CC BY
167
Мауль В.Я. Харизма и бунт. Психологическая природа народных движений в России XVII - XVIII веков. Томск, 2003
Народные движения в России XVII - XVIII вв. в силу разных причин вызывали значительный интерес русского общества, служили объектом его осмысления и находили широкое отражение в историографии и других проявлениях культуры. Отдельные феномены этого явления стали местом русской исторической памяти, о чем свидетельствуют фольклор и бытование в массовом историческом сознании в течение долгого времени образов их предводителей, прежде всего Степана Разина. Новая книга В.Я. Мауля [1] написана в русле отечественной культурной традиции и проблематики исследований в отечественной историографии, что сочетается с новизной осмысления проблемы, отраженной в названии работы. Явление рассматривается в контексте представления о русском бунте не как социальный, а прежде всего как культурно-психологический феномен. Харизматические черты предводителя, которыми щедро наделяло его богатое народное воображение, не только составляли его существенную предпосылку, но и давали участникам движения вполне приемлемое для правового сознания той эпохи обоснование к сопротивлению властям.
Представляется убедительной избранная Маулем структура книги. В первой главе дается историографический обзор, в котором показан вклад в постановку и решение проблемы русского бунта и массовой психологии, прежде всего в трудах К.В. Чистова, А.И. Кли-банова, О.Г. Усенко, В.М. Соловьева. Это позволило обосновать возможность обобщенного рассмотрения феномена русского бунта XVII - XVIII вв., особенности постановки проблемы его изучения и во второй главе определить теоретические и методологические подходы авторского исследования проблемы народных движений в России в XVII - XVIII вв. Данная глава представляет особый интерес. В качестве метода исследования Мауль назвал историко-психологи-ческий. Отсюда в качестве концептуальной основы он вполне логично выделил такие теории, как психоанализ З. Фрейда, учение Л.С. Выготского об интериори-зации психики человека и о воздействии на нее отношений между людьми, теория психологической установки Д.Н. Узнадзе, разработанная К.-Г. Юнгом категория коллективного бессознательного, теория коллективного поведения и психологии толпы Г. Лебона, а также теория подражания Г. Тарда.
Помимо психологических теорий, интерес к которым восходит к достижениям неклассической историографии, сложившейся на рубеже XIX - XX вв., исследование Мауля опирается на позитивистскую в своей основе теорию многофакторности исторического процесса, которая еще в историографии конца XIX в. успешно соединяла социальное и психологическое начало в качестве движущих сил исторического процесса и привела к формированию социальной психологии. Наконец, обнаруживается воздействие теории модернизации, поскольку Мауль видел на русской почве того
времени своеобразное выражение общеисторического процесса перехода от традиционного, или аграрного общества к индустриальному, причем начальной стадии этого процесса [2, с. 305-306].
Интерес представляют типологизация народных движений, среди которых автор выделил крупномасштабные долговременные, локальные долговременные и локальные кратковременные (с. 40) и фазы их развития: зарождение, объединение, распад и финал. Причем, по его мнению, в том или ином движении отдельные фазы могли оказаться пропущенными (с. 41-43). Для каждой из них имеется наличие типичных психологических факторов, определявших характер и особенности массовых страхов по существу патологического характера и общественных ожиданий, мессианских и монархических иллюзий, четкой дихотомично-сти традиционного мышления, разделявшего общество на своих и чужих. Все это создавало питательную почву для самозванческой интриги и обусловливало те или иные действия повстанцев. Представляется особенно важной высказанная Маулем мысль о консервативной направленности всех таких движений, поднимавшихся в защиту старины и традиции, против каких бы то ни было перемен, которые несла с собой эпоха (с. 39).
Три последующих главы посвящены анализу положения социальных групп, отличавшихся активным участием в народных движениях - казачества, крестьянства и посадского населения. Маулю удалось показать наличие у них весьма глубоких противоречий не только с государственной властью и социальными верхами русского общества, но и между отдельными группами внутри своей же среды, которые не всегда в полной мере учитывались в предшествовавшей историографии. Принципиально новый подход проявился в том, что противоречия показаны в свете их психологического восприятия и осознания людьми с позиций собственных традиционных интересов, а также формировавшихся в течение многих веков представлений об идеале общественного и государственного устройства. Вместе с тем Мауль смог весьма взвешенно объяснить роль на Дону во время Булавинского восстания «слухов о смерти настоящего царя, который был якобы подменен чухонским (немецким) мальчиком» (с. 53). С этими слухами он правомерно не связывал причины восстания, как это иногда делается в современной историографии, когда допускается преувеличение монархических настроений казачества [3, с. 9596]. Слух, как отмечает Мауль, лишь давал булавин-цам определенное объяснение причин притеснения казаков, связанное с тем, что при Петре I усилилось наступление государства на автономию Дона, стал проводиться жесткий сыск беглых, напрямую затрагивавший интересы казаков, а также было принято не в их пользу решение в споре с пограничным Изюмским слободским полком о Бахмутских соляных промыслах.
Основное содержание книги нашло выражение в трех последующих главах, посвященных социально-психологическим аспектам русского бунта и личностной психологии его участников. Осознавая ограниченность методов, сложившихся в рамках классической историографии, для решения основной проблемы своего исследования - уяснения психологических основ русского бунта, Мауль вышел за их пределы и заявил о необходимости в данной ситуации «„влезть в душу" повстанцев, попытаться понять внутреннюю мотивацию их насильственных действий» (с. 145). Подобная методология исторического исследования начала разрабатываться еще с конца XIX в., когда В. Дильтей, как отмечал Р.Дж. Коллингвуд, считал, что историк решает задачу «воссоздания в его собственном сознании духовной деятельности» прошлых эпох [4, с. 165]. Несомненно, что современный исследователь, от интеллектуального и духовного богатства личности которого при опоре на данную методологию зависит во всяком случае больше, чем при преимущественно ло-гическо-познавательных методах классической историографии, должен вполне осознавать пределы подобной методологии. На них четко указал И.Н. Данилевский, отвергая бытовавшую в историографии XIX и большей части XX в. мысль, «будто психологические механизмы остаются неизменными на протяжении веков» [5, с. 37]. Но даже при отчетливом осознании историчности психологии индивида и социума методология, направленная на понимание человека и общества прошлых эпох, ввиду своей перспективности получила широкое распространение в современной историографии. Следуя по этому пути, Мауль смог выделить характерные черты психологии средневекового человека, указывая на ориентацию ее на божественное и сакральное, на сочетание в ней калейдоскопичности и в то же время синкретичности восприятия мира, на традиционализм мышления, его дихотомичность и на преобладание эмоциональности над рациональностью, на подражательность средневековой народной культуры (миметизм) и на характерную для сознания людей того времени повышенную внушаемость (суггестию). При этом, как он подчеркивал, архетипы сознания оказывались очень устойчивы в своих средневековых основах и по существу не подвергались изменениям под влиянием социально-экономических и политических перемен, которые происходили в России начала Нового времени.
Основы массовой психологии той эпохи создавали предпосылки для появления харизматических народных вождей, которыми выступали самозванцы, хотя и не обязательно, как, например, Степан Разин. Особенности массовой психологии открывали также широкие возможности для самых жестоких форм насилия над разными людьми, которыми столь богата история русских бунтов. Вместе с тем, четко выделяя культурно-психологические основы формирования в ходе народного восстания общепризнанного харизматического лидера, а в некоторых случаях самозванче-ского феномена, Мауль подверг этот феномен рациональному анализу, что позволило определить харак-
терные черты, благодаря которым в ходе восстания вообще мог появиться самозванец, получить массовое признание, а само народное выступление представляло собой своеобразный «синтез харизмы и бунта» (с. 139). Правомерна точка зрения автора на то, что самозванчество возникало в России в такие переломные периоды истории, «когда поколебалось относительное единство средневекового сознания - в XVII -XVIII вв.», причем в этих условиях возникли «две крупные волны в развитии самозванчества», связанные с именами царевича Дмитрия Ивановича в начале
XVII в. и Петра III в годы царствования Екатерины II (с. 106, 113).
Интересное и в полной мере новаторское исследование Мауля оставляет место для дискуссии. Так, требует пояснения его суждение о том, что в дореволюционной историографии народным движениям «за исключением нескольких обстоятельных работ ... не уделяли достаточного внимания» (с. 3). О том, что определенное внимание этой проблеме уделялось, свидетельствуют историографические разделы ряда монографий, посвященных этим движениям, которые выходили в советское время. И, более того, в отдельных исследованиях дореволюционных историков содержались попытки вскрыть некоторые черты психологии участников восстаний и их предводителей. В частности, это относится к труду А. С. Пушкина «История Пугачева», очерку Н.И. Костомарова «Стенька Разин», а в донской историографии - к труду В. Д. Сухорукова «Историческое описание Земли Войска Донского». И, несомненно, эти попытки заметны у С.М. Соловьева при характеристике им игравших столь крупную роль в народных движениях казаков, происхождение которых было, по его мнению, связано с выделением из общества «толпы людей, искавших приволья в степи» [6, с. 670], а также того, какое влияние оказывали на жителя русских городов и уездов, крестьянина или посадского человека эти казаки, «отрывавшие его от повседневной однообразной жизни, переносившие его в иной, фантастический мир» [7, с. 284]. Представляется, что рассуждения С.М. Соловьева заслуживают всяческого внимания при осмыслении культурно-психологических основ истории народных восстаний в России, в ходе которых сказывалось многостороннее влияние казаков на крестьянскую общину и посад [8, с. 188].
По-видимому, определенные сомнения вызывают отдельные стороны общих и столь необходимых в контексте данной проблемы рассуждений Мауля по поводу стадии исторического развития России XVII-
XVIII вв. Так, его утверждение, согласно которому Россию той поры можно признать традиционным обществом, а также того, что это было временем позднего средневековья, а следовательно, периодом наступления кризисных явлений и формирования новых структур, вполне справедливо. Но другое утверждение, согласно которому уже та историческая эпоха для России была «временем . постепенного перехода от традиционного к индустриальному обществу» (с. 31), кажется недостаточно обоснованным. Едва ли можно заметить в тот момент сколько-нибудь существенные признаки индустриальной
цивилизации, а развитие торгового капитала с XVII в. едва ли может относиться к ним.
По-видимому, несколько более сложным, чем это представлено Маулем, является ограничение и уточнение объекта исследования. Так, им указано, что «чисто религиозные или по преимуществу религиозные движения во внимание не принимаются, поскольку они отличаются существенными психологическими особенностями» (с. 41). Утверждение это в целом справедливо, однако не всегда ясно, какое из народных выступлений может быть отнесено к подобного рода явлениям. Так, к ним по историографической традиции, которая шла еще от В. Г. Дружинина, относят движение старообрядцев на Дону. Между тем для участвовавших в этом движении казаков политическая сторона, связанная с борьбой за сохранение традиции во взаимоотношениях между Войском Донским и Москвой и заключавшаяся в защите самостоятельности Дона, была значительно более существенна, чем религиозная, а само выступление казаков в защиту своей религиозной свободы против распространения проводившейся при патриархе Никоне церковной реформы на Дон представляло собой часть борьбы за донской суверенитет. Помимо того, это движение конца XVII в. в контексте поставленной Маулем проблемы представляет значительный интерес наличием в нем харизматических лидеров, их способностью учитывать психологию массы его участников и формулировать идеи и цели борьбы, а также возможной самозванческой интригой, особенно сложной ввиду того, что предводитель беглых из Руси старообрядцев Кузьма Косой, возможно, отождествлял себя с «царем Михаилом». Но это был очень своеобразный случай, когда самозванец, по обоснованному предположению А. И. Клибанова, брал на себя имя не русского царя или царевича, но ветхозаветного князя Михаила из пророчества Даниила [9, с. 118].
Новая книга В.Я. Мауля вносит существенный вклад в понимание характера и особенностей русского бунта,
объясняет массовую психологию широких слоев населения России, принимавших участие в них, вопрос о том, почему эти явления стали исторической памятью народа. В этой связи представляется, что рецензируемая книга, как и другие исследования В. Я. Мауля, найдет отклик среди историков и всех читателей, интересующихся прошлым страны.
Примечания и литература
1. Кроме рецензируемой книги, из обобщающих трудов В.Я. Мауля можно назвать следующие: Мауль В.Я. Социокультурные аспекты русского бунта. Томск, 2005; Мауль В.Я. Социокультурное пространство русского бунта (по материалам Пугачевского восстания): Автореф. дис. ... д-ра истор. наук. Томск, 2005.
2. Соколов А.Н. Источниковедение и путь к современной лаборатории изучения новейшей истории России // Мир историка. XX век / Под ред. А.Н. Сахарова. М., 2002. С. 279-344.
3. Донские казаки в прошлом и настоящем. Ростов н/Д, 1998.
4. Коллингвуд Р.Дж. Идея истории: Автобиография. М., 1980.
5. Данилевский И.Н. Повесть временных лет: Герменевтические основы изучения летописных текстов. М., 2004.
6. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т. 5-6 // Соловьев С.М. Соч.: В 18 кн. Кн. 3. М., 1993.
7. Соловьев С.М. Указ. соч. Т. 11-12. Кн. 6. М., 1995.
8. Соловьев В.М. Анатомия русского бунта. Степан Разин: мифы и реальность. М., 1994.
9. Клибанов А.И. Народная социальная утопия в России. Период феодализма. М., 1977.
Н.А. Мининков
