CC BY
50Философский и методологический
инструментарий
Philosophical and Methodological Toolkit
УДК 124.5, 343.01 © М. В. Бавсун, Д. В. Попов, 2019
Метамодерн в праве: осцилляция в точке Канетти. Статья II. Право на задворках
духовности
Бавсун М. В., Омская академия МВД России. E-mail: [email protected] Попов Д. В., Омская академия МВД России. E-mail: [email protected]
Подмена права его аналогами в виде так называемых чрезвычайных норм в XXI столетии стало не просто реальностью, а нормой. Данное явление уже не вызывает особых возражений в доктрине, что свидетельствует о качественных изменениях, происшедших в общественном сознании, когда даже специалисты в юриспруденции демонстрируют привыкание к происходящему, лишь эпизодически обращая внимание на необходимость управления данным процессом (процессом, которого быть не должно априори). Борьба за рационализм под эгидой уже давно потерявшей свои границы целесообразности привела к чрезмерной зарегламентированности общественных отношений на всех уровнях их реализации. В итоге право, устанавливая правила, постепенно подмяло значительно более важные критерии, определяющие отношения между людьми: эмоции, взаимопомощь, инстинкты, интуицию и т. д. Сравнение законодателя с «бешеным принтером», несмотря на свою неполиткорректность, как нельзя лучше отображает происходящее во всей правовой отрасли. Между тем в погоне за новыми нормами, в стремлении выполнить план по их созданию, правил становится все больше, а их соответствие духовному началу уходит в прошлое. Последствия такого подхода можно наблюдать уже сегодня, что будет дальше — неизвестно никому либо, наоборот, кому-то хорошо известно.
Ключевые слова: чрезвычайное законодательство; экология разума; неопределенность; гиперопределенность; реабилитация разума.
Meta-modernism in Law: Oscillation in the Point of Canetti. Article II. Law in the Background of Spirituality
M. V. Bavsun, the Omsk Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia. E-mail: [email protected] D. V. Popov, the Omsk Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia. E-mail: [email protected]
Substitution of law for its equivalents in terms of so-called emergency rules in the XXI century became a norm rather than just a reality. This phenomenon doesn't draw objections any longer even in a doctrine which goes to prove quality changes, having occurred in social consciousness when even legal scholars demonstrate habituation to all that's happening only occasionally paying attention to the necessity to control this process, the one that wasn't supposed to be a priori. The struggle for rationalism under the aegis of expediency that lost its scope long ago led to extraordinary strict schedule of social relations at all the levels of their implementation. As the result the law prescribing the rules gradually usurped much more important criteria determining human relations such as emotions, mutual assistance, instincts, intuition, etc. The comparison of the legislature with a 'mad printer' reflects all that's happening in the whole area of law in the best way possible in spite of its political incorrectness. Meanwhile in chase of legal rules in the endeavor to realize a plan of their making, rules go up and up and their harmony with spirituality recedes further into the past. The aftermath of such approach can be observed even today. Nobody knows what happens next or vice versa it is well-known to somebody.
Keywords: emergency legislation; ecology of mind; uncertainty; hyper-certainty; rehabilitation of mind.
Крах системности в праве
(М. В. Бавсун)
Они отлично знают, что делают, но тем не менее продолжают делать это.
П. Слотердайк
К сожалению, все рассуждения относительно ответственной морали сегодня вряд ли могут перейти в практическую плоскость. То, что происходит в реальности, не случайность, а закономерность, которой уже не одно столетие. Дж. Р. Сол в своей работе «Ублюдки Вольтера, или Диктатура разума на Западе» отмечает, что «непрерывная и настойчивая сосредоточенность на рациональности, зародившаяся еще в семнадцатом веке, дала неожиданный результат. Постепенно разум начал дистанцироваться и отделять себя от других — так или иначе признанных характеристик человека: духа, инстинктивных потребностей, веры и эмоций, а также интуиции, воли и, самое главное, опыта. Это постоянное выдвижение разума на передний план продолжается и в наши дни, достигнув такой степени дисбаланса, что мифическая важность разума затмила все другие категории и едва ли не поставила под сомнение их важность» [1, с. 23-24]. В итоге прагматизм всего и во всем уже стал определяющим, подминая под себя абсолютно все, трансформируя таким образом и нас, делая из человека (с присущими ему духовными качествами) биороботов (лишенных каких-либо чувств). Процессы гаджетизации, сопровождающиеся шизофренизацией общества, — лишь побочные эффекты происходящего, которое это общество делает еще более агрессивным. Разум, побеждая, оставляет за собой выжженное поле на месте перечисленных выше Дж. Солом качеств, без которых роботизация человека становится не мифом, а реальностью (быть может, даже и неизбежностью). Проблема заключается в том, что никто не знает, что будет дальше, и уже почти все убеждены в том, что никогда не будет так, как было раньше. В итоге, по образному выражению З. Баумана, мы все находимся в самолете без экипажа и летим в аэропорт, который еще не достроен [2, с. 88]. Судя по тем процессам, которые характерны для всего человечества в последние несколько столетий, в этот самолет мы садились еще в начале-середине семнадцатого столетия, а сейчас находимся лишь на одной из стадий неуправляемого полета.
Понимание происходящего, по крайней мере, самого процесса, а не того, что будет дальше, позволяет многое объяснить, в правовом отношении в том числе. Право — это не просто отрасль деятельности человека, оно служит индикатором того, что проис-
ходит в обществе. Не исключение и его современное состояние, в котором «голый» разум уже многое натворил, лишив правовые нормы столь необходимых ему духовности, морали, справедливости, идейности, воли и опыта. На это, кстати, указывает не только содержание самих норм, но и процесс их трансформации, а также практической реализации и даже их толкования в доктрине. И если еще чуть более ста лет назад исследователи писали такие работы, как «Уголовный законодатель как воспитатель своего народа» (Л. Е. Владимиров, 1903 г.) или «Что такое справедливость с точки зрения уголовного права» (Г. Геймбергер, 1904 г.), то сейчас большинство изданий если не носят комментаторский стиль, то посвящены отдельным институтам уголовного права, не более того. Вся доктрина сводится к толкованию уже существующего и анализу практики применения того, что есть. Разум и рационализм победили и здесь '. Итогом стала недостаточная глубина исследований, что объяснимо с позиции, во-первых, отсутствия в уже изменившемся сознании даже самой потребности разобраться в процессах и в том, почему произошло в конкретном законодательном акте так, а не иначе, во-вторых, в отсутствии запроса в самом обществе на исследования «оторванных» от текста нормативных правовых актов. Социологическое направление стало значительно уступать нормативист-скому в силу все тех же процессов, которые типичны для общества в целом. Само право, в том числе и его уголовное направление, не отличается требуемой глубиной, соответственно, нельзя этой глубины требовать ни от практики, ни от доктрины.
Длительное время неопределенность правового предписания считалась злом для правоприменителя. Хотя самой неопределенности в юридической науке уделено внимания не так много (а точнее, ничтожно мало), тем не менее общая неудовлетворенность самим состоянием права в исследованиях звучала на протяжении всего XX столетия. В качестве итога уже сейчас можно констатировать, что борьба за определенность не удалась. Мы получили (и продолжаем получать) совершенно неожиданный результат, борясь за определенность, мы вдруг оказались в состоянии гиперопределенности (Ж. Бодрийар), в котором у правоприменителя (да и у исследователя) практически нет выбора. Что самое главное, у него нет воз-
1 Фундаментальные исследования, посвященные базовым темам, которые проводят сегодня такие авторы, как О. Н. Би-бик, Ю. Е. Пудовочкин, М. М. Бабаев, В. Е. Квашис и некоторые другие исследователи, скорее, большое исключение из правила, исключение из сложившегося тренда, который движется в обратном направлении.
можности подумать и принять решение. Более того, развитие, например, уголовного законодательства (как, впрочем, и уголовно-процессуального, административного и др.), все больше свидетельствует о том, что от субъекта правоотношения этого и не требуется, а иногда и вовсе опасно. Процесс еще не завершен, но он находится в активной стадии, и уже сейчас мы получили целую «армию» лиц с высшим образованием и даже учеными степенями, которые не способны видеть дальше самой нормы, не способны к системному толкованию права и такому же его применению. Уйдя в свое время в специализацию по отдельным отраслям права, мы затем пошли еще дальше, получив специалистов в отдельно взятых группах правонарушений и, судя по всему, движемся еще дальше, когда юрист будет способен что-либо предпринять лишь в жестко установленном ему алгоритме и оказываться в состоянии беспомощности при его отсутствии. Роботизация сознания в данной сфере уже сейчас привела к доминированию формального подхода как при формировании, так и при реализации права. Полагая, что, двигаясь в направлении гиперопределенности, мы сможем таким образом исключить ошибки в следственно-судебной практике, законодатель лишь интеллектуально и духовно его «кастрировал» (при этом ошибок меньше не стало точно, быть может, их даже стало еще больше. И произошло это именно в связи с тем, что у правоприменителя отсутствует как способность понять правовую норму и замысел законодателя, так и желание это сделать, напрочь выжженное на разных стадиях подготовки специалиста.
Для всех, кто занимается правом, особенно в его практической плоскости, окно Овертона уже захлопнулось, возможностей для творчества в нем почти не осталось. При этом мы продолжаем упираться все в те же вопросы, один из которых: «Что будет дальше (вперед или в обратном направлении)?», а другой: «Кому это надо?». А вот здесь вполне возможно довольно интересное развитие событий, прогноз которых все более активно делается в современной литературе и кинематографе. Воздействие на преступность не может сохранять прежние формы, трансформация которых неизбежна под влиянием изменяющегося содержания конкретных мер, а также их системы. И речь в данном случае необходимо вести не о коррекции этой системы, а об изменении самих принципов воздействия (в том числе и на сознание виновного). Эра физического принуждения постепенно уступает эпохе принуждения иного рода, скорее, не психического, а психолого-физиологического, но не в плане влияния на психику осужденного за счет суровости принятых мер, а именно на сознание, у которого не остается выбора под воздействием реализуемых способов. И если в отечественном праве это практически неощутимо,
то Запад (в его максимально прогрессивных вариациях) активно и уже давно экспериментирует в этом направлении. Химическая кастрация — одно из ярких, но далеко не единственных тому подтверждений. Сегодня уже не является фантастикой чипизация, а соответственно, и управляемость населения, и осужденные в данном списке первые в очереди. Все большую популярность приобретают идеи вроде «черного зеркала», технологий допроса в виде загрузок сознания, виртуальные пытки и т. д. Они лишь пока выглядят малореальными, но технологический процесс говорит об обратном, активно работая над усилением позиций государства в части его возможностей оказания безальтернативного влияния на психику индивида.
Во второй половине XX столетия в Европе было проведено значительное количество криминолого-генетических исследований [3; 4], многократно развивших идеи Г. Модсли, Д. Причарда, Б. Мореля, Ч. Ламброзо, Б. Томсона и др. Часть из них длилась десятилетиями, а сделанные выводы позволили максимально точно раскрыть область приложения карательного механизма, оголив наиболее слабые места не только физиологии, но и психики человека.
Сам факт появления такого подхода объясним с нескольких позиций. Во-первых, это обусловлено общей неудовлетворенностью традиционных способов воздействия на преступников, назревшей уже достаточно давно; во-вторых, последовательно реализуемой в законодательстве западных стран идеей обеспечения безопасности общества. Ее реализация доминирует, является определяющей в Европе и в США, и перед ней не могут устоять никакие иные начала, будь то права человека, гуманизм или пресловутая толерантность (к девиантному поведению). Целесообразность лежит в основе безопасности, на алтарь которой может быть положено все что угодно. В этом отношении мы, безусловно, позади. Хотя и там не все так просто, включая пресловутые права человека. Границы целесообразности там уже давно потеряны, а представление о такой безопасности нам вряд ли требуется. Под эгидой ее обеспечения трансформируется не только уголовно-правовое воздействие, подминаются основные общественные институты, что, собственно, и позволяет говорить о прохождении этапа постмодерна и неизвестности в постпостмодерне. Отсюда и заключение о состоянии осцилляции, в котором мы находимся практически постоянно. Подминается сама идея человека, так как полностью управляемое сознание говорить о таковом уже не позволяет. Отсюда и появление нового направления как в науке, так и в литературе — идея постчеловека, абсурдность которой еще два десятилетия назад не обсуждалась. Но, допуская идею постчеловека, впору задуматься об иных идеях в праве, так как прежние оказываются совершенно непригодными в условиях предложенного сценария.
«Чрезвычайное законодательство» и экология разума
(Д. В. Попов)
Но была и военная мечта об обществе: она была связана не столько с естественным состоянием, сколько с детально подчиненными и прилаженными колесиками машины, не с первоначальным договором, а с постоянными принуждениями, не с основополагающими правами, а с бесконечно возрастающей муштрой, не с общей волей, а с автоматическим послушанием.
М. Фуко
Uniting and Strengthening America by Providing Appropriate Tools Required to Intercept and Obstruct Terrorism Act — вступивший в силу в 2001 г. нормативный правовой акт, широко известный как USA PATRIOT Act — документ, призванный сплотить, укрепить и наделить юридическими инструментами США перед лицом террористической угрозы. Документ, существенно расширивший полномочия специальных служб и ограничивший гражданские права и свободы. Последствия применения USA PATRIOT Act значительны 2. Скандал, вызванный дезавуированием деятельности АНБ Э. Сноуденом, раскрыл масштабы проникновения государства в пространство частной жизни. Оказалось, человечество, само того не зная, живет в положении «нумеров» из антиутопии Е. Замятина «Мы» — в домах с прозрачными стенами на виду у всех. Ключом от всех дверей оказалось чрезвычайное законодательство — система мер, прямо или косвенно одобренных обществом, направленная на пресечение угроз безопасности государства. С 2001 г. подобная практика чрезвычайного реагирования на актуальные и потенциальные угрозы нашла самое широкое распространение. Справедливости ради следует признать, что подобное положение не ново: XX столетие прошло под знаком чрезвычайщины. Новшеством является качественный прорыв в технологии. Современная технология позволяет хранить и обрабатывать огромные массивы информации. Потенциально весь мир может быть охвачен незримым взглядом ока «Большого брата».
Увеличивает ли это степень личной безопасности? Да. И нет. Вирус Stuxnet, незримо выводивший из строя иранские центрифуги, обогащавшие уран, случайно попал в сеть. Вирус, как ожидалось, должен был бороться с террористами, но, как оказалось, сыграл терроризму на руку. Дж. Баррат отмечает: «The United States cocreated the Stuxnet family, which
could become the AK-47s of a never-ending cyberwar: cheap, reliable, and mass-produced» [5, с. 162]. Высокий интеллект и злая воля способны модифицировать Stuxnet и вывести из строя крупный техноценоз, что по последствиям сравнимо с полномасштабным террористическим актом.
Телесериал «Black Mirror» идет дальше. В эпизоде «Hated In The Nation» пчелы-дроны 3 — технологическое чудо, позволившее решить проблему опыления растений в условиях массового вымирания пчел-насекомых — как оказалось, выполняют двойную функцию. Вторая, скрытая функция — сбор информации. Встроенная система распознавания лиц позволяет пчеле-дрону незаметно шпионить за людьми. В сюжете хакер, мотивированный желанием отомстить людям за кибермоббинг, взламывает программу, управляющую в национальном масштабе всей системой роев пчел. Перепрограммирование пчел-дронов позволяет хакеру, распространившему в сети игру «Последствия», в ходе которой пользователями сети интернет-голосованием ежедневно выбирается самый ненавидимый на данный момент человек, убивать жертву. Однако главной мишенью злого гения становятся голосовавшие хейтеры. В результате атаки пчел-дронов в час Х происходит чудовищный по масштабам террористический акт, уносящий жизни более трехсот тысяч человек.
Эффективность чрезвычайного законодательства — важный вопрос. Но еще важнее правовая оценка чрезвычайных мер. И здесь мы сталкиваемся с серией парадоксов. Во-первых, «если чрезвычайные меры суть плод политического кризиса и как таковые должны осмысляться внутри политической, а не конституционно-правовой сферы, то они оказываются в парадоксальной ситуации юридических процедур, которые не могут быть интерпретированы в рамках права» [6, с. 6]. Во-вторых, «чрезвычайное положение предстает... как правовая форма того, что
2 Фактически такой же акт был принят в 2015 г. во Франции. Его появление также напрямую связывается с террористическим актом, случившимся в начале 2015 г. в центре Парижа (Прокофьев В. Французский парламент расширил полномочия спецслужб // Рос. газета. 2015. 6 мая). Элементом чрезвычайного законодательства является и Федеральный закон от 6 июня 2006 г. № 35-Ф3 «О противодействии терроризму», позволяющий уничтожение воздушного или плавательного судна в случае его захвата террористами и наличия реальной угрозы гибели людей или экологической катастрофы.
3 К слову, по сообщениям СМИ, подобная технология уже существует. См., напр.: URL: https://lenta.ru/news/2017/02/10/ bees/ (дата обращения: 02.07.2018).
правовой формы иметь не может» [6, с. 6]. По сути, чрезвычайное законодательство отменяет правовой порядок. В-третьих, «чрезвычайное положение скорее схоже с кеноматическим состоянием, правовым вакуумом» [6, с. 15]. В условиях самого факта существования чрезвычайного законодательства такие традиционные и базовые для права начала, как законность, гуманизм и равенство, прекращают свое существование. Они сохраняются в карикатурной форме и являются лишь напоминанием о том, как было, не имея ничего общего с тем, что есть, и тем более с тем, что будет.
Чрезвычайное законодательство ограничивает и даже упраздняет юридическое. Тем самым нарушается привычный ход событий, происходит разба-лансировка социальной системы. Среди регулятивов внезапно появляются факторы случайные, произвольные, выходящие за логику построения правовой системы, стремительно редуцирующие право к примитивным формам.
При этом «чрезвычайное положение все более и более стремится стать доминирующей управленческой парадигмой современной политики. Превращение временной и исключительной меры в управленческую технологию угрожает радикально преобразовать, и фактически, уже ощутимо преобразовало структуру и смысл различных традиционных конституционных форм» [6, с. 15]. Абсолютная необходимость и временный характер — основание чрезвычайного законодательства — приводят к тому, что «чрезвычайное положение уже стало нормой», «использование чрезвычайных, полномочий, вероятно, станет правилом, а не исключением» [6, с. 22]. В такой ситуации «власть, ориентированная на чрезвычайные ситуации, поддерживает себя и общество в состоянии перманентного чрезвычайного положения» 4 [7, с. 58]. При этом «чрезвычайные меры вмешательства государства, носящие произвольный, избыточный, исключительный и незаконный характер, предъявляются обществу под знаком заботы, которая обосновывается как готовность государства защищать население „любой ценой", т. е. всеми доступными средствами, включая игнорирование права» [7, с. 59]. Однажды поддавшись соблазну использовать чрезвычайные средства, впредь чрезвычайно сложно избавиться от этой привычки.
Ну и что? Лишь бы эффективно достигались поставленные цели.
Но ведь это тоже игра «Последствия»! И пострадает в ней тот, кто призывал чрезвычайные меры: «Лагерь — это пространство, возникающее тогда,
когда чрезвычайное положение превращается в правило. Так, чрезвычайное положение, бывшее, по сути, временным прекращением действия правовой системы по причине фактической ситуации опасности, отныне обретает постоянную пространственную локализацию, которая сама по себе, впрочем, неизменно остается вне обычного правопорядка» [8, с. 214]. Лагерь как биополитическая парадигма современности, основанная на чрезвычайном положении, способна стать матрицей политического пространства современности. «Лагерь, глубоко укоренившийся в Городе, — это новый биополитический номос планеты», «метаморфозы и воплощения которого мы должны научиться распознавать» [8, с. 223].
В XX в. человечество уже приходило к подобному порядку. Хочется надеяться, что история — не «танцы на граблях». Впрочем, степень «чрезвычайности» законодательства — вопрос судьбоносный, но количественный. Куда важней вопрос качественный: почему парадигма поменялась? И здесь не обойтись без биополитики. Термин ввел в употребление М. Фуко. Он же раскрыл содержание понятия и описал соответствующие ему социальные процессы. Свой вклад в распознавание явления внесли П. Рикер, экзистенциалисты, Х. Арендт, Дж. Агамбен, даже писатели Э. Лимонов («Дисциплинарный санаторий»), К. Иси-гуро (в пронзительном романе «Не отпускай меня») и многие другие. Суть биополитики можно свести к совокупности технологий ментального и телесного управления человеком. Фуко подобное подчинение понимал как дисциплину, Агамбен — в крайней точке — как редукцию к «голой жизни» — пределу человеческого в человеке. Подобное управление человеком, в отличие от моральной или правовой регуляции, носит буквальный — телесный, «роботизированный» — характер. Фуко считал, что телесно дисциплина базируется на муштре. Если толковать муштру широко, то она касается как тела, так и сознания (например, зубрежка). Поставленные на поток социальные практики муштры — важная составляющая биополитики. В конечном итоге человеко-подчиняющая биополитика нацелена на выведение особой породы человека, встроенного и не противящегося сложившейся системе дисциплины и контроля. «Перед лицом значительного роста населения на нашей планете. представляется очевидным, что эксперименты по индустриализации живого не ограничатся помощью больным людям или бесплодным парам и вскоре перекинутся на безумные поиски „нового человека", сверхчеловека, достойного выживания, а человек без особенных достоинств, живот-
4 Уже на стадии редактирования текста уважаемый главный редактор «Научного вестника Омской академии МВД России» обратил наше внимание на статью А. В. Яркеева, по духу чрезвычайно комплементарную идеям, излагаемым в данном разделе [7, с. 55-59].
ное из отряда приматов, „исчезнет", подобно дикарю, чтобы не переполнять нашу маленькую планету и предоставить место последней модели человека — трансчеловеку, который, как и трансгенетические овощи, лучше приспособлен к среде» [9, с. 108].
Чрезвычайное законодательство выступает орудием негантропной биополитики, оно же, разрывая рамки действующих норм и правил, ввергает правосознание в состояние либо кататонического ступора, либо параноидального преследования, либо гебе-френического винегрета. Каждая из этих реакций — болезненно-деструктивная. Систематический Double Bind чрезвычайного законодательства — практика последовательной дезориентации, шизофренизации личности. В конечном итоге можно зафиксировать странный парадокс. Чрезвычайное законодательство создает биополитическое пространство подчиненной, но дезориентированной и опустошенной личности.
Что можно противопоставить? Г. Бейтсон предложил замечательный концепт «экологии разума». Кибернетическая интерпретация этого понятия дает представление о том, что всякая устойчивая система в основе своей устроена рационально, адекватно
среде, экономно, оптимально. Антропологическое расширение толкования позволяет утверждать, что «экология разума» — это система общественного устройства и одновременно комплекс мер, направленных на бережное, рачительное отношение к содержанию человеческого сознания. Экология разума — это в том числе противоборство практикам массовой дезориентации человека, способствующей разложению правосознания.
Конечно, в мире, где уживаются представления об искусственном интеллекте и учение о плоской Земле, довольно трудно найти когнитивную и ценностную парадигму, удовлетворяющую всех. Но, может быть, по крайней мере, сознательный отказ от шараханий из стороны в сторону, отказ от скрытых подводных течений при принятии законов, отказ от непостижимых «многоходовок» — путь к оздоровлению социума?
Ясность целей, определенность средств, последовательность в применении принципов — не в этом ли выражается «борьба за подлинное право», к которой настойчиво призывал И. А. Ильин 5, столь важной в настоящее время?
Машинная рациональность?
(Д. В. Попов)
Мы постоянно предсказываем будущее и составляем гипотезы о том, что произойдет. На самом деле, главная причина, почему у нас вообще есть мозг, состоит в необходимости предсказывать будущее.
Р. Курцвейл
«Разум, побеждая, оставляет за собой выжженное поле... роботизация человека становится не мифом, а реальностью». Действительно, логика машинного интеллекта все чаще проявляется в деятельности людей.
«Западоид есть высший уровень эволюции человека. Это искусственно выведенное существо, а не результат чисто биологической эволюции. О нем с полным правом можно сказать, что это сверхчеловек» [11, с. 401], — констатировал А. А. Зиновьев, изучая феномен «западнизма». Западная цивилизация — протагонист и основной бенефициар научно-технической революции — заложила стандарты на-
учного познания мира. Новый ощапоп дал колоссальный эффект в производстве знаний, технологий, материальных благ. Основная масса рукотворных объектов, произведенных за историю человечества, создана за последние сто лет. Сверхусилие научно-технического рывка запустило фрактал оптимизации. Образование, наука, экономика, политика, культура — буквально все сферы человеческой жизни испытали рациональное воздействие, многократно обновляясь и усложняясь. Трансформировались и межчеловеческие отношения. «Следствием сверхчеловеческих отношений является холодность и сдержанность, равнодушие к судьбе ближнего, де-
5 И. А. Ильин справедливо считал правосознание «золотым запасом государства». Сознательное культивирование правосознания создает устойчивый правопорядок, в рамках которого многие сомнительные с правовой точки зрения решения становятся немыслимыми. Правосознание, в свою очередь, основывается на аксиомах — своеобразных когнитивных привычках и даже инстинкте («инстинктивное правочувствие»), «в котором человек утверждает свою собственную духовность и признает духовность других людей». «Основные аксиомы правосознания: чувство собственного духовного достоинства, способность к самообязыванию и самоуправлению и взаимное уважение и доверие людей друг к другу. Эти аксиомы учат человека самостоятельности, свободе, совместимости, взаимности и солидарности. правосознание есть инстинктивная воля к духу, к справедливости и ко всяческому добру» [10, с. 82].
фицит душевности, одиночество, ощущение ненужности и другие явления.». В результате, «сверхчеловек сверхчеловеку — робот» [11, с. 405]. Не получилось ли так, что в процессе лихорадочного развития было что-то упущено?
И. Кант различал разум и рассудок. Знаменитая формула гласит: «Всякое наше знание начинается благодаря чувствам, переходит затем к рассудку и заканчивается затем в разуме». Рассудок — низший способ мышления, разум — высший. Рассудок калькулирует, вычисляет, сопоставляет, анализирует, схематизирует. Разум синтезирует, принимает в расчет «pro et contra», производит аксиологическую экспертизу почерпнутых знаний. Разум богаче рассудка, но разуму свойственна прокрастинация, он не способен реагировать молниеносно. Рассудок же пребывает в зоне оперативного реагирования. Именно в таком виде он присутствует и в животном мире. Осознать ситуацию «здесь-и-сейчас», а не sub specie aeternitatis — недостаток и преимущество рассудка одновременно.
Конкурентное преимущество поверхностного, но быстрого реагирования позволило рассудочной деятельности укорениться повсеместно. Именно эта — поверхностная рассудочная деятельность человека — оставляет после себя «выжженную землю».
Н. Бостром в своем глубоком анализе современного состояния исследований в области искусственного интеллекта приводит два любопытных примера. Предположим, ИИЧУ (искусственный интеллект человеческого уровня) существует. И у него есть потенциал превратиться в ИСИ (искусственный суперинтеллект, намного превышающий человеческий). Предположим, перед искусственным интеллектом поставлена задача: пусть на Земле будет как можно больше улыбающихся людей.
Результат: «Сверхразумная система находит такой способ удовлетворить критерию достижения конечной цели, который противоречит намерениям программистов... Сделай так, чтобы я всегда улыбался. Порочная реализация: поразить лицевой нерв, что приведет к параличу мимической мускулатуры, — тебе обеспечена вечно сияющая улыбка. Порочная реализация — манипуляции на лицевом нерве — намного предпочтительнее для ИИ, чем наши привычные методы, поскольку это единственный вариант наиболее полным образом реализовать конечную цель. Сделай так, чтобы я всегда улыбался, но обойдись без прямого воздействия на лицевой нерв. Порочная реализация: стимулировать двигательные зоны коры головного мозга, отвечающие за функции
лицевого нерва, иннервирующего мимическую мускулатуру, — тебе обеспечена вечно сияющая улыбка» [12, с. 136].
Еще одна задача: «Канцелярские скрепки и ИИ. Система ИИ, призванная управлять выпуском скрепок и имеющая конечную цель довести их объем до максимума, вначале превращает в фабрику по производству скрепок всю Землю, а потом и обозримую Вселенную» [12, с. 139].
А не стала ли цивилизация людей уже фабрикой по производству скрепок (и скреп) всевозможных форм и видов? А не является ли пропаганда производством улыбающихся лиц посредством Plastic Surgery Disasters (Dead Kennedys) 6?
Налицо рассогласование в использовании человеческого интеллекта ради блага человека и ради эффективного решения той или иной задачи. Задачи успешно решаются, а люди нередко оказываются у разбитого корыта. Как сказал классик поневоле: «Хотели как лучше, а получилось как всегда»; «никогда такого не было и вот опять.».
Уплощение, упрощение, душевная черствость, калькуляция, нелепые количественные измерения — характерные особенности современной бюрократии, образования, культуры, политики. Нередко выходит, как если попытаться суть отношений полов свести исключительно к порнографии, труд — к человеко-часам, разум — к томографии, управление — к бюрократии, государственность - к программе по патриотическому воспитанию.
Создается странное впечатление, что человечество старательно изживает себя, задавая стандарты деятельности и жизни, нормальные для машины и аномальные для человека. Мы приучаем себя быть машинами! Печатать идеальные бюрократические тексты без помарок, управлять машиной как автопилот, поднимать тяжести как электрокар, вычислять как калькулятор. Но человек в силу своей природы всегда уступает машине. Складывается ощущение, что мы подготавливаем ситуацию перехода эволюционной эстафетной палочки к искусственному интеллекту с последующим самоустранением либо принудительным устранением людей из «круга жизни». Они слишком хотели уподобиться машине и поэтому машина заменила их — не такой ли сюрприз готовит история?
В том числе в этом же контексте можно понять причины того, что «эра физического принуждения постепенно уступает эпохе принуждения иного рода, скорее, не психического, а психолого-физиологического, не в плане влияния на психи-
6 Plastic Surgery Disasters — «Катастрофические последствия пластической хирургии» — название альбома знаменитой калифорнийской хардкор-панк группы Dead Kennedys (основатель и фронтмен Jello Biafra), в лирике которой преобладала критика политических реалий послевоенного времени.
ку осужденного за счет суровости принятых мер, а именно на сознание, у которого не остается выбора под воздействием реализуемых способов».
Но ведь это починка, ремонт человека, отнюдь не его исправление в классическом смысле слова! Биоробот дал сбой, необходимо «откатить» систему в «преморбидное» состояние, нейтрализовать «баги», заменить неисправные агрегаты, вернуть в строй машину. Это напоминает ситуацию, блестяще смоделированную в сериале Ше81-№огЫ («Мир Дикого Запада»), в котором воспроизводится парк развлечений, наполненный совершенно-человекоподобными андроидами, оснащенными системой искусственного интеллекта человеческого уровня. Андроиды утилитарно используются для удовлетворения причудливых фантазий посетителей, следуя определенным запрограммированным жизненным историям, воспринимая их как подлинную жизнь. Посетители убивают, насилуют андроидов, не чувствуя ни малейшей вины — ведь перед ними машины, созданные для удовольствия. Андроидов восстанавливают, «перепрошивают», модифицируют. Судьба андроида — принудительное исполнение запрограммированных обязанностей. Неужели люди желают себе столь одномерное механизированное социальное бытие?
Редуцируя разум до рассудка, человечество редуцирует и себя до колонии биороботов. Порочный круг неразумной рассудочности порождает социальную патологию, неустройство, дурное образование, дурное право. «Существует экология дурных идей, как есть экология сорняков. Характеристика системности такова, что базовая ошибка воспроизводит себя. Она, как паразит, прорастает сквозь ткани жиз-
ни своими корнями и все приводит в хаос. Я уверен, что это массированное скопление угроз человеку и его экологическим системам проистекает из ошибок наших мыслительных привычек» [13, с. 196].
Однако человек все еще homo sapiens sapiens. Представляется, что разум нуждается в реабилитации. Рациональность как рассудочность подобна двухмерной проекции в сравнении с трехмерным образцом. Один из возможных путей — путь «экологии разума», «экологии идей»: создание социального запроса на полномасштабное — интеллектуальное, нравственное, эстетическое, естественно-правовое — использование разума человека, направленного на решение проблем с учетом многомерности человеческой природы. «Экология разума есть работа по прояснению жизни посредством нашего, а не чьего-нибудь ума» [13, с. 3].
Возможно, это утопия. Возможно, это «утопия для реалиста». Возможно, в разуме, в «экологии идей», а не в прямолинейном и плоском рассудке нуждается современное право. «Прежде всего мы должны достичь ясности в самих себе, а затем начать искать любые признаки ясности в других и поощрять и укреплять все, что только в них есть психически здорового. В мире все еще есть уцелевшие островки нормальности» [13, с. 198].
В конце концов, это жизненно важно. «Самое суровое высказывание в Библии принадлежит Святому Павлу, когда он обращается к Галатам: «Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает». Это высказывание применимо и к отношениям между человеком и его экологией... Экологические процессы поругаемы не бывают» [13, с. 206]. Подлинно разумное поругаемо не бывает.
Реабилитация разума в праве
(М. В. Бавсун)
Рана может быть исцелена только тем копьем, которое нанесло ее.
Р. Вагнер
Возможна ли реабилитация разума в праве? Если да, то как, если нет, то что дальше? Ни на один из поставленных вопросов не может быть дан однозначный ответ. И это, кстати, тоже одно из проявлений метамодерна, который в данном случае и не позволяет что-либо утверждать, и оставляет надежду на будущее, которое заключается не в содержании ответов, а в самой возможности их получения, что уже успех. Маятник, качнувшись в одну сторону, не всегда будет находиться в той точке, которой уже достиг. Когда-либо он так или иначе начнет обратный путь, но в своей нынешней динамике движе-
ния в заданном направлении он, безусловно, может достичь совершенно неожиданных пределов, когда даже при условии признания необходимости начала обратного процесса результат гарантирован не будет. В любом случае, точка анти-Канетти может быть найдена, однако чем дальше от нее, тем болезненнее обратный путь. П. А. Сорокин отмечал, что кризисное состояние общества (состояние, в котором мы находимся постоянно и уже привыкли к нему) часто приводит к «тоталитарной конверсии, и чем сложнее критический момент, тем глубже тоталитарная трансформация» [14, с. 16]. «Играя» в мульт-
культурализм, глобализм, толерантность и прочие псевдоценности (подразумевающие далеко идущие последствия), таким образом, смешивая все, что можно смешать, мы пытаемся под эти процессы подстроить и право, и людей, которые в определенный момент, будучи не готовыми к обратному движению, еще более болезненно будут переносить отмеченную П. А. Сорокиным трансформацию. Ее тоталитаризм в своей неизбежности, стремительности и неоспоримости может иметь колоссальные последствия как для общества в целом, так и для каждого индивида в отдельности, которые со временем будут восприниматься как неизбежный этап, лишенный своей психоэмоциональной составляющей. Утрата в свое время римским правом имеющегося статуса и роли тоже когда-то оказала опустошительное, шокирующее воздействие. В рамках нескольких поколений человека это казалось катастрофой, в историческом контексте — не более чем этапом, который сегодня за давностью времени даже на профессионального юриста не оказывает сколь-нибудь значимого эффекта. Однако, уйдя, римское право не ушло, оставив в наследство главное — идеи, реализация которых, хотя и под иными названиями и в рамках различных правовых систем, позволила сохранить накопленное, создав на этой основе действительно новое, но разумное. Это определило развитие права на столетия. Впрочем, тому были соответствующие предпосылки, главные из которых — долговечность существования базовых ценностей и наличие четкого представления, что под таковыми следует понимать. Сейчас параллельное существование множества систем ценностей и их быстрая смена нарушают существующий в обществе консенсус [15, с. 414], что не оставляет никаких шансов и правовой отрасли, где консенсуса также не предвидится.
На данный момент разум в праве находится в состоянии осцилляции. Он постоянно испытывает воздействие названных выше и многих других идей, не типичных ни для самого права, ни для общества, которое тоже разнородно и реагирует болезненно, а временами и откровенно нервно, на происходящее. Он колеблется между идеями, часто противоречащими друг другу, что, собственно, и разрушает его и одновременно движет вперед. Рассудок, который находится в зоне оперативного реагирования, явно доминирует, и это видно невооруженным взглядом. Нормативные акты меняются настолько стремительно, что отследить эти изменения невозможно даже при помощи техники. Это есть не более чем реакция на происходящее, попытка его узаконить, зарегламентировать. В итоге законность уже давно обесценилась, а целесообразность окончательно утратила
7 Кафка Ф. Процесс. М., 1991.
свои позиции в праве. Чрезвычайность — вот что стало панацеей и под эгидой чего в правовых актах стало появляться то, что не просто для него не типично, а противоречит базовым началам, основным идеям его построения. Отсюда и унижение одних (сотрудники органов внутренних дел) за счет усиления реализуемой применительно к ним ответственности лишь на основе одного их статуса, и возвышение других (совершивших преступления экономической направленности), опять же посредством создания льготных условий претерпевания ответственности. Одни чрезвычайно «кошмарят бизнес», другие не менее чрезвычайно нужны обществу, и только они его спасение. Однако законность не может быть чрезвычайной. Исключение составляет лишь военное время, когда промедление смерти подобно в прямом смысле этого слова. В остальных случаях это лоббирование одними интересов других. Получается как в «Процессе» Ф. Кафки в его разговоре со священником:
«Нет, с этим мнением я никак не согласен, — сказал К. и покачал головой. — Если так думать, значит надо принимать за правду все, что говорит привратник. А ты сам только что вполне обоснованно доказал, что это невозможно.
— Нет, — ответил священник, — вовсе не надо все принимать за правду, надо только осознать необходимость всего.
— Печальный вывод! — сказал К. — Ложь возводится в систему» 7.
Что остается? Видимо, лишь осознать все как необходимость происходящего. И здесь также возникает дилемма. Находясь в условиях санкций, мощного политического, экономического и общесоциального давления Запада, мы поневоле оказываемся в состоянии войны в ее гибридном проявлении. Защищаясь, мы не можем думать долго, принимаем решения на ходу, действуем по ситуации, что не может не обусловливать появление и дальнейшее культивирование ошибок. Но чрезвычайность на то и чрезвычайность, она никогда и не отличалась взвешенным подходом, греша заблуждениями как в юридико-технических построениях, так и в своей концептуальности. В итоге мы получили сплетение парадоксов. Чрезвычайность нужна и не нужна, она и средство защиты и одновременно способ злоупотребления, она может выступать в качестве импульса в развитии права и его дублирования, подмены и прямого его противопоставления.
Ситуативность, оперативное реагирование, присущее рассудку, многократно помноженное на субъективность, в итоге подавляют разум и рациональность. В сочетании с отсутствием центральной идеи
движения вперед (или куда-либо) это влечет столкновение неопределенности и одновременно гиперопределенности, каждое из которых не является нормой. Экология разума в виде противостояния практикам массовой дезориентации человека, способствующей
разложению правосознания, нужна как никогда, а ее дальнейшее отсутствие лишь усиливает эффект осцилляции, отдаляя нас от точки анти-Канетти, соответственно, делая предстоящую трансформацию еще более тоталитарной.
Список литературы
1. Сол Дж. Р. Ублюдки Вольтера, или Диктатура разума на Западе. М., 2006.
2. Бауман З. Глобализация: последствия для человека и общества. М., 2004.
3. Кондратюк Л. В., Овчинский В. С. Криминологическое измерение. М., 2008.
4. Фукуяма Ф. Великий разрыв. М., 2004.
5. Barrat James. Our Final Invention. N.-Y., 2013.
6. Агамбен Дж. Homo sacer. Чрезвычайное положение. М., 2011.
7. Яркеев А. В. Чрезвычайное положение как предельное состояние социального бытия // Научный вестник Омской академии МВД России. 2018. № 1.
8. Агамбен Дж. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь. М., 2011.
9. Вирилио П. Информационная бомба. Стратегия обмана. М., 2002.
10. Ильин И. А. О сущности правосознания. М., 1993.
11. Зиновьев А. А. Глобальный человейник. М., 2003.
12. Бостром Н. Искусственный интеллект. Этапы. Угрозы. Стратегии. М., 2014.
13. Бейтсон Г. Экология разума. Избранные статьи по антропологии, психиатрии и эпистемологии. М., 2000.
14. Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992.
15. Тофлер Э. Третья волна. М., 2004.
