связи; рассогласованием коммуникации и метакоммуникативных сигналов. Следует отметить, попытку объяснения различных социальных практик современности на основе феноменов из области психопатологии предпринимали Э. Фромм, Ж. Делёз, Ф. Гваттари, Ж. Лакан, Г. Бейтсон, Ф. Джеймисон и др. Пожалуй, для постмодернизма подобный прием - распространенное явление.
7 Напомним о «дисциплинарном обществе» М. Фуко, «обществе контроля» Ж. Делёза, «обществе спектакля» Г. Дебора, «обществе всеобщего вуайеризма» П. Вирилио. По мере распространения онлайн- и оффлайн-средств незримого слежения за людьми представления Вирилио все больше обретают реалистичные черты.
к неутешительному выводу, что неравенство в начале XXI в. вернулось к уровню «золотого века» кануна Первой мировой войны. Поляризация общества усиливается, все легче различать контуры «сверхобщества» А. А. Зиновьева. Элита укрепляет позиции, создает «контент» для массового политического сознания, поставляет материальные блага, может быть, даже будет раздавать деньги в виде безусловного базового дохода — посильный уже сейчас для некоторых стран инструмент оживления экономики и одновременно преодоления комплекса проблем, связанных с бедностью.
Такая властвующая элита неуязвима. А не наблюдаем ли мы реванш уже опробованных структур организации общества? Неоспоримое и привилегированное положение элиты, скромный достаток среднего слоя, бедствия прекариата? И такая структура общества фрактально копируется на международном уровне. Твердыня стран-лидеров, шаткое балансирование мирового прекариата — стран-аутсайдеров.
Но если элита — краеугольный камень нового мирового порядка, то важнейшими инструментами формирования правового и морального сознания — законодательства и культуры — становятся политическая воля и технология. Проекцией в будущее негативных форм сочетания технологии и политического интереса можно считать мир киберпанка 8.
High tech, low life — мир двойных стандартов, описанный Ф. К. Диком, Б. Стирлингом, У. Гибсоном, Р. Морганом и др. В нем элита едва ли не «небожители» (в мире Моргана прогресс биотехнологий позволяет состоятельному человеку продлевать свою жизнь бесконечно), обособленно и защищенно проживающие в обществе, основное население которого влачит хотя и высокотехнологичное, но далекое от благополучия существование. В таком мире возможно законодательное закрепление принципа талиона и аутсорсинг исполнения наказания (телесериал «Черное зеркало» 9, эпизод White Bear), технологии допроса загрузок сознания, показания которых приравниваются к показаниям физического лица (телесериал «Черное зеркало», эпизод White Christmas), виртуальные пытки (Р. Морган, «Видоизмененный углерод»), добровольное установление имплантов в головной мозг солдата, в скрытую часть пакета функций которых входит формирование монструозного образа потенциального противника (телесериал «Черное зеркало», эпизод Men Against Fire), роботы-полицейские, осуществляющие административную деятельность (кинофильм «Элизиум»), «охотники за премиальными», имеющие лицензии на отстрел беглых андроидов (Ф. К. Дик, «Мечтают ли андроиды об электроовцах?»).
Пастиш был опробован в искусстве, но затем произошла цепная реакция: пастиш перекочевал в политику и право. Даже современное законодательство эклектично включает в себя фрагменты разнородных систем и подходов, превращаясь в нагромождение разрозненных форм. В этой точке юриспруденция «бешеного принтера» рискует превратиться в «шизоюдицию».
Когда-то знаменитый этолог К. Лоренц отмечал, что единственным способом уберечь людей от последствий неконтролируемой агрессии является ответственная мораль. «Хотя моральная ответственность со времени изобретения ручного рубила значительно возросла и соответственно усилились вытекающие из нее запреты убийства, в то же время, к сожалению, в равной мере возросла и легкость убийства, а главное — усовершенствование техники убийства привело к тому, что его последствия не хватают за душу того, кто его совершил. Ни один психически нормальный человек не пошел бы охотиться даже на зайцев, если бы ему нужно было убивать дичь зубами и ногтями. Лишь благодаря отгораживанию наших чувств от всех очевидных последствий наших действий оказалось возможным, что человек, который едва ли решился бы дать заслуженную оплеуху невоспитанному ребенку, был вполне способен нажать пусковую кнопку ракетного оружия или открыть бомбовый люк, обрекая сотни милых детей на ужасную смерть в пламени» [21, с. 281-282].
Человечество много внимания уделяет технологии и непропорционально мало — ответственной морали. В этих условиях происходит постепенное размывание понятия нормы, стирание граней между дозволенным и недозволенным, что откровенно дезориентирует всех, начиная от законодателя и правоприменителя, заканчивая гражданами. Однако бездумное воссоздание традиционного уклада приведет к формированию карикатурных форм — симулякров прошлого, потворствование же текущим трендам способно породить мрачные формы будущего. Где же точка сборки? Отвергнуть современный уклад, в том числе полностью отвергнуть нынешнее законодательство? Или модернизировать политический дискурс в направлении применения ответственной морали как фактора, минимизирующего преднамеренную шизофренизацию группового и индивидуального сознания? И искать компромисс между перманентной модернизацией технологий, политической волей элиты и ценностями, на которых базируется жизнь человека: любовью, свободой, мирным сотрудничеством, трудом, необходимым уровнем дохода, любознательностью?
8 URL.: https://ru.wikipedia.org/wiki/K^epnaHK (дата обращения: 22.06.2018).
9 URL.: https://ru.wikipedia.org/wiki/Список_эпизодов_телесериала_«Черное_зеркало» (дата обращения: 22.06.2018)
Список литературы
1. Новгородцев П. И. Об общественном идеале. М., 1991.
2. Пудовочкин Ю. Е., Бавсун М. В. Постмодерн идей и уголовно-правовое воздействие: к постановке проблемы // Вестник Нижегородской академии МВД России. 2018. № 1.
3. Джеймисон Ф. Марксизм и интерпретация культуры. Москва-Екатеринбург, 2014.
4. Вирилио П. Информационная бомба. Стратегия обмана. М., 2002.
5. Сокал А., Брикмон Ж. Интеллектуальные уловки. Критика современной философии постмодерна. М., 2002.
6. Бавсун М. В. Уголовно-правовое воздействие в «обществе постмодерна» // Вестник Волгоградской академии МВД России. 2017. № 3.
7. Metamodern. Журнал о метамодернизме: URL: http://metamodernizm.ru/manifesto/ (дата обращения: 02.07.2018).
8. Тернер Л. Метамодернизм: краткое введение / цит. по: Журнал «Эрос и Космос»: URL: http://eroskosmos. org/metamodernist-manifesto/ (дата обращения: 02.07.2018).
9. Курцвейл Р. Эволюция разума. М., 2015.
10. Талеб Н. Н. Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости. М., 2009.
11. Бодрийар Ж. Фатальные стратегии. М., 2017.
12. Есаков Г. А., Долотов Р. О., Филатова М. А., Редчиц М. А., Цай К. А. Уголовная политика: дорожная карта (2017-2025 гг.). М., 2017.
13. Бьюиз Т. Цинизм и постмодернизм. М., 2016.
14. Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М., 1999.
15. Федотова В. Г. Манипуляция как субститут демократии. URL: http://viperson.ru/wind.php?ID= 259144&soch=1 (дата обращения: 02.07.2018).
16. Тофлер Э. Шок будущего. М., 2004.
17. Гилинский Я. И. Девиантность и социальный контроль в мире постмодерна: краткий очерк // Общество и человек. 2015. № 3-4.
18. Делез Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато: капитализм и шизофрения. Екатеринбург, 2010.
19. Шпитцер М. Антимозг: цифровые технологии и мозг. М., 2014.
20. Бейтсон Г. Экология разума. Избранные статьи по антропологии, психиатрии и эпистемологии. М., 2000.
21. Лоренц К. Так называемое зло. М., 2008.
