CC BY
85
не целостность композиции, изображенной на ней, не черновые зарисовки, даже не авторский замысел. Все, что нужно для того, чтобы назвать ее таковой — взгляд. Взгляд, соприкасаясь с любой вещью, придает ей смысл. Главной проблемой становится не столько сам факт истины, превращенной в абсурд, сколько способность этот абсурд осмыслить и интерпретировать при самом простом умственном взоре на него.
3. Гуссерль, Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Общее введение в чистую феноменологию / Э. Гуссерль. — М. : Дом интеллектуальной книги, 1999. - 336 с.
4. Малевич, К. С. Статьи, манифесты, теоретические сочинения и другие работы. В 5 т. Т. 1 / К. С. Малевич. — М. : Гилея, 1995. — 403 с.
5. Хайдеггер, М. Время и бытие. Статьи и выступления / М. Хайдеггер. — М. : Республика, 1993. — 448 с.
Библиографический список
1. Малевич, К. С. Малевич о себе. Современники о Малевиче. Письма. Документы. Воспоминания. Критика. В 2 т. Т. 1 / К. С. Малевич. — М. : ИЛ, 2004. — 584 с.
2. Малевич, К. Супрематизм. Мир как беспредметность, или Вечный покой. В 5 т. Т. 3 / К. Малевич. — М. : Гилея, 2000. — 390 с.
МАКОВЕЦКАЯ Елена Николаевна, кандидат философских наук, доцент кафедры общественных наук. Адрес для переписки: romanova_x@mail.ru
Статья поступила в редакцию 25.05.2015 г. © Е. Н. Маковецкая
УДК 1°1.1:3°4.2:316.4 Л. И. МОСИЕНКО
Омский государственный технический университет
МАТЕРИНСТВО
КАК ВЛАСТНАЯ ПРАКТИКА
Статья посвящена исследованию власти, которую давало женщине материнство в традиционном обществе, и тех изменений, которые эта власть претерпела при формировании дисциплинарной власти. Автор приходит к выводу, что изменение властных практик материнства оказало непосредственное влияние на утверждение в современном обществе нормы малодетности. В основе идей автора — концепции власти М. Фуко и Ж. Бодрийяра.
Ключевые слова: Материнство, власть, практика, депопуляция, ценности.
«Рука, качающая колыбель, правит миром» — эти слова американского поэта Уильяма Росса Уо-лесса для современной демографической ситуации в России и Европе актуальны как никогда. Низкий уровень рождаемости — одна из главных проблем современной России и большинства европейских стран.
Коренное население неуклонно замещается мигрантами, что рано или поздно, но поставит под вопрос этническую и конфессиональную идентичность общества. Как считают некоторые демографы, депопуляция может стать не региональной, а общепланетарной проблемой: в последней четверти XXI века численность человечества начнет уменьшаться [1, 2].
В современной России суммарный коэффициент рождаемости составляет, по данным Росста-та за 2012 — 2014 гг., 1,7 ребенка. По сравнению с предыдущим десятилетием (когда коэффициент держался на уровне 1,3 ребенка) это, конечно, неплохой показатель, однако воспроизводство населения по-прежнему не обеспечивается. (Стабилизация демографических показателей в 2012 — 2014 гг. большинством исследователей интерпретируется как незначительная для общероссийских масштабов и вызванная временно действующими факторами: проблема депопуляции по-прежнему актуальна для российского общества.)
В понимании причин депопуляционных процессов в нашем обществе (как на уровне идеологии, так и обыденного сознания) продолжает господствовать экономический редукционизм: первопричины явления усматриваются в бедности населения, и надежды возлагаются, соответственно, на «меры экономического стимулирования» со стороны государства. Однако очевидно: на самое ценное в своей жизни люди всегда находят ресурсы — и деньги, и время, и силы. Опыт богатых европейских стран только подтверждает эту истину. Просто для современного человека дети не являются главным жизненным приоритетом: на первом месте все же стоят получение образования и карьера. При рационализации своей позиции люди, конечно, могут указать образование и карьеру как всего лишь средство, условие для своего будущего родительства. Однако в любом случае можно констатировать, что рождение детей, как жизненная цель, отодвигается на второй план и рассматривается как некая роскошь, избыток, который можно себе позволить, если удовлетворены некие более насущные потребности.
Поэтому среди теоретиков (как западных, так уже и отечественных) все больше исследователей, которые в вопросе ведущих факторов депопуляции придерживаются все же ценностной концепции. К сожалению, среди отечественных социологов
и даже философов, пишущих о кризисе семейных ценностей и ценностей родительства, нередко бытует все же достаточно облегченный взгляд на природу этого кризиса, а соответственно, и необоснованный оптимизм в вопросе решения проблемы: считается достаточным изменений (хотя и достаточно кардинальных) в культурной политике государства. Однако возвышение одних ценностей и девальвация других — процесс, имеющий под собой объективные социокультурные основания. Это тема как минимум культурной революции, а не тема правительственных программ!
Автор данной статьи согласен, что демографическая проблема связана с властными практиками, однако считает, что не стоит уж так демонизировать государственную власть, и предлагает обратиться к анализу иных — негосударственных властных практик. Следуя за постмодернистскими трактовками власти, автор статьи исходит из того, что власть концентрируется не только в политической сфере. Властные отношения встречаются повсюду: в личных отношениях, в семье, в университете, в офисе, в культуре в целом. Как и М. Фуко [3], автор статьи рассматривает власть не как ресурс, принадлежащий индивидам или группам, но как то, что воплощено в повседневной деятельности; не только в государстве, но и в социальных отношениях.
Объектом данной статьи является власть, которую дает (или, наоборот, — отбирает) материнство: власть в семье и в социуме в целом. Предметом своего исследования автор хотел бы сделать те изменения, которые претерпевают эти властные практики при переходе от традиционного общества к современному. Думается, такое исследование поможет нам ответить на вопрос о причинах малодетности современной женщины.
Идеологический дискурс материнства полагает, что любая женщина хочет иметь детей, но в силу объективных обстоятельств (прежде всего экономических) не всегда может их себе позволить. Так ли это? Действительно ли рождение ребенка дает женщине в современном обществе какие-то преимущества? Расширяет ее права? Действительно ли материнство есть некая выгодная жизненная стратегия, столь соблазнительная для всех женщин?
Наверное, самой известной концепцией обретения женщиной власти через материнство является фрейдистская: женщина ощущает свое тело как неполноценное (травмированное) мужское, и ее зависть к мужскому пенису получает свое удовлетворение через рождение ребенка, который становится ее символическим пенисом. Эта концепция многократно подвергалась критике со стороны самых разных философов, а не только феминисток. Действительно, Фрейда здесь легко обвинить в мужском шовинизме: по словам Кейт Миллетт, фрейдистская логика превратила деторождение во всего лишь «охоту за мужским органом». Однако долю истины эта концепция все же схватывает: деторождение не есть, конечно, «охота за пенисом», но вполне определенно — «охота за властью»: за психологическим стоит социальное.
Рождение ребенка на протяжении многих веков, действительно, было для женщины «вертикальным лифтом» (причем нередко — единственно возможным). Это истинно применительно к любому традиционному обществу, даже восточного типа. Прежде всего, рождение ребенка окончательно закрепляло за женщиной статус жены: согласно традициям многих народов, неплодная жена могла быть воз-
вращена в дом ее родителей, и муж мог потребовать назад выкуп, уплаченный за нее в свое время как за невесту. Бесплодие жены было одним из очень немногих поводов для расторжения брака в те времена, когда развод был делом исключительно редким. Если женщине посчастливилось родить не одного ребенка, а много и быть самой многодетной среди других жен своего мужа, но именно эта женщина автоматически получала самый высокий статус внутри мужского гарема. Если среди рожденных детей был сын, то это означало, что женщина обеспечила себе безбедную старость и будущую власть над всеми другими женщинами в доме (дочки уходили в другие семьи, а сын приводил в дом невестку — разумеется, под руководство своей матери; причем нередко мать сама и выбирала невестку). Если выросший сын становился богат и властен, то, соответственно, часть богатства и власти сына принадлежала и его матери. Если сын был наследным правителем и становился им еще в детском возрасте, то, как свидетельствует история династий, во главе династии довольно-таки часто вставала его мать — вплоть до времени совершеннолетия сына. Таким образом, через рождение ребенка женщина закрепляла и возвышала свой статус не только в семье, но и в обществе.
Современные исследователи брачно-семейных отношений в регионах, где проблемы низкой рождаемости нет, а есть прямо противоположная проблема, пытаясь понять — почему традиция многодетности там столь устойчива (даже не взирая на ее экономическую нецелесообразность в условиях бедности и массовой безработицы данных регионов), в качестве решающего фактора указывают именно на это: «биологическое материнство для большинства женщин все еще остается основным социальным ресурсом, от которого они ожидают удовлетворения своих социальных, экономических, психологических и личностных потребностей как в настоящем, так и в будущем. Соответственно, чем больше этого ресурса, тем лучше для женщины. Другими словами, чем больше у женщины детей, тем вероятнее, что она сможет полноценно удовлетворить свои потребности» [4, с. 63]. Автор этих строк — С. Касымова, исследуя феномен многодетного материнства в современном таджикском обществе, а также опираясь на аналогичные социологические исследования в Казахстане С. Шакировой и К. Токтыбаевой, утверждает, что «степень осознания успешности судьбы, самореализованности женщины всегда и однозначно связана с реализацией материнской функции. Успешное материнство извиняет почти все: безуспешность во внесемейной сфере, отсутствие профессионального статуса. И, наоборот, успешная карьера не оправдывает, не компенсирует, не легетимирует не-материнство» [4, с. 63]. Очевидно, что «источником» власти женщины-матери в семье и социуме была власть мужчины, который как бы «делегировал» ее часть женщине. Ну а родительская власть, кроме экономических основ, имела в традиционном обществе еще и экзистенциальные основания: считалось, что предки (в том числе — уже умершие) могут влиять на жизнь социума. В обществе, основанном на почитании предков, родительство, как таковое, вообще давало власть над детьми в силу ценности возраста, опыта, стариков, традиций прошлого. Если, вслед за Фуко, главным властным правом господина считать возможность отнять жизнь, то родители, безусловно, обладали такой властью,
и прежде всего отец. При этом на женщину-мать могла возлагаться миссия контроля за насилием (не только в рамках семьи, но нередко — и в обществе): как в форме блокировки — поддержания мира и порядка (например, разнимать дерущихся), но и в форме санкции — например, благословение идущих на войну (См. исследование Т. Б. Щепан-ской женских символов и техники власти в русской этнической традиции [5].)
Одним из результатов формирования в Новое время нового типа власти, которую Фуко назвал дисциплинарной, явилась утеря значения родительской власти вообще. В ходе этой культурной революции женщина была оторвана от домашнего очага и попала под власть капитала, который узурпировал над ней права, принадлежащие некогда только ее отцу и мужу. Особенно это хорошо видно на примере Советского государства, которое «обобществило» женщину, как и остальные средства производства: отобрало (по праву господства) женщину у своего всегдашнего хозяина — мужчины. Государство стало эдаким мега-мужем или мега-отцом для всех женщин [6, 7]. Как некогда мужчина делился с ней своей властью, так и государство, обобществив женщину, тоже делегировало ей часть своей власти. Однако условием такого дара, как материальная и моральная поддержка женщины-матери, была ее ответная преданность — работа в рамках общественного производства (двойная занятость), а также участие в общественной жизни. Это стало такой же обязанностью женщины, как и материнство. Уже здесь случилось резкое падение рождаемости, хотя и обеспечивающее воспроизводство населения (См. классическую книгу А. Бебеля «Женщина и социализм»: он приводит красноречивую статистику падения рождаемости по Европе, по мере вовлечения женщины в общественное производство [8].)
Однако практику тоталитарных режимов Фуко считал временным совмещением практик традиционной и дисциплинарной власти. По мере развития собственно дисциплинарной власти, материнство перестает быть долгом и священной обязанностью — становится делом свободного выбора женщины. Феномены деторождения и материнства на протяжении многих тысячелетий не проблематизирова-лись: рассматривались как естественные, а не искусственные. Они считались проявлением «родовой стихии» (Н. Бердяев), а не сознательного выбора. Хотя во все времена существовали способы регулирования рождаемости (как на стадии зачатия, так и на стадии беременности и даже уже после рождения младенца), но они были табуированы — нельзя вмешиваться в естественный и даже сакральный процесс зарождения новой жизни. Однако в новом дискурсе власти деторождение (под флагом «возможности женщины самой распоряжаться своим телом»), как и материнство в целом, стало полем проблематизации.
При этом «освобожденная от векового гнета», женщина попала под жесткий контроль со стороны медицинских учреждений, системы образования и ювенальной юстиции. Материнство обернулось против женщины — в современном обществе оно уже не дает ей прежних социальных преимуществ: социальный лифт тут не работает, а если и едет иногда, то в исключительных случаях и, чаще всего, вниз (дискриминация на рынке труда, распад семьи под грузом экономических проблем или болезни ребенка). В последнее время в литературе активно
обсуждается феномен «интенсивного материнства», все больше и больше утверждающийся в российском обществе в качестве нормы [9]. Он предполагает суперзанятость матери вопросами контроля, воспитания и развития ребенка. Феномен явно и неявно поддерживается всеми социальными институтами (от полиции до школы), которые выстраивают свои отношения с матерью на основе ожиданий от нее именно такой плотной занятости своим ребенком. Думается, перспективным было бы рассмотрение этого феномена как проявления дисциплинарной власти, ее усиления.
Дискурс власти задает определенную «практику себя»: представление о конечных смыслах деятельности, ставит некую сверхзадачу для развития человека, ее осуществляющую. Согласно Фуко, которому принадлежит и концепция, и сам термин, эта практика связана с дисциплинарной властью, встроена в нее, но все же достаточно автономна. Думается, такая практика есть и в «интенсивном материнстве» — представители ее называют себя «ответственными родителями». Тема ответственности, как мы знаем, экзистенциально связана со свободой. В чем же свобода нынешней матери: в отправлении тотальной власти за своим единственным отпрыском? В подавлении его свободы и спонтанности? Вплоть до того — чтобы «не дать жизни»? Да, дисциплинарная власть здесь подходит к этой самой критической точке, где власть являет истину себя, сталкивается, по выражению Ж. Бо-дрийяра, с вызовом [10]: забрать жизнь — пусть и в экзистенциальном плане. Понятно, что если в дискурсе ответственного материнства это и проговаривается, то осуждается, как опасность. В качестве истинного значения «ответственного материнства» преподносится, разумеется, намерение обеспечить, развить и проконтролировать своего ребенка: «все во имя ребенка»... даже то, что у него нет брата и сестры — это тоже как бы для его блага: у родителей больше времени и ресурсов для него — единственного.
Что стоит за всем этом? Думается, в этом феномене явно прочитывается «социальный запрос»: экономические интересы производителей детских товаров и детской сферы услуг, а самое главное — господствующая в обществе установка на то, что дети — это некая. опасность, которая может быть нейтрализована только жестким контролем. (Возможно, здесь срабатывает фундаментальное табу нашей современной культуры — табу на естественную смерть, а дети в экзистенциальном плане есть принятие своей смертности.) В этом смысле — мать (особенно многодетная) — это провокатор социального хаоса (не зря же многодетные семьи на языке работников социальной сферы попали в зону «социального риска» — вместе с семьями наркоманов и пьяниц): женщина может искупить «грех» своего материнства перед обществом только вот таким — неустанным — контролем за своим чадом, перегрузками и стрессами. Деторождение стало чем-то аналогичным сексу в самые пуританские времена, где грех наслаждения должен был быть искуплен материнством, в нашем случае — само материнство стало грехом, которое надо искупать трудом и впредь «держать себя в рамках» — не рожать много!
Дисциплинарная власть устанавливает норму: на все, выходящее за ее пределы, обрушивает свои репрессивные практики. Достаточно заглянуть на сайты многодетных родителей, чтобы еще раз
убедиться в очевидном: многодетность — не норма, многодетность репрессируется; да и теоретики давно констатируют: многодетность — «отклоняющееся поведение». Социологические опросы свидетельствуют: «в обществе господствует социальная норма двухдетной семьи, которая на практике подразумевает "не менее одного ребенка и не более двух"» [11, с. 109]
Почему дисциплинарная власть так ненавидит многодетных родителей? Думается, ответ не менее очевиден: они есть для нее некий вызов. В чем сущность этого вызова мы поймем, если примем во внимание символический аспект власти. Да, материнство по-прежнему дает женщине власть — пусть уже и только символическую! Если принять концепцию власти Ж. Бодрийяра, то она состоит в том же, в чем состоит власть любого дарящего [12]. Совершая через деторождение жест социального дарения («дети — будущее нашего общества»), преумножая, так сказать, «социальное богатство», женщина демонстрирует власть! Семьи с количеством детей, большим, чем количество родителей (то есть три ребенка и более), как бы нарушают социальный баланс — они заявляют о своей растущей власти (на ресурсы, на территорию и проч.), они выходят из-под контроля. Многодетные родители — это вызов: «Сможешь ли ты, власть, теперь отдариться? Ты обещала квартиры, дотации и прочие льготы — ну, давай!» Согласно Ж. Бодрийяру, уравновесить такой вызов, как бы нейтрализовать «покушение на власть» может, действительно, только ответный дар. Вот почему, при всей своей ненависти к многодетности и трактовки многодетности как ненормальности (вплоть до пошло-обывательского: «у них что — с головой не в порядке, что так много нарожали?»), власть, тем не менее, охотно пускается в риторику насчет «укрепления семейных ценностей» и «помощи многодетным семьям»...
Народы с хорошим воспроизводством населения для вымирающего «белого миллиарда» — тоже угроза, вызов. Вот правительство США вовремя и спохватилось: финансируемые им (это вполне открытая информация) институты планирования семьи вот уже несколько десятилетий ведут успешную демографическую войну во многих странах мира: разумеется, сопровождая это риторикой заботы об «интересах всего человечества».
Если использовать логику Ж. Бодрийяра в вопросе соотношения смерти и власти, то можно сказать и так: многодетность — это бунт против власти. Многодетный не хочет медленно умирать и накапливать свою жизнь (чего ждет от него власть): он хочет ее растрачивать, он хочет умереть быстро. Поэтому потенциальных бунтовщиков уговаривают любить свое рабство — рабу внушают, что хорошо быть рабом: не надо заводить семью и детей! Он свободен от этого! Риторика дисциплинарной власти (в том числе — риторика самого феминизма) говорит о неслыханной доселе свободе женщины — не быть матерью. то есть, по-сути, не быть женщиной. Социалисты и коммунисты, писавшие о пролетариях как о рабах Нового времени, были очень точны в своей аналогии применительно к деторождению: рабы в древнем мире не имели права иметь детей — женщина, ставшая рабой капиталистического производства, тоже была поставлена в такие условия, что не могла их себе позволить! В принципе, и современная женщина находится в аналогичных условиях: многодетность заранее обрекает ее на поражение на рынке труда.
Как ни парадоксально, но при всей ее видимой свободе, максимальное притеснение со стороны общества она испытывает именно тогда, когда решается осуществить свое древнее право — стать матерью. «Быть родителем в наше время — значит испытать стоическую горечь экзистенциального одиночества на фоне общественно-легитимного лицемерия» [13, с. 72].
Библиографический список
1. Антонов, А. И. Причины и последствия депопуляции в России [Электронный ресурс] / А. И. Антонов // Причины и последствия депопуляции в России. — Режим доступа : http:// kfcnsr. ru/voprosy-demografii/184-2011 -12-16-02-32-42.html. Загл. с экрана (дата обращения: 15.08.2015).
2. Белобородов, И. И. Демографическая ситуация в России в 1992 — 2010 гг. Два десятилетия депопуляции [Электронный ресурс] / И. И. Белобородов // Демография.ру. — Режим доступа : http://demographia.ru/articles_N/index. html?idR=21&idArt=1926. — Загл. с экрана (дата обращения: 15.08.2015).
3. Фуко, М. История сексуальности. В 3 т. Т. 2. Использование удовольствий / М. Фуко. — СПб. : Академический проспект, 2004. — 432 с.
4. Касымова, С. Традиция многодетного материнства у таджиков в контексте гендера и времени / С. Касымова // Вестник Евразии. - 2006. - № 4 (34). - С. 63-84.
5. Щепанская, Т. Б. Миф материнства и техники управления (женские символы и техники власти в русской этнической традиции) / Т. Б. Щепанская // Женщина в структурах власти архаических и традиционных обществ : сб. ст. - СПб. : Астарта, 1999. - С. 126-158.
6. Коваленко, С. В. Материнство и власть в контексте советской тоталитарной идеологии / С. В. Коваленко, Л. А. Сазонова, Н. В. Соколюк // Общество: философия, история, культура. - 2011. - № 1-2. - С. 89-95.
7. Щурко, Т. «Обязательное материнство»: репродуктивное тело как объект государственного регулирования (на материале газеты «Советская Белоруссия») / Т. Щурко // Laboratorium. - 2012. - № 2. - С. 69-90.
8. Бебель, А. Женщина и социализм / А. Бебель. - М. : Госполитиздат, 1959. - 592 с.
9. Исупова, О. Г. Социальный смысл материнства в современной России («Ваш ребенок нужен только Вам») / О. Г. Исупова // Социологические исследования. - 2000. -№ 11. - С. 98-108.
10. Бодрийяр, Ж. Забыть Фуко / Ж. Бодрийяр. - СПб. : Владимир Даль, 2000. - С. 91.
11. Тындик, А. О. Репродуктивные установки населения в современной России / А. О. Тындик // Демографические проблемы в современных исследованиях. - 2012. - № 16. -С. 95-111.
12. Бодрийяр, Ж. Символический обмен и смерть / Ж. Бодрийяр. - 2-е изд. - М. : Добросвет: КДУ, 2006. - 389 с.
13. Круглова, Т. А. Ценность человеческой жизни в современном мире: зачем нужны дети? / Т. А. Круглова // Человеческая жизнь: ценности повседневности в социокультурных программах и практиках : материалы Х науч.-практ. конф. Гуманитарного ун-та (Екатеринбург), 5-6 апреля 2007 г. : докл. В 2 т. Т. 1. - Екатеринбург : Гуманитарный ун-т, 2007. -С. 68-74.
МОСИЕНКО Лилия Ивановна, кандидат философских наук, доцент (Россия), докторант кафедры философии и социальных коммуникаций. Адрес для переписки: mosienko_liliya@mail.ru
Статья поступила в редакцию 28.08.2015 г. © Л. И. Мосиенко
