CC BY
189
ЛОМКА БОЛЬШЕВИКАМИ РИЦ И ПРАВОСЛАВНЫХ ТРАДИЦИЙ В КРАСНОЯРСКОМ КРАЕ (1920 - 1930-е гг.)
До 1917 г. города Енисейской губернии (ныне Красноярского края) Ачинск, Енисейск, Канск, Красноярск, Минусинск были многоконфессиональны: в них проживали старообрядцы, католики, лютеране, иудеи, мусульмане. Большинство жителей (более 90 %) были православными. В 1916 г. в Енисейской губернии действовало 310 православных приходов1.
Сразу после захвата власти большевики приступили к ломке религиозной жизни и ее традиций. Так, уездные подотделы записей актов гражданского состояния разъясняли населению: «Только гражданский (советский) брак, зарегистрированный в отделе записей актов гражданского состояния (ЗАГС), порождает права и обязанности супругов. Брак, совершенный по религиозным обрядам и при содействии духовных лиц, не порождает никаких прав и обязанностей для лиц, в него вступивших, если он не зарегистрирован установленным порядком»2.
В 1920 г. по Енисейской губернии прокатилась первая волна официального изъятия церковных ценностей. Созданная в марте 1920 г. Енисейская губернская комиссия по делам музеев и охране памятников искусства и старины работала во всех уездных городах. Перед экспертами была поставлена задача изъятия любых предметов из любого «помещения культа». Опасаясь «утайки», она не стала дожидаться предоставления описей со стороны «служителей культа». Главная газета губернии - «Красноярский рабочий» - в рубрике «Государство и церковь» сообщала, что «верующие
и служители культа с большой охотой удовлетворяли требования комиссии»3 . Однако спустя неделю она же сообщала иное: «Деятельность комиссии неизбежно вызывала массу толков и слухов среди населения, но благодаря проявляемому такту не сопровождалась эксцессами. Только один раз «отец благочинный» отказался показать экспертам «свой» храм. Этот служитель культа предан народному суду»4.
Кначалу 1921 г. участились обвинения священнослужителей в подготовке и проведении контрреволюционных вооруженных выступлений5. Население нередко выступало против подобных действий местных органов власти. Жители противились изъятию из церквей метрических книг, составлению описей церковного имущества, отказывались отдавать ключи от церковных зданий, возмущались отсутствием в школах икон и уроков Закона Божьего, запрещали детям посещать такие школы6. При этом большая часть приходов продолжала действовать. Так, в Ачинскомуезде на 20 июля 1922 г. действовали 51 церковь и 51 приход (всего на 13 меньше, чем было в 1916 г.)7.
Начало массовому изъятию церковных ценностей было положено декретом ВЦИК от 23 февраля 1922 г. «О порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих». Уже 12 марта 1922 г. комиссия по изъятию церковных ценностей в Енисейской губернии приступила к работе. Фактическое изъятие по специальным спискам было намечено на «послепасхальную» неделю8. Весь апрель шла подготовительная работа: население «обрабатывалось» путем красноармейских митингов, профсоюзной агитационной работы и даже вооруженной демонстрации воинских частей в Красноярске. В губернском центре это дало нужный результат: рабочие и красноармейцы в большинстве своем поддерживали предстоящую кампанию по изъятию. Однако в Минусинске и Енисейске даже коммунисты, не говоря уже об остальном населении, высказывались против изъятия. Воинские части, стоявшие в Канске, отказались участвовать в изъятии.
Кампания по изъятию церковных ценностей, как и было запланировано, началась 28 апреля. В Красноярске изъятие завершилось к 8 мая, а в уездах оно затянулось до начала августа. Задержку власти объясняли масштабами территории губернии и осторожностью местных органов власти. Экспроприация ценностей прошла по уездным центрам без особых эксцессов, серьезных столкновений верующих с властью не происходило. Верующие ограничивались самоустранением. Только в Минусинске, в мае, прихожане Спасского собора, заслушав требования комиссии по изъятию церковных ценностей, постановили: «Устранить себя от изъятия дорогих нам святых предметов храма, полагая, что это дело тех, кто считает себя правомочным изъять эти ценности»9. Толпа верующих собралась у здания исполкома, требуя прекратить изъятие. Разошлась она только после того, как власти пригрозили применить вооруженную силу10. Чтобы пресечь попытки сопротивления, в городе было введено военное положение. За противодействие изъятию был арестован протоиерей Сейбук11.
Одновременно началось наступление на религиозные праздники, которые население продолжало широко отмечать. Так, в мае 1921 г. в Енисейске, когда первомайские праздники совпали с Пасхой, все население пошло не на демонстрацию, а на церковную службу12. В Канске 26 мая 1923 г. на Георгиев день православный праздник отмечали все - вплоть до членов уисполкома и волисполкомов13.
Власти стали насаждать новые, советские, праздники, сопровождавшиеся уличными демонстрациями со знаменами и транспарантами, пением революционных песен. Именно такие праздники, считали большевики, оторвут массы от религиозных традиций, очистят головы от «церковного дурмана».
При организации праздников особое внимание уделялось школе. В канун школьных предновогодних (рождс ст вс не к и х) каникул (20 декабря -5 января) все уездные Отделы народного образования (ОНО) получали указания о необходимости проведения бесед «во всех вверенных учреждениях»14 . По предписанию СибОНО антирелигиозные праздники вменялись школам как обязательная работа. При этом рекомендовался «тактичный подход, без резких и грубых выпадов», а «литературные утра и вечера» следовало «устраивать в те часы, когда совершались церковные обряды»15.
10 декабря 1923 г. Сибревком и СибОНО выступили с обращением: «Дорогие товарищи! Приближается время рождс стве не к их каникул - время, когда наиболее ярко обрисовываются характерные отличия двух миров: старого и нового. Старый отживший мир пойдет в церковь к священнику или будет на дому совершать религиозные обряды. Суеверие, так тесно связанное в народной среде с религией, поднимает свою голову. Дети во время праздников, предоставленные сами себе, будут в среде родителей питаться тлетворным духом религиозных предрассудков и суеверий. Незанятые ничем, дети пойдут со старой мамкой и в церковь, и на могилку. И она будет нашептывать о грозном Боге, о хитром и коварном дьяволе, о злой ведьме и любящем Христе. Религиозные предрассудки и суеверия вновь будут отвоевывать себе место в жизни, и, что печально, место они найдут в нежной и доверчивой детской душе. Новое поколение будет подвержено порче. Не получится того бодрого и смелого человека, который бы на мир смотрел ясными глазами»16.
Обращение достигло цели: во всех уездных городах была успешно проведена «противорождественская антирелигиозная кампания». Ее влияние особенно заметно было там, «где сильно комсомольское и пионерское движение»17. Как в 1923 г., так и во все последующие годы,« противо рождс -ственская кампания» была одной из главных в атеистической работе советского государства.
С 1923 г. началось организованное глумление над религиозными чувствами верующих: проводились хулиганские уличные карнавалы, комсомольцы вторгались в храмы во время пасхальных и рождестве не к и х бого-
служений. О случившемся в Енисейске в мае 1923 г. М.П. Миндаровский, бывший гласный Красноярской городской думы, записал в своем дневнике (вел его с 1919 по 1936 гг.): «В первомайские празднества наглая насмешка над народною совестью устроена была над могилою чтимого простым народом старца Даниила. Могила была разрыта, кости разбросаны на земле и сфотографированы, а череп передан в музей. При ликвидации женского монастыря снесена была и каменная часовня над прахом этого старца»18 . Случаи вандализма по отношению к церковным святыням, комсомольского хулиганства в приходах стали повсеместным явлением.
Большевики хорошо понимали: недостаточно «дать право» обходиться без религии - необходимо либо заставить, либо убедить стать атеистами. «Средствами убеждения» обладали учреяедения культпросвета. Губполит-просвет в 1925 г. «спустил» в подведомственные организации «План проведения антипасхальной кампании в клубах, красных уголках и избах-читаль-нях», где давались рекомендации о проведении в ночь перед Пасхой антирелигиозного вечера. Начаться этот вечер должен был обязательно с доклада. Например, с такого: «Как марксисты объясняют происхождение религии». Введением же к докладу могла служить инсценировка по следующему сценарию: «В зале темно. На сцене полумрак. Торжественное молчание. Раздается колокольный звон. Появляются люди, идущие в церковь: нэпач, поп, старухи и вообще антисоветский элемент. Поют «Христос Воскрес». Над ними появляется плакат: «Вера нужна буржуям и попам». Появляется группа рабочих с плакатом: «Они празднуют пасху по церковному, мы по-советски». Из публики выходит комсомолец с толстой книгой и говорит: «Долой эти сказки, опровергнутые наукой». Вызывает из публики докладчика, который делает доклад»19.
С конца 1923 г. на основе религиозных обрядов, в противовес им создавалась и насаждалась «коммунистическая обрядность»: крестины по-советски, «красные» пасхи, «красные» свадьбы и т.п. Так, в Канске первые «октябрины» - революционные крестины - состоялись в 1924 г. Беспартийные (этот факт особенно подчеркнула губернская газета) родители трех новорожденных пришли в женотдел Канукома и заявили о желании передать детей на общественное воспитание. И к канским отрядам пионеров были приписаны три новых члена: Ким, Владимир и Конгресс20.
Старшее поколение всячески пыталось сохранить религиозные и семейные традиции вопреки желаниям своих детей, уже порвавшим с церковью. В 1922 г. «член РКП(б) тов. Кислицын» из Ачинска написал «Красноярский рабочий»: в то время, как он уехал, его родители «покрестили» его ребенка, ему ничего не сказали, и он узнал об этом от посторонних людей21.
Во избежание открытого сопротивления верующих и священнослужителей власть предпринимала превентивные меры. Так, в период движения за обновление РПЦ из Енисейска к лету 1924 г. были высланы все ссыльные священники. Таким способом Енгоррайком РКП(б) обеспечил «зати-
шье тихоновцев». И уже в декабре докладывал в Красноярск:«.. .Ярко выявленной живоцерковной линии нет. Попы, в целом, среди крестьянства не пользуются сочувствием (были случаи насмешки со стороны беспартийных крестьян, в подаяние попу вместо рябчиков давались кукушки и ястребы). Крестьянство в богоискательство не вдается, оно сейчас занято мыслью о налоге, к нему оно относится хорошо, выполнено на 30 %»22.
Известно много случаев смирения, непротивления богоборчеству со стороны священников. Губернская и уездная печать всячески поддерживала «отречения от сана», постоянно печатая сообщения о таких случаях. Бывший священникЛ. Орестов, если верить «Красноярскому рабочему», заявил: «Объявляю, что вся моя жизнь протекала в бесполезной и бесплодной работе. Избирая лозунгом второй половины жизни труд и знание, я твердо намерен приложить все силы только на пользу рабоче-крестьянс-кой республике». Разумеется, подобные заявления, растиражированные печатью, сами по себе являлись сильным приемом антирелигиозной пропаганды. Вот еще одно «признание», в котором вряд ли возможно отделить подлинные слова бывшего псаломщика от «художественного домысла» журналиста: «Я, бывший служитель религиозного ку льта псаломщик А.М. Секи-рин, ныне с себя сан псаломщика слагаю. Больше служить не буду, хорошо зная всю наглость и подлость служителей “веры православной”»23.
Вынужденное приспособление православных священников к большевистскому режиму - история сложная и полная драматизма. И власти, используя это в интересах антирелигиозной пропаганды, вряд ли верили в их искренность. Показателен пример, приведенный в дневнике Миндаров-ского: «Канский обновленческий архиерей Николай Мешалкин, стряпавший попов, как блины на масленице, а затем неожиданно снявший свои регалии, и печатно, в № 112 «Красноярского рабочего» за 1924 г., публиковавший свое отречение от сана и от своих убеждений, заявив, что он сознательно обманывал свою паству, и все это, как оказалось потом, проделано было для того, чтобы от советской власти получить мандат на антирелигиозную пропаганду»24.
Все 1920-е гг. газеты сообщали об отречениях православных священников от сана. Так, в 1929 г. «Ачинский крестьянин» привел заявление бывшего священника И. Широких: «Церковь распространяет ложь, поддерживает религиозные предрассудки и обман... Я отказываюсь от религиозных убеждений и самой профессии священника, чтобы остальное время с пользой прожить для советской республики»25. С подобным заявлением выступил и бывший псаломщик К. Баранщиков26. Эти «отречения» были вызваны тем, что к концу 1920-х гг. борьба большевистской власти с религией приобрела более агрессивный характер. Саму деятельность РПЦ власти стали расценивать как «вражескую» и «контрреволюционную».
Страницы местных газет использовались для антирелигиозной пропаганды в полном объеме. Советская поэзия, не отягощенная особыми
словесными изысками, грубо клеймила и высмеивала служителей церкви. Статьи, сопровождаемые ярко агрессивными карикатурами, призывали к отречению от старого быта, к которому наряду с водкой, мещанством и безграмотностью, относили и религию27. Сами за себя говорили и хлесткие заголовки. Яркий пример - минусинская «Власть труда»: «Попы на службе у капиталистов», «Может ли воскреснуть покойник», «Мы - безбожники» (письмо детей), «Сказка о Христе», «Старый быт - большая помеха в строительстве социализма». Все статьи объединял лозунг «Долой пасху! Да здравствует 1 Мая!»28. В следующем номере, когда Пасха уже прошла, газета поменяла лозунг на более выразительный: «Долой пьяную обжорную пасху! Да здравствует праздник первой борозды!»29.
Дни Пасхи год от года объявлялись учебными или рабочими. Так, школьников Минусинска 5 мая 1928 г. местная газета «Власть труда» призывала выйти на борьбу с сусликами, пообещав прибавить один день к очередным каникулам30.
Атака на православие и РПЦ давала желаемые результаты. В 1924 г. прошла очередная кампания по изъятию ценностей. К этому времени все церковные и монастырские артели были уже ликвидированы, договоры расторгнуты под тем предлогом, что верующие не соблюдали требований по содержанию бывшего церковного и монастырского имущества, описанного еще в 1920 г. Жители городов стали удалять из своих квартир и комнат иконостасы. В ходе переписи населения в 1926 г. отмечалось, что в рабочих жилищах все реже можно встретить иконы в переднем углу. Их все чаще заменяли портретами большевистских вождей: сначала Ленина, позднее - Сталина31. С 1927 г. местные власти стали заставлять убирать иконы из «красного угла» жилищ32.
Однако несмотря на все усилия властей и советской пропагандистской машины, приверженность немалой части населения к вере, сила религиозных традиций далеко не были сломлены.
Все монастыри, расположенные на территории губернии, а также часть храмов были закрыты еще в 1920 г. Но в храмах уездных городов продолжались богослужения. В Енисейске - в Богоявленском соборе, Кре-сто-Воздвиженской кладбищенской, Успенской, Троицкой, Преображенской, Воскресенской, Входо-Иерусалимской кладбищенской и Спасской церквях. Храмы были наполнены народом, ходила молодежь и даже красноармейцы33 . В июне 1924 г. в Преображенской церкви была отслужена литургия Архиепископом Лукой (Войно-Ясенецким).
Соблюдение православных обрядов в середине 1920-х гг. было массовым явлением, особенно в сельских приходах. В информационных отчетах партийных укомов отмечалось, например, что «свадьба без священника -редкий случай»34. В 1925 г. в губернии состоялся крестный ход, совершенный в Фомино воскресенье из Красноярска для встречи чудотворных икон Святой Троицы и Знамения Божией Матери из с. Арейского. В нем уча-
ствовали тысячи городских и сельских жителей. Икона Святой Троицы за два месяца побывала в нескольких районах губернии35.
Сводки ОГПУ свидетельствуют: проведенное Минусинским окруж-комом партии в 1927 г. анкетное обследование деревенских партячеек округа показало, что почти из полутора тысяч человек 167 коммунистов имели у себя дома иконы (более 10 %). Одна икона нашлась даже в ачинской школе ликбеза в 1929 г.36
Даже в 1930 г. газетные лозунги наставляли население: «Пасха - праздник дикости и рабства»37.
Все 1920-е гг. происходило «расслоение» семей по отношению к религии: молодое поколение решительно рвало с РПЦ и церковной обрядностью, старшему же поколению трудно было расстаться с прежними воззрениями и привычками. Б.И. Болотов, семья которого в 1920-х гг. проживала в Енисейске, вспоминает: «У отца, работающего начальником телефонной станции, до 1925 г., когда еще детей не было, была привычка на Пасху ходить на колокольню и звонить в колокола. Он знал все колокола, и какой где колокол, и сколько пудов каждый. Церковь родители посещали, но не часто. В основном, ходили в собор и в Успенский храм. До 1928 г. храмы действовали. Мать рассказывала, что к каждому храму была прикреплена определенная паства. Родители относились к Богоявленскому собору. На каждую Пасху во время пасхальной недели священник собора ездил с коробом и собирал. Его надо было напоить, накормить и с собой дать крашенных яиц и пр. Он напьется и едет. Набирал по полному коробу»38. То есть до начала 1930-х гг. сохранилась традиция праздничного хождения духовенства «со славой» по домам верующих.
События 1928 г. отмечены в памяти уже самого Болотова: запрещение колокольного звона и снятие колоколов. Изъятие колоколов имело место и в первой половине 1920-х гг., но тогда это были единичные случаи. Болотов вспоминает: «В 1928 г. сбрасывали колокола. Сначала колокола сбрасывали, а потом на земле кувалдой их ломали. Маленькие не ломались. А потом делали так: сначала сбрасывали мелкие, в кучу их стаскивали против большого. Затем большой падал, разбивая мелкие. Потом весь металл на баржи грузили и куда-то увозили. Все уничтожили. В городе было 12 церквей. На каяедой были колокола...». Уже позднее воспоминания детства были дополнены рассказом отца о том, что бутовый камень, применявшийся при строительстве храмов, использовали в качестве фундамента для домов, а затем уже делали кирпичную кладку. При этом жителям города предлагали: «Вот - стена, вот - церковь. Что сломаете - ваше»39.
«Антиколокольная кампания» достигла своего апогея после принятия 16 декабря 1929 г. Президиумом ВЦИК постановления «Об урегулировании колокольного звона в церквях», фактически его запрещавшего. Его текст, подготовленный антирелигиозной комиссией во главе с М. Ярославским, был категоричен: «Колокольный звон, производимый на всю дан-
ную округу церковниками, резко противоречит принципу отделения церкви от государства, ибо воздействует на бытовые условия и права широких безрелигиозных масс трудящихся, мешает труду и использованию трудящимся его отдыха... Запретить совершенно так называемый трезвон во все колокола»40.
Едва ли не главным полем битвы большевиков с православием все 1920-е гг. оставалась школа. Миндаровский отмечал с горькой иронией: «Учение отошло на второй план, и теперь удивительно встретить взрослого школяра, с усилием читающего печатную книгу, зато вздумалось правительству объявить войну религии. Сейчас выпускают перед каким-нибудь собранием 10-летнего пузыря и он возглашает, что ему мешает звон церковных колоколов, что они - пионеры - просят своих родителей снять колокола и тем самым дать им, таким серьезным людям, спокойно насаждать свои мозги ленинизмом и наслаждаться игрою в советский парламент»41.
В конце 1920-х гг. поднялась новая волна антирелигиозных гонений. Постановление ВЦИК и СНК РСФСР «О религиозных объединениях» от 8 апреля 1929 г. предписывало ограничивать деятельность религиозных общин совершением богослужений. Урезались права общин, им было запрещено пользоваться услугами государственных предприятий при ремонте храмов. Началось массовое закрытие церквей. Созданный в 1925 г. Союз воинствующих безбожников объявил в 1932 г. о начале «безбожной пятилетки»: к концу 2-й пятилетки «религия на территории СССР должна быть полностью искоренена»42.
В условиях беспрецедентной борьбы власти с религией возникали новые формы сопротивления. Не имея возможности открыто противодействовать силе государства, верующие прибегали к «народным изобретениям». Пример тому - «Божьи письма» или «Письма святых», которые распространялись среди населения. Написанные от руки, они призвали «не бросать Веру Христову», «не ругать Святых», блюсти посты, «посещать Божий Храм» и т.д. В конце письма делалась приписка: «Всяк, у кого будет это письмо, должен переписать его в 9 экземплярах и раздать другим»43. Подобные действия совершались и служителями церкви. Так, священник Ушаков в 1929 г. в Ачинске организовал группу по обучению Закону Божьему. Записалось несколько десятков человек, среди которых было много молодежи. И только вмешательство властей остановило работу этой группы44.
Судьба церквей решалась быстро, без особого разбирательства причин и оснований. В одностороннем порядке расторгались договоры с религиозными общинами. И если в начале 1920-х гг. «расторгать договоры с группами верующих в случае обнаружения употребления и растраты имущества, полученного группой верующих по договору»45 было возможным в редких случаях, поскольку общины не нарушали этих требований и всячески отстаивали свои приходы, то в начале 1930-х гг. требования ужесточились. Так, 26 января 1930 г. Канский Окрисполком вынес постановле-
ние о расторжении договора с общиной Спасского собора46. Причинами закрытия были названы невыполнение требуемого ремонта собора, не-внесение платы за земельную регистрацию и «требования трудящихся масс к изъятию собора от верующих и передаче его под культурные нужды». Все эти претензии верующие, неукоснительно соблюдающие закон, отвергли как необоснованные. Однако события разворачивались стремительно. Утром 27 января собор был оцеплен вооруженными призывниками, и без какого бы то ни было объявления или предупреждения общины или церковного совета четыре колокола с собора были сброшены и увезены, два креста сняты и на их место водружено два красных знамени, а храм опечатан. Позднее собор был открыт для богослужения, но колокола продолжали снимать. На просьбу верующих из 8-ми колоколов оставить колокола в 35 пудов был оставлен один 2-пудовый колокол. В этот день были изъяты семь из восьми колоколов общим весом 10 821,366 кгибыли переданы «в ведение Канского ОкрФО для учета в Госфонды»47. Отстоять же сам храм верующим удалось лишь на восемь лет. В декабре 1937 г. верующие, доведенные до отчаяния экономическим давлением местных властей, приняли решение об отказе от собора. Крайисполком, на основании ходатайства Канского райисполкома, принял решение расторгнуть с общиной верующих договор, соборную церковь закрыть и передать под аэроклуб48.
В январе 1930 г., почти одновременно с закрытием Спасского собора в Канске, ВЦИК утвердил решение Сибкрайисполкома о закрытии Вознесенской церкви в Минусинске. Жалоба верующих на неправомочные действия была отклонена. В помещениях закрытой церкви были устроены школа-семилетка и клуб для массовой работы49.
О варварском отношении к православным храмам свидетельствует Миндаровский, ставший очевидцем их разгрома в Енисейске. Одной из первых стала Абалаковская церковь: ее закрыли в октябре 1930 г. и обратили на «общественно-культурные цели» с распределением ее имущества между музеем, горсоветом и районным финотделом. От закрытия до сноса прошло немного времени. Уже 2 августа 1934 г. культовая комиссия при енисейском райисполкоме постановила снести кладбищенскую церковь, а ее останки использовать как стройматериал50. За два года до разрушения Абалаковскош комплекса, в 1932г., были разрушены и другие храмы. «Енисейская правда» рапортовала в ноябре 1934 г.: «Там, где церковники одурачивали верующих, теперь работает социалистическое предприятие... Все здание бывшего храма религиозного дурмана перестроено в здание механической мастерской социалистического труда... куда переходят слесарные бригады для ремонта судов»51.
В период массового закрытия церквей верующие теряли возможность, как преяеде, посещать храм ежедневно. Это меняло ритм повседневности воцерковленных людей. Церковная жизнь для многих постепенно приобретала фрагментарный характер. Судя по всему, после фактического разру-
шения приходской сети городов, доступными для прихожан оставались лишь воскресные и праздничные богослужения. Уходили в прошлое и крестные ходы, веками являвшиеся необходимым элементом большинства церковных праздников. В Енисейске последний крестный ход был совершен в 193 3 г., когда на празднике Крещения Господня со всех четырех еще действующих церквей крестным ходом ходили, как и преяеде, на Енисей (на Иордань), на освящение воды. Крестный ход сопровождался перезвоном чудом сохранившихся КОЛОКОЛОВ52 .
До 1936 г., когда уже были закрыты и разрушены почти все храмовые постройки городов Красноярского края, удалось практически полностью подчинить властям и клир еще действующих храмов. В 1936 г., за неделю до Пасхи, власти Енисейска посадили в «домзак» все духовенство трех церквей, где еще проводились службы, временами собиравшие массы верующих. В течение восьми месяцев четыре священника дожидались суда. Мин-даровский записал в дневнике: «Религиозная совесть населения, подавленная произволом диктатуры, молчаливо переносит все творимые над нею глумления и безобразия, рождая и хороня своих родных, по выражению народного поэта, “без церковного пения, без ладана, без того, чем могила крепка”»53.
К концу 1930-х гг. в городах Красноярского края действующих приходов практически не осталось. В храмах разместились гаражи, цеха заводов, клубы, котельные. Священнослужители в редких случаях тайком совершали обряды крещения и отпевания. Протестов и возмущений жителей уже не случалось. Более того, молодое поколение, воспитанное в антирелигиозном духе, нашло веру в другом - в победах социалистического строительства, празднествах революционных годовщин, массовости народных демонстраций, красоте украшенных красными полотнищами зданий и улиц городов, гимнах советской эпохи.
Примечания
1 Доброновская А.П. Вера и традиции благочестия у православного населения Енисейской губернии в первой трети XX в. // Енисейской губернии - 180 лет. Красноярск, 2003. С. 94.
2 Архивное агентство администрации Красноярского края (АААКК). Ф. п-7. Оп.1. Д. 367. Л. 39.
3 Красноярский рабочий. 1920. 24 июля.
4 Красноярский рабочий. 1920. 1 авг.
5 АААКК. Ф. п-1. Он. 1. Д. 39. Л. 8; Д. 170. Л. 7; Д. 215. Л. 5об; Д. 290. Л. 2; Ф. п-42. Он. 8. Д. 199. Л. 31.
6 АААКК. Ф. п-1. Он. 1. Д. 41. Л. 51; Д. 50. Л. 16, 19, 47 об, 158.
7 Архивный отдел администрации г. Ачинска (АОАА). Ф. р-16. Оп. 1. Д. 253. Л.8.
8 АААКК. Ф. п-1 Оп. 1. Д. 288. Л. 1, 2.
9 Красноярский рабочий. 1922. 9 мая.
10 АААКК. Ф. п-1. Оп. 1. Д. 114. Л. 9, 9 об.
11 Красноярский рабочий. 1922. 11 июля.
12 АААКК. Ф. п-1. Оп. 1. Д. 170. Л. 27.
13 АААКК. Ф. п-1. Оп. 1. Д. 859. Л. 100.
14 Там же. Ф. р-93. Оп.1. Д. 198. Л. 136.
15 Там же. Л. 150.
16 Там же. Л. 148-149.
17 АААКК. Ф. р-93. Оп.1. Д. 172. Л. 37.
18 Енисейский краеведческий музей (ЕКМ). Рукописный фонд. Миндаровский М.П. Записки и воспоминания 1919-1935 гг. С. 17.
19 АААКК. Ф. р-93. Оп. 1. Д. 338. Л. 35.
20 Красноярский рабочий. 1924. 13 авг.
21 Красноярский рабочий. 1922. 15 июля.
22 АААКК. Ф. п-4. Оп. 1. Д. 318. Л. 15.
23 Красноярский рабочий. 1924. 20 нояб.
24 ЕКМ. Миндаровский М.П. Указ. соч. С. 21; Красноярский рабочий. 1924. 16 мая.
25 Ачинский крестьянин. 1929. 17 янв.
26 Ачинский крестьянин. 1929. 21 февр.
27 АААКК. Ф. р-1205. Оп. 1. Д. 28. Л. 75 об.
28 Власть труда (Минусинск). 1929. 1 мая.
29 Власть труда. 1929. 5 мая.
30 Власть труда. 1928. 27 апр.
31 Исаев В.И. Быт рабочих Сибири, 1926-1937 гг. Новосибирск, 1988. С. 202.
32 Советская Сибирь (Красноярск). 1927. 8 янв.
33 Фаст Г. Енисейск православный. Красноярск, 1994. С. 81.
34 АОАА. Ф. р-4. Оп. 1. Д. 292. Л. 1-5; АААКК. Ф. п-7. Оп. 1. Д. 951. Л. 25.
35 Доброяовская А.П. Указ. соч. С. 93.
36 Ачинский крестьянин. 1929. 7 апр.
37 Власть труда. 1930. 15 апр.
38 Архив автора (аудиозапись). Воспоминания Б.И. Болотова. Аудиозапись.
39 Там же.
40 История религии. В 2 т. Т. 2. М., 2002. С. 243.
41 ЕКМ. Миндаровский М.П. Указ. соч. С. 16.
42 Алексеев В. «Штурм небес» отменяется? М., 1992. С. 128.
43 Ачинский крестьянин. 1929. 14 апр.
44 Ачинский крестьянин. 1929. 9 янв.
45 Канский городской архив (КГА). Ф. р-70. Оп. 1. Д. 11. Л. 45.
46 Смутин С. Спасский собор Канска в эпоху Сталина и Хрущева // Канск:
Страницы истории. Красноярск, 2006. С. 68.
47 КГА. Ф. р-14. Оп. 1. Д. 42. Л. 19, 40.
48 КГА. Ф. р-14. Оп. 1. Д. 64. Л. 2, 10.
49 Власть труда. 1930. 4 янв.
50 ЕКМ. Миндаровский М.П. Указ. соч. С. 86.
51 Енисейская правда (Красноярск). 1934. 15 нояб.
52 Фаст Г. Указ. соч. С. 89.
53 ЕКМ. Рукописный фонд. Миндаровский М.П. Мои заметки и наблюдения 1936 г. С. 2.
