CC BY
115
Заключение
Как показывает наше исследование, категория ВФ фраземы отличается от ВФ концепта масштабом, емкостью, несмотря на то что оба феномена очень близки. И концепт, и фразема аккумулируют этнокультурный и личный опыт, но все же первая категория шире понятия «фразема»: 1) один концепт может быть вербализован разными фраземами (в том числе и лексемами), у каждой из которых своя ВФ; 2) за каждым первичным фразеологическим значением стоит образ единичного явления, по отношению к которому данный словесный комплекс был первоначально употреблен в качестве окказиональной номинации, а концепт всегда характеризует целую этнокультуру, отражает содержание всей культурно-когнитивной деятельности народа. Также важно отметить, что одной из главных особенностей категории ВФ является её признаковый характер. Именно эта особенность даёт основание признать семный статус ВФ, который свидетельствует об универсальности категории ВФ в процессе когниции.
Примечания
1. Степанов, Ю. С. Константы: Словарь русской культуры [Текст] / Ю. С. Степанов. Изд-е 3-е испр. и доп. М.: Академический проект, 2004. С. 11.
2. Алефиренко, Н. Ф. Фразеология в свете современных лингвистических парадигм [Текст]: монография / Н. Ф. Алефиренко. М.: «Элпис», 2008. 271. С. 73.
3. Мелерович, А. М. Семантическая структура фразеологических единиц современного русского языка [Текст] / А. М. Мелерович, В. М. Мокиенко. Кострома: КГУ им. Н. А. Некрасова, 2008. С. 62.
4. Бабушкин, А. П. Сходство концептуальных «фактур» фразеологических единиц разных языков [Текст] / А. П. Бабушкин // Слово - сознание -культура: сб. науч. трудов / сост. Л. Г. Золотых. М.: Флинта: Наука, 2006. С. 228-233.
5. Алефиренко, Н. Ф. Спорные проблемы семантики [Текст] : монография / Н. Ф. Алефиренко. М.: Гнозис, 2005. С. 136.
6. Алефиренко, Н. Ф. Фразеология в свете современных лингвистических парадигм. С. 74.
7. Ломов, Б. Ф. Когнитивные процессы как процессы психического отражения [Текст] / Б. Ф. Ломов // Когнитивная психология: материалы финско-совет-ского симпозиума; отв. ред. Б. Ф. Ломов, Т. Н. Ушакова, В. А. Барабанщиков. М.: Наука, 1986. С. 16.
8. Johnson-Laird, P. N. Mental Models: Towards a Cognitive Science of Language, Inference and Consciousness [Text] / P. N. Johnson-Laird. Cambridge (Mass.), 1983. S. 331-332.
9. Степанов, Ю. С. Указ. соч. С. 46.
10. Кияк, Т. P. Мотивированность лексических единиц (количественные и качественные характеристики) [Текст] / Т. Р. Кияк. Львов: Изд-во при Львовском ун-те издательского объединения «Вища школа», 1988. С. 12-13.
И. Ю. Грачева
МЕСТОИМЕНИЕ «МЫ» В АСПЕКТЕ ПРОБЛЕМЫ ЯЗЫКОВОГО МАНИПУЛИРОВАНИЯ СОЗНАНИЕМ
Работа посвящена исследованию возможностей употребления русского личного местоимения мы с точки зрения актуальной для современной лингвистики проблемы «языкового манипулирования сознанием». Рассматриваются разные виды референтных и нереферентных употреблений местоимения мы в качестве средства организации «манипулятивного дискурса» и в качестве приема «языковой демагогии».
The work investigates the opportunities of usage of Russian pronoun "my" ("we") in terms of actual for modern linguistics problem of "language manipulation with mind". The author considers various kinds of referential and non-referential usages of pronoun "my" ("we") as means of organization of "manipulative discourse" and as means of "language demagogy".
В лингвистике последних лет в рамках антропологического подхода на стыке когнитивной лингвистики, лингвокультурологии и психолингвистики формируется новое направление исследований, связанное с проблемой «языкового манипулирования сознанием» [1]. В лингвистической прагматике языковое манипулирование можно рассматривать как разновидность «некооперативного поведения» (нарушения принципа кооперации речевого общения), которое возникает в результате намеренно некорректного обращения говорящего с языком с целью повлиять на мировосприятие, систему ценностей и поведение адресата.
Местоимение МЫ, с его богатыми возможностями в сфере концептуализации и оценочной интерпретации действительности, имеет давние традиции использования в разных видах так называемой «манипулятивной коммуникации» [2], что в свою очередь связано с его вхождением в разнообразные приемы «языковой демагогии» [3].
В ряде наших работ были обоснованы три основных типа употребления местоимения МЫ с точки зрения его участия в референции: это первичные референтные (обозначающие лицо, участвующее в коммуникации, и какое-либо другое лицо), вторичные референтные (когда употребляется в значении какого-либо другого личного местоимения) и нереферентные (когда оно вообще не обозначает непосредственного участника коммуникации) [4].
С теоретической точки зрения использование местоимения МЫ в манипулятивной коммуникации не представляет собой какой-либо особый тип референтного или нереферентного употреб-
© Гранева И. Ю., 2008
И. Ю. Гранева. Местоимение «мы» в аспекте проблемы языкового манипулирования сознанием
ления МЫ. Это использование обычных референтных или нереферентных типов употребления МЫ - только с особой коммуникативной установкой говорящего и в особых коммуникативных условиях.
Например, первичное референтное употребление инклюзивного МЫ может быть использовано в приеме «навязывания пресуппозиции», когда суждение, которое в норме нуждается в доказательстве, в высказывании говорящего подается как само собой разумеющееся в «пресуппозиции». С языковой точки зрения это осуществляется путем постановки данного суждения в сегмент придаточного предложения (в этой позиции высказывание полагается истинным «по умолчанию»).
Ср., например, в «Национальном корпусе русского языка»: - Мы с вами на своем опыте знаем, что часто нам приходится платить за медицинскую помощь дополнительно [Анастасия Нарышкина. 1 апреля российских пенсионеров начнут лечить по-новому // «Известия», 2003.02.21 - НКРЯ]. С коммуникативной точки зрения здесь осуществляется насильственное включение адресата в круг людей, разделяющих некое мнение, которое сам адресат, может быть, и не разделяет.
Аналогично может быть рассмотрена мани-пулятивная функция некоторых вторичных референтных употреблений МЫ (вместо Я), например МЫ «научного», которое вполне можно трактовать как разновидность «игры на референци-альной неоднозначности» Не всегда правомерно трактуемое в качестве «формулы скромности», реально такое МЫ может быть рассмотрено в ряду демагогических языковых приемов: ведь в этом случае происходит как бы «растворение» личной ответственности за сказанное в некоей неопределенной референтной группе лиц (это не Я проводил эксперимент и делал выводы, это неизвестные, деперсонализованные, но авторитетные «МЫ» - с них и спрашивайте!). Кстати, не случайно в иностранных, во всяком случае -в англоязычных научных публикациях уже довольно долгое время отчетливо проявляется тенденция употребления I вместо и>е, когда говорящий принимает на себя в высказывании личную ответственность за изложенные идеи или за проведенные эксперименты.
Именно такое, деперсонализованное МЫ вместо Я часто присутствует и в политическом, идеологическом, публицистическом типах коммуникации, где коммуникативная установка несколько иная - отождествить свою точку зрения с точкой зрения адресата, тем самым включив адресата в сферу своих идей и ценностей (МЫ в этом случае инклюзивно предполагает не только Я говорящего, но и ТЫ адресата). С точки зре-
ния классификации приемов «языковой демагогии» это можно квалифицировать как интерпретация чужих воззрений или высказываний в соответствии со своими исходными посылками.
Например, в редакционной статье: Хотя «Основы» уже интенсивно обсуждаются в церковной и светской печати, мы не хотели бы спешить с их обсуждением [От редакции [к «Основам социальной концепции Русской Православной Церкви»] // «Альфа и Омега», 2000 -НКРЯ], - где к тому же фраза «не хотели бы спешить с обсуждением» явно демагогическая, так как входит в противоречие со всем текстом статьи, посвященной как раз обсуждению этого вопроса.
Однако наиболее значительный потенциал для манипулятивного использования предоставляют разные типы нереферентного употребления МЫ, в основном «экзистенциальные» МЫ, когда МЫ употребляется как знак принадлежности к некоему кругу «своих», «наших»: Вот мы, русские, к обвинениям в варварстве относимся аморфно [Рауф Ахмедов. Алексей Дундуков: «Мы перевоспитывали чеченских студентов» // «Известия», 2002.11.12 - НКРЯ].
В данном примере можно видеть одновременно и «навязывание пресуппозиции», когда проблематичное мнение подается как общеизвестный факт, и противопоставление «видимой» и «подлинной» реальности, которое заключается в том, что говорящий, помимо желания адресата (в нашем случае - читателей), включает их в сферу приложимости обобщенного суждения о мире. Кроме этого автор как бы присваивает себе право выражать суждение от имени всех русских, которые могли бы с ним не согласиться, если бы это суждение имело вид гипотезы, а не «вечной истины».
С коммуникативно-прагматической точки зрения во всех этих случаях говорящий тоже как бы скрывает свою личную позицию за принадлежностью к некоему авторитетному коллективному субъекту МЫ, а также вовлекает адресата, помимо его воли, в свои модальные рамки, навязывая ему свою трактовку события, свои оценки. Причем не конкретного адресата, как в первых рассмотренных случаях с референтными употреблениями МЫ, а любого: Мы, мужчины, проводим свою жизнь глупо и бесцельно; мы убиваем ее за картами, водкой, в бессмысленных ссорах и расчетах; мы грязны и плоски, но мы и не требуем к себе никакого особенного почтения! [Михаил Арцыбашев. Рассказ об одной пощечине (1905) - НКРЯ].
Такое МЫ создает упрощенный и однобокий образ действительности, изображая его как адекватное ее отображение (прием «навязывания пресуппозиций»), - оно как бы апеллирует ко «всем
живущим» и, будучи весьма экспрессивным, агрессивно навязывает свою правоту без возможности для адресата ее оспорить или отрефлекти-ровать. Поэтому оно тоже очень напоминает прием из области языковой демагогии.
Данное манипулятивное употребление МЫ вполне коррелирует с крайне активным МЫ из прошлого, «советского дискурса» - МЫ коллективных собраний, проработок, социалистических обязательств и пр. Отметим, что включение адресата в сферу ценностей говорящего при таком употреблении МЫ происходит как бы в качестве само собой разумеющегося факта, в пресуппозиции, облигаторно («не спросив адресата»), что также делает такое МЫ явно «демагогическим» МЫ.
Существуют особые типы речи, которые целиком и полностью подчинены задачам языкового манипулирования и последовательно используют целую систему средств манипулятивной коммуникации. Такие разновидности речи мы называем манипулятивным дискурсом, понимая здесь под дискурсом «исторически и идеологически обусловленную языковую практику» [5]. Примером такого манипулятивного дискурса в истории является так называемый «новояз», «тоталитарный язык» [6], или «язык тоталитарного общества» [7].
В число манипулятивных стратегий этого типа дискурса входит стратегия, которая получила название «МЫ-изложения»: «Например, синтаксис советской эпохи характеризуется высокой активностью предложений без прямого обозначения действующего лица-субъекта: Кому-то это выгодно; Есть мнение; Выдвигаются в качестве основных принципы диалектики и др. В нем развивается принцип Мы-изложения (Мы идем дорогой партии..., Нас не запугать...), которое призвано скрывать личную ответственность за высказывание, принимая вид общего правила, непоколебимой истины, в отличие от МЫ-науч-ного, выполняющего функцию общего правила, факта» [8].
МЫ-изложение является одним из средств намеренного устранения субъекта в пользу неопределенно-безличного изложения точки зрения на события. Это определенный комплекс приемов синтаксической организации речи, который, наряду с языковыми средствами безличности, использует замену Я говорящего на МЫ.
Так, например, в докладе М. С. Горбачева читаем: Сегодня мы обращаемся к Октябрьским дням, которые потрясли мир, ищем и находим в них и прочную духовную опору, и поучительные уроки [М. С. Горбачев. Октябрь и перестройка: революция продолжается - НКРЯ]. - Здесь МЫ - это все, кто разделяет наши убеждения, это прежде всего партия, да и весь советский
народ, которые в то время часто, по мнению П. Серио [9], выступают контекстуальными синонимами к МЫ.
МЫ-изложение структурирует весь дискурс, композиционно оформляя его за счет параллелизма синтаксических конструкций, единоначалия разных абзацев. Текст доклада начинается и заканчивается такими конструкциями, т. е. МЫ-изложение является в нем ведущим композиционным приемом.
Однако рассмотренная стратегия МЫ-изложения не ушла в прошлое вместе с «тоталитарным языком» советской эпохи. Она регулярно воспроизводится и в современных разновидностях политического и рекламного дискурса: В инициированном Мальцевым послании есть такие слова: «Мы считаем, что Вы как Президент Российской Федерации должны назначать на должность глав администраций во всех субъектах Российской Федерации и освобождать их от должности» [Александр Крутов. Ванька Жуков против Конституции России // «Богатей» (Саратов), 2003.11.20 - НКРЯ]. - Вся конструкция фразы в духе МЫ-изложения носит явно манипулятивный характер, скрывая за употреблением МЫ личную ответственность говорящего за свое высказывание и придавая его речи авторитетность за счет приобщения к некой сверхличностной ценности ('не я, а мы все так считаем').
В целом манипулятивное использование МЫ эксплуатирует важную общечеловеческую идею кооперативности, представление о фундаментальной общности людей в целом и о важных для человека объединениях людей по национальному, родовому, семейному и другому признаку, что делает это использование крайне эффективным и вместе с тем довольно неэтичным средством языковой демагогии.
Примечания
1. Булыгина, Т. В. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики) [Текст] / Т. В. Булыгина, А. Д. Шмелев. М.: Языки русской культуры, 1997. 574 с.
2. Медведева, Е. В. Рекламная коммуникация [Текст] / Е. В. Медведева. М.: Едиториал УРСС, 2003. 278 с.
3. Николаева, Т. М. Лингвистическая демагогия [Текст] / Т. М. Николаева // Прагматика и проблемы интенсиональности: коллективная монография. М.: Наука, 1988. С. 154-165.
4. Гранева, И. Ю. Местоимение мы в системе языка и в речевой деятельности [Текст] / И. Ю. Гранева // Русская речь в современном вузе: материалы III Меж-дунар. науч.-практ. Интернет-конференции. Орел: ОГТУ, 2006. С. 43-47.
5. Чернявская, В. Е. Дискурс власти и власть дискурса: проблемы речевого воздействия [Текст] : учебное пособие / В. Е. Чернявская. М.: Флинта; Наука, 2006. 136 с.
M. H. Закамулина, 3. Г. Набережнова. Референциальные особенности адвербиальных структур.
6. Вежбицкая, А. Язык. Культура. Познание [Текст] : пер. с англ. / А. Вежбицкая; отв. ред. и сост. М. А. Кронгауз. М.: Русские словари, 1997. 416 с.
7. Купина, Н. А. Тоталитарный язык: Словарь и речевые реакции [Текст] / Н. А. Купина. Екатеринбург; Пермь: Изд-во УрГУ, 1995. 143 с.
8. Купина, Н. А. Лингвистические проблемы толерантности [Текст] / Н. А. Купина, О. А. Михайлова // Толерантность в современной цивилизации: сб. науч. трудов. Екатеринбург: УрГУ, 2001. С. 50-69.
9. Серио, П. Анализ дискурса во французской школе. Дискурс и интердискурс [Текст] / П. Серио // Семиотика: Антология / сост. Ю. С. Степанов. М.: Академический проект, 2001. С. 549-562.
М. Н. Закамулина, 3. Г. Набережнова
РЕФЕРЕНЦИАЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ АДВЕРБИАЛЬНЫХ СТРУКТУР СО ЗНАЧЕНИЕМ ТОНКАЛЬНОГО ПРЕДШЕСТВОВАНИЯ (НА МАТЕРИАЛЕ ФРАНЦУЗСКОГО И РУССКОГО ЯЗЫКОВ)
В статье проводится анализ глубинного уровня адвербиальных структур, выражающих предшествование относительно иной точки отсчета, нежели момент речи, во французском и русском языках. Предметом исследования являются семантика, функционирование и референциальные особенности данных структур.
The article reveals analysis of depth level of adverbial structures, which expresses precedence relative to point of count different from the moment of speech in the French and Russian languages. The subject of research is semantic, functioning and reference characteristics of these structures.
Категория предшествования репрезентирует фрагмент макрокатегории темпоральности, основным семантическим признаком которой является соотнесение действия с моментом речи (нонкальная темпоральность) или с другим временным ориентиром (тонкальная темпораль-ность). Функционально-семантическое поле тем-поральности конституируется ядерными грамматическими и периферийными неглагольными (лексическими и лексико-синтаксическими) средствами выражения. Неглагольное предшествование рассматривается нами как микрополе, центром которого являются адвербиальные структуры.
Тонкальные наречия указывают на временную локализацию действия относительно иной временной вехи, нежели момент речи (МР). Временной ориентир может быть представлен в виде точки отсчета, расположенной в прошлом или будущем по отношению к МР, или в виде дополнительного события. В плане выражения наречия со значением тонкального предшествования участвуют в моно- и поликомпозитных структу-
© Закамулина M. Н., Набережнова 3. Г., 2008
рах. Монокомпозитные обстоятельства представляют собой структуру Adv1D с адвербиальным компонентом в первичной синтаксической функции: auparavant, (à) la veille, (à) l'avant-veille, d'abord, prématurément, précocement, préalablement, au préalable / накануне, еще раньше, заранее, загодя, преждевременно, сперва, сначала, предварительно. Анализ именных синтагм (à) la veille, (à) l'avant-veille вместе с адвербиальными средствами объясняется тем, что данные синтагмы функционируют как наречия и чаще всего выступают в качестве обстоятельств -первичной синтаксической функции наречий.
Монокомпозитные тонкальные обстоятельства имеют слабые комбинаторные способности и не употребляются в сочетании с другими частями речи, усиливающими или конкретизирующими их значение, за исключением (à) la veille и (à) l'avant-veille. Данные формы могут сочетаться с существительными, указывающими на время суток, с темпоральными существительными с детерминантом-кванти-тативом с предлогом (la veille au soir, la veille à quatre heures) и формируют факультативные би-композитные структуры [Adv + Nt(qu)]1D.
Бикомпозитные тонкальные структуры представлены двумя обстоятельственными моделями:
[Adv+Nv]1D - адвербиально-именная обстоятельственная структура, выраженная наречием накануне + событийное имя (накануне праздника).
[Ntqu+Adv]1D - адвербиально-именная обстоятельственная структура, выраженная наречием auparavant + темпоральное имя с квантитативом (deux années auparavant).
Трикомпозитная структура [Adv+P+Nv]1D формируется с помощью наречий la veille, l'avant-veille + предлог de + событийное существительное (la veille de la fête, l'avant-veille de la fête) или наречий préalablement, antérieurement c предлогом à + нетемпоральное имя (préalablement à).
На поверхностно-семантическом уровне мы будем рассматривать одно из трех временных значений макрокатегории времени, имеющей тернарную расчлененность: предшествование / си-мультанность / следование. При анализе глубинно-семантического уровня мы исходим из посылки о том, что неглагольные показатели времени имеют сложную смысловую структуру, представленную референциальным и опорным моментом. Референциальным моментом мы будем называть частное временное значение, уточняющее временную локализацию относительно некоего опорного момента. Опорный момент - компонент, который является временным моментом или событийным фоном, рассматриваемый в качестве исходного момента, относительно которого локализуется во времени основное действие. Опорный компонент может быть двух типов:
