CC BY
16
DO1 10.18522/2500-3224-2023-2-213-226 УДК 94(47).084.9
«БОЛЬШОЙ РАДИУС» БЛОКАДЫ ЛЕНИНГРАДА: МНОЖЕСТВЕННАЯ ТРАНСЛОКАЛЬНОСТЬ И КУЛЬТУРНАЯ ПАМЯТЬ О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ В 1960-1980-е гг.1
Павловский Алексей Федорович
Европейский университет в Санкт-Петербурге, Санкт-Петербург, Россия apavlovskiy@eu.spb.ru
Аннотация. Современная теория memory studies все больше обращается к проблеме транслокальности, свидетельствующей о сложных процессах производства, циркуляции и потребления памяти за пределами «национального», «культурного» или «локального» ящичного мышления. Как показывает автор на примере культурной памяти о Великой Отечественной войне и блокаде Ленинграда в позднесовет-скую эпоху 1960-1980-х гг., значимая память о блокаде необязательно создавалась там, где происходило это событие, а ее акторы отнюдь не мыслили ее как «локальный» феномен; блокада активно сравнивалась с другими событиями войны, а трагедия ее последствий происходила далеко за пределами города. Основываясь на архивных источниках (ЦГАЛИ, РГАЛИ, ЦГАИПД, архив «Мосфильма»), партийной историографии, идеологических текстах, литературе, кино и других посредниках памяти, автор обосновывает несколько подходов того, как можно изучать «большой радиус» памяти о блокаде - транслокальное измерение памяти о войне в «долгие семидесятые», выраженное во множественной транслокальности а) памяти об эвакуации, б) культурного производства, репрезентации и восприятия, а также в) «международной» памяти одной из самых масштабных катастроф XX в.
Ключевые слова: блокада Ленинграда, Великая Отечественная война, культурная память, транслокальность, транснациональный поворот, memory studies, посредники памяти, советская память.
1 Благодарю Алексея Миллера, Анастасию Павловскую и Арсения Моисеенко за полезные советы, полученные при написании этого текста.
THE "LARGE RADIUS" OF THE SIEGE OF LENINGRAD: MULTIPLE TRANSLOCALITY AND CULTURAL MEMORY OF THE GREAT PATRIOTIC WAR IN THE 1960-1980s
Pavlovskii Aleksei F.
European University at St. Petersburg, St. Petersburg, Russia apavlovskiy@eu.spb.ru
Abstract. Contemporary theory and historiography of memory studies increasingly turns to the problem of translocality, testifying to the complex processes of memory production, circulation and consumption beyond the "national", "cultural" or "local" box thinking. As the author shows with the example of cultural memory about the Great Patriotic War and the Leningrad blockade in the late Soviet era of the 1960s-1980s, meaningful memory about the Siege was not necessarily created where the event took place, and its actors by no means thought of it as a "local" phenomenon; the Siege was actively compared to other events of World War II, and the tragedy of its consequences took place outside of Leningrad. Drawing on archival sources (TsGALI, RGALI, TsGAIPD, Mosfilm Archive), as well as Party historiography, ideological texts, literature, film, and other media of war memory, the author substantiates several approaches to studying the "the large radius" of the Siege memory - translocal dimension of blockade memory in the "long seventies", reflecting on the multiple translocality of a) the regional and Leningrad memory of the evacuation, b) the cultural memory of the siege (on the level of production, representation and perception), c) the "international" memory of the largest catastrophes of the 20th century.
Keywords: the Siege of Leningrad, the Great Patriotic War, cultural memory, translocality, transnational turn, memory studies, memory media, Soviet memory.
Цитирование: Павловский А.Ф. «Большой радиус» блокады Ленинграда: множественная транслокальность и культурная память о Великой Отечественной войне в 1960-1980-е гг. // Новое прошлое / The New Past. 2023. № 2. С. 213-226. DOI 10.18522/2500-3224-2023-2-213-226 / Pavlovskii A.F. The "Large Radius" of the Siege of Leningrad: Multiple Translocality and Cultural Memory of the Great Patriotic War in the 1960-1980s, in Novoe Proshloe / The New Past. 2023. No. 2. Pp. 213-226. DOI 10.18522/2500-3224-2023-2-213-226.
© Павловский А.Ф., 2023
Память о событии необязательно создается в месте, где оно происходило. Локальное событие иногда претендует на всеобщую память. «Большой радиус».
Память о блокаде Ленинграда 1941-1944 гг. - транслокальный феномен. Важная для Санкт-Петербурга [Павловская, 2023b, с. 110-118], эта память не замыкается в его пределах. В 2014 г. Д. Гранин произносит знаменитую речь в Бундестаге. Фильм «Дылда» получает приз на Каннском кинофестивале. Шоураннер «Игры престолов» пишет о блокаде популярный роман. Акция «Блокадный хлеб» проходит по всей России, а «диаспоры» блокадников в Америке, Франции, Германии и Израиле празднуют 27 января 1944 г. как «День Победы для ленинградцев» [Гаргянц, 2022]. Память о блокаде живет поверх границ, однако справедливо ли это для советского времени? Можем ли мыслить советскую память о блокаде транслокально? И что это может дать для понимания памяти войне в целом?
Транслокальный подход как часть транснационального поворота в memory studies заключается в стремлении выйти за пределы «национального» или «культурного» ящичного мышления. Теоретики памяти все чаще считают, что «нация» и «культура» - это два эссенциализирующих концепта, и они не всегда объясняют, как меняется и циркулирует память поверх границ и сообществ [Павловский, 2023]. Вместе с тем транслокальный подход переопределяет сам смысл «локального» [Rothberg, 2014; Tali, Astahovska, 2022]. Так, российские авторы, работающие в русле поворота к региональному измерению памяти, предлагают изучать, как взаимодействуют федеральные и локальные акторы на местах, как лоббируют интересы [Политика памяти в России, 2023, с. 5-23]. Транслокальный подход заостряет эту оптику, исследуя память о событии как точку сборки нарративов и символов, созданных в разных местах по разным причинам. Почему память о событии в одном месте так важна в другом? Где находятся ее акторы? Как локальное событие претендует на универсальную значимость? Все эти вопросы имеют прямое отношение и к памяти о событиях Великой Отечественной войны в советское и в постсоветское время.
Историография памяти о блокаде (см.: [Павловский, 2022]) переживает взлет, однако даже ее лучшие образцы [Kirschenbaum, 2006; Воронина, 2018; Wächter, 2021], за редким исключением [Каспэ, 2018], игнорируют транслокальную природу блокадной памяти. В свою очередь, как я показываю в этой работе, значимая память о блокаде в 1960-1980-е гг. необязательно создавалась там, где происходило это событие, а ленинградские акторы отнюдь не мыслили ее как «локальный» феномен; блокада сравнивалась с другими катастрофами XX в., а трагедия ее последствий происходила далеко за пределами города. Партийная историография и идеологические тексты, медиа и литература, кино и документы творческих и цензурных институций - все эти источники позволяют сделать такой вывод, если пытаться анализировать их с точки зрения транслокальности.
Цель исследования заключается в том, чтобы историзировать этот процесс и показать разные оптики его изучения: память о войне не сразу приобретает транслокальную природу, а «транслокальность» может означать несводимые друг к другу
вещи. Главный аргумент статьи: культурная память о блокаде Ленинграда уже в 1960-1980-х гг. имела черты множественной транслокальности - «большой радиус» а) памяти об эвакуации из Ленинграда; б) культурного производства, репрезентации и восприятия памяти о блокаде; в) «международной памяти». Такой подход усложняет понимание позднесоветской памяти о войне, того, кто на нее влиял и от каких неочевидных факторов она могла зависеть.
Память о блокаде была обречена стать транслокальной - колоссальное перемещение ленинградцев во время эвакуации оказало огромное влияние на развитие и память регионов Волги, Урала и Сибири. В 1941-1944 гг. из блокадного Ленинграда эвакуировались почти 1,5 млн горожан, сотни заводов, учреждений науки и культуры, расположившихся на территории «от Архангельска до Алтая». «Эрмитаж в Свердловске, театр оперы и балета им. С.М. Кирова в Молотове, военно-промышленный «Танкоград» ... на базе ... Кировского завода в Челябинске, Ленинградская симфония, написанная Шостаковичем в Куйбышеве» [Побратимы..., 2019, с. 5-7] -это наиболее известные и символически важные примеры такого взаимодействия. Оборотной стороной «провинциализации» Ленинграда становилось резкое развитие регионов-«побратимов» [Побратимы., 2019, с. 543], и «институциональная память» сотен предприятий и учреждений, «рожденных» от ленинградских в результате эвакуации, была наиболее зримым примером транслокальной памяти о блокаде. Одновременно эвакуация превращалась в неотъемлемую часть памяти учреждений, вернувшихся в Ленинград, - так, уже с середины 1960-х гг. эвакуация мировых шедевров занимала ключевое место в блокадной мифологии «подвига Эрмитажа» [Варшавский, Рест, 1965].
Такая «институциональная память» сосуществовала с индивидуальной памятью в воспоминаниях и эвакуационных дневниках блокадников [«Вы, наверное, из Ленинграда?», 2023], памятью местного населения о взаимодействии с беженцами [Побратимы., 2019, с. 524-525]. Вплоть до начала Перестройки память ленинградцев, осевших в регионах эвакуации, была слабо институционализированной -в сравнении с обществами блокадников, появившимися в Ленинграде еще в конце 1960-х гг. [Воронина, 2018, с. 215-266; Wachter, 2022]. Только в конце 1980-х-начале 1990-х гг. эвакуированные заново конструируют ленинградскую идентичность и в регионах появляются филиалы «Жителей блокадного Ленинграда», боровшиеся за сохранение памяти о блокаде, а также за получение статуса жителя блокадного города со всеми льготами и социальным капиталом, полагавшимся ветеранам [Ярославская региональная общественная организация].
В отличие от социальной памяти, культурная память об эвакуации из Ленинграда развивалась на протяжении всех 1960-1980-х гг. В 1960-е гг. в фильмах «Спасенное поколение» (1959, Киностудия им. Горького) Ю. Победоносцева [Штейн, 1958] и «Вступление» (1963, Мосфильм) И. Таланкина эвакуация ленинградских детей и забота о них местных жителей подавалась как спасение поколения «будущих Гагариных» [РГАЛИ, ф. 2453, оп. 4, д. 241, л. 17]. Однако с середины 1970-х гг. такая безконфликтная соцреалистическая схема разрушается под влиянием
писателей - детей войны, ставивших знак равенства между трагедией блокады и беженства. В поэме «Хлеб наш насущный» (1974) О. Шестинский писал о гибели детей-блокадников при эвакуации на Алтай («Тысяча семьсот их было - прибыло семьсот!») [Молдавский, 1989, с. 63-64]. В романе «Вечный хлеб» (1984) М. Чулаки описывал двойную трагедию детей, эвакуированных из блокады на оккупированную Кубань [Чулаки, 1984]. Иными словами, главная трагедия блокадника могла произойти там, где он как раз надеялся спастись - на Большой Земле, связь с которой идеология интерпретировала в положительном свете [Воронина, 2018, с. 160-167].
Эта репрезентация эвакуации как трагедии также создавалась авторами, связанными с регионами. В фильме «Ленинградцы, дети мои...» (1980, Узбекфильм) Д. Са-лимов показывал гибель детей в эвакопоезде, а сироты, усыновленные узбекскими женщинами, изображались как психически травмированные дети, не способные смириться со своим горем. Линия скорби от потери родителей соединялась с линией приобретенного родства, дружбы народов и интернационалистской мифологемы матери-героини вроде Токтогон Алтыбасаровой, Александры Деревской, Бахри Акрамовой. Транслокальность памяти подкреплялась тем, что в качестве продолжения Салимов планировал снять фильм об эвакуации узбекских детей в Ленинград после Ташкентского землетрясения 1966 г., тем самым закольцовывая историю взаимного признания страданий [Абдуллаев, 1981].
Память об эвакуации не ограничивалась «детской» темой. Так, невозможность возвращения из нее была одной из тем «Памяти» (1975, Ленфильм) Г. Никулина [ЦГАЛИ СПб., ф. Р-257, оп. 24, д. 781]. Помощь Большой Земли своеобразно показана в фильме В. Соколова «Встретимся в метро» (Ленфильм, 1986): московские метростроевцы «превращались» в ленинградцев, организовывая Дорогу жизни [ЦГАЛИ СПб, ф. Р-257, оп. 37, д. 34]. Эти примеры показывают, что память о блокаде - это отнюдь не память об одном Ленинграде, и ее символическая трансформация была связана со множеством регионов.
Культурная память о блокаде была результатом транслокального взаимодействия и за пределами эвакуации. Ее сложную транслокальность можно увидеть в трех измерениях: а) культурного производства, б) репрезентации и в) восприятия, из чего и складывается цикл бытования памяти о войне как института, нарратива и предмета рецепции.
Транслокальность культурного производства заключалась в том, что любые акторы памяти о блокаде находились и в локальной, и в советской системе производства и контроля. Партийные власти от ленинградского обкома до отдела культуры ЦК КПСС и Л.И. Брежнева, военные от чинов Ленинградского военного округа до маршалов Советского Союза и консультантов Минобороны, цензоры Главлита и Госкино, редакторы издательств и киностудий - все эти акторы распределяли между собой власть памяти - власть решения, выйдет ли в свет роман или киноэпопея о блокаде и в каком виде.
Эту сложную конфигурацию акторов нельзя сводить к таинственным «недрам советской пропаганды». В случае кино о блокаде Госкино и правда руководило повесткой, формулируя, какое кино ему нужно [Фомин, 1996, с. 312], но эту власть памяти приходилось делить с партией, военными, ситуативными интересантами, когда оказывалось, что генералу Федюнинского виднее, как изображать его в «Блокаде» (1973-1977) М. Ершова [ЦГАЛИ СПб., ф. Р-257, оп. 24, д. 332], а директор музея был достаточно влиятельным, чтобы спасти спорный фильм о блокадном Эрмитаже от «полки» («Всегда со мною» (1976) С. Шустера) [ЦГАЛИ СПб., ф. Р-257, оп. 24, д. 1017]. Автор мог найти союзников в системе контроля. З. Аграненко бежал от цензуры в Ленинграде и снял фильм «Ленинградская симфония» (1957) на «Мосфильме» [РГАЛИ, ф. 631, оп. 3, д. 459]; кино о гибели Петергофского десанта в 1941 г. сняли в Свердловске («Живые, пойте о нас!» (1966)); отчаявшись опубликовать «Блокадную книгу» в Ленинграде, Д. Гранин и А. Адамович нашли редакторов в «Новом мире» [Адамович, Гранин, 2020, с. 12-19]. И наоборот: когда Госкино отказывало московским авторам в поддержке, они обращались к Ленинградскому обкому за помощью, и это заставляло Госкино передумать («Пять дней отдыха» (1969) Э. Гаврилова) [АКМ, ф. 2453, оп. 8, д. 116]. Это не значит, что составлять альянсы было легко. Однако это значит, что власть памяти и забвения блокады не находилась в одном месте: то, что можно назвать «институциональной транслокальностью» памяти.
Транслокальность репрезентации имеет отношение к тому, какой статус блокадный Ленинград имел на разных уровнях коммеморации войны в 1960-1980-е гг. С точки зрения исторической политики ленинградских властей, прежде всего Г. Романова, ветерана Ленинградской битвы и первого секретаря Ленинградского обкома в 1970-1983 гг., «долгие семидесятые» были реваншем за уничтожение лидеров Ленинграда и реабилитацией памяти о его обороне, задавленной при Сталине. В рамках этой «ленинградоцентричной» памяти о войне, которой способствовала и высшая партийная элита (в 1965 г. Ленинград официально получил почетное звание «Город-Герой» и медаль «Золотая Звезда»), элита не только прославляла бывших руководителей (А. Жданова, А. Кузнецова), но пыталась уйти от показа обороны Ленинграда как локального сражения [Павловский, 2019]. Это отложилось в виде нескольких идеологем. Во-первых, ленинградцы первыми из жителей советских городов остановили гитлеровцев возле своих стен; во-вторых, если бы Ленинград («колыбель революции») пал, это значило бы моральное поражение большевизма, но они не дали этому случиться; в-третьих, блокадники отобрали у Гитлера победу, оттянув на себя силы, которые могли захватить Москву; наконец, весь СССР боролся за то, чтобы освободить Ленинград от блокады, но горожане разорвали кольцо изнутри, благодаря сверхчеловеческому напряжению сил [ЦГАИПД СПб., ф. 24, оп. 245, д. 86, л. 6-22]: блокадный Ленинград был местом, где во время войны решалась судьба всего Советского Союза.
В 1960-1980-е гг. такая риторика блокадной исключительности пронизывала многие тексты вне зависимости от того, что их авторы думали о природе советской власти.
Еще в 1950-е гг. в поэме «Ленинградский апокалипсис» Д. Андреева блокада приобретала черты события космического, едва ли не вселенского масштаба. «Человечество видело осаду Карфагена, Трои, Нумансии, Парижа, но осаду Ленинграда сравнить не с чем. Это была величайшая, ни с чем не соизмеримая трагедия», писал в 1962 г. А. Павловский в монографии о блокадном творчестве О. Берггольц [Павловский, 1962, с. 4]. В поэме «Дорога жизни» (1974) М. Дудин считал, что мировое сообщество обязано блокадникам спасением, ведь «чтобы другие дети могли смеяться, ленинградский подросток должен был умереть» [Воронина, 2018, с. 71-73].Это не значит, что претензии на всемирную и общеисторическую значимость блокады единодушно принимались за пределами Ленинграда. Однако это значит, что были те, кто считал, что память о блокаде заслуживает статуса универсальной, а не локальной: то, что можно назвать «репрезентационной транслокальностью» памяти.
Наконец, транслокальность восприятия была параметром того, насколько акторы преуспели в том, чтобы сделать блокаду воображаемым пространством общесоветской эмпатии и горя. Интервью с не-ленинградцами и не-потомками блокадников, посещавшими Пискаревское кладбище в 1960-1980-е гг., демонстрируют, что они испытывали аффективную сопричастность с образом блокадного Ленинграда и судьбой его жителей, а мемориал становился катастрофическим «местом смерти», открывавшим портал в антиутопический «Ад» «осажденного города» - место персональной утраты [Каспэ, 2018, с. 335-404]. После выхода «Блокадной книги» эта эмпатия распространилась и на травму выживших. Читатели, откликнувшиеся на книгу из разных регионов СССР; считали, что блокадники заслуживают большей заботы и уважения со стороны властей и молодого поколения (см. подробнее: [Павловская, 2023а]). В середине 1970-х гг. такой дискурс сочувствия даже позволил воскресить образ акына Джамбула как утешителя блокадников из далекого Казахстана («Ленинградцы, дети мои! Ленинградцы, гордость моя!»). Это не значит, что память о блокаде добилась универсальной значимости в рамках Советского Союза. Однако это значит, что блокадники стали символической фигурой, заслуживавшей сочувствие от тех, кто не жил в Ленинграде: то, что можно назвать «транслокальностью восприятия», транслокальностью эмпатии.
Как бы горько это ни звучало, память о блокаде Ленинграда была обречена стать «международной». Помимо немецких войск, за гибель миллиона ленинградцев от голода, артобстрелов и бомбежек были ответственны финские, испанские, итальянские, бельгийские, голландские и норвежские военные части. Однако, как писал Н.А. Ломагин, «в материалах Нюрнбергского процесса попытка Советского Союза рассказать о блокаде как о преступлении против человечности и нарушении норм гуманитарного права не увенчалась успехом». Блокада не была признана геноцидом, а дополнительные протоколы к Женевским конвенциям о том, что голод не может быть орудием войны, были приняты лишь в 1977 г. [«Историки не должны спорить с небылицами»]. Травма блокады не была институционализирована в юридической сфере должным образом. Однако у нее было много других черт, свидетельствовавших о транслокальности ее «международной» памяти.
В 1960-1980-х гг. немецкая память о блокаде Ленинграда в ФРГ формировалась за счет мемуаров и историографии, написанной нацистскими генералами. Блокада позиционировалась как «упущенная победа», а голод оправдывался как «обычный и неоспоримый метод ведения войны». Единственной жертвой блокады (!) нарекались солдаты вермахта как мученики, преданные недальновидным руководством, столкнувших их с численно превосходящим врагом. Однако, по мнению й. Ганцен-мюллера, блокада так и осталась «второстепенным театром военных действий» в сознании жителей ФРГ, уступив место главной катастрофы Сталинградской битве. Жители ГДР были знакомы с этой историей куда лучше - описания блокады включались в школьную программу, ленинградцы описывались как герои-антифашисты, отстоявшие социализм; уже в 1984 г. на немецкий была переведена «Блокадная книга» [Ганценмюллер, 2005].
Память о блокаде не стала значимой частью памяти о войне в англоязычном мире. Однако жизнь в осаде стала темой советологических сочинений: 1960-е гг. выходят книги Л. Гуре, А. Верта, Г. Солсбери. Эти книги касались страданий ленинградцев, преступности и практик контроля, того, о чем в СССР не писали или подавали в героическом свете [Ломагин, 2006, с. 321-325]. Партийные пропагандисты реагировали на них как на мемуары «недобитых фашистских генералов» - подробно пересказывали в «Ленинградской правде» и обвиняли в очернении подвига блокадников [Щелоков, 1970]. Скандальность - оборотная сторона сакральности, и для укрепления официальной памяти не было ничего действеннее, чем алармистский дискурс «искажения истории» и «памяти под угрозой».
Власти тем не менее пытались формировать «международную» память блокады и в позитивном ключе. В 1970-е гг. заседания Общества советско-германской дружбы и «Поезда дружбы» ГДР-Ленинград редко проходили без обсуждений блокады и концлагерей в духе императива «Никогда больше» [Кулагин, 1978, с. 303-309]. Для ленинградских властей память о блокаде была частью городского престижа и инструментом укрепления связей: в РГАКФФД хранятся десятки кинороликов 1960-1980-е гг., на которых главы иностранных государств возлагают венки к монументу «Мать-Родина» на Пискаревском кладбище - от Ричарда Никсона и шведского короля до президентов Танзании и Зимбабве [РГАКФФД, к/ф № 32007, 24135, 25121, 32196]. В 1970-е гг. эти «международные» отсылки носили и повторяющийся, и эпизодический характер: в десятисерийном фильме «Неизвестная война» (1978), снятом для показа в Великобритании, США и СССР и посвященном сотрудничеству союзных держав, блокаде была посвящена отдельная серия.
Транслокальность «международной» памяти наиболее ярко проявлялась тогда, когда блокада сравнивалась с другими катастрофами - Холокостом и Хиросимой. Это происходило за счет сравнения символов детей - жертв войны. Еще в 1959 г. режиссер «Разгрома немецких войск под Москвой» (1942) И. Копалин сравнивал дневник Тани Савичевой с дневником Анны Франк [ЦГАЛИ СПб., ф. Р-562, оп. 1, д. 92, л. 17-20], а к концу 1980-х гг. Таня привычно упоминалась в одном контексте
с Франк и Садако Сасаки как «символ борьбы юных против ужасов войн» [Алексин, 1988]. В 1980-е гг. блокада сравнивалась с Хиросимой: в стихотворении «Два снимка» С. Давыдов писал, что Хиросима - это «мгновенная блокада», а блокада Ленинграда - «тот же взрыв», только «многодневный» [Молдавский, 1989, с. 65]. Такой дискурс транснациональной скорби показывал готовность советской памяти к диалогу о военных страданиях: блокада как предмет сравнения становилась предчувствием глобальной памяти о катастрофах XX в.
Анализ памяти требует и более неочевидных примеров. Ее транслокальность проявляется и в заимствовании приемов, реакции на произведения о войне, созданные в других странах. «Блокада» и «Освобождение» как реакция на американские фильмы середины 1960-х гг. («Самый длинный день», «Битва при Арденнах»); заимствование эстетики европейских фильмов (Ф. Феллини, И. Бергман, А. Рене) в кино о блокаде 1960-1970-х гг. («Дневные звезды» И. Таланкина, «Всегда со мною.» С. Шустера); «Блокадная книга» как продолжение поисков белорусской документальной прозы (никто так не повлиял на память о блокаде, как А. Адамович, автор книг «Хатынская повесть» и «Я из огненной деревни.») - это лишь некоторые примеры такого транснационального культурного трансфера.
В заключение следует отметить: анализ транслокальности позволяет более гибко определять, какие акторы и институты, нарративы и символы работают на то, чтобы одна локальная память связывалась с другой, циркулировала поверх границ и сообществ. Как я пытался показать в этой работе, память о блокаде уже в 1960-1980-е гг. имела транслокальный характер, свой «большой радиус». Последствия эвакуации, отразившиеся на «институциональной», индивидуальной, социальной памяти в Ленинграде и регионах; транслокальность культурного производства; претензии «ленинградоцентричной памяти» о войне на универсальный характер и блокада как общесоветское пространство эмпатии; наконец, «международная память» и сравнение с другими катастрофами XX в. - эти примеры показывают, что память о блокаде не всегда была памятью внутри Ленинграда, а ее носители и проводники стремились утвердить ее всеобщий характер за пределами города.
Память о блокаде - яркий пример транслокальной памяти о войне, но этот пример не уникален. Более глубокое исследование наверняка приведет к гипотезе о том, что советский проект памяти о Великой Отечественной войне, несущий политический, моральный и экзистенциальный смысл, мыслился как транслокальный проект переплетенных памятей, создававшихся, циркулировавших и воспринимавшихся советскими гражданами, но необязательно в одном месте. Эта «большая транслокальность» памяти о войне может стать предметом исследования ученых на многие годы. Однако прежде, чем это случится, исследователи культурной памяти о Сталинградской битве, обороне Севастополя и Брестской крепости, битве за Москву и освобождение Европы должны посмотреть на коммеморацию этих событий как на результат сложной транслокальности: хочется верить, что подход, представленный в этой статье, поможет в таком начинании.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Абдуллаев А. В едином строю // Искусство кино. 1981. № 8. C. 12-18. Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга. СПб.: Азбука, 2020. 672 с. Алексин А. Энергию добра - детству // Литературная газета. 20 января 1988. С. 6. Архив киноконцерна «Мосфильм» (АКМ). Ф. 2453. Оп. 8. Д. 116. Варшавский С., Рест Б. Подвиг Эрмитажа. Л.: Советский художник, 1965. 190 с. Воронина Т. Помнить по-нашему: соцреалистический историзм и блокада Ленинграда. М.: Новое литературное обозрение, 2018. 272 с.
«Вы, наверное, из Ленинграда?»: дневники эвакуированных из блокадного города. Сост. А.Ф. Павловский, науч. ред. Н.А. Ломагин. СПб.: Изд-во ЕУСПб, 2023 (в печати).
Ганценмюллер Й. «Второстепенный театр военных действий» культуры памяти. Блокада Ленинграда в немецком сознании // Неприкосновенный запас. 2005. № 2. С. 298-306.
Гаргянц М. Боль остается. 2022. URL: https://ru.mdz-moskau.eu/bol-ostaetsja/ (дата обращения - 2 мая 2023 г.).
«Историки не должны спорить с небылицами». 2019. URL: https://sanktpeterburg. bezformata.com/listnews/istoriki-ne-dolzhni-sporit-s-nebilitcami/43075271/ (дата обращения - 1 мая 2023 г.).
Каспэ И. В союзе с утопией: смысловые рубежи позднесоветской культуры. М.: Новое литературное обозрение, 2018. 431 с.
Кулагин Г. Дневник и память. Л.: Лениздат, 1978. 317 с.
Ломагин Н.А. Дискуссии о сталинизме и настроениях населения в период блокады Ленинграда: историография проблемы // Память о блокаде. Под ред. М. Лоскуто-вой. М.: Новое издательство, 2006. С. 296-333.
Молдавский Д. Снег и Время: записки литератора. Л.: Советский писатель, 1989. 390 с.
Павловская А.Ю. «Малый радиус» блокады Ленинграда: множественные локальности и гетеротопия памяти в «Блокадной книге» А. Адамовича и Д. Гранина // Новое прошлое. 2023a. № 2. С. 202-212.
Павловская А.Ю. Политика памяти в Санкт-Петербурге и Ленинградской области: акторы, практики, нарративы // Политика памяти в России - региональное измерение. Под ред. А.И. Миллера, О.Ю. Малиновой, Д.В. Ефременко. М.: ИНИОН РАН, 2023b. С. 101-136.
Павловский А.И. Стих и сердце: Очерк творчества О. Берггольц. Л.: Лениздат, 1962. 94 с.
Павловский А.Ф. В поисках глобальной памяти: куда ведет транснациональный поворот в memory studies? // Полития. 2023. № 2. С. 166-194.
Павловский А.Ф. Культурная травма и современная историография: «вторая волна» исследований памяти о блокаде Ленинграда (2016-2021) // Историческая экспертиза. 2022. № 1. C. 26-49.
Павловский А.Ф. Рецепция фильма «Блокада» Михаила Ершова: ленинградоцен-тричная память о войне в советском кинематографе 1970-х // Неприкосновенный запас. 2019. № 6. 2019. С. 32-48.
Побратимы. Отв. ред. Ю.З. Кантор. М.: Политическая энциклопедия, 2019. 951 с.
Политика памяти в России - региональное измерение. Под ред. А.И. Миллера,
О.Ю. Малиновой, Д.В. Ефременко. М.: ИНИОН РАН, 2023. 471 с.
Российский государственный архив кинофотодокументов (РГАКФФД). К/ф № 24135.
РГАКФФД. К/ф № 25121.
РГАКФФД. К/ф № 32007.
РГАКФФД. К/ф № 32196.
Российский государственный архив литературы и искусств (РГАЛИ). Ф. 631. Оп. 3. Д. 459.
РГАЛИ. Ф. 2453. Оп. 4. Д. 241.
Фомин В. Кино и власть. Советское кино: 1965-1985 годы. М.: Материк, 1996. 370 с. Центральный государственный архив историко-политических документов Санкт-Петербурга (ЦГАИПД СПб). Ф. Р-24. Оп. 245. Д. 86.
Центральный государственный архив литературы и искусств Санкт-Петербурга
(ЦГАЛИ СПб). Ф. Р-257. Оп. 24. Д. 332.
ЦГАЛИ СПб. Ф. Р-257. Оп. 24. Д. 781.
ЦГАЛИ СПб. Ф. Р-257. Оп. 24. Д. 1017.
ЦГАЛИ СПб. Ф. Р-257. Оп. 37. Д. 34.
ЦГАЛИ СПб. Ф. Р-562. Оп. 1. Д. 92.
Чулаки М. Вечный хлеб. Л.: Советский писатель, 1984. 560 с. Штейн А. Спасенное поколение // Искусство кино. 1958. № 11. С. 43-91. Щелоков А. Кривое зеркало мистера Солсбери. Факты против фальсификаторов // Красная звезда. 22 января 1970.
Ярославская региональная общественная организация «Жители блокадного Ленинграда». URL: https://goo-gl.me/Ke5hF (дата обращения - 24 апреля 2023 г.).
Kirschenbaum L. The Legacy of the Siege of Leningrad, 1941-1995: Myth, Memories, and Monuments. New York: Cambridge University Press, 2006. 326 p.
Rothberg M. Locating Transnational Memory // European Review. 2014. Vol. 22. No. 4. Pp. 652-656.
Tali M., Astahovska I. The Return of Suppressed Memories in Eastern Europe: Locality and Unsilencing Difficult Histories // Memory Studies. 2022. Vol. 15. No. 3. Pp. 511-522.
Wachter A. The Last Heroes of Leningrad: Coping strategies of Siege survivors in Soviet and post-Soviet society. Vienna: Vienna University Press, 2022. 282 p.
REFERENCES
Abdullaev A. V edinom stroyu [In unison], in Iskusstvo kino. 1981. No. 8. Pp. 12-18 (in Russian). Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга. СПб: Азбука, 2020. 672 с. Adamovich A., Granin D. Blokadnaya kniga [The Blockade Book]. St. Petersburg: Azbooka, 2020. 672 p. (in Russian).
Aleksin A. Energiyu dobra - detstvu [Energy of kindness for childhood], in Literaturnaya gazeta. 20 January 1988. P. 6 (in Russian).
Archive of Mosfilm Cinema Concern (AKM). F. 2453. Inv. 8. D. 116. "Vy, navernoe, iz Leningrada?": dnevniki evakuirovannykh iz blokadnogo goroda ["You are probably from Leningrad?": diaries of evacuees from the besieged city]. Eds. A. Pavlovskii, N. Lomagin. St. Petersburg: EUSP Press, 2023 (in Russian) (in print).
Varshavskii S., Rest B. Podvig Ermitazha [The feat of the Hermitage]. Leningrad: Sovetskij hudozhnik, 1965. 190 p. (in Russian).
Voronina T. Pomnit'po-nashemu: socrealisticheskij istorizm i blokada Leningrada [Remember our way: Socialist Realist Historicism and the Siege of Leningrad]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2018. 272 p. (in Russian).
Gancenmyuller J. "Vtorostepennyj teatr voennyh dejstvij" kul'tury pamyati. Blokada Leningrada v nemeckom soznanii ["Secondary Theater of War" of the culture of memory. The Siege of Leningrad in the German consciousness], in Neprikosnovennyj zapas. 2005. No. 2. Pp. 298-306 (in Russian).
Gargyants M. Bol'ostaetsya [The pain remains]. 2022. Available at: https://ru.mdz-mos-kau.eu/bol-ostaetsja/ (accessed 2 May 2023).
"Istoriki ne dolzhny sporit's nebylicami" ["Historians should not argue with fables"]. 2019. Available at: https://sanktpeterburg.bezformata.com/listnews/istoriki-ne-dolzhni-sporit-s-nebilitcami/43075271 (accessed 1 May 2023).
Kaspe I. Vsoyuze s utopiej: smyslovye rubezhipozdnesovetskoj kul'tury [In alliance with utopia: meaningful frontiers of late Soviet culture] Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2018. 431 p. (in Russian).
Kulagin G. Dnevnik i pamyat' [Diary and Memory]. Leningrad: Lenizdat, 1978. 317 p. (in Russian).
Lomagin N.A. Diskussii o stalinizme i nastroeniyah naseleniya v period blokady Lenin-grada: istoriografiya problemy [Discussions of Stalinism and public sentiments during the Leningrad blockade: the historiography of the problem], in Pamyat'o blockade [Memory of the Siege]. Ed. by M. Loskutova. Moscow: Novoe izdatel'stvo, 2006. Pp. 296-333 (in Russian).
Moldavskii D. Sneg i Vremya: zapiski literatora [Snow and Time: Notes of a Writer]. Leningrad: Sovetskij pisatel', 1989. 390 p. (in Russian).
Pavlovskaia A.Yu. "Inner Radius" of the Siege of Leningrad: Multiple Localities and Heter-otopy of Memory in "The Siege Book" by A. Adamovich and D. Granin, in Novoe Proshloe / The New Past. 2023a. No. 2. Pp. 202-212 (in Russian).
Pavlovskaya A.Y. Politika pamyati v Sankt-Peterburge i Leningradskoj oblasti: aktory, praktiki, narrativy [The Politics of Memory in St. Petersburg and the Leningrad Region: Actors, Practices, and Narratives], in Politika pamyati v Rossii - regional'noe izmerenie: monografiya [The Politics of Memory in Russia - the Regional Dimension: A Monograph]. Eds. A.I. Miller, O.Y. Malinova, D.V. Efremenko. Moscow: INION RAN, 2023b. Pp. 101-136 (in Russian).
Pavlovskii A.I. Stih i serdce: Ocherk tvorchestva O. Bergholz [Poem and the Heart: An Essay on the Work of O. Bergholz]. Leningrad: Lenizdat, 1962. 94 p. (in Russian). Pavlovskii A.F. Vpoiskah global'noj pamyati: kuda vedet transnacional'nyj povorot v memory studies? [In Search of Global Memory: Where Does the Transnational Turn in Memory Studies Lead?], in Politia. 2023. No. 2. Pp. 166-194 (in Russian).
Pavlovskii A.F. Kul'turnaya travma i sovremennaya istoriografiya: "vtoraya volna" issle-dovanij pamyati o blokade Leningrada (2016-2021) [Cultural Trauma and Contemporary Historiography: The Second Wave of Research on the Memory of the Siege of Leningrad (2016-2021)], in Istoricheskaya ekspertiza. 2022. No. 1. Pp. 26-49 (in Russian).
Pavlovskii A.F. Recepciya fil'ma "Blokada" Mihaila Ershova: leningradocentrichnaya pamyat' o vojne v sovetskom kinematografe 1970-h [Reception of Mikhail Ershov's film Blockade: the Leningrad-centered memory of war in Soviet films of the 1970s], in Ne-prikosnovennyj zapas. 2019. No. 6. 2019. Pp. 32-48 (in Russian). Pobratimy [Twins]. Ed. by Y. Kantor. Moscow: Politicheskaya enciklopediya, 2019. 951 p. (in Russian).
Politika pamyati v Rossii - regional'noe izmerenie [The Politics of Memory in Russia - the Regional Dimension]. Eds. A.I. Miller, O.Y. Malinova, D.V. Efremenko. Moscow: INION RAN, 2023. 471 p. (in Russian).
Russian State Archive of Film and Photo Documents (RGAKFFD). No. 24135. RGAKFFD. No. 25121. RGAKFFD. No. 32007. RGAKFFD. No. 32196.
Russian State Archives of Literature and Arts (RGALI). F. 631. Inv. 3. D. 459. RGALI. F. 2453. Inv. 4. D. 241.
Fomin V. Kino i vlast'. Sovetskoe kino: 1965-1985 gody [Cinema and Power. Soviet Cinema: 1965-1985] Moscow: Materik, 1996. 370 p. (in Russian). Central State Archive of Historical and Political Documents of St. Petersburg (TsGAIPD SPb). F. R-24. Inv. 245. D. 86.
Central State Archive of Literature and Arts of St. Petersburg (TsGALI SPb). F. R-257. Inv. 24. D. 332.
TsGALI SPb. F. R-257. Inv. 24. D. 781. TsGALI SPb. F. R-257. Inv. 24. D. 1017. TsGALI SPb. F. R-257. Inv. 37. D. 34.
TsGALI SPb. F. R-562. Inv. 1. D. 92.
Chulaki M. Vechnyj hleb [Eternal Bread]. Leningrad: Sovetskij pisatel', 1984. 560 p. (in Russian).
Shtejn A. Spasennoe pokolenie [Saved Generation], in Iskusstvo kino. 1958. No. 11. Pp. 43-91 (in Russian).
Shchelokov A. Krivoe zerkalo mistera Solsberi. Fakty protiv fal'sifikatorov [Crooked mirror of Mr. Salisbury. Facts against falsifiers], in Krasnaya zvezda. January 22, 1970. (in Russian).
Yaroslavskaya regional'naya obshchestvennaya organizaciya "Zhiteli blokadnogo Leningra-da" [Yaroslavl Regional Public Organization "Residents of besieged Leningrad"]. Available at: https://goo-gl.me/Ke5hF (accessed 24 April 2023).
Kirschenbaum L. The Legacy of the Siege of Leningrad, 1941-1995: Myth, Memories, and Monuments. New York: Cambridge University Press, 2006. 326 p.
Rothberg M. Locating Transnational Memory, in European Review. 2014. Vol. 22. No. 4. Pp. 652-656.
Tali M., Astahovska I. The Return of Suppressed Memories in Eastern Europe: Locality and Unsilencing Difficult Histories, in Memory Studies. 2022. Vol. 15. No. 3. Pp. 511-522. Wachter A. The Last Heroes of Leningrad: Coping strategies of Siege survivors in Soviet and post-Soviet society. Vienna: Vienna University Press, 2022. 282 p.
Статья принята к публикации 28.05.2023
