CC BY
278
ББК 63.2 YAK 930.2
Ю.А. ОБУХОВА
Y.A. OBUKHOVA
ТИПОЛОГИЯ РОССИЙСКИХ САМОЗВАНУЕВ КАК ИСТОРИОГРАФИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА (ДОСТОИНСТВА И НЕДОСТАТКИ)
TYPOLOGY OF RUSSIAN IMPOSTORS AS THE HISTORIOGRAPHIC PROBLEM (ADVANTAGES AND DISADVANTAGES)
В статье рассматривается проблема типологии российских самозванцев на основе сравнения взглядов различных отечественных и зарубежных исследователей, определяются достоинства и недостатки предложенных типологий. Показано, что не все типологические модели достаточно разработаны и обоснованы. Намечены перспективы развития данной темы.
The article deals with the problem of Russian imposture typology based on the comparison of different domestic and foreign scientists' views. Advantages and disadvantages of suggested typological classifications are determined. It is shown that not all typological models are worked out and justified sufficiently. Development prospects of this theme are planned.
Ключевые слова: самозванчество, самозванцы, типология, лжемонархи, историография.
Key words: imposture, pretenders, a typology, false tsars, historiography.
В массовом сознании далёкого прошлого времена смут и общественных потрясений оценивались, как правило, негативно, воспринимались в качестве божьего наказания. Одной из наиболее распространённых реакций на подобные бедствия «был архетип «перевёрнутого мира», когда властная традиция рассматривалась как враждебная... и могла интерпретироваться в качестве источника греха, ответственность за который приходится нести всему обществу. Следствием такой реакции было стремление выйти из-под контроля государства, обособиться от насаждаемой им неправды, учредить свой островок Правды в море общего зла или в стороне от него» [7, с. 410411].
Поскольку сознание человека традиционной эпохи было дуалистич-ным, мир представал в нём как борьба противоположных начал, которые, взаимодействуя, дополняли друг друга в рамках амбивалентной системы взглядов. Они всякий раз неизбежно принимали форму культурных антиномий, когда тезис рождал антитезис, духовный гимн - пародию, бог - антихриста [5, с. 188], а идея царской власти - самозванца. И все они органично соединялись в «картине мира» рядовых простолюдинов. Их убеждение в том, что «в России правды не стало», облекалось в архетипические формы монархической утопии и создавало благодатную почву для появления «истинных» царей. Однако отнюдь не каждый из них получал массовую поддержку: «Наряду с такими самозванцами, как Лжедмитрий I и Е. Пугачёв, увлекавшими за собой тысячи людей, в России были и другие, которые в лучшем случае могли похвастаться несколькими десятками сторонников» [18, с. 54]. Поэтому возникает потребность систематизировать многочисленных ложных претендентов, среди которых «были не более чем марионетки, этакая «очеловеченная» идея «доброго царя», который идёт «выводить» бояр-изменников, однако были вожди истинные, верховодившие по уму и по своей воле» [2, с. 48].
Нельзя сказать, что у этой темы имеется обширная историография, авторы оригинальных типологий самозванцев буквально наперечёт. Можно, например, обратить внимание на мнение историка И.Л. Андреева: «Пёстрое проявление индивидуальностей, - пишет он, - привело к возникновению са-мозванческих типов. Самозванец-бунтарь; самозванец-авантюрист, искатель личных выгод; самозванец-марионетка, орудие политического заговора. Но был ещё один тип - самозванец-пропагандист, принужденный за отсутствием иных средств полагаться на бойкость ума и остроту своего пера. Таковым был московский приказной Тимошка Акундинов, бежавший в середине 40-х годов XVII века за пределы Московского государства. Выдавая себя то за сына, то за внука Василия Шуйского, он поочерёдно предлагал свои услуги турецкому султану, папе римскому, европейским правителям и слал-слал свои грамотки на родину в надежде смутить умы и поднять свои акции» [1, с. 111]. К сожалению, обосновывать свою потенциально интересную позицию учёный не стал. Среди предложенных им типов без каких-либо комментариев остаётся только один - самозванец-бунтарь, но и три других намечаются лишь короткими штрихами. Можно согласиться с историком В.Я. Маулем, отметившим, что, «поскольку данная типология не получает дальнейшего развития» в работах исследователя, «остаются не совсем понятными сущностные признаки каждого из типов, вызывает сомнение строгость их разграничительного толкования», а главное - применимость данной типологической модели к живой истории самозванческих интриг в России XVII-XVIII вв.» [12, с. 26].
В чём-то близкую к предыдущей классификацию предлагает М.С. Ар-канникова, считая целесообразным выделять также три типа:
1) самозванец-защитник - это «заступник народа от произвола чиновников, изменивших «законному государю»; он руководствуется «деятельностью для другого». Мотив его самозванства - различные мирские «несправедливости»: его действие направлено на установление традиционного социального порядка; его целью является привлечение внимания властей к решению конкретных социальных проблем и попытка вмешательства в процесс принятия политических решений. Как правило, этот тип самозванцев имел массовую социальную поддержку»;
2) самозванец-мошенник - «тот, кто преследует личную, в том числе материальную, выгоду; это «деятельность для себя». Примеры подобного типа самозванства в основном редко получали поддержку (а тем более - массовую) и далее реализации индивидуальных замыслов не заходили и, таким образом, в движение самозванчества не перерастали»;
3) самозванец-марионетка - «это самозванец, выступающий в данной роли по чужой воле заинтересованных политических сил. Такой тип самозванства был менее всего распространён и соотносится едва ли не с единственным Лжедмитрием I».
«На практике, - пишет автор, - эти типы могли сочетаться и взаимно дополнять друг друга, реализуясь в одном человеке. В период монархии более «востребованным» и распространённым в народной среде являлся тип самозванца-защитника, именно он получал наибольшую социальную поддержку в XVII-XVIII вв.», что было обусловлено надеждами, возлагаемыми на него народными массами [3, с. 18]. К сожалению, авторские рассуждения оказываются излишне лапидарными и не дают полноценного представления о степени оригинальности и плодотворности взглядов исследователя. Но, несмотря на некоторые фактические неточности [например, почему к «марионеткам» не отнесён Лжедмитрий II? - Ю.О.], определённую упорядоченность в изучение феномена самозванцев они, конечно же, вносят.
Широко известной, но мало реализованной в науке является типология, предложенная академиком А.М. Панченко. Он выделил две разновидности самозванцев: нарушителя канонов (например, Лжедмитрий I и Тимофей Акундинов) и народного, точнее крестьянского «царя-батюшки» (Е.И. Пугачёв). Так, о первом самозванце учёный писал, что тот «вел себя как рефор-
матор, а со старозаветной московской точки зрения как вероотступник, еретик, чернокнижник и колдун». Впрочем, за исключением двух предложенных самим исследователем фигур, едва ли среди российских самозванцев можно найти других кандидатов на роль самозванца-«нарушителя». Да и сами монархические каноны на протяжении XVII-XVIII вв. претерпевали заметные изменения. Сценарий же поведения «царя-батюшки», с точки зрения А.М. Панченко, определялся наряду с легендой о «возвращающемся избавителе», исконно русской концепцией «истинного царя». Этот тип самозванцев исследователь считал самым распространённым в России, хотя никаких доказательств в пользу такого мнения не привёл [13, с. 22-25].
Достаточно плодотворна позиция историка Н.Я. Эйдельмана, который, имея в виду происхождение и способы действий самозванцев, подразделял их на «верхних» и «нижних». По его мнению, «основной тип российского самозванца - это человек из народа, выступающий в интересах «низов» от их имени... Иногда самозванец сотрясает всю империю, весь господствующий уклад: таков «главный Пётр III» - Емельян Пугачёв; порою за лжецарём идут крестьяне всего нескольких уездов, чаще же смельчака хватают и нещадно карают, прежде чем он успевает привлечь заметное число сторонников. Однако, независимо от успеха или провала удалого молодца, он, как правило, представляет, так сказать, «нижнее» самозванчество, народное» [19, с. 112113]. Иной тип - это «верхние» самозванцы. Они считаются таковыми, потому что не обращены к народу, который для них - «подлое сословие». Однако о подобных самозванцах чаще всего никто не знал, т. к. появлялись они «не в крестьянской среде, а наверху, в дворянской, правительственной сфере. Самовластие, резко усилившееся после Петра I, откровенно порабощавшее, но притом употреблявшее просвещённые термины о духе времени, народном благе, настоящих законах, - эта ситуация порождала своих самозванцев. Несоответствие названия реальности, игра в «фантомы» - вот основа для верхнего самозванчества». Таков, например, был «князь Нарышкин в Забайкалье в 1770-х годах», который «действуя «по-царски», без всякого права раздаёт чины, объявляет рекрутские наборы и самозванствует, покуда его не заманят в Иркутск и не свяжут. Ещё выше - самозваная царевна (не из народа - из просвещённых), «дочь Елисаветы», княжна Тараканова. Впрочем, кто объяснит, чем она хуже своей противницы Екатерины II? Ведь в XVIII столетии самозванчество на троне едва ли не формула» [19, с. 113-114].
Внешне привлекательная типология Н.Я. Эйдельмана на поверку оказывается недостаточно конструктивной, выделенные им типы - расплывчатыми и общими. Неслучайно к «верхним» самозванцам у него относятся столь различные типажи, как, например, «князь Нарышкин» (вельможный самозванец) и «княжна Тараканова» (монархический тип самозванца). Если же говорить о «верхних» самозванцах монархического характера, тогда, помимо «княжны», сюда с оговорками можно отнести «сына английского короля» Ипполита Опочинина [4, с. 195-242] и, пожалуй, не более того. Заманчивой, правда, выглядит подсказанная возможность зачислить в эти ряды «самозванцев на троне», тогда их реестр окажется немного более представительным. Кстати сказать, в этом смысле можно было бы выделить ещё два типа: единицы удачливых самозванцев, тех, кто сумел победить в борьбе за власть и признание окружающих, и оставшееся абсолютное большинство неудачливых, т. е. проигравших свою отчаянную борьбу. Но в любом случае понятно, что при обозначенных автором условиях только «нижнее» самозванство могло быть массовым, а «верхнее» - единичным.
Невысокая сословная принадлежность основной части самозванцев подтверждается и статистическими данными. Из 147 известных претендентов, действовавших «в Российском государстве в период с 1601 г. по 1800 г. включительно», к «верхам» общества принадлежали, вероятно, двадцать два человека (15%), тринадцать лжемонархов можно причислить к «средним слоям» общества, а сто одиннадцать человек (76%) вышли из «низов» [17, с. 59].
Считать подобные результаты неожиданными не приходится, им было дано вполне аргументированное объяснение: выходцы из социальных низов лучше других чувствовали психологию масс и потому более чётко выстраивали своё поведение в соответствии с ожиданиями простонародья. Они не просто могли внушить, но ещё определённо знали, как внушить и что внушать [1, с. 114].
Исследовательница М. Перри на примере российских самозванцев XVII в. предлагает иначе взглянуть на проблему их типологии. Она выделяет междудинастический и внутридинастический типы лжемонархов. Легитимность правящих царей XVII в., по мнению Перри, оспаривали только междудинастические самозванцы (лжецари и лжецаревичи из другого рода), которые сами стремились к престолу. С другой стороны, внутридинастиче-ские самозванцы Смутного времени - царевич Пётр Фёдорович и другие мелкие самозванцы - поддерживали своего родственника, царя Дмитрия, а сами не стремились к престолу. Новые внутридинастические самозванцы (на этот раз внутри династии Романовых, уже ставшей легитимной с момента вступления на престол Алексея Михайловича) не стремились свергнуть с престола своего отца, царя Алексея Михайловича, но намеревались помочь ему против злых изменников-бояр. Поэтому для обоих типов самозванцев XVII в. вопрос о легитимности правящего царя решался сравнительно просто. (1) Для междудинастических самозванцев истинный государь - свергнутый царь или отстранённый царевич - являлся прирождённым; неистинные же правящие цари - изменники и узурпаторы, покушавшиеся на жизнь настоящего наследника (Борис Годунов, Василий Шуйский, Михаил Романов). (2) Для внутридинастических самозванцев, однако, правящий царь являлся легитимным как прирождённый государь (царь Дмитрий, Алексей Михайлович), и самозванцы стремились оказать ему помощь против изменников-бояр. В обоих случаях царское происхождение (прирождённость) являлось главным критерием монархической легитимности. Для простого народа при-рождённость являлась более ясным и конкретным понятием, чем богоизбранность, и именно поэтому, может быть, самозванчество стало таким значительным явлением во время династических кризисов в России в начале XVII века [14, с. 78-79].
Позиция английского историка выглядит достаточно нетривиальной и внешне конструктивной, но при этом не учитывающей многочисленные разновидности самозванцев, появлявшихся в XVIII столетии. Поэтому принять эту классификационную схему в качестве универсальной также не представляется возможным.
Нет сомнений, что наиболее обоснованную типологию разработал историк О.Г. Усенко, различавший светских и религиозных самозванцев. Однако лжепророки, лжехристы, мессии и т. п., хотя и представляют несомненный интерес, требуют специальных исследовательских рефлексий, а потому не являются предметом рассмотрения в данной статье.
Светские же претенденты подразделяются историком на «вельможных (сановных)» и «монархических (царственных, царистских)» самозванцев. Причём, как отметил учёный, «самозванство может быть «именным» и «статусным». Под последним разумеется не санкционированное официальной властью занятие индивидом новой для него социальной позиции, которое, однако, не сопровождается его отказом от своей истинной биографии и привычного для всех прозвания. «Именное» же самозванство такой отказ подразумевает. Оно несколько смахивает на принятие человеком псевдонима, поскольку и там и здесь происходит перемена имени. Однако разница в том, что обозначение себя псевдонимом само по себе не связано с переходом на новый и заранее определённый уровень притязаний, на новую социальную позицию. Между тем подобный переход обязательно имеет место тогда, когда человек берет имя реального лица (здравствующего или покойного)» [15, с. 48].
Отметим, что под данное историком определение «статусного» самозванства вполне подпадают действия бывшей Ангальт-Цербстской принцессы Софьи-Августы-Фредерики, в июне 1762 г. объявившей о своих претензиях на власть. В результате появления у неё сторонников они переросли в самозванчество и привели к возведению великой княгини на престол под именем Екатерины II.
Кроме того, история восстания 1773-1775 гг. показывает ещё один неучтённый в науке типаж. Известно, что сподвижник Пугачёва/Петра III яиц-кий казак И.Н. Зарубин с подачи своего «государя» именовался «графом Чернышевым», реальный прототип которого возглавлял Государственную Военную коллегию. При этом имя и отчество он сохранил свои собственные. Характерно, что в первых указах он именовал себя «Графом Иваном Никифоровым» или просто «графом Иваном» и лишь с начала января стал регулярно титуловаться «его высокографским сиятельством Иваном Никифоровичем Чернышевым». Следовательно, в буквальном смысле слова здесь имело место не «именное», а «фамильное» самозванство [6, с. 125-139].
Обращаясь к классификации лжемонархов, Усенко предложил следующие их типы: «авантюристы», «реформаторы», «блаженные». Под «авантюристами» ученый подразумевает «индивидов, которые приняли на себя новое имя и/или новый статус только ради личной выгоды, которые даже не прикрывали свою корысть обещаниями популярных мер и привлекательными для народа лозунгами, а также добивались своих целей путём дополнительных (по отношению к факту самозванства) нарушений правовых и моральных норм, принятых в той среде, где они вращались». «Реформатор», по его мнению, -это человек, который пытается сочетать личные интересы с интересами своих соратников и сторонников (неважно, искренне или только для виду). К этой же группе историк относит и лиц, которые хотя и не обещали провести социальные преобразования, но оказались замешанными в движениях социального протеста «светского» характера. Остальную часть лжемонархов, по мнению Усенко, составляют «блаженные», которые полагали, что после «проявления» их ждёт «законное» место на троне или рядом с ним. Следовательно, если для «авантюриста» и «реформатора» самозванство - лишь средство, способ достижения поставленных целей, то для «блаженного» оно и есть цель, оно самодостаточно. Такой самозванец желает лишь одного - «объявить» о себе. При этом создается впечатление, что в отличие от «реформаторов» и «авантюристов» среди них преобладают люди с расстроенной психикой. Дополняя свою классификацию лжемонархов, исследователь считает возможным выделить среди них так называемых «народолюбцев», которые, впервые «разглашая» о себе, обращались к «народу», т. е. стремились найти сторонников среди непривилегированного и полупривилегированного населения [16, с. 306, 308].
Анализируя типологию О.Г. Усенко, необходимо отметить её познавательную значимость, хотя определённые допущения в его рассуждениях имеются. Так, не вполне точно определён тип «самозванца-авантюриста». В результате, в трактовке историка, «авантюрист» получился обычным беспринципным и корыстным проходимцем, сильно напоминающим тип «самозванца-мошенника» по версии Арканниковой. Нам же ближе иное понимание «авантюриста»: это «человек, который ставит перед собой цели, превышающие те средства, которыми он располагает для их достижения. Без доли авантюризма нельзя достичь успеха в политике. Просто того авантюриста, который добился успеха, мы обычно называем выдающимся политиком» [10, с. 175]. Иными словами, авантюрист - это неутомимый искатель приключений, пробивающий себе дорогу к славе и богатству путём собственной предприимчивости и риска, а не только тёмными делами и сомнительными средствами. В таком смысле авантюристами были вообще все те самозванцы, которые, объявляя о себе, рассчитывали на признание со стороны окружающих, но у О.Г. Усенко оказались причисленными к «реформаторам» или к «блаженным». В любом случае можно лишь сожалеть, что его классификационная модель не получила адекватной историографической реакции.
Интересно, что в западной историографии обращалось внимание на типологию не только российских, но и своих самозванцев. При компаративном подходе можно обнаружить уже знакомые нам типажи. Так, историк Р.К. Швингес на средневековых материалах выделил «три разных типа самозванцев: во Фландрии действовал проходимец и ловкий мошенник; лжеФридрих на Нижнем Рейне был фанатиком, презревшим смерть на костре; в Бранденбурге же мы видим, вероятно, просто пешку в игре политических сил». Но симптоматично и важно, пишет историк, «что все трое провоцировали своими действиями единообразное коллективное поведение окружающих. Хронисты... могли только удивляться тому массовому помешательству, которое возникало при появлении самозванцев» [8, с. 88]. Известно, что с подобной же позитивной реакцией простолюдинов мы часто сталкиваемся и в случаях с российскими самозванцами.
Анализ рассмотренных типологических моделей показывает, что изучаемый феномен «явил миру» многоцветную палитру «верхних» и «нижних» самозванцев, «авантюристов», «пропагандистов», «бунтарей», «марионеток», «реформаторов», «блаженных» и многих других. Эти различия имеют значение с точки зрения психологии конкретных самозванцев. Однако во всех случаях объявления лжецарей доверие или недоверие к ним обусловливались культурными доминантами традиционного общества. Как справедливо пишет историк В.Я. Мауль, являясь «наиболее яркой проекцией народной монархической утопии, самозванчество аккумулировало в себе целый комплекс архаических стереотипов, ориентаций и установок, характерных для доиндустри-альных цивилизаций» [11, с. 20].
Кроме того, для возникновения самозванства и тем более самозван-чества необходим был импульс извне, в качестве которого в России XVII в., а особенно XVIII в. можно указать на переходный характер развития культуры, сопровождавшийся разрывом традиционных связей. Как отмечалось в литературе, со времени петровских реформ «русское общество составляло единство лишь номинально, поскольку было населением одного государства. Но две части этого общества, разделённые все расширяющейся культурной пропастью, существовали как бы в разном историческом времени, в разных временных измерениях. Для одной - время остановилось, замерло, и средневековье продолжилось ещё на многие десятилетия., для другой -началось Новое время, отсчёт которого вёлся по европейским часам. Живя в разных измерениях, исповедуя разные ценности, представители этих двух частей русского общества говорили на разных языках и все хуже понимали друг друга, отдаляясь друг от друга все дальше» [9, с. 302]. В этих условиях наиболее восприимчивыми к распаду старого порядка оказывались именно социальные низы, так или иначе реагировавшие на феномен самозванцев. Принадлежность же самозванцев к разным типам помогает выявить причины их успехов или неудач, понять социокультурные обстоятельства, сопутствовавшие народной «глухоте» или «отзывчивости» на призывы самозваных «монархических особ».
Литература
1. Андреев, И.Л. Анатомия самозванства [Текст] / И.Л. Андреев // Наука и жизнь. - 1999. - № 10. - С. 110-117.
2. Андреев, И.Л. Самозванство и самозванцы на Руси [Текст] / И.Л. Андреев // Знание - сила. - 1995. - № 8. - С. 46-56.
3. Арканникова, М.С. Самозванчество как проявление кризиса легитимности власти в России [Текст] : автореф. дис. ... канд. полит. наук / М.С. Арканникова. - СПб., 2005. - 24 с.
4. Барсуков, А.П. Рассказы из русской истории XVIII века по архивным документам [Текст] / А.П. Барсуков. - СПб., 1885. - 284 с.
5. Даркевич, В.П. Народная культура средневековья: светская праздничная жизнь в искусстве IX-XVI вв. [Текст] / В.П. Даркевич. - М., 1988. - 344 с.
6. Документы Ставки Е.И. Пугачёва, повстанческих властей и учреждений. 1773-1774 гг. [Текст]. - М., 1975. - 523 с.
7. Домников, С.Д. Мать-земля и Царь-город. Россия как традиционное общество [Текст] / С.А. Домников. - М., 2002. - 672 с.
8. История ментальностей, историческая антропология: Зарубежные исследования в обзорах и рефератах [Текст]. - М., 1996. - 255 с.
9. Каменский, А.Б. Российская империя в XVIII веке: традиции и модернизация [Текст] / А.Б. Каменский. - М., 1999. - 328 с.
10. Кобрин, В.Б. Смутное время - утраченные возможности [Текст] / В.Б. Кобрин // История Отечества: люди, идеи, решения (Очерки истории России IX - начала XX в.). - М., 1991. - С. 163-185.
11. Мауль, В.Я. Лжедмитрий I: телесный код как культурный маркер самозванца [Текст] / В.Я. Мауль // Мининские чтения. - Нижний Новгород, 2011. -С. 19-40.
12. Мауль, В.Я. Русский бунт в социокультурном измерении [Текст] / В.Я. Ма-уль. - Саарбрюккен, 2012. - 442 с.
13. Панченко, А.М. Русская культура в канун Петровских реформ [Текст] / А.М. Панченко // Русская история и культура: Работы разных лет. - СПб., 1999. - С. 6-260.
14. Перри, М. Самозванцы XVII века и вопрос о легитимности правящего царя [Текст] / М. Перри // Самозванцы и самозванчество в Московии. - Будапешт, 2010. - С. 66-88.
15. Усенко, О.Г. Кто такой «самозванец»? [Текст] / О.Г. Усенко // Вестник славянских культур. - 2002. - № 5-6. - С. 39-51.
16. Усенко, О.Г. Монархическое самозванчество в России в 1762-1800 гг. (Опыт системно-статистического анализа) [Текст] / О.Г. Усенко // Россия в XVIII столетии. - М., 2004. - Вып. 2. - С. 290-353.
17. Усенко, О.Г. Монархическое самозванчество в России XVII-XVIII веков как социокультурное пограничье [Текст] / О.Г. Усенко // Уваровские чтения - VI: Граница и пограничье в истории и культуре. - Муром, 2006. - С. 59-65.
18. Усенко, О.Г. Самозванчество на Руси: норма или патология? [Текст] / О.Г. Усенко // Родина. - 1995. - № 1. - С. 53-57.
19. Эйдельман, Н.Я. Лже... [Текст] / Н.Я. Эйдельман // Наука и жизнь. - 1980. -№ 7. - С. 112-118.
