CC BY
74
зованы как основа для реальной модернизации художественного и эстетического образования.
Реализация данной модели позволит повысить уровень медиакомпетентности у школьной аудитории, несомненно, это скажется на общем и эстетическом развитии старшеклассника. Анализ ведущих медиаобразователь-ных моделей подтверждает наши идеи. Так, А. В. Федоров понимает цель медиаобразования как развитие творческой личности в условиях постоянного увеличения потока аудиовизуальной информации [3]. Цель медиаобразования во многом совпадает с образовательной, существующей на современном этапе развития школы.
Итак, для эффективного художественноэстетического образования и воспитания современного и будущего школьника необходимы новые средства обучения. В этом, на наш взгляд, заключается огромный медийный потенциал в создании такой системы педагогического процесса, где уровень воспитательной
работы будет высоким, а предметы художественно-эстетического цикла будут интегрированы с медиаобразованием.
Список литературы
1. Афанасьева, Н. РИА Новости [Электронный ресурс]. URL: http://ria.ru/cul-
ture/20130122/919194132.html
2. Вайсфельд, И. А. Кино в педагогическом процессе // Сов. педагогика. 1982. .№7. С. 35-38
3. Усов, Ю. Н. Кинообразование как средство эстетического воспитания и художественного развития школьников : автореф. дис. ... д-ра пед. наук. М., 1989. 32 с.
4. Федоров, А. В. Медиаобразование: история, теория и методика. Ростов н/Д, 2001. 708 с.
5. Челышева, И. В. Теория и история российского медиаобразования. Таганрог, 2006. 206 с.
6. Freinet, C. Les techniques audiovisuelles. Cannes, 1963. 144 p.
Вестник Челябинского государственного университета. 2013. № 22 (313).
Филология. Искусствоведение. Вып. 81. С. 275-282.
С. К. Шайхитдинова МЕДИАКУЛЬТУРА: ДЕМОН КЕНТАВРА
Рассматривается медиакультура с акцентом на дефиниции «культура». Ее этическая миссия - оберегающее участие по отношению к человеческой субъективности перед тотальностью медиа. Их проникновение в сознание проблематизирует вопрос о заблуждениях - «демонах». В качестве примера в статье рассматриваются издержки медиаконвергенции. Гибрид форматов и контентов в медиатекстах («медиакентавр») угрожает безопасности массовой аудитории. Как это происходит, показано на примере натуралистических сюжетов криминальной хроники на местном телевидении, которые подаются как формат «нового журнализма».
Ключевые слова: медиакультура, человеческая субъективность, тотальность медиа, медиаконвергенция, медиатекст, новый журнализм, натуралистические сюжеты криминальной хроники, демоны сознания, манипуляция.
В отечественных исследованиях медиа- включаясь в общественный процесс. Несо-
культура рассматривается с акцентом на поня- мненно и то, что «базис», тот, что определяет
тии «медиа» (средства связи). Соответственно «надстройку», представлен сегодня в первую
развитие медиакультуры ставится в зависи- очередь коммуникациями в самом широком
мость прежде всего от прогресса техники и смысле слова. Однако зависимость человека
телекоммуникационных технологий, которые от него не является линейной. Человек, как из-
изменяют наше восприятие, наши привычки вестно, не только продукт, но и соавтор проис-
и в целом стиль жизни. Несомненно, облик ходящего. Его движение в истории происходит
каждого нового поколения зависит от уровня в коэволюции с внешними факторами, в том
производительных сил, который оно застает, числе - с фактором прогресса медиа. Как че-
ловек вписывается / не вписывается в этот прогресс, определяется прежде всего тем, каков он сам. И мы бы добавили: определяется тем, какова его культура, какова культура социума, который он представляет.
Таким образом, обращаясь к медикуль-туре, мы будем делать акцент не на понятии «медиа», а на категории «культура». Однако исследовательская ситуация вряд ли от этого быстро прояснится: окунувшись в сотни определений культуры, мы рискуем, пожалуй, даже больше, чем те исследователи, которые пытаются добиться ясности, оперируя новоявленной дефиницией «медиа». Поэтому оставим в стороне попытки поиска точных определений в данной сфере, которая интенсивно изменяется не только предметно, но и через принципы организации. Точные определения здесь невозможны, они вынуждены быть открыты динамике процесса.
Главным, с нашей точки зрения, является здесь выбор приоритетов. Нет, не культура является «элементом» предметного поля коммуникационной парадигмы. Это коммуникационная парадигма с множеством различных медиадискурсивных своих площадок является частью культурологической парадигмы, выстраивание которой началось со времен выделения в историческом процессе гуманитарного знания как знания. Наработанный на этом направлении потенциал дает нам возможность нащупать болевые точки теоретического осмысления и практического освоения нашего образа жизни в стиле «медиа».
Наиболее существенные противоречия, которые здесь возникают, связаны, как нам видится, с проблемными зонами осмысления культуры в соотнесении с природой, обществом и цивилизацией. Их можно обозначить как уровни «очеловечивания» трех реальностей. Проблематизация концептов «природа и культура» знаменует освоение природной (физической, психобиологической) реальности, являющей себя в культуре прежде всего посредством мифов. Проблематизация «общества и культуры» указывает на реальность социальную. Она заявила о себе в виде картины мира, формируемой через объективацию отношений и целерациональные действия, которые противостояли мифологическому мироощущению и образу жизни традиционного общества. Интенсивность этих действий стала причиной и следствием социальной модернизации, технического и технологического прогресса. Про-
блематизация концептов «современная цивилизация и культура» выводит нас на феномен медиареальности. Ее облик и отдельные сегменты мифологизированы, пожалуй, не меньше, чем облик природы перед лицом первобытного человека. Однако характер современных мифов иной. Их производством озабочены сегодня профессиональные коллективы медиаорганизаций.
Схождение этих трех реальностей - природной, социальной и медийной - осуществляется в человеке, в его жизнедеятельности. Благодаря ему, человеку, происходит их взаимодополнение, иногда - конфликт, иногда - подмена. Кроме того, как природное, социальное и медиасущество, человек сам активно смешивает и конструирует эти реальности. Однако не всегда его действия знаменуются культурным прогрессом. Зачастую, напротив, можно наблюдать обратное движение, сопровождаемое ростом заблуждений и предрассудков.
В свое время заблуждения разума Фрэнсис Бэкон назвал идолами, или призраками: «Ведь человеческий ум, затемненный и как бы заслоненный телом, слишком мало похож на гладкое, ровное, чистое зеркало, не искаженно воспринимающее и отражающее лучи, идущие от предметов; он скорее подобен какому-то колдовскому зеркалу, полному фантастических и обманчивых видений» [4. С. 307]. «Идолов», которые воздействуют на интеллект или в силу самих особенностей общей природы человеческого рода, или в силу индивидуальной природы каждого человека, или в силу особенностей самой природы общения, как полагал ученый-просветитель, искоренить трудно. Остается только указать на их существование, изобличить их враждебную для человеческого интеллекта силу [4. С. 73-74].
С этого времени прошло более четырехсот лет. Люди мало изменились. Они во власти все тех же бэконовских «идолов рода», «идолов пещеры», «идолов площади». Однако изменилось отношение к ним. Если эпоха Просвещения была озарена верой в торжество истины и силу человеческого духа, то сегодня этот вопрос с повестки истории снят. Постмодерн освободил человека от мыслей по поводу своей неразумности, для кого-то сравняв этот признак с другими проявлениями среднестатистического индивида, для кого-то, напротив, сделав способом самоутверждения, а для кого-то превратив в источник дохода. Сегодня производство заблуждений разного рода поставлено
на массмедийный поток. Сотворенная таким образом реальность живет самостоятельной жизнью. Поэтому, продолжая метафору Бэкона, придадим ей несколько иной облик: используем образ демона - мифологического существа, «падшего ангела», поведенчески активного, способного на обольщение и обман. Современные «демоны» разума в сравнении с теми заблуждениями человеческого ума, которые были открыты в эпоху Просвещения, более изощрены еще и потому, что те, что являются порождением индивидуальной человеческой природы, благодаря мобильным средствам связи, тут же могут распространиться на весь человеческий род. Здесь случаются ситуации, которые можно сравнить с эпидемиями. И хотя сегодня тяга к истине уже не послужит мотивом для борьбы с предрассудками, как это было в XVI в., мотивом для включения этой темы в повестку дня может послужить вопрос о безопасности человека.
В 2004 г. в диссертационной монографии нами был поставлен вопрос о необходимости критической теории информационного общества [17. С. 3-23]. Отправной точкой размышления послужила скромная круглая дата - сорокалетие со дня выхода в свет книги Г. Маркузе «Одномерный человек». В ней идеолог «новых левых», говорил, как известно, о трансформациях, наблюдаемых в позднем индустриальном обществе, которые привели, в частности, к «параличу критики». По его наблюдениям, технический прогресс, охвативший всю систему господства и координирования, привел к созданию таких форм жизни и власти, которые примирили противостоящие системе силы и лишили почвы всякий протест во имя исторической перспективы свободы. В обществе, в основе своей организованном как механический процесс, машина - накопленная и воплощенная сила человека - сделалась самым эффективным политическим инструментом: личная зависимость раба от господина заменена зависимостью от «объективного порядка вещей». Второе, что отличает развитое индустриальное общество от его ранней стадии развития, согласно Г. Маркузе, это смещение областей напряжения и противостояния: лишились критического смысла понятия «класс», «индивид», «частный» [11].
Задаваясь вопросом, что изменилось за годы, прошедшие с того времени, когда были сделаны эти выводы, мы продолжили перечень позиций, которые не могут быть адекватно
осмыслены в категориях классической критической теории, нацеленной на разрешение противоречий индустриальной эры. Феномен «символического насилия», включение через мобильные средства связи в процессы наращивания тотальности системы детей и подростков, невозможность в глобальном мире, напичканном смертельным оружием, рассчитывать на «революционные изменения» и «освободительные движения» - все эти признаки нашего информационного настоящего вновь изменили характер конфликта между человеком и системой. Нами был сделан вывод о том, что в связи с этим актуальной сделалась разработка не только иной направленности критического дискурса, иных его оснований - должны измениться и «движущие силы» метакритики [16. С. 11]. Если сорок лет назад представители Франкфуртской школы полагали, что критическая теория должна быть озабочена не приращением нового знания как такового, а эмансипацией человека от порабощающих его отношений, то сегодня настало время, когда актуальным сделалось именно приращение знания [16. С. 14]. Поскольку медиа сделались конститутивным принципом экстериоризации самосознания индивидов, в повестке дня - эмансипация «медиатизированного» разума, а через это - эмансипация человека. Разум в данном случае понимается вслед за Гегелем широко, как человеческий дух, преодолевающий рассудочную целерациональность. В этой связи «программа по спасению» определяется нами как этическая, базирующаяся на доонтологи-ческой этике Левинаса с его идеей ответственности за Другого [16. С. 262-278; 17. С. 46-64].
Новые поколения исследователей, представляя различные позиции по этому вопросу, сходятся в том, что факторы, подавляющие субъективацию человека, носят тотальный характер. Так, Д. Г. Михайличенко рассматривает технологии массовой манипуляции в ряду институтов, генерирующих репрессивность [12]. К. В. Кондратьев, отграничивая критическое понимание субъекта неклассической философией от проектов его реабилитации, опирается на точку зрения, позволяющую «рассматривать иллюзию в качестве структурообразующего элемента самой реальности». Соответственно программа преодоления кризиса субъектной формы бытия связывается с отказом от неоправданных ожиданий и растущей из-за этого тревожности, направленной на субъективировавшееся, оторвавшееся от общественного
организма социальное. В проекте Фуко, основанном на разработке античного концепта «заботы о себе» («не отступай в своем желании»), названный автор видит альтернативный путь реабилитации субъективности, «свободной от параноидального страха за собственную автономию в силу изначального включения фигуры Другого в саму структуру субъекта» [10. С. 5]. Д. Г. Михайличенко также видит уместным обращение к античным практикам самосовершенствования («техники себя»): «Способствующие субъективации современного человека факторы не ограничиваются текущим моментом функционирования социальных связей, наличной тканью социальных отношений <...>. У современного человека сохраняется возможность рецепции духовного опыта других эпох и культур» [12. С. 6]. «Техники себя» (Фуко) рассматриваются «как фильтр, позволяющий посредством критических операций над информационными потоками нейтрализовать репрессивный контекст технологий массовой манипуляции» [13. С. 16].
Таким образом, объектами критического дискурса, формируемого в контексте меди-атизированной социальности, по-прежнему выступают разные стороны напряженности противостояния человека и тотальности системы. Различие в сравнении с ранним и поздним индустриальным обществом заключается в том, что тотальность проникла в виде медиареальности уже и в структуры человеческого сознания. И поэтому основной инструмент эмансипации здесь - выбор в пользу торжества человеческого над тотальностью. По существу это всегда этический выбор.
Нами утверждается, что субъектом такого выбора может выступить и выступает не только «вот этот конкретный индивид». В противном случае мы будем иметь дело с известной ситуацией, о которой вслед за Ульрихом Беком говорит Зигмунт Бауман, когда мы, будучи вынуждены искать «биографические решения системных противоречий», становимся «индивидами поневоле» [1. С. 133], брошенными обществом на произвол судьбы, неудовлетворенными собой и существующим порядком вещей. Если рассматривать социальное исключительно как оппозицию всякой субъектности, то она таковой и будет. «Индивид поневоле» - ситуация небезопасная для личности. Представляется, что «собирание» частичного человека в целостность является одной из миссий современной медиакультуры как «искусства возможного».
Таким образом, субъектом этического выбора выступает субъект культуры. Это может быть конкретный человек, а может быть - сообщество, может - институт, а может - сеть. Соответственно поле культурного действия расширяется от «заботы о себе» до спонтанных культурных практик, до культурной политики. События и феномены культуры, как известно, не «объявляются» заранее, поскольку они определяются как культурные постфактум. Однако заранее «объявить» можно доминирующий принцип культурной организации повседневности. В нашем случае речь идет о необходимости развития культуры с «нравственным зрением». «Внимательность как сила и двигатель воображения, есть начало нравственного поведения и источник культуры», - справедливо указывал П. Козловски [10. С. 13], тематизируя таким образом актуальный срез культурного целого - медиакультуры.
В качестве гипотезы выскажем суждение о реальном социальном субъекте медиакультуры в России в данное время. С нашей точки зрения, таковым может выступить средний класс - те его представители, усилиями которых осуществляется модернизация общества, кто при высокой интенсивности труда рассматривает его как способ самореализации, кто не лишен чувства рефлексии, творчески и ответственно относится к своему делу. Такие люди есть на любых участках деятельности. Как профессионалы, как эксперты они осуществляют то, что поднимает нас над обыденной повседневностью, они поддерживают и воплощают лучшее, чем известна отечественная культура. В вузовской среде представители среднего класса вопреки жесткой бюрократизации образовательного процесса несут необходимые молодежи знания. В гуманитарной сфере эти знания являются мировоззренческими, нацеленными на сохранение субъектности современного «медиачеловека», нацеленными на разоблачение заблуждений медиатизированно-го сознания.
В данной публикации рассмотрим одну из таких ситуаций, которую мы обозначили как «демон кентавра». Речь идет об издержках медиаконвергенции, которая включает конвергенцию сетей, терминалов, услуг, рынков, жанров, стилей и умений специалистов в области коммуникаций. Ученые рассуждают о «конвергентном скачке» и переходе к мультимедиа, означающем «стирание границ» между
такими медиа, как телефон, почта, телеграф и СМИ [6. С. 15-17].
Наиболее напряженным направлением агрессии мультимедийного «демона Кентавра» на человеческую субъектность является, с нашей точки зрения, новоявленный медиатекст, который представляет собой гибрид уже усвоенных культурой контентов и форматов. Возможность объединить - объединить мастерски, профессионально используя ошеломляющие достижения цифровых технологий -в новое функциональное целое узнаваемые, привычные для нас образы и способы их подачи превращает потребителей в управляемые объекты манипулирования. Примером служит история рекламной индустрии, фактически осуществившей переворот в сознании поколений второй половины ХХ в. За несколько десятков лет общество, в котором доминировала идея, что труд - основа жизни и самореализации человека, превратилось в общество потребления. И дело не только в растущих объемах текстов, предметом восхваления которых являются вещи или услуги. Дело в том, что эффективность рекламного продукта тем выше, чем незаметнее произойдет «кентаврическое» сцепление того, что нужно продать, и ценностей, которые обеспечат путь к сердцу потенциального покупателя. Мамина ласка в виде отбеливателя для белья, здоровье и бодрость в виде таблеток, брутальность, уверенность в себе в виде автомобиля. Реклама осваивает все новые площадки. В качестве «продакт-плейсмент» она проникает в сюжеты массовых кинофильмов и реалити-шоу. Мы ведь реагируем на человеческое - именно оно трогает нас, задевает, заставляет внимательно присмотреться. И не замечаем при этом приложенные «копыта снизу».
Особым направлением гибридизации медиатекстов, охватившим наши отечественные СМИ, является «новый журнализм». Его появление связывается с освоением в 60-е гг. в американской прессе необычных техник письма. Первопроходцы нового журнализма утверждали, что наиболее достоверное, истинное изображение реальности может быть достигнуто только с помощью художественного вымысла. В беллетризованные таким образом журналистские материалы постепенно проникает нарративность изложения, обращение к «потоку сознания», который журналисты стали использовать для раскрытия духовной жизни героев своих публикаций. Зачинатели
нового жанра считали, что журналист должен видеть собственными глазами все происходящее, жесты, выражения лиц, слышать диалоги, познакомиться со всей окружающей обстановкой. Новый журнализм связывается с культурой постмодерна, симулирующей действительность как роман, как политическое шоу, как грандиозную рекламную кампанию, театральное действо. Деконструкция как метод организации текстов привела к тому, что журналистская картина мира отчетливо стала походить на «мозаику, зрелище, дебош знаков», по выражению Жана Бодрийара [15. С. 74-75].
Набор образов действительности, свободных для интерпретации, кентаврическое слияние реального и нереального опасно в подаче журналистских форматов, которые изначально формировались как способ документального освоения окружающего мира. Важно и то, что «наши люди», те, кто не ушел в Интернет, в большинстве своем привыкли верить СМИ. Как указывает Даниил Дондурей, «выбор и интерпретация основных сюжетов, контекстов их восприятия важны в России - стране невероятно семиотической, тесно связанной с жизнью слов» [14. С. 11].
В качестве конкретного примера зачатков «нового журнализма» и его потенциальных эффектов в региональной журналистике обратимся к натуралистическим сюжетам криминальной хроники, шагнувшим на телевизионные экраны страны в 1990-е гг. В основе их лежит, как правило, наблюдение за состоянием и поведением маргинальных персонажей (люди с криминальным поведением, психическими отклонениями, в состоянии аффекта) и обсуждение их. Как указывает А. Шагулин, «ужас, введенный постмодернизмом в качестве начала познавательной деятельности, “узаконил” эстетизацию грубости и насилия в содержании медиатекстов» [14. С. 75].
В качестве конкретного случая рассмотрим ситуацию на телекомпании «Эфир» (г. Казань), ставшую поводом для разбирательства в Коллегии по жалобам на прессу (г. Москва) в марте 2011 г. Автор этих строк участвовал в заседании в роли приглашенного эксперта. Выдержки из подготовленного нами заключения приведены ниже. (Опубликовано в материалах конференции «Информационное поле современной России: практики и эффекты» в 2011 г., ссылка приведена в конце текста).
Объектом исследования послужили вышедшие в эфир сюжеты программы «Пере-
хват» (г. Казань), случайная выборка за июнь 2010 г., февраль, март 2011 г., а также материалы дела: заявление в Коллегию по жалобам на прессу о недопустимости регулярного показа мертвых тел, насилия в популярной новостной телепрограмме; ответ директора телекомпании «Эфир»; повторное письмо заявителя в Коллегию по жалобам на прессу, настаивающее на рассмотрении вопроса о соответствии «натуралистических сюжетов» программы «Перехват» профессиональной этике журналиста. Цель исследования: рассмотреть вопрос о границах допустимости показа смерти, насилия, крови в контексте новостных телевизионных программ.
Рассматривая «натуралистические сюжеты» как продукт массовой коммуникации, мы пришли к следующим выводам.
1. Сюжеты программы «Перехват» имеют вид оперативной съемки. Упор делается на документальность видеоматериала. Событийную основу «натуралистических сюжетов» составляет именно происшествие - авария, несчастный случай, преступление. Подаваемый в «Перехвате» материал журналистами никак не интерпретируется. Таким образом, по методам сбора и подачи материала сюжеты в программе «Перехват» носят характер служебной информации для правоохранительных органов, не дорабатываются до уровня, который бы позволил отнести их к текстам журналистики.
2. «Натуралистические сюжеты» криминальной хроники в том виде, в каком они подаются на экране, могут быть отнесены к жанру «устрашающих историй», основным предметом которых является «ужасное происшествие». «Ужасное происшествие», само по себе, не будучи поднято на уровень общественно значимой информации, не входит в предметную сферу журналистики. Однако в программе «Перехват» (и, согласно нашему предположению, во многих других российских телевизионных программах такого плана) эти сюжеты подаются под эгидой журналистской новостной информации, что меняет их статус и определяет особые условия восприятия аудиторией.
Исследователи отмечают устойчивый интерес людей к «устрашающим историям» во все времена [3. С. 238-241]. Распространение «жанра ужасов» в кино сформировало в обществе терпимое отношение к насилию на экране, чем отчасти объясняется толерантность работников СМИ к натурализму в подобных сюже-
тах, когда они становятся предметом телевизионной документалистики.
Рассматривая риски, связанные с демонстрацией «натуралистических сюжетов» в контексте новостной программы, мы пришли к следующим выводам:
Событие смерти является одним из наиболее мощных воздействий на психику любого человека. Эффект от этого воздействия может им до конца не осознаваться. Документальный экран усиливает степень этого воздействия через привлечение власти изображения и через ощущение публичности этого изображения. Поэтому в таких гуманистически ориентированных сферах коммуникативной деятельности как журналистика к теме смерти обращаются тактично и осторожно и только тогда, когда этого требует отчетливо ощущаемая общественная значимость такого обращения. В противоположность этому, если речь идет о регулярной (в нашем случае - о ежедневной) организации криминальных новостей вокруг события смерти и пограничных с ней ситуаций, можно говорить о негативном воздействии СМИ на аудиторию, что выражается в нарушении информационно-психологической безопасности индивида. Последнее обозначает «состояние защищенности психики человека от деструктивного информационного воздействия - внедрения деструктивной информации в сознание и (или) подсознание человека, приводящее к неадекватному восприятию им действительности» [7. С. 99].
Особую значимость обретает демонстрация «натуралистических сюжетов» в контексте новостной программы. Можно считать доказанным многочисленными исследованиями тот факт, что смерть и деструктивное поведение наших сограждан как основа ежедневных новостей является источником эмоциональной неустойчивости и депрессии в обществе. Известно, что преодоление послевоенной депрессии в сороковые годы ХХ-го столетия в европейских странах началось именно с переориентации национальных журналистик на жизнеутверждающие ценности. (Это время формирования интернациональной теории социальной ответственности прессы и распространения практики принятия редакционных кодексов профессиональной этики).
Труп как «событие», как «новость» в такого рода программах оставляет зрителя с чувством, что он заглядывает с помощью телевидения на темную сторону человеческого су-
ществования. Это ощущение складывается не по вине самих корреспондентов и операторов «натуралистических сюжетов». Основная проблема, думается, связана здесь с тем, что сам формат подачи темы нарушает глубинное правило человеческой культуры и морали - уважение смерти.
Эта проблема стала особенно актуальна благодаря бурному развитию изобразительных возможностей медиа, когда многое из того, что в традиционном обществе составляло сакральную сферу, сегодня порой получает статус «виртуального развлечения». Поэтому вопрос о том, как относиться к включению в фото- или телевизионный репортаж мертвого человека, -это всегда вопрос для профессионального журналиста вне зависимости от уровня развития его профессионально-этических привычек [13. С. 44-46]. Банализацию смерти в криминальных сюжетах - взгляд на нее через объектив камеры как на «всего лишь» безжизненное медицинское тело - можно рассматривать как отсутствие у общества готовности встречи с ней. Система, стремящаяся к совершенству, согласно Ж. Бодрийяру, изначально боится смерти и пытается закрыться от нее с помощью «симу-лякров» [2].
Превращение смерти в «симулякр» имеет место там, где горе и страдания людей трансформируются в телевизионные «страшилки», подаваемые в документальном формате, который усиливает их эффективность, где мы имеем дело со статьей медиабизнеса, эксплуатирующего непроизвольное внимание неискушенной массовой аудитории [8. С. 412-414].
Далее нами даны пояснения относительно профессионально-этических правил, о которых ставил вопрос заявивший в Коллегию по жалобам на прессу телезритель. В контексте данной публикации эти пояснения показывают существующие заблуждения, которые можно связать с образом «демона Кентавра», отравляющим нашу медиакультуру.
Итак, сторонники «жанра» телевизионных натуралистических сюжетов для их утверждения сами используют понятия профессиональной этики, наполняя их отличным от принятого содержанием. Рассмотрим это на двух примерах.
Понятие объективности, правдивости. Аргумент с его использованием в защиту «натуралистических сюжетов» гласит: «Мы же показываем и говорим о том, что есть на самом деле. Разве не в этом - цель журналистики?»
Пояснение. Представление о том, что объективная реальность является очевидной и что ее можно зафиксировать без каких-либо искажений телекамерой - известное заблуждение. Те, кто его разделяет, считают, что «просто» изображение, «просто» видеоряд обеспечит нас безупречными свидетельствами о действительности. Однако это положение давно оспорено современной мыслью [5]. Аудиовизуальные технологии не могут быть нейтральны, прозрачны и объективны - мы конструируем и воспринимаем реальность согласно нашим предпочтениям и интересам. Криминальная сторона жизни, мера ее присутствия в ежедневных новостях утверждает определенное видение человека, «натурализует» его. Это положение отвечает идеологии позитивизма, всегда сопровождающей бизнес.
Понятие общественной значимости данного рода информации. Аргумент с отсылкой к этому понятию в пользу «натуралистических сюжетов» гласит: «Люди сами хотят это смотреть. У нашей программы очень высокий рейтинг».
Пояснение. Рейтинг источника не может служить показателем социальной значимости той или иной информации. Высокие рейтинги отсылают к стоимости минуты рекламного времени. Социальная значимость - сущностная характеристика информации, она не может быть определена «простым голосованием», не может зависеть ни от коммерческих, ни от политических интересов. Представляется, что определение степени заинтересованности-незаинтересованности зрителя в той или иной программе, определение степени ее нужности социуму должно опираться на качественно проведенные социологические исследования, результаты которых необходимо открывать перед общественностью. Прецеденты этих исследований уже существуют [7. С. 122-131], важно организовать их вокруг конкретных местных ситуаций.
Рассматривая возможные стратегии уменьшения рисков, связанных с восприятием аудиторией «натуралистических сюжетов», мы пришли к следующим выводам.
Кардинальное решение проблемы - убрать из российского телевидения «натуралистические сюжеты». Некардинальное решение связано с мероприятиями по окультуриванию информационного рынка в направлении защиты прав потребителя. Медиаорганизации, лицензированные как СМИ, несут ответственность
за распространение своей продукции не только посредством телевидения, но и через Интернет.
Нами было рекомендовано разработать и внедрить в практику формы общественного аудита информационного рынка и его отдельных - наиболее проблемных - сегментов. Если «натуралистические сюжеты» превращены в продукт массового потребления, предлагается по аналогии с иного рода рыночной продукцией ввести соответствующие контрольные механизмы, которые уберегут цивилизованный прилавок от информационных «пирожков» с сомнительной начинкой. Речь может идти, к примеру, о том, чтобы: а) сопровождать показ этих сюжетов озвученным указанием на то, что они вредны для здоровья (по аналогии с «Минздрав предупреждает.»); б) осуществлять «контрольную закупку» - периодически оценивать телевизионный контент группами независимых экспертов из числа телезрителей с целью сокращения доли таблоидных форматов; в) практиковать «круглые столы» с приглашением специалистов и представителей общественности по проблемам развития местного телевещания; г) проводить повышение квалификации корреспондентов, работающих в заданном направлении, с целью уменьшения доли натурализма в криминальных видеосюжетах в пользу качественной журналистики [8. С. 415-416].
Фактически предложенные нами пути решения проблемы могут быть отнесены к культурной политике. Целью ее является развитие медиакультуры, которая гарантировала бы информационную безопасность личности и населения в целом.
Список литературы
1. Бауман, З. Индивидуализированное общество. М., 2002. 326 с.
2. Бодрийяр, Ж. К критике политической экономии знака. М., 2003. 272 с.
3. Брайант, Д. Основы воздействия СМИ / Д. Брайант, С. Томпсон. М., 2004. 432 с.
4. Бэкон, Ф. Великое восстановление наук // Бэкон, Ф. Соч. : в 2 т. Т. 1. М., 1977.
5. Визуальная антропология. Новые взгляды на социальную реальность : сб. науч. ст. Саратов, 2007. 528 с.
6. Журналистика и конвергенция: почему и как традиционные СМИ превращаются в мультимедийные. М., 2010. 200 с.
7. Информационная и психологическая безопасность в СМИ: в 2 т. Т. 1. Телевизионные и рекламные коммуникации. М., 2002. 335 с.
8. Информационное поле современной России: практики и эффекты : материалы Восьмой Междунар. науч.-практ. конф. Казань, 2011. 628 с.
9. Козловски, П. Культура постмодерна. М., 1997. 240 с.
10. Кондратьев, К. В. Кризис идеи феномена субъекта в пространстве нововременного социально-философского дискурса : автореф. дис. ... канд. филос. наук. Казань, 2012. 19 с.
11. Маркузе, Г. Одномерный человек. М., 2003. 331 с.
12. Михайличенко, Д. Г. Субъективация современного человека в контексте технологий массовой манипуляции : автореф. дис. ... д-ра филос. наук. Челябинск, 2011. 50 с.
13. Мэйс, И. Работа над ошибками: опыт омбудсмена газеты «Гардиан». М., 2005. 336 с.
14. Телевидение: режиссура реальности : сб. ст. / сост. Д. Дондурей. М., 2007. 360 с.
15. Шагулин, А. Новый журнализм: альтернативная техника письма в отечественной периодике начала XXI века // Медиаконвергенция и «ситуация человека»: новые вызовы, старые вопросы : сб. ст. Казань, 2012. С. 74-83.
16. Шайхитдинова, С. К. Информационное общество и «ситуация человека»: эволюция феномена отчуждения. Казань, 2004. 308 с.
17. Шайхитдинова, С. К. Любовь и публичность // Другой в пространстве коммуникации : сб. ст. Казань, 2007. С. 46-64.
