CC BY
23ЭССЕ
DOI 10.22455/2619-0311-2018-1-257-282 УДК 821.161.1
Мария Лосева
Мальчик с птичкой
Maria Loseva
A Boy with a Bird
Об авторе: Мария Кимовна ЛОСЕВА филолог, аналитический психолог, автор прозаических и поэтических публикаций, литературный редактор журнала «Юнгианский анализ». Живет в Москве. E-mail: protsenk@mail.ru
About the author: Maria K. LOSEVA philologist, analytical psychologist, author of prosaic and poetic works, literary editor of the journal "Jungian Analysis". Lives in Moscow. E-mail: protsenk@mail.ru
Аннотация. Статья посвящена образам птиц в романе Федора Достоевского «Подросток». Через этот метафорический ряд автор анализирует бессознательные сценарии и отношения в семье героя, а также рассматривает имплицитные аспекты его характера.
Ключевые слова: архетип, травма, символ, эго, множественная личность, сирота, спасатель, преследователь, жертва, сокол, ворон, воробей, голубь, канарейка.
Abstract. This article presents the images of birds in Dostoevsky's novel The Adolescent. This metaphoric framework is used to analyze the unconscious family scenarios and relationships and the implicit aspects of the main hero's character.
Keywords: archetype, trauma, symbol, ego, multiple personality, orphan, rescuer, pursuer, victim, falcon, raven, sparrow, dove, canary.
Чтобы увидеть, как летают птицы из плоти и перьев, нужно вернуться к дневному свету, к ясным и логичным человеческим мыслям. Но от слишком большой ясности исчезают духи сновидений
Башляр Г. Грезы о воздухе
Кстати о птичках
Тема сиротства представлена у Достоевского в самых разных образах, как будто эта краска - самая яркая, самая «звучащая», надежная, архетипи-ческая. Действительно, Сирота находит отклик во всех, независимо от возраста, пола и положения; ведь Сирота - свидетельство расставания, смерти и глубокой уязвимости, отсутствия нужности, востребованности, принадлежности. Но если лишенность, отсутствие, нехватка маркируют Сироту, то, значит, все, чего он лишен - когда-то было в наличии и присутствует в психике. Глубинный образ птицы, одновременно вмещающий и сиротскую уязвимость и способность к пению и щебетанию, человеческую жалость и одновременно бесчеловечность, изнутри подсвечивает роман.
Роман «Подросток» - о том, как герой компенсирует свое сиротство. Основная задача Аркадия Долгорукого - перестать быть сиротой, справиться со своей ненавистной сиротской частью. Чувства, испытываемые им по отношению к сиротству, выражаются в птичьих образах - гнезда как символа семьи, канарейки как символа женщины, а также соловья, ворона, сокола, воробушка и голубка. Все это неочевидным образом щебечет, щелкает, летает или же молчит, создавая определенный шумовой и зрительный фон романа. В Рукописных редакциях к роману «Подросток» обнаруживаются два ярких образа, которые далее не вошли в основной текст романа - это «мальчик с птичкой» и «озябшая девочка». «Мальчик с птичкой» (иногда «мальчик с канарейкой») преобразовался в мальчика из рассказа Макара Долгорукого (а девочка - возможно, в Риночку). Череда брошенных детей в «Подростке» - Риночка; заблудившийся мальчик, который встретился Аркадию на улице; мальчик, которого взял на воспитание купец Скотобойников; ребенок Лидии (в рукописных редакциях он умер или родился недоноском, как старый князь Сокольский); наконец, мальчик с канарейкой из Рукописных редакций, все эти осиротевшие дети - внутренние образы самого Аркадия Долгорукого.
Обнаружить собственную идентичность возможно только во взаимодействии с другими, в первую очередь, с родительскими фигурами, которые всегда остаются первыми людьми в человеческой жизни. Через них формируется внутренний образ семейного гнезда - безопасного места, где выкармливается птенец, где отогревается душа-птица. Макар Долгорукий и Версилов, два скитальца, не могут постоянно находиться в семейном гнезде, и все же постоянно возвращаются (неудивительно, что оно у них - на двоих одно). Для Макара настоящее гнездо - это Россия, по которой он странствует. Версиловское чувство «великого сиротства» каким-то образом цепляется за птицу: птица-тройка, родившаяся у бойкого народа, неизвестно куда несется, словно никто не управляет ею, оставляя по обочинам сирот.
Аркадий, с детства оставленный своей семьей и возвратившийся в семью в девятнадцать лет, сталкивается с тем, что его фантазии об отце, который все детство был основной его спасающей внутренней фигурой, не соответствуют реальности. Но эти фантазии помогли ему выжить в тех разрушительных условиях, в которые он попал. Вся исповедь Аркадия Долгорукого - о том, как юноша осознает семейную реальность, в корне отличающуюся от той, какой он себе ее представлял. По сути, «Подросток» - это роман об обнаружении собственной идентичности, которое случается в процессе изложения истории. Пересказав важные для себя события, Подросток становится Взрослым. Но для этого ему пришлось отделить внешнее от внутреннего, свои фантазии о любящих и заботливых родителях от реальности, где обнаружилась дисфункциональная семья и в роли ребенка, о котором все заботятся и вокруг которого все вращается, оказался глава семейства Андрей Версилов.
Границы семейства Подростка размыты до невозможного: Аркадию чрезвычайно трудно понять, кто же он сам и кто его отец. Будучи сыном Версилова, он носит фамилию «Долгорукий», принадлежащую бывшему дворовому Версилова, Макару Долгорукому, который формально остается мужем Софьи. Более того, окружающие путают его отчество - то он Аркадий Макарович, то - Аркадий Андреевич; у него «адская» не только фамилия, но и отчество. Но подспудно звучащая мелодия истории Марии и Иосифа придает глубокий внутренний смысл чрезмерной странности и запутанности взаимоотношений семьи. История Иосифа и Марии тоже со стороны не выглядела благообразной, но за неблагообразием часто скрывается что-то, что важнее благообразия.
Сокол: хищный тип
Когда Подросток начинает рассказ о себе, он одержим желанием спасать и преследовать. Он оказывается обладателем двух документов, которые позволяют ему разоблачить или спасти самого любимого человека - отца своего Версилова. Особенно ценен документ, написанный генеральшей Ахмаковой, - о том, что она хочет взять в опеку своего отца, старого князя Сокольского, если же отец узнает об этом, он лишит ее наследства. Аркадий намерен преследовать Ахмакову, и, конечно, влюбляется в свою жертву. И вот, благодаря документам, зашитым в его курточке, он получает власть над самой идеальной фигурой своих детских фантазий, над отцом своим Версиловым, и над женщиной, на которую Версилов крепко завязан.
В его семье все также заняты спасением и преследованием - так, по крайней мере, видит ситуацию Аркадий. Версилов преследует Ахмакову (так понимает поначалу его чувства Подросток), Софья спасает Версило-ва, Макар Долгорукий и Татьяна Павловна Пруткова спасают семью (своего рода родительская пара), Лиза спасает князя Сережу Сокольского... Вер-силов, не оставивший в своем «гнезде» места никому из «птенцов», чуть только заводятся или обещаются деньги, пытается спасать других, чужих «птенцов». Многие спасательские проекты заканчиваются трагически: умерла Лидия, повесилась Оля, да и за всех, кому Версилов хотел причинить добро, неспокойно. Женщины вокруг Версилова страдают и гибнут, каждая на свой лад - но непременно выбирают возможность быть рядом с ним. Даже Татьяна Павловна Пруткова, основная хранительница «гнезда», тайно в него влюблена.
Список можно продолжить - Крафт спасает экологию (но изничтожает самого себя). Старый князь Сокольский спасает своих воспитанниц -наделяет их приданым. Одна из них - Анна Андреевна - хочет получить в мужья самого благодетеля, и вот она спасает его от коварной дочери, будучи сама не менее коварной его «дочерью». Дочери бывают коварны, но сыновья бывают верны своим отцам - может быть, поэтому эта история так важна для Аркадия?
Чтобы выжить в своих тяжелых детских обстоятельствах, Аркадий выдумал себе идеального отца, который однажды придет и заберет его - спасет («Но ведь оказывается, что этот человек - лишь мечта моя, мечта с детских лет. Это я сам его таким выдумал, а на деле оказался другой, упавший
столь ниже моей фантазии» [Достоевский 1972-1990: XIII, 62]. Эту ситуацию Подросток отыгрывает после с Риночкой, когда фактически удочеряет младенца-подкидыша. Но Риночка у него умерла - как умерла у Версило-ва Лидия, а потом Оля. Как и Версилов, он только учится выдерживать испытание властью, которая коренится в самой природе спасательства. Спасатель властвует над спасенным, он хочет «спасти под себя».
Одна из самых впечатляющих историй романа «Подросток» - рассказанная Макаром Долгоруким история купца Скотобойникова. В основе ее непреходящая зависть купца к тому, что не принадлежит ему - он не смог обладать женщиной и после смерти соперника разрушил ее жизнь. Он вдовец - его собственное гнездо тоже разрушено (по всей вероятности, им же самим). Единственный выживший мальчик, которым он захотел овладеть и сделать своим, не сумел выдержать его и утопился.
Эту историю Аркадий переживает обеими своими частями - и спасающей-преследующей, и жертвенной. Скотобойников - ярко выраженный «хищный тип», но и Версилов с такой же легкостью разрушает семью Макара - берет не принадлежащее ему.
«Хищным типом» руководит бессознательное ощущение невозможности иметь то, что есть у другого. Эти чувства - переживание, что недополучил, зависть, стремление разрушить то, чем владеют другие - Аркадий знает в себе, он говорит, что у него «душа паука». У Свидригалова пауки по углам баньки, а князю Сереже Сокольскому снятся пауки. Внешняя красота с румянцем в сочетании с внутренней черной ненасытимой дырой отличает также Тоцкого и Ставрогина.
Основная тема, которая затрагивает Аркадия, та история, которую он выбирает, чтобы охарактеризовать Макара Долгорукого - на самом деле близко касается его самого. Макар рассказывает о возможном способе преодоления разрушающего начала зависти, лежащей в основе истории Ско-тобойникова. Слушая эту историю, Аркадий одновременно переживает два состояния: с одной стороны, он - тот самый мальчик, чье гнездо разорено, но его пытается переделать под себя страшный человек, совершивший разорение, перед которым мальчик трепещет. Эта жуткая родительская фигура в итоге доводит мальчика до самоубийства.
Образ мальчика с птичкой (канарейкой или чижиком) присутствует полноценно в рукописных редакциях, но в окончательном тексте романа он уходит в мальчика, над которым издевается купец Скотобойников. И важно видеть черты мальчика и Скотобойникова как амбивалентные величины в душе самого Аркадия. Эта история вбирает в себя его пережива-
ния о спасателе и преследователе, о жертве, которая была принесена не напрасно - ведь самоубийство мальчика в корне изменило гневливого купца Скотобойникова.
Самоубийство - то есть некое действие в непереносимой ситуации - это то, что свойственно людям, которые должны действовать и не могут перетерпеть. В основе самоубийства ребенка - протест, он действием возражает против ситуации, в которой оказался [Ефремов: 196-212]. Отвлекшийся на ежа перед самым исполнением своего замысла ребенок, конечно же, хотел жить, но на своих условиях. (Этим он похож на Ипполита из романа «Идиот», чей стиль поведения анализируется в книге В.Ефремова «Самоубийство в художественном мире Достоевского».) Этот мальчик - единственный, кто выжил из всей семьи, он очень нуждался в том, чтобы играть и прыгать. И эту его живость заметил и принял пьющий учитель, тоже симпатичная отцовская фигура...
Но Аркадий со своими документами и сам небезопасен. И вторая сторона души его, которая также активизируется, когда он слушает эту историю - это переживание себя купцом Скотобойниковым. Ведь Аркадий именно так и хочет осуществить свою месть человечеству - разрушить жизнь Ахмаковой, чтобы отомстить за Версилова. Но потом влюбляется в Ахмакову как в предмет своего мучительства, той же любовью, какой Скотобойников любит мальчика и его мать.
Самая фантастичность и глубокая человечность истории в том, что мать мальчика тоже начинает любить купца Скотобойникова, который разрушил ей абсолютно все, вместо прежней семьи вручив ей самого себя - для того, чтобы потом ее оставить. Мотив истории Иова здесь явственно звучит в унисон с историей самого Макара Долгорукого. Версилов отобрал у него Софью, но это не разрушило Макара, и в итоге Версилов, тоже по сути своей сирота, обрел в нем доброго и принимающего родителя.
Аркадию пришлось пережить все ступени взаимоотношений с реальным отцом - идеализацию, сближение, горечь разочарования от того, что Версилов хотел лишь воспользоваться им, его безумие и «двойника». Ему трудно принять в своем отце купца Скотобойникова. Он лучше видит его в себе самом, хотя именно Версилов и есть разрушитель чужих гнезд, равнодушный к чужим жизням и душам.
Именно двойственность птицы, ее, с одной стороны, малость, уязвимость и беззащитность, с другой - ее жизнь в безграничном воздушном океане, способность к перелету на огромные расстояния, существование рядом с человеком и одновременно хищность и невозможность очелове-
читься делает птицу символом перехода из одного пространства в другое. Крылатые сандалии Гермеса, бога-проводника, замечаем на ногах героев Достоевского с птичьими фамилиями, коих целый сонм в «Идиоте»: Лебедевы, Иволгины, Терентьевы, Птицыны. Поэтому с особенным вниманием присмотримся к двум героям романа «Подросток», носящим фамилию «Сокольские», которые явно из породы психопомпов.
Сокол - хищная птица, с нею можно охотиться. Ее приручают, натравливают, надевают на голову колпачок. Былинный богатырь Вольга Всеславьевич умеет обернуться соколом, а еще умеет оборачиваться малой птицей-пташицей. Финист Ясный Сокол - персонаж русской сказки, это воин-птица, чудесный жених, тайно посещавший возлюбленную. В основе этой сказки - сюжет Амура и Психеи. Суть в том, что жених (Амур) не открывается полностью невесте (Психее), она не знает в точности кто он, и лишь случайно видит его настоящим, нарушая запрет.
Финист - это русифицированный Феникс (в изображениях похожий на хищную птицу), и здесь присутствует тема возрождения через огонь, мотив воскрешения. Воскрешением обычно занимаются женщины, поэтому на шляпке Сони Мармеладовой имеется огненное перо. Женщины умеют обращаться с хищниками, и хищники ждут от них перемен для себя, спасения. В романе оба князя Сокольские нуждаются в водительстве. Они словно распадаются на части, и собрать их может только женщина, как Изида разыскала и собрала части Озириса. У старого князя Сокольского есть близнец («Я два месяца недоносок, близнец, можно было положить на тарелку. Брат мой умер двух недель, а я живу уже пятьдесят пять лет и, кажется, довольно прочен» [Достоевский 1972-1990: XVI, 148-149]), но его живой в каком-то смысле близнец - это князь Сережа Сокольский, такой же полусумасшедший, безответственный, нуждающийся в том, кто разъясняет ему реальность (эту роль успешно выполняют при обоих Сокольских Аркадий и Лиза).
Но и старый князь безумен, слаб и беспомощен. Анна Андреевна похищает старого князя Сокольского, как Амур Психею. И вот результат: «. бедный старик был похож на жалкого, слабого, испуганного ребенка, которого выкрали из родного гнезда какие-то цыгане и увели к чужим людям» [Достоевский 1972-1990: XIII, 426].
Князь Сережа Сокольский - хищник, способный присваивать чужое, чтобы заполнить свою пустоту. Свойство хищности у Достоевского коррелирует с безумием. Безумие князей Сокольских очевидно, Вер-силов тоже движется в сторону безумия, и как еще назвать одержимость Скотобойникова?
Соловей: тут двойник
А что же собачка Альфонсинки, с которой не расстается похищенный князь Сокольский? Или еж, который останавливает мальчика, в ужасе бегущего к реке от своего преследователя? Крохотное существо, о котором может заботиться даже такой маленький ребенок, которому можно отдать любовь (но и взять в свою власть). Мелкие существа символизируют ту детскую сторону души, которая нуждается в вечном утешении, которая без ухода быстро погибнет, а при наличии любви и заботы расцветет и запоет. Одомашненные птички, живущие в клетках на радость своим хозяевам, - о ком еще может заботиться маленький мальчик? Он может поймать и приручить для себя канарейку или чижика. Но мальчики позапрошлого и прошлого века ловили птичек не только для любви и заботы - это был доступный заработок, интересный бизнес.
Тема домашних питомцев раскрывает двойственность человека. Еще один мальчик Достоевского с птичьей фамилией, Илюша Снегирев, жестоко обошелся с бездомной собакой Жучкой. А в романе «Идиот» Коля Иволгин дважды поссорился с Лизаветой Прокофьевной: «В первый раз спор вышел из-за "женского вопроса", а второй раз из-за вопроса, в которое время года лучше ловить чижиков» [Достоевский 1972-1990: VIII, 157].
Глава из книги Дональда Калшеда «Внутренний мир травмы» с эпиграфом из «Братьев Карамазовых» начинается так: «Глубинная психология берет свое начало в открытии того факта, что человеческая личность содержит в себе не один, а два (и даже больше) центра организации и идентичности. К середине девятнадцатого века последователями Мессмера, практиковавшими гипноз и "животный магнетизм", было опубликовано множество замечательных работ с яркими описаниями случаев раздвоения личности или множественной личности, состояний сомнамбулической одержимости, каталепсии и других форм "дипсихизма" <...>. Эти исследования наглядно продемонстрировали, как в измененном состоянии сознания вторичное эго-состояние, со своей собственной полноценной жизнью, берет контроль над повседневной личностью индивида» [Калшед: 119].
В «Подростке» наглядно представлена одержимость Версилова двойником, причем явственно обнаружен постепенный переход его во власть вторичного эго-состояния (по выражению Калшеда). И тут не обошлось без мелькания птичьего образа: объясняя Софье свое отсутствие на похо-
ронах Макара Долгорукого, перед тем, как разбить образ, Версилов говорит: «Я знал однажды одного доктора, который на похоронах своего отца, в церкви, вдруг засвистал. Право, я боялся прийти сегодня на похороны, потому мне с чего-то пришло в голову непременное убеждение, что я вдруг засвищу или захохочу, как этот несчастный доктор, который довольно нехорошо кончил.» [Достоевский 1972-1990: XIII, 409].
Засвистать, забыв о присутствии смерти, конечно же, может соловей, который, как известно, исполняет свои трели в брачный период, и поет как о счастье, так и о печали, совмещая жизнь и смерть, смерть и любовь. Соловей часто поет над могилами и что-то сообщает об умерших. Вспоминается попытка Аркадия осмыслить, как его мать полюбила отца: «Почем знать, может быть она полюбила до смерти. фасон его платья, парижский пробор волос, его французский выговор, именно французский, в котором она не понимала ни звука, тот романс, который он спел за фортепьяно, полюбила нечто никогда не виданное и не слыханное (а он был очень красив собою), и уж заодно полюбила, прямо до изнеможения, всего его, с фасонами и романсами» [Достоевский 1972-1990: XIII, 12].
Образ соловья неочевидным образом пронизывает весь роман, оставаясь в тени и безмолвии. Соловей «Подростка» безголос - и это история о запрете на откровенность и истинные чувства. Аркадий пришел в «мелкий трактир» после общения с Крафтом: «Гадко было. Над головой моей тюкал носом о дно своей клетки безголосый соловей, мрачный и задумчивый» [Достоевский 1972-1990: XIII, 62].
«Кофею я напился уже на Васильевском острове, нарочно миновав вчерашний мой трактир на Петербургской; и трактир этот, и соловей стали для меня вдвое ненавистнее. Странное свойство: я способен ненавидеть места и предметы, точно как будто людей» [Достоевский 1972-1990: XIII, 115].
Андрей Версилов и Аркадий Долгорукий, отец и сын, часто общались в трактирах, куда народ ходил не только есть и пить, но и послушать соловьев. Со слов охотника за соловьями Тургенев написал эссе «О соловьях» для еженедельника «Охотничий сборник»: «Так звенит приятно, как стеклышки, душу всю поворачивает. Как долго не слышу - всякий раз тронет, по животику так и пробежит, волосики на голове трогаются. Сейчас слезы - и вот они» [Тургенев: 155].
Подросток безмолвен, он привык хранить свои чувства при себе. При этом у него есть мечта поделиться с другими, достичь близости. Но как только Аркадий рассказывает о своих переживаниях в семье, выясняется неуместность и оскорбительность его «выступления». Между тем в семье
есть человек, который весьма свободно выражает свои чувства и словами, и действиями - ему все это позволено. В анекдоте Версилова соловей появляется вновь: «Поет в московском трактире соловей, входит купец "ндра-ву моему не препятствуй": "Что стоит соловей?" - "Сто рублей". - "Зажарить и подать!" Зажарили и подали. "Отрежь на гривенник"» [Достоевский 1972-1990: XIII, 222]. Речь о том, что с соловьем можно сделать по капризу все, что угодно.
«Молодых соловьев хорошо к старым подвешивать, чтобы учились. Повесить их надо рядом. И тут надо примечать: если молодой, пока старый поет, молчит и сидит, не шелохнется, слушает - из того выйдет прок -в две недели, пожалуй, готов будет; а какой не молчит, сам туда же вслед за стариком бурлит - тот разве на будущий год запоет, как быть следует, да и то сомнительно. Иные охотники секретно в шляпах приносят молодых соловьев в трактир, где есть хороший соловей; сами пьют чай или пиво, а молодые тем временем учатся. Оттого лучше завешивать молодых, когда их к старому приносят» [Тургенев: 155]. Так и Аркадий слушал с замиранием сердца своего отца и чему-то учился у него. Но больший интерес представляет не одержимость двойником, а как раз возможность контакта с ним, то есть знание всех своих «вторичных эго», «центров идентичности». Эта способность гораздо лучше, чем у Версилова, развита у Подростка. Его собственный двойник виден в том, что он мучительно копит деньги и тут же берет на содержание Риночку, желает зарабатывать, чтобы содержать мать и сестру, и тут же берет деньги у князя Сережи и играет в рулетку, он гневается на тех, кто разрушает «гнезда», но и сам способен разрушить чужое гнездо своим зашитым в курточке документом.
Сон Свидригайлова и сон Подростка
«Множественность личности» ярче всего выражена в сновидениях, когда желания и фантазии неподцензурно выходят на свободу. Итак, Аркадий Долгорукий заранее влюбляется в Ахмакову, так как фантазийно она в полной его власти. Обычно сновидения играют огромную роль в романах Достоевского, но Аркадий видит очень мало снов. Тот факт, что он вообще видит и запоминает сны, подчеркивается особо: «Всю ту ночь снилась мне рулетка, игра, золото, расчеты. Я все что-то рассчитывал, будто бы за игорным столом, какую-то ставку, какой-то шанс, и это давило меня как кошмар всю ночь» [Достоевский 1972-1990: XIII, 251]. Припоминается свидригайловский «кошемар во всю ночь».
Полагаю, что малое количество снов связано с тем, что повествование ведется от первого лица, и сам Подросток не придает большого значения своим сновидениям, желая держаться ближе к рациональному, контролировать себя. Поэтому два его развернутых сновидения связаны с какими-то нештатными ситуациями: первый сон, где разворачивается его детский эпизод свидания с мамой, он видит, когда «стукнулся о землю затылком и, должно быть, минуту или две пролежал без сознания» [Достоевский 1972-1990: XIII, 269], после чего задремал на улице, завернувшись в шубу. В этом сновидении он видит Софью, которая навещала его раз в несколько лет, за что он с ней на том свидании чрезвычайно холодно обращался, но после плакал от тоски, целуя ее платочек.
Второе сновидение Аркадия - тоже скорее галлюцинация: «Со мной случился рецидив болезни; произошел сильнейший лихорадочный припадок, а к ночи бред» [Достоевский 1972-1990: XIII, 305]. В этом сновидении Аркадий также преследует Ахмакову, а прекрасная Катерина Николаевна, подобно девочке из сна Свидригайлова, вдруг оборачивается «бесстыжей женщиной».
О, прочь это низкое воспоминание! Проклятый сон! Клянусь, что до этого мерзостного сна не было в моем уме даже хоть чего-нибудь похожего на эту позорную мысль! Даже невольной какой-нибудь мечты не было (хотя я и хранил документ зашитым в кармане и хватался иногда за карман с странной усмешкой). Откудова же это все явилось совсем готовое? Это оттого, что во мне была душа паука! Это значит, что все уже давно зародилось и лежало в развратном сердце моем, в желании моем лежало, но сердце еще стыдилось наяву, и ум не смел еще представить что-нибудь подобное сознательно. А во сне душа сама все представила и выложила что было в сердце, в совершенной точности и в самой полной картине и - в пророческой форме. И неужели это я им хотел доказать, выбегая поутру от Макара Ивановича? Но довольно: до времени ничего об этом! Этот сон, мне приснившийся, есть одно из самых странных приключений моей жизни [Достоевский 1972-1990: XIII, 306-307].
Очевидно, что та Катерина Николаевна Ахмакова, которую обрисовал Подросток, невнятная по сравнению с яркими образами других инфер-нальниц Достоевского, является идеализированной эманацией Аркадия. Женщина, поставленная в соответствующие обстоятельства, вполне могла повести себя по сценарию Ламберта. Но нам важно то, что происходит в душе Подростка: на словах ненавидя женщин, он их глубоко идеализирует, не удерживая одновременно их святые и инфернальные стороны. Как и Софья, Ахмакова остается для него хорошим объектом, а всю плохость
Аркадий берет себе: у него «душа лакея», «душа паука», он жесток по отношению к матери и к Ахмаковой.
Но его сновидение можно понять и так: его бессознательное знает, что в реальности Ахмакова имеет и другую, негативную, ведьминскую сторону. Подобным образом князь Мышкин, задремав на зеленой скамейке, увидел во сне Настасью Филипповну в ее ведьминском воплощении.
Родство Аркадия Свидригайлова и Аркадия Долгорукого не сразу бросается в глаза, но когда приметишь, что, кроме общего имени, тут еще и похожее сновидение (большого Аркадия соблазняет девочка, а маленького - взрослая неприступная дама) - то бездны разверзаются. Как и Свидригайлов, Подросток знает о себе, что он тоже «хищный тип», что свидетельствует не только о его осознанной зрелости, но и о том, что он глубинно принимает в себе эту часть своего отца.
А еще оба Аркадия - игроки, и большой - шулер настоящий, а маленького лишь несправедливо обвиняют... Но тема игры, азарта и шулерства - она тут, рядом, равно как и тема воздуха: Аркадий-большой хочет улететь с Бергом на воздушном шаре, а маленький Аркадий - мальчик с птичкой. И сидение Аркадия в трактире под безголосым соловьем перекликается с пребыванием в трактире Свидригайлова - но «при криках отчаянного хора песенников», а еще там «стук шаров на бильярде», а еще «мальчик-шарманщик, с маленьким ручным органчиком, и здоровая, краснощекая девушка в подтыканной полосатой юбке и в тирольской шляпке с лентами, певица, лет восемнадцати, которая, несмотря на хоровую песню в другой комнате, пела под аккомпанемент органщика, довольно сиплым контральтом, какую-то лакейскую песню.» [Достоевский 1972-1990: VI, 355]. Многоголосый шум в трактире Свидригайлова и безголосие соловья - одно и то же переживание двух этих людей, которые оба румяны и - с виду жизнелюбивы, но чрезвычайно одиноки. И как снова не вспомнить «душу паука» у Аркадия-маленького и баньку с пауками Аркадия-большого! Каково паукам слушать шум или многозначительное молчание большого мира, к которому они не принадлежат своей паучьей сущностью? Хочется добавить, что в природе многие птицы питаются пауками.
Более всего объединяют их брошенные девочки-сиротки, но у Аркадия есть еще и мальчики. И эти мальчики как раз свидетельствуют о гораздо большей зрелости Аркадия-маленького. Свидригайлов боится попасть после смерти туда, где будут пауки по углам. Сон Свидригайло-ва предшествует его самоубийству, а сон Подростка знаменует начало его глубоких размышлений о собственной «душе паука». Он рождается
во взрослость, и это выражается в том, что на глазах читателя его идеи и фантазии перестают владеть им, в отличие от остальных героев романа, которые демонстрируют высокую степень одержимости своими идеями и друг другом.
Расстрел канарейки
Птицы, особенно семейства вьюрковых - чижи, щеглы, и канарейки (как и всякая живая мелочь с большим разнообразием значений - ежи, тараканы, пауки) сопровождают героев Достоевского, словно обозначая ту глубину маленького, детского, откуда черпается образность и смыслы. Певчие птички отличаются хрупкостью, малостью, кроме того, они способны жить в неволе. Канареек, вьюрковых с Канарских островов, завезли в Россию из Германии. («Канарейку из-за моря Привезли, и вот она Золотая стала с горя, Тесной клеткой пленена. Птицей вольной, изумрудной Уж не будешь, - как ни пой Про далекий остров чудный Над трактирною толпой» [Бунин: 369]. Это была самая популярная в XIX веке домашняя певчая птица. Канареечные заводы, обучение пению, охота, выставки -все это стало популярным бизнесом. Симпатичная поющая тварь, поддающаяся дрессировке и разведению, сделалась частью уютного дома, клетка с канарейкой означала присутствие ухаживающей женщины, хранящей хрупкость птички. Как всякое одомашненное существо, канарейка символизирует значимые внутренние части, связанные с материнским пространством. «Страшнее Врангеля обывательский быт. Скорее головы канарейкам сверните - чтоб коммунизм канарейками не был побит» - призвал Маяковский к поступку, чрезвычайно схожему с тем, что сделал с канарейкой Ламберт. Обывательский быт - «всасывающее начало» - вызывает страх победы женского над тем детско-мужским, игровым началом, которое воплощено в домашнем пении послушливой канарейки.
За женской детскостью и беззащитностью, воплощенной символически в невинной желтой птичке, часто скрываются власть, предательство, распутство, все то, с чем встретился Аркадий в самом раннем своем детстве. Поэтому у Аркадия естественный интерес к женщинам замаскирован бурным негодованием, он необыкновенно возмущен бытовым поведением женщин:
Всякий из мужчин знает правую сторону, сойдутся и разойдутся, он вправо и я вправо. Женщина, то есть дама, - я об дамах говорю - так и прет на вас прямо, даже не замечая вас, точно вы уж так непременно и обязаны отскочить и уступить дорогу. <...> И после того кричат, что они
принижены, и требуют равенства; какое тут равенство, когда она меня топчет или напихает мне в рот песку! <...> Да, потому что они неприлично одеты, это только развратный не заметит. В судах же запирают двери, когда дело идет о неприличностях; зачем же позволяют на улицах, где еще больше людей? Они сзади себе открыто фру-фру подкладывают, чтобы показать, что бельфам; открыто! Я ведь не могу не заметить, и юноша тоже заметит, и ребенок, начинающий мальчик, тоже заметит, это подло [Достоевский 1972-1990: XIII, 25).
Но все это лишь вступление для того, чтобы рассказать историю о том, как они с Ламбертом ходили к публичной женщине, которую Ламберт избивал хлыстом, а перед этим купили канарейку, которую Ламберт расстрелял, и она «разлетелась на сто перушков». Этому событию предшествовала история о том, как мать Ламберта изменяла отцу Ламберта с аббатом Риго, и как все это переживал Ламберт, такой же подросток, «мальчик с птичкой», как и Аркадий.
«Он привязал канарейку ниткой к сучку и из двух стволов в упор, на вершок расстояния, дал по ней два залпа, и она разлетелась на сто перушков» [Достоевский 1972-1990: XIII, 27].
Потом мы воротились, заехали в гостиницу, взяли номер, стали есть и пить шампанское; пришла дама. Я, помню, был очень поражен тем, как пышно она была одета, в зеленом шелковом платье. Тут я все это и увидел. про что вам говорил. Потом, когда мы стали опять пить, он стал ее дразнить и ругать; она сидела без платья, он отнял платье, и когда она стала браниться и просить платье, чтоб одеться, он начал ее изо всей силы хлестать по голым плечам хлыстом. Я встал, схватил его за волосы, и так ловко, что с одного раза бросил на пол. Он схватил вилку и ткнул меня в ляжку. Тут на крик вбежали люди, а я успел убежать. С тех пор мне мерзко вспоминать о наготе; поверьте, была красавица [Достоевский 1972-1990: XIII, 28-29].
Первая информация, которую Подросток усваивает о женщинах - что они перелетны, обманчивы, оставляют, улетают, они непостоянны. Такова была его мать. Некоторая странность и птичье равнодушие как свойство именно женское неочевидно сквозит на страницах романа: «Все эти ласковые лица, которые меня так любят, - вдруг стали неприступны; зашали я, и меня тотчас унесут. Даже бедная няня моя, придерживая меня рукой и не отвечая на мои крики и теребенья, загляделась и заслушалась точно райской птицы» [Достоевский 1972-1990: XIII, 86]. Это детские впечатления Версилова о женщинах, которые занялись шитьем, и эта работа оказалась для них важнее младенца. Но и взрослым человеком «бабий пророк» способен жить лишь в свете многочисленных любящих женских взглядов, направленных на него.
А «металлический голос» Ахмаковой? Голоса птиц иногда описываются знатоками как имеющие металлический оттенок. Это часть ее бесчеловечности, сфинксоподобности. Мифологические полуженщины-полуптицы, как известно, коварны: они сладкоголосы, и путники заслушиваются их пения и становятся их жертвами. Эти хтонические существа в диапазоне от сирен до гарпий внушают одновременно ужас и желание. Отсюда -птичьи черты «бельфам».
Для Подростка очень важен печальный опыта Ламберта, с которым произошло примерно то же самое, что произошло и еще раз произойдет с Аркадием. Как Ламберта обманули его мать и аббат Риго, так обманули когда-то Аркадия его родители и еще раз обманут и используют Версилов и Ахмакова. Разговоры Версилова с ним и приходы к нему в гости с затаенной целью выведать правду о документе очень похожи на то, как аббат Риго нежно прижимает к сердцу маленького Ламберта.
Вот один из рассказов Аркадия о своем однокашнике: «Позвольте-с: у меня был товарищ, Ламберт, который говорил мне еще шестнадцати лет, что когда он будет богат, то самое большое наслаждение его будет кормить хлебом и мясом собак, когда дети бедных будут умирать с голоду, а когда им топить будет нечем, то он купит целый дровяной двор, сложит в поле и вытопит поле, а бедным ни полена не даст» [Достоевский 1972-1990: XIII, 49]. Это фантазия обиженного мальчика о возможности распоряжаться ресурсом как угодно, о свободе, о власти над другими. Хочу - казню, хочу - милую. Аркадий чувствует много общего с Ламбертом, потому что тот изгой, француз в России. Как Ламберт утащил деньги у матери, утверждая, что они все равно его, так Аркадий берет деньги у князя Сережи, полагая, что это деньги Версилова. Аркадий в чем-то настоящий сын своего биологического отца, привыкшего распоряжаться чужим как своим.
Когда Ламберт привязывает ниткой канарейку и расстреливает ее, это похоже не только на расстрел причастия в очерке «Влас», но и на покупку мальчиками ежа в «Идиоте». Мимо таких зверушек невозможно пройти равнодушно, но их беззащитность взывает к разным действиям. Канарейку казнили за всю женскую подлость, а еж сделался примиряющим подарком, но так или иначе оба живых существа оказались во власти покупателей.
Расстрел канарейки, который осуществляет Ламберт, - символическое убийство женского и детского. Мужчина с ружьем расстреливает свое самое уязвимое - и остается в одиночестве. Женщина - канарейка: вот так в нее можно (и нужно) пальнуть. Аркадий хочет быть как Ламберт, хочет уничтожить женщину, которая предает, как мать Ламберта. В его случае предает (плохая мать) Катерина Ахмакова (тогда Софья Долгорукая -
хорошая мать, а что она его бросила в детстве и не могла защитить ни от чего, в том числе от унижений Тушара, не считается).
Перышко - самая невесомая и легкомысленная часть птички: «Он схватил ее, бесчувственную, с неимоверною силою поднял ее к себе на руки, как перышко, и бессмысленно стал носить ее по комнате, как ребенка» [Достоевский 1972-1990: XIII, 445].
И одновременно опасно состоять из одних перышек - как они разлетятся - так ничего и не останется. В рукописных редакциях: «Я зашел в трактир, закат в окно, и сел думать. Я был встревожен, разбит и разлетел(ся) на 100 перушек» [Достоевский 1972-1990: XVI, 237].
Старый князь безумен - из-за своего доверия этой слабой части, подчинения ей. Он наделяет наследством девушек-воспитанниц, он одержим жен-ско-детской стихией, он говорит о детях, которые «точно Ангелы Божии или прелестные птички» [Достоевский 1972-1990: XIII, 28]. Именно одна из воспитанниц его и проявляет коварство, похищает его, делает его беспомощным. На сочувственную фразу старого князя Сокольского: «Я всегда был убежден, что в твоем детстве было очень много несчастных дней» [Достоевский 1972-1990: XIII, 28]. Аркадий злится, потому что это делает его ребенком, канарейкой, а он так долго рассказывал о том, как расстреливал вместе с Ламбертом канарейку и как вступился все-таки за обижаемую проститутку. И тут же делает слабым и импотентным князя: «Какой вы, князь, расслабленный! И точно у вас у самих дети. Ведь у вас нет детей и никогда не будет» [Достоевский 1972-1990: XIII, 28]. При этом он как будто забывает, что у князя есть дочь, и владеет эта дочь особенною силой. А у него в курточке зашито такое оружие против этой силы, что Ахмакова вполне может разлететься на сто перушков: он владеет документом, в котором дочь объявляет безумным своего отца, чтобы завладеть его наследством.
Голубок и материнские фигуры
Аркадий долго и подробно рассказывает историю Версилова и Софьи, чтобы оправдать мать и прояснить самому себе, почему его отправили вон из семьи, в чужие люди: «Скажу лишь, что год спустя после Макара Ивановича явился на свете я, затем еще через год моя сестра, а затем уже лет десять или одиннадцать спустя - болезненный мальчик, младший брат мой, умерший через несколько месяцев. С мучительными родами этого ребенка кончилась красота моей матери, - так, по крайней мере, мне сказали: она быстро стала стареть и хилеть» [Достоевский 1972-1990: XIII, 13].
«Родив меня, мать была еще молода и хороша, а стало быть, нужна ему, а крикун ребенок, разумеется, был всему помехою, особенно в путешествиях. Вот почему и случилось, что до двадцатого года я почти не видал моей матери, кроме двух-трех случаев мельком. Произошло не от чувств матери, а от высокомерия к людям Версилова» [Достоевский 1972-1990: XIII, 14].
Поскольку дети портят свою мать, вредят здоровью, мешают всему, у Софьи и Аркадия не так много общих воспоминаний - мать крайне редко навещала оставленного в чужих людях сына. И все же у них есть общий голубок:
Помню еще около дома огромные деревья, липы кажется, потом иногда сильный свет солнца в отворенных окнах, палисадник с цветами, дорожку, а вас, мама, помню ясно только в одном мгновении, когда меня в тамошней церкви раз причащали и вы приподняли меня принять дары и поцеловать чашу; это летом было, и голубь пролетел насквозь через купол, из окна в окно.
- Господи! Это все так и было, - сплеснула мать руками, - и голубочка того как есть помню. Ты перед самой чашей встрепенулся и кричишь: «Голубок, голубок!» [Достоевский 1972-1990: XIII, 92].
Аркадия отправляют в пансион Тушара, где он выясняет о себе весьма драматические подробности: оказывается, он вовсе не тот, кем себя считает, он - незаконнорожденный. Тушар не получил прибавки, требуемой за незаконнорожденность Аркадия, и начал издеваться над ним:
Тут как раз налетел Тушар, схватил меня за вихор и давай таскать. «Ты не смеешь сидеть с благородными детьми, ты подлого происхождения и все равно что лакей!». И он пребольно ударил меня по моей пухлой румяной щеке. Ему это тотчас же понравилось, и он ударил меня во второй и в третий раз. Я плакал навзрыд, я был страшно удивлен. Целый час я сидел, закрывшись руками и плакал-плакал. Произошло что-то такое, чего я ни за что не понимал. Не понимаю, как человек не злой, как Тушар, иностранец, и даже столь радовавшийся освобождению русских крестьян, мог бить такого глупого ребенка как я. Впрочем, я был только удивлен, а не оскорблен; я еще не умел оскорбляться. Мне казалось, что я что-то сшалил, но когда я исправлюсь, то меня простят и мы опять станем все вдруг веселы, пойдем играть на дворе и заживем как нельзя лучше [Достоевский 1972-1990: XIII, 97].
Очевидно, что Аркадий так и несет в душе своей чувство, что он «сша-лил» и теоретически может исправиться, тогда «станем все веселы», но что именно сделать, чтобы простили? Софья говорит Аркадию, что Христос все простит («Христос, Аркаша, все простит: и хулу твою простит, и хуже
твоего простит. Христос - Отец, Христос не нуждается и сиять будет в самой глубокой тьме.» [Достоевский 1972-1990: XIII, 215], но вот Татьяна Павловна Пруткова утверждает, что Дух Святой не простит.
Когда Аркадий попадает в свою семью, взрослые начинают его отзер-каливать и он, наконец, что-то узнает о себе. Он с предельной откровенностью рассказывает дома о своих детских переживаниях, об издевательствах Тушара, как задумал побег из пансиона и струсил, как придумал себе отца, который заберет его из этого кошмара. Интересна реакция взрослых на его откровения, в основном усердствует Татьяна Павловна, показывая Аркадию истинную реальность. Она называет его пащенок, лакейская душа, бутуз и медвежонок (то есть маленький и неуклюжий), он ни на что не имеет права, он и так сверх меры облагодетельствован тем, что выведен из низкого сословия. Она говорит ему словами ту правду, о которой мать и отец предпочитают молчать - что он никому не нужен:
Да чего бы стоило Андрею Петровичу тебя в сапожники отдать? Даже благодеяние бы тебе оказал, ремеслу бы обучил! Кто бы с него больше для тебя спросил аль потребовал? Отец твой, Макар Иваныч, не то что просил, а почти требовал, чтоб вас, детей его, из низших сословий не выводить. Нет, ты не ценишь, что он тебя до университета довел и что чрез него ты права получил. Мальчишки, вишь, его дразнили, так он поклялся отомстить человечеству... Сволочь ты этакая! [Достоевский 1972-1990: XIII, 99].
«Татьяна Павловна говорила что-то очень громко и много, так что я даже разобрать не мог, и раза два пихнула меня в плечо кулаком. Я только запомнил, что она прокричала, что мои слова "напускные, в мелкой душе взлелеянные, пальцем вывороченные"» [Достоевский 1972-1990: XIII, 100].
«А ты уж и в самом деле вообразил, что тебя есть за что любить, - набросилась опять Татьяна Павловна, - мало того, что даром тебя любят, тебя сквозь отвращенье они любят!» [Достоевский 1972-1990: XIII, 212].
Но Татьяна Павловна - та, кого он видел чаще матери. Читая в «Подростке» о Татьяне Павловне, что это была «сухенькая, маленькая фигурка с птичьим востреньким носиком и птичьими вострыми глазками» [Достоевский 1972-1990: XIII, 20], невозможно не вспомнить Алену Ивановну и Сонечку Мармеладову, тоже маленьких и востреньких женщин, сыгравших основополагающие роли в судьбе Раскольникова. У них обеих тоже есть птичьи приметы: у Сони огненное перо на шляпе, а у Алены Ивановны шея похожа на куриную ногу. Как и Алена Ивановна, Татьяна Павловна Пруткова хранит ресурс: на ее средства живет семья Версилова, она спасла
Софью, оставленную Версиловым в Европе без денег, наконец, она предлагает деньги на обучение Аркадия в университете. Она - истинная охранительница версиловского гнезда.
Марья Ивановна и Николай Семенович, у которых Аркадий жил, когда обучался в гимназии - самая интересная родительская пара. Именно «романическая Марья Ивановна» снабжает Аркадия документами - против Версилова (доказывающих, что на наследство, по поводу которого ведется тяжба, права на стороне князей Сокольских) и против Ахмако-вой. Марья Ивановна, «родная племянница, воспитанница и любимица Андроникова» (Андроников вел дела Версилова), во-первых, написала Крафту, помощнику Андроникова, чтобы тот передал документ о наследстве именно Аркадию, а письмо Ахмаковой к Андроникову о том, возможно ли «объявить князя в опеке или вроде неправоспособного» самолично передала Аркадию, равно как и услышанный от Андроникова рассказ о событиях в Эмсе. Эти документы, дары, полученные от феи-крестной, и помогают своему владельцу, и испытывают его. Вспомним, что история с Риночкой произошла в доме Николая Семеновича и Марьи Ивановны. Они признавали право Аркадия распоряжаться своим ресурсом и нести ответственность.
В конце романа Аркадий посылает свою рукопись Николаю Семеновичу, хотя и характеризует его как «совершенно постороннего и даже несколько холодного эгоиста, но бесспорно умного человека» [Достоевский 1972-1990: XIII, 452], а тот пишет трогательное «резюме», полное верных мыслей и сухих рассуждений, оттеняющих горячую откровенность романа.
Аркадий, влюбленный в своего биологического отца, по крупицам собирает о нем сведения. Для него особенно важно то, что произошло между Версиловым, Ахмаковой и Софьей в Эмсе (и отчасти в Луге). Документ, переданный ему Марьей Ивановной, позволяет ему испытать своего отца.
Отцы и деньги
В общем разговоре Версилов как бы отрекается от своего отцовства: «А между тем все это вздор и гнусная клевета: ты законнорожденный, Долгорукий, сын Макара Иваныча Долгорукого, человека почтенного и замечательного умом и характером. Если же ты получил высшее образование, то действительно благодаря бывшему помещику твоему Версилову, но что же из этого выходит?» [Достоевский 1972-1990: XIII, 103].
Между тем Аркадий в самом начале своих записок сообщает, что главным героем будет его отец - Андрей Версилов: «Любопытно, что этот человек, столь поразивший меня с самого детства, имевший такое капитальное влияние на склад всей души моей и даже, может быть, еще надолго заразивший собой все мое будущее, этот человек даже теперь в чрезвычайно многом остается для меня совершенною загадкой» [Достоевский 1972-1990: XIII, 6].
В романе чередой проходят образы различных отцов - словно можно их выбирать как в магазине. И они не похожи на Версилова, который не интересуется своим сыном, не испытывает к нему никаких чувств -его невозможно заставить любить, стыдиться, переживать за сына, ему невозможно отомстить своей гибелью. Два образа из пересказанных Аркадием историй характеризуют противоположные полюсы спектра чувств, которые можно испытывать к детям. Подростку очень важна история об отце, потерявшем двух своих дочерей и умершем от горя. Он испытывал к детям такую любовь, что не мог без них физически существовать, и единственное, что могло бы спасти его - это их возвращение (воскрешение).
Второй образ - это Максим Иванович Скотобойников, пожелавший стать отцом мальчику, которого перед этим лишил крова, братьев и сестер, которого велел жестоко наказать розгами. Максим Иванович хочет подарить мальчику новую судьбу, искупить вину свою, но на самом деле берет его, чтобы мучить, чтобы искоренить в нем характер его отца, который видит в нем: «это у него отцовский характер» [Достоевский 1972-1990: XIII, 317]. В этом мальчике много живости, резвости, неуклюжести и неуместности самого Аркадия. Кажется, ненависть Скотобойникова представляется Подростку более привлекательной, нежели абсолютное равнодушие, с опытом которого столкнулся он сам.
Между этими двумя полюсами располагаются другие внутренние образы отцов, которые Аркадий бережно хранит и перебирает в своей душе, собирая их из жизни, из историй, из литературы.
Ребенок, наделенный чуткостью, понимает, что отец - тот, кто его выбрал: отец всегда продукт культурный, поскольку природного отца недостаточно. Ребенок должен в любом случае «искать» родителя, и, даже если таким образом он вновь найдет своего биологического отца, выбрать его в свою очередь. В противном случает он направится к отеческой фигуре инициации, наставнику, которого даст ему история. С точки зрения символов потребность, которая привела к поиску, останется той же [Зойя: 254].
Вот «немецкий фатер», который говорит своим детям об «упорстве и непрерывности». Аркадию так не хватает такого фатера, что он сам себе с ворчанием и разглагольствованиями произносит эти рассуждения, как колыбельную поет. Немецкий фатер - важная фигура: чтобы быть Младенцем - нужна Мадонна, чтобы быть ребенком - нужна мать. Так и подростку чтобы быть подростком - нужен отец, которому можно противопоставить себя, заявить, что я сделаю лучше, проживу умнее, что я опробую свои границы. В ПМ к «Подростку»: «Посещение матери. Тетка, переезд к немцу. Две жизни продолжаются и развиваются. Описание мечтаний, и какие именно. (NB. Непременно отец в каждой мечте.) Потом действительность, описание немца, жизни у него, гимназии, но сухая, дрянная жизнь. Наконец, совершенно закрылся в аккуратную жизнь, как в скорлупу» [Достоевский 1972-1990: XVI, 180].
В семье Аркадия работают женщины: «Мать работала, сестра тоже брала шитье; Версилов жил праздно, капризился и продолжал жить со множеством прежних довольно дорогих привычек» [Достоевский 1972-1990: XIII, 17]. Также и Татьяна Павловна Пруткова «.а между тем она жила шитьем, промыванием каких-то кружев, брала из магазина работу» [Достоевский 1972-1990: XIII, 20].
Накопив шестьдесят рублей из своих карманных денег, Аркадий отдает их матери, а копил два года. Как отметил Рене Жирар, он действительно сразу же показывается матери и всем женщинам отца (сестре, Татьяне Павловне - и генеральше Ахмаковой) как настоящий мужчина, имеющий власть и способный содержать, и тем вступает в конкуренцию с Вер-силовым. «Так же, как Дмитрий в "Братьях Карамазовых", вступающий в соперничество со своим отцом за Грушеньку, Аркадий соперничает с Версиловым за предмет своих желаний, генеральшу Ахмакову; но подлинной ставкой соперничества является отнюдь не она, а его мать, Софья, - мудрость, символически разрываемая и раздваиваемая этим подпольным конфликтом. Так, последние мечты о "жизни втроем", которые описывает Достоевский, являются в прямом и переносном смысле первыми» [Жирар: 109].
Аркадий хочет приобрести деньги как защиту от своей плохости, но приобрести непочетным трудом ростовщика. То есть заниматься низким и гнусным делом, чтобы обрести парадоксальным образом величие через богатство, а через богатство - всемогущество. Аркадий покупает на аукционе «домашний альбом, в красном сафьяне, подержанный, с рисунками акварелью и тушью, в футляре из резной слоновой кости, с серебряными застежками - цена два
рубля!» [Достоевский 1972-1990: XIII, 37], то есть символически овладевает тайнами чужой семейной жизни - и потом с огромной радостью умудряется продать этот альбом и нажиться на чужих семейных тайнах.
Другой способ обрести всемогущество - путь лишений.
Гуидо Карпи говорит о том, что Подросток пропагандирует «непроизводительное накопление» [Карпи: 106], то есть в желании экономить, урезать свои потребности, противостоять своим желаниям он видит отсутствие экономического развития. Но с моей точки зрения, в случае Подростка в основе сокращения потребностей лежит инициальная мотивация - испытание своих возможностей, развитие сверхспособностей. Защищающая фигура способна терпеть лишения, а тот потерявшийся мальчик-сирота, которого она защищает, не способен. Отсюда - все эти маленькие и беззащитные дети, Риночка и мальчик с птичкой, расстрелянная канарейка, безголосый соловей и прочие мелкие существа, нуждающиеся в заботе и защите, в том числе и ежик, умиливший напоследок мальчика, который сбежал от купца Скотобойникова. «Крикун ребенок», живой и румяный мальчик, который хочет играть и бегать, конечно же, не выдержит таких лишений. Но Аркадий выдерживал пост, питаясь хлебом с водою целый месяц. Этими испытаниями Аркадий не только хочет взрастить в себе силу и неуязвимость, но и принести себя в жертву - так он мыслит возможность искупления детской своей плохости.
Придумывание Подростком неприятного, занудного, ворчливого и мелочного отца, и ворчать и мелочничать за него - удивительная способность психики создавать нужные образы. Он подробно расписывает, как не изнашивать костюм, как питаться водой и хлебом: «Щетки сукно не боится, говорю достоверно, а боится пыли и сору. Пыль - это те же камни, если смотреть в микроскоп, а щетка, как ни тверда, все та же почти шерсть. Равномерно выучился я и сапоги носить: тайна в том, что надо с оглядкой ставить ногу всей подошвой разом, как можно реже сбиваясь набок. Выучиться этому можно в две недели, далее уже пойдет бессознательно. Этим способом сапоги носятся, в среднем выводе, на треть времени дольше. Опыт двух лет» [Достоевский 1972-1990: XIII, 69]. Можно ли представить, что этот бред несет мальчик лет пятнадцати-шестнадцати?
«Главное, не рисковать, а это именно возможно только лишь при характере. Еще недавно была, при мне уже, в Петербурге одна подписка на железнодорожные акции; те, которым удалось подписаться, нажили много. Некоторое время акции шли в гору. И вот вдруг не успевший подписаться или жадный, видя акции у меня в руках, предложил бы их продать ему,
за столько-то процентов премии. Что ж, я непременно бы и тотчас же продал. Надо мной бы, конечно, стали смеяться: дескать, подождали бы, в десять раз больше взяли. Так-с, но моя премия вернее уже тем, что в кармане, а ваша-то еще летает» [Достоевский 1972-1990: XIII, 70].
Среди его героев - Скупой рыцарь, чей монолог Аркадий знает наизусть. Фигуры и сюжеты монолога многое для него значат: живой труп, у которого сын крадет ключи от подвала, где хранится выстраданное богатство - разве это не напоминает чем-то владение документом, который может «оживить» властью скудную жизнь Версилова? Деньги связаны с тремя сюжетами: воины, принесшие по горсти земли и воздвигшие этим малым трудом холм, с которого царь «мог с вышины с весельем озирать» происходящее (для веселья надо быть на высоте, возвыситься); вдова-притворщица с тремя детьми, принесшая мужнин долг; Тибо, вор, грабитель и возможный убийца, примеривание к себе роли убийцы: «Нас уверяют медики.»
«Малый труд» и даже воровство и убийство - вот какие сюжеты и ходы видит для себя Аркадий. «"У меня-то украдут? Да я сам боюсь, у кого б не украсть!" - слышал я раз это веселое слово на улице от одного проходимца» [Достоевский 1972-1990: XIII, 69]. Естественно, он переживает себя как «дрянь», «ничтожество», а на обратной стороне - Ротшильд, «трезвый и твердый схимник, зорко всматривающийся в мир» [Достоевский 1972-1990: XIII, 76].
«В том-то и «идея» моя, в том-то и сила ее, что деньги - это единственный путь, который приводит на первое место даже ничтожество. Я, может быть, и не ничтожество, но я, например, знаю, по зеркалу, что моя наружность мне вредит, потому что лицо мое ординарно. Но будь я богат как Ротшильд, - кто будет справляться с лицом моим и не тысячи ли женщин, только свистни, налетят ко мне со своими красотами? Я даже уверен, что они сами, совершенно искренне, станут считать меня под конец красавцем. <...> Деньги, конечно, есть деспотическое могущество, но в то же время и высочайшее равенство, и в этом вся главная их сила» [Достоевский 1972-1990: XIII, 74].
Переживая себя «бездарностью и незаконностью», Аркадий пытается в мечтах исправить это положение стать выше всех, стать «трезвым и твердым схимником, зорко всматривающимся в мир». А на оборотной стороне «трезвого схимника», «скупого рыцаря» и «немецкого фатера», конечно же, абсолютная противоположность - разнузданное потребление, пьянство, игра, да еще на чужие деньги: Аркадий играет на деньги князя Сережи
Сокольского, воображая, что это деньги Версилова. Это его бессознательная месть. Он как будто пытается деньгами измерить свои амбивалентные чувства к Версилову - одновременной любви и глубокой обиды.
Сложные амбивалентные переживания Аркадием себя изнутри поддерживаются двумя птичьими образами - врана и воробья.
Воробей и вран
В славянском фольклоре (далее излагается по книгам [Левкиевская; Гура]) птицы делились на чистых и нечистых. Важные для романа птицы -ворон и воробей - относятся к нечистым.
Воробей чириканьем выдал Христа его гонителям. К тому же он ворует, поэтому птицы сковали ему лапки, и он только прыгает. Вот как проявляется образ плутоватого воробья.
Аркадий пришел к гимназическому товарищу Ефиму Звереву, чтобы просить его быть секундантом - он собирается драться с князем Сокольским за пощечину, которую тот дал Версилову в Эмсе: «Он (Ефим. - М.Л.) сидел и слушал, по обыкновению своему нахохлившись, как воробей в клетке, молчаливый и серьезный, одутловатый, со своими взъерошенными белыми волосами» [Достоевский 1972-1990: XIII, 113]. Ефим также является в романе ходящим по двору на ходулях.
Татьяна Павловна: «Сам-то небось тоже, как воробей, влюблен - отец с сыном в один предмет! Фу, безобразники» [Достоевский 1972-1990: XIII, 394].
«А так как времени терять уже было нельзя, то, надеясь на свое могущество, Анна Андреевна и решилась начать дело и без документа, но с тем, чтобы доставить князя прямо ко мне - для чего? А для того именно, чтобы тем же самым шагом накрыть и меня, так сказать, по пословице, одним камнем убить двух воробьев» [Достоевский 1972-1990: XIII, 404].
Образ ворона связан с образом «схимника, зорко всматривающегося в мир». Мелкий воробей ворует, собирает, разбазаривает, а вран ни в чем не нуждается, он воплощает мудрость и отстраненность: «Одно сознание о том, что в руках моих были миллионы и я их бросил в грязь, как вран, кормило бы меня в моей пустыне. Я и теперь готов так же мыслить. Да, моя "идея" - это та крепость, в которую я всегда и во всяком случае могу скрыться от всех людей, хотя бы и нищим, умершим на пароходе. Вот моя поэма! И знайте, что мне именно нужна моя порочная воля
вся, - единственно чтоб доказать самому себе, что я в силах от нее отказаться» [Достоевский 1972-1990: XIII, 76].
Ворон «...хтоничен, демоничен, связан с царством мертвых и со смертью, с кровавой битвой (особое развитие получает мотив выклевывания В. глаз у жертвы), выступает вестником зла» [Мифы народов мира: 245], ворон «.в частности, выполняет посреднические функции между мирами - небом, землей, загробным (подземным или заморским) царством, являясь, таким образом, медиатором между верхом и низом» [Там же: 245].
Вороны вывелись из щепок и стружек, которые остались от волка, когда дьявол выстругивал его из дерева. К тому же ворон хотел выпить кровь, стекающую из ран распятого Христа, поэтому у него красный клюв. Еще ворон - вещая птица: он стережет клады, в гнезде у него камень, который делает его обладателя невидимым.
Невозможно не вспомнить о воронах Одина, которые служили его глазами: Хугин - «мыслящий» и Мунин - «помнящий». Каждый день они улетали, чтобы разузнать, что произошло в мире, и рассказать Одину, который всегда беспокоился, вернутся ли они назад. Вероятно, такая же древняя ненадежность ворона присутствует и в истории о ковчеге, когда ворона тоже послали узнать, близко ли земля, а он не вернулся. В наказание и сделался черным.
Мысль и память действительно иногда не возвращаются к человеку. И в этом помогает запечатление произошедших событий чем, собственно, и занимается Подросток, записавший историю становления своей души. Потому и не понадобилось в полном объеме то, что отошло на второй план, превратилось в историю - ужасная гибель «мальчика с птичкой»: «И опять, в течение романа (и под конец все чаще и чаще) оставляя Подростка, обращаться отдельными главами и к другим лицам в рассказе от имени автора. Таким образом и будет раскрыт эпизод самоубийства мальчика с птичкой» [Достоевский 1972-1990: XVI, 64].
Список литературы
1. Бунин И.А. Собр. соч. В 8 т. Т. 1. Стихотворения. М.: Московский рабочий, 1993.
2. Тура А.В. Символика животных в славянской народной традиции. М.: Индрик, 1997.
3. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в тридцати томах. Л.: Наука, 1972-1990.
4. Ефремов В. Самоубийство в художественном мире Достоевского. СПб: Издательство «Диалект», 2008.
5. Жирар Р. Критика из подполья / Пер. с франц. Н. Мовниной. М.: Новое литературное обозрение, 2012.
6. Зойя Л. Отец: Исторический, психологический и культурологический анализ. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2013.
7. Калшед Д. Внутренний мир травмы: архетипические защиты личностного духа. М.: Академический Проект. 2007.
8. Карпи Г. Достоевский-экономист. Очерки по социологии литературы. М.: Фаланстер, 2012.
9. Левкиевская Е.Е. Мифы русского народа. М.: АСТ; Астрель; ВКТ, 2009.
10. Мифы народов мира. Энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1991. Т. 1.
11. Тургенев И.С. О соловьях. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Т. 12. М.: Наука, 1983.
References
1. Bunin I.A. Sobr. soch. V 8 t. T. 1. Stihotvorenija [Bunin I.A. Collected Works in 8 vls. Vol. 1. Poems (In Russ.)]. Moscow: Moskovskij rabochij, 1993.
2. Gura A.V. Simvolika zhivotnykh v slavianskoi narodnoi traditsii [Animal Symbolism in the Slavic Folk Tradition. In Russ.]. Moscow: Indrik, 1997.
3. Dostoevskiy F.M. Polnoe sobranie sochinenii v tridtsati tomakh [(Complete Works in 30 v. In Russ.)]. Leningrad: Nauka, 1972-1990.
4. Efremov V. Samoubiistvo v khudozhestvennom mire Dostoevskogo [Suicide in Dostoevsky's Works. In Russ.]. St. Petersburg: Dialekt Press, 2008.
5. Zhirar R. Kritika iz podpolia / Per. s frants. N.Movninoi [R. Girard. Criticism from the Underground. / Translated from French by N. Movnina. In Russ.]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, 2012.
6. Zoiia L. Otets: Istoricheskii, psikhologicheskii i kulturologicheskii analiz [Father: historical, Psychological, and Cultural Studies Analysis. In Russ.]. Moscow: LIBROKOM Book House, 2013.
7. Kalshed D. Vnutrennii mir travmy: arkhetipicheskie zashchity lichnostnogo dukha [Trauma's Internal World: Archetypal Protections of the Personal Spirit In Russ.]. Moscow: Akademicheskii Proekt, 2007.
8. Karpi G. Dostoevskii-ekonomist. Ocherki po sotsiologii literatury [G. Carpi. Dostoevsky the Economist. Studies in Sociology of Literature. In Russ.]. Moscow: Falanster, 2012
9. Levkievskaia E.E. Mify russkogo naroda [Myths of the Russian People. (In Russ.)]. Moscow: AST. Astrel, VKT, 2009.
10. Mify narodov mira. Entsiklopediia. [Myths of the Peoples of the World. An Encyclopedia. In Russ.] Moscow: Sovetskaia entsiklopediia, 1991. Vol.1.
11. Turgenev I.S. O soloviakh ["About Nightingales"]. Polnoe sobranie sochinenii i pisem v tridtsati tomakh [Complete Works and Letters in 30 v. In Russ.]. Moscow: Nauka, 1983. Vol.12.
