CC BY
133
Таблица 3
Категориальное распределение монгольских ассоциаций
Часть тела Форма Размер Цвет Физ.х-ки Синкрет. Соц.х-ки
(%) (%) (%) (%) х-ки (%) (%)
голова 12,6 59,1 4,1 14 - 10,3
уши 48,2 33,9 1,9 14,2 0,49 0,9
ноги 0,4 62 3 29,6 - 3,8
глаза 33,6 22,1 26,6 8,6 0,47 8
лицо 5,4 3,9 49,5 6,4 4,9 34,1
нос 40 42 1,9 11,2 - 4,3
руки 7,2 64,5 4,3 9,7 12,1 1,9
а) в категории цвета доминирует бор 'коричневый' (29). Это связано с наиболее стереотипным цветом лица монголов. А остальные реакции распределялись следующим образом: улаан 'красное' 23, цагаан 'белое' 20, хар 'тёмное' 17, шар 'жёлтое' 9, цайеар 'светлое' 1.
б) в социальных характеристиках преобладают отрицательные оценки халтар 'грязные' 17, сорвитой 'с шрамом' 8, сайртай 'с цыпками' 6, урчлээтэй 'с морщинами', хатуу 'жёсткое' - i), однако имеются и положительные оценки хвврхвн 'милое' 13, внгвлвг 'светящее' 3, толигор 'эластичное' 2, узэсгэлэнтэй 'красивое' 2, аз жаргалтай 'счастливое', гоё 'прекрасное' - 1.
В рубрике «размер» на стимул лицо получены реакции: том 'большое' 5 и жижиг 'маленькое' 2 (всего 3,9 %). Количество реакций «формы» также незначительное (5,4 %): зууван 'овальное' 5, дугуй 'круглое' 2, гонзгой 'продолговатое', вргвн 'широкое', дврввлжин 'квадратное', малигар 'полнолицое' - 1.
Обобщим результаты категориального анализа в таблице 3.
Итак, очевидно преобладание характеристик «форма», «цвет» и «размер» над физическими и социальными. Подобная ситуация возникает и при сравнении результатов русского и китайского экспериментов. У М. Трофимова интерпретирует такие результаты следующим образом: «В целом этнический контраст можно выразить следующим образом: в КЭ (китайский эксперимент - С.Ш.) «поверхностно-изобразительные», статические рубрики («размер», «форма», «цвет») подавляют динамические» [1, с. 16]. Такое категориальное распределение еще в большей степени характерно для монгольского эксперимента, чем для китайского, поскольку динамические характеристики проявились в нем очень слабо (см. таблицу 4).
Итак, проведённый анализ позволил охарактеризовать специфику монгольских ассоциаций в количественно-качественном ракурсе на фоне русских и китайских. В качестве стимулов были отобраны прототипические функциональные
Библиографический список
1. Трофимова У.М. Опыт когнитивного экспериментально-теоретического анализа тематической группы "Части человеческого тела" (на материале русского и китайского языков). Автореферат диссертации ... кандидата филологических наук. Барнаул, 1999.
2. Караулов Ю.М. Русский ассоциативный словарь. Москва, 1994.
3. Залевская А.А. Проблемы организации внутренного лексикона человека. Учеб.пос. Калинин: КГУ, 1977.
4. Леонтьев А.А. Основы психолингвистики.Москва,1977.
5. Сорокин Ю.А. Этническая конфликтология. Самара,1994.
6. Слово, фраза, текст. Сборник научных статей к 60-летию проф. М.А. Алексеенко. Москва, 2002.
References
1. Trofimova U.M. Opytkognitivnogo 'eksperimental'no-teoreticheskogo analiza tematicheskoj gruppy «Chastichelovecheskogo tela» (na materialerusskogo i kitajskogo yazykov). Avtoreferat dissertacii ... kandidata filologicheskih nauk. Barnaul, 1999.
2. Karaulov Yu.M. Russkij associativnyj slovar'. Moskva, 1994.
3. Zalevskaya A.A. Problemy organizacii vnutrennogo leksikona cheloveka. Ucheb.pos. Kalinin: KGU, 1977.
4. Leont'ev A.A. Osnovypsiholingvistiki.Moskva,1977.
5. Sorokin Yu.A. 'Etnicheskaya konfliktologiya. Samara,1994.
6. Slovo, fraza, tekst. Sbornik nauchnyh statej k 60-letiyu prof. M.A. Alekseenko. Moskva, 2002.
Статья поступила в редакцию 31.03.19
УДК 821.161.1
Ivanova E.A., postgraduate, Theory and History of Literature Department, St. Tikhon's Orthodox University (St. Petersburg, Russia),
E-mail: [email protected]
PARENTAL ARCHETYPES IN "A RAW YOUTH" BY F.M. DOSTOYEVSKY. The article is dedicated to the research of parental archetypes in Dostoyevsky's novel "A Raw Youth" as the major guide for the forming of a personality of a young man. The author suggests a concept of family in Dostoevsky's presentation, the reasons for its transformation into a "random family" and the ways to overcome this transition. Special attention is paid to the stratification and destruction of the traditional archetype of the father as the cause of the "random family". The article discusses the families of Sokolsky, Ahmakov, Olya and Daria Onisimovna, the destruction of which led to either intra-family or external vices. The researcher explores the behavior of the protagonist of the novel "A Raw Youth" Arkady Dolgoruky and his relationship with his parents. The "split" image of the father, caused by the presence of two fathers in the main character, reinforces the leitmotif of instability, which the characters of the novel suffer from.
Key words: F.M. Dostoyevsky, "A Raw Youth", illegitimate children, literature archetype, image of mother, image of father, Russian literature of 19 century.
Таблица 4
Сводная таблица категориального распределения ассоциаций в русском, монгольском и китайском языках
Рубрика РЭ КЭ МЭ
форма нос* нос, лицо уши, глаза
размер уши, ноги голова, уши, ноги голова, ноги, руки, нос
цвет - - Лицо
физические - - -
синкретичные - - -
социальные голова, глаза, лицо, руки глаза, руки -
* Примечание: жирным шрифтом выражено «сильное» доминирование (50 и более %), курсивом - «слабое».
части тела, обладающие высокой полисемией и социальной маркированностью. В целом монгольские реакции более стереотипны, чем русские и китайские, что обусловлено большей компактностью категориального распределения: социальные и физические характеристики малозначимы для описания соматизмов монгольскими реципиентами, в ассоциативном корпусе доминируют внешние, наблюдаемые характеристики. Категориальное распределение не совпадает в выборках, однако монгольский и китайский эксперимент проявляют принципиальное сходство, при отличии от результатов русского ассоциативного эксперимента.
Е.А. Иванова, аспирант каф. теории и истории литературы, Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, г. Санкт-Петербург, Е-mail: [email protected]
РОДИТЕЛЬСКИЕ АРХЕТИПЫ В РОМАНЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «ПОДРОСТОК»
Статья посвящена исследованию архетипов родителей в романе Ф.М. Достоевского «Подросток» как основных направляющих для формирования личности молодого человека. Автор предлагает понятие семьи в предоставлении Достоевского, причины её трансформации в «случайное семейство» и способы преодоления данного перехода. Особое внимание уделено расслоению и разрушению традиционного архетипа отца как причине возникновения «случайного семейства». В статье рассматриваются семьи Сокольских, Ахмаковых, Оли и Дарьи Онисимовны, к разрушению которых привели либо внутрисемейные, либо внешние пороки. Автор исследует поведение главного героя романа «Подросток» Аркадия Долгорукого и его отношения с родителями. «Раздвоение» образа отца, вызванное наличием двух отцов у главного героя, усиливает лейтмотив нестабильности, которой страдают герои произведения.
Ключевые слова: Ф.М. Достоевский, «Подросток», незаконнорожденный герой, литературный архетип, образ отца, образ матери, русская литература XIX века.
Роман Ф.М. Достоевского «Подросток» традиционно рассматривается исследователями как воспитательный роман, в котором герой совершает духовное восхождение, проходя через жизненные неурядицы [1, с. 24]. Такая трактовка сильно смещает план восприятия романа в социальную сферу, несколько оттесняя его символическую и философскую составляющие. Тем не менее, понимание текстов Достоевского невозможно без осознания их религиозно-философской принадлежности, а также их существования в комплексе единого метатекста [2, с. 131]. Ключевыми понятиями в этом едином тексте являются такие специфические образы как случайное семейство, человек подполья (или в «Подростке» «человек угла»), великий грешник и др. Эти образы представлены в текстах Достоевского как нечто нездоровое, ненормальное, родившееся как следствие пренебрежения традиционной моралью [3, с. 14, 25]. Стереотипному представлению о Достоевском как о писателе «случайных семейств» может быть противопоставлено более точное представление о нем как об авторе одной из самых многосторонних концепций семьи. Семья - духовно-нравственный, ценностный императив, который неотделим в сознании Достоевского от идеи народа, идеи восстановления распавшихся связей. Он описывает механизмы трансформации семьи в случайное семейство и ищет пути преодоления ситуации. Причины трансформации - в забвении нравственного духовного начала, которому способствовали социальные реформы, приведшие к колоссальному мировоззренческому сдвигу [4, с. 47]. Обращаясь к «Дневнику писателя», читаем о замысле романа «Подросток»: «Я взял душу безгрешную, но уже загаженную страшною возможностью разврата, раннею ненавистью за ничтожность и «случайность» свою и тою широкостью, с которою еще целомудренная душа уже допускает сознательно порок в свои мысли, уже лелеет его в сердце своем <...> все это, оставленное единственно на свои силы и на свое разумение, да, еще, правда, на Бога. Все это выкидыши общества, «случайные» члены «случайных» семейств»» [5, с. 7]. Систематическое разрушение христианских доминант воспитания в пореформенную эпоху через разрушение духовных оснований семьи [4, с. 47]. Христианский идеал семьи как устойчивого морального ориентира остается в прошлом, когда традиционная духовность была само собой разумеющейся. Идеалу прошлого противопоставляется настоящее время, когда эти моральные ориентиры утеряны. Это отражается в бытовых мелочах, таких как чтение молитвы у колыбели ребенка [4, с. 51], которые воспринимаются Достоевским как отказ от традиции в угоду такой либеральной фикции как общечеловеческие ценности.
Принимая архетип подростка как устойчивый образ человека с определенными отклонениями, мы должны искать корни этих отклонений в его детстве, в жизни семьи. Искажение личности нужно проследить через искажение традиционных реализаций семейных архетипов - отца и матери. Говоря об архетипах, мы будем иметь в виду некое устойчивое представление [6, с. 110].
Разумеется, внимание читателя сфокусировано, прежде всего, на семье, к которой принадлежит Аркадий, но семья эта существует в пространстве романа в окружении других семейств, по большей части тоже случайных. В отдельных случаях бытовало мнение, что сама фамилия героя Долгорукий намекала на «случайное семейство» императора Александра II и его фаворитки Екатерины Долгорукой [7]. В системе семейных образов рассмотрим семьи Сокольских, Ах-маковых, Оли и Дарьи Онисимовны. Все эти семейные сообщества разрушены либо изнутри - нездоровыми отношениями, денежной зависимостью; либо снаружи - бесчестностью общества, жестокостью современных нравов.
Образ самоубийцы Оли - дань суицидальному мотиву, волновавшему Достоевского. На первый взгляд, семья Оли и Дарьи Онисимовны (она же Настасья Егоровна) мало затрагивает интересующую нас тему. Тем не менее, следует отметить, что отношения матери и дочери первоначально строятся в лоне нормальной полной семьи. Мы немного знаем ее историю со слов матери: отец Оли умер, оставив весьма скудное наследство. Оля, пытаясь заработать на жизнь частными уроками, встречает унизительные предложения, чуть не попадает в публичный дом. Очевидно, что лишения и унижение довели девушку до петли. Ее гибель является доказательством того, что основным источником человеческого горя является греховная сущность людей. Порок проникает во все сферы жизни, начиная с семьи, разъедая человеческое общество изнутри. Столкнувшись дважды с непристойными и позорными предложениями, Оля больше не может
верить людям и отталкивает помощь Версилова, который был готов помочь ей бескорыстно. Мы имеем дело с распространенным в творчестве Достоевского архетипическим образом униженной и оскорбленной девушки, доведенной до крайней степени отчаяния. В романе «Подросток» отголоски этого типа мы находим в образе Лизы Долгорукой и, отчасти, Лидии Ахмаковой.
Мать Оленьки описана как многое испытавшая и отупевшая от горя женщина: «Есть несчастные, особенно из женщин, которым даже необходимо дать как можно больше говорить в таких случаях. Кроме того, есть характеры, так сказать, слишком уж обшарканные горем, долго всю жизнь терпевшие, претерпевшие чрезвычайно много и большого горя, и постоянного по мелочам и которых ничем уже не удивишь, никакими внезапными катастрофами и, главное, которые даже перед гробом любимейшего существа не забудут ни единого из столь дорого доставшихся правил искательного обхождения с людьми» [8, с. 306].
Ее самостоятельная роль в романе оканчивается со смертью Оли, далее в тексте она играет роль посредника и информатора.
Семья, состоящая из матери и дочери, это еще и семья Катерины и Лидии Ахмаковых. Лидия - дочь генерала Ахмакова, Катерина - его вдова. Фабула - та же, что и в предыдущей истории Оли и Дарьи Онисимовны: овдовевшая мать (в данном случае - мачеха), опозоренная девушка и самоубийство последней. Образ дочери дополнен мотивом безумия и экзальтации, Аркадий описывает лицо Лидии, увиденное им на фотографии как «лицо девушки, худое и чахоточное и, при всем том, прекрасное; задумчивое и в то же время до странности лишённое мысли. Черты правильные, выхоленного поколениями типа, но оставляющие болезненное впечатление: похоже, было на то, что существом этим вдруг овладела какая-то неподвижная мысль, мучительная именно тем, что была ему не под силу» [8, с. 588]. Лидия состояла в связи с Сергеем Сокольским и родила девочку, к которой позже в качестве няньки была приставлена Дарья Онисимовна. Лидия также испытывает болезненную страсть к Версилову. В ее образе сочетаются физическое нездоровье ("чахоточность"), нравственное и душевное (экзальтация, безумие). Что вкупе и приводит к трагическому финалу: девушка через две недели после родов, по слухам, погибает, отравившись фосфорными спичками.
Катерина Ахмакова - мачеха погибшей Лидии, один из самых ярких образов в романе. Она является дочерью старого князя Сокольского, а также «невестой» (желанной женщиной для нескольких героев романа), поэтому в системе семейных образов может рассматриваться как дочь, мать и жена. Специфическая тайна связывает Катерину и ее отца. Существование компрометирующего письма, в котором Катерина пишет о желании взять старика Сокольского под опеку, становится главной интригой романа.
Сквозь призму взаимоотношений Бога и человека надлежит рассматривать главного героя романа «Подросток» Аркадия Долгорукого и его сложные отношения с родителями. Роман «Подросток» можно смело назвать романом об Отце, вкладывая в это слово все возможные импликации. Согласно психологическим открытиям юнгианства ребёнок связывает образ собственной персоны, свободный от неполноценности, с образом отца, старшего брата, Бога [9, с. 18]. Это утверждение иллюстрируется Достоевским наглядно на примере отношений Аркадия с его отцом. Более того, архетипическое уподобление Богу-отцу намеренно подчеркнуто библейскими аллюзиями в романе [2, с. 131].
Родительские архетипы в романе представлены в традиционных ипостасях отца и матери, причем образ отца для главного героя, как бы, раздвоен (у Аркадия Долгорукого два отца - юридический и фактический). Присутствие двух персонажей, именуемых одним словом «отец», подчеркивает лейтмотив раздвоенности, нестабильности, которой страдают все герои романа и Аркадий в первую очередь. Достоевский, как бы трансформирует укрепившуюся в Средние века идею об изначальной порочности человека темного происхождения. Так, в Повести временных лет, летописец называет Святополка сыном двух отцов (от двою отцю) и замечает с намёком на дальнейшую судьбу князя: «от греховного же корня зол плод бывает» [10, с. 117]. С этим связан специфический для творчества Достоевского образ человека-подростка.
Исследователи творчества Достоевского выделяют несколько архетипи-ческих черт человека-подростка, противопоставляя его человеку-ребенку, идеализированному, не потерявшему связи с «почвой». К этим чертам относятся:
обостренное чувство собственного «я», отягченное комплексом неполноценности; стремление найти спасение от своей неуверенности и незащищенности в облике сильного, благородного отца; переживание своей незаконнорожденности, усиленное дискриминацией в детстве. Архетип подростка функционирует во взрослом бытии, во многих текстах Достоевского можно говорить о «внутреннем подростке», причем в основном это персонажи, перешагнувшие биологический подростковый возраст (сам Аркадий, хоть и называется мальчиком, вовсе не ребёнок); таковы привычные нам герои Достоевского, люди из «подполья»: Раскольников, Дмитрий Карамазов, Парфен Рогожин. Все это герои, не вылечившие свой искаженный внутренний мир, мир подростка, истинными ценностями. Человек-подросток мучительно переживает свое взросление и не может повзрослеть до конца [11]. Герой с «подпольной» психологией создает в противовес унижению экспериментальную модель идеального мира. Его знание о себе базируется на вымышленных чертах личности: своей или чужой. Так, Аркадий постоянно уверяет читателя в том, что идея «сделаться Ротшильдом» для него является основным ценностным ориентиром, ради которого он живет. Однако развитие событий романа уводит «идею» на второй план. Аркадий замечает это, но признаваться даже самому себе в этом не хочет. По его мнению, не «идея» не выдерживает никакой жизненной критики, а он оказывается недостоин «идеи». Исключением является история подкидыша Ариночки, изменившая отчасти отношение Аркадия к «идее»: «Из истории с Риночкой выходило обратное, что никакая «идея» не в силах увлечь (по крайней мере, меня) до того, чтоб я не остановился вдруг перед каким-нибудь подавляющим фактом и не пожертвовал ему разом всем тем, что уже годами труда сделал для «идеи»» [8, с. 231]. Введение эпизода с Риночкой, с одной стороны, показывает Подростка как человека, подверженного самым благородным душевным импульсам; с другой - наносит новый удар его душевному благополучию, заставляя переживать болезнь и смерть младенца как очередной виток на пути к духовному укреплению. Аркадий приводит случай с Ариночкой как «анекдот», описывающий его непростые взаимоотношения с «идеей». Его решение принять ребенка на свой счет спонтанно и не объяснено никакими внешними мотивами. Подростку свойственно мучительно каяться в любой неискренности, поэтому читатель сразу видит его неподдельное сочувствие подкидышу, желание подарить ей заботу. Слова, которые подбирает Аркадий в отношении Ри-ночки, свойственны, скорее человеку, знающему и любящему маленьких детей, чем юноше, больше озабоченному своими внутренними переживаниями. Однако Аркадий говорит о ней с отцовской нежностью: она «ребеночек», «крошка», «бы-линочка». Смерть девочки приносит ему серьезные переживания: «Ну, поверят ли, что я не то что плакал, а просто выл в этот вечер, чего прежде никогда не позволял себе» [8, с. 231]. Позже в истории купца Скотобойникова мотив духовного становления и обретения семьи через испытание гибелью ребенка получит новое воплощение.
Что касается предвзятого знания Аркадия об окружающих, то самым ярким примером является его воспоминание о театральной постановке, где Версилов играл роль Чацкого. Именно этот образ прекрасного, непонятого и трагического героя в сознании Аркадия наложит отпечаток на его восприятие образа отца.
В поведении героя четко прослеживаются три линии мотивации: желание сблизиться с людьми, обретение семьи и реализация идеи. Обретение семьи для Подростка затруднено самой неправильностью его семейного положения. Он не в состоянии воспринимать своих родителей правильно, не зная их так, как должен бы знать ребенок, с самого раннего детства. По отношению к матери ему удается наладить контакт, находя в ней внимательного слушателя, а иногда и раздражаясь на ее излишнюю опеку. Отношения с отцом у подростка выливаются в мучительную попытку разгадать этого человека, «главную загадку» его жизни.
Сблизиться с окружающими Аркадий пытается на протяжении всего романа, причем, он попадает под обаяние даже тех людей, которые ему не нравятся, таких как Ламберт. Аркадий отчаянно требует признания со стороны, и сам в себе не любит эту черту. «Это желание прыгнуть на шею, чтоб признали меня за хорошего и начали меня обнимать или вроде того (словом, свинство), я считаю в себе самым мерзким из всех моих стыдов и подозревал его в себе еще очень давно, и именно от угла, в котором продержал себя столько лет, хотя не раскаиваюсь» [8, с. 188].
Причем, как было сказано выше, то, что Аркадий называет идеей и ставит для себя во главу угла по мере развития романного действия отходит на второй план. Решающим фактором в развитии личности героя становятся взаимоотношения с родителями. Стараясь преодолеть свою неопытность, герой тянется к тому, что могло бы дать нравственную опору, подсознательно пытаясь обрести такого человека в отце. Стремление к духовному слиянию с отцом - один из главных мотивов в жизни Подростка. Это желание усиливается оторванностью маленького Аркадия от своих родителей. Вся душевная жизнь героя развивалась через осмысление первого впечатления, которое обогащалось домысливанием [1, с. 112]. Так, знаковым моментом встречи с матерью был эпизод с голубком в церкви, с отцом - поразившее воображение Аркадия любительское представление «Горе от ума» с Версиловым в роли Чацкого.
Образ матери в романе на первый взгляд неяркий, теряющийся на фоне сложных и многословных персонажей. Для русской культуры вообще характерен приоритет образа матери, ассоциирующийся с понятием родины, Достоевский отводит ей место скромное по объему текста, но важное по значению [12]. Образ Софьи Андреевны соотносится с излюбленным типом женственности в русской
литературе. Н.О. Лосский ставит ее в один ряд с однозначно положительными героями Достоевского, князем Мышкиным, Алешей Карамазовым и Зосимой. Она «характерно русский православный человек» [13, с. 98]. Это любящая, прощающая, понимающая и мудрая героиня. Традиционный выбор имени подчеркивает ее место в архетипическом пространстве романа - София, премудрость, женственность. По словам Лосского: «У Достоевского есть слабые намеки на интерес к софийному космическому лику Богоматери» [13, с. 99].
«Концепция материнства в творчестве Достоевского представляет собой нерукотворную чудотворную икону, сплав любви, молитвы и действия <...> Материнская любовь Софьи Андреевны неразрывно сплетена в ее душе с любовью христианской - это умная любовь, которой подвластны все страсти и искушения мира. Это умной любовью «мама» исправляет все искажения «случайного семейства»» [12]. Примечательно, что образ матери героя, наряду с образом юридического отца - Макара Ивановича - является редким примером цельного, лишенного раздвоенности типа.
Эта цельность одновременно привлекает и отталкивает Аркадия. Вспомним, что он любит мать, но бывает нарочно груб с ней, испытывает раздражение. Это случается в те минуты, когда Аркадию не импонирует ее цельность, когда его привлекает другой тип поведения, изначально в нем заложенный. Это тот тип, который принято называть «человеком подполья». Аркадий сам себя называет человеком угла, в минуты душевного беспокойства он говорит: «Моя идея - угол» [8, с. 189].
Уже было сказано о важности присутствия отца в жизни ребенка, о том, что для ребенка образ отца соотносится с образом Бога. Для Аркадия такой авторитет связан с личностью Версилова. Достоевский в черновиках дает свою характеристику Версилову; его характер описывается как «хищный», который, по сути, является развитием того, что заложено в «подпольном человеке», если бы тот мог воплотить свою волю как высший принцип. Достоевский набросал его образ схематически в черновиках: «Страстность и огромная широкость. Самая подлая грубость с самым утонченным великодушием. И между тем, тем и силен этот характер, что эту бесконечную широкость преудобно выносит, так что ищет наконец груза и не находит. И обаятелен, и отвратителен» [5, с. 95]. Широкость следует понимать в смысле одновременного тяготения к противоположным чувствам и действиям.
«Хищный тип» раздвоен внутренне: он жаждет и веры, и безверия, ибо он одновременно и верит в великую мысль, и убежден «в утрате и глупости всякого идеала и в проклятии косности во всем нравственном мире» [5, с. 98].
Вновь обращаясь к черновикам «Подростка» читаем: «Модно так: две деятельности в одно и то же время: в одной (с одними людьми) деятельности он великий праведник, от всего сердца возвышается духом и радуется своей деятельности в бесконечном умилении. В другой - страшный преступник, лгун и развратник (с другими людьми)» [5, с. 98] .
Версилов говорит о себе: «Я могу чувствовать преудобнейшим образом два противоположных чувства в одно и то же время - и, уж конечно, не по своей воле», «живуч как дворовая собака»[8, с. 260] .
Излюбленный тип Достоевского - антиномический, в душе которого уживаются независимые противоположные эмоции. При этом такой тип является болезненным, и избавление от «широкости» - путь к душевному и духовному здоровью героев [14].
В качестве положительных в текстах Достоевского описаны герои, которые открыты другим (Мышкин, Алеша Карамазов, Макар Долгорукий) [14]. У таких героев настойчиво проявляются черты не подростковости, а детскости. Такой герой часто становится единственной опорой в движении человека к благодати. Переход от «ребенка» к «подростку» воспринимается как утрата. Архетип ребенка близок к образу Христа.
Однако образ Бога, Христа возникает не только в очевидной и привычной форме, связанной с образами ребенка и идеального человека. Немецкий исследователь Ханс Роте, изучивший аллюзии в романе «Подросток», подчеркивает связь самого Подростка со Христом. Неоднократно в романе возникает библейский мотив, связанный с сюжетом о Давиде и Вирсавии. Герои романа прямо соотносятся с героями библейской истории. Так, Макар Долгорукий именуется «уездным Урией». Пусть такое именование иронично, но оно закладывает именно ту модель отношений, которую должен увидеть в этой истории читатель: Урия - Давид - Вирсавия и Макар - Версилов - Софья. Любопытно, что место Подростка в этой системе Роте связывает с именованием «сын Давидов», то есть, Христос [2, с. 134].
Еще одно не менее интересное появление образа Христа возникает в диалоге Аркадия с матерью. Софья говорит сыну, что «Христос - отец», который все прощает и покрывает. Такое высказывание, хоть и нарушает традиционное восприятие Христа как Сына, предполагает необычный взгляд на парадигму родительских архетипов в романе. Как жизнь человечества в христианской картине мира невозможна без искупительной жертвы Христа, так и жизнь отдельного человека, Подростка, неполноценна в сознании своей ненужности и неготовности отца принести ради него жертву.
Мотив жертвы и страдания как неотъемлемой составляющей семейного благополучия (благополучия в духовном смысле) сопровождает многих героев Достоевского на пути к их нравственному становлению. С этим связан мотив переживания смерти и страдания другого человека как личной трагедии. История
купца Скотобойникова поддерживает эту идею. Эта история приводится Подростком как пример притчи, которые рассказывал Макар Иванович, будучи рассказанной в оригинальной сказовой манере, она имеет полулегендарный характер. История Скотобойникова представляет собой хрестоматийную трансформацию истории Великого грешника, изображающую единственный возможный для него путь спасения - быть причиной страдания и гибели других людей до тех пор, пока через созерцание этого страдания не придет к осознанному покаянию. Скотобой-ников был косвенной причиной гибели четверых детей вдовы, которой он не простил долга. Пятый, старший сын, был доведен им до самоубийства. Воспоминание об этом мальчике помогает купцу стать на путь покаяния и принести важную, осознанную жертву. Скотобойников женится на вдове, прижив с ней еще одного ребенка, который вскоре также умирает. Эта жертва окончательно примиряет его со вдовой, Скотобойников отправляется странствовать, чтобы «душу спасти, пока можно» [8, с. 524]. Образ странника Скотобойникова созвучен образу самого Макара Ивановича, такого же странника. Для Достоевского странничество противоположно скитальчеству. То есть, странник - человек, уже определившийся как цельная личность. Так же как Аркадий подсознательно тянется к Макару Ивановичу, признавая в нем отца по духу, несмотря на то, что физически Макар Иванович отсутствует в его жизни, так же и семья Скотобойникова обретает в нем мужа и отца в тот момент, когда он от семьи уходит. Парадоксально и то, что Скотобойников становится отцом умирающего, обреченного младенца.
Отличительная черта взросления героев Достоевского - неопределенность жизненных приоритетов. Не имея своей точки зрения, Аркадий готов воспринять любое влияние, впитывая его как губка. При этом, навязанный пример не может стать идеалом. Татьяна Павловна, например, которую Аркадий, по собственному признанию, уважает, не может воспитывать юношу, ее воспитание состоит сплошь из поучений, рассказов о мифических идеальных детях. Воспитательный эффект гораздо большей силы имел поразивший воображение Аркадия в детстве образ Версилова, именно он становится кумиром маленького Аркадия. Версилов представляется человеком, который «на первом месте везде» [8, с. 65], что импонирует его детской мечте и представлениям о себе самом. Во многом эти представления, будучи искусственно сконструированными, не соответствуют истине. Как уже говорилось, Аркадий живет в смоделированной реальности, отгораживаясь ей от реального мира. В поведении Аркадия по отношению к отцу
Библиографический список
намечаются две линии: подражание и соперничество (которое проявляется в отношении к матери и к Катерине Ахмаковой).
Макар Долгорукий просит не выводить Аркадия и Лизу из низшего сословия, чтобы сгладить несоответствие их происхождения и социального положения. Возможно, такое решение избавило бы Аркадия от унизительных переживаний, связанных с незаконнорожденностью. Однако Версилов не следует этому совету, как мы видим. Фактически, он идет по пути наименьшего сопротивления, собственно, не заботясь о том, что будут переживать его дети. Он не может дать Аркадию необходимые ему ценностные установки, не может он и быть воспитателем. Это касается и законных детей. Вспомним, что черты нездоровья и раздвоенности проявляются и в поведении Анны Андреевны, дочери Версилова от законного брака.
Аркадий открыт внешнему влиянию и остро реагирует на любые впечатления. Поэтому он подвергается влиянию не только Версилова, но и других героев.
Макар Долгорукий является юридическим отцом Аркадия и, что очевидно, противопоставлен Версилову со всех точек зрения: происхождения, образа жизни, внешности, моральных принципов. Макар Долгорукий яркий представитель цельного сознания, выделяющегося на фоне духовной неустроенности прочих героев и хаотичных ситуаций романа. Аркадий формулирует мнение о Макаре вполне однозначно (что для него несвойственно): «Я не встречал еще в людях ничего лучшего в этом роде». Аркадий воспринимает Макара как «отвод всем наваждениям, спасение, якорь... » [8, с. 216]. Внешние черты Макара Долгорукого гармонируют с его внутренним миром, им свойственна детскость и благообразие. Исследователи подчеркивают, что образы Макара Долгорукого и Версилова противопоставляются сквозь призму образов «странника» и «скитальца» [14].
Подведём итоги. Роман «Подросток» часто связывается с традиционным в творчестве Достоевского понятием «случайного семейства». Под «случайным семейством» понимается семья, в которой нормальные отношения отца, матери и детей, основанные на любви и ценностях христианской морали, искажаются под воздействием однажды совершенного греха. Если архетипический образ матери в романе остается цельным и, в общем, положительным (несмотря на иерархически неправильное, искаженное положение Софьи в семье), то архетип отца расщепляется на два антитетических образа, подчеркивая и усугубляя настроение духовной нестабильности, доминирующее в романе.
1. Угрехелидзе В. Поэтика социально-криминального романа: западноевропейский канон и его трансформация в русской литературе XIX века: «Большие надежды» Ч. Диккенса и «Подросток» Ф.М. Достоевского. Диссертация ... кандидата филологических наук. Москва, 2006.
2. Rothe H. Quotations in Dostoyevskiy's "A Raw Youth". Modern Language Review. Jan 1984, Vol. 79. Issue 1: 131 - 142.
3. Достоевский и современность: материалы XX ежегодных старорусских чтений 2005 года. Великий Новгород, 2005.
4. Русская литература в современном культурном пространстве: концепции семьи в парадигмах художественного сознания и авторских моделях: материалы VI всероссийской научной конференции. Томск, 2012: 42 - 55.
5. Достоевский Ф. Дневник писателя. Собрание сочинений: в 15 тт. Ленинград, 1994; Т. 13.
6. Мифы народов мира: Энциклопедия. Москва, 1980; Т. 1: 110 - 111.
7. Разумов А. Случайное семейство в романе Ф.М. Достоевского "Подросток". Наш современник: сетевой журнал. Available at: http://www.reading-hall.ru/publication. php?id=18107
8. Достоевский Ф. Подросток. Собрание сочинений: в 15 тт. Ленинград, 1991; Т. 8.
9. Адлер А. О нервическом характере. Москва; Санкт-Петербург, 1997.
10. Повесть временных лет. Подгстт. текста, пер., ст. и коммент. Д.С. Лихачева; Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. Санкт-Петербург, 1999.
11. Невшупа И. Архетип «подростка» в творчестве Ф.М. Достоевского. Известия РГПУ им. А.И. Герцена. 2007; 43-1. Available at: https://cyberleninka.ru/article/n/arhetip-podrostka-v-tvorchestve-f-m-dostoevskogo
12. Тарасова Н. Интермедиальные связи в романе Ф.М. Достоевского «Подросток» (икона, картина, храм). Знание. Понимание. Умение. 2010; 4. Available at: https:// cyberleninka.ru/article/n/intermedialnye-svyazi-v-romane-f-m-dostoevskogo-podrostok-ikona-kartina-hram
13. Лосский Н. Достоевский и его христианское миропонимание. Нью-Йорк, 1953.
14. Карпиленко А. «.хорошим примером человек живет» (по роману Ф.М. Достоевского «Подросток»). Вестник КГУ. 2009; 4. Available at: https://cyberleninka.ru/article/n/ horoshim-primerom-chelovek-zhivet-po-romanu-f-m-dostoevskogo-podrostok
References
1. Ugrehelidze V. Po'etika social'no-kriminal'nogo romana: zapadnoevropejskij kanon i ego transformaciya v russkoj literature XIX veka: «Bol'shie nadezhdy» Ch. Dikkensa i «Podrostok» F.M. Dostoevskogo. Dissertaciya ... kandidata filologicheskih nauk. Moskva, 2006.
2. Rothe H. Quotations in Dostoyevskiy's "A Raw Youth". Modern Language Review. Jan 1984, Vol. 79. Issue 1: 131 - 142.
3. Dostoevskij i sovremennost': materialy XX ezhegodnyh starorusskih chtenij 2005 goda. Velikij Novgorod, 2005.
4. Russkaya literatura v sovremennom kul'turnom prostranstve: koncepcii sem'i v paradigmah hudozhestvennogo soznaniya i avtorskih modelyah: materialy VI vserossijskoj nauchnoj konferencii. Tomsk, 2012: 42 - 55.
5. Dostoevskij F. Dnevnik pisatelya. Sobranie sochinenij: v 15 tt. Leningrad, 1994; T. 13.
6. Mify narodov mira: 'Enciklopediya. Moskva, 1980; T. 1: 110 - 111.
7. Razumov A. Sluchajnoe semejstvo v romane F.M. Dostoevskogo "Podrostok". Nash sovremennik setevoj zhurnal. Available at: http://www.reading-hall.ru/publication. php?id=18107
8. Dostoevskij F. Podrostok. Sobranie sochinenij: v 15 tt. Leningrad, 1991; T. 8.
9. Adler A. O nervicheskom haraktere. Moskva; Sankt-Peterburg, 1997.
10. Povest' vremennyh let. Podgot. teksta, per., st. i komment. D.S. Lihacheva; Pod red. V.P. Adrianovoj-Peretc. Sankt-Peterburg, 1999.
11. Nevshupa I. Arhetip «podrostka» v tvorchestve F.M. Dostoevskogo. Izvestiya RGPU im. A.I. Gercena. 2007; 43-1. Available at: https://cyberleninka.ru/article/n/arhetip-podrostka-v-tvorchestve-f-m-dostoevskogo
12. Tarasova N. Intermedial'nye svyazi v romane F.M. Dostoevskogo «Podrostok» (ikona, kartina, hram). Znanie. Ponimanie. Umenie. 2010; 4. Available at: https://cyberleninka.ru/ article/n/intermedialnye-svyazi-v-romane-f-m-dostoevskogo-podrostok-ikona-kartina-hram
13. Losskij N. Dostoevskij i ego hristianskoe miroponimanie. N'yu-Jork, 1953.
14. Karpilenko A. «...horoshim primerom chelovek zhivet» (po romanu F.M. Dostoevskogo «Podrostok»). Vestnik KGU. 2009; 4. Available at: https://cyberleninka.ru/article/n/ horoshim-primerom-chelovek-zhivet-po-romanu-f-m-dostoevskogo-podrostok
Статья поступила в редакцию 18.03.19
