CC BY
22
DO1 10.18522/2500-3224-2023-2-202-212 УДК 94(47).084.9
ва
«МАЛЫЙ РАДИУС» БЛОКАДЫ ЛЕНИНГРАДА: МНОЖЕСТВЕННЫЕ ЛОКАЛЬНОСТИ И ГЕТЕРОТОПИЯ ПАМЯТИ В «БЛОКАДНОЙ КНИГЕ» А. АДАМОВИЧА И Д. ГРАНИНА
Павловская Анастасия Юрьевна
Центр изучения эго-документов «Прожито»; Европейский университет в Санкт-Петербурге; Институт изучения обороны и блокады Ленинграда, Государственный мемориальный музей обороны и блокады Ленинграда, Санкт-Петербург, Россия [email protected]
Аннотация. В статье исследуются стратегии работы с памятью о блокаде Ленинграда, которые Д.А. Гранин и А.М. Адамович использовали при написании «Блокадной книги». Для обозначения новизны подхода писателей вводятся понятия «утопической» и «гетеротопической» памяти: первая свойственна официальному дискурсу о блокаде, стремившемуся к генерализации и глорификации, и отдельным художественным произведениям 1960-1970-х гг. Авторы «Блокадной книги», напротив, избрали, как это демонстрируется в статье, стратегию показа блокадного прошлого через частные истории и свидетельства, которые писатели собирали самостоятельно. Работая в жанре «репортажа с места исторических событий», они стремились показать блокаду Ленинграда «на малом радиуса».
Ключевые слова: память о Великой Отечественной войне, память о блокаде Ленинграда, блокада Ленинграда, memory studies, локальная память.
"INNER RADIUS" OF THE SIEGE OF LENINGRAD: MULTIPLE LOCALITIES AND HETEROTOPY OF MEMORY IN "THE SIEGE BOOK" BY A. ADAMOVICH AND D. GRANIN
Pavlovskaia Anastasiia Yu.
"Prozhito" Center for the Study of Ego-Documents;
European University at St. Petersburg;
Institute for the Study of the Siege and Defense of Leningrad,
State Memorial Museum of the Siege and Defense of Leningrad,
St. Petersburg, Russia
Abstract. The article examines the strategies of dealing with the memory of the siege of Leningrad, which D.A. Granin and A.M. Adamovich chose while writing "The Siege Book". The concepts of "utopian" and "heterotopic" memory are introduced in order to indicate the novelty of the writers' approach: the first one is the feature of the official discourse on the blockade and individual works of art of the 1960s and 1970s, which sought generalization and glorification. As it is shown in the article, the authors of "The Siege Book", on the contrary, chose the strategy of showing the blockade past through private stories and testimonies that writers collected on their own. Working in the genre of "reporting from the scene of historical events", the authors sought to show the Siege of Leningrad "on an inner radius".
Keywords: memory of the Great Patriotic War, memory of the siege of Leningrad, siege of Leningrad, memory studies, local memory.
Цитирование: Павловская А.Ю. «Малый радиус» блокады Ленинграда: множественные локальности и гетеротопия памяти в «Блокадной книге» А. Адамовича и Д. Гранина // Новое прошлое / The New Past. 2023. № 2. С. 202-212. DOI 10.18522/2500-3224-2023-2-202-212 / Pavlovskaia A.Yu. "Inner Radius" of the Siege of Leningrad: Multiple Localities and Heterotopy of Memory in "The Siege Book" by A. Adamovich and D. Granin, in Novoe Proshloe / The New Past. 2023. No. 2. Pp. 202-212. DOI 10.18522/2500-3224-2023-2-202-212.
© Павловская А.Ю., 2023
«Блокадная книга» Алеся Адамовича и Даниила Гранина сегодня, спустя более сорока лет после первой публикации, является одним из главных текстов о блокаде Ленинграда. Это сложным образом устроенная книга, в которой авторы являются проводниками в богатом документальном материале - отрывках из дневников ленинградцев и воспоминаний блокадников. Несмотря на сложную публикационную и цензурную историю книги, в 1977 г. вышла первая, а в 1981 - вторая ее часть, и это событие, как показал отклик читателей, имело огромное значение для жителей Ленинграда, прежде всего блокадников. Цель этой статьи - проанализировать то, как в процессе создания и рецепции «Блокадной книги» проявлялись и формировались локальные ленинградские памяти о блокадном прошлом города.
Изучение официальных коммеморативных практик и рецепции блокады Ленинграда в культуре - сегодня одно из самых популярных направлений memory studies в России [Павловский, 2022]. Эти исследования показывают, что начиная с 1942 г. в официальном дискурсе главное место занимало «утопическое» представление о блокаде Ленинграда, то есть о месте, в котором все горожане как единое сознательное тело вступили в борьбу со стихийными силами зла и совершили самопожертвование ради будущего следующих поколений. В этой картине мира партикулярное внимание к тому или иному персонажу сводилось к описанию подвигов конкретных героев (моряков, танкистов, пехотинцев, ополченцев и т.д.), по большей же части жители блокированного города описывались как совокупность различных значимых групп (дети и подростки, женщины, интеллигенция, коммунисты, рабочие и др.), которые воспринимаются как функциональные части ленинградской общности, одержавшей победу [Воронина, 2018].
С конца 1960-х гг. начинается постепенное размытие таких форм памятования: начинается публикация блокадных дневников и других автобиографических текстов, получает развитие инициированная Г.Л. Соболевым и В.М. Ковальчуком дискуссия о числе жертв блокады Ленинграда, за скобками которой находилась идея о ценности и важности каждой жизни [Ковальчук, Соболев, 1965]. «Блокадная книга», первая часть которой была опубликована в 1977 г., не была первым текстом, представляющим новый - гетеротопический - взгляд на блокаду Ленинграда, однако именно в этом тексте на первый план был выведен сам прием: представлено множество «спорящих», по выражению авторов, голосов, сделан акцент не на реконструированное прошлое, а на память свидетелей спустя тридцать пять лет после блокады. Под гетеротопией (в противоположность утопии) свидетельств в этой статьей понимается принцип представления прошлого от лица конкретного человека, возможность смотреть на «большую историю» как на фрагмент, глазами индивида, потому что в этом заключается большая гуманистическая ценность. Гетеротопия свидетельств - это, помимо прочего, и этический императив, представление о том, что чем больше индивидуальных свидетельств бытует в публичном пространстве, тем лучше для всеобщей памяти, даже если эти свидетельства противоречат друг другу.
Идея локализации и персонификации памяти о блокаде возникла почти сразу: инициатором создания книги был Алесь Адамович, белорусский писатель, в соавторстве с Я. Брылем и В. Колесником опубликовавший в 1975 г. на белорусском языке документальную книгу «Я из огненной деревни...», в которой были собраны свидетельства жителей уничтоженных в период немецкой оккупации белорусских деревень. В апреле того же 1975 г. он и знаменитый ленинградский писатель Даниил Гранин начали работу по сбору интервью с жителями блокадного Ленинграда. Скептически настроенный к замыслу книги Гранин (ленинградец, но не свидетель блокады, полагавший, что «про блокаду все известно») оценил всю ценность замысла Адамовича после проведения первого интервью - с Марией Степанчук. С удивлением для себя писатель обнаружил не только то, что свидетельства блокадников значительно отличаются от тех нарративов, которые существовали на тот момент в публичном пространстве, но и что сама идея локализации, внимания к конкретным людям и их историям могла бы стать основой для всей книги. Позднее Гранин вспоминал: «Я увидел, что существовала во время блокады неизвестная мне внутрисемейная и внутридушевная жизнь людей, она состояла из подробностей, деталей, трогательных и невероятных» [Гранин, 2005, с. 7].
Архив интервью, собранный в результате работы Гранина и Адамовича над «Блокадной книгой», был не первым собранием устных свидетельств о блокаде: еще в 1942-1945 гг. сотрудники Ленинградского отделения Института истории партии начали запись разговоров со свидетелями блокады Ленинграда. Беседы эти, однако, велись по строгому опросному листу, а многие вопросы в них уже содержали скрытый подразумеваемый ответ, в подавляющем большинстве случаев отсылающий к «утопическому» нарративу. Кроме того, «респондентская база» набиралась партийными историками по «социологическому» принципу: рекомендовалось проводить беседы с партийными и комсомольскими работниками, а также представителями определенных профессий - рабочими конкретных заводов, милиционерами, деятелями культуры и пр.
Гранин и Адамович с самого начала избрали принципиально иную стратегию сбора устных свидетельств. Писателям не были важны ни социальное происхождение, ни профессия, ни возраст респондентов. Первоначально они предприняли попытку найти информантов при помощи организации «Союз юных участников обороны Ленинграда», однако вскоре от этой идеи отказались - возможно, писателей не устраивала как раз «утопическая» картина блокадного города, образ которой эксплуатировали руководители объединения. В 1976 г. на Ленинградском радио Даниил Гранин обратился к ленинградцам с просьбой рассказать о своем опыте жизни в блокадном Ленинграде. Результатом стал большой архив писем с предложением дать интервью, а в некоторых случаях и с письменными воспоминаниями. Однако чаще всего при поиске респондентов Гранин и Адамович использовали тактику, которая в современной социологии и устной истории получила наименование «метод снежного кома» - когда один респондент рекомендует интервьюеру других респондентов. По выражению Даниила Гранина: «блокадники передавали нас друг другу».
Писатели принципиально не создавали опросников: многие интервью не имеют четкой структуры, и сами вопросы формировались в процессе рассказа. По замыслу авторов течение интервью должно быть плавным, это должен был быть полноценный связный рассказ, а не опрос. «Многое решал талант рассказчика», -говорил Д.А. Гранин [ЦГАЛИ СПб., ф. Р-107, оп. 6, д. 6, л. 24]. Писатели искали цельных рассказов для того, чтобы использовать их с минимальными авторскими вставками: «примерно из десяти рассказов один, как правило, был гениальный рассказ; два-три рассказа - талантливых, очень интересных. Но все равно, даже из невнятных иногда рассказов, из рассказов малоудачных все равно находились детали и подробности впечатляющие» [ЦГАЛИ СПб., ф. Р-107, оп. 6, д. 6, л. 24].
Блокадница Лидия Усова, одна из первых информанток, чтобы проиллюстрировать свои воспоминания, во время интервью постоянно обращалась к обстановке своей комнаты, в которой она с семьей жила и во время блокады: «Самое тяжелое время в Ленинграде - это сорок второй год, как известно. Но мы встречали 42-й Новый год вот в этой комнате. Уже совершенно замороженной. На этом месте стояла буржуйка. Вывод трубы был от нее вот в тот вентилятор. Видите желтое пятно? Его ничем не замазать, потому что здесь буржуйка стояла» [ЦГАЛИ СПб., ф. Р-107, оп. 3, д. 414, л. 1]. Из этой ситуации, которая независимо от писателей продолжалась в других разговорах [ЦГАЛИ СПб., ф. Р-107, оп. 3, д. 334], постепенно выработался метод - в последующих разговорах писатели сознательно начинали интервью с вопроса, жил ли респондент в этой комнате, зная, что это запустит процесс вспоминания, «меня-памяти» [Ассман, 2014, с. 128-132].
Внимание к локальному стало точкой сборки всей книги. Об этом свидетельствуют самые первые ее предложения, появившиеся в самых ранних черновиках: «У этой правды есть адреса, номера телефонов, фамилии, имена. Она живет в ленинградских квартирах, часто с множеством дверных звонков - надо только нажать нужную кнопку, возле которой значится фамилия, записанная в вашем блокноте» [Адамович, Гранин, 2020, с. 21]. По всей книге при упоминании свидетеля даются их адреса (например: «мы делали свою первую запись, приехав к Марии Гурьяновне Степанчук (ул. Шелгунова, д. 8)» [Адамович, Гранин, 2020, с. 40]. Цитируя воспоминания блокадников, авторы книги намеренно оставляли подробности, связанные с топографией Ленинграда (улицами, реками, мостами, конкретными зданиями) -это добавляло достоверности рассказам блокадников. Аутентичность места, его аура позволяли читателю конца 1970-х гг. соотнести опыт жителей блокадного Ленинграда со своим повседневным опытом.
Одна из ключевых метафор в книге, также отсылающая к локальности - «большой» и «малый радиусы» - была заимствована из дневника Георгия Князева, историка, архивиста и автора блокадного дневника, одного из главных героев второй части «Блокадной книги». Князев в дневнике стремился описать свою частную жизнь и профессиональную деятельность в период больших испытаний: «я ведь пишу не историю моего страшного времени со всем необъятным множеством различных
фактов, не занимаюсь их обобщением, объяснением. Я записываю то, что делается на моем малом радиусе» [Князев, 2009, с. 43].
Активное использование блокадных дневников в книге объясняется, с одной стороны, представлением о статусе дневника как свидетельства и его документальной аутентичности, с другой стороны - желанием показать «малые радиусы» других людей. Для авторов «Блокадной книги» статус дневника как свидетельства был несравненно выше. Это хорошо видно по фразе из рабочих материалов к книге: «Для начал[ьных] глав важно - из дневников дать. Там лучше это - как зловеще и неожиданно это открылось - голод. А дальше уже "щепу" из рассказов» [Из записных книжек..., 2020, с. 643]. В 2000-е гг. Даниил Гранин вспоминал: «для нас они [дневники] имели особую ценность, потому что это были не воспоминания, куда примешивались уже какие-то посторонние звуки и мотивы, а это была подлинная жизнь тех дней, подлинные ощущения, подлинные события, числа. Все было абсолютно достоверное» [ЦГАЛИ СПб., ф. Р-107, оп. 6, д. 6, л. 76]. Существующее сегодня представление о блокадном дневнике как одном из главных символов блокады Ленинграда в 1970-е гг. находилось еще в процессе формирования: их почти не публиковали, очень редким было употребление словосочетания «блокадный дневник». «Блокадная книга» стала одним из тех текстов, которые сформировали это представление: если первая часть, опубликованная в 1977 г., содержала лишь одну главу, посвященную феномену блокадного дневника, и цитаты из них, то вторая (1981), которую Алесь Адамович называл «дневниковой», почти целиком была посвящена двум текстам - дневникам Юры Рябинкина и Георгия Князева.
Описанный выше процесс сбора архива (интервью, дневники и воспоминания) лишал писателей возможности раннего составления плана всей книги - ее замысел, так же как и само тематическое деление, несколько раз менялся в процессе работы. Идея выстроить повествование вокруг зимних месяцев 1941-1942 г., впоследствии реализованная в финальной версии книги, родилась достаточно поздно, через год после начала работы. В записных книжках Адамович так описывал план повествования: «Вначале - наближение этих м[есяц]ев и непонимание, что идет самое страшное - голод, неспособность осознать эту, "изнутри" уже, а не извне (прорыв немцев в Л[енингра]д), опасность. И вот нет ничего - ни-че-го! Чел[овек] осматривается, ищет. И видит - падают, уже трупы лежат, уже мрут! Из этой главы выступит, как центр ее, - голод, во всем страшном, что в нем идет» [Из записных книжек., 2020, с. 643].
Такой подход к выстраиванию нарратива о блокаде Ленинграда для конца 1970-х гг. можно назвать уникальным: до сих пор источники, художественные приемы и - реже - свидетельства выстраивались в удобном для автора ключе, лишь «нанизывались» на предлагаемый им нарратив. Гранин и Адамович позволили блокадникам и их историям повести повествование за собой - так, на основе только сопоставления интервью, появилась глава «У каждого был свой спаситель». Нельзя, однако, утверждать, что агентность источников была в данном случае выше агентности авторов: некоторые документы - стенограммы интервью, присланные
дневники и воспоминания - писатели не использовали, некоторые цитировали неточно. Отдельные существенные фрагменты из интервью могли оставаться неиспользованными по цензурным соображениям: в финальной версии «Блокадной книги» есть отдельная глава, основывающаяся на интервью с Марией Ивановной Дмитриевой, во время блокады - сотрудницы ЖАКТа Кировского района Ленинграда1. Глава, посвященная ей, почти целиком состоит из текста интервью, однако из него изъят очень большой фрагмент, посвященный каннибализму, свидетельницей проявлений которого была Дмитриева, т.к. в ее обязанности входил обход квартир [ЦГАЛИ СПб., ф. Р-107, оп. 3, д. 346].
Новаторство «Блокадной книги» заключалось и в том, что это один из первых опытов рефлексивного описания памяти о блокаде Ленинграда: в блокадной книге активно используются словосочетания «ленинградская память» и «блокадная память». Впечатленные социальной неустроенностью блокадников, авторы «Блокадной книги» писали: «Ленинградские дома, квартиры блокадников. Вообразите себе солдата, который живет сегодняшним мирным бытом, но окружен теми же стенами, предметами, как бы все в той же землянке, в том же окопе. Следы осколков от снаряда на потолке (старинном, лепном), осколков стекла на глянце пианино. Пятно-ожог от "буржуйки" на блестящем паркете» [Адамович, Гранин, 2020, с. 21].
Действие первой книги происходит не в 1941-1942 гг., как может показаться читателю, а в конце 1970-х гг., когда свидетели блокады вспоминают о событиях тридцатипятилетней давности. В процессе сбора интервью писатели обнаружили важную точку напряжения: люди, пережившие блокаду Ленинграда, рассказывали им о своем недовольстве мемориальной культурой, о непредставленности их точки зрения в публичном пространстве.
Процесс работы над «Блокадной книгой» ясно высветил, что в Ленинграде 1970-х гг. не было одной локальной памяти о блокаде. Напротив, существовало несколько памятей, «спорящих голосов» - название одной из глав книги: государственная память о блокаде - выраженная в мемориалах, официальных текстах, в культуре (например, киноэпопея М. Ершова «Блокада» по одноименному роману А. Чаковского, вышедшая на экраны во время написания «Блокадной книги), память атомизированного сообщества блокадников, чувствовавших свою социальную незащищенность, и память ленинградцев, которые не были свидетелями блокады, слабо выраженная в 1970-е гг. Первая часть книги полна многочисленными жалобами блокадников на молодое поколение 1970-х гг., уже не заставшее блокаду и оттого, как им кажется, цинично к ней относящееся. Эту молодежь, ставящую под сомнение рассказы собственных родственников или говорящую о необходимости сдачи города немецким войскам, авторы блокадной книги называют «моральными дистрофиками» - заимствованное из блокадного лексикона выражение [Адамович, Гранин, 2020, с. 43].
1 Глава «Эта вечная Мария Ивановна!». Гранин также предлагал вынести слова Дмитриевой в подзаголовок первой части книги - «Если все действительно рассказать...». [Люди хотят знать..., 2021, с. 48-49].
Общаясь с блокадниками, чье положение сильно отличалось от официально озвученного, Д. Гранин и А. Адамович неизбежно сталкивались с многочисленными жалобами, вскрывающими конфликт между «монументальным» и «социальным» временем [Не^еИ, 1991] памяти о блокаде - между героической памятью о мертвых и забвением выживших, игнорированием их нужд. Как говорила в беседе с Алесем Адамовичем Мария Брудинская: «сейчас нас обижает и трогает, что только о мертвых помнят блокадниках, а живые? Абсолютно как будто бы нас и не было. <...> Почему бы не построить большой дом для престарелых блокадников, где бы они могли жить? Ведь, вы знаете, большинство ведь одиночки остались. Я бы сама бросила эту квартиру и пошла бы туда, потому что тяжело. <...> Нам живым не нужны эти памятники и показуха. Нам нужно, чтобы вот эти несчастные люди, хоть и в остатке своих лет, пожили бы по-настоящему» [ЦГАЛИ СПб., ф. Р-107, оп. 4, д. 406, л. 1-2].
После публикации «Глав из Блокадной книги» в «Новом мире» в 1977 г. [Адамович, Гранин, 1977] на писателей - прежде всего Даниила Гранина - обрушился шквал писем читателей, в подавляющем большинстве восторженных [ЦГАЛИ СПб., ф. Р-107, оп. 3, д. 263-267; ЦГАЛИ СПб., ф. Р-107, оп. 4, д. 284-285]. Эти письма, написанные в основном блокадниками, продемонстрировали, какую важную струну задели писатели. С одной стороны, эта реакция была эмоциональной: чтение «Блокадной книги» заставляло блокадников вспоминать о собственном опыте, осмыслять этот опыт как травму, превращать его в нарратив, в котором они пытались сформулировать свою этическую позицию по поводу блокады, оценить свое поведение в прошлом. Для многих из ленинградцев эта задача была непростой: многие из них признавались, что им не хватало решимости мысленно вернуться в прошлое, и лишь «Блокадная книга» давала путь к обретению нового языка описания произошедшего с ними. С другой стороны, реакция на книгу была социальной: воспринимая Д. Гранина и А. Адамовича как посредников между блокадниками и властью, между старшим и молодым поколением, авторы писем считали, что благодаря публикации «Блокадной книги», ее продолжений, а главное, архива свидетельств, которые останутся в результате сбора интервью, дневников, воспоминаний, государство и молодежь начнут с уважением относиться к пережившим блокаду, давая им ту материальную и психологическую поддержку, те минимальные привилегии, которые эти люди - зачастую одинокие, пожилые, травмированные, плохо устроенные в бытовом плане - заслуживают в силу пережитого ими страдания и проявленного ими героизма.
Часть писем, адресованная Д. Гранину и А. Адамовичу, принадлежала жителям других городов, солидарных с мнением, что блокадники получают недостаточно помощи государства. Эти отклики подтверждают гипотезу И. Каспэ о том, что в 1970-1980-е гг. память о блокаде представляла собой общесоветское пространство эмпатии - в глазах советских граждан блокадники имели особый статус, позволяющий им претендовать на привилегии в силу проявленного мужества и испытанного страдания [Каспэ, 2018, с. 335-404]. Вот как писал о блокадниках
B. Иванов из Северодвинска, служивший в осажденном Ленинграде до осени 1942 г.: «мне кажется, еще не все сделано, чтобы окружить их соответствующим вниманием. Я имею в виду тех, кто остался один и нет близких родственников. Мне вспоминается, когда лет 12 назад я попытался у Казанского собора в одном доме разыскать своего бывшего командира. <...> Подошел к квартире, нажал звонок. Вышла гражданка. Я спросил, не проживает ли сейчас кто-нибудь, кто был в блокаду. <...> пожилая женщина всматривается в меня, думая, что я принес ей весточку. Убранство - простая кровать, простые стулья, все просто. <...> Поднимаюсь этажом выше, такой же опрос, подобная живет гражданка, но не она. Я не смог дальше продолжить поиск.» [ЦГАЛИ СПб., ф. Р-107, оп. 3, д. 265, л. 70-71].
История создания «Блокадной книги» и ее рецепции - сложный процесс, который показывает, насколько неоднородной и переменчивой была память о блокаде Ленинграда в 1970-е гг. Используя в своей книге принцип гетеротопии свидетельств, Даниил Гранин и Алесь Адамович работали с множеством локальностей. С одной стороны, это локальность современного писателям Ленинграда, в которой в непростых материальных условиях живут блокадники. Она разделена в сознании респондентов и читателей Гранина и Адамовича на локальность мемориальную (Писка-ревское кладбище, мемориал на Средней Рогатке и пр.) и локальность социальную (коммунальные квартиры в центральных районах Ленинграда). Квартиры, городские пространства, рассеянные в нем «спусковые крючки памяти», отсылающие к воспоминаниям о прошлом, - все это становится, по выражению Л. Киршенбаум, палимпсестом памяти [К^^епЬаит, 2006]. В собранных интервью, дневниках и воспоминаниях отчетливо фиксируется локальность блокадного Ленинграда - память, «у которой есть адреса». Это конкретные места в Ленинграде, с которыми связаны истории гибели, страданий и спасения. В этой статье была предпринята попытка наметить контуры локального в памяти о блокаде Ленинграда 1970-х гг. «Блокадная книга» Д. Гранина и А. Адамовича обозначила множественные локальности в пределах одного региона, но, рассказав о памяти о блокаде на страницах одного из самых читаемых журналов СССР; они высветили локальность большой страны 1970-1980-х гг., в которой находятся не-ленинградцы и не-блокадники, способные, однако, благодаря этой книге относиться к блокадникам с эмпатией и сочувствием.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга. СПб: Азбука, 2020. 672 с. Адамович А., Гранин Д. Главы из Блокадной книги // Новый мир. 1977. № 12.
C. 25-158.
Ассман А. Длинная тень прошлого. М.: Новое литературное обозрение, 2014. 323 с.
Воронина Т. Помнить по-нашему. Соцреалистический историзм и блокада Ленинграда. М.: НЛО, 2018. 272 с.
Гранин Д. История создания «Блокадной книги» // Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга. В 2-х кн. Кн. 1. М.: ТЕРРА, 2005. С. 3-15.
Из записных книжек Алеся Адамовича. Публ. Н. Адамович // Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга. СПб: Азбука, 2020. С. 629-668.
Каспэ И. В союзе с утопией: смысловые рубежи позднесоветской культуры. М.: Новое литературное обозрение, 2018. 431 с.
Князев Г.А. Дни великих испытаний. Дневники 1941-1945. Ред. Н.П. Копанева. СПб.: Наука, 2009. 1218 с.
Люди хотят знать. История создания «Блокадной книги» Алеся Адамовича и Даниила Гранина. СПб.: Изд-во Пушкинского фонда, 2021. 272 с. Ковальчук В.М., Соболев Г.Л. Ленинградский «реквием» (о жертвах населения в Ленинграде в годы войны и блокады) // Вопросы истории. 1965. № 12. С. 191-194. Павловский А.Ф. Культурная травма и современная историография: «Вторая волна» исследований памяти о блокаде Ленинграда (2016-2021) // Историческая экспертиза. 2022. № 1. С. 26-29.
Центральный государственный архив литературы и искусства Санкт-Петербурга
(ЦГАЛИ СПб.). Ф. Р-107. Оп. 3. Д. 265.
ЦГАЛИ СПб. Ф. Р-107. Оп. 3. Д. 334.
ЦГАЛИ СПб. Ф. Р-107. Оп. 3. Д. 346.
ЦГАЛИ СПб. Ф. Р-107. Оп. 3. Д. 414.
ЦГАЛИ СПб. Ф. Р-107. Оп. 4. Д. 406.
ЦГАЛИ СПб. Ф. Р-107. Оп. 6. Д. 6.
Herzfeld M. A Place in History: Social and Monumental Time in a Cretan Town. Princeton: Princeton University Press, 1991. 330 p.
Kirschenbaum L.A. The Legacy of the Siege of Leningrad, 1941-1995: Myth, Memories, and Monuments. New York: Cambridge University Press, 2006. 309 p.
REFERENCES
Adamovich A., Granin D. Blokadnaia kniga [The Blockade Book]. St. Petersburg: Azbuka, 2020. 672 p. (in Russian).
Adamovich A., Granin D. Glavy iz Blokadnoi knigi [Chapters from the Blockade Book], in Novyi mir. 1977. No. 12. Pp. 25-158 (in Russian).
Assman A. Dlinnaia ten'proshlogo [The long shadow of the past]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2014. 323 p. (in Russian).
Voronina T. Pomnit'po-nashemu. Sotsrealisticheskii istorizm i blokada Leningrada [Remember our way. Socialist realist historicism and the siege of Leningrad]. Moscow: NLO Publ., 2018. 272 p. (in Russian).
Granin D. Istoriia sozdaniia "Blokadnoi knigi" [The history of the creation of the Siege Book], in Adamovich A., Granin D. Blokadnaia kniga [The Blockade Book]. In 2 books. Book 1. Moscow: TERRA, 2005. Pp. 3-15 (in Russian).
Iz zapisnykh knizhek Alesia Adamovicha. Publ. by N. Adamovich [From the notebooks of Ales Adamovich. Publ. by N. Adamovich], in Adamovich A., Granin D. Blokadnaia kniga [The Blockade Book]. St. Petersburg: Azbuka, 2020. Pp. 629-668 (in Russian).
Kaspe I. Vsoiuze s utopiei: smyslovye rubezhipozdnesovetskoi kul'tury [In alliance with utopia: semantic boundaries of late Soviet culture]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2018. 431 p. (in Russian).
Kniazev G.A. Dni velikikh ispytanii. Dnevniki 1941-1945 [Days of great trials. Diaries 1941-1945]. Ed. by N.P. Kopaneva. St. Petersburg.: Nauka, 2009. 1218 p. (in Russian). Liudi khotiat znat'. Istoriia sozdaniia "Blokadnoi knigi" Alesia Adamovicha i Daniila Granina [People want to know. The history of the creation of the Blockade Book by Ales Adamovich and Daniil Granin]. St. Petersburg.: Izd-vo Pushkinskogo fonda, 2021. 272 p. (in Russian).
Koval'chuk V.M., Sobolev G.L. Leningradskii "rekviem" (o zhertvakh naseleniia v Leningrade v gody voiny i blokady) [Leningrad "requiem" (about the victims of the population in Leningrad during the war and blockade)], in Voprosy istorii. 1965. No. 12. Pp. 191-194 (in Russian).
Pavlovskii A.F. Kul'turnaia travma i sovremennaia istoriografiia: "Vtoraia volna" issledovanii pamiati o blokade Leningrada (2016-2021) [Cultural Trauma and Modern Historiography: The "Second Wave" of Research into the Memory of the Siege of Leningrad (2016-2021], in Istoricheskaia ekspertiza. 2022. No. 1. Pp. 26-29 (in Russian). Central State Archive of Literature and Art of St. Petersburg (TsGALI SPb.). F. R-107. Inv. 3. D. 265.
TsGALI SPb. F. R-107. Inv. 3. D. 334. TsGALI SPb. F. R-107. Inv. 3. D. 346. TsGALI SPb. F. R-107. Inv. 3. D. 414. TsGALI SPb. F. R-107. Inv. 4. D. 406. TsGALI SPb. F. R-107. Inv. 6. D. 6.
Herzfeld M. A Place in History: Social and Monumental Time in a Cretan Town. Princeton: Princeton University Press, 1991. 330 p.
Kirschenbaum L.A. The Legacy of the Siege of Leningrad, 1941-1995: Myth, Memories, and Monuments. New York: Cambridge University Press, 2006. 309 p.
Статья принята к публикации 28.05.2023
