Ментальность и историческая память Текст научной статьи по специальности «История и археология»

УДК 930.1(470.47)

ББК С031(2Рос.Калм)+Ф051(2Рос.Калм)

В.Н. Бадмаев

МЕНТАЛЬНОСТЬ И ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ

Статья подготовлена по внутривузовскому гранту Калмыцкого государственного университета N° 770 и в рамках выполнения государственного задания Министерства образования и науки РФ № 804.

Аннотация. В статье анализируется феномен исторической памяти. Отмечается, что образы прошлого в историческом сознании народов России должны выступать не факторами разъединения и взаимных претензий, а служить укреплению общероссийской национальной идентичности.

Ключевые слова: ментальность, историческая память, историческое сознание, национальная идентичность.

V.N. Badmaev

MENTALITY AND HISTORICAL MEMORY

Annotation. This article analyzes the phenomenon of historical memory. It is noted that images of the past in the historical consciousness of the peoples of Russia should not speak of separation factors and the mutual claims, and serve to strengthen the all-Russian national identity.

Key words: mentality, historical memory, historical consciousness, national identity.

Указом Президента России Медведева Д.А. 2012 год объявлен Годом российской истории. На 2012 год выпадает несколько важных исторических дат - 1150 лет создания российского государства, двухсотлетие победы в Отечественной войне, 150 лет со дня рождения П.А. Столыпина [6]. Собственно говоря, это уже не первый факт самого серьезного внимания и отношения руководства государства к историческому прошлому. Отметим, что 15 мая 2009 г. была создана Комиссия при Президенте РФ по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России. Эти решения, на наш взгляд, во многом обусловлены значимостью и важностью феномена исторической памяти.

Историческая память прямо и непосредственно включена в систему современного политического сознания, она выступает фактором современной политической жизни. Историческая память политически актуальна, поскольку содержит в себе своего рода систему координат в оценке настоящего и будущего. Прошлое существует в настоящем, проецируется на будущее в качестве положительных или отрицательных образов. И в этом смысле феномен исторической памяти должен быть объектом научных исследований.

Вместе с тем следует отметить, что прошлое, реконструированное исторической наукой, оказывается гораздо сложнее и многограннее схематичных образов исторической памяти. Исторический континуум продолжает сохраняться в актуальном бытийном пространстве социума не только в виде набора «унаследованных» от прошлого артефактов, но и в качестве исторической памяти. Важность глубокого исследования

феномена исторической памяти, помимо сугубо научного, имеет еще и практическое значение, уже в силу того, что именно ретроспективно окрашенные интенции оказывают сильное детерминирующее воздействие на социальную практику. Образы прошлого, укорененные в общественном сознании, ментальности этноса, присутствуют в настоящем в качестве его полноправных субъектов.

В самом общем виде историческую память можно охарактеризовать как устойчивую систему представлений о прошлом, бытующих в общественном сознании. Ей свойственна не столько рациональная, сколько эмоциональная оценка прошлого. С этих позиций историческая память разделяет события на хорошие и плохие, ставя положительные и отрицательные оценки. И этим она принципиально отличается от исторической науки, которой не должны быть присущи априорные оценки. В этом смысле историческая память априорна. Она обладает инерционной устойчивостью, сравнительно стабильна, но подвержена и изменениям. Представления о прошлом, сформированные прежде, могут меняться под влиянием различных факторов.

Необходимо отметить, что историческая память (как и всякая память) выборочна: она оперирует иерархией фактов, выделяя одни и предавая забвению другие. Невыборочная память породила бы хаотический поток воспоминаний, который стал бы препятствием к осмысленному осознанию и формированию идентичности. Таким образом, отбор в каком-то смысле есть естественный процесс памяти. Но это, конечно, не должно выступать оправданием любого забвения. Причины забвения различны: ввиду их «клиотравматичности» для исторического сознания, вследствие чувства вины и т.д. Именно поэтому важно, говоря об избирательности нашего сознания, в том числе исторического, подчеркивать относительность выбора, который делает историк или простой человек. Мы субъективны и в своем субъективизме свободны, но не свободны от того, что диктует культура, ценностный мир, менталитет этноса и дух конкретной эпохи.

В этой ситуации можно говорить о паттернах как образах исторической реальности и когнитивных «призмах», сквозь которые историки смотрят на эту реальность. В исследовательской практике паттерны - это теоретико-методологические предпочтения, позволяющие репрезентировать историческую реальность и представления о ней самого ученого.

Анализ характера детерминации социальной действительности исторической памятью предполагает изучение самого явления исторической памяти. Прежде всего, следует указать на историческую память как на некое интеллигибельное пространство, наделяющее человеческое бытие, ментальность конкретными смыслами, символами и ориентирами. Речь идет о так называемых «уроках истории», табуирующих или, напротив, стимулирующих определенные настроения и устремления социальных и этнических групп.

Этическое измерение исторической памяти содержит в себе императивы верности «героическому» прошлому, формулируемые как некие обязательства по отношению к нему. Историческое сознание, отмечал А.В. Гулыга, это не только знание о прошлом, но и его переживание. Это не просто умение перечислить факты и объяснить их, но и способность увидеть в них часть своей жизни, что-то личное, значительное, близкое ценное. «Ценностный подход к прошлому позволяет в полной мере проявиться практическому (воспитательному) значению истории» [3, С. 32]. Действительно, поскольку историческая память предполагает сознательное обращение к прошлому, со всеми его плюсами и минусами, негативным и позитивным содержанием, то следует

принимать во внимание и аксиологические аспекты философско-социологического осмысления истории.

Очевидно, что определенные факты истории оборачиваются «болезненными», «травмирующими» или «патетическими» воспоминаниями, тем самым как бы перманентно «рекультивируясь». При этом предполагается имплицитная «виновность» настоящего по отношению к прошлому. Преодоление чувства вины происходит посредством «восстановления» исторической правды, выраженной в системе соответствующих санкций. Так, например, трагизм европейской истории первой половины двадцатого века проявился в наши дни в законодательном запрете, как фашистской символики, так и организаций нацистского толка.

Память о прошлом присутствует в структуре коллективного сознания, ментальности современных социальных, в том числе национальных, общностей. Прошлое выступает социальной конструкцией, формируемой духовными потребностями и контекстом каждого данного настоящего. Историческая память как базовый элемент конструирования коллективной идентичности особенно своеобразно реагирует на трагические и драматические события истории: войны, революции, репрессии. Такие периоды характеризуются дестабилизацией общественных структур, ростом противоречий, конфликтов. Как быть исследователю, если они кровоточащей раной засели в сознании народов? Как освободить историческую память от травмирующих компонентов? Возможно ли это?

В данном контексте обратимся к историческим дискурсам и образам прошлого региона Юга России. Юг России в силу своего уникального геополитического и гео-культурного положения исторически выделялся высокой интенсивностью этнокультурных контактов на протяжении всей своей истории. Здесь «встречались», контактировали, взаимодействовали, вступали во многомерные взаимодействия различные этносы и культуры, сохраняя при этом собственную историю и самобытность.

Интеграция региона в состав России происходила в различных формах: взаимовыгодного сотрудничества в различных сферах, в имперской политике, приведшей к Кавказской войне, советской модели интернационализма. Тем не менее, общая историческая судьба, сложившиеся культурные, экономические связи сформировали социокультурную общность региона как органичную часть социального пространства России.

Следует отметить, что пространство Юга России, отличающееся наличием самых сложных проблем и противоречий: геополитических, экономических, этнополитиче-ских, социальных, территориальных, религиозных, между субъектами и федеральным центром, и в то же время укорененностью региона как органичной части России,

- делает этот регион предметом серьезного научного анализа и принятия взвешенных и последовательных политических решений, от которых зависит будущее всего российского государства.

Юг России, и Северный Кавказ в частности, в общественном сознании позиционируется как едва ли не генетически конфликтогенный и нестабильный регион России. Этот стереотип опирается на определенный историко-событийный ряд: Кавказская война XIX века, мухаджирство, Гражданская война, депортации народов, межэтнические конфликты, территориальные споры, депрессивная экономика, терроризм и т.д.

Рассмотрим в данном контексте некоторые «клиотравматические» факты из истории народов региона.

Особого внимания в этой связи заслуживают события Кавказской войны (17631864 гг.) - сложного и противоречивого явления российской и северокавказской исто-

рии. Так, по мнению Шеуджен Э.А., источники по истории Кавказской войны, как «храмы на крови», не просто говорят, а чаще горестно плачут. В сложившейся ситуации «схематизации представлений о причинах, характере и последствиях войны» необходимо обратиться к «ментальным, психологическим проблемам многолетнего сопротивления народам Кавказа российской колонизации» [11, С. 5]. Одним из последствий Кавказской войны стала массовая эмиграция адыгского народа, и разделение единого адыгского этноса на две части - в составе Российской империи и обширной зарубежной эмиграции.

Другой «клиотравматический» факт - репрессии сталинского режима в отношении целых народов: карачаевцы, балкарцы, чеченцы, ингуши, калмыки и др. Официальное обвинение, выдвинутое против них, заключалось в предательстве в годы Великой Отечественной войны. Хотя необходимо отметить, что коллаборационизм имел место практически во всех оккупированных регионах СССР, а представители «наказанных народов» героически сражались в рядах Красной Армии.

«Правовой» основой депортации калмыцкого народа послужил Указ Президиума Верховного Совета СССР от 27 декабря 1943 г. «О ликвидации Калмыцкой АССР и образовании Астраханской области в составе РСФСР», где в предельно обобщенном виде было выдвинуто обвинение в адрес калмыцкого народа: «в период Великой Отечественной войны многие калмыки изменили Родине». Указ не был обнародован и под грифом «Секретно» хранился долгие годы. 28 декабря 1943 г. было принято постановление СНК СССР, где определялась судьба депортируемого народа: «В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР всех калмыков, проживающих в Калмыцкой АССР, выселить в Алтайский, Красноярский края, Омскую и Новосибирскую области». В ходе широкомасштабной операции «Улусы» весь калмыцкий народ по сфальсифицированному обвинению был выслан на территорию от Казахстана до Сахалина.

Но так ли необходимо и дальновидно ли вообще акцентировать все внимание только на имеющихся, хоть и объективно, противоречиях (болезненная историческая память, зигзаги имперской (российской и советской) политики, традиционализм и модернизм и т.д.) и все богатство истории Юга России сводить исключительно к борьбе, конфликтам и трагедиям?

Действительно, необходимо принять своё прошлое таким, какое оно есть, выразив тем самым зрелость гражданской позиции нашего общества.

Какие же методологические подходы могут послужить основаниями в анализе взаимосвязи сложной этнической истории и исторической памяти народов России и конструированием общенациональной, общероссийской идентичности?

Обратимся в данном контексте к понятию исторической памяти. Его введение в научный оборот и начало изучения относят к 20-м годам XX века и связывают с именем французского социолога Мориса Хальбвакса [10]. Он выдвинул и обосновал тезис о существовании феномена коллективной памяти как средства самоидентификации различных сообществ людей. Для М. Хальбвакса память является социальной конструкцией, создаваемой в настоящем. Память понимается не как сумма воспоминаний отдельных людей, а как некое коллективное культурное произведение, развивающееся под влиянием семьи, религии и социальной группы через языковые структуры, повседневные жизненные практики и общественные институты.

Работы М. Хальбвакса, оказавшиеся особенно востребованными в последние десятилетия XX века, положили начало новому междисциплинарному направлению исследований [1, 8]. Социальная память, ее формирование, а также отношение между

социальной памятью и историческим знанием стали темой широких научных и общественных дискуссий. В этих дискуссиях следует обозначить одно важное различие в позициях участников. Если для М. Хальбвакса и некоторых его последователей социальная память и историческая наука выступают как антагонисты (историческая наука начинается там, где заканчивается коллективная память и наоборот), то новое поколение ученых склоняется к сближению этих понятий. Например, П. Гири отмечает, что «когда постулируют дихотомию коллективной памяти и истории, упускают социальный и культурный контекст, в котором находится сам историк» и приписывают историческому знанию объективность и внеисторичность, которых оно вряд ли заслуживает. «Историки работают с некоторой целью - по существу затем, чтобы формировать коллективную память исторического цеха и, в конечном счете, общества, в котором живут. Ученое разыскание стремится к тому, чтобы преобразит коллективное понимание прошлого» [2, С. 118].

С 1980-х годов исследователи вновь обращаются к изучению коллективной памяти. В частности, идея М. Хальбвакса о том, что у каждой нации есть своя историческая память, определяющая идентичность данного народа, но при этом порою весьма далекая от научных представлений о прошлом, вдохновила французских историков на грандиозный проект «Места памяти», осуществленный под руководством Пьера Нора. Предметом исследования в нем стали места, вещи и события, в совокупности составляющие материал, из которого конструируется коллективная память во Франции. Этими «символическими объектами» стали отдельные местности, памятники, события, ритуалы, символы и традиции, составляющие многообразие французской национальной идентичности: Пантеон, Жанна д’Арк, Триумфальная арка, словарь Ларусса, Стена коммунаров и еще десятки других.

Участники проекта - около ста ведущих историков современной Франции - поставили перед собой цель «ввести клинок критики между стволом памяти и корой истории» или, иными словами, подвергнуть критическому анализу существующую в исторической памяти французов картину прошлого. Различие между исторической памятью и историей-наукой П. Нора сформулировал следующим образом: «Память

- это жизнь, носителями которой всегда выступают живые социальные группы [...] История - это всегда проблематичная и неполная реконструкция того, чего больше нет. Память - это всегда актуальный феномен, переживаемая связь с вечным настоящим. История же - это репрезентация прошлого. Память в силу своей чувственной и магической природы уживается только с теми деталями, которые ей удобны. Ее питают воспоминания туманные и противоречивые (télescopants) [...]. История же как интеллектуальная и десакрализующая (laïcisante) операция обращается к анализу и критическому дискурсу. Память помещает воспоминание в священное, история его оттуда изгоняет, делая прозаическим. Память порождается той социальной группой, которую она сплачивает [...]. Напротив, история принадлежит всем и никому, что делает универсальность ее призванием» [9, С. 19-20].

Отметим, что в исторической памяти калмыцкого народа таким особым «Местом Памяти» является Хошеутовский Хурул, возведенный в 1814-1818 гг. на левом берегу Волги в память победы России в Отечественной войне 1812 г. Как известно, калмыцкие полки, состоявшие в составе регулярных войск, согласно указу Александра I носили имена их командиров Джамбы Тундутова и Серебджаба Тюменя, а с 13 ноября 1811 г. по приказу военного министра России Барклая де Толли они получили номера первый (Тундутовский) и второй (Тюменевский) [4, С. 607]. Второй калмыцкий полк в составе русских войск в марте 1814 г. прошел победным триумфальным маршем по

Парижу. Хошеутовский Хурул, построенный на добровольные пожертвования калмыцкого народа, является не только удивительным памятником архитектуры 19 века (симбиоз православно-храмовой и буддийской архитектур - в основу проекта легли композиционная схема Казанского собора в Санкт-Петербурге и монголо-тибетские традиции культового искусства), но и уникальным символом истории российского многонационального государства.

Одной из особенностей сложившейся когнитивной ситуации в современной исторической науке является переход от монистической интерпретации истории к плюралистической. Данный переход соответствует той эпистемологической тенденции, в которой наука открывает для себя множество реальностей, и движение идет от од-ной-единственной истины и одного изначально данного мира к процессу порождения многообразия подлинных и при том конфликтующих миров как самодостаточных и внутренне согласованных реальностей. В соответствии с этим формируется новый тип методологического сознания историка. В нем актуализируется вопрос о том, как в субъективном «мире» научного исторического знания обнаруживает себя объективный «мир» исторической реальности, формируется представление о том, что «мир прошлого» становится реальностью в соответствии с познавательным контекстом. Поэтому историческое познание начинает рассматриваться как конструирование «мира прошлого», а историческое знание - как книга о «реальности прошлого», пишущаяся вновь и вновь в языках тех или иных культур и исторических эпох [10]. Эту ситуацию в отношении общих сдвигов в историческом знании XX века достаточно точно охарактеризовал емкой формулой известный французский философ Поль Ри-кёр (1913-2005): «историю событий сменила история интерпретаций» [7].

«Места памяти» могут быть «закрытыми», то есть фиксирующими строго определенную интерпретацию исторического события или персонажа, а могут быть «открытыми», создающими пространство для диалога и различных трактовок. То есть, они могут быть открытыми для диалога различных общественных сил, продуктивными в деле врачевания ран прошлого, преодоления внутринациональных и межнациональных конфликтов. Но могут и порождать новые конфликты, создавать сознательно искаженные образы прошлого.

В этом контексте образы прошлого в историческом сознании народов России должны выступать не факторами разъединения и взаимных претензий, а служить укреплению общероссийской национальной идентичности, ментальности. Образы прошлого должны служить поиску общих «Мест Памяти», действительно общих для всех народов России.

Список литературы

1. Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. - М.: Издательство «Языки славянской культуры». Серия: Studia histórica, 2004. - 368 с.

2. Гири П. История в роли памяти? // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 14. М., 2005. - С. 106-120.

3. Гулыга А.В. Искусство истории. М.: Современник, 1980. - 288 с.

4. История Калмыкии с древнейших времен до наших дней. В 3 томах. Т. 1. Элиста, 2009. - 845 с.

5. Лубский А.В. Неоклассическая модель исторического исследования в культурно-эпистемологическом контексте начала XXI века // Общественные науки и современность. 2009. № 3. - С. 158-168.

6. Официальный сайт Президента РФ - Шр://президент.рф

7. Рикёр П. Память, история, забвение / Пер. с франц. - М.: Издательство гуманитарной литературы, 2004 (Французская философия XX века). - 728 с.

8. Франсуа Э. «Места памяти» по-немецки: как писать их историю? // Ab imperio. 2004. № 1. - С. 29-43.

9. Франция - память. Пер. с фр. Д. Хапаевой под научн. ред. Н. Копосова. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 1999. - 328 с.

10. Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. / Пер. с фр. и вступительная статья С.Н. Зенкина - М.: Новое издательство, 2007. - 348 с.

11. Шеуджен Э.А. Кавказская война: фактор национальных традиций // Адыги (черкесы) в историческом времени и пространстве. Материалы международного круглого стола, посвященного 145-летию окончания Кавказской войны. Майкоп, Издательство Майкопского государственного технологического университета, 2009. - 280 с.