CC BY
197
ВНЕШНИЙ ЛОКУС КОНТРОЛЯ КАК СУБСТАНЦИОНАЛЬНОЕ СВОЙСТВО «МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕКА» В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX ВЕКА
А.В. Жучкова
Ключевые слова: «маленький человек», повести Белкина, «Шинель», ответственность, внешний локус контроля, власть, раб.
Keywords: common person, Belkin's stories, the Overcoat, responsible, external locus of control, authority, slave.
В данной статье мы рассматриваем «маленького человека» с точки зрения его личностных, нравственных характеристик, что не во всем совпадает с бытующим в литературоведении определением этого типа. Но в современной науке нет единого мнения по поводу термина «тип» и даже термина «реализм», так как кафедра зарубежной литературы МГУ во главе с ее руководителем В.М. Толмачевым, например, отрицает существование реализма как литературного направления. Поэтому наш подход, отличающийся от традиционного, не претендует на статус единственно верного, а лишь позволяет рассмотреть этих персонажей с нового ракурса.
В процессе поиска героя нового времени XIX век открывает тип «маленького человека». Начиная с произведений А.С. Пушкина, этот образ становится ключевой фигурой литературы, однако его сложно назвать героем в полном смысле этого слова. В творчестве Пушкина, Гоголя, Достоевского и Чехова «маленький человек» в большей степени является антигероем, его безмятежная безответственность противоречит представлению о герое в первоначальном смысле этого слова.
В частности, представители «натуральной школы» провозглашают отмену героя как такового и берут курс на изображение физиологии современного общества, рассматривая персонажа только как функцию действительности. По наблюдению М.В. Строганова, в русской литературе с 1840-х годов господствует принцип понимания героя как социальной функции, обусловленной исключительно обществом [Николаев, Швецова, 2014, с. 130].
Мы же остановимся на личностных особенностях «маленького человека», ведущего литературного типажа XIX века, и попытаемся найти ответ на вопрос, где кроются причины его неблагополучия.
Первый «маленький человек» русской литературы - это Иван Петрович Белкин, чье имя объединяет повести А.С. Пушкина «Выстрел», «Метель», «Гробовщик», «Станционный смотритель» и «Барышня-крестьянка» (звучание фамилии чеховского футлярного человека Беликова также отсылает к нему). Белкин представляет собой тип «добряка»-обывателя, не удрученного сложностями мироздания и ведущего рассеянную жизнь помещика, мало заботящегося о своем деле («в ту самую минуту, как я своими разысканиями и строгими допросами плута старосту в крайнее замешательство привел... услышал я Ивана Петровича крепко храпящего на своем стуле» [Пушкин, 2012, с. 5]). Белкин не отмечен ни страстями, ни, соответственно, грехами («Иван Петрович вел жизнь самую умеренную, избегал всякого рода излишеств; никогда не случалось мне видеть его навеселе... » [Пушкин, 2012, с. 6]).
Однако отсутствие мучительных раздумий о собственном несовершенстве, как и отсутствие особых талантов и добродетелей, Белкина не смущает, он выбирает в качестве жизненного ориентира соглашательство с существующим порядком вещей. «В самом деле, что было бы с нами, если бы вместо общеудобного правила: чин чина почитай, ввелось в употребление другое, например: ум ума почитай? Какие возникли бы споры! и слуги с кого бы начинали кушанье подавать?» [Пушкин, 2012, с. 46].
С подобного соглашательства и начинается тип «маленького человека» в русской литературе. В заглавии произведения Ивану Петровичу присвоен эпитет покойный: «Повести покойного Ивана Петровича Белкина». По меньшей мере странно уточнять факт смерти автора, если каждому предуготован данный конец. Значит, эпитет покойный имеет особую функцию в поэтике произведения. Он проливает свет на сущность повествователя: Белкин, остающийся безмятежно спокойным в любых обстоятельствах, не возмущающийся несправедливостью, не негодующий на жестокость, никого не любящий и ничем не восхищающийся - это первая «мертвая» душа русской литературы. Собственно, Белкин в качестве рассказчика, по всей видимости, и нужен Пушкину, чтобы служить своеобразной психологической «матрицей» образов остальных героев. Заметим, что социальный статус Ивана Петровича Белкина не влияет на формирование его личности: у Пушкина нравственная причина появления такого типа важнее социальной.
Какие же нравственные характеристики присущи действующим лицам историй, «рассказываемых» Белкиным? Если отвлечься от легкого, игривого стиля пушкинской прозы, то перед нами предстанет череда людей откровенно непорядочных, безнравственных. Завистливый и злобный Сильвио, ради низкой мести загубивший собственную жизнь и чуть не оборвавший чужую, страстно желает заставить противника испытывать смятение и страх. Его целью является не убийство, а нравственное падение графа. Только таким образом мелкие души могут почувствовать собственное «величие» - за счет унижения ближнего. В повести «Метель» действующие лица безответственны до абсурдности: она тайно венчается в угоду романтической моде; он занимает место жениха «проказы» ради. Гробовщик, герой одноименной повести, наживаясь на горе родственников умерших, обворовывает и обсчитывает их, божась, что не грешит против совести. Из-за самолюбивой обиды на неосторожное слово, что свойственно мелочным натурам, он богохульствует, приглашая в дом «клиентов»-покойников. Нашествие умерших, открывающих герою глаза на его обманы и подлости, не заставляет его задуматься. Осознав, что страшное событие только привиделось, он с облегчением приказывает подать чай.
История «станционного смотрителя» более явно, чем остальные повести, раскрывает облик «маленького человека». Раболепствуя перед вышестоящим, Самсон Вырин, (имя Самсон выявляет противопоставленность рабской натуры героя свободолюбию ветхозаветного тезки), униженно просит гусара вернуть ему дочь. После неудачной попытки он отрекается от дочери в сердце своем, предоставив молодую девушку ее несчастной, как он уверен, судьбе.
«Барышня-крестьянка» - наиболее светлая и игривая из всех повестей Белкина. Однако за внешним юмором ситуации кроется бесчеловечность тех, кто живет не по совести, а следуя средневековым представлениям о «кровной мести» и браке по расчету. Сложись ситуация чуть иначе - и разыгралась бы драма, описанная в повести «Дубровский».
Таким образом, хотя не все герои «Повестей» соответствуют установившемуся в литературоведении типу «маленького человека», с нравственной точки зрения они, безусловно, «малы». Собственно, Пушкин и не стремился создать «тип», однако много думал о «добрых чувствах» и способах их пробуждения в человеческих сердцах.
Счастливый финал - общая тенденция повестей Белкина, словно легкий тон и радостная развязка призваны еще раз продемонстрировать легкомыслие и безволие героев, оставляющих решение жизненных вопросов на волю обстоятельств или непредвиденной случайности (как
в финале «Выстрела»). Они относятся к собственной жизни как к истории, сказке, рассказываемой посторонним. Благополучное разрешение коллизии противостоит экзистенциальной пустоте, безнравственности и бездуховности, которые оно прикрывает. Легкий флер игривости и иронии Пушкин набрасывает на мертвенность душ «маленьких людей». Обратим внимание, что социальное положение не является в повестях Белкина сущностной характеристикой «маленьких людей»: ни в «Выстреле», ни в «Метели», ни в «Барышне-крестьянке» персонажи не «униженны» и не «оскорблены», они материально обеспечены и занимают достойное положение в обществе. Да и станционный смотритель не голодает, и гробовщик не бедствует. Очевидно, что первая разработка темы «маленького человека» в русской литературе не связана с мотивом нищеты и бесправности. Доминантой пушкинского образа обывателя является мелочность и мертвенность души, нравственная глухота, стремление уйти от ответственности за свою жизнь и за жизнь ближних.
В написанной немного позже поэме «Медный всадник» к образу мелкого душой обывателя Пушкин добавляет еще одну характерную черту - стремление найти виноватого, сделать ответственным за свои неудачи другое лицо. Типичное поведение «маленького человека» -сетование на судьбу, на бога, который мог бы улучшить его жизнь. Не своим умом и волей стремится он изменить жизнь к лучшему, а ищет обидчиков (как гробовщик) и хозяев, на кого можно было бы возложить ответственность.
Едва появившись на страницах поэмы, Евгений уже сетует на судьбу:
О чем же думал он? о том, Что был он беден, что трудом Он должен был себе доставить И независимость и честь; Что мог бы бог ему прибавить Ума и денег. Что ведь есть Такие праздные счастливцы, Ума недальнего, ленивцы, Которым жизнь куда легка!
В.Я. Брюсов писал: «Пушкин стремился всеми средствами сделать одного из них - Петра - сколько возможно более "великим", а другого - Евгения - сколько возможно более "малым", "ничтожным". "Великий Петр", по замыслу поэта, должен был стать олицетворением мощи самодержавия в ее крайнем проявлении; "бедный Евгений" -
воплощением крайнего бессилия обособленной, незначительной личности... Образ Петра преувеличен здесь до последних пределов. Это уже не только победитель стихий, это воистину "властелин Судьбы"» [Брюсов, 1975].
«Медный всадник» добавляет к характеристике «маленького» героя мотив рабского подчинения власти - и негодования на нее. Однако первично подчинение. Едва осмелившись высказать обвинение Всаднику, Евгений тут же «стремглав бежать пустился», И с той поры, когда случалось Идти той площадью ему, В его лице изображалось Смятенье. К сердцу своему Он прижимал поспешно руку, Как бы его смиряя муку, Картуз изношенный сымал, Смущенных глаз не подымал И шел сторонкой.
Чем же он был настолько смущен, что испытывал смятенье? Тем, что выказал недовольство бездушному камню? Тем, что вообще лишился высказать обиду? Человек рожден свободным. Нельзя сказать, что эта идея принадлежит ХХ веку. Начиная с античности, мы встречаем ее затем в культуре Возрождения, Просвещения, Романтизма. Вслед за Вийоном, Вольтером, Руссо, Байроном и др. Пушкин ищет идеал свободного человека. В начале пути Пушкин полагает, что свобода -понятие социально-политическое (ода «Вольность»). Но в зрелые годы он понимает, что Закон сам по себе не сможет изменить жизнь людей, которые выбирают для себя роль «маленького» человека, обывателя. Обвинение рабу, готовность которого отречься от собственной воли приносит в мир яд злобы и несправедливости, А.С. Пушкин высказывает в стихотворении «Анчар».
В мировой литературе ХХ века наиболее ярко и полно данная тема была разработана Ф. Кафкой. Кого обвиняет К. Йозеф, герой романа «Процесс» в том, что «словно собака» готов умереть рабом? Бога. «И внезапно К. понял, что должен был бы схватить нож, который передавали из рук в руки над его головой, и вонзить его в себя. Но он этого не сделал, только повернул еще не тронутую шею и посмотрел вокруг. Он не смог выполнить свой долг до конца и снять с властей всю работу, но отвечает за эту последнюю ошибку тот, кто отказал ему в последней капле нужной для этого силы... Где судья, которого он ни
разу не видел? Где высокий суд, куда он так и не попал?» [Кафка, 1991, с. 427].
Кого обвиняет Евгений? - Петра, которого считает властелином своей судьбы.
Для каждого открыты Врата Закона, о которых писал Кафка. Однако никто не облегчит путь к постижению истины и свершению, никто не ответит на вопрос, который каждый должен решить для себя: «Врата Закона, как всегда, открыты, а привратник стоит в стороне, и проситель, наклонившись, старается заглянуть в недра Закона. Увидев это, привратник смеется и говорит: «Если тебе так не терпится - попытайся войти, не слушай моего запрета. Но знай: могущество мое велико. А ведь я только самый ничтожный из стражей» [Кафка, 2000]. Поселянин, не ожидавший таких преград, остается ждать, когда будет можно. Он предпринимает попытки уговорить или подкупить стража, но тщетно. И вот приходит последний час жизни человека. Перед смертью он решается задать вопрос: «Ведь все люди стремятся к Закону, как же случилось, что за все эти долгие годы никто, кроме меня, не требовал, чтобы его пропустили?» И привратник, видя, что поселянин отходит, кричит изо всех сил, чтобы тот успел услыхать ответ: «Никому сюда входа нет, эти врата были предназначены для тебя одного! Теперь пойду и запру их» [Кафка, 2000].
Каждому человеку предназначен путь, «озаренный солнцем и освещенный всю ночь огнями; но мимо его, в глухой темноте, текли люди» [Гоголь, 1971, с. 214], - с горечью констатирует Гоголь. Чтобы идти по освещенной светом дороге истины нужно не жалеть себя и быть готовым к принятию решений и к ответственности за их последствия. Именно этого избегают «маленькие люди».
Гоголевский Хлестаков, по сути, также является представителем «маленьких людей». Душевная пустота и мертвенность, которую на всех уровнях композиционной организации текста подчеркивает автор в «Ревизоре» (и в описании города, от которого три дня скачи - никуда не доскачешь, и в отражении хлестаковщины во всех персонажах комедии, и в финальной немой сцене), а также позиция «слабого» и привычка во всем обвинять других или судьбу, а к себе, напротив, относиться с презрением («чиновник для письма, эдакая крыса» [Гоголь, 1951]) - это и есть отличительные черты «маленького» человека. Если нет развития внутреннего, то оно подменяется видимостью внешнего движения, простейшей симуляцией которого является карьера. Презирая свое нынешнее положение, Хлестаков метит в зятья городничего, который, также презирая свою текущую роль, желает стать генералом («Случится, поедешь куда-нибудь - фельдъегеря и адъютанты поска-
чут везде вперед: лошадей! и там на станциях никому не дадут, все дожидается: все эти титулярные, капитаны, городничие, а ты себе и в ус не дуешь: обедаешь где-нибудь у губернатора, а там: стой, городничий! Хе, хе, хе» [Гоголь, 1951]). Эта дурная бесконечность предстает наваждением темных сил, разгул которых застит глаза, сбивая с пути. В «Вечерах на хуторе близ Диканьки» Гоголь описывает это мракобесие в фольклорных образах, в Петербургских повестях - в образах фантасмагоричных. (Однако наиболее страшен шабаш внешне пестрых, но внутренне мертвых образов в реалистичном повествовании «Ревизора» и «Мертвых душ». Как в «Повестях Белкина» за анекдотом скрывается бездна, так и в этих произведениях за социальной тематикой просматривается проблема экзистенциальная: проблема неосознанного существования человека. Основой жизни, по мнению писателя, является движение (мотив дороги, образ птицы-тройки и т.д.). То, что А. Бергсон позже назовет потоком, неостановимым процессом творчества. Именно этого лишены «маленькие люди», дороге жизни они предпочитают покой (как и покойный Иван Петрович Белкин), однако в неудачной судьбе своей они обвиняют других, себя рассматривая как жертву.
Единственное, что любит Акакий Акакиевич, - это переписывать буквы, а высшей страстью его жизни становится шинель. По словам Ап. Григорьева, образ Башмачкина - «последняя грань обмеления божьего создания» [Русская эстетика и критика, 1982, с. 113]. Его превращение в привидение с точки зрения христианского мировоззрения -страшный приговор несостоявшейся жизни духа. Не очень понятно, как можно было увидеть в Башмачкине жертву социальной несправедливости. Если кто и мучает его, так это люди, занимающие то же положение в общественной иерархии - сослуживцы. И если оставался он всю жизнь титулярным советником, так это не потому, что чинились какие-то преграды на его жизненном пути, а потому, что ничего другого ему и не нужно было. Игорь Золотусский старается найти гуманистический пафос в том убогом существовании, в которое превратил свою жизнь Башмачкин: «Акакий Акакиевич денно и нощно трудится. Он даже берет бумаги на дом. Чтобы переписывать, и делает это не из услуги начальству, а из удовольствия. Он засыпает в своей каморке с улыбкой на устах - то улыбка от предвкушения переписывания. Его довольство можно принять за довольство раба: так доволен раб, который ничего другого не видел на свете. Но раб никогда не находит наслаждения в своем труде. Раб трудится из-под палки - Акакий Акакиевич делает это с охотою» [Золотусский, 1979, с. 294]. Полностью соглашаясь во всем предыдущем, позволим себе не согласиться с по-
следним утверждением: к сожалению, природа рабства заключается как раз в том, что раб получает удовольствие от своего рабского состояния. Он стремится к нему сам, желая такой ценой оградить себя от мук свободного выбора и ответственности за него. Психологическая зависимость жертвы от тирана - одно из наиболее сильных извращенных наслаждений. «Сама шинель в повести не предмет гардероба, а нечто живое, жена, подруга Акакия Акакиевича, существо, греющее не только в прямом, но и переносном смысле. Она не обижает его, и потому он готов отдать ей все свои чувства, всю свою любовь» [Золотус-ский, 1979, с. 295]. Человек, созданный по образу и подобию божию, наделенный не только силами невиданными, но и чувствами безграничными, во-первых, всю жизнь остается духовным «эмбрионом», воспринимающим окружающих как тех, кто его «обижает» и «умоляющим голосом ребенка» просит о снисхождении (даже портного); и во-вторых, он никому ничего не дает за всю свою жизнь, никого не жалеет, никому не приносит хоть толики тепла и добра, зато как жену готов «полюбить» шинель. Акакий Акакиевич в своем фетишизме мало чем отличается от Жана-Батиста Гренуя, героя «Парфюмера» П. Зюскинда: единственный светлый миг его жизни, когда душа Башмачкина развернулась «широко и светло», - это момент обладания шинелью. Страшен гоголевский персонаж, который возвращается из гостей к себе по темному Петербургу, словно путешествуя по заколкам собственной души к самой ее сердцевине, в которой - пустота: «Скоро потянулись перед ним те пустынные улицы, которые даже и днем не так веселы, а тем более вечером. Теперь они сделались еще глуше и уединеннее... пошли деревянные домы, заборы; нигде ни души... Он приблизился к тому месту, где перерезывалась улица бесконечною площадью с едва видными на другой стороне ее домами, которая глядела страшною пустынею» [Гоголь, 1994].
Уже в сумрачном состоянии призрака он готов творить зло и, возможно, служить причиной гибели людей «не разбирая чина и звания» ради idée fixe - мести за шинель.
Также есть в повести и социальный аспект, развивающий мотив противостояния «маленького человека» и власти. Значительное лицо, олицетворяющее идею бюрократизма, не принимает участия в бедствии маленького чиновника и грубо отчитывает его. Акакию Акакиевичу ничего не остается, как пойти домой и умереть. Единственное, чем отличается его душевное состояние от переживаний умирающего «как собака» К. Йозефа, так это отсутствием переживания, что он посмел омрачить своим появлением настроение значительного лица. И то в бреду предсмертной горячки кроме сожалений о потерянной шинели
периодически «чудилось ему, что он стоит перед генералом, выслушивая надлежащее распеканье, и приговаривает: «Виноват, ваше превосходительство!» [Гоголь, 1994]. Пародийное и горькое продолжение этой темы находим у Чехова в «Смерти чиновника».
Высокий гуманизм русской литературы проявляется в том, что к падшим она выказывает не презрение, а милость: «И милость к падшим призывал» (А.С. Пушкин «Памятник»). Так и в повести Гоголя молодой чиновник вдруг осознает, насколько низко издеваться над Акакием Акакиевичем, над калекой, увечьем которого является недостаток души. «И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, с своими проникающими словами: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» - и в этих проникающих словах звенели другие слова: «Я брат твой». И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья...» [Гоголь, 1994]. Но вопрос в том, о бесчестье какого человека говорится в последнем предложении? Мы предполагаем, что того, чей образ представлялся бедному молодому человеку. Бесчестье в том, чтобы стать «последней гранью обмеления божьего создания» [Русская эстетика и критика, 1982, с. 113]». Хотя, действительно, Акакий Акакиевич - брат наш, в каждом из нас живет желание трусливо спрятаться, избежать переживаний, закрыться в себе и любить что-то заведомо безопасное.
Гуманизм же русской литературы мы видим не в жалости к убогим, от которой никому не становится лучше (такой тип жалости воплотил Горький в образе странника Луки), а в призыве Чехова «молоточком стучать» в сердца тех, кто считает себя счастливыми, напоминая, сколько в мире еще «бесчеловечья».
Атмосфера ранней повести Ф.М. Достоевского «Бедные люди» из-за отсутствия ярко выраженного мотива обвинения власти и по общей психологической тональности напоминает стиль повестей Белкина. Сам Девушкин, читая «Станционного смотрителя», находит много общего с Самсоном Выриным, однако «Шинель» приводит героя в негодование. Стыдно насмехаться над убогими, считает он, оскорбляясь, как это свойственно «маленьким людям». Такое же прекраснодушное на первый взгляд существо, как и пушкинские герои, Девуш-кин оказывается ни по-человечески, ни по-мужски несостоятелен. Сочувственными вздохами, пассивной своей любовью Девушкин неосознанно лишает Варю сил к сопротивлению. Никак не истинной заботой, а трусливым самоуспокоением предстают хлопоты Макара к отъезду Вари, когда она решает выйти замуж за Быкова, обесчестившего ее.
«Маленькие люди» так называемого «пятикнижия» Достоевского уже иные. Они озлобленнее и умнее, оправдание своему бесчеловечью им удалось найти вовне - в нищете, в бесправии и в сетовании на судьбу. Некоторые поднимаются до признания себя мучениками, чуть ли не добровольно «страдающими» ради нравственного подвига. Недаром Мармеладов получает такую приторную фамилию - его довольство собой, глубоко спрятанное от посторонних глаз, это довольство раба, та самая улыбка Акакия Акакиевича, с которой раб по склонности, а не по принуждению, принимает свое положение и... наслаждается им: «Такова уж черта моя! Знаете ли, знаете ли вы, государь мой, что я даже чулки ее пропил? Не башмаки-с, ибо это хотя сколько-нибудь походило бы на порядок вещей, а чулки, чулки ее пропил-с! Косыночку ее из козьего пуха тоже пропил, дареную, прежнюю, ее собственную, не мою; а живем мы в холодном угле, и она в эту зиму простудилась и кашлять пошла, уже кровью. Детей же маленьких у нас трое, и Катерина Ивановна в работе с утра до ночи, скребет и моет и детей обмывает, ибо к чистоте с измалетства привыкла, а с грудью слабою и к чахотке наклонною, и я это чувствую. Разве я не чувствую? И чем более пью, тем более и чувствую. Для того и пью, что в питии сем сострадания и чувства ищу. Не веселья, а единой скорби ищу... Пью, ибо сугубо страдать хочу! - И он, как бы в отчаянии, склонил на стол голову» [Достоевский, 1989]. Особенно показательна авторская ремарка - как бы в отчаянии. Современной психологии известен такой распространенный способ ухода от ответственности, как позиция жертвы. Считая себя жертвой, человек в глубине души наслаждается страданиями, которые дают ему иллюзию полноты и даже возвышенности бытия.
На рубеже XIX-XX веков, в неспокойные времена революционной переделки мира и модернистской трансформации сознания, мотив власти оказывается уже не столь тесно интегрирован с темой «маленького человека», и на первый план выходит психологическая и философская трактовка этого образа. В творчестве А.П. Чехова мы находим развернутую и психологически заостренную рецепцию беззаботности пушкинских героев. Все возможные виды и варианты избегания ответственности и «покоя» представляет нам Чехов: «Крыжовник» - иллюстрация того, как «иметь» подменяет «быть»; «Человек в футляре» -демонстрация опоры «маленьких людей» на циркуляр («общеудобные правила») вместо совести; «Попрыгунья» продолжает тему пушкинской «Метели», где стремление за модой подменяет чувство; в рассказах «О любви» и «Княгиня» с разной степенью откровенности показаны люди, избравшие общественные нормы лекалами собственной судьбы («Ср.
«Барышня-крестьянка»»); «Смерть чиновника» - яркая метафора переноса ответственности за свои поступки и за свою жизнь на другое лицо и т.д.
В романе А. Куприна «Гранатовый браслет» тема «маленького человека» не раскрывается во всей своей психологической и экзистенциальной глубине, а помогает автору отразить основополагающую в символизме идею духовного поиска, стремления человеческой души ввысь. (По типу «и крестьянки любить умеют».) Однако финал романной коллизии - самоубийство Желткова ради спокойствия Веры - снова заставляет нас вспомнить о характерной черте этого литературного типа: о стремлении переложить ответственность за свою жизнь на другого, что в современной психологии получило название «внешний локус контроля».
Мы утверждаем, что социальный аспект в разработке темы «маленького человека» не является имманентным этому образу, это лишь один из вариантов репрезентации стремления «маленького человека» избежать личной ответственности, возложив ее на кого-то или что-то внешнее, в данном случае, на социум. Упрек власти, убеждение, что во всех несчастьях повинен социальный статус - один из вариантов экстер-нального локуса контроля. В психологии внешний локус контроля - это качество, характеризующее склонность человека приписывать ответственность за результаты своей деятельности внешним силам. Анализ произведений русской литературы XIX века показывает, что причины несчастливой жизни «маленький человек» может находить в семейных, социальных, политических, фатальных явлениях, но неизменным остается сам факт переноса ответственности, то есть внешний локус контроля.
Литература
Золотусский И.П. Гоголь. М., 1979.
Николаев Н.И., Швецова Т.В. Русская литература 30-40-х гг. XIX в. «Ожидание героя» // Вестник Томского государственного университета. Сер. Филология. 2014. № 3 (29).
Русская эстетика и критика 40-50-х годов XIX века. М., 1982.
Источники
Брюсов В.Я. Медный всадник // Брюсов В.Я. Собр. соч. в 7-ми тт. М., 1975. Т. 7.
Гоголь Н.В. Шинель // Собр. соч. в 9-ти тт. М., 1994. Т. 3.
Гоголь Н.В. Мертвые души. Л., 1971.
Гоголь Н.В. Ревизор // Гоголь Н.В. Полное собр. соч. в 14-ти тт. М., 1951. Т. 4.
Достоевский Ф.М. Бедные люди. М., 2008.
Достоевский Ф.М. Преступление и наказание // Достоевский Ф.М. Собр. соч. в 15-ти тт. Л., 1989. Т. 5.
Кафка Ф. Процесс // Америка. Процесс. Из дневников. М., 1991.
Кафка Ф. Процесс. СПб., 2000.
Пушкин А.С. Медный всадник // Пушкин А.С. Сочинения в 3-х тт. М., 1986. Т. 2. Пушкин А.С. Повести покойного Ивана Петровича Белкина; Дубровский; Пиковая дама. М., 2012.
