CC BY
186
УДК 82.09
МЕТАФИЗИКА ЛЮБВИ И «МЫСЛЬ СЕРДЕЧНАЯ» КАК КОНСТАНТЫ В ИЗОБРАЖЕНИИ «МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕКА»: ГОГОЛЬ, ДОСТОЕВСКИЙ, ЧЕХОВ
© 2009 Плохарская М.А.
Дагестанский государственный педагогический университет
Испытание любовью - ориентир на самопознание через «мысль сердца» - ставит «маленького человека» Гоголя и Достоевского на пьедестал трагической личности в русской классике и высвечивает омертвение души чеховского Червякова.
The love test is a landmark on self-knowledge through the "heart thought". It stands Gogol’s and Dostoevsky’s "ordinary human" on the pedestal of the tragic personality in Russian classic literature and brings to light of the soul death of Chekhov’s Chervyakov.
Ключевые слова: Гоголь, Достоевский, Чехов, маленький человек, русская классика.
Keywords: Gogol, Dostoevsky, Chekhov, ordinary human, Russian classic literature.
Три портрета в русской классической прозе обращают внимание аналогией характеристик как «существа вне гражданства», вытолкнутые жизнью на самую грань человеческого общества: Акакий Акакиевич Башмачкин в повести
Н. В. Гоголя «Шинель», Макар Алексеевич Девушкин в романе Ф. М. Достоевского «Бедные люди» и Иван Дмитрич Червяков в рассказе А. П. Чехова «Смерть чиновника».
Разные по жанровой структуре, написанные с промежутками во времени, названные произведения, каждое из которых являет собой шедевр писательского мастерства, они воспринимаются как продолжение из вытекающего ранее, протянутое через весь XIX век свидетельство об истории жизни и судьбы «маленького человека», титулярного советника, пополненное и исследованное до трагического исхода, до смерти, то есть до омертвения души -процесса органичного и закономерного в условиях «нефантастической
фантастики» российской
действительности и не утратившего своей живучести в нашей
современности, вечного смысла в отношениях человека со средой.
Все три персонажа - ровесники (под или за пятьдесят), но не отмеченные в уже зрелом возрасте ни наградами, ни материальным благосостоянием, ни общественным положением по достоинству. Лишь Червяков -экзекутор, хозяйственный исполнитель при канцелярии, может себе позволить, хотя и престижа ради, выход в театр, но, не пойди он в тот роковой вечер смотреть «Корневильские колокола», с ним не случилось бы удара.
Повествование в трех произведениях ведется по-разному, но позволяет соединение их по общему гуманистическому пафосу,
концептуальной значимости замысла, философской глубине темы в национальном и мировом культурном контексте и в выявлении художественной системы, авторской индивидуальности видения и структуры. В «Шинели» повествователь - очевидец, свидетель, сочувствующий герою, выводя его как одного из представителей цикла «Петербургские повести»; в
«Бедных людях роль повествователя отдана самому герою, излагающему в исповедальных письмах к любимому существу - Вареньке - свои непростые житейские и философские сентенции. Гоголь и Достоевский избирают, начав с настоящего времени, совмещение его с прошлым героев путем ретроспективных отступлений, ассоциативных ситуаций, обеспечивая ему возвращение и оставляя открытыми финалы. Чехов передает драматизм лишь одного эпизода в манере объективного рассказчика, концентрируя в малом проявлении героя, почти анекдоте, всю прожитую жизнь персонажа. В его рассказе нет прошлого героя, собственно, нет и настоящего, да и героя тоже как такового. Все сосредоточилось на мысли, опрокинувшей представления Червякова о незыблемости сословной иерархии и не понявшего, как может «значительное лицо», должностная личность простить обыкновенного экзекутора, случайно чихнувшего в театре и попавшего на лысину впереди сидящего, который, впрочем, даже не оглянулся, а спокойно обтер затылок платком. Анекдотичная ситуация оборачивается страшной драмой: в этом человеке экзекутор с ужасом, с «животным страхом» узнает высокого начальника своего ведомства. Своими визитами с извинениями он доводит этого статского генерала, как оказалось, доброго человека, до исступления, и тот на шестом визите выгоняет его вон.
Так ведет себя Червяков, («в животе ... что-то оборвалось»), «маленький
человек» конца XIX века; сознание его -готовая упаковка, над которой поработал весь XIX век, возводя подчинение в закон, незыблемый в исполнении. Настолько состоялся чиновник, что и умер чиновник, а не человек. И не из-за бедности, не из-за унижения, порождающего ненависть, а из-за тупого поклонения бюрократическому режиму, уставу полномочий, их распределению по рангу, а не по достоинствам и человеческим способностям. Итогу, зафиксированному Чеховым, в котором заключена мысль о биологическом
перерождении человека, о том, что страх и трепет перед вышестоящими становится его природным состоянием от рождения, предшествовали открытия, сделанные Г оголем и Достоевским.
«Все мы вышли из «Шинели» Гоголя» - фраза, приписываемая то ли Достоевскому, то ли Тургеневу, но, чтобы «выйти», надо «войти», Достоевский «вошел» и вышел не с пустыми руками, то есть пошел дальше. Справедливо заключает И. Золотусский, приводя общеизвестное о Достоевском, авторе «Бедных людей: «Новый Гоголь явился!» убеждением: «... Новый
Гоголь» «вовсе не хотел быть тенью старого» Гоголя [5. С. 61]. Современный критик в своей статье «Струна в тумане» ссылается на письмо Достоевского к брату Михаилу: «Во мне находят новую оригинальную струю (Белинский и прочие), состоящую в том, что я действую Анализом, а не Синтезом, то есть иду в глубину и, разбирая по атомам, отыскиваю целое, Гоголь ж берет прямо целое и оттого не так глубок, как я» [5. С. 61]. И акцент писателя Достоевского не на бедность, а на человека: бедные, но - люди - прежде всего. С «Бедных людей» выявляется основная ведущая идея творчества Достоевского - вера в любовь и бесконечную силу живой человеческой души, которая способна возвыситься над всяким внешним насилием и над любым человеческим падением. К идее Бога и Богочеловека Достоевский пришел на основании глубочайшего убеждения в том, что «человек есть тайна», и, невзирая на пороки и заблуждения, человеческая душа несет в себе отблеск божественной силы любви и всепрощения, которые являются незыблемым фундаментом царства Красоты, ее светочем и благословлением для измученной души. Именно эта концепция не без проникновения в Гоголя привела Достоевского к тому, что, как он сам признал, «завел процесс со всею нашей литературой, журналами и критиками» [6. С. 127]. Это явилось «выходом» из «Шинели», по убеждению
В. А. Недзвецкого, результативным
творческим пересмотром идей русской натуральной школы и заодно французской «социальной
беллетристики», разрушившим
устоявшуюся тенденцию в изображении «маленького человека», развернув ее вовнутрь, обнажив сердечное чувство [6. С. 127].
Казалось бы, совершенно стертый гоголевский герой - Башмачкин - и жил незаметно, и умер - тоже никто не заметил. Гениальный Гоголь заменяет трагический аккорд анекдотическим рассказом: «И Петербург остался без Акакия Акакиевича, как будто в нем его и никогда не было. Исчезло и скрылось существо, никем не защищенное, никому не дорогое, ни для кого не интересное даже не обратившее на себя внимания и естествоиспытателя, не пропускающего посадить на булавку обыкновенную муху и рассмотреть ее в микроскоп; существо, переносившее покорно канцелярские насмешки и без всякого чрезвычайного дела сошедшее в могилу, но для которого все же таки, хотя перед самым концом жизни, мелькнул светлый гость в виде шинели, ожививший на миг бедную жизнь, и на которое так же потом нестерпимо обрушилось несчастье, как обрушивалось на царей и повелителей мира» [2. С. 147]. В одной цитате писатель собрал все рассказанное о своем герое в повести: биографию, состояние его духа, отношение окружающих, главное событие его жизни - шинель, Петербург, несчастья, присоединив его уход ко всем жившим на земле как неизбежный к одному исходу, без различия рангов и заслуг. Гоголь как бы сам написал некролог своему герою, соединив начало пути и его конец.
В начале повести Гоголь сообщает о горемычном Акакии Акакиевиче: «В департаменте не оказывалось к нему никакого уважения. Сторожа не только не вставали с мест, когда он проходил, но даже не глядели на него, как будто бы через приемную пролетела простая муха» [2. С. 123]. «Простая муха» в финале заменяется «обыкновенной мухой», и можно заметить тончайшую и
почти неуловимую разницу между оценкой сторожей и повествователем, причисляющим своего героя ко всем смертным.
Эта простая, а затем обыкновенная (как все) муха - деталь замещения человека, возобновит свое присутствие в прозе Достоевского: когда матери
умершего чиновника приносят на опознание муху, она узнает в ней черты своего сына.
Что подчеркивается у Гоголя и Достоевского в этом метафорическом уподоблении? Здесь и объем сословного смысла положения бедного титулярного советника, и чуждость отношения к нему не только как к незаметному, но мешающему не столь своим видом, но и правом на существование. Но Гоголь «разрушает» этот укоренившийся, традиционный вариант. В его отношении
- скорбь по человеку и человечеству, живущему по жестоким законам бытия, в котором, как муха, бьется и мечется человек. Снижает он этим своего героя, или, пародируя, пытается указать на необходимость увидеть правду, найти силы выпрямиться, обрести свое лицо, подняться над рабской природой, переданной предками?
В. Г. Белинский - великий русский критик, никогда не подчеркивающий свое искусство таланта, первым увидел в Гоголе «поэта жизни действительной». Подчеркивая объективность
изобразительной манеры Гоголя, определяя его гениальность в отрицании неразумных сторон как русской, так и всей человеческой бытийности в целом, критик подчеркивает, что Гоголь «не льстит жизни, но и не клевещет на нее; он рад выставить наружу, что есть в ней прекрасного, человеческого. И в то же время не скрывает нимало ее безобразия. В том и в другом случае он верен жизни. Она у него настоящий портрет, в котором все схвачено с удивительным сходством.» [1. С. 304].
Одно удивительное свойство замечено Белинским, составляющее особенность Гоголя - писателя, очень важное для понимания всей природы его творения: «. все его повести: сначала
смешно, потом грустно! Сколько тут поэзии, сколько философии, сколько истины!» [1. С. 302].
«Сначала смешно, потом грустно» -этого в Гоголе не все увидели. В этом и заключается не только эстетическая, художественная красота, но
гуманистическая, мировоззренческая, на уровне материала изображаемого -ценность.
А. В. Дружинин, продолжая Белинского, настаивает на том, что Гоголь не «поэт отрицания, он не ставит задачу кого-то «покарать», внушить прямую идею о неприглядности социально-политических устоев,
порождающих нравственных уродов. Его цель - действительность, реальность действительности, убедительное
изображение аномалий человеческого духа, человеческих страстей, когда они «кременеют» в человеке, получают беспредельную власть над ним, искажая в нем «образ Божий» и умертвляя все живое.
Гоголь, подчеркивает Дружинин, раскрывая мысль Белинского «смешно и грустно», потрясал неиспорченную душу правдивым и глубочайшим
изображением нравственной гибели человека. Здесь не отрицание, а скорбь гуманной души автора, стремившегося в самих мелочах человеческого быта «указать в человеке человеческие, общие всем нам стороны». «Отсюда невидимые миру слезы сквозь смех» [4. С. 190].
Основной вывод Дружинина сводится к тому, что Гоголь выступает человеком любящим, и нет у Гоголя людей законченных, несмотря на их забитость, выраженную даже во внешней невзрачности.
Современное прочтение повести задерживается даже не столько на фигуре Акакия Акакиевича и его истории с шинелью, а на том, как удалось Гоголю так близко рассмотреть Россию и не исключить высоты ее внутренних потенциалов. Можно сделать очень конкретные выводы и оправдать маленького чиновника, одного из тех, которые получают «четыреста рублей жалованья в год, которыми
«покрываются улицы к девяти часам утра» и все спасение которых от северного мороза, а это самый сильный враг, «в тощенькой шинелишке .
перебежать как можно скорее пять-шесть улиц, а потом натоптаться хорошенько ногами в швейцарской, пока не оттают таким образом все замерзнувшие на дороге способности и дарования к должностным
отправлениям» [2. С. 126-127]. Так
рассказать о трагической судьбе целого класса мелких служащих мог только Гоголь, оригинальность художественные манеры которого В. Г. Белинский увидел в «комическом одушевлении», всегда побежденном чувством глубокой грусти» [1. С. 308]. Юмор у Гоголя рождается от сочувствия, он не судья, и если в нем появляются саркастические нотки, то их тут же смягчает таящаяся за ними боль. Жаль Акакия Акакиевича, жаль сторожей, для которых он «простая мука, жаль естествоиспытателя, не пропускающего ни одной мухи, чтобы, посадить ее на булавку и рассмотреть в микроскоп, а человека он не видит; жаль раскаявшееся «значительное лицо» с его попыткой забыться у знакомой дамы немецкого происхождения - Каролины Ивановны. Жаль молодого человека, которому в душевном крике Акакия Акакиевича: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» - звенят и другие слова: «Я брат твой! И только один из всех он «закрывал себя рукою ., . и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости и утонченной образованной светскости, и, боже даже в том признает благородным и честным [2.
С. 124].
Значит, дело не в бедности, а в сознании. Плотно разработанная конкретность у Гоголя отвлекает от вектора вины, направленного на душу каждого, и начинать необходимо с себя.
Самый бедный, самый несчастный, самый одинокий в русской литературе, внешне пародия на человека, «муха» не осознавший себя на земле, гоголевский чиновник награждается тем, что любит
переписывать бумаги. Это и есть дело его жизни. «Вряд ли, где, - сообщает Гоголь, - можно было найти такого человека, который так жил бы в своей должности» [1. С. 124], подчеркивая не ретивость, не желание выслужиться, а любовь к делу, самоотдачу.
Он не просто переписывает, а оживляет буквы, общается с ними, служит «ревностно», «с любовью». Он уходит в переписыванье, как в «свой разнообразный и приятный мир». Здесь у него свои фавориты и когда он до них добирается, то «сам не свой» - и подсмеивался, и подшучивал, и помогал губами, так что в лице его, казалось можно было прочесть всякую букву» -действительно жил [2. С. 124].
Он переписывает даже дома, оставляя для себя образцы на хорошей бумаге. Он не честолюбив, и когда ему предложили работу «поважнее, чем обыкновенное переписывание», «желая вознаградить
его за долгую службу», он отказался: «Нет, лучше дайте я перепишу что-нибудь»; и на что бы он ни смотрел, он «видел на всем свои чистые, ровным почерком выписанные строки ...», а себя «на середине строки» [2. С. 125]. И засыпает он «улыбаясь: заранее при мысли о завтрашнем дне: что-то бог пошлет переписывать завтра?» [2. С. 126].
Герой Достоевского, вышедший из «Шинели» Гоголя, тоже переписчик бумаг, в чем-то схема, слепок - забит, тоже одинок, беден, несчастен, робок, почтителен, полон страха перед высоким чином, как и Акакий Акакиевич. Но если гоголевский чиновник первым восклицает: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?», но так не узнает «зачем», то Макару Девушкину дано сознание своей нужности и гордости, что у него есть свой кусок хлеба, трудами добытый, что он никому не в тягость, что работает он по совести, а не просто «деньгу зашибить», что другие называют «наивысшей добродетелью гражданской», М. Бахтин увидел в Девушкине, который с такой гордостью произносит свой монолог о том, что он сам зарабатывает свой кусок хлеба,
произносит это, по словам Бахтина, «корчащееся слово с робкой и стыдливой оглядкой и с приглушенным вызовом, - «Ведь в конце концов это Акакий Акакиевич, освещенный
самосознанием.
Уже в первый «гоголевский период своего творчества Достоевский
изобразил не «бедного чиновника», но самосознание бедного чиновника. Так гоголевский герой становится героем Достоевского [8. С. 113], а если и «крыса», «да крыса - то эта нужна, да крыса - то пользу приносит, да за крысу
- то эту держатся, да крысе - то этой награждение выходит, - вот она крыса какая!» [8. С. 126].
Он не соглашается с оценкой «злых людей», своих сослуживцев, что он «ветошка» об которую можно ноги вытирать, что он «крыса писчая», возмущается искренне, говорит с патетикой. Это его сердечное искреннее излияние выводит Девушкина в героя сознания, вся трагедия которого в обвинении «злых людей», это они «в пословицу ввели Макара Алексеевича в целом ведомстве». Он не хочет видеть себя в герое Гоголя - Башмачкине, укоряет Вареньку, что она прислала ему читать «злонамеренную книжку»: -
«Шинель» Гоголя «прячешься, прячешься, скрываешься в том, чем не взял, боишься нос подчас показать - куда бы там ни было, потому что пересуда трепещешь, потому что из всего, что ни есть на свете, из всего тебе пасквиль сработают, и вот уж вся гражданская и семейная жизнь твоя по литературе ходит, все напечатано, прочитано, осмеяно, пересужено!» [8. С. 146].
И возможно, что Девушкин отделил себя от Башмачкина, но трагедия в том, что это умозрительный выход, кажущийся герою. Метафизически сам он ощущает, что это не так, лишь увидев себя в зеркале перед кабинетом «его превосходительства», к которому его вызвали и буквально «ведут», разоблачительна картина, когда вместо того, чтобы держаться с достоинством, он на коленях ползает по ковру, чтобы поймать оторвавшуюся от вицмундира
пуговицу. И сам он вдруг - в уподоблении этой самой пуговице, которая, прыгая, никак не дается ему в дрожащие руки.
Чем вызвано это унижение? Только ли социальным сословным
неравенством, которое делает человека одиноким, создает унижение,
рождающее ненависть?
Достоевский очень внимательно прочитал Гоголя, «выходя» из него с очень важным открытием - право на жизнь - это право на любовь, на братство, на равноправие, что оказывается невозможным среди чинов официального преклонения перед вышестоящими, что породило
выраженное, узаконенное рабство.
Любовь в названных произведениях как всепоглощающее чувство - тема почти не реализованная: в Башмачнике только лишь пробудилось
метафизическое чувство к шинели, в Девушкине - чувство к униженной и оскорбленной Вареньке, нуждающейся в его заботе и отвечающей тем же. У Червякова ничего не пробудилось, вся его любовь - в вицмундире. «Строение» героев рушилось, не имея реального основания и условий, ибо существовало метафизически. Об этом «что-то», что могло «пробудиться», но подавленное суровым взглядом судьбы,
взглянувшей. скучно, сквозь какое-то мутное, занесенное вьюгой окно, хотело выразиться на волю. - Гоголь напишет в черновике 2 тома «Мертвых душ».
Только ли причинами сословного неравенства, разрывающего связь между людьми, можно объяснить состояние героев ? Природой ли человека, генетическими данными? Ведь не раз подчеркивалось, что не все
«значительные лица» одинаковы? Сильнее всего не они, а страх перед чином.
В «Шинели» «значительное лицо», по мнению повествователя, «был в душе добрый человек», а «генеральский чин совершенно сбил его с толку», то есть все его действия объясняются даже не должностью, а формальными догмами при исполнении. Говорится о том, что,
узнав о смерти Башмачника, он не оказался равнодушным, казнил себя, каялся, но не успел помочь пострадавшему чиновнику. А какой восторг испытывает Девушкин, когда, вместо «распекания», потрясенный видом и бедностью своего подчиненного, «его превосходительство всунул ему сторублевую бумажку, да еще руку потряс, словно ровне своей, -пишет он Вареньке, - такому же, как он сам, генералу», и обещает в этом панегирике молиться за его превосходительство, объясняя, что «не так сто рублей дороги, как то, что его превосходительство сами мне, соломе, пьянице, руку мою недостойную пожать изволили! Этим поступком они мой дух воскресили, жизнь мне слаще сделали, и я твердо уверен, что я, как ни грешен перед всевышним, но молитва о счастии и благополучии его превосходительства дойдет до престола его» [3. С. 188].
Человеческий жест начальника совершает чудо спасения. Герой чувствует себя равным, поняв, что и он существует в человечестве и равен всем как создание Божие, следовательно, явление изначально самоценное и неповторимое. Всего минута отделяет его от постоянного состояния «что уже все, все потеряно: вся репутация
потеряна, весь человек пропал!» [3. С. 187].
Девушкин прав, что человеческое отношение стоит гораздо больше, чем сто рублей, но он действительно в этот момент своего позора благодарен и восторжен, да и сто рублей для него неожиданное богатство. Опять же Достоевский прав, что «человек -тайна», и он высвечивает все ее стороны.
Любовь - братство - влекомый идеал, не разрешенный в мировом пространстве, вечный идеал разумного человеческого устройства.
Любовь - озарение не миновала гоголевского героя. Не к женщине, не к другу, разделившему с ним судьбу, не к погибающему человеку, как Варенька в «Бедных людях», а любовь к вещи, к шинели. Эта «любовная история проходит несколько этапов, подчиняя
себе, как раба, Акакия Акакиевича, испытывая все его человеческие возможности. Первым было потрясение от ошеломляющей новости, что его «капот» превратился в «худой гардероб» и, по вердикту портного, его необходимо заменить, так как из-за ветхости он починке не подлежит: из зеленого
превратившись в «платье» какого-то рыжевато-мучного цвета.
Далее привели в движение мысль поиски решения о накоплении денег, недостающих на покупку материала для шитья, решение ограничить свои расходы и прежде всего на еду: «изгнать употребление чая»; «по вечерам не
зажигать свечу»; «ходя по улицам,
ступать как можно легче и осторожнее по камням и плитам, почти на цыпочках, чтобы таким образом не истереть совершенно подметки; как можно реже отдавать прачке мыть белье». Все эти решения, вызывающие сочувствие к герою, не новые в русской прозе, воспринимаются как необходимые и оказываются даже полезными, ибо повествуется далее, что герой теперь «питался духовно», нося в мыслях вечную идею будущей шинели: «с этих пор как будто самое существование его изменилось, сделалось как будто полнее, как будто он женился, . как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить жизненную дорогу.».
Гоголь повествует все так, будто это монолог героя, излагающего свои жизненные идеалы, взгляды на любовь, на брак, на личные планы. Еще нет шинели, но живет идея, мечта, преобразующая быт, внешность персонажа. Он видит «подругу» все в той же шинели «на толстой вате, на крепкой подкладке, без износу» [1. С. 134].
Преображение неожиданное -«сделался как-то живее, даже тверже характером», «исчезло сомнение,
нерешительность», «огонь порою
показывался в глазах его. в голове даже мелькали самые дерзкие и отважные мысли: не положить ли, точно, куницу на воротник?». [1. С. 134]
Продолжая иронизировать над своим героем, Гоголь создает поддержку, удивляется, подбадривает, поощряет почувствовать самые простые человеческие радости, которым всегда есть место в жизни. Акакий Акакиевич в своей новой «рассеянности» чуть не допустил ошибку при переписке -случай небывалый.
Как всегда проницателен в своих суждениях И. Золотусский: Гоголь
поднял (в прямом и переносном смысле) «маленького человека»). над прозой жизни и вручил ему волшебный жезл, отворяющий путь наверх» [4. С. 89].
«Сердце его, вообще весьма покойное, начало биться, - пишет Гоголь о своем герое, - когда тот наконец понимает, что собралась нужная сумма [2. С. 134].
Любовь как мечта, но не иллюзорная, а выполнимая, зримая, возможная для осуществления, предметная, отличается от любви к буквам, которые невозможно оживить, но она тоже рабство, которому он полностью посвящен. По убеждению повествователя, любовь к шинели -мираж, в котором «явился светлый
гость», озаривший убогое, зажатое
пространство чиновника.
С любовью и усердием он выбирает сукно, «очень хорошее» («Сам Петрович сказал, что лучше сукна и не бывает»), «на подкладку - коленкору. еще лучше шелку, и куницы на воротник не
купили. а вместо ее выбрали кошку, лучшую. кошку, которую издали
можно было всегда принять за куницу» [1. С. 135]. Гоголь вкладывает в
описание такое знание человеческой натуры, простого быта, обнажает все закоулки сознания персонажа,
незамысловатые хитрости, довольство собой в роли «богатого купца» на торге
- весь этот парад, наконец состоявшийся праздник.
То, с чего начинал Гоголь, Достоевский превращает в науку высвечивания тайн сердца. Идеал христианской любви как высшего состояния человеческого бытия,
взаимная и всеобъемлющая любовь,
возведенная в Новом завете на высший
уровень совершенства,
идентифицированная Богом, освещенная его авторитетом, делающая человека свободным и независимым, находит воплощение в чувствах Макара Девушкина, в его духовной, братской любви ко всем равно, к Вареньке в любви - дружбе, любви - отречении, любви - общении, и чем она сильнее, тем трагичнее. И тем выше возможности реализации в герое преобразования, роста, создания истинного человека.
Девушкин поступает по зову сердца, посвятив свою жизнь заботе о молодой девушке, оказавшейся вдруг сиротой, без поддержки и средств. Он старается не уронить ее чести в глазах соседей, пишет ей письма и, по словам Вареньки, в них «только стихов недостает» - настолько они восторженные, нежные,
возвышенные.
Письма - и способ самораскрытия героев, и выражение нравственного их потенциала, и предчувствие
трагического финала - рокового одиночества без «бесценного друга», когда ясно, что ни один из них больше не испытывает взаимопонимания и согласия.
Любовь героев не определить одним конкретным понятием: в ней вся
нереализованность человеческих чувств, вся жизнь сердца, мысль сердечная, «что-то», метафизика как ожидание, ощущение, неведомое, недосягаемое, высочайшее счастье.
Путь Вареньки - самоотречение, она принимает свой эшафот, не в силах больше выносить жертвенность ее друга, а он теряет жизнь, не представляя себе ее без варенькиных писем, которые и есть для него смысл: «Вечно любящая» Варенька уезжает, оставляя «последнее письмо», а ведь «речь идет о жизни человеческой.» [2. С. 207-208].
И герой сам себе задает вопрос. «Кому же он письма будет писать?» Варенька выбирает страдание, понимание этого «разрывает» ему сердце: «Там вашему сердечку будет грустно, тошно и холодно. Тоска его высосет, грусть его пополам разорвет», и он готов под колеса броситься, за
каретой бежать, пока дух выйдет» [3. С. 206].
Утрата любви рождает готовность смерти. Акакий Акакиевич, испытавший счастье в любви к шинели, в одночасье оказался добычей воров, остался без нее, и только теперь готов предпринимать любые меры, чтобы вернуть «подругу». Униженный «значительным лицом», после бесполезного визита к нему он не вынес своей дорогой потери - «светлого гостя», но настолько унижение рождает непомерную ненависть, что
появляющийся призрак - мертвец, в котором узнают Акакия Акакиевича, «сдирает шинели со всех проходящих независимо от чина и звания», и не успокаивается, пока не расправляется с самим «значительным лицом», виновником его смерти.
У Гоголя состоялось возмездие, что поднимает его героя на достойный пьедестал, на уровень, мысль, что хотя бы после смерти в нем - проснулся инстинкт самостийности; достоинства, права на самовыражение. Макар Девушкин теряет много больше - близкого и родного ему человека, и это еще трагичнее. И Гоголь, и Достоевский, дав своим героям испытать себя в любви, определив ориентиры на самопознание через любовь, пришли к одному выводу: только любовь позволяет открыть в себе человека, даже если он «маленький».
Умирает Башмачкин, не в силах пережить дорогую пропажу. Вряд ли переживет свою трагедию Девушкин. Умирает у Чехова Иван Дмитрич Червяков, уподобленный червяку, извивающемуся в своем сознательном унижении. В чеховском рассказе нет биографии персонажа, он не имеет портрета, поступков, мнения окружающих. Он имеет только должность, которая позволяет ему, экзекутору, не бедствовать, даже посещать театр, зная заведомо, что начальство там присутствует, тем более при постановке модной оперетты французского театрального композитора Р. Планетта, дебют которой состоялся в 1877 году, что и героя побудило поступить, как всегда, по течению. Но даже «Корневильские
колокола» не разбудили в нем простого человеческого самоуважения.
Червяков не наделен духовностью, святостью, проявлениями сердечного чувства. У него есть супруга, разделившая тревогу мужа, правда, по его мнению, «слишком легкомысленно». В рассказе выведена лишь внешняя ситуация встречи со «статским советником», которому неприятны его извинения и непонятны его визиты. Чиновник представлен как следствие русской бюрократической системы, ее мертвящего душу уродства,
разрушившего нравственность. Это, по заключению В. А. Недзвецкого, «тип не столько социальный или социально-
политический», - он чиновник по
природе. Одна награда потерявшему свое лицо чиновнику: «Придя
машинально домой, не снимая вицемундира, он лег на диван и умер» [9.
С. 52].
Пафосом своей «Шинели» Гоголь провозгласил право на братство во Христе; право на личность отстаивал Достоевский, расширяя возможные сферы для проявления братотворения. Герой Чехова погибает оттого, что не был понят в своем праве - праве на пресмыкательство.
Нетерпение сердца, пронизывающее все три произведения, ставит человека во главу всех нравственных ценностей.
Примечания
1. Белинский В.Г. О русской повести и повестях Гоголя («Арабески» и «Миргород»). Н. В. Гоголь. Собр. соч. в 8 т. Т.1. М., 1984. 2. Гоголь Н.В. Шинель // Собр. соч. в 8 т. Т.3. М., 1984. 3. Достоевский Ф.М. Бедные люди // Собр. соч. в 10 т. Т.1. М., 1956. 4. Дружинин А.В.
Литературная критика. М., 1983. 5. Золотусский И. Струна звенит в тумане // Золотусский И. От Грибоедова до Солженицына. М., 2006. 6. Золотусский И. Гоголь. М. : Молодая гвардия, 2007. 485 с. 7. Недзвецкий В.А. От Пушкина к Чехову. М. : МГУ, 2002. 8. Рассадин С. Русская
литература: От Фонвизина до Бродского. М., 2001. 9. Чехов А.П. Смерть чиновника. Избранные сочинения в 2 т. Т.1. М., 1979.
Статья поступила в редакцию 24.03.2009 г.
