CC BY
152
УДК 130.3(470.1/.2)+124.42+159.923.2-055.2(045)
ПОПКОВ Юрий Владимирович, доктор философских наук, профессор, заместитель директора Института философии и права Сибирского отделения Российской академии наук (г. Новосибирск). Автор и соавтор 276 научных публикаций, в т.ч.
17 монографий
ТЮГАШЕВ Евгений Александрович, кандидат философских наук, доцент Новосибирского государственного университета. Автор и соавтор 255 научных публикаций, в т.ч. 13 монографий
МЕТАФИЗИКА СЕВЕРА И ЗООМОРФНЫЕ АРХЕТИПЫ РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ
Статья продолжает цикл исследований в области метафизики Севера. Авторы развивают мифогенную концепцию философского знания, обращаются к реконструкции зооморфного мифопоэтического кода, определившего особенности этнофилософии коренных народов Севера.
Метафизика Севера, зооморфные архетипы, этнофилософия, идентичность России, архетип «медведицы»
Философская мысль исторически возникала на мифологическом субстрате, что дало основание Платону для выдвижения мифогенной концепции происхождения философии. Не обсуждая известных достоинств и недостатков этой концепции1, ограничимся констатацией историко-философского факта преемственности философии по отношению к мифологиям древнего мира. Данная преемственность, очевидно, определяла первоначальное содержание и форму философской мысли.
Рассматривая проблему мифологической детерминации ранней философии, исследователи обычно обращаются не к архаическим мифам, а к мифологии на поздней стадии ее развития, в значительной степени антропологизиро-ванной и рационализированной. Разумеется, систематизированные мифологии сохраняют следы более архаичных представлений, но последние - в силу своей остаточности - оказываются на периферии историко-философского анализа. Но мифология в своей полноте не
сводится только к высшим, развитым формам, а представляет собой многоуровневую, сложно структурированную форму общественного сознания. Соответственно, мифологическая детерминация философского мышления также имеет многоуровневый, полилинейный характер.
Прослеживание всего множества генетических связей между философией и ее мифологическим субстратом (во всей его полноте) имеет большое значение для характеристики и объяснения конкретного социокультурного формата философской мысли. Безусловное этническое своеобразие мифов оказывает существенное влияние на уникальность и неповторимость национальных традиций философствования. Следовательно, адекватное понимание каждой из таких традиций обусловлено фиксацией их мифологической идентичности в этнокультурном контексте.
Философия Севера в своем становлении также ассимилирует локальный мифологический
© Попков Ю.В., Тюгашев Е.А., 2010
субстрат2. Уже самоидентификация в качестве философии Севера использует восходящую к архаическим мифологиям ориентационную систему, в которой архетип Севера фиксирует специфические ценностные ориентация: например, негативные - в североевразийских мифологиях, позитивные - в южноевразийских мифологиях3.
Философия Севера укоренена в мифологемах мрака и смерти, хаоса, стихии, беспредельного, что сближает философию Севера с ионийской философией. Дорийская философия (в т.ч. италийская философия) инкорпорирует солярную мифологию, мифологемы предела, формы, космоса, порядка, покоя и пр.4 Таким образом, противоположность ионийской и италийской философии дифференцирует пути становления философии от мифа к логосу в обусловленности различиями в базисных мифологемах. Соответственно, системно-генетическая реконструкция становления метафизики Севера предполагает дифференциацию ее мифологического основания.
Введенное Н.М. Теребихиным представление о лукоморском мифе актуализирует змее-борческий миф. Напомним, что Пифагор и Платон считались воплощениями змееборца Аполлона, а символом тяготевшего к ионийской философии Гиппократа была змея. Ранее нами был сделан вывод, что превалирование лукоморского комплекса может означать победу в северной традиции Змея в разных его ипостасях5. Поэтому в философии Севера должен получить развитие комплекс представлений, эквивалентных ионийской, «змеевской» традиции.
Мистическая случайность, по-видимому, определила факт, что выдающийся русский философ В.С. Соловьев является носителем философии не просто «птичьей» (а птица - священное животное Севера - часто ассоциировалась со змеей) фамилии, а фамилии, связанной с именем Соловья-разбойника, шипевшего по-змеиному. Г Д. Гачев как-то заметил, что имена выдающихся философов часто релевантны фундаментальным ценностям нации (например, Бэкон - бекон)6. Не исключено, что и в
случае В.С. Соловьева мы имеем дело с таким символическим совпадением.
На наш взгляд, выдающегося русского философа вполне можно назвать «соловьем русской философии». Интерпретация его личности и философии в контексте образа соловья может быть предложена в различных ракурсах.
Во-первых, это мелос его творчества7. В произведениях Соловьева обнаруживаются соловьиные колена. В пении соловья выделяют до 40 колен. Для их идентификации в текстах В.С. Соловьева воспользуемся классификацией колен, приведенных И.С. Тургеневым8.
Колено лешева дудка - протяжно: «чо-чо-чо-чо-чо», а затем коротко: «ту!» - можно заметить в его стихотворении «Отказаться от вина». Колено клыканье — «клы-клы-клы» - можно обнаружить в стихотворении «Видение». Текст «Смысла любви» начинается с пленьканья («плень-плень-плень...»): «Обыкновенно смысл половой любви полагается в размножении рода, которому она служит средством. Я считаю этот взгляд неверным - не на основании только каких-нибудь идеальных соображений, а прежде всего на основании естественноисторических фактов. Что размножение живых существ может обходиться без половой любви, это ясно уже из того, что оно обходится без самого разделения на полы»9. Клыканье: «Не довольно ли этого мгновенного откровения? Разве мало хоть раз в жизни действительно почувствовать свое безусловное значение?»10.
Соловьиным мелосом в своем творчестве
В.С. Соловьев, по-видимому, был во многом обязан А. Фету. Анализируя образ-символ птицы в русской лирике, А.В. Азбукина отмечает: «В поэзии Фета в качестве символа чаще всего выступает соловей. Поэт на протяжении жизни обращался к этому образу и создал целую серию соловьиных ноктюрнов»11. Она также отмечает, что в романтической традиции соловей символизирует идеальное, возвышенное и характеризует связь мгновенья и вечности, души человека и космоса12. Очевидно, что указанная символика образа соловья была близка В.С. Соловьеву.
Вместе с тем, образ соловья рассматривался и как романтический штамп, как воплощение
бездумности и легкомыслия (Игорь Северянин. «Соловей», 1918).
Любопытно, что именно в этом смысловом оттенке символа-образа соловья можно оценить впечатление П.А. Сапронова от философии В.С. Соловьева: «Соловьев признан и влиятелен, и в то же время его сочинения эфемерны, они неумолимо разуплотняются и рассыпаются под пристальным взглядом последовательно сосредоточенного на них читателя. Обаяние и значительность фигуры Соловьева при этом не исчезают. Его присутствие сохраняется. Но это чистое присутствие по ту сторону высказываний в тексте»13. По заключению П.А. Сапронова, Соловьев в своей человеческой подлинности и значительности, в своей масштабности и талантливости остался необъективированным. «Странным образом, - отмечает Сапронов, -его тексты свидетельствуют: их автор говорит не о том, не то и не так...»14.
Общее впечатление П.А. Сапронова о том, что в творчестве В.С. Соловьева что-то не так, корреспондирует мятущемуся характеру великого русского философа, не раз менявшего свои пристрастия. Любопытно, что в истоках европейской литературной традиции образ соловья ассоциируется с темным, хаотическим началом человеческой души, неистовыми проявлениями страстей15. Превращение героев античной мифологии в соловья освобождает их от власти страстей, но обрекает на скорбь. Полное печали пение соловья создает впечатление загадочности и таинственности, скрытой умудренности.
Таким образом, символ соловья выражает дионисийское, стихийное начало в мире в аспекте его снятия, преодоления. Соответственно, можно сделать вывод, что в творчестве В.С. Соловьева, при всей его приверженности Платону, превалировало стихийно-хаотическое, а не светлое, гармоническое начало. Всеединство только чаялось.
Учитывая значение символа-образа соловья для творчества В.С. Соловьева, а также роль последнего в русской философии, этот образ следует признать для нее архетипическим. В этом отношении архетип соловья эквивалентен другим зооморфным архетипам мудрости - сове,
змее, черепахе, ворону и иным животным, входящим в парк les betes philosophes.
Отдельные философские школы моделировали свою деятельность в соответствии с конкретным зооморфным архетипом. Так, отметим привычку Сократа клясться собакой. В этой привычке, возможно, проявлялась не только ритуальная традиция. Доказывая Глав-кону, что будущий страж должен по своей природе еще и стремиться к мудрости, Сократ обращает внимание на следующее удивление: увидев незнакомого, собака злится, хотя тот ее ничем еще не обидел, а увидав знакомого, ласкается, хотя он никогда не сделал ей ничего хорошего. «Но это свойство ее природы представляется замечательным и даже подлинно философским»16, - продолжал Сократ. О дружественности или враждебности человека собака заключает по тому, знает она его или нет. В этом проявляется и стремление познавать, и стремление к мудрости.
Порой поэты того времени сравнивали философов с собаками-пустолайками17. В то же время киники пропагандировали собачью мудрость. Название школы кинизма происходит от греч. kyon - собака. Гимнасий, в котором Антисфен вел свои беседы с учениками, носил имя Киносарг - «Зоркий пес». Сам Антисфен называл себя Истинным Псом и считал, что жить следует «подобно собаке». Образец такого поведения демонстрировал Диоген-собака, на могиле которого был установлен памятник из паросского мрамора, на вершине которого была изображена собака.
Архетип собаки и в последующем оставался значимым для европейской философии. Достаточно указать на доминиканцев - «псов божьих» и философов этого ордена: Альберта Великого, Фому Аквинского, М. Экхарта, Т. Кампанеллу, Дж. Бруно.
Архетип собаки (= волка) чрезвычайно значим для европейской культурной традиции. Солнечная пифагорейско-платоническая традиция в своей зооморфной ипостаси также укоренена в архетипе волка, ибо Аполлон - это волк18. Таким образом, выбор в культуре архетипа мудрости не случаен, а определяется тотемным животным.
Соловей практически не фигурирует в качестве зооморфного архетипа России. Таковым, бесспорно, является медведь (греч. - аrctos). «В европейском обыденном сознании, - пишет Н.М. Теребихин, - до сих пор сохраняется стереотипное мифологизированное восприятие России как дремучего лесного царства, занесенного снегом, а сам русский народ представляется в образе медведя - хозяина лесной чащи, который спит в своей ледяной берлоге и лишь изредка лениво поднимается из нее, чтобы изгнать из России очередного иноземного супостата»19. Многочисленными исследованиями констатируется, что образ «русского медведя» обычно имеет негативные коннотации, но, тем не менее, является практически единственным зооморфным архетипом, используемым для идентификации и самоидентификации России20.
В связи с обсуждением «медвежьей» перспективы в русской философии представляется необходимым высказать ряд соображений.
Во-первых, в русском национальном самосознании Россия - это «Русь-матушка»21. Женская идентичность России позволяет предположить, что в зооморфном плане ее следует более точно позиционировать не как «медведя», а как «медведицу» с союзными народами-«медвежатами».
Архетип медведицы восходит к индоевропейскому образу великой богини-матери, дарительницы жизни, часто изображавшейся в виде медведицы22. Позднее символ медведя был, по-видимому, перехвачен мужскими воинскими союзами и маскулинизировался. Не поэтому ли ритуалы медвежьего праздника у коренных народов Севера ограничивали поведение женщин?
Во-вторых, в русской народной культуре архетипы медведя и соловья (через Соловья-разбойника) связаны как зооморфные ипостаси Велеса (Волоса). В роли Велеса - противника громовержца Перуна фигура медведя взаимозаменяема с фигурой дракона. Таким образом, медведь может выступать персонажем змее-борческого мифа23.
Мифологическое тождество соловья и медведя позволяет рассматривать эти персонажи
как архетипы двух философских традиций, единых в своем истоке, оппонирующих «солнечной» традиции, но со временем расходящихся.
В-третьих, «медвежья» перспектива в истории философии может быть персонифицирована Гераклитом. Известна его связь с храмом Артемиды Эфесской, чьей зооморфной ипостасью, наряду с ланью, была медведица. Следует также учесть принадлежность Гераклита к роду Кодридов, происходившего из Аркадии. Жители Аркадии считали себя потомками внука медведицы. Аркадская Артемида и сама сохраняла черты медведицы. Жрицы Артемиды во время праздника облачались в медвежьи шкуры; Артемиде приносили в жертву медведя, а при ее храме находился прирученный медведь24.
Артемида была сестрой Аполлона. Поскольку последний идентифицировался с пифагорейско-платоновской философской традицией, то следует допустить возможность философской идентификации Артемиды. Женская идентичность гипотетической «медвежьей» философской традиции соотносима с женской идентичностью России и с «вечнобабьим» в русской душе.
На основе изложенных соображений попытаемся конкретизировать «медвежью» перспективу в истории философии25.
Прежде всего, напомним, что требование самопознания является одним из первых и главным лозунгом философов. Неслучайно в Новое время эмблемой философии стал медведь, сосущий собственную лапу. Такое изображение имелось на титульном листе книги Я. Бруккера «Критическая история философии», изданной в 40-х годах XVIII века. Под изображением был помещен афоризм: «Ipse alimenta sibi» (сам себе пропитание)26.
Впрочем, самопознание философа - довольно редкая процедура в истории философской мысли. В ряду нечастых «исповедей» особняком стоит посмертно опубликованная работа Н.А. Бердяева «Самопознание» (1949). Название работы привлекает внимание и в связи в возможной этимологией фамилии ее автора. Она содержит лексему «бер», которая в индо-
европейских языках использовалась для обозначения медведя (ср.: берсеркер, берлога). Сочетание данных обстоятельств позволяет рассмотреть Н.А. Бердяева в контексте «медвежьей» перспективы в отечественной философии.
Знакомясь с работой Н.А. Бердяева «Самопознание», невольно обращаешь внимание на характер автора, напоминающий в ряде черт характер медведя. Так, медведям присущи переходы от совершенно спокойного состояния к внезапной вспышке гнева. Любопытно, что берсеркеры во время мира больше всего времени проводили во сне. Эта ритуальная сонливость после пробуждения сменялась беспредельным священным гневом. В связи с указанными фактами представляет интерес следующее признание Н.А. Бердяева: «Тут уместно сказать о некоторых наследственных свойствах характера нашей семьи. Я принадлежу к расе людей чрезвычайно вспыльчивых, склонных к вспышкам гнева. Отец мой был очень добрый человек; но необыкновенно вспыльчивый, и на этой почве у него было много столкновений и ссор в жизни. Брат мой был человек исключительной доброты, но одержимый настоящими припадками бешенства. Я получил по наследству вспыльчивый, гневливый темперамент. Это русское барское свойство. Мальчиком мне приходилось бить стулом по голове. ... Мне приходилось испытывать настоящий экстаз гнева»27.
Обратим внимание на то, что медведь добычу бьет и добивает ударами сверху. Жертвам Н.А. Бердяева, обладавшего атлетическим телосложением, можно только посочувствовать.
Отмечая свою вспыльчивость, Н.А. Бердяев уточняет, что вспышки гнева сменяли периоды меланхолии: «Может быть более бросались во мне в глаза черты сангвинического темперамента - мне легко бросалась кровь в голову, у меня была необыкновенно быстрая реакция на все, я был подвержен припадкам вспыльчивости. Но меланхолические черты темперамента были глубже. Я тосковал и был пессимистически настроен и тогда, когда внешне казался веселым, улыбался, проявлял большую живость. В моей натуре есть пессимистический
элемент»28.
Н.А. Бердяев указывает на свою «необыкновенно быструю реакцию на все». Примечательно, что, казалось бы, неуклюжие медведи в действительности необыкновенно быстры, ловки и проворны. Медведи также известны упрямой настойчивостью в осуществлении своих планов. Эта особенность его характера при неудачах часто порождает вспыльчивость и раздражительность. Упрямство отмечает у себя и Н.А. Бердяев: «Легче всего было на меня, человека упрямого, подействовать, вызвав во мне чувство жалости»29.
Стереотипное представление о медведе (в т.ч. о «русском медведе») фиксирует его непредсказуемость, иррациональность его поведения. Действительно, согласно наблюдениям зоопсихологов, поведение медведя - в отличие от поведения лося или кабана - чрезвычайно пластично, разнообразно и часто непредсказуемо. Пожалуй, столь же непредсказуемым и разнообразным в своем творчестве был Н.А. Бердяев. За собой же он отмечал «склонность мыслить антиномически, парадоксально и иррационально»30.
В контексте медвежьей перспективы представляет интерес и такое его замечание: «Высшие подъемы моей жизни связаны с сухим огнем. Стихия огня мне наиболее близка»31. Сти -хия огня была близка и Гераклиту, о чьей связи с Артемидой-медведицей уже говорилось.
Итак, можно полагать, что творчество Н.А. Бердяева с высокой степенью вероятности может оцениваться как персонификация архетипа медведя в отечественной философии. Следует также учитывать, что он является наиболее известным на Западе русским философом. Большую популярность его произведения приобрели и в современной России. Думается, в восприятии творчества Н.А. Бердяева, наряду с интеллектуальной составляющей, большое (и, пожалуй, большее) значение имеет эмоциональная компонента. Пафос его работ, по-видимому, наиболее адекватен как глубинным архетипам русской души, так и распространенным на Западе стереотипам восприятия России и ее интеллектуальной культуры.
В.С. Соловьев и Н.А. Бердяев оказались наиболее крупными философами в России. Их ин-
теллектуальный успех является и успехом тех зооморфных архетипов философствования, которые они репрезентируют. Сходимость этих архетипов к Велесу - поверженному противнику Перуна наводит на мысль, что повержен он неокончательно. Сегодня медведь в России больше чем медведь. В Китае невероятно популярен дракон. А в Индии символ мудрости - змея. Таким образом, исход змееборства поливариантен. Если в западной культуре Пифон повержен окончательно, то, скажем, в русской культуре смерть Соловья-разбойника (а тем более - множества медведей), не является фольклорно засвидетельствованным фактом.
Зооморфная интерпретация философских учений В.С. Соловьева и Н.А. Бердяева оставляет открытым вопрос о «солнечной» фило-
софской традиции в российской философии. Если ориентироваться на мелос философского творчества, то громоподобным и разящим, безусловно, был М.В. Ломоносов. Вопрос о его зооморфной идентичности нуждается в изучении.
В заключение отметим, что репрезентирующие различные восходящие к Велесу зооморф -ные архетипы В.С. Соловьев и Н.А. Бердяев, тем не менее, по комплексу сходных мировоззренческих ориентаций, могут рассматриваться как представители философии Севера. Соловей, конечно, не птица Севера. Но Россия в целом - северная страна. Топоним Соловки32 является наглядным примером нечуждости «соловьиного» мышления даже Крайнему Северу.
Примечания
1 См., например: Серебряков Ф.Ф. Истоки и основания философии. Казань, 1998.
2 Теребихин Н.М. Лукоморский миф и Бьярмийская сага // Теребихин Н.М. Метафизика Севера. Aрхан-гельск, 2004; Попков Ю.В., Тюгашев E.A. Философия Севера. Салехард; Новосибирск, 2006; Теребихин Н.М. Религиозно-этническое пространство Севера как собор народов, религий и культур // Вестн. Помор. ун-та. Сер.: Гуманит. и соц. науки. 2008. № 3. С. 72-77.
3 См.: Подосинов A.B. Ex oriente lux! Ориентация по странам света в архаических культурах Евразии. М., 1999.
4 Тюгашев E.A. С.Н. Трубецкой о национально-религиозных элементах древне-греческой философии // Наука. Философия. Общество. Материалы V Российского философского конгресса. Т. II. Новосибирск, 2009.
С. 530.
5 Попков ЮЗ., Тюгашев E.A. Метафизика Севера: Лукоморский миф versus Бьярмийская сага // Поморские чтения по семиотике культуры. Вып. 4: Геокультурное пространство Европейского Севера; генезис, структура, семантика. Aрхангельск, 2009.
6 Гачев Г.Д. Образы Индии (Опыт экзистенциальной культурологии). М., 1993. С. 148.
7 Постановку проблемы звучащей философии см.: Уваров М.С. Мелос и логос философии // Вестн. Санкт-Петербург. гос. ун-та. 2003. Сер. 6. Вып. 2(14).
8 Тургенев И.С. О соловьях // Aксаков С.Т. Рассказы и воспоминания охотника о разных охотах. М., 1855.
С. 181-191. Aнализ текстов В.С. Соловьева провела В.П. Бурлуцкая.
9 Соловьев B£. Смысл любви. М., 1991. С. 125.
10 Там же. С. 169.
11 A-збукина A.B. К вопросу об идентификации образа-символа птицы в лирическом произведении (на примере поэзии A. Фета и Ф. Тютчева) // Русская и сопоставительная филология'2005. Казань, 2005. С. 181.
12 A-збукина A.B. Символика образа соловья в поэзии 2-й половины XIX века («Некрасовская школа» и романтическое направление) // Русская и сопоставительная филология: Системно-функциональный аспект. Казань, 2003. С. 203.
13 Сапронов ПЛ. Русская философия. Опыт типологической характеристики. СПб., 2000. С. 392-393.
14 Там же. С. 393-394.
15 Ушакова О.М. Мифологема соловья в античной литературе // Язык и литература. Тюмень. Вып. № 13. URL: http://frgf.utmn.ru/last/No13/text14.htm.
16 Платон. Государство // Платон. Соч.: в 4 т. Т. 3. Ч. 1. СПб., 2007. С. 167.
17 Платон. Законы // Там же. С. 511.
18 Наумова Е.С. Некоторые замечания к образу Аполлона Ликийского // Материалы седьмых чтений памяти И.М. Тронского «Индоевропейское языкознание и классическая филология-VII». СПб., 2003; Горожа-нова А.Н. Аполлон Ликийский (по данным «Илиады» Гомера) // Мнемон: Исследования и публикации по истории античного мира. Вып. 3. СПб., 2004.
19 Теребихин Н.М. Русский топохрон // Его же. Метафизика Севера. Архангельск, 2004. С. 59.
20 См., например: Леонтьев А.И., Леонтьева М.В. Истоки медвежьей Руси. М., 2007.
21 Рябов О.В. «Матушка-Русь»: Опыт гендерного анализа национальной идентичности России в отечественной и западной историософии. М., 2001.
22 Гимбутас М. Цивилизация Великой Богини: мир Древней Европы. М., 2006. С. 269.
23 Грачева Н.В. Змееборческий миф как общий архетип этнокультурного котла Восточного Средиземномо -рья. URL: http://www.humanities.edu.ru/db/msg/45717.
24 Иванов В.В., Топоров В.Н. Медведь // Мифы народов мира. М., 1997. Т. 2. C. 128.
25 Эта перспектива фактически выделялась в связи с анализом известной детской сказки. См.: Хофф Б. Дао Вини-Пуха. СПб., 2004; Винни Пух и философия обыденного языка. Алан Милн. Winnie Пух. Дом в Медвежьем Углу / пер. с англ. Т.А. Михайловой и В.П. Руднева; аналитич. ст. и коммент. В.П. Руднева. М., 2000.
26 Алексеев П.В., Панин А.В. Философия: учебник. М., 1999. С. 29.
27 Бердяев Н.А. Самопознание. URL: http://www.koob.ru/berdyaev_n/samopoz-nanie.
28 Там же.
29 Там же.
30 Там же.
31 Там же.
32 Юдин К. Соловки (мифы и топонимика) // Соловецкое море. 2002. № 1.
Popkov Yury, Tyugashev Evgeny
METAPHYSICS OF THE NORTH AND ZOOMORPHIC ARCHETYPES
OF RUSSIAN PHYLOSOPHY
The article continues the research cycle in the sphere of the North metaphysics. The authors develop a mythogenic conception of the philosophical knowledge; turn to recon-structing the zoomorphic mythopoetic code as a distinctive feature of the ethnophiloso-phy of the indigenous northern people.
Контактная информация: Попков Юрий Владимирович e-mail: yuri@philosophy.nsc.ru Тюгашев Евгений Александрович e-mail: tugashev@academ.org
Рецензент - ТеребихинН.М., доктор философских наук, профессор кафедры культурологии и религиоведения Поморского государственного университета имени М.В. Ломоносова
