CC BY
19
Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2020. № 2
М.Е. Шанурина
«МЕДНЫЙ ВСАДНИК» А. ПУШКИНА
КАК ПРЕТЕКСТ XXXIX ГЛАВЫ РОМАНА
И. ИЛЬФА И Е. ПЕТРОВА «ДВЕНАДЦАТЬ СТУЛЬЕВ»)1
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
высшего образования
«Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова»
119991, Москва, Ленинские горы, 1
Статья посвящена сопоставительному анализу романа И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» (прежде всего материала главы XXXIX, названной «Землетрясение») и поэмы А. Пушкина «Медный всадник». Целью работы является исследование интертекстуального уровня романа «Двенадцать стульев», которое призвано дать ключ к более глубокому пониманию произведения как травестии, кривого зеркала классической русской литературы. Подводя итог немногочисленным существующим научным трудам, в которых отмечались бы параллели между «петербургской повестью» и романом И. Ильфа и Е. Петрова, мы заключаем, что подробное сопоставление вышеуказанных произведений ранее не проводилось исследователями. Стараясь восполнить существующую в исследованиях лакуну, в статье мы обращаемся к сравнению системы персонажей, сюжета, акцентированных образов и мотивов в произведениях двух разных эпох. Исходя из сюжетных функций, в статье мы выделяем и рассматриваем два ряда персонажей: во-первых, Евгений - Ипполит Матвеевич Воробьянинов, во-вторых, медный всадник - Остап Бендер. В то же время в работе рассмотрены ключевые мотивы обоих произведений (такие, как стихийное бедствие - наводнение в поэме «Медный всадник» и землетрясение в романе «Двенадцать стульев» - разбитая мечта, бунт «маленького человека»), которые позволяют соотнести текст романа «Двенадцать стульев» с «петербургской повестью» А. Пушкина «Медный всадник» и определить, как именно И. Ильф и Е. Петров трансформируют классические сюжетные ходы и образы, включая их в роман о советской, современной им действительности.
Ключевые слова: И. Ильф; Е. Петров; А.С. Пушкин; «Двенадцать стульев»; «Медный всадник»; травестия; пародия.
Роман И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» - кривое зеркало классической литературы, травестия. Ирония - ключевой прием для книги двух «молодых дикарей» [Мандельштам, 1970: 345] - почти всегда создается на интертекстуальном уровне: за счет аллюзий на
Шанурина Маргарита Евгеньевна - студентка кафедры теории литературы филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова (e-mail: margaritashanurina@ mail.ru).
1 Выражаю признательность Андрею Михайловичу Ранчину за ряд ценных замечаний, высказанных при знакомстве с первоначальной версией статьи.
произведения других авторов и нередко - на произведения писателей дореволюционной России, в том числе и Пушкина.
В «Спутнике читателя» Ю. Щеглов указывает множество фрагментов «Двенадцати стульев», которые отсылают нас к тем или иным произведениям Пушкина [Щеглов, 2009: 83, 101, 138, 283, 316]; о сюжетном сходстве романа с пушкинской повестью «Пиковая дама» писали М. Одесский и Д. Фельдман [Одесский, Фельдман, 1997]2.
Однако, несмотря на в целом отмеченное внимание Ильфа и Петрова к пушкинским мотивам, подробный сравнительный анализ «Двенадцати стульев» и «Медного всадника» ранее не проводился.
Целесообразность сопоставления «Медного всадника» и «Двенадцати стульев» (на материале главы XXXIX) объясняется рядом прямых и косвенных аллюзий на пушкинское произведение, содержащихся в тексте Ильфа и Петрова. Во-первых, сюжет главы «Землетрясение» во многом совпадает с сюжетом пушкинской поэмы (пусть у писателей советской эпохи этот сюжет и обыгрывается преимущественно в пародийном ключе); во-вторых, есть совпадения в системе персонажей (прежде всего это проявляется в оппозициях Бронзовый Петр - Евгений, Остап - Воробьянинов); в-третьих, пушкинская поэма и XXXIX глава романа объединены рядом ключевых мотивов: квазидемонического, безумия, неудачного бунта, роковой насмешки, всевластия стихии, потери сокровища (невесты или бриллиантов умершей тещи). Некоторые из них кратко описаны в «Спутнике читателя», однако все же требуют более детального разбора и структурирования, так как явные параллели с «Медным всадником» не только играют ключевую роль в главе «Землетрясение», но и важны для романа в целом.
И в поэме, и в романе описывается реально произошедшее стихийное бедствие, нанесшее городу и его жителям сильный урон. В «Медном всаднике» изображено петербургское наводнение 1824 г., в «Двенадцати стульях» - крымское землетрясение 1927 г. И Пушкин, и Ильф и Петров подчеркивают достоверность событий: Пушкин -в рамочном тексте («Происшествие, описанное в сей повести, основано на истине. Подробности наводнения заимствованы из тогдашних журналов. Любопытные могут справиться с известием, составленным В.Н. Берхом»); Ильф и Петров - в самом тексте главы: «Было двенадцать часов и четырнадцать минут. Это был первый удар большого крымского землетрясения 1927 года» [Ильф, Петров, 1998: 287].
2 «Осенью 1927 года Воробьянинов убедился, что попытка вернуть прошлое не удастся. И осенью 1927 года был построен новый железнодорожный клуб -на воробьяниновские средства. Круг замкнулся. И в итоге авторы (иронически обыгрывая сюжет пушкинской "Пиковой дамы") доказали, что любые попытки вернуться в прошлое - безумны, гибельны».
Отчасти совпадают в обоих произведениях и детали в описании стихийной катастрофы3:
«Медный всадник» «Двенадцать стульев»
«Осада! приступ! злые волны, Как воры, лезут в окна. Челны С разбега стекла бьют кормой.» «Со звоном выскочили стекла, и зонтик с надписью "Я хочу Подколесина", подхваченный вихрем, вылетел в окно к морю»
И в том и в другом случае акцентированы мотивы битого стекла, яростного проникновения стихии в жилище человека. В главе «Землетрясение» так же, как и в «Медном всаднике», природное бедствие приравнивается к хаосу, неконтролируемой и разрушающей силе. Никто из живых не в состоянии противостоять стихии: ни царь в «Медном всаднике» («С Божией стихией // Царям не совладеть»), ни великий комбинатор Бендер («Остап был вне себя. Землетрясение, ставшее на его пути! Это был единственный случай в его богатой практике» [Ильф, Петров, 1998: 287]). Стихия непредсказуема: «И вдруг, как // зверь остервенясь, // На город кинулась»; «Вспыхнула спичка, и, странное дело, стул сам собой скакнул в сторону и вдруг, на глазах изумленных концессионеров, провалился сквозь пол» [Ильф, Петров, 1998: 287]), она управляет судьбами, сводит персонажей с ума и сеет катастрофические разрушения: «Увы! всё гибнет: кров и пища!»; «Удар в девять баллов, причинивший неисчислимые бедствия всему полуострову...» [Ильф, Петров, 1998: 287].
Композиция главы XXXIX во многом перекликается с композицией «Медного всадника»: в обоих случаях завязкой становится вмешательство стихии в жизнь персонажей (наводнение в поэме и землетрясение в романе), а кульминацией - безумие и бунт (маленького человека против «кумира»: бронзового Петра в произведении Пушкина, сына турецко-поданного в «Двенадцати стульях»).
Помимо сходства чисто сюжетного проследить можно и сходство основных участников действия. Образы главных героев «Двенадцати стульев» (которые, разумеется, являются центральными и в главе «Землетрясение») определенно перекликаются с образами персонажей поэмы. В обоих случаях перед нами система образов, выстроенная по принципу контраста: с одной стороны «маленький человек», с другой - квинтэссенция власти, квазидемонический персонаж.
Маленький человек - это «герой зловонных и темных углов» [Григорьев, 1975: 411], «"ничтожный герой". ничем не выдающийся, принадлежащий всецело толпе других, подобных ему» [Измайлов,
3 Курсив в таблице и далее мой.
1978: 165]. Маленький человек пушкинской поэмы - это Евгений4, «неведомый коломенский чиновник, напоминающий смиренных героев Достоевского и Гоголя» [Мережковский, 2007: 403]. «Маленький человек» романа Ильфа и Петрова - это Киса Воробьянинов, делопроизводитель ЗАГСа. Несмотря на то что Воробьянинов отнюдь не всегда был «маленьким человеком» (до революции он был предводителем уездного дворянства и кутилой), в начале романа Евгений и Киса находятся примерно на одной ступени социальной лестницы; оба они потомственные дворяне, чья фамилия предана забвению. О своем герое Пушкин пишет: «Прозванья нам его не нужно, / Хотя в минувши времена / Оно, быть может, и блистало / И под пером Карамзина / В родных преданьях прозвучало; / Но ныне светом и молвой / Оно забыто». До известной степени эти слова справедливы и для дворянина Воробьянинова, о происхождении которого помнят только старый дворник Тихон, гадалка Елена Станиславовна и еще несколько жителей Старгорода.
Евгений и Ипполит Матвеевич, несмотря на то, что разделены почти что столетием, находятся примерно на одной социальной ступени: Евгений «живет в Коломне; где-то служит, / Дичится знатных и не тужит / Ни о почиющей родне, / Ни о забытой старине», Ипполит Матвеевич в начале романа живет в городе N и также не вспоминает о временах дореволюционной России и жизни предводителя дворянства. И с образом Евгения, и с образом Кисы оказывается так или иначе связан мотив обочины жизни - Евгений живет в бедном районе Петербурга, далеко от его центра, Воробьянинов в маленьком провинциальном городе.
Как и Евгений, Воробьянинов - мелкий чиновник, делопроизводитель ЗАГСа. И рассуждает Воробьянинов в первых главах «Двенадцати стульев» почти совсем как Евгений:
«Медный всадник» «Двенадцать стульев»
Жениться? Мне? зачем же нет? Оно и тяжело, конечно; Но что ж, я молод и здоров, Трудиться день и ночь готов; Уж кое-как себе устрою Приют смиренный и простой И в нем Парашу успокою. Жениться? - подумал Ипполит Матвеевич. - На ком? На племяннице начальника милиции, на Варваре Степановне, сестре Прусиса? Или, может быть, нанять домработницу? Куда там! Затаскает по судам. Да и накладно
4 Как правило, пушкинского Евгения рассматривают как одного из первых маленьких людей в русской литературе. Однако при этом, например, П.Е. Спиваковский не считает Евгения в полной мере маленьким человеком [Спиваковский, 2015]. Вопрос о целесообразности рассмотрения пушкинского героя в качестве маленького человека, определенно, достоин отдельного литературоведческого исследования и не рассматривается нами здесь.
Определенно, в данном случае внутренний монолог Ипполита Матвеевича имеет пародийный характер. Если сомнения молодого Евгения по поводу брака связаны с финансовыми трудностями, хотя он искренне любит свою невесту, и намерения его благородны, то сомнения немолодого Воробьянинова вызваны лишь сухим расчетом: он ни в кого не влюблен, и жена нужна бывшему старгородскому льву исключительно для удобства. Отчасти размышления Воробьянинова напоминают и набросок Пушкина: «"Женись!"» - На ком? - "На Вере Чацкой"» [Бонди, 1978: 193-203], где мотив сугубо формальной необходимости брака также предстает в ироническом ключе.
И Евгений, и Киса становятся жертвами стихийного бедствия, однако, сталкиваясь со стихией, они совсем не думают о себе - Евгений боится за жизнь невесты, Параши: «Сидел недвижный, страшно бледный / Евгений. Он страшился, бедный, / Не за себя...» Ипполит Матвеевич боится за сохранность бриллиантов:
«— Давайте плоскогубцы! - крикнул он Остапу.
— Идиот вы паршивый! - застонал Остап. - Сейчас потолок обвалится, а он тут с ума сходит! Скорее на воздух.
— Плоскогубцы! - ревел обезумевший Ипполит Матвеевич.
— Ну вас к черту! Пропадайте здесь с вашим стулом! А мне моя жизнь дорога как память!» [Ильф, Петров, 1998: 287].
Эта перекличка с «Медным всадником», как и размышления Во-робьянинова в начале романа, пародийна. Евгений рискует жизнью, нанимая лодочника, чтобы отправиться на другой берег к невесте, -Воробьянинов тоже рискует жизнью: потрошит стул в здании, которое вот-вот обрушится. Самое дорогое для «маленького человека» Пушкина - невеста; самое дорогое для Ипполита Матвеевича - бриллианты. Своей одержимостью он пугает даже Великого Комбинатора.
И с образом Евгения, и с образом Кисы Воробьянинова оказывается связан мотив роковой насмешки. Не сбудутся скромные мечты Евгения о семейной жизни; не обретет заветные бриллианты Ипполит Матвеевич Воробьянинов. Судьба Евгения и Кисы до известной степени трагична: оба они теряют последнюю надежду, которая есть в их небогатом быте мелкого чиновника. И как будто сама жизнь, используя слова «петербургской повести», предстает в обоих произведениях «как сон пустой, / Насмешка неба над землей».
Сталкиваясь со стихией и ее разрушительной силой, и Евгений, и Киса теряют разум. Евгений - потому, что наводнение лишает его невесты («Но бедный, бедный мой Евгений ... / Увы! его смятенный ум / Против ужасных потрясений / Не устоял»), Ипполит Матвеевич -от страха: «.И, наконец, землетрясение, после которого Ипполит Матвеевич несколько повредился и затаил к своему компаньону тайную ненависть» [Ильф, Петров, 1998: 290]. В самый ужасный для
себя момент, когда надежды разбиты, невеста мертва, а бриллианты снова не найдены, оба «маленьких человека» смеются: Евгений «вдруг, ударя в лоб рукою, / Захохотал» - Ипполит Матвеевич «засмеялся крысиным смешком» [Ильф, Петров, 1998: 288]. Смех в обоих случаях является знаком разгорающегося безумия, которое привело Евгения к бунту на словах, а Ипполита Матвеевича - к бунту сначала на словах, а потом и на деле.
«Медный всадник» «Двенадцать стульев»
Глаза подернулись туманом, По сердцу пламень пробежал, Вскипела кровь. Он мрачен стал Пред горделивым истуканом И, зубы стиснув, пальцы сжав, Как обуянный силой черной, «Добро, строитель чудотворный! — Шепнул он, злобно задрожав, — Ужо тебе!..» — Не дам! - взвизгнул Ипполит Матвеевич. — Это что такое? Бунт на корабле? Отдайте стул! Слышите? — Это мой стул! - заклекотал Воробья-нинов, перекрывая стон, плач и треск, несшиеся отовсюду
В обоих случаях бунт «маленького человека» оказывается подавлен. Разгневанный медный всадник как будто проследует Евгения, жестоко наказывая за так и не высказанный до конца упрек. Разгневанный Остап тоже расправляется с «маленьким человеком»: «— В таком случае получайте гонорар, старая калоша! И Остап ударил Воробьянинова медной ладонью по шее» [Ильф, Петров, 1998: 288].
Эпитет «медный» в этом контексте определенно не случаен, так как снова отсылает читателя, уже более прямолинейно, к поэме Пушкина (соотнося образ Бендера и образ медного всадника). Однако если бронзовый Петр окончательно разбил слабое сопротивление Евгения и обратил его в бегство, то Остап не смог одержать над компаньоном окончательную победу. Воробьянинов уступил во время стихийного бедствия, но, в отличие от Евгения, отомстил за свое поражение позже, когда перерезал Великому Комбинатору горло бритвой (Щеглов рассматривает как бунт именно этот поступок Воробьянинова, а не его отказ отдавать стул [Щеглов, 2009: 316]). Едва ли Евгений, даже в состоянии невменяемости, мог бы поднять на кого-то руку.
Ильф и Петров намеренно переигрывают ситуацию бунта «маленького человека», создают травестию: и «маленький человек» оказался, что называется, с кулаками, и власть была воплощена не в образе грозного ожившего царя, но в образе сына турецко-подданного и виртуозного мошенника, Остапа Бендера. Несоответствие «высокому» образцу, воплощенному в конфликте пушкинской поэмы, рождает иронию, придает страшному по своей сути эпизоду землетрясения эффект комический.
Такого эффекта не лишена и параллель Великий Комбинатор - медный всадник. Бендер не царь, и рукотворным ожившим памятником назвать его сложно. Однако образ его (прежде всего детали портрета во время стихийного бедствия) все же отсылает нас к бронзовому кумиру из поэмы.
«Медный всадник» «Двенадцать стульев»
И, озарен луною бледной, Простерши руку в вышине, За ним несется Всадник Медный Ужасен он в окрестной мгле! Какая дума на челе! Какая сила в нем сокрыта! В эту же минуту по переулку промчался пожарный обоз с факелами, и при их трепетном свете Ипполит Матвеевич увидел на лице Бендера такое страшное выражение, что мгновенно покорился и отдал стул
Мотив ожившей статуи, который реализован в пушкинском «Медном всаднике», определенно связан с демонической традицией [Якобсон, 1987: 145-181; Ахматова, 1958: 185-195; Солнцева, 2014: 29-35; Топоров, 1995: 275]. И через эту связь с демоническим Бендер также соотносится с Бронзовым Кумиром из поэмы: Великий Комбинатор в начале романа появляется из ниоткуда, он обладает как будто какой-то темной властью над людьми, легко манипулирует ими. Кроме того, Бендер, по его собственному утверждению, - сын турецко-подданно-го, что также позволяет рассматривать его как персонажа квазидемонического характера: турецкое - т.е. нехристианское - ассоциируется в классической русской литературе с нечистой силой. И параллель Бендер - медный всадник только усиливает демонические черты в образе героя Ильфа и Петрова, создавая в тексте дополнительный пласт - квазимистический.
Подводя итог, можно сказать, перефразируя известные слова из «Интернационала»: кто был чем-то - тот стал никем. Корыстным и подлым стал некогда благородный и скромный «маленький человек»; джентльменом в поисках десятки и жертвой «маленького человека» стал грозный бронзовый призрак. Сокровище нематериальное обратилось вполне материальным: теперь не потеря любви, но страх за свою жизнь и утрата бриллиантов становятся причиной сумасшествия. Ведя художественный диалог с «Медным всадником», Ильф и Петров обращаются как бы ко всей классической литературе в целом, Пушкин - ее квинтэссенция. Классика в художественной реальности «Двенадцати стульев» может быть возникнуть только с иронической подсветкой, в форме сниженной и пародийной. Классические сюжетные ходы перестают восприниматься серьезно, высокий образец недостижим, вместо него - на основе его - создается травестия. То, что некогда было трагедией, превратилось в фарс.
Список литературы
1. Ахматова А.А. «Каменный гость» Пушкина // Пушкин: Исследования и материалы. М.; Л., 1958. С. 185-195.
2. Бонди С.М. «Женись - на ком?..» // Бонди С.М. Черновики Пушкина. Статьи 1930-1970 гг. М., 1978. С. 193-203.
3. Григорьев А.А. Русская литература в 1851 году // Русская литература XIX века: Хрестоматия критических материалов / Сост.: М.Г. Зельдович и Л.Я. Лившиц. М., 1975.
4. Ильф И.А., Петров Е.П. Двенадцать стульев. Золотой теленок. М., 1998.
5. Ильф И.А., Петров Е.П. Двенадцать стульев. Первый полный вариант романа с комментариями М. Одесского и Д. Фельдмана [Электронный ресурс]. URL: http://az.lib.rWi/ilfpetrov/text_0120.shtml (дата обращения: 19. 09. 2018).
6. Измайлов Н.В. «Медный всадник» А.С. Пушкина: История замысла и создания, публикации и изучения // Пушкин А.С. Медный всадник. Л., 1978. С. 147-265.
7. Мандельштам Н.Я. Воспоминания. Нью-Йорк, 1970.
8. МережковскийД.С. Вечные спутники: Пушкин. М., 2007.
9. Солнцева Н.М. Сюжет о статуе // Вестник Российского университета дружбы народов. Литературоведение, журналистика, 2014. № 2. С. 29-35.
10. Спиваковский П.Е. Иллюзии «Медного всадника». Лекция. Правмир, 2015. [Электронный ресурс]. URL: https://www.pravmir.ru/pavel-spivakovskiy-illyuzii-mednogo-vsadnika-videolektsiya (дата обращения: 13. 02. 2019).
11. Топоров В.Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (введение в тему) // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: исследования в области мифопоэтического. М., 1995.
12. Щеглов Ю.К. Романы Ильфа и Петрова. Спутник читателя. СПб., 2009.
13. Якобсон Р.О. Работы по поэтике. М., 1987.
Margarita Shanurina
A. PUSHKIN'S POEM 'THE BRONZE HORSEMAN' AS A PRE-TEXT FOR I. ILF AND E. PETROV'S 'THE TWELVE CHAIRS'
Lomonosov Moscow State University 1 Leninskie Gory, Moscow, 119991
The article provides a comparative analysis of I. Ilf and E. Petrov's novel 'The Twelve Chairs' (primarily chapter XXXIX, 'Earthquake') and A. Pushkin's poem 'The Bronze Horseman'. The aim of the work is to study the intertextual level of the novel, which would lead to a deeper understanding of 'The Twelve Chairs' as a travesty of classical Russian literature. Summing up the few existing works that draw parallels between the poem and the novel shows that there has been no detailed comparison of them previously. This paper attempts to bridge the gap as it makes a comparison of the system of characters, the plots, accented images and motifs in the texts written in different times. The plot functions prompt to consider the following pairs of characters - Eugene / Ippolit Matveyevich Vorobyaninov and the bronze horseman / Ostap Bender. The paper explores the key motifs of both works, including a natural disaster which is depicted by the flood in 'The Bronze Horseman' and the earthquake
in 'The Twelve Chairs' and the broken dream which is manifested by the mutiny of 'the little man'. This indicates a correlation between 'The Twelve Chairs' and the 'St. Petersburg Story' by Pushkin and helps to see how Ilf and Petrov transform classic plot motifs and images and include them in the novel about Soviet reality.
Key words: I. Ilf; E. Petrov; A. Pushkin; 'The Twelve Chairs'; 'The Bronze Horseman'; travesty; parody.
About the author: Margarita Shanurina - BA Student, Department of Romance and Germanic Languages, Department of Literary Theory, Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University (e-mail: margaritashanurina@mail.ru).
References
1. Akhmatova A.A. "KamennyjgostPushkina [Pushkin's "The Stone Guest"]. Moscow; Leningrad, ANSSSR Publ., 1958, pp. 185-195.
2. Bondi S.M. Chernoviki Pushkina [Pushkin's Drafts]. Moscow, Prosveshhenie Publ., 1978, pp. 193-203.
3. Grigor'ev A.A. Russkaya literaturaXIXveka: khrestomatiya kriticheskikh materialov [Russian Literature of the 19th Century: The Compilation of Critical Materials]. Moscow, Vysshaya shkola Publ., 1975. 456 p.
4. Il'f I.A., Petrov E.P. Dvenadcat' stul'ev. Zolotoj telenok [The Twelve Chairs. The Little Golden Calf]. Moscow, Moskovskij rabochij Publ., 1998. 608 p.
5. Il'f I.A., Petrov E.P. Dvenadcat'stul'ev. Pervyj polnyj variant romanas kommentariyami M. Odesskogo i D. Fel'dmana. [The Twelve Chairs: The First Complete Version of the Novel with Comments by M. Odesskij and D. Feldman] 1997. URL: http://az.lib. ru/i/ilfpetrov/text_0120.shtml (accessed: 19.09.2018).
6. Izmailov N.V. "Mednyi vsadnik" A.S. Pushkina: Istoria zamysla I sozdaniya, publikazii i izycheniya ["The Bronze Horseman" by A.S. Pushkin: The History of Concept and Embodiment, Publication and Research]. Leningrad, Nauka Publ., 1978, pp. 147-265.
7. Mandelshtam N.Ya. Vospominaniya [Memories]. N.Y., Chekhov Publ., 1970, 478 p.
8. Merezhkovskij D.S. Vechnye sputniki: Pushkin [Eternal Companions: Pushkin]. Moscow, Nauka Publ., 2007. 904 p.
9. Solnceva N.M. Syuzhet o statue [The Story about Statue]. Vestnik rossijskogo universiteta druzhby narodov [RUDN University Newsletter], 2014, № 2, pp. 29-35. (In Russ.).
10. Spivakovskij P.E. Illyuzii "Mednogo vsadnika". Lekciya. [The Illusions of "The Bronze Horseman": A Lecture] 2015. URL: https://www.pravmir.ru/pavel-spivakovskiy-illyuzii-mednogo-vsadnika-videolektsiya (accessed: 13.02.2019).
11. Toporov V.N. Peterburg i "Peterburgskij tekst russkoj literatury" (vvedenie v temu) [Saint Peterburg and "Saint Peterburg's Text in Russian Literature" (Introduction to the Topic)]. Moscow, Progress Publ., 1995. 275 p.
12. Shheglov Yu.K. Romany Il'fa i Petrova. Sputnik chitatelya [Ilf and Petrov's Novels: The Reader Companion]. Saint Peterburg, Ivan Limbakh Publ., 2009. 656 p.
13. Yakobson Ya.O. Rabotypopoetike [The Works on Poetics]. Moscow, Progress Publ., 1987. 462 p.
