Любовная лирика В. Шаламова Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

любовная лирика в. шаламова

гм 00

© д. в. Кротова ^

в статье предлагается разностороннее рассмотрение феномена любовной поэзии в. Шаламова: ключевые содержательные аспекты темы в ее интерпретации поэтом, важнейшие мотивы, а также специфика представления о женском образе. особое внимание в статье уделено метафоре тепла, которая является центральной в поэзии Шаламова о любви. Автор статьи рассматривает образно-смысловой ряд стихотворений наряду с их синтаксическим, звуковым, «цветовым» наполнением, а также содержательную специфику «географии» текста. Богатство оттенков любовной лирики Шаламова, соединение страстной эмоциональности и утонченного аналитизма позволяет признать этот пласт наследия поэта яркой, неповторимой гранью образной сферы русской поэзии хх века.

ключевые СЛОВА:

Шаламов, русская литература хх века, поэзия Шаламова, любовная лирика.

Одним из интереснейших и очень малоизученных пластов наследия Варлама Шаламова является его любовная лирика. Не каждый читатель задумывается о том, что на Колыме Шаламов писал о любви. Любовные стихотворения есть в каждом из его шести поэтических сборников, входящих в «Колымские тетради» (1937-1956), стихи о любви есть и среди тех, что не включены автором в «Колымские тетради», есть и в его поэтическом наследии 1957-1981 гг.

Шаламов продолжает лучшие, самые высокие традиции русской любовной поэзии. Содержанием его лирики о любви становится вера в силу взаимного чувства, которое преодолеет тяжкие испытания («Верю щучьему веленью, / Стынущей крови... / Верю своему терпенью / И твоей любви»), любовь становится для него талисманом и оберегом, который защитит от боли и даст силы («Я наложу платок на рану, / Остановлю батистом кровь. / И рану свежую затянет / Твоя целебная любовь»). В любовной лирике Шаламова отражена и жажда встречи с любимой, и горячее стремление к ней, и ожидание ее писем («Скоро мне при свете свечки / В полуденной тьме / Греть твои слова у печки. / Иней на письме»), наконец, стихотворения Шаламова полны надеждой — на обретение счастья, на то, что любимая вновь будет рядом («Мое лицо ты тронешь снова, / Ведь я когда-нибудь вернусь, / И в память нового былого / От старой боли исцелюсь»). Как видно уже из приведенных строк, любовная лирика Шаламова возвышенна и рыцарственна. Его представления о женщине — ее верности, преданности, нежности — в русле русской поэтической традиции, идущей еще от пушкинских времен. «Я вижу женщины глаза, которых чище не бывает»,— характерное для Шаламова преклонение перед женщиной, поэтизация ее образа. В то же время любовные стихотворения Шаламова вовсе не патетичны, им абсолютно не свойственна излишняя торжественность, «хра-мовничество» (как сказал бы критик 1950-х годов Марк Щеглов).

■ кротова дарья владимировна

кандидат филологических наук, преподаватель Московского государственного университета имени М. в. Ломоносова E-mail: [email protected]

оо

Г\|

о

гм

го

го

О! А

(К

го ^

и (V

о о

В стихотворениях Шаламова о любви читатель встретит и бытовые детали, и мотивы, связанные с повседневностью (о чем в нашей статье еще будет идти речь). Но всё это не снижает общего настроя, а образы быта в любовной лирике Шаламова, как часто и у Пастернака, поэтизируются и дают возможность читателю вместе с автором увидеть прекрасное в будничном.

Каким предстает облик возлюбленной в лирике Шаламова? Читатель почти никогда не встретит в любовных стихотворениях Шаламова портретных деталей, описания внешности женщины. По прозе Шаламова мы знаем о том, как вообще он был склонен воспринимать женский образ: самое частое определение, относимое им к женщине, — «красавица». Русская красавица Нина Богатырева из рассказа «Марсель Пруст», «красавица слегка монгольского типа» Галина Павловна (из рассказа «Галина Павловна Зыбалова»), красавица Тамара Цулукидзе (очерк «Женщина блатного мира»), красавица Надя Громова (рассказ «Уроки любви»)... Шаламов видит женщину прекрасной. При этом в его любовной лирике детали внешнего облика встречаются крайне редко, на первом плане здесь иной образный ряд, связанный почти исключительно с внутренними переживаниями, с эмоциональным миром. Не случайно главной метафорой в любовных стихотворениях Шаламова становится, пожалуй, метафора тепла. Читатель не узнает о том, как выглядит возлюбленная, но всегда ощутит тепло — это и ее «теплые слова», и слезы, которые растапливают лед, и — очень частая деталь в любовных стихах Шаламова — тепло ее руки: «И лишь руки твоей тепло / Внушит надежду, / Что будет все, судьбе назло, / Таким, как прежде» [Шаламов 1998, 3: 70]. «Но твое рукопожатье / Так сердечно горячо; / Птицы ситцевого платья / Мне садятся на плечо» [Шаламов 1998, 3: 117].

Вообще метафора тепла в лирике Шаламова наделена огромной символической нагрузкой. Неразделимыми оказываются разные ее смысловые грани: тепло — это одновременно и физическая характеристика (тепло огня, солнечные лучи), и моральная категория, поскольку тепло всегда у Шаламова наделено нравственным значением, тепло — это всегда добро. С физическим теплом оказываются неразрывно связаны и надежда, и творчество, и любовь. Именно такое соединение смыслов мы встречаем, например, в стихотворении «Не дождусь тепла-погоды...» из цикла «Синяя тетрадь»:

Попрошу у Бога места, Теплый уголок, Где бы мог я слушать песни И писать их мог.

Я б тихонько сел у печки, Шевелил дрова, Я б выдумывал без свечки Теплые слова.

Тают стены ледяные, Тонет дом в слезах. И горят твои ночные Влажные глаза.

[Шаламов 1998, 3: 27]

Очень по-шаламовски сплетены здесь мотивы физического тепла — теплая погода, «теплый уголок», «печка» — и тепла душевного, исходящего от человеческого сердца. Ведь это стихотворение в первую очередь о любви, о воображаемой встрече с возлюбленной: заключительные его строчки открывают читателю, что весь поток «теплых» метафор стихотворения окрашен прежде всего душевной приязнью, исходящей от любимой. Еще один важный мотив, звучащий здесь, — это мотив творчества («Где бы мог я слушать песни / И писать их мог»), который соединен с образами любви и тепла, становясь их органичным продолжением. Невозможно не вспомнить слова Шаламова из его письма Пастернаку 1952 года: «Так много растеряно, брошено, убито, не достигнуто, и только самое дорогое пронесено через всю жизнь: любовь к жене и стихи» [Шаламов 1998, 4: 390].

В любовной лирике Шаламова тепло становится главной образной характеристикой возлюбленной, ее лейтмотивом, ее приметой. Так, в лирической зарисовке «Утро» собственно женский образ, ее образ — появляется лишь во второй половине стихотворения, ближе к окончанию. Но на самом деле всё это стихотворение — о ней, начиная с первого слова:

По стенке шарит желтый луч, Раздвинувший портьеры, Как будто солнце ищет ключ, Забытый ключ от двери.

И ветер двери распахнет, И впустит птичье пенье, Всех перепутавшихся нот Восторг и нетерпенье.

Не дождусь тепла-погоды В ледяном саду. Прямо к Богу черным ходом Вечером пойду.

Уже, взобравшись на скамью Иль просто на подклетье, Петух, как дьякон ектенью, Заводит многолетье.

И сквозь его «кукареку», Арпеджио и трели Мне видно дымную реку, Хоть я лежу в постели.

Ко мне, скользка и холодна, Едва я скину платье, Покорно кинется волна В горячие объятья.

Но это — лишь в полубреду, Еще до пробужденья. И я купаться не пойду, Чтобы не встретились в саду Ночные привиденья.

А ветер покидает дом, Пересчитав посуду, Уже пронесся над прудом, Уже свистит повсюду.

Перебирает воду он, Как клавиши рояля, Как будто он открыл сезон В моем концертном зале.

И нынче летом — на часах Ты, верно, до рассвета, Ты молча ходишь в небесах, Подобная планете.

Облокотившись на балкон, Как будто на свиданье, Протягивает лапы клен К любимому созданью.

И ты стоишь, сама лучась В резной его оправе. Но даже дерево сейчас Тебя задеть не вправе.

Всю силу ревности моей И к дереву и к ветру Своим безмолвием залей, Своим блаженным светом.

И ветер рвет твои чулки С веревки возле дома. И, как на свадьбе, потолки На нас крошат солому.

[Шаламов 1998, 3: 97]

Вся картина летнего утра, развернутая перед читателем, проникнута присутствием возлюбленной, мыслью о ней. Первая же строфа стихотворения: «По стенке шарит желтый луч, / Раздвинувший портьеры, / Как будто солнце ищет ключ, / Забытый ключ от двери» — со своими «теплыми» мотивами, образом солнечного луча — является знаком возлюбленной. Последующие строфы, всё

ярче раскрывающие летние, «теплые» образы,— утренний свежий ветер, играющий с рекой, пение птиц, в котором слышится «восторг и нетерпенье», — готовят кульминацию, появление образа любимой. Она возникает — «лучась», заливая пространство «своим блаженным светом». Она, и тепло, и свет — это нечто единое, неразделимое в восприятии лирического героя.

В облике возлюбленной, каковым он предстает здесь, воплощается своеобразие шаламовского взгляда и восприятия ее образа. Суть этого восприятия — в сочетании, казалось бы, несоединимых ракурсов представления о ней. С одной стороны, она видится прекрасным и недосягаемым идеалом, ее образ почти обожествляется: «Ты молча ходишь в небесах, / Подобная планете». Она — далекая, небесная, она — откуда-то из высших сфер. В стихотворении остается неясным момент ее явления перед лирическим героем — кажется, она сама, реальная женщина, так и не появляется, не приходит к нему, а ее образ, сотканный из солнечных лучей, из света, из воздуха, просто представляется ему, возникает в его сознании, искрясь и лучась. Ему кажется, что она стоит, овеваемая ветром, в «резной оправе» (как икона!) кленовых листьев, ветвей, к ней тянущихся. «Но даже дерево сейчас / Тебя задеть не вправе». Ничто земное не может ее коснуться. От нее исходит лишь «блаженный свет» и «безмолвие». Ревнует ли он ее? Да, как и любой влюбленный! Но мнимые его соперники, вызывающие ревнивые чувства,— это деревья и ветер. Божественную возлюбленную можно ревновать лишь к природным сущностям и нельзя, предположим, к соседу по даче.

Другая грань восприятия любимой, столь же специфичная для взгляда и понимания Шаламова и в этом же стихотворении представленная,— восприятие ее облика в бытовом, не сниженном, а именно бытовом, повседневном контексте. «И ветер рвет твои чулки / С веревки возле дома. / И, как на свадьбе, потолки / На нас крошат солому». Ее чулки, которые она выстирала, сохнут на веревке во дворе. Это ничуть не снижает ее образ, нисколько не делает его приземленным. Она остается боготворимым идеалом, просто бытовая деталь, которая у Шаламова становится не прозаической, а лишь трогательной, приближает ее образ к нему, делает его роднее. Ведь она не только далекая и небесная, но и «любимая», и «лучшая», и «милая моя» (как, например, в стихотворении «Модница ты, модница...»). В любом случае, какая бы грань восприятия ни высвечивалась в том или ином стихотворении, лейтмотивной для облика возлюбленной останется символика тепла и теплого, согревающего света.

Размышляя о метафоре тепла, которая у Шаламова одновременно обретает значение и физической, и моральной характеристики, мы убеждаемся

го со о X

га ^

го

со

го

к го

X

со о иэ

s

го со о

I—

о а

cd

оо см

о

см

го

го

О!

а

(К

го ^

и О!

о о

в том, насколько тесно в образном мире Шаламова оказываются соединены эти грани. Этическое и материальное, нравственное и телесное теснейшим образом связаны, и одно нередко характеризуется через другое. Этот принцип действует в лирике Шаламова вообще, но в его любовных стихотворениях он реализуется, быть может, наиболее ярко. Свидетельства тому мы найдем в цикле «Синяя тетрадь», например, вот в этом стихотворении:

Чем ты мучишь? Чем пугаешь? Как ты смеешь предо мной Хохотать, почти нагая, Озаренная луной?

Ты, как правда,— в обнаженье Останавливаешь кровь. Мне мучительны движенья И мучительна любовь.

[Шаламов 1998, 3: 75]

Сравнить нагую женскую красоту с правдой, представить эротическое через этическое — это очень по-шаламовски, и ни у какого другого автора мы не встретим, пожалуй, в любовной лирике такого тесного соединения этики и телесности.

Вообще физического, телесного в любовной лирике Шаламова не так уж много. Шаламов не был склонен к излишней откровенности в любовных стихотворениях, хотя нельзя сказать, что в его лирике эта сторона вовсе обойдена молчанием:

Кто, задыхаясь от недоверья, Здесь наклоняется надо мной? Чья это маска, личина зверья, Обезображенная луной?

Мне надоело любить животных, Рук человеческих надо мне, Прикосновений горячих, потных, Рукопожатий наедине.

[Шаламов 1998, 3: 70]

Снова здесь на первом плане — мотив тепла, горячего прикосновения и волнующего сплетения рук. И всё же намного чаще в лирике Шаламова на первом плане оказывается сугубо психологические аспекты, душевная жизнь влюбленных. Причем это не только светлые чувства — надежда на встречу, вера в воссоединение,— но и совсем иные мотивы. Это и ноты тревоги, и осознание того, насколько далеки сейчас влюбленные друг от друга — не только потому, что их разделяют тысячи километров, но и потому, что разлука отстранила их друг от друга внутренне, душевно. С особенной пронзительностью это ощущается, пожалуй,

в лирике цикла «Сумка почтальона» — например, в стихотворениях «Свидание» или «Четвертый час утра.». Последнее из названных стихотворений является одним из лучших и самых тонких образцов любовной поэзии Шаламова:

Четвертый час утра. Он — твой восьмой, Вечерний час. И день, твой — день вчерашний. И ночь, тебя пугающая тьмой, Придет сюда отцветшей и нестрашной.

Она в дороге превратится в день, В почти что день. Веленьем белой ночи Деревья наши потеряют тень. И все так странно, временно, непрочно.

Она ясна мне, северная ночь, Она безукоризненно прозрачна. Она могла бы и тебе помочь, Тогда б у вас не красили иначе.

На вашей долготе и широте Она темна и вовсе не бессонна. Она чужда моей ночной мечте Другого цвета и другого тона.

[Шаламов 1998, 3: 83]

Это необычное любовное стихотворение. Необычно оно по тону и настроению — философскому, созерцательному. Это размышление о возлюбленной, а не обращение к ней. Мы не найдем здесь ни пылких признаний, ни бьющего через край потока эмоций, ни слез — счастливых или горестных. Всё это есть, конечно, в любовной лирике Шаламова — часто очень эмоциональной и страстной, где и он, и она и верят, и надеются, и ждут встречи и часто, очень часто плачут — достаточно вспомнить метафору «тают стены ледяные, / тонет дом в слезах» из стихотворения «Не дождусь тепла-погоды...». А в стихотворении «Четвертый час утра...» читатель не встретит столь интенсивного эмоционального напора. Краски здесь приглушенные, звуков никаких не слышно. «Дыхание» стихотворения размеренное: если попробовать прочесть его вслух, то сразу обратит на себя внимание обилие цезур внутри каждой строфы. Особенно в первой строфе, которая состоит из четырех предложений. После каждого — пауза. Остановка и вдох.

Цветовая палитра стихотворения более чем сдержанна. Оно нарисовано двумя красками — черной и белой. Черный — это «ее» ночь. Это ночь, «пугающая тьмой», ночь, которая «темна и вовсе не бессонна». А белый цвет здесь — это не цвет снега или утреннего тумана (белизна которых — насыщенная и густая), а прозрачный, невидимый. Это цвет белой ночи, «отцветшей и нестрашной», это цвет, которого нет.

Такое не вполне обычное, пожалуй, для любовного стихотворения цветовое, звуковое и синтаксическое оформление не случайно. Ведь содержанием этого стихотворения становится, с одной стороны, ощущение неразрывной связи с любимой, связи, которая не отменена огромным расстоянием, разделяющим их, но, с другой стороны, и отчетливое ощущение самого этого расстояния — «рас-стояния», как писала Цветаева, чувства разъединенности, которая (связь) оказывается не только пространственной, но и духовной. Стихотворение начинается с противоположения: «Четвертый час утра. Он — твой восьмой, / Вечерний час. И день, твой — день вчерашний». Он и она одновременно проживают разное время суток: его ранний утренний час — для нее вечерний, его очередной начинающийся день — для нее только что прошедший. Но только ли разное время суток и разные календарные дни имеются здесь в виду? Нет, конечно. За этой метафорой кроются столь непохожие жизни, проживаемые им и ею и, естественно, совсем несходное (и становящееся все более резко различным) понимание, восприятие мира.

Перед читателем — две ночи. Вернее, это одна и та же ночь, идущая от «нее» к «нему» и преображающаяся в пути до неузнаваемости. Почему «ее» ночь оказывается «темной», «пугающей»? С географической точки зрения — потому, что в средней полосе России ночи темные, белых ночей здесь не бывает. Если не включить освещение, то в темноте становится страшно. Но страшно героине стихотворения, наверное, не только из-за темноты. Это ее страх за дорогого человека, боязнь его потерять. Вообще страх перед будущим, который, конечно, был свойственен мироощущению людей тех лет. Мы не знаем точно года создания этого стихотворения, лишь известно, что оно создавалось в интервале 1937-1956 гг. Мы склонны предположить, что оно было создано ближе к пятидесятым годам, но в любом случае, когда бы оно ни было написано — в конце ли тридцатых, в военные сороковые, на рубеже сороковых-пятидесятых — тревогу, страх и неясность будущего люди одинаково остро ощущали во все эти годы, драматические в жизни нашей страны. И героине стихотворения тоже страшно.

Противоположность — «его» ночь, белая ночь севера. Это та же ночь, но к нему она придет уже «отцветшей и нестрашной». «Она ясна мне, северная ночь, / Она безукоризненно прозрачна». Да, ночь на Севере — ясная, всё видно, отчетливо и определенно. Как и в случае с «темной» ночью, «ясная» ночь Севера — это тоже символически насыщенный образ. Она ясна не только потому, что солнце здесь не заходит за горизонт, а потому, что та жизнь, которую прожил здесь автобиографический герой Шаламова,— учит не бояться. Ему

не страшно, потому что он видел и знает то, чего лучше не видеть и не знать. Это опыт, чаще всего убивающий человека, но если человек выжил, то он больше не боится. И его взгляд на мир становится другим — ясное, «безукоризненно прозрачное» понимание людей и жизни.

Характерно, что при разнообразии эпитетов, адресованных в этом стихотворении северной ночи, она ни разу не названа «светлой». Не светлая, а отцветшая, ясная, прозрачная. Чего Север не дал автору — так это света.

И не радостным чувством проникнуто здесь размышление о любимой, а осознанием отдаления, неизбежного, как ход ночи, неумолимо яснеющей и отцветающей на пути от нее к нему, на Север. В этом стихотворении звучат не так часто встречающиеся в лирике Шаламова мотивы сомнения и неуверенности в ее любви. «И всё так странно, временно, непрочно...» — на первый взгляд, совсем не «шаламовская» строка. Понять органичность ее появления можно только в контексте любовной лирики всего цикла «Сумка почтальона», например, стихотворения «Свидание», где звучит не просто сомнение, а прямо выраженное неверие в ответное чувство любимой («Повтори же заклятье Навина, / Солнце в небе останови, / Чтоб я верил хотя б вполовину / Увереньям твоим в любви»), или стихотворения «Скоро в серое море.», где лирический герой, когда-то веривший в наступление весны, теперь предчувствует «лиловую тьму». В стихотворении «Четвертый час утра.» мотив взаимной отчужденности особенно отчетливо звучит в последних строках: мечта возлюбленной оказывается «чужда моей ночной мечте / Другого цвета и другого тона».

Шаламов неоднократно писал о том, что не признает «пейзажной лирики» как таковой: «В строгом смысле слова никакой пейзажной лирики нет. Есть разговор с людьми и о людском, и, ведя этот разговор, поэт глядит на небо и на море, на листья деревьев и крылья птиц, слушает собственное сердце и сердце других людей» [Шаламов 1998, 4: 328]. Стихотворение, которое мы рассматриваем, представляет собой образец именно такого понимания: изображение белой северной ночи и в противоположность ей — ночи обычной, темной — раскрывает драму любящих людей, фатально отдаляющихся друг от друга. В эссе «Свободная отдача» Шаламов признавался: «У меня есть стихи о возвращении, в которых задолго, года за два до размолвки с женой, я угадал эту размолвку. Просто иначе не выходило в стихах, надо было переламывать себя, фальшивить, лгать. И я написал так, как писалось. Ни о какой размолвке я тогда не думал — размолвка обнаружилась года через два — но и сейчас, перечитывая написанное в те годы, я вижу, что все угадано и предсказано

го со о X

га ^

го

со

го

к го

X

со о иэ 2

го со о н о

а ^

со

оо

Г\|

LD

О

CM

го

го

в стихах» [Шаламов 1998, 4: 321]. Вполне возможно предположить, что поэт имел в виду в числе других своих стихотворений и рассмотренное нами, где тема разобщения любящих раскрыта столь тонко и блистательно по форме.

Варлам Шаламов «стоит совсем отдельно в ряду крупнейших поэтов и прозаиков русского ХХ века» [Иванова 2001: 199], это поэт, в творчестве которого читатель и исследователь обнаружит «мерцание множественных смыслов и эстетических бликов» [Волкова 1996]. Любовная лирика Шаламова — столь богатая оттенками, изысканная и чувственная, соединяющая в себе страстную эмоциональность и утонченный аналитизм — являет собой не только значимую часть его наследия, но и открывает читателю неповторимую, своеобразную, поистине уникальную грань образного мира русской поэзии ХХ века.

ЛИТЕРАТУРА

Волкова Е. Удар целебного копья: Два лика Варлама Шаламова // Литературная газета. 1996. 24 апреля. Иванова Н. Варлам Шаламов и Борис Пастернак: к истории одного стихотворения // Знамя. 2007. № 9. Шаламов В. Собр. соч.: в 4 т. М.: Худож. лит.; Вагриус, 1998.

REFERENCES

Volkova E. Udar celebnogo kop'ja: Dva lika Varlama

Shalamova. Literaturnaja gazeta. 1996. 24 aprelja. Ivanova N. Varlam Shalamov i Boris Pasternak: k istorii odnogo stihotvorenija. Znamja. 2007. № 9. P. 198-207. Shalamov V. Sobr. soch.: v 4 t. Moscow: Hudozh. lit.; Vag-rius, 1998.

ФГБОУ ВО «Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова».

Поступила в редакцию 1.03.2016 г.

Received 1.03.2016 г.

ai а

к

го ^

и OI

о о

UDC 82-14 V. SHALAMOV'S LOVE POETRY D. V. Krotova

The article shows poetry by V. Shalamov concerning love — it is the sphere in creativity by Shalamov, which is not so often is researched by researchers. The article has suggestions concerning phenomenon of love poetry of an author of "Kolymskiye stories": key content aspect of topic in Shalamov's interpretation, important motives, and also specific of presentation concerning female image. Peculiarities of Shalamov's interpretation of his love are shown, in particular, combination in the frames of different sources of her identification, which is so important for the author. Metaphor of warm is paid too much attention, which is central in the poetry by Shalamov concerning love: when he analysis this metaphor, he found out, that poetics by Shalamov has ties within spiritual and physical origins. The article shows such verses by Shalamov as "Morning" and "Four hour in the morning.", it is proved, that the last verse, which is called here, is one of the best of samples of love lyrics by Shalamov. An author of an article is research image and minding range of this verse according to its syntax, sound, "colour" volume, and also content specific of "text's geography".

Shalamov's love poetry is so rich because of nuances, exquisite and sensual, combining passionate emotion and sophisticated analyticity, it is not only a significant part of his heritage, but also it reveals to the reader a peculiar, unique line of figurative world of Russian poetry of the twentieth century. KEY WORD S : Shalamov, Russian literature of the twentieth century, Shalamov's lyrics, love poetry.

krotova daria v.

candidate of Philology, Lecturer of Moscow State university named after M. v. Lomonosov E-mail: [email protected]