CC BY
64
of Kirov; Naumova N. G. YAzykovye sredstva sozdaniya obraza P. I. CHichikova (na materiale poehmy N. V Gogolya «Mertvye dushi») [Linguistic means of creating the image of P. I. Chichikov (based on the poem by N. Gogol's "Dead souls")]; SHibanova A. N. (Gluhih A. N.) YAzykovye sredstva sozdaniya obrazov A. V. Suvorova i M. I. Kutuzova v is-toricheskoj proze R. M. Zotova[Linguistic means of creating images of A. V. Suvorov and M. I. Kutuzov in the historical prose by R. M. Zotov].
25. Leont'evA. A. YAzyk, rech', rechevaya deyatel'nost' [Language, speech, speech activity]. M. 1969. Pp. 27-28.
26. Sergeeva YU. M. Vnutrennyaya rech' kak osobaya forma yazykovogo obshcheniya (na materiale an-gloyazychnoj hudozhestvennoj literatury): dis.... d-ra filol. nauk [Inner speech as a special form of linguistic communication (in English literature): dis. ... Dr philol. sciences]. M. 2009. P. 536.
27. See, eg.: Romanov A. S. Metodika i programmnyj kompleks dlya identifikacii avtora neizvestnogo teksta: dis. ... kand. tekhn. nauk [Methods and software complex for identification of the unknown author of the text: dis. cand. tech. sciences]. Tomsk. 2010.
28. Stilisticheskij ehnciklopedicheskij slovar' russkogo yazyka - Stylistic encyclopedic dictionary of Russian language / under edition of E. A. Bazhenova, M. P. Kotyurova, A. P. Skovorodnikov. M. 2003. P. 95.
29. This method was tested and gave positive results in the study: Ignatov I. A. Lichnost': lingvisticheskij analiz (semantika i funkcionirovanie slova lichnost' v russkom yazyke; chelovek kak nositel' lichnostnyh harakteristik i ego otobrazhenie v hudozhestvennom tekste): dis. .... kand. filol. nauk [Identity: a linguistic analysis (semantics and functioning of a person in the Russian language; man as a carrier of the personal characteristics and display it in a fiction text): dis.....cand. philol. sciences]. Kirov. 2013.
УДК 821.161.1
Д. В. Кротова
Феномен творческой личности в понимании В. Шаламова
В статье раскрывается осмысление В. Шаламовым феномена творческой личности. Помимо собственно художественной одаренности Шаламов выдвигает в качестве первостепенно значимого условия подлинного творчества «судьбу» поэта, т. е. пережитой им драматический опыт. В размышлениях о творческой личности Шаламов большое значение уделяет вопросу о моральном долге, полагая нравственную цель высшей для искусства. Исследуется вопрос о соотношении документального и художественного начал в шаламовской концепции творчества и творческой личности. Рассматривается специфика представлений Шаламова о лирике, которая понимается им, с одной стороны, как диалог двух субъективных сознаний -поэта и читателя, с другой - как объективное выражение переживаний тысяч людей. Существенная грань шаламовской концепции творческой личности заключается в утверждении глубоко национальной природы дарования художника, и поэта в особенности.
In the article is revealed V. Shalamov's understanding of the phenomenon of the creative personality. Besides the artistic talent Shalamov selected as the primary significant condition of true creativity the "fate" of the poet, that is his dramatic personal experience. In thinking about the creative personality Shalamov paid much attention to the question of moral obligation, treating the moral purpose as the highest for art. The specific of Shalamov's idea of poet is determined by the fact that the lyrics in his understanding is on the one hand a dialogue between two subjective minds - of the poet and the reader, and on the other hand is an objective expression of the experiences of thousands of people. A significant facet of Shalamov's concept of the creative personality is the affirmation of the deeply national nature of artistic talent, and poetic in particular.
Ключевые слова: Шаламов, русская литература, литература ХХ в., творческая личность, концепция творчества, документализм, национальное в искусстве.
Keywords: Shalamov, Russian literature, literature of the twentieth century, creative personality, the concept of creativity, documentary in literature, national in the art.
Осмысление природы творчества и феномена творческой личности - проблема, которая встает перед каждым писателем и поэтом. В чем заключается основа и сущность художественного дара? Что представляет собою творческий процесс, какова его логика? Какой смысл заключает в себе понятие творческой личности? Этот комплекс вопросов неизменно актуален для всякого, кто занимается искусством. Особенную значимость эта проблематика приобретает в ХХ в., когда творчество понимается столь различно, когда границы его безмерно расширяются, и у художника возникает особенно острая потребность и в саморефлексии, и в самоопределении.
© Кротова Д. В., 2017
Наверное, представители любого вида искусства, любой эпохи и любой национальности согласились бы с тем, что определяющим критерием для художника является критерий таланта. Творческая личность - это личность одаренная. Именно художественный дар становится основой успешной, новаторской деятельности в любом виде искусства. В. Шаламов, размышляя о феномене творческой личности, также ставит во главу угла талант, творческую одаренность - притом что сам талант как свойство оказывается, с точки зрения Шаламова, неопределим (Шаламов считал лучшей юмористическую характеристику, данную Шолом-Алейхемом: «Талант - это такая штука, что если он есть, то есть, а если его нет - так его нет» [1]). Но при первостепенной значимости таланта, существует, с точки зрения Шаламова, и другая грань, определяющая творческую личность, - и грань не менее существенная. Это пережитая судьба поэта (писателя, художника). «Без чистой крови нет стихотворений, нет стихотворений без судьбы, без малой трагедии» [2], -это глубокое убеждение Шаламова. «Поэзия - это опыт», - утверждал Шаламов [3]. С его точки зрения, одаренность сама по себе, пусть даже гениальная, не даст подлинного творческого результата. Может показаться парадоксальным суждение Шаламова о том, что «в лицейском Пушкине нет еще поэта, и напрасно школьников заставляют учить "Воспоминания в Царском Селе"» [4]. По Шаламову, Пушкин не стал истинным поэтом до тех пор, пока не столкнулся с драматическими жизненными изломами. О том, что важнейшее значение для творческой личности обретает именно пережитая судьба, Шаламов размышляет и в своей поэзии:
Стихи - это судьба, не ремесло, И если кровь не выступит на строчках, Душа не обнажится наголо, То наблюдений, даже самых точных,
И самой небывалой новизны Не хватит у любого виртуоза, Чтоб вызвать в мире взрывы тишины И к горлу подступающие слезы [5].
Продолжая размышления на эту тему, Шаламов ставит некоторые смысловые акценты в одном из писем к Солженицыну: «Для меня же "ателье" художника - это его душа, его личный опыт, отдача скопленного всей жизнью, и в чем это будет выражено, к чему будет привлечено внимание - не суть важно. Будет талант, будет и новизна» [6]. Здесь вновь идет речь о двух важнейших «составляющих» творческой личности - таланте и судьбе. Произведение художника есть отражение пережитой судьбы.
Естественными в этом контексте выглядят рассуждения Шаламова о том, что в подлинном произведении искусства первостепенное значение не может быть отведено формальной стороне. В своих статьях о поэзии Шаламов подчеркивал, что он работает в рамках классического русского стиха, и ему не нужно специально изобретать новые формы, новые приемы. Эта же мысль звучит и в его частной переписке - с Н. Я. Мандельштам, с Я. Д. Гродзенским и др. Поэт пояснял, что его тема слишком серьезна, чтобы заниматься словесными «побрякушками» (именно так Шаламов выразил свое суждение в письме к О. Михайлову [7]), чтобы искать самоценных формальных изысков. Эту мысль Шаламов развивал и в своих стихах: «Не отводит ни дня, ни часа / Торопящееся перо / На словесные выкрутасы, / Изготовленные хитро» [8]. Это строки из стихотворения «Прямой наводкой» - само его название говорит о том, что формальные «выкрутасы» были Шаламову глубоко чужды. Это ни в коем случае не означает какой бы то ни было упрощенности его стихотворений, Шаламов - один из самых тонких русских лирических поэтов. Но формальные искания как таковые, форма ради формы воспринимались им как «игрушечные стекла», «ребячий калейдоскоп», детское увлечение или - иногда - детская болезнь:
Отлично знает вся отчизна, Что ни один еще поэт Не умирал от формализма -Таких примеров вовсе нет.
То просто ветряная оспа И струп болезни коревой. Она не сдерживает роста: Живым останется живой [9].
Подобные представления поэта вовсе не должны привести к выводу о том, что он не уделял внимания технической стороне стиха или прозы. Как справедливо отмечает В. В. Есипов, «на первых порах он (Шаламов. - Д. К.) потратил огромные усилия на изучение, в том числе теоретическое, секретов техники искусства. Наивные представления о том, что стихи создаются «нутром», интуицией, простым подбором рифм, были разбиты при первом же знакомстве с манифестами ЛЕФа и сборниками ОПОЯЗа» [10]. Об этом же размышляет и лично знавший Шаламова Вяч. Вс. Иванов: «...мы должны постоянно помнить, что Шаламов был воспитан не только на русской поэзии Серебряного века и после Серебряного века, на Мандельштаме, на Пастернаке и других наших великих поэтах этого времени, но он был воспитан также и на русском формализме» [11]. Усвоивший эту традицию, Шаламов относился с большой ответственностью к техническому аспекту литературной работы. Но все же формальная сторона как таковая в понимании Шаламова не определяет самой сути творчества.
Размышляя о том, как Шаламов понимал феномен творчества и творческой личности, невозможно не затронуть проблему соотношения документального и художественного. Шаламов -писатель, в творчестве которого документальное начало играет принципиально значимую роль. Шаламов сам признавался, что в «Колымских рассказах» нет ничего выдуманного, вымышленного. «Каждый мой рассказ - это абсолютная достоверность. Это достоверность документа» [12].
В то же время было бы серьезной ошибкой считать «Колымские рассказы» только очерковой прозой, фиксацией событий, происходивших с автором, и запечатлением реалий, свидетелем которых он оказался. От подобной интерпретации предостерегала И. П. Сиротинская, размышляя о том, что рассказы Шаламова «воспринимаются часто только как свидетельство очевидца», а такое прочтение поверхностно, это только «верхний слой» [13]. Шаламов и сам говорил об ограниченности такой трактовки. Документальное начало сочетается в «Колымских рассказах» с индивидуальным, авторским видением, авторской эмоциональностью. Шаламов характеризовал «Колымские рассказы» как «окрашенный душой и кровью мемуарный документ, где все документ и в то же время представляет эмоциональную прозу» [14]. «Колымские рассказы», согласно представлениям их автора, - «своеобразные очерки, но не очерки типа «Записок из Мертвого дома», а с более очерченным авторским лицом - объективизм тут намеренный, кажущийся, да и вообще - не существует художника без лица, души, точки зрения. Рассказы - это моя душа, моя точка зрения, сугубо личная, то есть единственная» [15]. Творческая индивидуальность Шаламова рождается на стыке документального и эмоционально-личностного, очеркового и почти дневникового (по своей предельной субъективности) начал. «Очерк документальный доведен до крайней степени художественной» [16]. Шаламов полагал, что в будущем литература станет развиваться именно в этом направлении, что искусство - и, соответственно, творческая личность - будут сочетать в себе два этих начала. «Проза будущего - это проза бывалых людей, а тратить время на выдуманные сложности <...> просто грешно» [17]. Шаламов полагал, что читателям в скором времени уже не будут интересны вымышленные истории, нужно будет то, что непосредственно связано с жизнью, что отражает жизнь. В то же время заменить литературу чистыми фактами (как это планировали сделать, например, представители литературной группировки ЛЕФ) - это заведомо бесперспективная идея, потому что такой подход убивает искусство, заменяя его стенограммой, простой фиксацией происходящего. Когда Шаламов говорит о том, что «проза будущего - документ» [18], он имеет в виду вовсе не протокольную запись: «Рассказы мои насквозь документальны, но, мне кажется, в них вмещается столько событий самого драматического и трагического рода, чего не выдержит ни один документ» [19].
В своих размышлениях о будущем развитии литературы, об облике творческой личности Шаламов затрагивает важнейшую идею - о моральном долге художника. Ведь документальное начало столь значимо в литературе именно потому, что важнейшая нравственная задача художника, по Шаламову, - сказать правду, отразить пережитое, не искажая. Шаламов признавал за собой «обязанность свидетельства» [20]. «Со своей стороны я давно решил, что всю мою оставшуюся жизнь я посвящу именно этой правде» [21].
По Шаламову, правда является свойством таланта, его необходимостью и потребностью. Творческая личность наделена талантом, а значит - стремлением и способностью говорить правду о мире. По-настоящему талантливый человек не может лгать, а лжецы являются таковыми «как раз потому - что они бездарны» [22].
Примечательна мысль Шаламова о том, что именно стремление к правде и делает облик художника резко индивидуальным. Как отмечал Шаламов в письме к О. Ивинской, «задача искусства. это писать правду. И именно в силу этого искусство всегда индивидуально, всегда лично» [23]. В ряде статей Шаламов развивал свою мысль: «Писать правду для художника - это и значит
писать индивидуально, ибо правда становится общей уже после того, как она овеществлена в искусстве» [24].
Высшая цель искусства - «одинакова с религией, с наукой, с политическим учением - сделать человека лучше, добиться, чтобы нравственный климат мира стал чуть-чуть лучше...» [25]. Ставя перед искусством подобную задачу, Шаламов продолжает гуманистические традиции русской литературы, которая на протяжении более чем двухсотлетнего периода была ориентирована прежде всего именно на нравственные вопросы, на то, чтобы учить добру. «В "Колымских рассказах", - говорил Шаламов, - нет ничего, что не было бы преодолением зла, торжеством добра, -если брать вопрос в большом плане, в плане искусства. Если бы я имел иную цель, я бы нашел совсем другой тон, другие краски, при том же самом художественном принципе» [26]. В лирике Ша-ламова читатель найдет массу подтверждений этой установке. Характернейший пример - одно из стихотворений, посвященных памяти Пастернака:
Орудье высшего начала, Он шел по жизни среди нас, Чтоб маяки, огни, причалы Не скрылись навсегда из глаз.
Должны же быть такие люди, Кому мы верим каждый миг, Должны же быть живые Будды, Не только персонажи книг [27].
Цитированное стихотворение говорит еще об одной специфической, присущей именно Ша-ламову особенности понимания образа художника: не только творчество поэта или писателя несет в себе нравственные ориентиры, но и сам художник является таким ориентиром и образцом. «Люди, кому мы верим каждый миг», «живые Будды» - это, в представлении Шаламова, и есть образ настоящей творческой личности. В данном случае Шаламов размышляет не просто в рамках литературоцентристской тенденции русской культуры - когда именно литература является выразителем национально значимых нравственных и ментальных моделей, несет в себе «культурные гены своей нации» [28]. Шаламов в каком-то смысле идет дальше, поскольку эти нравственные модели даются, в его представлении, не только литературным текстом как таковым, но и самой личностью творца.
Необходимо оговорить, что, по Шаламову, литература оказывает нравственное воздействие именно на личность, на душевный мир читателя. Воспринимать искусство как социальный или политический инструмент Шаламов не был склонен - именно этим, на наш взгляд, объясняются его поздние высказывания о том, что он не верит в литературу («Я не верю в литературу. Не верю в ее возможность по исправлению человека. Опыт гуманистической литературы привел к кровавым казням двадцатого столетия перед моими глазами...» - из черновых записей 1970-х гг. [29]]. Литература и искусство не могут исправить социальную ситуацию к лучшему, творческий ресурс писателя или поэта направлен именно и только на внутренний мир читателя-собеседника.
Особенно явственно эта мысль звучит в размышлениях Шаламова о поэзии. Шаламов подчеркивает, что «поэзия должна говорить не людям, а человеку (Шекспир сейчас людям ничего не скажет, кроме как в плане историко-литературном, а человеку он вечно будет говорить очень много]. Единение людей в стихах - это единство суждения обращенных поодиночке. Хорошее стихотворение, хороший поэт тот, который встречается с читателем один на один» [30]. Общение поэта с читателем - это общение личностное. Примечательно в этом смысле название одного из поэтических сборников Шаламова - «Лично и доверительно». Поэзия - частное, доверительное общение автора с читателем, это не массовое искусство, и задача поэта - это никак не управление социумом.
Шаламов говорил о том, что он не разделяет представлений о поэте или писателе как пророке. По его мнению, «литература - менее всего футурология» [31]. «Поза пророка», по свидетельству И. П. Сиротинской [32], была ему глубоко чужда. Но чужда ему была именно поза, именно игра в эту роль. На самом деле творчество Шаламова, безусловно, несет в себе и пророческий, и нравственный пафос. Шаламов полагал, что поэт творит прежде всего не для себя, а для других, что первейшая задача творческой личности - не столько самовыражение, сколько служение людям:
Живого сердца голос властный Мне повторяет сотый раз, Что я живу не понапрасну, Когда пытаюсь жить для вас.
Я до рассвета собираю, Коплю по капле слезный мед, И пытке той конца не знаю, И не отбиться от хлопот [33].
Шаламову ни в коей мере не было свойственно представление о творческой личности как о существе исключительном, обитающем в своем высшем мире. Конечно, об уникальности творческого дара Шаламов размышляет (как и любой поэт), но эта уникальность не отрывает его от людей, не отделяет от них, а, наоборот, обязывает служить им. Поэт - выразитель их скорби, их душевных недугов, и даже, по Шаламову - их предстатель перед небом:
Но, прячась за моей спиной, Лежит и дышит шар земной, Наивно веря целый день В мою спасительную тень.
Как будто все его грехи Я мог бы выплакать в стихи И исповедался бы сам Самолюбивым небесам [34].
Притом что Шаламов подчеркивает сугубо частный характер общения поэта и читателя, в его концепции творческой личности есть и другая сторона: поэт - выразитель переживаний многих людей, задача того, кто наделен творческим даром, - правдиво рассказать о трагическом опыте тысяч человек. Шаламов обратился к Солженицыну после выхода в свет повести «Один день Ивана Денисовича»: «Позвольте поздравить Вас, себя, тысячи оставшихся в живых и сотни тысяч умерших (если не миллионы), ведь они живут тоже с этой поистине удивительной повестью» [35]). В поэзии Шаламова читатель встретит не только традиционное «лирическое я», но и «лирическое мы» - когда Шаламов высказывается от имени всех тех, кто пережил страшную лагерную судьбу:
Затихнут крики тарабарщины, И надоест подобострастье, И мы придем, вернувшись с барщины, Показывать Господни страсти.
И, исполнители мистерии В притихшем, судорожном зале, Мы были то, во что мы верили, И то, что мы изображали [36].
Подобное стремление говорить от лица многих, осмыслить трагические переломы, исказившие судьбы стольких людей, читатель встретит у целого ряда художников ХХ в. - у Блока, Гиппиус, Ахматовой, у тех писателей и поэтов, кто обращался в своем творчестве к событиям Великой Отечественной войны.
И, наконец, еще одна - и, быть может, важнейшая - грань в понимании Шаламовым феномена творческой личности. Шаламов полагал, что природа дарования (поэтического - в наибольшей степени, хотя и к прозе это его суждение тоже имеет отношение) всегда национальна: «Поэзия - непереводима. Глубоко национальна. Совершенствование поэзии, развитие бесконечных возможностей стиха лежит в границах родного языка, быта, предания, литературных вкусов» [37]. Творческая личность не существует вне национальной традиции, вне национального контекста. Сам Шаламов ощущал себя именно русским поэтом. Своей «эмблемой», символом своего творчества он называл «русский кровавый мак»: «Это моя эмблема - / Выбранный мною герб - / Личная моя тема / В тенях приречных верб...» (стихотворение «Мак» [38]). Национальное
69
и личностное у Шаламова образуют нерасторжимое единство, одно не мыслится без другого. Поэтическая традиция, сформировавшая мир Шаламова, - это прежде всего национальная традиция. А адресатом своей лирики Шаламов мыслил свою родную страну:
И он хотел такие муки, Забыв о ранней седине, Отдать - но только прямо в руки Родной неласковой стране.
И, ощутив тепло живое, Страна не выронит из рук Его признание лесное, Завеянное дымом вьюг [39].
В традиции, идущей еще от литературы позапрошлого столетия, Шаламов четко разграничивал отношение к культурному наследию, духовному облику родины - и к ее политической жизни. И если политическую сторону Шаламов воспринимал во многом критически («каждый мой рассказ - пощечина по сталинизму» [40]], то продолжателем отечественной духовной, культурной традиции он ощущал себя всегда. Шаламов признавался, что считает себя «прямым наследником русского модернизма» [41], а также говорил о своей связи (пусть и достаточно сложной, не сводимой к прямой, непосредственной рецепции] с русской реалистический традицией.
Творчество Шаламова имеет общенациональную значимость и относится к числу высших достижений русской литературы ХХ столетия. Шаламовская концепция творческой личности, очерченная резко индивидуально и в то же время явственно ориентированная на отечественную традицию, стала существенным элементом культурной панорамы ХХ столетия.
Примечания
1. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 4 т. Т. 4. М., 1998. С. 304.
2. Там же. С. 355.
3. Там же. С. 296.
4. Там же. С. 295.
5. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 4 т. Т. 3. М., 1998. С. 393.
6. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 6 т. Т. 6. М., 2013. С. 300.
7. Там же. С. 533.
8. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 4 т. Т. 3. М., 1998. С. 334.
9. Там же. С. 307.
10. Есипов В. В. Шаламов. М., 2012. С. 93.
11. Иванов Вяч. Вс. Поэзия Шаламова. URL: http://shalamov.ru/research/175 (дата обращения: 1.03.2017).
12. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 4 т. Т. 4. М., 1998. С. 373.
13. Сиротинская И. П. В.Шаламов - взгляд в будущее // Шаламовский сборник: Вып. 3 / сост. В. В. Есипов. Вологда, 2002. C. 57.
14. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 4 т. Т. 4. М., 1998. С. 376.
15. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 6 т. Т. 6. М., 2013. С. 487.
16. Шаламов В. Т. Из записных книжек // Знамя. 1995. № 6. С. 155.
17. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 6 т. Т. 6. М., 2013. С. 538.
18. Там же. С. 500.
19. Там же. С. 539.
20. Апанович Ф. Великий гнев - биография Варлама Шаламова в перспективе созданного автором мифа. URL: https://shalamov.ru/research/148/ (дата обращения 1.03.2017].
21. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 6 т. Т. 6. М., 2013. С. 288-289.
22. Там же. С. 302.
23. Там же. С. 211.
24. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 4 т. Т. 4. М., 1998. С. 324.
25. Там же. С. 295.
26. Там же. С. 362.
27. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 4 т. Т. 3. М., 1998. С. 388.
28. Голубков М. М. Зачем нужна русская литература? // Литература в школе. 2012. № 10. С. 16.
29. Шаламов В. Т. «Новая проза». Из черновых записей 70-х годов // Новый мир. 1989. № 12. С. 57.
30. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 6 т. Т. 6. М., 2013. С. 21.
31. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 4 т. Т. 4. М., 1998. С. 386.
32. Там же. С. 490.
33. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 4 т. Т. 3. М., 1998. С. 103.
34. Там же. С. 53.
35. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 6 т. Т. 6. М., 2013. С. 277.
36. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 4 т. Т. 3. М., 1998. С. 75.
37. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 4 т. Т. 4. М., 1998. С. 297.
38. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 4 т. Т. 3. М., 1998. С. 230.
39. Там же. С. 162.
40. Шаламов В. Т. Собр. соч.: в 4 т. Т. 4. М., 1998. С. 371.
41. Шаламов В. Т. Из записных книжек // Знамя. 1995. № 6. С. 155.
Notes
1. SHalamov V. T. Sobr. soch.: v 41.[Coll. of works: in 4 vol]. Vol. 4. M. 1998. P.304.
2. Ibid. P. 355.
3. Ibid. P. 296.
4. Ibid. P.295.
5. SHalamov V. T. Sobr. soch.: v 41.[Coll. of works: in 4 vol]. Vol. 3. M. 1998. P. 393.
6. SHalamov V. T. Sobr. soch.: v 61.[Coll. of works: in 6 vol]. Vol. 6. M. 2013. P. 300.
7. Ibid. P. 533.
8. SHalamov V. T. Sobr. soch.: v 4t.[Coll. of works: in 4 vol]. Vol. 3. M. 1998. P. 334.
9. Ibid. P. 307.
10. Esipov V. V. SHalamov [Shalamov]. M. 2012. P. 93.
11.1vanov Vyach. Vs. Poehziya SHalamova [Shalamov's poetry]. Available at: http://shalamov.ru/research/175 (date accessed: 1.03.2017).
12. SHalamov V. T. Sobr. soch.: v 4 t.[Coll. of works: in 4 vol]. Vol. 4. M. 1998. P. 373.
13. Sirotinskaya I. P. V.SHalamov - vzglyad v budushchee [V. Shalamov - a look into the future] // SHalamovskij sbornik: Vyp. 3 - Shalamov's collection: Vol. 3 / comp. V. V. Esipov. Vologda. 2002. P. 57.
14. SHalamov V. T. Sobr. soch.: v 4 t.[Coll. of works: in 4 vol]. Vol. 4. M. 1998. P. 376.
15. SHalamov V. T. Sobr. soch.: v 6 t.[Coll. of works: in 6 vol]. vol. 6. M. 2013. P. 487.
16. SHalamov V. T. Izzapisnyh knizhek [From notebooks] // Znamya - Banner. 1995, No. 6, p. 155.
17. SHalamov V. T. Sobr. soch.: v 6 t.[Coll. of works: in 6 vol]. Vol. 6. M. 2013. P. 538.
18. Ibid. P. 500.
19. Ibid. P. 539.
20. Apanovich F. Velikij gnev - biografiya Varlama SHalamova v perspektive sozdannogo avtorom mifa [Great wrath - biography of Varlam Shalamov in the future created by the author of the myth]. Available at: https://shalamov.ru/research/148/ (accessed 1.03.2017).
21. SHalamov V. T. Sobr. soch.: v 6 t.[Coll. of works: in 6 vol]. Vol. 6. M. 2013. Pp. 288-289.
22. Ibid. P. 302.
23. Ibid. P. 211.
24. SHalamov V. T. Sobr. soch.: v 41.[Coll. of works: in 4 vol]. Vol. 4. M. 1998. P. 324.
25. Ibid. P. 295.
26. Ibid. P. 362.
27. SHalamov V. T. Sobr. soch.: v 4 t.[Coll. of works: in 4 vol]. Vol. 3. M. 1998. P. 388.
28. Golubkov M. M. Zachem nuzhna russkaya literatura? [Why do we need Russian literature?] // Literatura v shkole - The literature at school. 2012, No. 10, p. 16.
29. SHalamov V. T «Novaya proza». Iz chernovyh zapisej 70-h godov ["New prose". From draft records from 70-ies] // Novyj mir - New world. 1989, No. 12, p. 57.
30. SHalamov V. T. Sobr. soch.: v 6 t.[Coll. of works: in 6 vol]. Vol. 6. M. 2013. P.21.
31. SHalamov V. T. Sobr. soch.: v 4 t.[Coll. of works: in 4 vol]. Vol. 4. M. 1998. P. 386.
32. Ibid. P. 490.
33. SHalamov V. T. Sobr. soch.: v 4 t.[Coll. of works: in 4 vol]. Vol. 3. M. 1998. P. 103.
34. Ibid. P. 53.
35. SHalamov V. T. Sobr. soch.: v 6 t.[Coll. of works: in 6 vol]. Vol. 6. M. 2013. P. 277.
36. SHalamov V. T. Sobr. soch.: v 4 t.[Coll. of works: in 4 vol]. Vol. 3. M. 1998. P. 75.
37. SHalamov V. T. Sobr. soch.: v 41.[Coll. of works: in 4 vol]. Vol. 4. M. 1998. P. 297.
38. SHalamov V. T. Sobr. soch.: v 4 t.[Coll. of works: in 4 vol]. Vol. 3. M. 1998. P. 230.
39. Ibid. P.162.
40. SHalamov V. T. Sobr. soch.: v 4 t.[Coll. of works: in 4 vol]. Vol. 4. M. 1998. P. 371.
41. SHalamov V. T. Iz zapisnyh knizhek [From notebooks] // Znamya - Banner. 1995, No. 6, p. 155.
