Литературная критика русской эмиграции первой волны (современные отечественные исследования) Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ

Т.Г. ПЕТРОВА

ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ ПЕРВОЙ ВОЛНЫ

СОВРЕМЕННЫЕ ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ

АНАЛИТИЧЕСКИЙ ОБЗОР

МОСКВА 2010

ББК 83.3(2Рос=Рус)6 П 29

Серия

«Теория и история литературоведения»

Отдел литературоведения

Автор обзора: Т.Г. Петрова

Ответственный редактор: Е.А. Цурганова - кандидат филологических наук

Петрова Т.Г.

П 29 Литературная критика русской эмиграции первой волны (Современные отечественные исследования): Аналит. обзор / РАН. ИНИОН. Центр гуманит. науч.-информ. исслед. Отд. литературоведения; Отв. ред. Е.А. Цурганова. - М., 2010. - 136 с. - (Сер.: Теория и история литературоведения).

ISBN 978-5-248-00541-3

Рассматриваются современные литературоведческие исследования, опубликованные за последние 15 лет, выявляющие тенденции изучения литературной критики первой волны эмиграции. Основное содержание литературно-критического процесса эмиграции составляют дискуссии о кризисе культуры, о двух ветвях русской литературы в ХХ в., о классическом наследии, путях современной прозы, романе, поэзии, столичной и провинциальной литературе, молодом поколении. Их осмысление нашло отражение в исследовательской литературе.

Для специалистов в области русской литературы ХХ в., вузовских преподавателей истории отечественной критики и литературы.

ББК 83.3(2Рос=Рус)6

ISBN 978-5-248-00541-3

©ИНИОН РАН, 2010

Содержание

1. Введение.............................................................................................4

2. Издание в России комментированных текстов литературной критики русского зарубежья первой волны....................................8

2.1. Собрания сочинений критиков и писателей -

Г.В. Адамович, В.В. Зеньковский, Г. Газданов..........................8

2.2. Монографические сборники статей - В.Ф. Ходасевич, А.Л. Бем, Д.И. Чижевский, Н.М. Бахтин, И.Н. Голенищев-Кутузов, И. А. Бунин...................................................................15

2.3. Антологии..................................................................................30

3. Осмысление критического наследия литераторов-эмигрантов в обобщающих работах российских исследователей.............40

3.1. Энциклопедии, справочники, библиографии.........................40

3.2. Учебники, сборники, конференции.........................................41

4. Литературная критика на страницах периодических изданий русского зарубежья..........................................................................49

4.1. Изучение полемики...................................................................55

4.2. Литературная критика о писателях эмиграции......................71

4.3. Литературная критика о советских писателях.......................76

4.4. Литературная критика эмиграции о зарубежной литературе....................................................................................81

5. Критика эмиграции о классическом наследии и творчестве отдельных писателей.......................................................................88

6. Анализ творческой индивидуальности критиков русского зарубежья........................................................................................110

7. Заключение....................................................................................114

Указатель имен..................................................................................115

Список литературы...........................................................................121

Два чувства дивно близки нам, В них обретает сердце пищу: Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам.

А. С. Пушкин

1. ВВЕДЕНИЕ

Русская литература в эмиграции развивалась в условиях отрыва от языковой среды, в чрезвычайно политизированной обстановке, но в условиях свободы слова, была преисполнена веры в свое высокое предназначение и с течением времени образовала мощный пласт культуры.

Отечественная литературная эмиграция первой волны практически сразу осознала свою духовную миссию, заключавшуюся в том, чтобы сохранить ценности и продолжить традиции русской культуры во имя будущего духовного прогресса России. Для русской эмиграции культура являлась важнейшей составной частью национального самосознания. Она воспринимала большевистскую революцию не только как крушение государства, но и как слом культуры, разрыв традиции.

В. Ходасевич утверждал, что национальная литература может существовать и вне отечественной территории: «Национальность литературы создается ее языком и духом, а не территорией, на которой протекает ее жизнь, и не бытом, в ней отраженным»1. Только во имя духовных ценностей может быть оправдана трагедия изгнания, полагали сами участники эмигрантского литературного процесса.

1 Ходасевич В. Литература в изгнании // Возрождение. - Париж, 1933. -

27 апр.

4

Маститыми критиками прибыли в зарубежье Ю.И. Айхенвальд, П.М. Пильский, а также Д. Мережковский и З. Гиппиус (Антон Крайний), Вяч. Иванов. В эмиграции ведущими критиками стали В. Ходасевич и Г. Адамович; задавали тон К.В. Мочульский, П.М. Бицилли, А.Л. Бем, Д.П. Святополк-Мирский, М.Л. Слоним, В. Вейдле, Н.А. Оцуп, М.О. Цетлин. Среди молодых выделились Ю.К. Терапиано, Ф.А. Степун, А.В. Бахрах, Р.Б. Гуль, Ю.П. Иваск, Д.И. Чижевский. В религиозно-философской критике наиболее известными стали Л. Шестов, Н.А. Бердяев, С.Л. Франк, С.Н. Булгаков, В.В. Зеньковский, И.А. Ильин, Г. Флоровский, Н.О. Лосский, Г.П. Федотов. Литература и философская мысль, критика и публицистика взаимодействовали и дополняли друг друга.

Судьба литературной критики русского зарубежья тесно связана с драматической историей отечественной культуры. Литературный процесс первой волны русской эмиграции, протекал в напряженных идейно-эстетических диалогах, спорах, исканиях.

Пережив историческую катастрофу, оказавшись в условиях кризиса европейского сознания, писатели и критики русского зарубежья искали опору в незыблемости ценностного мира отечественного классического наследия, в котором, однако, находили и подтверждение своих предчувствий, прозрений грядущих катаклизмов. Утрата современным искусством религиозного смысла заставляла в поисках преодоления кризиса обращаться к онтологической насыщенности русской классики, к ее активной сострадательности и милосердию, к ее устремленности к свету.

Дискуссии, постоянно возникавшие в эмигрантской прессе, связанные с текущим литературным процессом, отражали всю сложность положения писателя в современном ему мире, общее понимание кризиса культуры. Одной из самых ранних полемик, возникших в эмиграции, стала дискуссия о языке. Весьма плодотворными также были дискуссии о двух ветвях русской литературы в ХХ в., о романе, о путях современной прозы, о поэзии, о молодом литературном поколении, о «столичной» и «провинциальной» литературе, о возможности самой литературы существовать в условиях эмиграции и др.

Главная цель эмиграции в начале 20-х годов осознается ее представителями как сохранение своей особенности и цельности, культуры и творческих сил для будущей свободной, возродившейся России. Поэтому и основными проблемами литературной критики

в зарубежье, тесно связанными с общими задачами эмиграции, становятся сохранение русского культурного наследия, популяризация его на Западе, стремление на литературном материале выявить причины произошедшей в России катастрофы (страны, общества, человека) и поиск выхода из духовного кризиса. В предисловии к брошюре с характерным названием «Что делать русской эмиграции?» И.И. Бунаков-Фондаминский писал о том, что можно и должно спорить о целом комплексе политических вопросов, но «нельзя спорить об одном: о том, должна ли русская эмиграция осознать себя как часть русского народа, должна ли она сохранить свое национальное лицо, должна ли она хранить, развивать и распространять среди других народов русскую культуру»1.

В литературно-критическом процессе зарубежья активно участвовали не только критики, но также писатели и философы. Социологизму, доминировавшему в критике метрополии, в эмиграции был противопоставлен эстетический подход. Критика оставалась по преимуществу эссеистической, философской и импрессионистической.

Одной из самых устойчивых форм существования литературной эмиграции стала полемика, в которой и вырабатывался единый язык общения, «"открытый" для всех участников предполагаемого культурного диалога, как внутреннего, внутри-эмигрантского, так и внешнего, общеевропейского (о потенциальной возможности / невозможности диалога с Россией речь шла особо)» (105, с. 137).

Редакция журнала «Числа», например, в 1930 г. с помощью литературной анкеты обратилась к ряду писателей с вопросом, о том, переживает ли русская литература период упадка; если да, то каковы его признаки и в чем причины? И. Бунин, М. Алданов, В. Вейдле ответили, что не видят признаков особого упадка в современной русской литературе. М. Осоргин заметил, что тема дана историко-литературная, а объект суждения - день «сегодняшний», и потому верно оценить ситуацию смогут только другие, которые придут позже. П. Пильский уточнил, что речь может идти не об упадке литературы, а лишь о спаде «писательских настроений», который он усматривает по обе стороны границы. Г. Федотов написал, что о «естественном упадке» литературы XX в. можно гово-

1 «Что делать русской эмиграции? Статьи З.Н. Гиппиус и К.Р. Кончаровс-кого с предисловием И.И. Бунакова». - Париж, 1930. - С. 3.

рить лишь, если сравнивать ее с «гигантами XIX - нашего золотого века». Однако «хоронить русское слово», по его мнению, «во всяком случае преждевременно». И. Лукаш пришел к заключению о том, что правильнее ставить вопрос о кризисе литературы, а не о ее упадке. Кризисные явления он увидел в отсутствии «новой идеи» в современной русской литературе, повторяющей, на его взгляд, то, что было уже с предельной силой выражено в XIX в., являющей его «отраженный свет». Основную причину кризиса он находил в «распаде имперской российской нации», обозначившемся еще с середины XIX в., а также в том «литературном подвижничестве и народничестве», из которых давно вышли русская живопись и музыка, но не литература. Смысл же «текущей литературы», согласно мысли И. Лукаша, заключается в поиске выхода, освобождения от «духовного плена» XIX в. и обретения «своей идеи».

М. Слоним, оспаривая утверждение И. Лукаша, писал о том, что «вместе с революцией пришло обновление русской литературы», переживающей в 20-е годы не упадок, а «то движение, которое обычно знаменует близкий подъем»1. Об этом свидетельствует тот факт, что новые авторы «пишут по-иному», ищут путей для создания «новой литературной школы». Именно это и является, на его взгляд, самым интересным и значительным явлением последних лет.

«Едва ли не самым ценным вкладом зарубежных писателей в общую сокровищницу русской литературы» Г.П. Струве назвал разные формы нехудожественной литературы, и в первую очередь - литературную критику (183, с. 248). Литературная критика эмиграции, как и метрополии, развивалась в непосредственном взаимодействии с художественно-литературным процессом и представляла собой специфическую форму литературной саморефлексии. При этом литературно-критический процесс эмиграции, развиваясь в условиях, отличных от метрополии, был по-своему очень сложен. Несмотря на многочисленные современные исследования различных составляющих литературно-критического процесса русской диаспоры, он все еще не находит своего места в изданных за последние годы историях русской литературной критики ХХ в. Материалы обзора - современные отечественные литературоведческие исследования, опубликованные за последние десять-пятнадцать лет, систематизированные и дающие представление о направлениях изучения литературной критики первой волны русской эмигра-

1 Литературная анкета // Числа. - Париж, 1930. - Кн. 2-3. - С. 304.

ции. Научно-аналитический обзор не претендует на полноту охвата заявленной темы и отражает наиболее значимые труды. Из-за ограниченности объема в обзор не включено исследование диссертационных работ, изданий эпистолярного жанра. Статьи зарубежных исследователей рассматриваются лишь в том случае, если они опубликованы в российских сборниках материалов международных конференций. Курсивом в тексте выделено первое упоминание отечественных исследователей в каждой из принадлежащих им работ, иностранные авторы включенных подборок статей курсивом не выделяются.

2. ИЗДАНИЕ В РОССИИ КОММЕНТИРОВАННЫХ ТЕКСТОВ ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ ПЕРВОЙ ВОЛНЫ

Изучение зарубежных глав истории отечественной литературной критики и по сей день сталкивается с различного рода трудностями, главная из которых - практическая недоступность текстов оригиналов. Поэтому необходимым этапом изучения текстов литературной критики русского зарубежья является их введение в научный обиход, т.е. комментированное издание. И здесь за последние десять-пятнадцать лет сделано немало.

2.1. Собрания сочинений критиков и писателей -Г.В. Адамович, В.В. Зеньковский, Г. Газданов

Наиболее интересны недавние собрания сочинений критиков и писателей, в корпус издания которых входит их литературно-критическое наследие.

Собрание сочинений Г.В. Адамовича, по определению В. Вейдле, «самого влиятельного литературного критика русской эмиграции»1, публикуется в Петербурге отдельными «блоками» (составитель собрания сочинений О.А. Коростелёв): «Литературные беседы» (1; 2), «Литературные заметки» (3; 4), «Комментарии» (5), «Одиночество и свобода» (6). В двухтомнике «Литературные беседы» впервые были собраны все его ранние работы, печатавшиеся в парижском журнале «Звено» с 1923 по 1928 г. Первая

1 Вейдле В. Памяти Г.В. Адамовича // Русская мысль. - Париж, 1972. -

2 марта. - С. 4.

статья критика - «Поэты в Петербурге» - появилась на страницах этого журнала 10 сентября 1923 г. в 32 номере, а с 93-го (10 ноября 1924) начинают публиковаться его «Литературные беседы», ставшие с начала следующего года постоянной рубрикой. Основными сотрудниками «Звена» помимо Г.В. Адамовича были: В.В. Вейдле, К.В. Мочульский, Д.П. Святополк-Мирский, Н.М. Бахтин, П.М. Би-цилли. Со своими критическими работами здесь выступали и З.Н. Гиппиус, П.П. Муратов, А.Я. Левинсон, Б.Ф. Шлёцер, Г.Л. Лозинский, С. М. Волконский. О журнале написана энциклопедическая статья О.А. Коростелёва и С.Р. Федякина «Звено» (61, с. 157167). «Литературные беседы» стали «определенным жанром литературной критики», где Г.В. Адамович имел предшественников лишь среди французов, у которых подобный жанр был развит еще в XIX в., начиная с «Бесед по понедельникам» Сент-Бёва, отмечает составитель О.А. Коростелёв во вступительной статье «Подчиняясь не логике, но истине...» (1, с. 12). «Литературные беседы» - это продолжающийся разговор, в котором критик «не стесняется противоречить самому себе, извиняться за ошибки, многократно возвращаться к одной и той же теме или даже фразе, следуя общеакмеистскому принципу» о том, что однажды найденное слово или определение принадлежит языку и не нуждается в замене (там же, с. 12-13). «Литературные беседы» - «многолетний критический дневник» Г.В. Адамовича, который «воссоздает портрет эпохи в мельчайших деталях так же, как запечатлели его чуть раньше "Письма о русской поэзии" Н. Гумилёва, а до того "Далекие и близкие" В. Брюсова» (там же, с. 30).

В издании книги Г.В. Адамовича «Литературные заметки» (3; 4) впервые собраны под одной обложкой его основные довоенные литературно-критические работы, регулярно печатавшиеся в парижской газете «Последние новости» (о газете см. статью Т.Г. Петровой: 61, с. 319-329). В эту газету он пришел сложившимся критиком, после пятилетнего сотрудничества в ее литературном приложении - газете «Звено». «Литературные заметки» «Последних новостей» сменили «Литературные беседы», регулярно выходившие в «Звене». Общее число текстов, опубликованных Адамовичем в «Последних новостях», приближается к 2400. Критик «продолжал создавать панораму мировой культуры, откликаясь на все сколько-нибудь любопытные явления», - пишет в предисловии «Георгий Адамович в газете Милюкова "Последние новости"» - О.А. Коростелёв (3, с. 5-6). Первая книга, а издание должно состоять из че-

тырех книг, охватывает период 1928-1931 гг., вторая - 1932-1933. Составитель остановился на жанрово-хронологическом принципе подачи материала. При этом материалы каждого года публикуются отдельно. В книги вошли избранные статьи из четверговых подвалов, еженедельно появлявшихся на страницах газеты. Составитель стремился сохранить «поток высказываний, единый взгляд на разновеликие явления, общий ход рассуждений духовного лидера "парижской ноты" в том виде и в той последовательности, как его воспринимала эмигрантская читающая публика» (там же, с. 10-11). В отличие от «Литературных бесед» «Звена» статьи «Последних новостей» более разностильны и разножанровы. Собственно, «Литературными заметками» все эти 611 обширных подвальных статей, появившихся в газете с 1928 по 1940 г., по мнению О.А. Ко-ростелёва, можно назвать с гораздо большей условностью, чем ровные и однотипные «Литературные беседы». Наряду с глубокими критическими статьями среди «Литературных заметок» немало ознакомительных обзоров и даже просто пересказов советских повестей и романов.

«Одиночество и свобода» (Нью-Йорк, 1955) - единственная прижизненная книга критической прозы Адамовича. Она включает в себя заново отредактированные, а частично и вновь написанные статьи, публиковавшиеся в эмигрантских газетах и журналах, таких как «Последние новости» и «Современные записки» в 20-30-е годы, а также, в меньшей степени, «Русские новости» и «Новое русское слово» (о журнале «Современные записки» см.: Н.А. Богомолов, 61, с. 443-450; газетах «Русские новости» см.: Е.Г. Домогацкая, 61, с. 565-567; «Новое русское слово» см.: Т.В. Селезнёва, 61, с. 255258). Две статьи критика общего характера - «О литературе в эмиграции» и «Сомнения и надежды» - выполняют роль своеобразного введения в тему и заключения. Они обрамляют литературные портреты наиболее крупных писателей эмиграции. Адамович прежде всего обратился к творчеству писателей старшего поколения. Это - Д. Мережковский, И. Шмелёв, И. Бунин, М. Алданов, З. Гиппиус, А. Ремизов, Б. Зайцев, Н. Тэффи, А. Куприн, Вяч. Иванов («Вячеслав Иванов и Лев Шестов»). Из писателей младшего поколения Адамович особо отметил В. Набокова, Б. Поплавского, А. Штейгера и Ю. Фельзена.

В своем послесловии «Подведение итогов (книга Адамовича "Одиночество и свобода" в его переписке с друзьями)» (6) О.А. Коростелёв раскрывает историю замысла книги Адамовича и

ее публикации Издательством имени Чехова, крупнейшим в то время предприятием эмиграции. Ближайшее окружение Адамовича давно ждало от него книгу критики и с открытием издательства в 1952 г. многие начали торопить его: писатели младшего поколения проявляли беспокойство и пытались, как могли, подтолкнуть дело. В начале 50-х годов идея подвести итоги довоенному периоду эмигрантской литературы оказалась весьма актуальной, поэтому предложения стали поступать в издательство сразу после его возникновения. Директор издательства Н.Р. Вреден колебался между работами Г.В. Адамовича, М.Л. Слонима и Г.П. Струве. В результате было принято решение сначала (1955) напечатать сборник статей Адамовича, а затем (1956) исторический обзор эмигрантской литературы Г. Струве. «Писатели младшего поколения были крайне огорчены, узнав, что Адамович не намерен писать о них в книге... он предпочел отговориться обещаниями второго тома, в который, якобы, должны войти статьи о тех, кого не было в "Одиночестве и свободе" (заодно это объясняло и намеренное отсутствие иерархии, и слишком бросающееся в глаза отсутствие Ходасевича, Цветаевой и Г. Иванова, статьи о которых он по разным причинам не хотел включать в книгу)» (6, с. 318). Вышедшая из печати работа Адамовича вызвала самые разные отклики в эмиграции, однако, в целом была принята благосклонно. Составитель в своих примечаниях приводит многочисленные отзывы современников на эту книгу. В приложении он публикует 25 (сохранившихся в Бах-метьевском архиве Колумбийского университета, Нью-Йорк) писем Адамовича 1952-1955 г. к редакторам Издательства имени Чехова В. А. Александровой и Т.Г. Терентьевой.

«Комментарии» - лучшая прозаическая книга Адамовича, над которой он работал на протяжении почти полувека, с 1923 по 1971 г. публикуя в журналах и альманахах «Цех поэтов», «Числа», «Круг», «Новоселье», «Опыты», «Новый журнал» статьи «необычного жанра, состоящие из отдельных фрагментов, сюжетно между собой не связанных, но объединенных, по его собственному высказыванию, "родством тем". Они выходили под разными названиями.., но стилистически были едины», - пишет О.А. Коростелёв (5, с. 609) (о журналах «Числа» см.: Н.В. Летаева, 61, с. 496-502; «Новоселье» см.: Е.М. Трубилова, 61, с. 543-546; «Опыты» см.: А.А. Ревя-кина, 61, с. 553-558; «Новый журнал» см.: Р.Б. Гуль, А.Н. Николюкин). Адамович отобрал для книги, вышедшей в 1967 г. в Вашингтоне, 83 фрагмента, к которым присоединил три близкие по духу и сти-

листике статьи: «Наследство Блока», «Поэзия в эмиграции» и «Невозможность поэзии». В издание «Комментариев», вышедших в рамках Собрания сочинений критика, помимо канонического текста, сопровождаемого примечаниями фактологического характера, в раздел «Дополнения» включены все 224 фрагмента, опубликованные в эмигрантской периодике. В примечаниях к «Дополнениям» указывается место первой публикации, приводятся полемические отклики в эмигрантской печати и дается реальный комментарий к фрагментам, не вошедшим в книгу, а также к реалиям, снятым в книжной редакции. Издание включает библиографический указатель, раскрывающий соотношение первопублика-ций отдельных фрагментов с книжной редакцией. В послесловии «Комментарии к "Комментариям"» О. А. Коростелёв отмечает, что в литературной истории эмиграции «Комментарии» Адамовича устойчиво ассоциируются с журналом «Числа», в котором он обрел не только свободную трибуну, но и благодатную аудиторию. «Комментарии» во многом определили и выразили мировоззрение ближайших сотрудников журнала и «парижской ноты» вообще. Почти каждое появление очередных «Комментариев» в журнале вызывало страстные споры в эмигрантской периодике. В полемике участвовали В. Ходасевич, А. Бем, Г. Федотов, И. Лукаш, Г. Раевский, Ю. Иваск, В. Марков. Небольшой объем фрагмента - от нескольких абзацев до двух-трех страниц - «позволял Адамовичу изложить мысль, пока она еще не "остыла", и оборвать изложение в том месте, где противоречия, ее породившие, еще не уравновесились и не заставили отложить перо... это чистая мысль о "самом важном" в данный момент, отталкивающаяся от какого-либо объекта размышления, чаще всего литературного, и взмывающая вверх, причем анализ объекта, обдумывание остается за пределами фрагмента, предшествует ему, а читателю выдается уже... сгусток мысли, оформленный таким образом, что в изяществе стиля сняты или хотя бы примирены ... противоречия этого объекта», - обобщает О. Коростелёв (5, с. 599). Отбирая «Комментарии» для отдельного издания, Адамович многое в них изменил. Расположение отдельных фрагментов в книге хорошо продумано. «Темы каждого фрагмента не остаются в его рамках, а перетекают в соседние, распространяясь таким образом на всю книгу и придавая друг другу и книге в целом дополнительную многозначность и выразительность» (5, с. 601). Пересказать «Комментарии» нельзя, круг тем, затронутый в них: Запад и Россия, Россия и эмиграция, религия

и литература, Толстой и Достоевский, Сартр и Камю, Монтень и Паскаль... В них содержались размышления о том, каким образом творчество может существовать в изменившемся мире. Поэзия, согласно Адамовичу, «играет свою незаменимую роль в духовной жизни человека, занимает свое место, заполняя какую-то пустоту, которую ничто другое заполнить неспособно, - ни размышления, ни медитация, ни молитва, - продолжает О. А. Коростелёв. - Поэзия была для него свидетельством об ином, более совершенном мире или... надеждой на его существование. И верно найденные несколько слов пребудут вечно. И вечно будут свидетельством для других. Таким образом, ставшие ненужными и бессмысленными занятия литературой, а вместе с ними и вся жизнь, вновь обретают смысл» (5, с. 603). Все это критик и пытался объяснить самому себе и своим молодым парижским современникам, которые позднее заявляли, что эта особенность «Комментариев» и покорила, а отчасти и породила новую эмигрантскую литературу 30-х годов. О том, как надо писать, в «Комментариях» почти ничего не было сказано, в них значительно больше говорилось о том, как писать не следует. Но главная их тема, заставлявшая так тянуться к ним молодежь, полагает О.А. Коростелёв, заключалась не в том, как надо и как не надо писать, а в том, как жить и писать, и стоит ли вообще это делать, если это никому не нужно, да и нет уверенности, что нужно самому себе. Критик был убежден, что стоит, вопреки всему, если относиться всерьез к слову и быть до конца искренним с самим собой. Это мировоззрение оказалось наиболее актуальным и наиболее востребованным литературной молодежью «из всего спектра эмигрантских настроений, идеологий и веяний» (5, с. 602). «Комментарии» стали литературным завещанием Адамовича.

В настоящее время вышло два тома Собрания сочинений философа, богослова, литературоведа и критика В.В. Зеньковского (1881-1962): Т. 1: О русской философии и литературе: Статьи, очерки и рецензии (1912-1961) и Т. 2: О православии и религиозной культуре: Статьи и очерки (1916-1957) (18). Во вступительной статье «Путь к идейному синтезу и единству (О жизни и трудах В.В. Зеньковского)» составитель издания О.Т. Ермишин акцентирует внимание на том, что в эмиграции философия русской культуры и история русской мысли стали ведущими темами в размышлениях ученого. Он связывал с идеей православной культуры все надежды на будущее духовное и национальное возрождение России и доказывал, что русская философская мысль «определялась религиоз-

ными темами и запросами русского духа. Вместе с тем происходила секуляризация русской мысли. В результате две тенденции, религиозная и секулярная, сформировали общее развитие русской философии» (18, с. 30).

В первый том вошли основополагающие статьи В. Зеньков-ского о литературе: «Проблема бессмертия Л.Н. Толстого» (1912), «Проблема красоты в миросозерцании Достоевского» (1933), «Памяти Пушкина» (1937), «Эстетические воззрения Вл. Соловьёва» (1956), «Миросозерцание И.С. Тургенева. К 75-летию со дня смерти» (1958), «Памяти Н.В. Гоголя. К 150-летию со дня рождения» (1959), «К юбилею А.П. Чехова» (1959), «Л. Толстой как мыслитель (К диалектике его идейных исканий)» (1960) и «Философские мотивы в русской поэзии» (1959-1961) - статья, которую В. Зень-ковский считал приложением к более ранней своей двухтомной «Истории русской философии» (1948-1950). Он обращается здесь к творчеству Ломоносова, Державина, Баратынского, Веневитинова, Пушкина, Лермонтова, Тютчева, А.К. Толстого.

Необходимо также отметить Собрания сочинений поэта и критика В.Ф. Ходасевича (сост.: И.П. Андреева, С.И. Богатырёва, С.Г. Бочаров и др.) (56), христианского мыслителя, критика и публициста Г.П. Федотова (сост.: С.С. Бычков) (53), поэта и писателя В.В. Набокова (сост.: Н.И. Артеменко-Толстая) (31), писателя Г. Газданова (15), в корпус изданий которых включено их литературно-критическое наследие. Полное собрание сочинений В.Ф. Ходасевича (предполагается издать восемь томов) готовится в московском издательстве Русский путь. В 2009 г. вышел 1-й том, включающий полное собрание стихотворений Ходасевича (сост., ком-мент. известных американских исследователей Роберта Хьюза и Джона Малмстада). Собрание сочинений Гайто Газданова, вышедшее в 2009 г. под общей редакцией Т.Н. Красавченко (15) - наиболее полное на сегодняшний момент. В него вошли все романы и рассказы, опубликованные при жизни писателя, а также роман «Переворот», появившийся в печати после его смерти в 1971 г. Кроме того, издание содержит литературно-критические эссе, рецензии, заметки, выступления на радио «Свобода» (1960-1970), масонские доклады, письма, воспоминания современников и наиболее полную библиографию произведений Газданова и публикаций о нем с 1926 по 2009 г. В пятом томе полностью представлена полемика в русской эмигрантской печати вокруг статьи Газданова «О молодой эмигрантской литературе» (1936), в которой принимали

участие В. Ходасевич, Г. Адамович, М. Осоргин, А. Бем, М. Алданов, В. Варшавский, Е. Кускова, В. Мансветов.

В слиянии «русского и западного - в одно целое - прозрачную классическую прозу с новым тревожным содержанием, с ее "арзамасским ужасом" XX века, с утратой веры и всех ценностей и в то же время с духовным преодолением пустоты и в конечном счете торжеством над этими разрушительными стремлениями -Газданов создал нечто новое в русской литературе, такое, чего до него не было», - утверждает американский славист Л. Диенеш1, один из составителей и автор предисловия «Писатель со странным именем» (15, с. 7). «Свобода духа и внутренняя независимость» («никаких авторитетов не признавал», по словам Г. Адамовича) -самые существенные черты и газдановского характера, и его искусства (там же, с. 8).

2.2. Монографические сборники статей - В.Ф. Ходасевич, А.Л. Бем, Д.И. Чижевский, Н.М. Бахтин, И.Н. Голенищев-Кутузов, И.А. Бунин

На рубеже ХХ-ХХ1 вв. составлено и издано наибольшее количество сборников литературно-критических текстов представителей русского зарубежья первой волны. Обращают на себя внимание сборники критического наследия В.Ф. Ходасевича (54; 55), П.М. Би-цилли (10; 11), А.Л. Бема (9), К В. Мочульского (27-30), Д.С. Мережковского (26), Ф. Степуна (48-49), Д.П. Святополка-Мирского (44-45), Д.И. Чижевского (57), И.Н. Голенищева-Кутузова (16), В.В. Набокова (32-33), Н.М. Бахтина (8), Ю. Терапиано (51), Б. Поп-лавского (36) и др.

Заглавие первого сборника критического наследия В.Ф. Ходасевича - «Книги и люди» (54) (сост. М.Д. Филин) - повторяет название литературной рубрики, которую Ходасевич вел в 30-е годы в газете «Возрождение» (о газете см. статью А.В. Ломоносова: 61, с. 64-74). В книге опубликовано 70 этюдов о литературе, а также некоторые стихи и биографические материалы. Свыше 30 включенных в сборник работ Ходасевича впервые публикуются в России. Литературно-критическое наследие Ходасевича огромно -

1 Ласло Диенеш - профессор Массачусетского ун-та, первый исследователь творчества Г. Газданова. См.: Dienes L. Russian literature in exile: The life and work of Gajto Gazdanov. - München: Verlag Otto Sagner, 1982. - 228 p.

только о Пушкине им было написано свыше 200 статей, заметок и рецензий. Каждая попытка выпустить в свет «Избранное» Ходасевича будет по-своему тенденциозной, зависящей от идеологических, художественно-эстетических или иных пристрастий составителя. В рассматриваемой книге тексты Ходасевича как бы «трансформированы в контекст многовековой истории русской литературы, в связи с чем расположены не в порядке их создания, но в последовательности хронологии литературного процесса» (54, с. 474). Составитель вынужден был отказаться от комментариев, сделав выбор в пользу публикации более полной версии «истории русской литературы по Ходасевичу». Абсолютное большинство этюдов опубликовано на страницах газеты «Возрождение». Материалы сборника сгруппированы в пять разделов: «О себе», «Допушкинская книжная словесность», «О Пушкине», «Классическая роза», «В надвигающемся мраке». Последний раздел, самый большой, включает в себя разнообразные материалы по литературе ХХ в.

Во вступительной статье «Автор, герой, поэт» М.Д. Филин отмечает, что с первых публичных выступлений и до последней предвоенной весны Ходасевич «вел в печати непрекращающийся курс истории русской литературы. Курс, начатый путешествием в Древнюю Русь и доведенный до литературных новинок и дискуссий конца 1930-х годов» (54, с. 7). Своеобразие его заключалось уже в том, что главы этого «курса» (они же статьи или рецензии) были написаны и публиковались не в строгом соответствии с хронологией литературного процесса, а «вперемежку, как будто возвратно-поступательно», причем поводом для их создания могли служить соответствующие юбилеи, а при возвратах к некогда рассмотренной теме, «случалось, эти главы противоречили ранее сказанному. Отдельные, казалось бы, необходимые разделы исторического курса отсутствовали вовсе или затрагивались на удивление вскользь» (там же). Однако «курс» Ходасевича, по мнению М.Д. Филина, - творение не только монументальное, блистательное по мыслям и стилистике, но и крайне личное, страстное, парадоксальное, местами несправедливое по отношению к истине, «к действующим лицам бесконечной пьесы», хотя это тот «курс, который ... скорее большинства продуманных и методически грамотных пособий может пробудить в читателе "чувства добрые" к русской литературе, ее красоте и трагизму» (54, с. 8).

Второй сборник, составленный С.Р. Федякиным (55) и снабженный необходимыми комментариями, включает в себя 42 статьи

Ходасевича, сгруппированные в три раздела - «О писателях», «Воспоминания. Портреты современников», «Литературная критика», а также раздел стихотворений поэта. В Приложении воспроизводятся небольшие статьи из «Литературной летописи» за 1937 г., еженедельно публиковавшейся за подписью «Гулливер» на страницах парижской газеты «Возрождение». Эти критико-иронические отклики на литературную жизнь в советской России писали Ходасевич и Н. Берберова.

Книгу открывает статья «Колеблемый треножник» - речь, прочитанная в петербургском Доме литераторов на Вечере памяти Пушкина 14 февраля 1921 г. Пушкин был опорой не только творчества, но и всей жизни Ходасевича. Далее следуют статьи: «О чтении Пушкина», «Глуповатость поэзии», «Слово о полку Игореве», «Прежде и теперь», «Дмитриев», «Грибоедов», «Дельвиг», «Щаст-ливый Вяземский», «Жизнь Василия Травникова» - литературная мистификация 1936 г., которой поверил Г. Адамович, «соблазнившись предельной простотой стихов Травникова», отвечавшей устремлениям Адамовича-критика (51, с. 451), «Памяти Гоголя», «О Тютчеве», «Поэзия Игната Лебядкина», «Уход Толстого», «О Чехове», «Об Анненском».

Мемуарная проза Ходасевича сочетает в себе одновременно и документальное, и художественное повествование. Поэт и историк литературы, «он и к современности подходит не только как очеркист, но и как историк» (55, с. 454). Раздел «Воспоминания. Портреты современников» включает в себя очерки: «Московский литературно-художественный кружок», «Конец Ренаты», «Брюсов», «Андрей Белый», «Муни», «Гумилёв и Блок», «Гершензон», «Сологуб», «Горький», «Есенин», «О Маяковском», «Пролеткульт и т.п.», «Белый коридор», «Диск».

Во вступительной статье «Трагический Сальери», характеризуя газетно-журнальную прозу Ходасевича, С.Р. Федякин отметил, что не только в книге «Державин», с ее прозрачностью и ясностью, сказалась почти сыновья приверженность Ходасевича к русской культуре, но тем же ясным светом наполнены и многочисленные статьи, посвященные «золотому веку» русской поэзии. Возможно он подчас слишком критичен, когда говорит о Дмитриеве, Грибоедове, Дельвиге или Вяземском, но «сам воздух, которым они дышали, слишком дорог ему. И жесткая оценка творчества Дельвига или Грибоедова сливается с чувством благоговения даже перед их неудачами: "пушкинский воздух" преображал и самые поражения

его "товарищей по цеху"» (55, с. 15). И если даже к незначительным фигурам пушкинского времени Ходасевич склонен отнестись с душевной теплотой, то очерки о современниках порой наполнены желчью. Ходасевич не пощадил ни Брюсова, ни Белого, ни Сологуба, ни Горького. Он был убежден в том, что писательство - призвание и смирение, а потому во имя литературы поэт «должен жертвовать собой, своими капризами. Величие этой миссии - "русский писатель" - обязывало быть строгим даже к усопшим» (55, с. 16). Современность он мерил прошлым, подчеркивает С.Р. Федякин; Россия XVIII и XIX вв. была незыблемым эталоном, с которым критик сравнивал нынешние времена, радуясь редким литературным удачам и огорчаясь и раздражаясь халтурой или «промахами» молодых поэтов за рубежом или писателей советской России.

«Стиль Ходасевича-критика отмечен особой старомодностью, идущей от критики XIX в. Но многие отклики на литературную современность настолько нагружены теорией или историей литературы, что из многочисленных статей Ходасевича можно было бы "вытянуть" материал для учебника» (55, с. 16). Скепсис и ностальгия по прежней русской литературе помешали ему разглядеть таких значительных советских писателей, как М. Шолохов и А. Платонов. Зато он оценил тех, кто способствовал славе русской литературы за рубежом: Цветаеву, Бунина, Набокова.

В раздел «Литературная критика» вошли следующие отклики: «О. Мандельштам ТЙ8йа», «Заметки о стихах (М. Цветаева. "Молодец")», «З.Н. Гиппиус "Живые лица"», «Пролетарские поэты», «Аблеуховы - Летаевы - Коробкины», «О поэзии Бунина», «О смерти Поплавского», «О Сирине», «Умирание искусства» и др.

Издание «Исследований» и «Писем о литературе» А.Л. Бема, составленное С.Г. Бочаровым (9), представляет собой первую книгу, вышедшую в России, известного филолога и литературного критика русской эмиграции, который жил и работал в Праге. В первой части собраны избранные филологические работы А.Л. Бема (1886-1945), преимущественно о Ф.М. Достоевском, а также на фаустовскую тему в русской литературе, во второй - статьи его текущей критики, публиковавшиеся в эмигрантской периодической печати и расположенные в хронологическом порядке.

В очерке литературной деятельности - «Альфред Людвигович Бем» - С.Г. Бочаров и И.З. Сурат отмечают, что в эмиграции он стал одним из двух (наряду с П.М. Бицилли, работавшим в Софии) ученых-филологов академического склада, привнес «в свою

новую среду традиции русской академической школы» и способствовал собиранию и активизации научных сил зарубежья (9, с. 15). Он писал на трех языках (русском, немецком и чешском), печатался, кроме Чехословакии, в Германии, Франции, Болгарии, Польше, Югославии, Италии. Многие годы были отданы изучению творчества Достоевского. Всего с 1921 по 1938 г. ученым было опубликовано более полусотни статей и книг об этом писателе. Они означали этап в возникновении «настоящей науки о Достоевском». Свой метод исследования литературы ученый называл «методом мелких наблюдений»: он соотносил изучение открытой религиозно-философской критикой проблематики творчества Достоевского с конкретными и подробными наблюдениями и анализом текстов.

В издание включены большая статья о рассказе «Хозяйка» Достоевского - «Драматизация бреда», - составляющая центр книги «Достоевский. Психоаналитические этюды» (1938), а также обрамляющие ее теоретическое введение («Психоанализ в литературе») и «Послесловие».

А. Бем писал, что Достоевский в своем раннем творчестве «использовал - сознательно или бессознательно - механизм сно-творчества и галлюцинативного состояния» (цит. по: 9, с. 254). Он подробно показывает это на конкретном анализе «Хозяйки» и «Вечного Мужа» и усматривает в творчестве Достоевского постоянное стремление, во-первых, вырваться за пределы реального данного мира в мир идеальный, а во-вторых - утвердить свое идеальное «я» над «я» индивидуальным. А. Бем указывал и на необходимость учитывать силы, тормозящие это стремление, и «вытекающий отсюда пафос борьбы»; он рассматривал такие психоаналитические проблемы, как «двойничество», «эдипов комплекс», ярко выраженные в «Хозяйке», понятие «ущемленности» и т.п. «Психологические этюды» позволили Бему выявить центральную проблему, связывающую личность и творчество Достоевского в одно целое - это «проблема замкнутой в себе личности, проблема отъединения, ощущаемого в глубине сознания грехом и приводящего в конечном счете к катастрофе» (цит. по: 9, с. 326).

Как полагал А. Бем, три литературных типа, в творчески переработанном виде, легли в основание образа князя Мышкина, послужив Достоевскому «опорой» при создании образа «вполне прекрасного человека». Это - Чацкий, Дон-Кихот и Рыцарь Бедный. Высшей точкой и завершением этого идейно-художественного ряда был образ Христа. Иным, по мысли Бема, было восприятие Дос-

тоевским Гоголя. Повесть «Бедные люди» возникла «как своеобразная художественная отповедь» на гоголевскую «Шинель». Для Гоголя, с его способностью «подносить самый жуткий мотив в облачении своеобразного гротеска, на почве этой идеи вырос сюжет о шинели, обновительнице жизни», - писал А. Бем в статье «Достоевский - гениальный читатель» (9, с. 52). Достоевский противопоставил Гоголю свой «очеловеченный» сюжет - не «шинель», а живое существо - Варенька Добросклонова - призвана воскресить к жизни героя. Так вместо повести-гротеска явился трогательный роман бедных людей, которых сблизила «человечность и любовь». Таким же полемическим ответом Достоевского-читателя на повесть Гоголя «Нос», по мысли А. Бема, стал «Двойник». Для Достоевского фантастическая история исчезновения носа вырастала в трагедию раздвоения личности героя - одну из самых волнующих проблем писателя - проблему двойника. Достоевского волнует в двойничестве возможность потери личности, утраты ею своего определенного места в общем строе душевной жизни. Если Гоголь, как отмечал критик, не раскрывает своего понимания причины этого душевного конфликта, сводя в конце концов все к анекдоту, то Достоевский находит эту причину «в трагедии совести», трагедии «не преодоленной сознанием вины маленького, но в своей судьбе трагического человека» (цит. по: 9, с. 54).

И все-таки вторым главным именем бемовской истории литературы оставался Пушкин. В книгу включена статья о «Фаусте» в творчестве Пушкина. В ней рассматривается вопрос о соотношении пушкинской «Сцены из Фауста» с поэмой Гёте, при этом акцентируется внимание на нравственно-философской проблематике произведения Пушкина, истолковании образа русского Фауста на фоне традиции. Детальное сопоставление текстов, его «мелкие наблюдения», проводимые параллели подводят Бема к заключению о пушкинском переосмыслении образа Фауста. Пушкин, в трактовке критика, как пишут С.Г. Бочаров и И.З. Сурат, «отверг концепцию Фауста ищущего и стремящегося, в котором его бесконечным стремлением перекрываются промежуточные результаты, в том числе и столь трагический, как гибель Маргариты» и «увидел возможность по-иному истолковать образ Фауста, повести его не путем воскрешения, а путем окончательной гибели» (9, с. 24).

Фаустовская тема продолжена Бемом в статьях «Фауст» в творчестве Достоевского» и «Осуждение Фауста (Этюд к теме "Масарик и русская литература")».

О Пушкине Бем писал не только научные, филологические, но и популярные, злободневные газетные статьи, в которых мимоходом давал такие, например, характеристики, как: «"Маленькие трагедии"... самые насыщенные драмы человечества», или тезис о Пушкине как основателе «русской мировой литературы», из которой сейчас (т.е. в 20-30-е годы) выпадает литература советская: «Мы теряем наше место в мировой литературе» («О советской литературе», 1933). Эти статьи собраны в разделе «Письма о литературе», где представлены некоторые из тех, которые Бем регулярно печатал преимущественно в берлинской газете «Руль» и варшавских «Молва» и «Меч» (об изданиях см. статьи А.М. Зверева: 61, с. 351-360; М.Г. Павловец: 61, с. 232-235; А.Н. Николюкина: 61, с. 224-230). Заглавие «Письма о литературе» принадлежит самому автору, который хотел объединить свои текущие выступления в книгу; о ее скором выходе даже было объявлено в 1935 г. в газете «Меч». Вырезка с объявлением хранится в пражском архиве Бема с припиской: «Несостоявшееся издание». Туда вошли статьи и о классиках (А. Пушкин, И. Тургенев, Л. Толстой), и о современной русской литературе, как эмигрантской, так и советской - о В. Маяковском, А. Ремизове, Н. Гумилёве, Б. Пастернаке, И. Бунине, М. Агееве.

В 2007 г. опубликована первая книга двухтомника «Вокруг Достоевского» (сост. М. Магидова) (14), в которой собраны три книги сборника «О Достоевском», вышедшие в Праге под редакцией А.Л. Бема в 1929, 1933 и 1936 гг. Статьи, включенные в сборники, восходят к рефератам, прочитанным в Семинарии по изучению Достоевского при Русском народном университете в Праге. В объявленный А. Бемом Семинарий входили: В.В. Зеньковский, Д.И. Чижевский, С.В. Завадский, Р.В. Плетнёв, Н.Е. Осипов и др. Сам Семинарий повлиял на становление достоевсковедения русского зарубежья, превратив Прагу в центр изучения классика русской литературы, а три пражских сборника «О Достоевском» подвели итог межвоенным исследованиям эмиграции в этой области. Своеобразие эмигрантского достоевсковедческого сюжета в истории российской науки, по мысли М. Магидовой, заключается, «не только в его национальной культурной изоляции. Его исключительность еще и в том, что он сложился в период, когда язык российской культуры стал интересен и доступен западному миру, вступив в фазу творческого влияния на него. Пражской достоевсковедческой ветви выпала, совершенно для нее неожиданно, роль одного из посредников в этом процессе» (14, с. 5).

В результате сотрудничества П.М. Бицилли, проживавшего в Софии, с работой Семинария А.Л. Бема, например, появилась статья П. Бицилли «Почему Достоевский не написал "Жития великого грешника"» во втором сборнике «О Достоевском». Статьи И.И. Лапшина, опубликованные в сборниках, и обозначенный им принцип подхода к текстам Достоевского послужили стимулом для нового витка философских работ о писателе, замечает М. Магидова во введении «Пражские сборники "О Достоевском»"». В частности, это относится к работам В.В. Зеньковского, «высказавшего мысль о сфере правомочий исследователя литературных текстов, за пределами которой начинается переход "за грани того, что успел сказать Достоевский. Нам важно не досказать за него то, что не успел он выразить, а понять диалектику в его мысли и философски осмыслить тот перелом, который в нем произошел"1. Эта линия нашла свое выражение также в статьях Д.И. Чижевского и С.И. Гессена» (14, с. 14). Первый сборник «О Достоевском» открывала статья Д.И. Чижевского «К проблеме двойника: (Из книги о формализме в этике)», в которой он обращался к проблеме конфликта идеи с формой у Достоевского; решение этого конфликта оценивалось критиком «как предопределяющее в творческой эволюции писателя» (14, с. 43).

Как эстетик и этик, В.В. Зеньковский дополнял и И.И. Лапшина, и Д.И. Чижевского, «анализировавшего природу нравственного в антропологии Достоевского. Впоследствии, как биограф русских философов, он использовал тот опыт реконструкции личности, который сложился в работе пражского Семинария по изучению Достоевского с его главным мотивом: "Достоевский -гениальный читатель", особенно детально разрабатывавшимся Бе-мом», - пишет М. Магидова (14, с. 31). Творчество Достоевского, по мнению А. Бема, было пропитано цитатами, чужими словами, выражениями, именами, сюжетными положениями и жанровыми структурами; в своих исследованиях он стремился выявить цитату, сопоставить контекст источника и текста писателя - это направление А. Бем назвал методом «мелких наблюдений». «Влияние Гоголя» на Достоевского интересует А. Бема «не как продолжение гоголевской линии, а как использование гоголевских впечатлений в его творчестве. Он включился в спор с идеей В.Г. Белинского о

1 Зеньковский В. Проблема красоты в миросозерцании Достоевского // Путь. - Париж, 1932. - № 36. - С. 59.

преемственности в литературной эволюции. Начатый Н.Н. Страховым, обогативший литературоведческий дискурс мыслью о преодолении Достоевским Гоголя, он продолжен был затем В.В. Розановым, а впоследствии Ю.Н. Тыняновым» (14, с. 41).

В первый том «Избранного» (в трех томах) филолога, философа русского зарубежья Д.И. Чижевского (1894-1977) вошли материалы к биографии ученого-слависта и критика. Труды Чижевского в России почти не переиздавались, его биография до сих пор не получила полного и объективного освещения. Т. 1: «Материалы к биографии» (57) дают возможность читателю восстановить биографический контекст научной деятельности Д.И. Чижевского и предваряют следующие тома, в состав которых войдут избранные труды по философии и филологии. Историю создания данного тома раскрывает в предисловии составитель издания В.В. Янцен, который пишет о том, что благоприятная ситуация для освоения наследия Чижевского сложилась лишь после объединения Германии, когда были соединены усилия всех исследователей по составлению библиографии трудов Д. Чижевского, перечня тем его академических курсов, сбора эпистолярных материалов и других архивных розысканий. Международные конференции и научные чтения в Кировограде и Киеве в 1994 г., в Галле в 1997 и 2007 гг., в Праге в 2002 г., в Дрогобыче в 2003 и 2005 гг., посвященные памяти Д.И. Чижевского, стремились объединить усилия всех исследователей его наследия в России, в Украине, в Германии, Америке и Чехии. Сборник «Д.И. Чижевский. Материалы к биографии (18941977)» (57) стал результатом многолетнего коллективного труда. Основной критерий отбора материалов для этого издания состоял в том, чтобы они по тем или иным вопросам биографии и творчества Д. Чижевского имели характер первоисточников. Преобладающая масса публикуемых материалов хранится в личном архиве ученого в Галле и в Гейдельберге и публикуется впервые, отмечает В.В. Янцен. Сборник, состоящий из семи частей, содержит следующие разделы: «Автобиографические и биографические материалы», «Избранные автобиографические письма Д.И. Чижевского (1921-1976)», мемуарные тексты о Д.И. Чижевском, куда входят также «Юбилейные речи» о нем и «Посмертное» - о судьбе наследия. Затем следуют «Pro et contra», куда включены рекомендательные письма, характеристики, рецензии и отзывы о работах Чижевского таких его современников, как Х.-Г. Гадамер, Э. Гуссерль, Р. Траутман, М. Фасмер, Г.В. Флоровский, С.Л. Франк, В.С. Шил-

карский и советский автор В.И. Кулешов; «Варианты и дополнения» к предыдущим разделам сборника; темы лекций и семинаров Д.И. Чижевского на протяжении всей его жизни (большинство его монографий и статей как раз и возникло на основе этих курсов) и давно ожидаемая исследователями и ценителями творчества Д. Чижевского библиография его печатных трудов, опубликованных с 1912 г. по настоящее время; за библиографией Чижевского следует библиография публикаций о нем и его творчестве. Все эти малоизвестные источники показывают значение Д.И. Чижевского в истории русской и европейской мысли.

Издание философских, культурологических, филологических работ Н.М. Бахтина (1894-1950), доктора филологии, преподававшего в Бирмингеме, старшего брата М.М. Бахтина, включает работы, написанные на русском языке в 1924-1931 гг., и содержит разделы: «Статьи и эссе», «Диалоги и разговоры», «Из жизни идей» (8) (сост. С.Р. Федякин). В «Приложения» входят: лекции Н.М. Бахтина «Современность и наследие эллинства», статья Г.В. Адамовича «Памяти необыкновенного человека», библиография работ Н.М. Бахтина за 1924-1931 гг. Завершают книгу «Послесловие и комментарии» составителя, содержащие биобиблиографические сведения об ученом.

В эмиграции Н. Бахтин оказался после службы в Белой армии и с лета 1924 г. сотрудничал в парижском еженедельнике «Звено» (с середины 1927 - ежемесячник) до самого закрытия издания (середина 1928 г.). Первые статьи Н. Бахтина - о поэзии («О русском стихосложении»). С особым вниманием, как отмечает составитель, критик относился к работам по теории стиха; характерны, например, его отклики на вышедшие в России книги В. Жирмунского и Б. Томашевского1.

Открывает книгу эссе «Современность и фанатизм» - из серии статей Н. Бахтина, публиковавшихся в «Звене» под постоянной рубрикой «Из жизни идей». Как и младший брат М.М. Бахтин, он в своих работах тяготел к междисциплинарной методологии, используя филологию, психологию и философию. При этом «и в поэзии, и в философии Н. Бахтина всегда привлекает не совершенство формы, не стройность и завершенность системы, но то, что толкает к действию - пишет С.Р. Федякин. - И стихотворение, и философия

1 Жирмунский В. Рифма, ее история и теория. - Пг., 1923; Томашевский Б. Русское стихосложение. Метрика. - Пг., 1923.

должны адресоваться не к "читателю", не к "мыслителю", но к человеку. Можно говорить о "ницшеанстве", "кантианстве" или "язычестве" Н. Бахтина. Но его прежде всего интересует не сама доктрина, а способность ее стать частью жизни» (8, с. 226).

После закрытия журнала «Звено» Н. Бахтин опубликовал в русской эмигрантской периодике только два эссе: «Антиномия культуры» и «Разложение личности и внутренняя жизнь». Основную антиномию культуры Н. Бахтин увидел в том, что, созданная человеком, «культура, в силу и в меру своего совершенства, оказывается независимой от человека и перестает с ним считаться». В результате: «То, что является для человека необходимым условием самоутверждения, то, что обеспечивает ему независимость по отношению к миру и дает возможность себя осуществить, - то самое неизбежно вырастает в препятствие для самоутверждения» (цит. по: 8, с. 66-67). Парадоксальность положения заключается в том, что в силу богатства средств и форм самоутверждения, предоставляемых современной культурой, человек оказывается весьма «ограничен в своей творческой инициативе»: все формы и пути заранее предустановлены. Н. Бахтин приходит к выводу, что результат оказался прямо противоположен заданию: «Созданная как орудие самоутверждения, культура с неизбежностью превратилась в орудие самоотрицания» (цит. по: 8, с. 72).

В 1932 г. он «покидает» русское зарубежье: перестает публиковаться на русском языке и переезжает в Англию, где открывается новая страница в жизни ученого. Его творчество «английского периода - лекции и эссе - было собрано в книге: Nicholas Bachtin. "Lectures and Essays"». - Birmingham, 1963.

Сборник журналистики и литературной критики эмигрантских лет И.Н. Голенищева-Кутузова (1904-1969) подготовлен И.В. Голе-нищевой-Кутузовой (16). В книге собраны статьи и очерки критика, публиковавшиеся в предвоенной эмигрантской периодике1. Материал сгруппирован в трех основных разделах: «Запад, XX век» (статьи о Р.М. Рильке, О. Хаксли, А. де Монтерлане, Б. Кроче, Д.Г. Лоренсе и др.); «Русская культура и южные славяне» (вводятся в научный оборот и становятся доступными русскому читателю бел-

1 В издании продолжена публикация парижских газетных эссе, начатая книгой: Голенищев-Кутузов И.Н. Лики времени / Сост., подгот. текста Голенище-вой-Кутузовой И.В. - М.: МЦНМО, 2004.

градские эссе, написанные на сербско-хорватском языке); «В эмиграции и на Родине: Два потока русской литературы XX в.».

Интересны работы о молодой эмигрантской литературе этого последнего раздела, включающего статьи 1930-х годов о русских писателях XX в. «"Северное сердце" Антонина Ладинского» (1932) представляет собой рецензию на сборник поэта. Открытый им образ «Пальмириум» - это «комбинация морозных пальм на стекле и прекрасного, бренного мира поэзии», соединившая основную тему Ладинского - северное сердце, и реминисценцию из Лермонтова («На севере диком...»). Мотив о пальмах упорно повторяется в нескольких стихотворениях сборника «Северное сердце». Поэт избирает иронию и стилизацию - «традиционный путь символизма»: ирония «оледеняет восторг, заглушает память о космической музыке» (цит. по: 16, с. 221). И.Н. Голенищев-Кутузов обращает внимание на «Поэму о Мышеловке», «прелестную, отравленную всеми ядами петербургского символизма», а также на театрально-андерсеновский цикл «Стихов о Свинопасе», в котором звучит «важный голос» осознавшей себя души.

В рецензии «"Флаги" Бориса Поплавского» (1931) на единственный прижизненный сборник поэта критик утверждал, что лучшее в книге - «это ощущение обреченности городского юноши, немного наигранное и все же искреннее, нежная близость к преходящему миру» (цит. по: 16, с. 223). Некая музыка звучит в стихах о большом городе с его праздничностью общественных увеселений, пестротой афиш и флагов, напоминающих поэту о свободе «притягательно-чуждых морей», о кораблях, о грустных и немного смешных видениях детства, «нежданно сочетавшихся со стенной росписью монпарнасских кабачков».

В отклике на книгу стихов А. Штейгера «Эта жизнь» (1932) И.Н. Голенищев-Кутузов отметил любовь поэта к барочному миру, «надменному и бессильному». Поэт почти бесстрастно говорит о преходящем и вечном, о земном и небесном. Легкий скептицизм Штейгера («И слышится с неба ответ. / Неясный. Ни да, ни нет») «не переходит в отчаяние, ибо он верит в Бога, но между "иной" и "этой жизнью" в воображении поэта простирается тонкое облачко, дивно-печальное. Земная, элегическая любовь. кажется поэту безрадостной», а страсть ему чужда, писал критик (цит. по: 16, с. 233).

К творчеству А. Несмелова И. Н. Голенищев-Кутузов обратился в статьях «Русская литература на Дальнем Востоке» (1932) и «Арсений Несмелов» (1932). В его стихах критик выделил влияние

В. Маяковского, С. Есенина, И. Сельвинского. Поэта не покидала мысль о России: он не мог забыть подробностей «Ледяного похода» (о крепостной бетон разбилась «фаланга Каппеля»), как был сдан Владивосток, и по диким просторам Дальнего Востока рассеялись последние партизаны. «Несмелов-поэт остро ощущает смену лет и поколений, он чувствует все излучины и все пороги "реки времен", влекущей людей к адской расщелине, где все исчезает... Само время становится в его сознании "мемуарным", жизнь - отраженной» (цит. по: 16. с. 246-247). Он - поэт непосильных испытаний огненных лет. А. Несмелову также принадлежат военные рассказы: Первая мировая и Гражданская войны, годы изгнания -все это владеет его душой, заключает критик.

«Приложения» содержат заметку И.Н. Голенищева-Кутузова «В поисках Нового Града: На собрании "Зеленой лампы"», шесть писем (1932-1936) к нему В.Ф. Ходасевича, а также печатный отзыв Ю. Мандельштама «Легенда о Гризельде» на докторскую диссертацию И.Н. Голенищева-Кутузова.

Важной задачей исследования литературной критики русской эмиграции первой волны является работа и отечественных, и западных ученых по изданию документальных материалов. Образцово-показателен здесь сборник «И.А. Бунин: Новые материалы», подготовленный стараниями ученых разных стран (составители -Коростелёв О., Дэвис Р.; Лидс) (19), который включает предварительные материалы для будущего академического (или полного) собрания сочинений И.А. Бунина, раскрывающие новые или недостаточно освещенные стороны биографии и творчества писателя. Основу выпуска составили материалы зарубежных архивов: Leeds Russian Archive, Hoover Institution Archives, Bakhmeteff Archive, отделов рукописей Британской библиотеки, а также библиотек Йельского, Редингского, Сассекского, Эдинбургского ун-тов. Впервые в полном объеме публикуется переписка И.А. Бунина с Г.В. Адамовичем, В.Ф. Ходасевичем, Л.Ф. Зуровым, И.Ф. Наживи-ным, Г. Брандесом, С.А. Ционом, редакторами британского издательства Hogarth Press.

Наиболее объемная подборка - «Переписка И.А. и В.Н. Буниных с Г.В. Адамовичем (1926-1961)» (Публ. О. Коросте-лёва и Р. Дэвиса). Сохранившаяся переписка насчитывает 147 писем (49 из них адресовано И.А. Бунину, 63 - В.Н. Буниной, 35 -Адамовичу). Адамович не вел архива и уничтожал почти все приходившие к нему письма; одним из немногих исключений был Бу-

нин. Большая часть их переписки приходится на военное и послевоенное время. Бунин «то и дело задирал Адамовича и подтрунивал над ним. Адамович. не обижался, заведомо относясь к нему как к живому классику с трудным характером и при этом интересному человеку» (19, с. 10). К концу жизни Бунина его письма становятся все более короткими и менее связными; порой он диктует их жене либо делает маленькие приписки. После смерти писателя Адамович восемь лет вел переписку с В.Н. Буниной, вплоть до ее кончины в 1961 г. Он убеждал ее писать воспоминания и настаивал, чтобы работа была доведена до конца.

«Переписка И.А. и В.Н. Буниных с В.Ф. Ходасевичем (19261939)» (Вступ. ст., публ. и коммент. Д. Малмстада; Гарвард) насчитывает 52 документа. Половина писем относится к периоду от 1926 до середины августа 1929 г. Отношения между ними стали более прохладными после рецензии Ходасевича на «Избранные стихи» Бунина, которая начиналась с похвалы бунинской прозе, а не поэзии. В последующие годы критик опубликовал рецензии с высокой оценкой Бунина-прозаика; «однако именно нежелание признать подобную же высоту и за бунинской поэзией стало источником незаживающей обиды в душе старого писателя» (19, с. 167). Несмотря на то, что их отношения никогда не вернулись к прежней дружеской близости, между ними остались сердечность и уважение друг к другу, о чем свидетельствуют письма. До смерти Ходасевича они не теряли связи, переписывались и дарили друг другу свои книги с обоюдными комплиментами. В приложении к публикации впервые приводятся незавершенные воспоминания о Ходасевиче В.Н. Буниной, сохранившей к нему самое теплое расположение.

«Переписка И.А. Бунина с Г. Брандесом (1922-1925)» (Публ. Д. Риникера; Базель; с участием Б. Вайля; Копенгаген; и Р. Дэвиса; Вступ. заметка и примеч. Д. Риникера) состоит из двух писем Бунина и четырех датского литературного критика Г. Брандеса (18421927), пользовавшегося в России конца XIX - начала XX в. огромным влиянием. На протяжении всей жизни Бунин оставался верен Брандесу с подчеркнутой демонстративностью. В первой половине 20-х годов он поручал издательствам посылать Брандесу переводы своих книг на немецкий и французский языки. Датчанин откликался на это признательными письмами, а Бунин благодарил критика за лестные отзывы о его произведениях.

Публикация И. Белобровцевой (Таллинн) и Р. Дэвиса «"Предчувствие мне подсказывает, что я недолгий гость": Переписка И.А. Бунина и Г.Н. Кузнецовой с Л.Ф. Зуровым (1928-1929)» (37 документов) охватывает период заочного знакомства Бунина с Зуро-вым. Переписка начинается после присылки молодым писателем его первой книги «Кадет» и обрывается за три недели до его приезда в Грасс по приглашению Бунина.

В военные годы Бунину приходила материальная помощь из нейтральной Швеции. С 1940 по 1947 г. шведские организации и частные лица поддерживали Бунина деньгами и продовольственными посылками. Организовывал и координировал помощь политический деятель, журналист и переводчик С.А. Цион (1874-1947), эмигрировавший в 1917 г. из России в Швецию. «Письма И.А. Бунина к С.А. Циону (1940-1947)» (Публ. Ж. Шерона, Лос-Анджелес; подгот. текста А. Тюрина и Р. Дэвиса; коммент. О. Ко-ростелёва и М. Юнггрена) - 34 документа. В них писатель сообщал о своей книге рассказов «Темные аллеи», высказывая интерес к возможным ее изданиям в Швеции. И хотя эти надежды Бунина оказались нереальными, тем не менее, как свидетельствуют его благодарственные письма, «в чисто благотворительном плане усилия Циона время от времени имели некоторый, пусть и скромный, успех» (19, с. 286).

Семь писем И.Ф. Наживина к И.А. Бунину (1919-1920) (публ. В. Кудениса; Лувен, и Р. Дэвиса) отразили существенные нюансы событий той эпохи: жизнь на юге России после бегства из революционных столиц; отъезд в эмиграцию и попытки вжиться в новую ситуацию.

В статье «И.А. Бунин и "Хогарт Пресс"» А. Рогачевский (Глазго) прослеживает историю взаимоотношений писателя с лондонским издательством («The Hogarth Press»), на долю которого приходится приблизительно половина от общего числа книг Бунина, опубликованных на английском языке в межвоенный период. Обращение к архивам Редингского, Сассекского, Лидского и Эдинбургского ун-тов, а также к материалам, хранящимся в Отделе рукописей Британской библиотеки, помогает автору статьи детально воссоздать (в некоторых случаях - уточнить) обстоятельства выхода в свет трех бунинских книг («The Gentleman from San Francisco and Other Stories», 1922; «The Well of Days», 1933; «Grammar of Love», 1935), а также рассказать о неудавшейся попытке издатель-

ства выпустить в Великобритании сборник «The Elaghin Affair and Other Stories» (1935), о чем ранее не было известно.

В публикации Т.Н. Николеску (Рим) «По следам парижской командировки» приводятся четыре письма к ней 1969-1975 гг. от Г.В. Адамовича, Т.А. Осоргиной-Бакуниной и Н.Б. Зайцевой-Соллогуб, посвященные И.А. Бунину. В этот период Т. Николеску собирала материал для своей монографии о русском писателе («Ivan Bunin», Bukuresti, 1971). Первый сборник Бунина в Румынии вышел в 1926 г. под названием «Чаша жизни». Нельзя сказать, что писателю повезло в те годы с румынскими переводами; «в лучшую сторону выделялся лишь сборник, вышедший в 1936 г. под названием "Новеллы"» (19, с. 355). В довоенный период переводчики предпочитали в основном краткие тексты и особенно рассказы о любви («Солнечный удар», «Последнее свидание», «Сны», «Игнат» и др.). Новая волна интереса к творчеству Бунина относится к 1960-м годам, когда и были переведены на румынский язык все главные произведения писателя, и тем самым, создана основа для историко-литературного восприятия его личности.

В публикации Е. Рогачевской (Лондон) «Жаль, что так рано кончились наши бабьи вечера» приводятся 27 писем из переписки В.Н. Буниной и Т.М. Ландау (жены М.А. Алданова) за 1925-1959 гг.

Сборник завершается материалом, подготовленным Д. Рини-кером: «"Литература последних годов - не прогрессивное, а регрессивное явление во всех отношениях.": И. Бунин в русской периодической печати (1902-1917)». В научный оборот вводится 25 затерянных в периодике и ни разу не перепечатывавшихся газетных выступлений писателя.

Публикуемые материалы, по мнению Д. Риникера, подтверждают тот факт, что «эмигрантский период жизни и творчества Бунина невозможно осмыслить и понять без учета всего того, что было до его отъезда из России в 1920 г.» (19, с. 405). Писатель виртуозно использовал свои выступления в периодической печати, чтобы создать себе определенную литературную репутацию. Если до революции он предпочитал в этих целях жанр газетного интервью, то в эмиграции ведущим жанром бунинской публицистики стал фельетон, сменившийся впоследствии мемуарным очерком.

2.3. Антологии

Можно выделить несколько типов изданий антологий литературно-критических работ эмиграции. Это «классическая» антология «Критика русского зарубежья» в 2-х частях (М., 2002), составители О.А. Коростелёв и Н.Г. Мельников (22); ряд «региональных» антологий: «Русский Берлин» (М., 2003; сост. В. В. Сорокина) (38), «Русский Париж» (М., 1999; сост. Т.П. Буслакова) (41), «Русский Нью-Йорк: Антология "Нового Журнала"» (М., 2002; сост.

A.Н. Николюкин) (40), «Русский Харбин» (М., 1998; сост. Е.Н. Тас-кина) (42); многочисленные антологии, посвященные критическим оценкам современниками того или иного писателя: «В.В. Набоков: Pro et contra» (СПб., 1997; сост.: Б. Аверин, М. Маликова, А. Долинин; 12; СПб., 2001; сост. С.А. Антонов; 13), «Д.С. Мережковский: Pro et contra» (СПб., 2001; сост. А.Н. Николюкин) (17), «Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова» (М., 2000; сост. Н.Г. Мельников) (20), «Марина Цветаева в критике современников» (М., 2003; сост. Л.А. Мнухин, Е.В. Толкачёва) (24), «Настоящая магия слова: В. В. Розанов в литературе русского зарубежья» (СПб., 2007; сост. А.Н. Николюкин) (34) и др. Несколько особняком в этом «типологическом» ряду стоит переиздание известной антологии русской зарубежной поэзии «Якорь», выпущенной Г.В. Адамовичем и М.Л. Кантором в 1936 г. берлинским издательством «Петрополис» (59). Републикация включает также объемное приложение: «"Якорь" в отражении критики» - статьи

B. Ходасевича, В. Вейдле, П. Пильского, Л. Гомолицкого, П. Би-цилли, Ю. Мандельштама, Г. Николаева, Ю. Терапиано, А. Бема (сост. О. Коростелёв и А. Устинов) (59, с. 211-252) и «Вокруг «Якоря»: из архива М.Л. Кантора» (59, с. 253-324), куда вошли: Переписка Г.В. Адамовича и М.Л. Кантора, Переписка с авторами, «Первый вариант рецензии П. Бицилли на "Якорь"» (публикация О. Коростелёва и А. Устинова).

В двухтомную антологию «Критика русского зарубежья» (составители: О.А. Коростелёв и Н.Г. Мельников) (22) вошли статьи критиков первой и второй волны русской эмиграции. Материал расположен в хронологическом порядке (по датам рождения, а в текстах каждого автора по году написания статьи), что позволяет выявить смену поколений.

В первом томе опубликованы статьи Д.С. Мережковского, З.Н. Гиппиус, И.А. Бунина, Ю.И. Айхенвальда, Д.В. Философова, М.А. Осоргина, П.М. Бицилли, Саши Чёрного, П.П. Муратова, М.О. Цетлина, И.А. Ильина, Ф.А. Степуна, А.Л. Бема,

В.Ф. Ходасевича, Г.П. Федотова, М.А. Алданова, Д.П. Святополк-Мирского. Во второй том вошли критические работы К.В. Мочульского, Г.В. Адамовича, Ю.К. Терапиано, Н.М. Бахтина, МЛ. Слонима, Г.В. Иванова, ВВ. Вейдле, Р.Б. Гуля, Г.П. Струве, В.В. Набокова, В.А. Смоленского, Гайто (Г.И.) Газданова, Н.И. Ульянова, Бориса Филиппова, Ю.В. Мандельштама, ИВ. Чиннова, Ю.П. Иваска, В.Ф. Маркова.

Текстам каждого из представляемых критиков предшествует короткая преамбула, сообщающая основные вехи биографии критика, его основные труды и творческие интересы, а также степень влияния на современную литературу. Каждый текст подробно откомментирован составителями. В статьях этих критиков предстает творчество поэтов и писателей русского зарубежья и отчасти метрополии, а также раскрываются основные полемические векторы литературного процесса эмиграции.

В предисловии «Пафос свободы: Литературная критика русской эмиграции за полвека (1920-1970)» О.А. Коростелёв рассматривает панораму критического наследия диаспоры и отмечает, что эмигрантское общество, так же как и дореволюционное, «продолжало оставаться литературоцентрическим, причем литературу воспринимало как цель, а не как средство» (22, с. 5). Для эмигрантской критики были характерны эсхатологические настроения, чем отчасти и объясняется такое большое количество попыток разобраться, что случилось с миром, человеком и обществом в последние десятилетия и почему это произошло.

Почти все философы, критики и литераторы эмиграции приходили к выводу о том, что современная культура переживает кризис. Однако понимали и объясняли они его по-разному. Д. Мережковский, Н. Бердяев, Н. Бахтин и некоторые другие пытались «найти причину кризиса в Большой Истории» (22, с. 5). П. Муратов, В. Вейдле и П. Бицилли видели кризис не только в эмигрантской или даже всей русской литературе, «но в самом умонастроении эпохи». Н.М. Бахтин стремился раскрыть изначальную трагедию человеческого самосознания. По его мнению, из орудия самоутверждения культура для современного человека неизбежно становится орудием самоотрицания. И.С. Лукаш усматривал причины кризиса литературы «в распаде имперской российской нации», который начался уже в середине Х1 Х в. Почти каждый эмигрантский критик предлагал свои пути преодоления кризиса. О.А. Коростелёв излагает принципы поэзии «парижской ноты»

(подробнее см. об этом в его статье: 61, с. 300-303) и обращается к полемике вокруг нее, продолжавшейся все 30-е годы и пересекавшейся с другими литературными спорами в эмиграции. В статье О. Коростелёва также представлены возможные подходы к составлению подобных антологий и принципы составления конкретного издания.

Среди антологий и сборников о русских классиках следует выделить собрания критических работ серии «Зарубежная Россия и...», где были изданы книги о восприятии в зарубежье творчества

A.С. Грибоедова, А.С. Пушкина, М.В. Лермонтова, Ф.И. Тютчева и других русских классиков.

В качестве примера рассмотрим книгу «Фаталист: Зарубежная Россия и Лермонтов. Из наследия первой эмиграции» (Сост., вступ. ст. и коммент. М.Д. Филина) (52), вышедшую в серии сборников, которые призваны рассказать об отношении русской эмиграции к корифеям русской литературы XIX в., к тем или иным «историческим лицам» и событиям отечественной истории. Авторами работ, созданных в изгнании в период с 1920 по 1970-е годы, выступили П.Б. Струве, В.Н. Ильин, Ю. Фельзен, Ив. Тхоржевский, Б. Зайцев, И. Лукаш, Г. Адамович, К. Мочульский, К.И. Зайцев,

B. Перемиловский, Вяч. Иванов, П. Ставров, А. Ремизов, протоиерей Вас. Зеньковский, Н. Белавина, Ю. Анненков, Г. Мейер, В. Перелешин. В основу группировки материалов положен хронологический принцип, включены также некоторые образцы поэтического осмысления образа Лермонтова, созданные И. Северяниным, Г. Ивановым, В. Смоленским, Н. Туроверовым и кн. В. Сумбатовым. Научно-справочный раздел включает в себя «Комментарии», которые носят реальный характер, и краткие справки «Об авторах», расположенные в алфавитном порядке.

Во вступительной статье «От составителя» М.Д. Филин отмечает, что о Лермонтове за годы существования первой эмиграции было написано чрезвычайно мало работ, хотя мысль о «духовной близости» поэта беженскому мироощущению «была популярной -по крайней мере, в отдельных кружках и группах» (52, с. 6). Две связанные с Лермонтовым (1814-1941) памятные даты пришлись на военные годы - 1939 и 1941, а потому не могло быть и речи о широком чествовании поэта (кроме того, большинство эмигрантских периодических изданий в годы войны прекратило свое существование). Другое важное обстоятельство заключается в том, что в эмиграции оказались те поколения людей, которые ранее испытали

сильное влияние блистательной и крайне спорной речи-статьи Вл. Соловьёва «Лермонтов»1. Эта статья вызвала целое направление в лермонтоведении, поставив под сомнение «саму общежительскую состоятельность поэта (о прочих исках философа к Лермонтову нужно вести особый разговор)» (52, с. 6). Именно поэтому, полагает М.Д. Филин, соловьёвский Лермонтов «незримо присутствовал» в русском зарубежье, оставаясь для всех фигурой неоднозначной.

Известный афоризм Д.С. Мережковского: «Пушкин - дневное, Лермонтов - ночное светило русской поэзии» - отразил давний устойчивый рефрен отечественной культуры: сравнение Лермонтова с Пушкиным. И это сопоставление, как правило, было в пользу Пушкина. В изгнании не просто сравнивали с Пушкиным, но «именем Пушкина» (П.Б. Струве), как подчеркивает М. Филин, и определялось место Лермонтова в «хронотопе нашей истории», степень его близости всевозможным чаяниям первой эмиграции. При этом в зарубежье сопоставляли не Лермонтова с Пушкиным, но «идеологизированные мифы о гениях», где миф о Лермонтове подчас отождествлял его с Печориным, а такой Лермонтов «по духу» не мог быть близок подавляющему большинству эмигрантов, ибо «демонизм», «ницшеанство», «торжествующий эгоизм» (Вл. Соловьёв) уже были пройдены Россией и ее творческой элитой на рубеже столетий и в начале трагического века (52, с. 12). В зарубежной лермонтовиане выделяются работы с преимущественным вниманием к светлой стороне творчества Лермонтова, со стремлением отделить вечное от временного в творчестве, с желанием защитить поэта от тяжких обвинений. Помимо них были и статьи непритязательно задушевные, «как бы напомнившие современникам и потомкам, что Зарубежная Россия чтила своего гения» (52, с. 14).

О советских писателях также вышли из печати сборники критических статей и воспоминаний. Назовем - «Русское зарубежье о Сергее Есенине» (сост. Н. Шубникова-Гусева) (43), «Шолохов и русское зарубежье» (сост. В.В. Васильев) (58).

В издании «Русское зарубежье о Сергее Есенине» (43) собрана русская зарубежная есениниана: один раздел составляют «Воспоминания» Г. Иванова, В. Ходасевича, З. Гиппиус, Г. Адамовича, А. Ремизова, М. Цветаевой, Ю. Анненкова, Н. Оцупа, И. Одоевцевой, Р. Гуля, Д. Бурлюка, В. Познера и др.; другой -

1 Соловьёв Вл. Лермонтов // Вестник Европы. - СПб., 1901. - № 2.

включает «Эссе, очерки, рецензии, статьи» М. Цетлина, К. Мочульского, М. Осоргина, А. Яблоновского, Д. Святополк-Мирского, М. Слонима, И. Бунина, В. Ходасевича, М. Цветаевой, А. Толстого, А. Солженицына и др. Книга является переработанным и дополненным изданием двухтомника «Русское зарубежье о Есенине» (1993) и содержит шесть новых мемуарных материалов К. Ляндау, А. Угрюмова, А. Бахраха, Н. Радван-Рыжинской, И. Андреева и М. Талызина. Первый раздел открывают воспоминания Г. Иванова и В. Ходасевича, имеющие наиболее общий характер, принцип расположения остальных мемуаров - дата первого знакомства с Есениным. Второй раздел начинается с выдержек из работы М. Цветаевой «Поэт и время»; далее материалы расположены по хронологии в соответствии с авторской датировкой, указанной в тексте, а в случае ее отсутствия - по дате публикации.

Вдали от Родины редкий русский литератор обошел Есенина знаком внимания. Среди авторов - люди самых разных взглядов и позиций. В заглавие своей вступительной статьи «... Объединяет. звуком русской песни» Н. Шубникова-Гусева выносит слова Г. Иванова: «Мертвому Есенину удалось то, что не удалось за тридцать два года большевизма никому из живых. Из могилы он объединяет русских людей звуком русской песни.» (43, с. 6). Из мозаики суждений и оценок вырисовывается противоречивый и трагический облик поэта, разрушающий, с одной стороны, привычные легенды 20-40-х годов о двойственности Есенина, оказавшегося несозвучным эпохе, а, с другой - концепции поэта 50-80-х, согласно которым Есенин упорно преодолевал влияние имажинизма и кризис «Москвы кабацкой», воспевая «Русь советскую». Нетрадиционный образ, рисуемый русскими эмигрантами, «возникает в драматизме жизненных коллизий, игре ассоциаций, ярких парадоксах», авторы спорят друг с другом прямо или в подтексте собственных рассуждений (43, с. 7). Судьба Есенина оказалась неразрывно связанной «с тем главным, что волновало каждого вдали от родины - с духовной жизнью России и ее судьбой. И это определило не только пафос, но содержание и широкую географию работ о поэте» (43, с. 7-8).

Взрыв интереса к Есенину произошел в конце 20-х и начале 50-х годов. Он был связан сначала с его трагической гибелью, а затем с 25-летием со дня смерти. Поводом к активному внутреннему диалогу о поэте стали «Автобиографические заметки» И. Бунина, опубликованные в конце 40-х годов в нью-йоркской газете

«Новое русское слово» и впоследствии вошедшие в книгу «Воспоминания» (1950), где поэзия Есенина была названа «лирикой мошенника, который свое хулиганство уже давно сделал выгодной профессией». Выступление вызвало горячие споры, обусловленные временем, притоком новых эмигрантов из России, переоценкой ценностей русской советской литературы и оттепелью официального отношения к Есенину на родине. Пестрый диалог, проникнутый чувством родины и болью за Россию, «отражал силовые линии взаимодействия русской литературы XX в. - советской и эмигрантской»; в нем проявлялось и то, что ее объединяло, и то, что ее различало: проблемы русской духовности, исторического развития России и тревога за ее будущее с различных точек зрения преломлялись в откликах на поэзию Есенина и на родине, и за рубежом. В то же время в пристрастных суждениях эмиграции «ощутимы тоска и ностальгия по родине, своеобразный эстетический консерватизм, неоднородность и многозначность оценок», - пишет Н. Шубникова-Гусева (43, с. 8).

Выпады против Есенина были нередки и при жизни поэта, и после его смерти. Есенин вызывал страстное неприяние у И. Бунина и З. Гиппиус. В написанном вскоре после гибели поэта очерке «Судьба Есениных» для З. Гиппиус в трагедии поэта ни большевики, ни время не главное, а только русская душа, ее важная и страшная черта: «самораспусканье, инстинктивная склонность к субъективизму и безответственности» (цит. по: 43, с. 83). Эту же черту она видит в Блоке с его «слепым исканием упора, но бесконечными падениями в безответственность» и в гениальном В. Розанове, добавляя, что на Есенине, этом «нетронутом культурой человеке», рисунок нагляднее (там же). В противоположность суждениям И. Бунина и З. Гиппиус многие писатели и критики преодолевали политическую и эстетическую предвзятость. В. Ходасевич уже в 1926 г. почувствовал, что сквозь все заблуждения поэта «проходит какая-то огромная, драгоценная правда», и потому сделал вывод: «Прекрасно и благородно в Есенине то, что он был бесконечно правдив в своем творчестве и перед своею совестью» (цит. по: 43, с. 67). Видя причины гибели Есенина, в основном, в разочаровании Россией, которая не стала градом Инонией, Н. Оцуп также утверждал: «Я убедился, что "крестьянский поэт" был гораздо проницательнее, чем это принято думать о нем»; «Музой Есенина была совесть. Она и замучила его» (цит. по: 43, с. 176; 180). Бесспорно крупным художником считали Есенина Н. Бердяев, Р. Гуль,

К. Мочульский, Ю. Анненков, М. Слоним, Н. Устрялов, а позднее Б. Ширяев и А. Солженицын.

В эмиграции сохранялся интерес к наследию и личности В.В. Розанова. В издании «"Настоящая магия слова": В.В. Розанов в литературе русского зарубежья» (сост. А.Н. Николюкин) (34) опубликованы печатавшиеся только за рубежом книги о нем М. Курдюмова (философ и литературовед М.А. Каллаш) «О Розанове» (Париж, 1929), в которой утверждалось, что писателя не любило и не понимало его время, и М.М. Спасовского «В.В. Розанов в последние годы своей жизни»1, а также статьи В.Р. Ховина («Розанов умер», 1919), П.М. Пильского («Затуманившийся мир», 1929), воспоминания 3.Н. Гиппиус, Н.А. Бердяева, А.Н. Бенуа, В.Ф. Ходасевича, Г.В. Адамовича.

«Русская эмиграция "первой волны" на себе испытала Апокалипсис нашего времени, о котором пророчествовал Розанов. Хотя резких выпадов против писателя, испытавшего голод и холод в первые годы революции и вскоре умершего, уже не было, явно ощущалось разделение критиков на друзей его таланта и тех, для кого он оставался неприемлемым» (34, с. 5), - пишет составитель издания в предисловии «Русское зарубежье и Василий Розанов». «Самый проникновенный очерк жизни и творчества» писателя принадлежит З.Н. Гиппиус, которой удалось уловить главное в его натуре - «гениальное умение сказать так, как никем не говорилось о важнейших и самых обыденных вещах». В ее представлении Розанов был до такой степени «не как все», что его скорее можно назвать «явлением», нежели человеком, и потому она считала, что прилагать к нему общечеловеческие оценки «по меньшей мере неразумно» (34, с. 5), обобщает А.Н. Николюкин. Ее мемуары «Задумчивый странник. О Розанове»2 открывают книгу. В 1925 г. этот материал вошел в изданные в Праге воспоминания 3. Гиппиус «Живые лица». Со статьями о розановском понимании христианства критик неоднократно выступала в эмигрантских газетах.

А. Н. Николюкин обращает внимание на полярность оценок писателя. С высоким мерилом подходили к нему Д.П. Мирский, В.Н. Ильин, А.М. Ремизов, Н.А. Бердяев, определивший дар писате-

1 Спасовский М.М. В.В. Розанов в последние годы своей жизни. - Берлин, 1939; 2-е изд., доп. - Нью-Йорк, 1968.

2 Гиппиус З. Задумчивый странник. О Розанове // Окно. - Париж, 1923. - № 3.

ля, как самый большой в русской прозе. Религиозно-философский подход очевиден в оценке В.В. Зеньковского, для которого во многом неприемлемой была трактовка Розановым христианства, церкви и Евангелия. С церковно-догматических позиций подошел к наследию писателя Г.В. Флоровский. Подобное безоговорочное отрицание («слепой в религии») и непонимание художественно-эстетической значимости В. Розанова нередко встречается в зарубежье. В 1927 г. журнал «Версты» (№ 2) напечатал розановский «Апокалипсис нашего времени» с предисловием П. Сувчинского. В своем отклике, напечатанном в журнале «Звено» в 1927 г. Г.В. Адамович назвал этот труд «самым замечательным из всего, что написано Розановым за последние десять лет его жизни. Он много глубже, напряженнее, серьезнее, чем "Опавшие листья"»1. Однако с годами проявились и усиливались критические суждения критика: в статье о Л. Толстом (1928) он с раздражением писал, что произведения В. Розанова, которого пытаются «возвести в нашего национального гения», «жалко-суетливы рядом с Толстым»2.

После Второй мировой войны, продолжает А. Н. Николюкин, интерес к писателю в русском зарубежье вырос. К столетию со дня рождения в 1956 г. в Нью-Йорке вышло его «Избранное» с предисловием Ю.П. Иваска. В статье «Розанов и о. Павел Флоренский»3 тот же автор сравнивал двух «великих христианских мечтателей», которые были друзьями.

В 1929 г. эссе «Миф о Розанове» написал Г. Газданов. Прошедший Гражданскую войну, «страдающий, как и все молодые писатели - младоэмигранты танатологическим комплексом», он видел в В. Розанове «человека, который всю жизнь умирал», пишет Т.Н. Красавченко в статье «Молодая эмиграция первой волны о Розанове (Г. Газданов и В. Набоков)» (126). Г. Газданов создал свой «миф» о Розанове «как о писателе-метафизике, всю жизнь творившем в "предельной ситуации", жившем с постоянным ощущением "порога смерти"»; он находил у него «предельную, невыносимую концентрацию экзистенциального мироощущения, "существование в смерти" тогда, как нужно было жить, и отторгает

1 Адамович Г.В. Собр. соч. - СПб., 1998. - Литературные беседы. Кн. 2. -

С. 145.

2 Адамович Г.В. Собр. соч. - СПб., 2002. - Литературные заметки. Кн. 1. -

С. 62.

3 Иваск Ю. Розанов и о. Павел Флоренский // Вестник РСХД. - Париж, 1956. - № 42. - С. 22-26.

его» (126, с. 241). Эссе Г. Газданова противостояло эмигрантскому общественно-литературному мнению, в рамках которого сложился своеобразный культ В. Розанова. И, прежде всего, Г. Газданов полемизировал с Д. Мережковским и З. Гиппиус, которых не любил, отмечает Т.Н. Красавченко, а также полемизировал с А. Ремизовым, П. Сувчинским, Д. Святополк-Мирским, В. Зеньковским, Г.П. Федотовым, М. Курдюмовым. Эмигрантская апология В. Розанова побудила Г. Газданова написать эссе, но он не решился опубликовать его (оно увидело свет лишь в 1994 г.), «возможно, ощущая зыбкость своей позиции "отречения от умирающих"» (126, с. 242). Т.Н. Красав-ченко рассматривает далее оппозицию Газданов - Набоков.

Последний отзывается о В. Розанове как о «замечательном писателе, сочетавшем блестки необыкновенного таланта с моментами поразительной наивности»1. В оценках писателями творчества Розанова сказались четыре года разницы в возрасте. Формирование Газданова как личности и писателя происходило и завершилось в эмиграции, «он в сущности "пропустил" Серебряный век и Розанова, яркого его представителя». Набоков, «последний в русской литературе выходец из русской дворянской усадьбы и "поскребыш" Серебряного века, оценивает литературу с эстетических позиций, отсюда его приятие Розанова. У Газданова сохраняется этический подход к ней в духе классической русской традиции или традиций российской разночинной интеллигенции, выходцем из которой он был», - заключает Т.Н. Красавченко (126, с. 242).

«"Розановское наследие" и явление "парижской ноты"» -предмет статьи С.Р. Федякина (196), который прослеживает «роза-новский след» в прозе и лирике эмиграции. Жанр книги «Уединенное» чаще всего воспринимается как «фрагментарная» литература. Однако фрагмент был лишь внешним признаком жанра, а главное открытие В. Розанова - «особенным образом организованная речь» и П. Бицилли именно по этому, речевому, признаку поставил писателя в один ряд с Н. Лесковым и А. Ремизовым. Эта особая, «интимная» литература была услышана и в «парижской ноте» она дала свой отчетливый отзвук, полагает С.Р. Федякин. И все-таки, с точки зрения приверженцев «парижской ноты», в первую очередь Г. Адамовича, в Розанове было много «лишнего». Аскетизм самого Адамовича был несколько иного характера: «не допустить в свою речь ничего вычурного, чересчур "броского" (особенно ярких, са-

1 Набоков В. Лекции по русской литературе. - М., 1996. - С. 180.

модостаточных - и потому вредящих общему впечатлению - метафор), усиливая роль интонации, ритма, расстановки слов» (196, с. 79). Но «стремление договориться до вещей "последних", сокровенных, напротив, роднило ноту с Розановым. В этом поле притяжения-отталкивания и возникали "Комментарии" Адамовича, - главной "идеологической" книги "ноты"», - обобщает С.Р. Федякин (196, с. 105). Особенности розановского «говорка» проявились и в прозе Г. Иванова, попытавшегося изобразить в «Распаде атома» «распад человеческого сознания изнутри этого сознания» (196, там же).

3. ОСМЫСЛЕНИЕ КРИТИЧЕСКОГО НАСЛЕДИЯ ЛИТЕРАТОРОВ-ЭМИГРАНТОВ В ОБОБЩАЮЩИХ РАБОТАХ РОССИЙСКИХ ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ

3.1. Энциклопедии, справочники, библиографии

Четырехтомная «Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918-1940)» (1997-2006, гл. ред. и сост. А.Н. Николюкин) -фундаментальный справочник по русской литературе XX в., наиболее обширное, обстоятельное и авторитетное справочное пособие по литературе русского зарубежья первой волны, периода между двумя войнами. В подготовке издания приняли участие крупнейшие литературоведы и историки Москвы, С.-Петербурга, других городов России, а также стран ближнего и дальнего зарубежья. Первый том (60) включает статьи о писателях и критиках русской эмиграции, второй (61) - посвящен наиболее значительным периодическим изданиям, альманахам, литературным центрам (писательским объединениям, союзам, научным учреждениям) и издательствам русского рассеяния, в третьем томе, куда вошли 600 статей (62), - дана характеристика важнейших книг писателей эмиграции и восприятие их эмигрантской критикой. Объект исследования заключительного четвертого тома (63) - мировая литература. Более ста пятидесяти имен, среди которых Августин Блаженный, И. Анненский. А. Ахматова, М. Бахтин, Ш. Бодлер, Вергилий, М. Волошин, Г. Гейне, Данте Алигьери, Дж. Джойс, Е. Замятин,

A. Камю, Ф. Кафка, М. Лермонтов, М. Ломоносов, В. Маяковский, Д. Мережковский, Г. Мопассан, Ф. Мориак, Ф. Ницше, Р. Рильке,

B. Скотт, Г. Уэллс, 3. Фрейд, О. Хаксли, К. Чуковский, И. Шмелёв, Т. Элиот, представлены в восприятии и оценке литературных критиков, писателей, философов, искусствоведов русского зарубежья.

В статье «От составителя» отмечается, что отбор имен и отбор статей определяется не значимостью писателя в литературном процессе, а наличием материалов о нем в печати зарубежья.

Материалы книг и периодических изданий русской эмиграции воссоздают атмосферу ее духовной жизни в 20-30-е годы XX в. На примере классической русской и зарубежной литературы эмиграция ставила идеологические, мировоззренческие вопросы самоидентификации человека в обществе, получившие в тот период особую актуальность.

Свыше 400 биографий выдающихся деятелей русской культуры в изгнании (писателей, художников, театральных деятелей, церковных иерархов, исследователей в различных областях науки и техники) включает энциклопедический биографический словарь «Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть ХХ века» (под общ. ред. В.В. Шелохаева; 65).

Нельзя не сказать и об активности отечественных исследований в библиографической области, наметившейся на рубеже веков. Среди библиографий, отражающих литературную критику и изданных в первое десятилетие XXI в., прежде всего следует отметить обстоятельные библиографии О.А. Коростелёва «Литературная критика русской эмиграции» (73) и «Печатное дело русского зарубежья в исследованиях и документах» (76), им же составленные библиографии: «Парижская нота» (77), «Опыты» (Нью-Йорк, 1953-1958) (75) и «Меч» (Варшава, 1934-1939): роспись литературных материалов (74). Сюда же относится обширная библиография «Статьи о литературе и культуре в газете "Последние новости" (Париж, 1920-1940)» (Сост. Н.Ю. Симбирцева и Т.Г. Петрова) (78). Классическими стали библиографии Ю. Абызова (66), А.Д. Алексеева (67), Н.А. Богомолова (68). Большую ценность представляет аннотированная библиография «Изучение литературы русской эмиграции за рубежом (1920-1990)» (отв. ред. Т.Н. Белова) (71) а из персоналий - «Зинаида Николаевна Гиппиус» (сост. С.П. Бавин) (70), «В.В. Набоков» (сост. Г.Г. Мартынов) (69) и библиография публикаций произведений Г. Газданова и критических работ о нем, опубликованная в пятом томе Собрания сочинений писателя (сост. Л. Диенеш и Т.Н. Красавченко) (15, с. 538-689).

3.2. Учебники, сборники, конференции

Создание истории литературной критики русского зарубежья ХХ в. - остается актуальной, но чрезвычайно трудной исследовательской задачей. В настоящее время отсутствуют учебники и монографии по истории эмигрантской критики и, как правило, отсутствуют даже разделы в учебниках и монографиях по истории литературной критики ХХ в. В лучшем случае им отводится ограниченное число страниц. Не содержат такого раздела ни книга «История русской литературной критики: Учебник для вузов» под ред. Прозорова В.В.1, ни учебное пособие для студентов-филологов Голубкова М.М. «История русской литературной критики ХХ века (1920-1990-е годы)»2.

В послесловии к первому учебнику авторский коллектив лишь справедливо констатирует, что «без учета богатого опыта русской литературной критики, созданной в эмиграции, нельзя осознать динамику социокультурного процесса новейшего времени, специфику художественного творчества крупнейших писателей XIX-XX вв.», тогда как «по сей день мы находимся на этапе собирания и первичного очерчивания контуров литературно-критического наследия, разбросанного по сотням эмигрантских газет, журналов, альманахов и сборников»3. Автор второго, весьма обстоятельного, учебника М.М. Голубков, во введении «От автора», к сожалению, сразу оговаривает, что «вне поля зрения оказывается русская диаспора, которая на протяжении советского времени развивалась в совершенно иных условиях и, вероятно, требует иных подходов, иного литературоведческого "сюжета", способного показать векторы ее развития, чем литература метрополии»4.

В курсе лекций Т.П. Буслаковой «Литература русского зарубежья» (92) преимущественно рассматривается литература первой волны эмиграции. Освещается творчество писателей Серебряного

1 История русской литературной критики: Учебник для вузов / Прозоров В.В., Милованова О.О., Елина Е.Г. и др.; Под ред. Прозорова В.В. - М.: Высшая школа., 2002. - 463 с.

2 Голубков М.М. «История русской литературной критики ХХ века (19201990-е годы): учебное пособие для студентов филологических факультетов и вузов». - М.: Издательский центр «Академия», 2008. - 368 с.

3 История русской литературной критики: Учебник для вузов / Прозоров В.В., Милованова О.О., Елина Е.Г. и др.; Под ред. Прозорова В.В. - М.: Высшая школа., 2002. - С. 428.

4 Голубков М.М. «История русской литературной критики ХХ века (19201990-е годы): учебное пособие для студентов филологических факультетов и вузов». - М.: Издательский центр «Академия», 2008. - С. 4.

века. Это прежде всего писатели-реалисты - И.А. Бунин, А.И. Куприн, И.С. Шмелёв, Б.К. Зайцев, М.А. Осоргин и М.А. Алданов; поэты И. Северянин, М. Цветаева, В. Ходасевич. Анализируется проза и поэзия русского модернизма (Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус, А.М. Ремизов, К.Д. Бальмонт, Вяч. Иванов), представителей «Цеха поэтов» (Г.В. Адамович, Г.В. Иванов, Н.А. Оцуп) и сатирической традиции (А.Т. Аверченко, Тэффи, Саша Чёрный, Дон-Аминадо), а также - «литературной молодежи» (В.В. Набоков, Б.Ю. Поплавский, Г. Газданов, Ю. Фельзен, Г.С. Евангулов, Б.Б. Бож-нев, А.С. Гингер, А.С. Присманова, А.С. Головина). Литература второй волны эмиграции представлена именами И. В. Елагина и Н. В. Нарокова), третьей волны - поэзией И. Бродского и прозой Саши Соколова. Освещается зарубежный период творчества А.И. Солженицына. Важнейшими аспектами книги являются соположение с классикой и выявление взаимосвязей с культурой метрополии, что позволяет представить эмигрантскую словесность как закономерный и плодотворный этап русского литературного процесса. В первой лекции рассматриваются особенности первой волны эмиграции, литературные центры, периодические издания, эмигрантские писательские организации, а литературная критика присутствует в учебнике лишь «как фон».

Среди конференций, тематика которых связана с литературой эмиграции и на которых нередко присутствуют доклады по литературной критике зарубежья, резко выделяется конференция об одном из ведущих критиков зарубежья - А.Л. Беме.

Сборник «А.Л. Бем и гуманитарные проекты русского зарубежья» (87), составленный М.А. Васильевой по материалам Международной научной конференции (16-18 нояб. 2006), посвященной 120-летию со дня рождения литератора, открывается статьей М. Магидовой (Прага) «Альфред - Алексей Бем (К вопросу самоидентификации)». А. Бем был крещен 15 июня 1886 г. в римско-католическом приходском костеле св. Александра в Киеве, в 1910 г. принял российское гражданство, с января 1920 находился в эмиграции и 12 ноября 1937 г. принял православие в Праге. «Чем сильнее Бем осознает свою задачу как духовную, тем более размытыми становятся в его сознании географические и национальные границы оппозиции "своего" и "чужого"», и наоборот, чем более «воинственными и мобильными» оказывались национальные границы, «тем более глубокой и осознанной становилась его связь со словом, с языком русской культуры» (87, с. 15-16).

Для ученого был закономерен путь к религии не через храм, а через культуру и университет с научной школой А. А. Шахматова, утверждает М. Магидова. «Православие Бема, логически завершившее его странствие по культуре славянства, несло на себе марку его западничества, марку Петербургского университета как символа научности и живого человеческого опыта» (87, с. 23). Имя Алексея, которое Бем принял при крещении, не было случайным совпадением с именем Шахматова, венчавшего «галерею имен, с немецкой педантичностью вписываемых Бемом в свои святцы» (87, с. 24). В личном пути ученого отразилась секуляризация русской культуры, к преодолению которой сознательно стремилась эмиграция. Так возник «Алексей Федорович Бем» - человек, в имени которого не осталось ничего случайного, не связанного с телеологией его жизни, к которой Достоевский причастен как еще один источник, духовный и интеллектуальный, питавший жизнь исследователя и в конечном счете, сформировавший ее.

В 1944 г. в оккупированной Праге репринтным способом была издана лекция Бема «Церковь и русский литературный язык» -последний опубликованный им текст. Язык для него - это духовный путь человека. Прокламируемая Бемом самоценность русской культуры была оппозиционна проводимой немцами политике де-славянизации.

«Феномен "литературного припоминания" в эстетике А.Л. Бема» находится в центре внимания С.Г. Бочарова. Формулой «метод мелких наблюдений» Бем обозначил отличие «масштаба и формата» своего внимания к литературе от литературно-философской критики и от формальной школы. Он заложил основу новой теории, обозначив ее словами - «литературные припоминания», которыми он пользовался при исследовании Достоевского. В статье «Драматизация бреда», проследив мотивы гоголевской «Страшной мести» в «Хозяйке» Достоевского, литературные впечатления писателя он определил как «литературные припоминания», и так назвал специальный раздел в статье, подчеркивая бессознательное использование Достоевским мотивов Гоголя. Припоминание - платоновский термин. Но критик нашел его также и у Достоевского, который, по мысли Бема, бывал во власти таких состояний.

«Литературное припоминание» (Бем прибегал и к термину «реминисценция») может быть процессом, близким к цитированию, но «это поверх (или глубже) ... припоминания образца, прототипа; в предельном случае это может быть вековой прототип» (87,

с. 33). Сверхсюжет и сверхпамять. К представлению о такой объективной, сверхличной памяти и ведут литературные припоминания Бема, полагает С.Г. Бочаров. По его мнению, такая память особого рода и должна быть ключевым понятием новой теории литературы, с такими ее характеристиками, как память непреднамеренная, сверхличная, «генетическая память литературы». Однако эти характеристики сами нуждаются в обосновании.

Вехи пушкинистики Бема рассматривает его внук С. Давыдов (Миддлбери, США) в статье «Бем - пушкинист». В дореволюционные годы ученый был участником Семинария С. А. Венгерова «Пушкин: История его жизни, творчества и текста» (1908-1916), из которого вышли филологи - Ю.Н. Тынянов, А.С. Долинин-Искоз, В.Л. Комарович. С самого начала его интересовали вопросы литературного влияния (первая печатная работа - «К вопросу о влиянии Шатобриана на Пушкина», 1911). Он пересматривал и по-новому трактовал понятие историко-литературного влияния, указывал на зыбкость границ между «чужим» и «своим», устанавливал различие между сознательной реминисценцией и непроизвольным «литературным припоминанием» и описывал своеобразие «преломления» чужого текста в новом словесном окружении. Самым ценным вкладом Бема в пушкинистику С. Давыдов считает статьи об отражении «Пиковой дамы» и «Скупого рыцаря» в творчестве Достоевского (1936). Бем показал насколько такие его «гениальные читатели», как Достоевский и Толстой обязаны Пушкину.

В небольшой книге «О Пушкине» (Ужгород, 1937) Бем уделил особое внимание «Маленьким трагедиям», назвав их «самыми насыщенными драмами человечества. В главе о болдинской осени он обратил внимание на «внутреннюю сопряженность» болдин-ских произведений с личной жизнью поэта (раздумья о «тайнах счастья и гроба», о «судьбе и роке») и выдвинул на первый план тему судьбы, объединяющую весь болдинский цикл.

В приложении к статье приводится хронологический список работ Бема о Пушкине.

В.А. Викторович в статье «Из истории достоевсковедения. А.Л. Бем» отмечает, что психоаналитическая установка критика в начале 1920-х годов вела его (в отталкивании от «социальных» прочтений Достоевского, усиливающихся в то время в России) к постижению отразившегося в произведениях «мучительного процесса внутренней борьбы» в душе самого писателя (87, с. 58). Вслед за Д. Мережковским в личности Достоевского критик - че-

рез призму его художественных созданий - видит и «вершины моральных достижений», и «бездну греха содомского». По логике Бема, писателя спасло лишь искусство. Ход рассуждений привел критика к теории творчества как сублимации; свой путь он называет «осторожным приближением к методам школы Фрейда».

В Советской России было востребовано победительное отношение к жизни; «пораженческое» понятие вины представлялось отжившим и вредным. С этих позиций Достоевский если и признавался гением, то «больным гением нашим». Следующим шагом на этом пути стало отрицание самой его гениальности. Принципиально иным был путь эмигрантского достоевсковедения. Сугубо академические статьи Бема, замечает В. А. Викторович, противостояли «победительному» - «языческому» в своей основе - мировоззрению. Тема вины у Достоевского («всякий за всех виноват», как говорится в «Братьях Карамазовых») логически подводила к понятию вины человека за общее состояние мира. Выявлялся соположный мотив, которому Бем посвятил свою последнюю статью о писателе - «Чужая беда в творчестве Достоевского» (1941).

В статье «Работы А.Л. Бема о Достоевском и религиозно-философская достоевистика» А.Г. Гачева отмечает, что в условиях эмиграции обращенность к Достоевскому как к идеологу, апостолу русской идеи и духовному учителю человечества была всеобщей, а Бем заговорил о нем прежде всего как о писателе, не пророке, но представителе конкретного вида искусства, где действуют свои правила и законы, отличающиеся «от того, как преломляется этот мир сквозь философскую и богословскую призму» (87, с. 80). Сторонники религиозно-философской достоевистики, по убеждению Бема, шли не от поэтики, а от идеологии, он же в своих работах стремился привлечь внимание к форме литературного произведения, указать на особенности воплощения идеи в художественном тексте. Бем не мог согласиться с тем, что истинный Достоевский, исследователь «бездн сатанинских» и визионер «миров иных», идейный диалектик и метафизик, начинается только с «Преступления и наказания» (по Д.С. Мережковскому) или с «Записок из подполья» (по Н.А. Бердяеву); он доказывал, насколько ошибочно делить творчество писателя на два периода и демонстрировал «единство тем, образов, мотивов раннего и зрелого творчества, глубинную преемственность и перекличку идей» (87, с. 82). Анализируя поэтику Достоевского, генезис его произведений, образ «преступного героя», зараженного грехом и своеволием, «бьюще-

гося в тупике отрицания и безверия», Бем не противоречил С.Н. Булгакову и Н.А. Бердяеву, писавшим о теме гордыни, чело-векобожия и нигилизма у Достоевского.

Литературоведение Бема особенно интересно именно тонким переосмыслением назначения психоанализа, перераспределением акцентов - с предмета исследования - на метод разработки, т.е. на технику анализа текста, утверждает М. А . Васильева в статье «А.М. Бем, П.М. Бицилли, Д.И. Чижевский: метод "мелких наблюдений"». Она обращает внимание на контекст «целостного интеллектуального проекта», каким был пражский Семинарий по изучению Достоевского. Научные концепции его участников - «микроскопический анализ» Бицилли как альтернатива отвлеченным построениям философии истории, этико-онтологические концепции Чижевского, психоаналитические «интуиции» Бема, пропущенные через «критическую массу» работы Семинария в целом, «обретали многомерное звучание, обогащались взаимными перекрестными ссылками и реминисценциями. В области литературоведения это рождало сближавший их особый метод стилистического анализа» (87, с. 129).

А.Н. Паршин в статье «Зеркало и двойник у Гоголя и Достоевского» сделал несколько замечаний к работе А.Л. Бема «Нос и двойник», содержащейся в его книге «У истоков творчества Достоевского» (Прага; <Берлин>: Петрополис, 1936), а также к работе Д.И. Чижевского «К проблеме двойника. (Из книги о формализме в этике)», которая входит в сборник статей разных авторов «О Достоевском», изданный под редакцией А. Л. Бема в Праге в 1929 г.

«О философских методах в литературоведении русской эмиграции (А.Л. Бем, В.В. Зеньковский, С.И. Гессен)» размышляет О.Т. Ермишин. В отличие от Бема и Зеньковского, Гессен предложил принципиально иной подход к философскому пониманию литературного текста. Он видел в произведениях Достоевского законченные философские концепции, т.е. по сути рассматривал литературный текст как философский. По его мнению, в «Братьях Карамазовых» писатель создал целую систему этики. Своим объектом исследования С.И. Гессен избрал преимущественно метафизический план, с которым связаны другие уровни (эмпирический, психологический, мистический). Для С.И. Гессена братья Карамазовы - это три образа (ступени) добра в этической системе Достоевского. Дмитрий - проявление природно-стихийного добра, Иван - добро как предмет рефлексии, Алеша - добро как любовь.

При этом в случае с Иваном, как считал С.И. Гессен, Достоевский представил диалектику автономного добра, тождественную этике Канта. Такое отождествление с Кантом было критически воспринято Д.И. Чижевским1. С.И. Гессен предложил личную интерпретацию, не выходящую за границы его философского мировоззрения. Он «проецировал личное философское понимание на литературный текст, что кардинально отлично от синтетической методологии Бе-ма и Зеньковского» (87, с. 159).

В статье «Николай Бахтин и Альфред Бем о литературе» С.Р. Федякин обращает внимание на то, что главная творческая идея «скитников», поставленная перед ними их наставником А.Л. Бемом: «Литература - преображение жизни»2, - оказалась созвучна мыслям Н. Бахтина, говорившего об энергии слова, о личностном отношении к слову как делу. Н. Бахтин оставался мыслителем-одиночкой. Его выступление против позиции Г.В. Адамовича произошло на пятом заседании «Зеленой лампы», в споре: «Есть ли цель у поэзии?» Настоящая поэзия, по мысли Адамовича, должна «отвлекать человека от жизни» и тем самым «утолять человеческую душу». На это воззрение обрушился Н. Бахтин, увидев, что докладчик по сути дела пытается представить поэзию как своего рода «наркотик», уводящий от жизни, тогда как поэтическое слово по своей природе - слово магическое, способное перерождать личность воспринимающего. Бахтин спорил не с Адамовичем, но со всей современной поэзией.

Бему не удалось на равных войти в длительный спор В. Ходасевича и Г. Адамовича, «но позиция Бахтина, по сути дела противостоящая тому явлению, которое чуть позже будет названо "парижской нотой", - усиливает позицию Бема» и свидетельствует о том, что мысли «оппонентов» Адамовича - Н. Бахтина и А. Бема - «опирались на одну глубинную основу, которую и пытался выразить каждый из них на своем, неповторимом языке» (87, с. 197).

«Размышления А.Л. Бема о смерти поэта в контексте дискурса "умирание искусства"» находятся в центре статьи М. Задражило-вой (Прага); «Младоэмигрантская поэзия и традиции русской литературы в концепции А.Л. Бема» - тема статьи Л.Н. Белошевской (Прага) (обе - 87).

1 См.: Чижевский Д.И. К проблеме двойника: (Из книги о формализме в этике) // О Достоевском. - Прага, 1929. - Т. 1. - С. 9-38.

2 Бем А. Л. Тезисы выступлений на вечерах «Скит» // «Скит». Прага, 19221940: Антология. Биография. Документы. - М., 2006. - С. 683.

Среди других конференций, где доминировали выступления, тематически связанные с литературной критикой зарубежья, следует отметить юбилейную «Пушкин и культура русского зарубежья» (Москва, 1999), а также «Н.В. Гоголь и русское зарубежье» (Москва, 2006), материалы которых (166, 147) целесообразно рассмотреть в разделе о классическом наследии. Статьи обоих выпусков тематического сборника отечественных исследователей «Классика и современность в литературной критике русского зарубежья 2030-х годов» (отв. ред. Т.Г. Петрова; М., 2005-2006) (119), объединенные проблемой традиций и преемственности, актуально звучавшей в русском зарубежье, напротив, будут представлены в разных разделах.

4. ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА НА СТРАНИЦАХ ПЕРИОДИЧЕСКИХ ИЗДАНИЙ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ

В третьем выпуске коллективной монографии «Литература русского зарубежья. 1920-1940, изданной в 2004 г. под ред. О.Н. Михайлова и Ю.А. Азарова (134) авторский коллектив ведет исследование закономерностей развития русской литературы ХХ в. (20-30-е годы) на материале периодических изданий русского зарубежья. В основе научной концепции данного труда лежит представление о культуре зарубежья как о сложном явлении, в котором взаимосвязаны многие сферы духовной деятельности изгнанников, волею обстоятельств оказавшихся за пределами родины. Идейная борьба, всегда игравшая большую роль в развитии русской литературы, в среде писателей-эмигрантов приобрела особую остроту. Конкретным ее проявлением стали выступления в периодической печати, на страницах которой достаточно ярко отразились особенности духовной жизни зарубежья. Публикации, относящиеся к литературе, философии, искусству, статьи общественно-политического характера составляют неотъемлемую часть культурного наследия эмиграции.

В центре внимания авторов политическое «лицо» того или иного периодического издания. Поэтому анализируются не только материалы, имеющие непосредственное отношение к литературе, но и выступления, отражающие позицию редакции. «Изучение общественно-политического направления журналов и газет, их взаимоотношений и полемики между ними является необходимым, поскольку это наложило отпечаток и на литературные публикации»

(134, с. 4). Широко представлена также информация, важная для характеристики газеты или журнала: например, сведения о членах редколлегии, постоянных авторах, история создания или особенности распространения.

В одних главах рассматривается лишь начальный период деятельности эмигрантских изданий в той или иной стране, другие - имеют хронологические рамки. Это относится как к работам о русских периодических изданиях во Франции, Германии и Финляндии, так и к главам, посвященным отдельным газетам или журналам. О.А. Казнина, анализируя газету «Возрождение», охватывает период с 1925 по 1927 г. («Начало газеты "Возрождение": 19251927»). В поле зрения исследователя момент образования и первые годы издания парижской газеты, редакционная политика и конфликт издателя А. О. Гукасова с первым главным редактором «Возрождения» - П.Б. Струве. Материалы «Гуверовского архива» дают возможность автору показать «изнаночную», закулисную сторону бытования газеты.

Вопросы редакционной политики, а также формирования как самой редакции периодического издания, так и идеологической и эстетической ее установки находятся в центре внимания О.Н. Михайлова и Ю.А. Азарова в статье - «Журнал "Современные записки": литературный памятник русского зарубежья». Само название журнала, помимо «заявки» на высокий уровень литературно-критических публикаций (традиции «Современника» и «Отечественных записок»), «в определенной мере выражало идею продолжения в условиях эмиграции революционно-демократической традиции "шестидесятников" Х1Х века и их последователей» (134, с. 15). «Современные записки» стали «своеобразным символом культуры послереволюционной эмиграции, их первая и последняя вышедшие книги начинают и завершают историю литературы эмиграции первой волны (1920-1940)» (134, с. 53). Журнал, подобно другим эмигрантским органам печати, создавался как издание политическое, однако «Современные записки» никогда полностью не «укладывались» в идеологические ограничения эсеровского руководства, стремившегося жестко конторолировать не только общественно-политический, но и литературный отдел. «Этот отдел, -заключают авторы статьи, - несмотря на партийную принадлежность редакции, иногда даже вопреки ее диктату, жил своей жизнью и никогда не был политически "ангажированным"» (134, с. 54).

Л.А. Спиридонова - «Журнал "Сатирикон"» - обращается к парижскому еженедельнику, выходившему в 1931 г. (№ 1-28). Издание продолжало традиции своих предшественников: публиковавшихся в Санкт-Петербурге сатирических еженедельников «Сатирикон» (1908-1913) и «Новый Сатирикон» (1913-1918). Желчные сатиры и политические фельетоны соседствуют на страницах парижского журнала «с философскими ламентациями, лирическими или пейзажными зарисовками» (134. с. 109). Эту тенденцию Л.А. Спиридонова прослеживает в творчестве А. Чёрного и В. Горянского. Тема быта, заслонившего собой бытие, постоянно присутствовала в петербургском «Сатириконе». В Париже с мировосприятием авторов журнала произошло обратное: «бытие сузилось до размеров быта, поэтому все детали старого русского уклада окрасились романтическим ореолом. То, что раньше было источником ядовитого осмеяния, превратилось в предмет любования и грусти о былом» (134, с. 111). Эта черта особенно характерна для творчества В. Го-рянского, произведения которого окрашены чувством ностальгии.

Злободневность в сочетании с язвительной иронией соседствовала в журнале с добрым светлым юмором и чистой лирикой. Парижский «Сатирикон» оказался «связующим звеном между изданиями 1910-х годов и новой советской сатирой, представленной именами И. Ильфа и Е. Петрова, М. Зощенко и др.» (134, с. 122).

«Русская газета» (Париж, 1923-1925) - антибольшевистское, сначала правое, затем правоцентристское издание, основанное сторонниками вел. кн. Николая Николаевича, - предмет исследования Е.А. Осьмининой (134). Место политиков в газете занимали писатели: об антибольшевизме писали А.И. Куприн и А. Чёрный, национальную идею разрабатывали И.С. Шмелёв и С. Горный, монархическую - А.И. Куприн. Публицистика писателей превалировала над беллетристикой, смешение жанров, размывание границ между ними - характерная особенность материалов газеты. Е.А. Осьминина классифицирует и рассматривает их по темам: антибольшевизм, патриотизм, эмигрантская внутрипартийная линия, а также отражение «беженской» жизни.

Послевоенному журналу «Опыты» (Нью-Йорк, 1953-1956) посвящен семнадцатый номер «Литературоведческого журнала» (М., 2003). Если С.Р. Федякин рассматривает «Искусство рецензии в "Числах" и "Опытах"» (192), то О.А. Коростелёв обращается к «"Опытам" в отзывах современников» (123).

А.В. Лысенко в книге «Голос изгнания: Становление газет русского Берлина и их эволюция в 1919-1922 гг.» (135), изданной в 2000 г. и состоящей из двух разделов - собственного исследования и републикаций текстов эмигрантских литераторов и писателей метрополии (О. Мандельштам, В. Шкловский, И. Соколов-Микитов) -стремится показать процесс сложного становления всей совокупности прессы русского эмигрантского сообщества в столице Германии (политизацию и газетную полемику). Рассматриваются газеты «Руль», «Голос России», «Накануне», «Новый мир», «Время». Периодические издания брали на себя роль социального института, объединявшего русскую эмиграцию, они предоставляли печатное место для бесцензурного осмысления прежде всего событий в России. «Это был русский взгляд, но со стороны, из другой культурной и социально-политической среды» (135, с. 20). А. Лысенко анализирует прессу русского Берлина до прибытия в конце 1922 г. «философского парохода», давшего новый импульс интеллектуальной жизни всего русского зарубежья.

Газета «Время» «раньше других на практике показала, что началом, объединяющим всю эмиграцию, могло бы стать ее участие в культуре русского народа» (135, с. 123). Во второй половине 1921 г. заявили о себе два крупных новых направления эмигрантской мысли, опиравшихся на крепнувшее русское национальное чувство - «сменовеховство» и евразийство. В июле 1921 г. в Праге вышел в свет сборник «Смена вех», давший название известному эмигрантскому течению. Уже к концу 1921 г. и особенно в 1922 г. в результате массированной информационной кампании «сменовеховство» общественным мнением было признано пробольшевист-ским. Другой знаменитый сборник «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения: Утверждение евразийцев» (София, 1921). Лояльность к советской власти стала политической основой главных эмигрантских настроений, появившихся в 1921-1922 гг. Евразийство и «сменовеховство» не были изначально замкнуты в русскоязычной среде, и потому потенциально «могли сыграть роль моста между западноевропейской и русской культурами. И этим они привлекали многих», - пишет А. Лысенко (135, с. 140).

Если «Сменовеховство» подробно анализирует А. Гачева (102), отмечающая, что сборник «Смена вех» дал прежде всего теоретическую - идейную, философскую, политическую - платформу новому течению, а одновременно наметил и направления конкретной работы, на которых патриотически настроенная эмиграция

могла бы помочь стране, то «Евразийский комплекс идей в литературе» рассматривает О. Казнина (102) и вычленяет евразийскую составляющую в творчестве А. Блока, А. Белого, В. Хлебникова, М. Волошина, Е. Замятина, Б. Пильняка, А. Ремизова, М. Цветаевой и др. Зарождению движения дала импульс книга Н.С. Трубецкого «Европа и человечество», вышедшая в 1920 г. в Софии. Утверждения евразийцев явились «осмыслением кризиса европейской цивилизации, проявившего себя в мировой войне и русской революции» (102, с. 214). В своих работах они призывали отказаться от зависимости от европейской культуры и повернуться лицом к Востоку, к Азии. Стремление определить историческое место России между Западом и Востоком оказалось близким многим философам, писателям, литературным критикам и публицистам эмиграции. Евразийство «появилось на свет как синтез философии, науки, искусствоведения и литературы» (102, с. 218). С первых своих шагов оно было тесно связано с литературой и ставило одной из своих задач создать евразийскую историю литературы и культуры. В середине 20-х годов, в период расцвета движения, внутри его оформилось литературное течение. Обязанное этим Д.П. Святополк-Мирскому, который не раз писал о евразийских течениях в литературе Советской России. П.Н. Савицкий также отмечал это явление. Анализ поэзии России и эмиграции приводил Святополк-Мирского к выводу о том, что эмиграции нечего противопоставить молодой литературе России1. В поэзии метрополии критик выявлял «интонации, близкие к евразийству: скифскую тему у Блока, Белого, Гумилёва, Волошина и Есенина» (102, с. 249). Несмотря на отпор П. Н. Савицкого и других основателей евразийства, Д.П. Святополк-Мирскому, как полагает О. Казнина, удалось создать евразийское литературоведение. Для этого он основал журнал «Версты», где выступал в роли ведущего идеолога и единственного литературного критика, призывая эмиграцию повернуться лицом к России, к советской литературе. О журнале «Версты» написаны статьи В.В. Агеносова (61: с. 52-56; 80). Д. Святополк-Мирский откликнулся восторженной рецензией на «Поэму Горы» М. Цветаевой, поставив ее в один ряд с Н. Гумилёвым, В. Маяковским и Б. Пастернаком2. В следующем номере журнала была по-

1 Святополк-Мирский Д.П. О нынешнем состоянии русской поэзии // Благонамеренный. - Брюссель, 1926. - № 1. - С. 90-97.

2 Святополк-Мирский Д.П. Поэты и Россия // Версты. - Париж, 1926. -№ 1. - С. 145-146.

мещена эпатажная статья «Веяние смерти в предреволюционной литературе». В наследии Серебряного века критик акцентировал «исключительно черты декаданса», он «обнаруживал болезнь духа у А. Блока и Вяч. Иванова, П. Флоренского и В. Розанова, А. Белого, З. Гиппиус», а надежду на духовное возрождение возлагал на героическое начало, усматривая его в творчестве Н. Гумилёва, М. Цветаевой и Б. Пастернака, отмечает О. Казнина (102, с. 256).

Свою деятельность во всех направлениях евразийцы считали «творчеством живой жизни», и на этой основе формировалось понятие «здорового реализма» (П. Сувчинский), опиравшееся на идею народности, и потому литературу упадочную, лишенную жизнеутверждающей силы они считали симптомом вырождения культуры, полагает А.А. Ревякина (170). И все-таки статьи на литературные темы в евразийских изданиях единичны (об этом см. ее работы: 169; 170). Рассматривая роль литературного материала в теоретических утверждениях евразийства 20-х годов, она утверждает, что литературные статьи в евразийских изданиях «несут печать особенностей литературной критики своего времени, обнаруживая в одних случаях тяготение к приемам формального метода анализа художественных произведений, а в других - к подходам, составляющим специфику "психологической школы". Однако суть их содержания и нравственный пафос могут быть поняты лишь в системе евразийского "мироощущения"» (170, с. 43). В качестве примеров приводятся статьи Н.С. Трубецкого «"Хождение за три моря" Афанасия Никитина как литературный памятник», где очевидно использование приемов «формального метода», и П.П. Сув-чинского «Знамение былого: (О Лескове)» и «Типы творчества: (Памяти Блока)» - в них заметно влияние «психологической школы».

В подходе к литературным произведениям, как и в историософских работах, евразийцы полагали необходимым сочетать поиск новых форм с изучением опыта отдаленных и даже древних периодов истории. С этой целью, например, евразийский журнал «Версты» (Париж) публиковал короткие заметки из книги А.М. Ремизова «Николай чудотворец» (о событиях и документах XVII в.) под названием «Росия» (с одним «с», как писал Аввакум). Такова и статья Д.П. Святополк-Мирского «О московской литературе и протопопе Аввакуме (два отрывка)» (1925), существенная для осмысления связей с культурой допетровской Руси, пишет А. А. Ревякина.

Эволюцию воззрений филолога и критика П.М. Бицилли на евразийское движение выявляет Б.С. Каганович (117): от сочувственного интереса в 1922-1923 гг., когда критик поместил в евразийских изданиях две свои статьи историко-культурного характера, до резкого неприятия в 1925-1926. О последнем свидетельствуют такие его статьи, как «Народное и человеческое» и «Два лика евразийства», в которых отвергаются «культ Чингисхана» (апология азиатчины), географическая мистика, конфессиональные пристрастия евразийцев. Концепцию исследователя поддерживают два письма Бицилли П.Н. Савицкому, главному организатору евразийского движения, найденные в ГАРФ (117).

К теме «Достоевский и евразийство» обращается А.Г. Гачева и отмечает, что евразийство «перекликалось с построениями Достоевского в своем самом высоком и чистом изводе, вторило ему в сфере христианских чаяний и идеалов. В реальной же, практической жизни течения было много не "от Достоевского", но, скорее, даже против него» (101, с. 54).

4.1. Изучение полемики

Одним из центральных событий литературной жизни русской эмиграции стала полемика В. Ходасевича и Г. Адамовича, продолжавшаяся свыше десяти лет. В основном она разворачивалась на страницах парижских газет «Последние новости», где печатался Г. Адамович, и «Возрождение», где публиковался В. Ходасевич. Об этой полемике написано достаточно много и за границей, и у нас. Значимыми отечественными исследованиями этой темы стали нижеследующие работы.

Предложив к публикации узловые статьи одного и другого критиков, в которых наиболее четко проявилась разница их взглядов, О. Коростелёв во вступительной статье «Полемика Г.В. Адамовича и В.Ф. Ходасевича (1927-1937)» отмечает, что на самом деле у обоих мэтров общих взглядов было больше, чем разногласий, и нередко их оценки совпадали, различаясь, правда, в довольно существенных нюансах (35). Наиболее показательно их сходство выявилось в эмигрантской дискуссии о критике, проходившей весной 1928 г. на страницах парижских газет «Дни», «Последние новости» и «Возрождение» (участниками дискуссии также были М. Осоргин, З. Гиппиус и А. Бахрах). Если М. Осоргин и А. Бахрах отводили критике вспомогательную роль, а З. Гиппиус настаивала

на публицистической критике, то В. Ходасевич и Г. Адамович независимо друг от друга написали о критике «как о творчестве, не отличающемся по природе своей от других литературных жанров» (35, с. 204). Суть многолетнего спора между главными литературными критиками эмиграции состояла в следующем. Исходя из главной задачи русской литературы в изгнании - сохранении русского языка и культуры, - В. Ходасевич ратовал за мастерство, настаивал на том, что эмигрантская литература должна наследовать величайшие достижения предшественников, поэтому молодым эмигрантским поэтам нужно учиться мастерству у классиков, и прежде всего - у Пушкина. Г. Адамович полагал, что копировать даже самые высокие образцы бессмысленно, и призывал к простоте и искренности «человеческих документов», выступал в защиту «черновиков, записных книжек», которые, на его взгляд, ценнее отточенного, но духовно мертвого стиха. В. Ходасевич старался оградить молодежь «парижской ноты» от пагубности богемной жизни Монпарнаса и сомневался, что «человеческий документ» сможет стать настоящей поэзией без выучки, без мастерства. За В. Ходасевичем шли молодые поэты группы «Перекресток»: Г. Раевский, И. Голенищев-Кутузов, Ю. Мандельштам,

В. Смоленский и др. (подробнее см. статью А.И. Чагина «Перекресток» (1928-1937): 60, с. 313-314). Вокруг Г. Адамовича объединились неоформленные организационно поэты «парижской ноты» (см. статью О.А. Коростелёва: 60, с. 300-303), среди которых наиболее отвечали ее канонам А. Штейгер и Л. Червинская. Однако влияние обоих мэтров распространялось на всю молодую литературу эмиграции, включая и представителей соперничающих группировок.

В своих статьях В. Ходасевич последовательно противостоял утверждениям Г. Адамовича о необходимости простоты и обнаженной искренности в поэзии, не заслоненной от читателя излишней заботой о мастерстве и форме: «Глубоко трагический взгляд на мир и человека, свойственный многим поэтам на рубеже 1920-х и 1930-х годов, Г. Адамович считал самодостаточным в поэзии, отстаивая первенство лирического дневника, свободного от "красивостей" и ухищрений формы (так же, как близкая ему в этих взглядах З. Гиппиус утверждала первенство искусства как «человеческого документа»)», - пишет А.И. Чагин (199, с. 35). В. Ходасевич, подчеркивая мысль о неотделимости формы от содержания, доказывал, что «в том, как видится мир художнику, заключается философство-

вание художника»1. Однако пограничная полоса между двумя полемизирующими сторонами, как показывает А. И. Чагин, - при все остроте этой полемики - была достаточно условной, что у поэтов «Перекрестка» и «парижской ноты» «было больше сходных, чем разъединяющих их черт творчества, что и те, и другие в своих художнических поисках оставались, в основном, в пределах "париж-ско-петербургской" поэтики» (199, с. 322).

Важнейшими «узлами» полемики стали: спор о стихах «Пе-рекрестка»2, которые защищал и отстаивал В. Ходасевич; о «человеческом документе»3 (поводом стал роман Е.В. Бакуниной «Тело» (1933), вызвавший неприятие В. Ходасевича); о поэзии Л. Червин-ской4, которую Г. Адамович отстаивал от нападок В. Ходасевича; об альманахе «Круг»5; и в особенности спор о молодой литературе в эмиграции, в который постепенно оказалась втянута вся эмигрантская пресса и не только парижская. В полемических выступлениях Г. Адамовича преобладали сугубо литературные мотивы, также и претензии В. Ходасевича к оппозиционной школе поэзии всецело вытекали из логики его литературной позиции, замечает О.А. Коростелёв (35, с. 206). Ибо оба поэта по-разному представляли себе, «что такое истинная поэзия и каково ее место и значение в современном им мире, и каждый, разумеется, стремился привить собственное представление молодежи» (35, с. 282). Сторонники «парижской ноты», несмотря на все уважение к В. Ходасевичу, как поэту и человеку, ориентировались только на своего мэтра и его учителей, в первую очередь, усиленно пропагандируемого Г. Адамовичем Ин. Анненского. В то время, как поэты «Перекрестка», учась мастерству у В. Ходасевича, «почти все, то и дело оглядывались на оппонента, прислушивались к нему и, в конечном итоге, многому у него научились и немало позаимствовали», -

1 Ходасевич В. О форме и содержании // Колеблемый треножник. - М., 1991. - С. 593.

2 Адамович Г. [Рец. на кн.: Союз молодых поэтов в Париже. Сб. 1, 2. Перекресток. Сб. стихов] // Числа. - Париж. 1930. - № 2/3; Ходасевич В. По поводу «Перекрестка» // Возрождение. - Париж, 1930. - 10 июля.

3 Адамович Г. Человеческий документ // Последние новости. - Париж, 1933. - 9 марта; Ходасевич В. «Тело» // Возрождение. - Париж, 1933. - 11 мая.

4 Адамович Г. Литературные заметки // Последние новости. - Париж, 1933. - 29 марта; Ходасевич В. Кризис поэзии // Возрождение. - Париж, 1934. -12 апр.

5 Ходасевич В. «Круг» // Возрождение. - Париж, 1937. - 12 нояб.; Адамович Г. Литературные заметки // Последние новости. - Париж, 1937. - 25 нояб.

подводит итоги давнего спора о влиянии этих критиков на молодежь О.А. Коростелёв (35, с. 284).

Дискуссии о самой возможности существования литературы в отрыве от родины, от языка, от русских тем, о литературной смене старшего поколения, обреченного на смерть, также постоянно возникают в эмиграции начиная со второй половины 20-х годов.

К самой возможности появления в эмиграции достойной смены молодых писателей весьма скептически отнесся М.О. Цетлин1, который утверждал, что «старшие» «унесли с собой родину» и потому не нуждаются в эмигрантских темах, тогда как «молодые», т.е. те, кто начал печататься лишь в эмиграции, лишенные «художественной памяти» о России, могли бы реализоваться как писатели в создании произведений из эмигрантской жизни. Таким образом, он отстаивал за писателем право говорить лишь о непосредственно пережитом.

С особенной остротой вопрос о смене литературных поколений был поставлен в 30-е годы. Эта тема рассматривается в книге Г.П. Струве «Русская литература в изгнании» (183), а из современных исследований в работах А.И. Чагина (198; 199), Т.Л. Ворониной (98), М.А. Васильевой (96, с. 50-70), И.В. Кондакова (99, с. 74-95), Л.Н. Бе-лошевской (95, с. 130-134), С.Р. Федякина (195; 119, с. 8-33), Т.Н. Красавченко (15, т. 5, с. 344-360) и др.

В начале 30-х годов споры о смене литературных поколений возобновились в статьях Г.В. Адамовича, В.С. Варшавского, Ю.К. Тера-пиано, В.Ф. Ходасевича, Ф.А. Степуна. Большинство из них были глубоко пессимистичны. Так, В.С. Варшавский заявил, что для нового поколения «повесть отцов» становится уже «отдаленнее, чем Пушкин», но иностранцами они не могут и не хотят быть, потому что «родились и были в России»; для эмигрантского молодого человека «социальная пустота сливается с абстрактной и ужасающей метафизической пустотой»2. Решительно не соглашаясь с подобными мыслями молодых писателей, Ф.А. Степун3 выдвинул тезис о пореволюционном сознании «как о целостном сознании, связывающем между собой политику и литературу и ожидающем от

1 Цетлин М.О. Критические заметки. Эмигрантское // Современные записки. - Париж, 1927. - № 32. - С. 435-441.

2 Варшавский В. О герое молодой литературы // Числа. - Париж, 1932. - № 6.

3 Степун Ф. Пореволюционное сознание и задачи эмигрантской литературы // Новый град. - Париж, 1935. - № 10.

эмигрантской литературы действенной помощи в своей борьбе против большевиков» (96, с. 154).

В программной статье «Литература в изгнании» В.Ф. Ходасевич упрекал писателей старшего поколения в равнодушии, а порой и недоброжелательном отношении к литературной молодежи, которую, в свою очередь, обвинил в том, что она, не найдя себе родины в глубинах самой эмиграции, стала искать образцы или в прошлом, или у европейской литературы. Возражая против подобных упреков В.Ф. Ходасевича в адрес писателей старшего поколения, историк литературы Г.П. Струве акцентировал особую роль, которую играли во взаимоотношениях литературных «отцов» и детей» «воскресенья» у Мережковских, вечера «Зеленой лампы», сам В.Ф. Ходасевич, Б.Л. Бем, М Л. Слоним, М.А. Осоргин (183).

В 1936 г. полемика о молодой эмигрантской литературе разгорелась с новой силой. Начало дискуссии положила статья Г. Газ-данова, в которой он с горечью констатировал, что молодой эмигрантской литературы не существует: «.за шестнадцать лет пребывания заграницей не появилось ни одного сколько-нибудь крупного молодого писателя. Есть только одно исключение - Сирин, но о его случае стоит поговорить особо. Вся остальная "продукция" молодых эмигрантских литераторов может быть названа литературой только в условном смысле.»1 Таков неутешительный итог, подведенный Газдановым. Идеологами новой эмигрантской литературы статья «могла расцениваться как откровенный выпад "против". Тот факт, что за два года до ее публикации прекратили свое существование "Числа", придает некий драматизм литературной ситуации вокруг спора о молодой эмигрантской литературе», -полагает М.А. Васильева (96, с. 51).

В полемику вокруг статьи Г. Газданова включились В. Ходасевич, Г. Адамович, Е. Кускова, М. Осоргин, А.Л. Бем, М. Алданов, В. Варшавский, В. Мансветов. Подборка этих статей опубликована в Собрании сочинений Г. Газданова (15, т. 5, с. 280-365). Первым очень резко откликнулся В.Ф. Ходасевич2, который по замечанию Т.Н. Красавченко, «явно видел в Газданове хоть и несостоявшегося, но "отступника"», которому, в связи с попыткой вернуться в СССР (окончившейся неудачей) хотелось «отмежеваться» от «вырож-

1 Газданов Г. О молодой эмигрантской литературе // Современные записки. - Париж, 1936. - № 60. - С. 404.

2 Ходасевич В. Книги и люди // Возрождение. - Париж, 1936. - 12 марта.

дающейся» европейской культуры и «показать себя незаинтересованным в делах эмиграции» (15, т. 5, с. 344). Г. Адамович, как и М. Осоргин, хотя и более сочувственно отнесся к неудавшейся попытке «возвращения» писателя и к его «срыву нервов», но все-таки назвал статью Г. Газданова «гимназической писаревщиной»1. М. Осоргин указал на то, что к имени Сирина необходимо прибавить еще Г. Газданова, «и не его одного», а, кроме того, «статья написана не только резко, но и с глубокой горечью, которую автор глубже чувствует, чем "старики"»2. Кроме парижских литераторов на статью откликнулись, жившие тогда в Праге А.Л. Бем и Е.Д. Кускова, которые спокойнее и объективнее оценили и Г. Газданова, и его выступление.

А. Бем, с одной стороны, разделял скептицизм Г. Газданова по поводу состояния в котором оказалась эмигрантская литература и ее молодое поколение, а с другой - критик приходил к закономерному для него выводу: «все это относится только к одной части эмигрантской литературы, которая, к сожалению, сейчас задает тон <...> И здесь скорее сознание определяет бытие, чем наоборот»3. Как полагает Л.Н. Белошевская (статья «"Незамеченное поколение" и Г. Газданов. Взгляд из Праги»), этот отклик А. Бема следует рассматривать одновременно и в контексте известного противостояния А. Бем - Г. Адамович: «Подспудно, не называя имен, вновь возвращаясь к своему одностороннему, говоря современным языком, "виртуальному", диалогу с признанным идеологом "Парижской ноты", Бем и в данном случае в полемическом тоне выступает против того, что он называет "выдуманной романтикой отчаяния русско-парижской богемы"» (96, с. 133). Критик не мог принять и мнения об отсутствии русской литературы в эмиграции. Хотя «основной ствол» русской литературы (при всей искаженной уродливости политической обстановки) оставался в России, А. Бем предвидел, что в «общем потоке русской литературы, которая будет неизбежно рассматриваться как нечто целое, писатели эмиграции займут достойное место» (96, с. 132).

1 Адамович Г. Современные записки, кн. 60-я. Часть литературная // Последние новости. - Париж, 1936. - 12 марта.

2 Осоргин М. О «молодых писателях» // Последние новости. - Париж, 1936. - 19 марта.

3 Бем А. Человек и писатель (К статье Гайто Газданова о молодой эмигрантской литературе)» // Меч. - Варшава, 1936. - 3 мая.

К полемическому диалогу «Прага - Париж: диалог А. Бема и Г. Адамовича», шедшему в 30-е годы обращается в своей статье А.И. Чагин (199, с. 322-331). Однако диалога в традиционном его понимании (как, например, у В. Ходасевича и Г. Адамовича) между пражским и парижским критиками не было. А. Бем в своих полемических выступлениях нередко адресовался к имени и позиции Г. Адамовича, но прямого ответа не получал (подробнее об этом см. также в статье Милуши Задражиловой «Безответный триалог» о противостоянии Г. Адамович - В. Ходасевич - А. Бем; 110).

Полемику В. Набокова и писателей «парижской ноты» рассматривает С.А. Швабрин (204).

Неожиданно близкой Г. Газданову в споре о молодой эмигрантской литературе оказалась статья критика старшего поколения, автора журнала «Числа» - П.М. Бицилли «Несколько замечаний о современной зарубежной литературе»1. Оба автора полемизировали со статьей Ф.А. Степуна «Пореволюционное сознание и задачи эмигрантской литературы», видя в требованиях Ф. Степуна искусственное моделирование этих задач. Кроме В. Набокова-Сирина, критик упомянул Г. Газданова и поэтов антологии зарубежной поэзии «Якорь», что отсылает читателей, по мысли М.А. Васильевой (статья «П.М. Бицилли - участник спора о "молодой эмигрантской литературе"»; 96, с. 50-70), к рецензии П. Бицилли на это издание, в неопубликованном варианте которой дана глубокая характеристика отличительных черт эмигрантской поэзии, ее «метафизической ноты». Эта поэзия, как утверждал П. Бицилли, творит свой мир, исходя из опыта не яви, а сна «в себе», «обращение сознания к этому жизненному плану играет, таким образом, роль духовной аскезы, назначение которой - восстановить орган, пораженный было атрофией: орган поэтического, творчески осмысливающего, восприятия жизни. В этом - независимо от ее эстетических качеств -заслуга современной поэзии, ее, так сказать, патент на благородство» (цит. по: 11, с. 553-554). Таким образом, с одной стороны, мимолетное обращение в статье критика к антологии «таит в себе положительный настрой по отношению к поэтическому опыту огромного числа поэтов Русского зарубежья», а с другой - в рукописном (авторском) варианте рецензии нет безупречного положи-

1 Бицилли П. Несколько замечаний о современной зарубежной литературе» // Новый град. - Париж, 1936. - № 11.

тельного настроя ко всем поэтам антологии, свойственного опубликованной версии (96, с. 55).

Социальная и культурная неукорененность молодых эмигрантов ни в российском прошлом, ни в зарубежном будущем и составляла главную проблему литературы русского зарубежья, полагает И.В. Кондаков (статья «"Сквозь туман и расстояние." Гайто Газданов: у истоков русского постмодернизма в изгнании») (96, с. 74-95) и рассматривает две статьи Г. Газданова - «Литературные признания»1 и «О молодой эмигрантской литературе» - как серьезные декларации, имевшие значение эстетико-идеологических манифестов своего поколения.

В полемике о молодой эмигрантской литературе прозвучали и самые жесткие определения, самые суровые оценки: «душевная опустошенность» (М. Осоргин)2, «перед концом» (В. Ходасевич)3. Ощущение наступающего «конца литературы», «конца русской культуры за рубежом», «конца русской эмиграции» и всего «русского зарубежья» нависло «в предгрозовой атмосфере Европы как предощущение катастрофы, гибели, Апокалипсиса. Нагнетанию пессимизма, чувства обреченности, безысходности во многом способствовал своими декларациями и сам Газданов, с самого начала склонный к переводу литературной и культурфилософской проблематики в экзистенциальный план» (96, с. 80).

В первом из двух манифестов, молодой критик констатирует упадок русской литературы за рубежом, упрекая ее в традиционности и даже трафаретности, в фальшивости и бесстильности, в потакании низкопробным массовым вкусам. В то же время он признает неизбежность подобного падения русской литературы в эмиграции, где не к кому даже предъявлять претензии. Г. Газданов писал и о том, что кризис русской литературы начался не в эмиграции, а еще в Серебряном веке и проявился - так же, как и в русском зарубежье, - как «вопрос о требовательности», т.е. как результат снижения требовательности к литературе. Он приходил к крайне пессимистическому выводу, касающемуся не только литературы русского зарубежья, но и истории культуры вообще о том, что литература - «нечто временное и случайное, она оказалась только

1 Газданов Г. Литературные признания // Встречи. - Париж, 1934. - № 6. -С. 259-262.

2 Осоргин М. О «душевной опустошенности» // Последние новости. - Париж, 1936. - 10 авг.

3 Ходасевич В. Перед концом // Возрождение. - Париж, 1936. - 22 авг.

"временным поприщем"». Г. Газданов констатировал, что после Блока «все кончилось», потому что «конец творчества Блока и его смерть совпали с трагической чертой, разделившей литературу Серебряного века и литературу русского зарубежья (конец Гражданской войны и начало эмиграции). Здесь наступил и конец русской литературы, как она понималась в предшествующий период» (96, с. 85).

Как же Г. Газданов мотивирует идею «конца литературы» в русском зарубежье? И.В. Кондаков раскрывает логику этого рассуждения по газдановской статье «О молодой эмигрантской литературе». Речь в ней идет о том, возможна ли русская литература в эмиграции; «точнее, возможно ли: не сохранение русской литературы за рубежом, а ее появление, возникновение и становление ее заново - как литературы именно эмигрантской, т. е. представляющей жизнь русской эмиграции, ее мысли и чувства, ее дух? Не сохранение прежней литературы, а рождение новой... Газданов отвечает на этот вопрос отрицательно. Единственное исключение из этого правила по-прежнему составляет Сирин, но это, повторяет автор трижды, - единственное исключение, демонстрирующее страшное одиночество крупного молодого писателя» (96, с. 87). Основная же масса произведений, созданных по-русски за рубежом, выводится молодым критиком за пределы искусства либо как просто книжная продукция, либо как результат окололитературного труда (беллетристика, публицистика, популяризация и т.п.). В статье речь идет о том, что молодая эмигрантская литература «даже не рефлексирует своего кризисного и даже бедственного состояния; ведь если бы наступил "момент истины", перед молодыми писателями раскрылась вся бездна несостоятельности русской литературы за рубежом, собственно, и выразившаяся в трагической формуле: "бросить литературу и ехать в Парагвай". ("Парагвай" у Газданова - это символ "затерянного мира", островка человечества, бесконечно далекого от мировой и европейской цивилизации, символ культурного отчаяния, на грани которого находится русское зарубежье)», - заключает И.В. Кондаков (96, с. 89). По существу, Г. Газданов призывал молодую эмигрантскую литературу «решительно разорвать зависимость от литературных традиций Серебряного века, в той или иной степени продолженных старшим поколением писателей эмиграции; обратиться к тревожной современности и вечным философским проблемам; разрушить безжизненные литературные и ментальные стереотипы, сковывающие творческое воображение и парализующие художественную фантазию; стре-

миться создать в своем воображении неповторимый художественный мир, который может впоследствии превратиться в предмет описания, анализа и оценки в литературном произведении» (96, с. 89).

Дискуссии, постоянно возникавшие в эмигрантской прессе, связанные с текущим литературным процессом, не могли не отразить и сложности положения писателя в современном ему мире, и общего понимания кризиса культуры. Тема статьи С.Р. Федякина -«Кризис художественного сознания и его отражение в критике русского зарубежья» (119). Одна из самых ранних дискуссий, возникших в эмиграции, - дискуссия о языке (1923-1929). П.М. Бицилли, в частности, говорил о рождении в России и за рубежом «нового, второго» (119, с. 12), конкурирующего с общенациональным, русского языка. Об этом свидетельствует проза Лескова, Розанова, Ремизова. За противостоянием «двух языков» Бицилли склонен был видеть противостояние Петербурга и Москвы, нации и народа, начала культурного и начала этнического и т.д. По мнению П. Муратова, русская литература Х1Х в. держалась «жизненностью». Однако в преддверии наступавшего кризиса художественного сознания писатели стали больше обращать внимание на художественные средства выразительности. Утратой «жизненности» можно объяснить и движение прозы в сторону «орнаментики», и попытки создать новую прозу, в основу которой положена сила вымысла. К. Мочульский, напротив, считал традиционное направление устарелым, а по-настоящему живым видел путь, начатый Лесковым, и продолженный А. Ремизовым, Е. Замятиным, И. Бабелем, Л. Леоновым.

Спор о языке современной русской прозы непосредственно соприкасался с полемикой о романе. В 1927 г. К. Мочульский отметил, что уходит в прошлое психологический роман, созданный в Х1Х в. Лишившись своего стержня, способности «творить живых людей», роман в ХХ в. начинал рассыпаться, его композиция становилась рыхлой. Писатели - современники Мочульского - пытались вновь «собрать» психологический роман, или усиливая роль фабулы, или делая акцент на бытописании, или «напитывая роман идеологией» (119, с. 16), или же придавая особое значение стилю, пишет С.Р. Федякин.

К. Мочульский был также одним из наиболее последовательных эмигрантских идеологов «неоклассицизма» в поэзии, противостоявших авангарду. Критик стремился увидеть за борьбой, в частности, символизма и акмеизма не столкновение идеологий, а противоборство стилей. Для него акмеисты и поэты сходной на-

правленности были объединены не только полемикой с символистской традицией, но новым, противоположным символистскому принципом словесного творчества. В особенностях символистской поэтики - преобладании в словаре общих и абстрактных понятий, их всеобъемлемости, аморфности и туманности, произвольности эпитетов - Мочульский обнаруживал полный распад языка, что привело к кризису все направление. Предпочтения другого критика - Н. Бахтина - опирались не на язык, а на историю культуры, его идеал - не то или иное современное ему направление, но поэзия эллинов. Изначально, по Н. Бахтину, поэтическое слово - слово заклинательное, произносимое; это «поэзия для слушателя». Здесь музыке дано реальное значение, а словесный материал распределен во времени, имеет свои кульминации и спады. И потому в такой поэтической речи отчетливее и тверже логическая основа. Звучащая поэзия призвана повелевать, она властно вовлекает слушателя в свое течение. В новейшей поэзии «незвучащая музыка слова» (119, с. 23) вынуждена оберегать себя, поэтому она выходит на передний план, затушевывая логику. На смену символизму пришел трезвый эстетизм, исказивший идею «всенародности».

В диалоге Г. Адамовича и В. Ходасевича очевидным является главное: подробно обсуждавшийся вопрос о кризисе сознания все более «снижался» к более простому, но и более насущному - как нужно писать в эпоху всеобщего духовного кризиса.

В 30-е годы эмиграция подошла к одному из самых важных вопросов: можно ли разрешить ключевое противоречие литературы русского зарубежья? С одной стороны, оказавшись за пределами родины и будучи непосредственными носителями русской культуры, писатели обязаны были хранить традиции. С другой - эмиграция стала результатом тех мировых катаклизмов, выразить которые можно было только на путях обновления средств художественного воздействия на читателя. Ясно одно: значительная часть литературного наследия русского зарубежья стала классикой, откуда черпать может не только ближайшее поколение. В этой литературе, противоречие «старого» и «нового» нашло свое разрешение.

Известный исследователь русской литературы Н.А. Богомолов (88) обращается к литературно-политической полемике 1927 г., начатой варшавской газетой «За свободу!» (о самой газете см. статью Т.Г. Петровой: 61, с. 152-157). В орбиту этой полемики помимо своей воли оказался втянут парижский ежемесячник «Звено». Началом полемики стало редакционное примечание к

статье И. Северянина «Шепелявая тень»1 - отклик на квазимемуарную статью Г. Иванова из цикла «Китайские тени», печатавшегося в «Звене», в которой Г. Иванов описал свои ранние встречи с И. Северяниным, какими он их видел. В примечании говорилось о том, что в парижском «веселеньком журнальчике» Г. Адамович и Г. Иванов, один из которых «еженедельно болтает», а другой «вспоминает», эти «две великие посредственности» взяли на себя смелость «руководить» литературно-художественным вкусом эмиграции. С открытым письмом в редакцию «За свободу!», озаглавленным «Неловкость!»2 выступил Антон Крайний, который связал тон и тему редакционного примечания со статьей Д. Философова «Гроб повапленный»3, где он полемизировал с А. Крайним - З. Гиппиус, ибо с его точки зрения, позиция «Звена» и большинства материалов, там публикуемых, «является крайним выражением "эстетической" позиции» (90, с. 22). Поэтому статья Д. Философова заканчивалась выводом о том, что журнал «Звено» - это и есть «гроб повапленный», «одно из самых реакционных явлений» в эмигрантской жизни: трагедия России там заглушена «поддельными персидскими коврами», а Антон Крайний превратился в Антона Среднего или «осторожного ангорского кота», умеющего так ходить по столу, заставленному хрусталем, чтобы ничего не задеть и тем более не разбить.

Ответ И. Северянина З. Гиппиус проигнорировала, но воспользовалась упреком парижского корреспондента варшавской газеты А. Луганова (псевдоним Е.С. Вебер-Хирьяковой) рецензировавшего первый номер «Звена», ставшего ежемесячником. В письме в редакцию от своего имени З. Гиппиус4 показывает, что рецензент не понял текста ее рассказа, приняв неологизм «глубело» за знакомое слово, в итоге «пренебрежение к особенностям эстетики автора приводит критиков (и тут, - пишет Н.А. Богомолов, - уже под именем Луганова явно понимается вся редакция "За свободу!") к непониманию вообще эстетической позиции деятеля искусства» (90, с. 23). Так З. Гиппиус защищала права писателей и журналистов на «эстетическое» отношение к действительности. В заключающей полемику ответной статье Д. Философов утверждал: «Пусть и Ме-

1 Северянин И. Шепелявая тень // За свободу! - Варшава, 1927. - 3 мая.

2 Крайний А. Неловкость! // За свободу! - Варшава, 1927. - 22 мая.

3 Философов Д. Гроб повапленный // За свободу! - Варшава, 1927. -13 февр.

4 Гиппиус З. Письмо в редакцию // За свободу! - Варшава, 1927. - 31 июля.

режковский, и Гиппиус поймут, что им надлежит или умолкнуть, отойдя в сторону <.> или говорить громким голосом, "поверх" Милюковых и Адамовичей, без обиняков, без тактики. Играть сейчас в бирюльки таким людям, как они, - как-то непристойно»1.

В новой статье Н.А. Богомолов, вернувшись к этой полемике, в которой прослеживалась линия размежевания «За свободу!» «как откровенно политизированного органа печати, настаивающего на превращении литературы в оружие борьбы с большевиками и всякого рода революционаризмом в Европе», - с парижским «Звеном», «казавшимся варшавской газете символом и средоточием "искусства для искусств"» (88, с. 230-231), рассматривает обе важнейшие составляющие содержания русской газеты в эмиграции - культурную и общественно-политическую.

З. Гиппиус и В. Ходасевич были наиболее деятельными участниками журнала «Современные записки» (1920-1940), издававшегося в Париже партией эсеров. Ю.А. Азаров в статье «Из истории "Современных записок»": Литературная публицистика З. Гиппиус и В. Ходасевича» (82) обращается к полемике, вызванной статьей З. Гиппиус «Полет в Европу», опубликованной в 1924 г. в 18-й книге журнала за подписью Антон Крайний, где анализировалось современное состояние русской литературы за рубежом. Стиль работы «отличается резкостью, эмоциональностью, образностью, насыщен яркими метафорами и двусмысленными ассоциациями» (82, с. 99). В литературных кругах эмиграции она вызвала широкий резонанс. Сарказм Гиппиус был направлен не только на то, что происходило на родине, язвительно характеризовались и писатели, которые оказались за ее пределами. Первое место было отдано Бунину - «премьеру» среди художников-беллетристов, который, по мнению критика, обращаясь к прошлому, превращает его в почти осязаемое настоящее, как бы возрождает уходящее время. Недостатки его художественной манеры Гиппиус усматривает в чрезмерном сходстве прозы Бунина с реальностью, в том, что сам писатель не только не ищет «смысла существования», но и не позволяет искать его другим. Тенденциозно и несправедливо в статье был охарактеризован и Горький. Речь шла о его «пособничестве» большевикам (в том числе и как «изъятеля» культурных ценностей). На статью Гиппиус сразу же полемически откликнулась газета «По-

1 Философов Д. Большому кораблю - большое плаванье // За свободу! -Варшава, 1927. - 25 сент.

следние новости», где сначала выступили П. Милюков и С. Юшкевич, а затем были напечатаны «письма» - одно с «разъяснениями» М. Вишняка, другое, озаглавленное «Необходимые поправки», от Антона Крайнего и третье, написанное П. Милюковым, который дал «Послесловие» к «поправкам» Гиппиус. С. Юшкевич резко осудил Гиппиус за выпады против Горького и за «определение» его как «изъятеля». В «письмах», якобы полученных от участников «конфликта», он бы сведен к филологической дискуссии, - в них анализировались возможные значения слов «изымать» и «ценности». Кроме того, во втором «письме» самого Антона Крайнего, озаглавленном «Необходимые поправки», говорилось, что в «Полете в Европу» не ставилась задача кого-то оскорбить лично. М. Вишняк, стремясь «приглушить» инцидент, от лица «Современных записок» написал «разъяснение» (первое «письмо»). Он «искренне» сожалел о «недосмотре» редакции, не предвидевшей, что слова «изъятие всяких ценностей» могут быть восприняты читателями журнала в их прямом значении, а не в переносном, «литературном», смысле. Примирительным был и тон написанного П. Милюковым «Послесловия» к «Необходимым поправкам» (третье «письмо»).

Намеренная тенденциозность «определений» статьи Антона Крайнего, касающихся Горького, возмутила В. Ходасевича: письмо к Горькому от 27.06.1924 проливает свет как на сложные взаимоотношения между сотрудниками журнала, так и на отношения редакции к ним (82).

Бурную дискуссию вызвала и полемическая статья В. Ходасевича «О "Верстах"»1, которая представляла собой ответ на критическое выступление кн. Д.П. Святополк-Мирского в первом номере парижского альманаха «Версты» (1926), направленное против «Современных записок». Святополк-Мирский, признав, большие заслуги журнала перед русской литературой, настаивал на том, что вся их деятельность связана с прошлым: с передачей потомству лишь произведений, которые писатели не успели создать до революции. Мережковские, Бунин, Алданов, Ходасевич и Зайцев были причислены к «ядру» журнала и охарактеризованы резко критически и оскорбительно. По мнению критика, «ядро» объединяет ненависть, более или менее брезгливая, ко всему новому.

Статья Ходасевича, замечает Ю.А. Азаров, отличается ярко выраженным полемическим, фельетонным пафосом - в ней он рез-

1 Ходасевич В. О «Верстах» // Современные записки. - Париж, 1926. - кн. 29.

ко высмеял редакцию «Верст» и обвинил ее в том, что она находится на службе у большевиков, под негласным руководством из Москвы. В настоящий момент, утверждал критик, большевикам и евразийцам «по дороге» - прочь от «проклятой» Европы, от ненавистной России Петра и Пушкина, от интеллигенции - в «азиатчину и реакцию» (цит по: 82, с. 107). Ходасевич писал и о близости евразийцев к тем, кого причислил к «соблазненным революцией» и поплатившимся за это смертью (Блок, Есенин). Пророческими оказались слова, которыми заканчивалась статья Ходасевича: «Когда кн. Святополк-Мирский... уверяет, что в советской России настала "весна", - он заманивает в застенок» (вернувшийся в СССР в 1932 г. кн. Д.П. Святополк-Мирский после смерти Горького был арестован «за шпионаж» и в 1939 или 1940 г. умер в лагере). Редакция, желая показать свою объективность и то, что она стоит «над схваткой», поместила в следующей, 30-й книжке журнала «письма», присланные редакцией «Верст», к которым дала заключительный комментарий, отстаивая свое литературное право и общественный долг - вести идейную борьбу с проявлениями «упадочно-примиренческого отношения» к большевикам, заключает Ю.А. Азаров.

«Антон Крайний против М. Горького: эпизод литературной дискуссии 1924 года (К истории статьи "Литературная запись. Полет в Европу")» - предмет исследования И.А. Ревякиной. В кратком очерке Гиппиус - Крайнего обозначены «контуры литературной жизни целой эпохи», он сфокусирован «на сегодняшнем дне "выброшенной" литературы» (112, с. 320). Перечислив имена писателей, оказавшихся в изгнании, З. Гиппиус от имени «выброшенных» обращалась к тем, кто «выбрасывал». В «неизбежно двухполюсную панораму русской литературы» она включает М. Горького, имя которого и становится «внутренним центром» всей статьи, главным «объектом» ее яростного нападения, беспощадного развенчания (112, с. 321). Гиппиус фактически подтверждает свое прежнее неприятие Горького-художника и деятеля, ставшего на рубеже веков символом буревестничества и в общественной, и в художественной жизни, и так ожесточенно отторгаемого тогда с позиций «неохристианского обновления», пишет И.А. Ревякина. Статья Гиппиус 1924 г. появилась в контексте яростной полемики вокруг горьков-ских «Заметок из дневника» и «Воспоминаний», а также его нового журнала «Беседа», где они печатались. Язвительный приговор Антона Крайнего по поводу горьковской «любви к "культуре" при

полной к ней неспособности» был попыткой перечеркнуть главное, сквозное направление творчества писателя и его деятельности: его «усилий соединить революцию и культуру, в частности - его страстную защиту интеллигенции в самые грозные годы революционного ожесточения» (112, с. 329). Однако особую роль Горького -собирателя сил разрозненной русской культуры - высоко ценили многие из его современников.

С других позиций подходит к исследованию многочисленных эмигрантских литературных полемик О.Р. Демидова: основным объектом ее исследования «Метаморфозы в изгнании» (СПб., 2003) становится понятие «литературный быт», рассматриваемое как единый эстетический текст (105). Исследование литературного быта производится на основе контекстуального анализа обширной группы источников различного характера. В их число входят материалы эмигрантской печати, критические статьи и рецензии, художественные произведения эмигрантских авторов. Исследовательница выделяет проблему влияния литературного быта на формирование мировоззрения и поведения участников и аудитории, воспринимающей текст; речь также идет об обратном влиянии участников литературной жизни и аудитории на литературно-бытовой текст. В качестве примера приводятся взаимоотношения автор/редактор/ издатель в период полемики Г. Адамовича и В. Ходасевича.

Важным моментом деятельности русского писателя в изгнании было сохранение традиционных ценностей русской литературы для будущих поколений и в идеале - возвращение этих ценностей на родину. Отсюда возникали следующие моменты поведения: «эстетизация прошлого» (свойственна старшему поколению); ориентация на код советской «жизнеутверждающей» литературы (М. Слоним и его последователи); противопоставление современной трагической ситуации и «прекрасной ясности» классической (пушкинской) традиции (В. Ходасевич, В. Набоков); «превращение эсхатологии в поэзию, изживание трагизма бытия в "негромкой" и предельно искренней литературе "человеческого документа" (Г. Адамович и русский Монпарнас)» (105, с. 59). Столь разнообразные модели поведения и обусловили такую яркую особенность литературного быта зарубежья, как полемика. Рассматривая игровой полилог, О.Р. Демидова отмечает, что он вырабатывался в полемике (многолетняя полемика Г. Адамовича и В. Ходасевича, проходившая в основном на страницах крупнейших периодических изданий эмиграции). Кроме активной формы полемики существо-

вала и пассивная форма, форма внешнего не-участия или не-ответа («диалог трех» - парижан Г. Адамовича и В. Ходасевича и наставника пражской литературной молодежи А.Л. Бема, на протяжении нескольких лет безуспешно пытавшегося присоединиться к полемике двух парижских мэтров) (105, с. 139).

4.2. Литературная критика о писателях эмиграции

Г. Адамович в статье «О литературе в эмиграции» (1932) писал о том, что русская зарубежная литература опирается «не на Россию, а только на воспоминания о ней. Литература здесь предоставлена самой себе, она дышит леденящим воздухом одиночества»; при этом у литературы в эмиграции «есть высокое и ответственное назначение» и она свободна»1. «Она прошла через все, что бывает дано людям видеть и испытать, у нее обострился слух, обострилось чутье к страданию, она узнала нищету, потерю влияния, общее безразличие. человек остался без всякой опоры в бытии, без какой-либо поддержки», он должен был понять что-то такое, о чем не думал в «нормальных условиях», и рассказать о том, что понял2. «Бог, смерть, жизнь, любовь, история, грех, страдание. есть основание ждать, что литература здесь даст какой-то достойный ответ встревоженным и бессонным современным душам»3, -утверждал Г. Адамович.

Сравнивая русские книги, написанные в зарубежье, с дореволюционной словесностью, критик признавал, что «снижения» не произошло. К числу благоприятных условий, особенно для молодых литераторов, Г. Адамович относил пребывание большинства писателей «в стране изощренной литературной культуры - во Франции», где «с каждой газетной или журнальной строкой, с каждым случайным разговором впитывается. вкус и какая-то особая, очень взрослая, очень умная, зрячая, слегка суховатая трезвость»4.

Все литераторы молодого поколения русской эмиграции прошли через «пограничную ситуацию», «смерть себя прежних». «Их выбросило в классическую экзистенциальную ситуацию за-

1 Адамович Г. О литературе в эмиграции // Русский Париж. - М., 1998. -С. 258, 259.

2 Адамович Г. О литературе в эмиграции // Русский Париж. - М., 1998. -

С. 260.

3 Там же. - С.262.

4 Там же. - С. 259.

брошенности... в чужой, непонятный мир, постороннность, одиночество»; Г. Газданов, В. Набоков (Сирин), Б. Поплавский, Г. Иванов «органично для себя выразили одну из важнейших черт экзистенциального сознания: отталкивание от всякой генерализации, общих понятий и идей. всего общественного, гуртового, коллективного - нечто обратное духу и процессам в магистральной линии литературы метрополии», как «сферы неистинного существования»1.

Л. Ливак (Торонто), анализируя ранний период истории русской эмигрантской словесности, обращается к жизни и творчеству «младшего поколения» - Б. Божнева, А. Гингера, Д. Кнута, Б. Поплавского, а также примкнувшего к ним С. Шаршуна (132). Этой среде молодых «русских парижан» (поэтов, писателей, художников) в то время были чужды антисоветские настроения и их учителями выступали представители различных авангардистских течений «левого» толка. Л. Ливак приходит к заключению, что парижский период первой половины 1920-х был не менее важен для развития русской эмигрантской словесности, чем хронологически параллельный ему берлинский этап, поскольку «в парижском литературно-культурном контексте художественно сложились многие центральные фигуры младшего поколения изгнанников, определившего к началу 1930-х лицо эмигрантской словесности вообще» (132, с. 134).

Как показывает Л. Ливак, значение французской литературной жизни в судьбе молодых русских поэтов-парижан чрезвычайно велико: история зарождения, расцвета и упадка «левого» искусства в их среде «находится в прямой зависимости от тех же фаз развития французского дадаизма» (132, с. 136). В статье прослеживается деятельность общества «левого» искусства «Гатарапак» и литературного объединения «Палата поэтов», ассоциации парижских поэтов и художников «Через», Союза молодых поэтов и писателей. «Палата поэтов», следуя примеру «Гатарапака», делала упор на творческом и идеологическом слиянии русского и французского авангарда, но в отличие от «Гатарапака», старалась объединить авторов «различных направлений», приобщить эмигрантскую публику к литературному авангарду. Однако эмигрантская аудитория оказалась равнодушной, а зачастую и враждебной «передовому»

1 Семёнова С.Г. Экзистенциальное сознание в прозе русского зарубежья // Семёнова С.Г. - Русская поэзия и проза 1920-1930-х годов: Поэтика - Видение мира - Философия. - М., 2001. - С. 507, 508.

искусству. В свою очередь, программными были изоляция и враждебность группы «Через» по отношению к основным проявлениям литературно-культурной жизни русскоязычной диаспоры. Эстетически и идеологически группа «Через» также противопоставила себя Союзу молодых поэтов и писателей. К середине 20-х годов в контексте оформляющегося противостояния «советской» и «эмигрантской» литератур «неоклассическое» стремление к «ясности и простоте» членов Союза молодых поэтов и писателей, по мнению Л. Ливака, было не только эстетическим, но и идеологическим вызовом литературно-художественному авангарду, чья экспериментальная поэтика, по замыслу ее теоретиков, не только радикально обновляла искусство, но и революционизировала общественную жизнь. Эстетическая конфронтация «левых» и «поправевших» на собраниях Союза быстро привела к идеологической поляризации и, по мере увеличения числа «неоклассиков» за счет беженцев из Берлина и новообращенных парижан, - к выпадению самых непримиримых авангардистов из сферы активности Союза.

Во второй половине 20-х годов резкое отрицание «левого» искусства - как русского, так и французского - «стало общим местом эмигрантского литературно-критического дискурса, практически без различия возраста и литературного прошлого авторов» (132, с. 191). Рассматривая «левый» уклон молодых парижских поэтов как «детскую болезнь», из которой нужно вырасти, эмигрантские литераторы, принявшие на себя роль менторов молодого поколения, «безусловно понимали ключевую роль, которую имел для изголодавшегося по аудитории "молодняка" доступ в печать» (132, с. 192). Осенью 1926 г. Союз молодых поэтов и писателей получил наконец собственный печатный орган - журнал «Новый дом», громко заявивший об антисоветской и антиавангардистской (в смысле «левого» авангарда) позиции редакторов и стоящих за ними членов Союза. Лишь переболев «левизной», поэты Божнев, Гингер, Евангулов, Кнут, Поплавский, Шаршун и др. стали значительной частью литературного процесса, который принято называть русской эмигрантской словесностью, обобщает Л. Ливак.

Особенности «Полемики на страницах журналов "Новый дом" (1926-1927) и "Новый корабль" (1927-1928)» раскрывает О.А. Симоненко-Большагина (119, ч. 2). Об этих изданиях см. статьи Е.С. Померанцевой «Новый дом» (61, с. 263-266) и А.А. Ревякиной «Новый корабль» (61, с. 266-270).

«Современные записки» - основной литературно-критический журнал «первой волны» русской эмиграции. Заметной фигурой в этом издании был М.О. Цетлин - критик и редактор издания от основания и до последнего номера. Его суждения о литературе рассматривает К.А. Жулькова в статье «Из литературно-критического наследия Современных записок» (119). Все материалы исследователь распределяет по четырем темам: 1. Рецензии на книги «молодых». 2. Критические заметки о произведениях советских авторов. 3. Статьи о политических событиях (например, о революционной действительности, отраженной в литературных произведениях). 4. Анализ исторической прозы. Анализируя «новейшую» поэзию - сборники Л. Червинской, Р. Блох, С. Прегель, И. Голени-щева-Кутузова, С. Барта, Е. Таубер, А. Головиной - Цетлин оспоривал мнение Ходасевича, который называл «столичные» настроения парижских поэтов обязательной «униформой» (119, с. 81). По Цетлину, среди них были сильные и самобытные таланты.

Рецензия М. Цетлина на книгу Мережковского «14 декабря», собственная книга Цетлина «Декабристы: Судьба одного поколения» и его стихотворный сборник «Кровь на снегу» являются свидетельством интереса автора к историческому процессу вообще и к проблеме декабристского движения, в частности. Главным достоинством подхода к проблеме у Мережковского Цетлин-критик считал обогащение жанра исторического романа религиозно-философскими концепциями, «перенасыщенность культурой» (119, с. 76). Расхождение его с Мережковским обнаруживалось в вопросе о праве романиста на вымысел при создании исторических фигур. Если Цетлин строго придерживался фактического, документального материала, то Мережковский, напротив, использовал роман для изложения своих мыслей. Разной была их трактовка самого рассматриваемого события: не только христианская добродетель, филантропия и боязнь крови, как полагал Мережковский, но и «ледяная гранитная сила самодержавия» (там же), по Цетлину, помешали заговорщикам. Цетлин развивал мысли, типичные для левоэсеров-ской ориентации его журнала, направленного и против большевизма, и против угрозы справа.

Л.А. Биргер и А. В. Леденёв в статье «Страсти по Набокову» (119, ч. 2) пишут о трактовке творчества Набокова (Сирина) в эмигрантской критике. Близкую тему развивает и О.Н. Шеховцова - «У истоков набоковедения» (119, ч. 2). Критические статьи писателей русского зарубежья о Сирине позволяют проследить динами-

ку взаимоотношений известных литераторов 1920-1930-х годов, а также дают представление о наиболее значимых эстетических концепциях той эпохи. Авторы статьи подчеркивают, что определяющими для большинства литераторов русского зарубежья стали воззрения Г. Адамовича и В. Ходасевича. Набоковская эволюция направлялась идеей - «внутренней свободы художника от гибельных влияний эпохи», которая была выдвинута Ходасевичем, главным литературным союзником писателя в годы его европейской эмиграции (119, ч. 2., с. 114). Тотальная сосредоточенность на творчестве, признание самоценности искусства, обращение к эстетическим ресурсам русской и мировой классики - так определяют исследователи основные составляющие эстетического кредо Ходасевича. Последовательная защита им «пушкинских» принципов «тайной свободы» и формального совершенства произведений повлияла на творчество Набокова. Эстетические позиции критиков обусловили различие их откликов на произведения писателя. Так, если Ходасевич неизменно высоко оценивал художественный уровень романов Сирина, при этом не обращая особого внимания на содержательно-идейный план, то Адамович, отмечая стилистическое мастерство писателя, отказывал его произведениям в «гуманистической» значимости и глубине содержания. В спорах двух критиков отразились не только их личные пристрастия, но и разнонаправленные тенденции эволюции молодой прозы.

Причисление Сирина к литераторам скорее западного, чем русского склада - главная константа в оценке творчества писателя как его хулителями, так и сторонниками. Многие критики-эмигранты, считавшие основной задачей русского художника поддержание «связи времен», сочли ориентацию Сирина на современные западноевропейские образцы губительным фактором для развития его творческой личности (119, ч. 2, с. 127). М. Цетлин, в частности, с огорчением отметил увлечение писателя немецким экспрессионизмом - течением, по его мнению, малообещающим. Н. Андреев, напротив, восторженно отзывался о способности Сирина сочетать культурное наследие прошлого с духом молодых поколений, русскую литературную традицию со смелым новаторством, русскую устремленность к психологизму с западной занимательностью сюжета и совершенством формы. В русский литературный канон вписывал новаторство Сирина и М. Осоргин, напоминая, что «бунт против традиций - также одна из традиций русской литературы» (119, ч. 2, с. 128).

Характерен «ответ» писателя на критику. В романе «Дар» Набоков сумел остроумно «переплавить» сам материал литературно-критической полемики вокруг его произведений в одну из важнейших тем романа, создав своего рода ироническую «историю» эмигрантской литературной критики 1920-1930-х годов. Именно литературные недоброжелатели Сирина невольно «подсказали» ему центральную композиционную идею произведения, построенного на превращении «черновиков» в законченный и отшлифованный чистовик романа (119, ч. 2, с. 129).

К рецепции И.С. Шмелёва в критике русского зарубежья обращаются С.И. Кормилов (120), Д.Д. Николаев (150), Т.Г. Петрова (161), А. В. Науменко-Порохина (146).

А.Т. Аверченко, Г.В. Адамович, Л.Н. Андреев, К.Д. Бальмонт, И.А. Бунин, В.В. Вейдле, З.Н. Гиппиус, Б.К. Зайцев, Г.В. Иванов,

A.И. Куприн, Д.С. Мережковский, А.М. Ремизов, И. Северянин,

B.Ф. Ходасевич, М.И. Цветаева, И.С. Шмелёв - все они в критическом восприятии эмиграции также стали предметом исследования в четвертом, заключительном томе Литературной энциклопедии русского зарубежья (63).

4.3. Литературная критика о советских писателях

Г.В. Адамович пристально следил за современной ему советской литературой. Рассматривая его взгляды на эволюцию литературной политики в советской России, О.А. Коростелёв отмечает, что собственно советской литературой, советской по духу, критик считал только литературу революционного периода, когда «энтузиазм был искренним и литераторы впрямь были охвачены порывом творить новое искусство, а сверху эти порывы. не регламентировались с такой тщательностью, как впоследствии» (3, с. 18-19). И против этого советского духа, «против оснований, на которых строилась новая литература, Адамович серьезных аргументов не находил» (там же, с. 19). Однако советская литература, по словам Адамовича, слишком поспешно начала изменять себе самой, а воспитание «нового человека» на практике быстро превратилось в выведение не слишком приятной его новой породы. Уже в конце 20-х годов Адамович, анализируя творчество советских писателей, заметил, что у многих из них часто присутствует тема бессмысленности происходящего, «и уже тогда неоднократно высказывался о формировании особого типа творчества, который гораздо позже

будет назван литературоведами "эзоповым языком" советской литературы» (3, с. 19-20). В начале 30-х годов Адамович отчетливо представлял себе процессы, происходящие в советской литературе, как «постепенное исчезновение в ней свободы» и замыкание на обслуживании «государственных нужд». Причем «роковым моментом в истории советской литературы» он считал «знаменитую резолюцию ЦК 1925 года», полагая, что «создан был ужасный прецедент», когда власть признает за собой право давать или забирать у писателей «кое-какую свободу». Поэтому Адамович не испытывал особого восторга после постановления 1932 г. о роспуске РАПП.

В 1934 критик обратил внимание на резкий спад интереса к советским книгам у эмигрантского читателя, который уже переставал понимать о чем в них говорится. «Все последующие периоды советской литературы Адамович рассматривал исключительно как очередные этапы подчинения творчества политике, причем каждый последующий этап приводил ко все более печальным результатам» (3, с. 21). В 1937 г. в статье «Памяти советской литературы» критик уже констатировал кончину словесности метрополии, в которой было унижено и придавлено «самое понятие творческой личности». Тем не менее он внимательно продолжал следить за литературой в СССР. «Следил едва ли не с единственной целью: заметить пробуждающиеся ростки того, что вновь сделает советского человека русским, а беллетристику из идеологии вновь превратит в литературу», сразу же отмечая любые намеки на это (3, с. 23-24).

В 50-е годы количество рецензий и статей Адамовича о советском литературном процесс резко снижается, пишет Н.А. Богомолов (89). Лишь в 1957 г. в творчестве критика появляются первые признаки интереса к советской литературе: он рецензирует «Не хлебом единым» В. Дудинцева, а в 1958 г. - «Чудотворную» В. Тендрякова и пишет статью о советской молодежи - «Младое племя», в 1959 г. Адамович рецензировал роман Б. Пастернака «Доктор Живаго». В письмах он с восторгом отзывается о стихах Е. Евтушенко, признавая его настоящим поэтом. Появление молодого поэта «утвердило в сознании семидесятилетнего критика-эмигранта идею о том, что снова русская литература имеет шанс стать единой» (89, с. 276). По его словам, поэт будто «распахнул окно, в которое ворвался свежий воздух»1.

1 Новое русское слово. - 1966. - 14 сент.

Говоря о советской литературе, М. Цетлин выделял С. Есенина как действительно народного поэта, защищая от нападок его поэму «Инония», которую другие критики называли антихристианской, грубо-кощунственной. Высокую оценку дал Цетлин первой части романа М. Булгакова «Дни Турбиных. (Белая гвардия)» (Париж, 1927), отмечая, что Булгаков не избежал «расхожих» в революционное время приемов: тяготение к «разорванному» повествованию, «быстрые мазки, лапидарные общие характеристики, вводные эпизоды, звукоподражания» и т.д. Но у автора «Белой гвардии», отмечал Цетлин, такие приемы применяются со вкусом и чувством меры, замечает К.А. Жулькова (119).

Неоднозначность оценок такого яркого явления, как творчество М. Горького, прослеживает И.А. Ревякина - «Публицистика и критика русской эмиграции 1920-х годов о творчестве М. Горького» (119) и «М. Горький в критике, публицистике и мемуарах русского зарубежья (1930-е годы)» (119, ч. 2.). Высказывания о писателе так или иначе совмещали субъективное и объективное начала в стремлении понять и истолковать не только его «художественную правду», но и общественно-политическую позицию, мироощущение в целом. В 20-е годы Горький прошел путь от поисков контактов с эмиграцией до резкой конфронтации с ней. Феномен Горького, духовный и политический, порождал публицистическую критику и собственно публицистику разных жанров: это и памфлет, и полемическая «статья-ответ», и сатирический фельетон, замечает И. А. Ревякина. Именно так заявляли о своем отношении к деятельности писателя как защитника революции особо непримиримые: Д. Мережковский, З. Гиппиус, И. Бунин, А. Яблоновский. Складывалась в этот период и другая линия литературной критики русского зарубежья. Ей было присуще стремление понять место писателя в «смене художественных вех» эпохи, она обращалась к осмыслению всех новейших произведений Горького: дневников, воспоминаний, рассказов, романа «Дело Артамоновых» и др. Интерес к взаимодействию в его творчестве разных стилей - реализма и модернизма - характерен для выступлений Г. Адамовича, Ф. Степуна, М. Слонима, Н. Оцупа. Русская эмиграция, по наблюдению исследователя, значимо и впечатляюще отразила драматический путь М. Горького, уникальность его творческого опыта.

В 30-е годы новые общественные реалии - окончательный переход Горького на «советскую сторону», резкое неприятие им эмиграции - породили всплеск критического отношения к писате-

лю. Таковы статья М. Осоргина «Вернувшемуся Горькому», мемуарный очерк Б. Зайцева «Максим Горький (К юбилею)», памфлетный фельетон А. Яблоновского «Кавказский пленник». Тем не менее продолжалось и аналитическое изучение художественного феномена Горького: на выход «Жизни Клима Самгина» отозвались Г. Адамович и Н. Оцуп, развивая оценки, высказанные в работах Ю. Айхенвальда и Ф. Степуна 20-х годов. И.А. Ревякина анализирует многочисленные отклики на кончину писателя и обширную мемуарную литературу о нем. По признанию Г. Адамовича, о Горьком вспоминали (с той или иной степенью пристрастности) и писатели разных поколений (И. Бунин, Н. Берберова, А. Даманская, Г. Адамович, Е. Замятин), и религиозный философ Г. Федотов, и общественные деятели - Е. Кускова, Л. Троцкий (119, ч. 2, с. 148). Две части воспоминаний В. Ходасевича «М. Горький» (1937, 1940) можно считать «началом художественного воссоздания облика писателя»; к этому начинанию оказались причастны и другие его современники - Е. Замятин, Ю. Анненков, Н. Берберова» (119, ч. 2, с. 147). По их убеждению, писатель не укладывался в прокрустово ложе советских классификаций: «Русское зарубежье открыло уникальность творческого опыта писателя, драматизм его пути» (119, ч. 2, с. 149).

Панорама оценок, мнений и взглядов эмиграции на события Первого съезда советских писателей составляет предмет исследования О.В. Быстровой (119). К.А. Жулькова в анализе «Литературной критики "первой волны" эмиграции о русской юмористике» (119, ч. 2) ссылается на отзывы критиков-эмигрантов о творчестве писателей-юмористов (Н. Тэффи, Саша Чёрный, М. Зощенко, Дон-Аминадо и др.). В них отражен общий литературно-критический процесс русского зарубежья 1920-1930-х годов, со свойственной ему специфической настроенностью. Влияние русской классической литературы на современное искусство, замечает К.А. Жулькова, сосредоточено, главным образом, на выявлении трагедийной мотивировки творчества писателей-юмористов. Концепция человека выдерживается в общем для обозначенного периода философском ключе, при котором основное внимание критиков сконцентрировалось на постижении опустошенного, обреченного существования человека. Социальный же анализ связан с попыткой осмысления происшедшего в России переворота и последовавшего за ним разделения на метрополию и эмиграцию, что привело к актуализации

в художественном творчестве мотивов потерянной родины, к интересу к новой России и самоопределению русского зарубежья.

4.4. Литературная критика эмиграции о зарубежной литературе

«Русские писатели в Париже: Взгляд на французскую литературу 1920-1940» - проблематика международной научной конференции, состоявшейся в Женевском университете 8-10 декабря 2005 г. Цель конференции и последовавшего издания (172) - определение места французской литературы в эмигрантской прессе и выявление авторов, вызвавших наибольший интерес. «Некоторые авторы сборника вслед за большинством эмигрантов, считают, как отмечают составители и научные редакторы сборника - зав. кафедрой русской литературы Женевского университета, профессор Жан-Филип Жаккар и его коллеги - Жервез Тассис и Аника Мо-рар, - что встреча русской эмиграции с французской литературой не получила должного развития». Тем не менее крайне важно то, что эта уникальная встреча «двух литератур, создававшихся в одной европейской столице» состоялась (172, с. 8).

Н.А. Богомолов в статье «Современная французская литература на страницах газеты "Последние новости" (1921-1923)» замечает, что на первых порах существования газеты в ней печаталось мало материалов о современной французской литературе, что объяснялось слишком большой близостью газеты русским читателям: «... необходимо было отыскать возможности для существования культуры собственной, временно изгнанной с родины», французская культура «использовалась для того, чтобы подчеркнуть те или иные качества и особенности русской» (172, с. 30). Два разряда современной словесности привлекали постоянное внимание сотрудников газеты: книги о современной России и переводы русской литературы на французский язык. Особенность публикаций в «Последних новостях»: «французская литература словно бы непроизвольно оказывается точкой отсчета для литературы и культуры вообще», и этот семантический пласт должен был быть очевиден для постоянного и внимательного читателя газеты (172, с. 38).

В статье «Освещение европейской (преимущественно французской) литературы в газете "Последние новости" в 1932-1933 гг.» А.А. Добрицын (Лозанна) на материале многочисленных рецензий, опубликованных в газете, выявляет общие черты, свойственные критикам - Г. Адамовичу, В. Вейдле, Ю. Сазоновой, при всем различии их индивидуальных подходов и стилей. Основные критерии, применяемые для оценки литературных произведений, по мнению

автора, группируются вокруг понятий «жизненности», «правдивости», «жизненной правды», «подлинности», «истины бытия» и т.п. Эти категории выполняют роль «магических заклинаний», парадоксальным образом оправдывая порой отсутствие психологического правдоподобия (рецензия Ю. Сазоновой на Лакретеля). Формальное мастерство обычно оценивается одобрительно, но чрезмерная изысканность стиля (например, у Жироду) вызывает подозрения в пренебрежении «правдой» и «жизнью». Упомянутые категории воспринимаются разными критиками неодинаково.

Для Адамовича «человек в писателе важнее художника». Критик требует подлинности литературы как «человеческого документа», т.е. такого, который сообщает нечто о внутреннем мире автора. Эта позиция, по мнению А. А. Добрицына, делает рецензии Адамовича во многом предсказуемыми, посвящены ли они русской или европейской литературе. Так например, несмотря на видимое восхищение Прустом («чудо»), Адамович утверждает, что это «чудо - почти какое-то сухое, без влаги, как, впрочем, почти вся литература, взращенная Парижем». Иную эстетическую позицию занимает В. Вейдле. Он пренебрежительно отзывается о дорогих Адамовичу «документах эпохи» и выступает против чрезмерного увлечения документальностью, но проявляет глубокий интерес к языковым и стилистическим проблемам литературы. В статье «О романе» Вейдле обсуждает революцию в области романной формы и нарративной техники. В одной из рецензий он анализирует также сам критический метод. Тем не менее характерно, что подобно Адамовичу, он отмечает у Пруста «некоторый отлив жизни». В целом в 1932-1933 гг. литературная критика эмиграции уделяет внимание Лакретелю, Мориаку, Мартен дю Гару, Шансону, Колетт, Эме, Моруа, де Ноай, Прусту, Селину, Валлесу, Жироду. Внимание к «документу» обусловило регулярное появление в «Последних новостях» отзывов на мемуарно-биографическую литературу.

«Французская литература на страницах журнала "Звено"» находится в центре внимания Жервез Тассис (Женева). В журнале регулярно возникают имена М. Пруста и А. Жида, наиболее часто встречающиеся в эмигрантской печати на протяжении 30-х годов. Если бы не усилия редакции «Звена», полагает исследовательница, «младшее поколение» эмигрантских писателей «едва ли открыло бы для себя этих двух авторов. И даже шире - новейшую литературу той страны, где они жили» (172, с. 362). Именно благодаря публикациям в «Звене» (а позже в журнале «Встречи») русский чита-

тель-эмигрант осознал, что в то время французы считали первыми писателями не А. Франса, А. де Ренье и Ги де Мопассана, а Пруста, Жида, Монтерлана и Мориака. Журнал «Звено» дал читателю достоверный и богатый путеводитель по французской прозе 20-х годов.

По мнению Р.М. Янгирова (статья «"Новая газета": К истории печатного диалога молодой эмигрантской литературы с художественной культурой Франции»), двухнедельник был задуман М. Слонимом «как площадка для диалога эмигрантской, советской и западной литературы и - шире - как медиатор между русским и европейским культурными контекстами» (172, с. 431). В каждом номере газеты публиковались статьи и эссе французских авторов, обзоры литературно-художественной жизни, рецензии на новые книги (Ж. Кокто, А. де Ренье, Ж. Дюамеля, А. де Ришо, П. Морана, А. Моруа, П. Доминика, А. Тэрива и др.), аннотировалась периодика. Особое место отводилось мэтрам - А. Моруа и Ф. Мориаку. История «Новой газеты» (издание прекратилось после пятого номера) стала «важным катализатором литературной и общественно -политической эволюции Слонима и, по сути, предопределила его отход от эмиграции» (172, с. 453). В приложении к статье дана роспись содержания двухнедельника (1931. № 1-5).

В статье «"Говорить о частном, личном и случайном": Французская литература в восприятии К.В. Мочульского» Т.В. Викторова (Страсбург) (172) характеризует три особенности Мочульского как критика французской литературы: приближение его критики к жанру эссе; выявление им параллелей между литературами (элементы сравнительного анализа) и религиозно-философскую ориентацию, приводящую его в 30-40-е годы к жанру «духовной биографии», к пониманию критики как своего рода жизнетворчества.

О.А. Коростелёв («Георгий Адамович о взаимоотношениях французской и русской литературы») отмечает, что в 1910-е - начале 1920-х годов «литературное западничество» Адамовича «сочеталось с прогрессистскими представлениями о едином мировом литературном процессе, который в разных литературах различается лишь степенью приближения к идеалу» (172, с. 153). Эта точка зрения впоследствии вызвала в эмиграции длительную дискуссию о «столичной» и «провинциальной» литературе. В эмигрантские годы Адамович продолжал считать французскую литературу одной из первых в мире, но все больше «приходил к убеждению, что позаимствовать у нее русской литературе нечего, это сферы лишь соприкасающиеся, но не способные оказывать существенное влияние

друг на друга, развивающиеся по собственным внутренним законам» (172, с. 154-155). Со временем осознание принципиальной разницы литератур и национальных менталитетов у критика еще более окрепло. Главное отличие русской литературы Адамович видел в том, что ее тема остается «темой христианской» (172, с. 155). При этом он внимательно следил за французской литературой, выделяя все интересное для русского читателя. Адамович сразу заметил и высоко оценил Л.-Ф. Селина; наблюдал за опытами сюрреалистов и дадаистов, за нападками авангардистской молодежи на классиков. После Второй мировой войны он одним из первых начал писать о французских экзистенциалистах и переводил А. Камю на русский язык, «почувствовав близость нового течения умонастроениям "русского Парижа"». Постепенно изменилось отношение критика к славянофильству, в котором он начал находить определенную правоту. Приложение к статье содержит библиографию -«Георгий Адамович об иностранной литературе».

«Владимир Вейдле и французская литература» - предмет анализа Мишеля Окутюрье (Париж). Исследователь говорит о В. Вейдле как о замечательном эссеисте, писавшем на французском, о чем свидетельствует его самая значительная книга «Умирание искусства», написанная и вышедшая впервые на французском языке в 1936 г., и затем (увеличенная втрое), в 1954-м, под заглавием «Пчелы Аристея» («Les Abeilles d'Aristée»). В этой книге сходятся «нити» почти всех статей Вейдле, разбросанных в периодике 20-30-х годов. И главное место в его обширном литературно-критическом наследии принадлежит, по мнению М. Окутюрье, не столько русской, сколько французской литературе, в которой критик находил блистательные примеры для своих размышлений о судьбе искусства в современном мире (172, с. 295). Так, у М. Пруста Вейдле наблюдает «разрушение образа человека, его распыление на отдельные мгновения, вследствие чего исчезает его цельность. Его книга. - книга отчаяния, а не спасения от проклятия времени, пожирающего бытие: не поиски утраченного времени, а поиски утраченной личности» (172, с. 298). Творчество М. Пруста, как и творчество А. Жида или П. Морана, - свидетельство глубокого недуга, более того - признак «умирания искусства» - так М. Окутюрье толкует основной тезис книги Вейдле, находившего надежду на возрождение искусства лишь в духовном, религиозном возрождении человечества и связывавшего с ним, в частности, по-

явление в западных странах, прежде всего во Франции, «мощной католической литературы».

Истоки размышлений В. Вейдле, исследователь прослеживает в русском Серебряном веке и в русском религиозном ренессансе XX в. (Н. Бердяев, С. Булгаков, П. Флоренский и др.), в котором «нашла свое продолжение и развитие славянофильская критика западного рационализма и индивидуализма, ведущих к разрушению человеческого общества и к гибели человечества» (172, с. 301). В стремлении перенести на французскую почву русскую эстетическую мысль, в «своеобразной попытке синтеза двух культур - ценность и оригинальность литературно-критического наследия Владимира Вейдле» (там же). Статью сопровождает библиографическое приложение «Владимир Вейдле о французских писателях: Статьи и рецензии».

«К изучению участия русской эмиграции в интеллектуальной и культурной жизни межвоенной Франции» призывает Л. Ливак (Торонто) исследующий французскую периодику и издательское дело за 20 лет. Собранные им материалы франкоязычной библиографии эмигрантских авторов позволяют выделить три периода интенсификации эмигрантской франкоязычной активности: с 1920 по 1924; с 1929 по 1934; и с осени 1938 по лето 1940 г.

«Формула поколения», как замечает М.А. Васильева в статье «К проблеме "Незамеченного поколения" во французской литературе», данная в книге В. Варшавского, - это определение задним числом ушедшей в историю эпохи: «. мы имеем дело с литературным пространством, развернутым между задуманным и состоявшимся. Само это пространство оказывается "зажатым" в исторический промежуток, продиктовавший .новые, нетипичные условия становления литературы» (172, с. 45). Несовпадение творческой воли («стратегии») и внешнего диктата истории во многом помешало самопроявиться поколению младоэмигрантов в полной мере. Этому трагическому «несоответствию», заложенному в самом понятии - «литература русской эмиграции», - мы и обязаны появлением «незамеченного поколения» как уникального литературного и исторического феномена, оказавшего влияние на облик не только русской, но и французской литературы. Феномен творчества мла-доэмиграции в том, что «незамеченность, ничто, исчезновение, по словам Б. Поплавского, перевоплощаются в "пластический медиум становления". Образ жизни, заданный историей извне, не только не дезавуируется, но оборачивается философией» (172, с. 47). Эта не-

замеченность, исчезновение, минимализм становятся частью текста и отличительной чертой поэтики «парижской ноты». Именно за ней и - шире - «парижской школой» закрепляется статус одной из наиболее органичных и чутко отреагировавших на требование времени неформальных школ в литературе, привлекших лучшие молодые писательские силы эмиграции. Этому успеху она во многом обязана французскому контексту.

Как пишет Т.Н. Красавченко в статье «Л.-Ф. Селин и русские писатели-младоэмигранты первой волны (В. Набоков, Г. Газданов, В. Яновский и др.)», «скандальный» роман Селина «Путешествие на край ночи» (1932) поразил русских младоэмигрантов экзистенциальным отчаянием, предельной откровенностью, своеобразием стиля, разговорным языком, ненормативной лексикой, неологизмами, арготизмами, т.е. разрывом с традицией «прекрасного» французского языка. Т.Н. Красавченко обыгрывает в статье и параллель между Селином и Набоковым, которую проводил П. Бицилли1. «Очевидно, что натурализм, традиции которого так талантливо развил Селин, не дал ярких плодов в русской эмигрантской словесности, ибо. не был органичен для русской литературы», - заключает Т.Н. Красавченко (172, с. 195). Важно и то, что «Селин - писатель, презирающий человека» (русской литературной традиции, сохраняющей христианские нравственные императивы, это не свойственно). Подводя итоги, она пишет: «Более того, он -писатель - сухой, неэротичный, и, возможно, отсутствие этого "измерения", обозначенное Л. Кельбериным как отсутствие любви в его мире, и есть главное, принципиально важное отличие его от русских писателей» (172, с. 195).

Проблема единства европейской культурной традиции, находившаяся в центре социокультурных дискуссий на протяжении нескольких десятилетий первой половины XX в., рассмотрена О.М. Ушаковой (на материале книг В. Вейдле «Вчерашний день. Отклики и очерки на западные темы» (1952), «Задача России» (1956), «Безымянная страна» (1968) (статья «Концепция европейской культуры в работах В.В. Вейдле»: 174). Большое влияние на Вейдле оказал Т.С. Элиот, который в эссе «Традиция и индивидуальный талант» (1919) впервые ввел понятие «европейское сознание» («the mind of Europe»), ставшее одним из ключевых в его ра-

1 Бицилли П.М. Возрождение аллегории // Бицилли П.М. Трагедия русской культуры: Исследования. Статьи. Рецензии. - М., 2000. - С. 445-450.

ботах о культурной традиции. Вейдле не раз пишет в своих работах о феномене «европейского сознания». Революция в России, две мировые войны, обострили внимание художников к проблемам европейской культурной идентичности. Европа для Вейдле, как и для Элиота, - понятие не географическое, а метафизическое. Глобальные катаклизмы XX в. внутрицивилизационного характера поставили под вопрос существование общности, целостности и прочности европейской культуры. В книге «Умирание искусства» (1937) Вейдле констатирует совпадение исторической катастрофы с катастрофой самого искусства, распадом культуры и призывает к возрождению веры во всеединство. Культурный изоляционизм, характерный для тоталитарных режимов, обострял сознание необходимости в полноценном культурном диалоге. В концепции европейской культуры Вейдле центральной была «тема России как неотъемлемой части Европы. Эту тему он рассматривает с разных точек зрения: единства духовных и культурных корней (античность и христианство), культурной преемственности, истории взаимоотношений России и Запада, европейского призвания России, "европейства" русских писателей и т.п.» (174, с. 168). Россия, по мнению Вейдле, должна вернуться в Европу, в которой общее складывается из неповторимого и частного.

«Рембо, Пруст, Селин как знаки духовной самоидентификации в "Дневниках" Б. Поплавского» - тема статьи Н.Б. Лапаевой. В «Дневниках» отчетливо проявились «антропологические» взгляды автора, «обозначились его мысли о человеческой экзистенции, зафиксировался процесс поиска духовных опор, а также наметились попытки определить свои художественные принципы и ориентиры, найти стиль, предельно и максимально выражающий сверхповышенную субъективность авторского "я"» (174, с. 186). В них По-плавский нередко апеллирует к творчеству французских писателей - Рембо, Бодлера, Лотреамона, Малларме. Пруста, Селина: он комментирует их биографию, подвергает интерпретации их произведения, рассуждает об их философских воззрениях, соотносит их с другими представителями литературы, как русской (Лермонтов, Достоевский), так и западной (Шекспир, Гёте, Джойс). Упоминаемые в «Дневниках» французские поэты и писатели важны для мировоззренческого, духовного, эстетического самоопределения По-плавского, заключает Н.Б. Лапаева.

5. КРИТИКА ЭМИГРАЦИИ О КЛАССИЧЕСКОМ НАСЛЕДИИ И ТВОРЧЕСТВЕ ОТДЕЛЬНЫХ ПИСАТЕЛЕЙ

Старшее поколение писателей-эмигрантов, утверждая приоритет личности перед государством, никогда при этом не проповедовало индивидуализма. В их произведениях в той или иной степени присутствовала русская идея соборности, слиянности человека с миром, обществом, природой, космосом. «Вместе с тем многие из них были наследниками литературы Серебряного века, недосягаемым идеалом для которой являлась пушкинская идея внутренней гармонии человека, а близкими по духу - писатели после-пушкинской поры Н. Гоголь, М. Лермонтов, Ф. Тютчев, Ф. Достоевский, ощущавшие трагедию разрушения гармонии, но тоскующие по ней и видящие ее восстановление в будущем. Вслед за художниками Серебряного века писатели русского зарубежья не приняли жестокий "железный век", "век-волкодав"», - пишет В.В. Агеносов (79, с. 6).

Самосознание русской эмиграции формировалось с опорой на отечественную классику, и, прежде всего, на творчество А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова.

Важнейшей чертой художественной культуры русского зарубежья стало ее самоопределение по отношению к личности и творчеству Пушкина. Когда русская эмиграция «первой волны» решала вопрос о том, на какой духовной основе она могла быть объединена, имя Пушкина возникло органично. При всей полярности взглядов представителей русского зарубежья имя великого поэта оказалось той консолидирующей и примиряющей основой, которая заставила забыть жестокие разногласия по многим вопросам. В день рождения поэта русская эмиграция ежегодно праздновала День русской культуры, связывавший воедино русских, живших за пределами Отечества.

К пушкинским юбилеям в прессе русского зарубежья появлялось множество публикаций. Так, И. Шмелёв объяснял, что в зарубежье пушкинские торжества становятся не тризной, а радостной встречей с Россией. Б. Зайцев провозгласил Пушкина знаменем свободы, духовной культуры, любви к родине в высшем ее проявлении. Об этом пишет в своей проблемной статье, посвященной эмигрантской пушкиниане, академик Е.П. Челышев (200). Он выделяет такие аспекты проблемы, как русская национальная идея и Пушкин, его

«русскость» и религиозность, свобода и империя в мировоззрении поэта, споры вокруг него, Пушкин - классик мировой литературы.

В пушкиноведение зарубежья внесли свой вклад Г.В. Адамович, А.Л. Бем, П.М. Бицилли, о. С. Булгаков, И.А. Бунин, М.Л. Гофман, Вяч. Иванов, И.А. Ильин, П.Н. Милюков, В. Набоков, П.Б. Струве,

A.В. Тыркова-Вильямс, Г.П. Федотов, С.Л. Франк, В.Ф. Ходасевич, М.И. Цветаева и др. О поэте были написаны книги: «Пушкин. Психология творчества» (1928) М.Л. Гофмана, «Этюды о Пушкине» (1957) С. Франка и «Этюды о русской поэзии» (1926) П. Бицилли, «О Пушкине» (1937) В. Ходасевича, «Живой Пушкин» (1937) П. Милюкова, «Жизнь Пушкина» (1929, 1948) А. Тырковой-Ви-льямс, «Огонь вещей: Сны и предсонье: Гоголь, Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Достоевский» (1954) А.М. Ремизова, свои «Комментарии к "Евгению Онегину" Александра Пушкина» (1964) создал

B. Набоков (обо всех этих книгах см. подробнее: 62).

Материалы международной научной конференции, посвященной 200-летию со дня рождения А.С. Пушкина всесторонне отражают восприятие творчества поэта в зарубежье (166).

Петербургский исследователь В.М. Маркович в статье «"Новое" и "старое" в суждениях русской зарубежной критики о Пушкине (1937)» (166) анализирует широко известные сочинения русских эмигрантов о поэте, появившиеся по случаю столетия со дня его смерти: «Дух и слово Пушкина» П.Б. Струве, «Жребий Пушкина» С.Н. Булгакова, «Два маяка» Вяч.И. Иванова, «Певец империи и свободы» Г.П. Федотова, «Пророческое призвание Пушкина» И.А. Ильина, «О задачах познания Пушкина», а также «Пушкин и духовный путь России» С. Л. Франка - и сравнивает их с советскими юбилейными отзывами (1937), в которых великому поэту отводилась вспомогательная роль ценного «попутчика» социалистической культуры. В критике русского зарубежья доминировали другие идеи: Пушкин - пророк, учитель, духовный вождь, указывающий путь в еще неведомое будущее, т. е. неизбежной оказывается некая форма сакрализации поэта. Значение Пушкина для будущего России связывалось «с пониманием красоты как откровения трансцендентного», и эстетическая утопия получала «оттенок эсхатологического смысла: гармония, которую предполагается осуществить на земле, оказывается воплощением потустороннего прообраза» (166, с. 14). С религиозно-философским пафосом таких работ диссонировала полемическая статья В. Ходасевича, в которой он утверждал, что Пушкин не был пророком, а жил, хотел жить и умер

«всего лишь поэтом»; и этого вполне достаточно для непреходящей значимости его творчества: «Довольно с нас, если мы будем его любить не за проблематическое духовное преображение, а за реально данную нам его поэзию - страстную, слабую, греховную, человеческую»1. «Всего лишь поэтом» представлялся Пушкин и М.И. Цветаевой, и В.В. Набокову, который, демонстративно и последовательно противопоставляя искусство и общественную жизнь, протестовал против утилитаризма в оценке пушкинского искусства.

В статье «Русское философское зарубежье об отношении Пушкина к философии» Р.А. Гальцева отмечает, что Гоголем, Ап. Григорьевым и Достоевским было положено начало пушкинской герменевтике, достигшей своих вершин на подъеме русской философской мысли от В. Соловьёва до В. Вейдле, в эпоху культурно-религиозного ренессанса XX в. в России и затем в русском зарубежье. Однако и С. Франк, и В. Ильин, и Г. Федотов, и Вяч. Иванов, и о. С. Булгаков - все они исходили из тезиса о чуждости, неприязни Пушкина к любомудрию как из не требующего доказательства постулата, тогда как поэт «не строил систем, но умел "системно" мыслить; он не утомлял долгими рассуждениями, но по его "гениально умным идеям", как вырывающимся на поверхность протуберанцам, можно заключить о напряженной внутренней работе обобщающей (абстрактной), системной мысли», - заключает Р. Гальцева (166, с. 42).

Среди русских мыслителей в эмиграции «почин» в углубленном философском пушкиноведении принадлежит П.Б. Струве, написавшему свыше 20 статей и заметок о Пушкине на самые разнообразные темы - от отношений поэта с Е.М. Хитрово до влияния Шарля де Нодье или сопоставления Пушкина и Гёте, утверждает Н.А. Струве (статья «Новое прочтение Пушкина в эмиграции: П.Б. Струве»: 166). Автор анализирует две из этих работ: «Именем Пушкина», «"Неизъяснимый" и "непостижный": Из этюдов о Пушкине и Пушкинском словаре»2. Историко-лингвистическое и философское исследование произведений Пушкина позволило П.Б. Струве установить, что «отрицательный (апофатический) эпитет Бога у Пушкина получает оттенок, обозначающий какую-то предельную

1 Ходасевич В. «Жребий Пушкина», статья о. С.Н. Булгакова // Пушкин в русской философской критике. Конец XIX - первая половина ХХ в. - М., 1990. -С. 493.

2 См. переизд. в кн.: Струве П.Б. Дух и слово. - Париж: ИМКА-Пресс, 1981.

"таинственную" черту бытия и тем указующий на "мистическую" основу бытия как такового... "Пушкин заодно пластичен и мистичен. Он заодно ясен и неизъясним"» (166, с. 46). П.Б. Струве заговорил не о мудрости, а о «мистицизме» Пушкина, ограничив это определение эпитетом «стыдливый».

Выяснение позиций в рамках треугольника: Набоков - Пушкин - Газданов существенно для понимания природы пушкинской традиции и «мифа Пушкина» в XX в., - отмечает Т.Н. Красавченко в статье «Набоков, Газданов и Пушкин» (166). Отношение к Пушкину в среде русской эмиграции стало «лакмусовой бумажкой», мерой верности России и русской литературной традиции. С двух сторон - и за рубежом, и в советской России - были слышны мощные хоры с разных позиций славословящие Пушкина. «Набоков, никогда никуда не примыкавший, индивидуалист по характеру, типу творческой личности, на этот раз, осознанно или нет, влил свой голос в эмигрантский хор»; он культивировал «пушкинский миф» всем своим творчеством, деятельностью - «он солист в эмигрантской пушкиниане XX в.» (166, с. 93). Газданов не стал участвовать в создании мифа, ему свойственно отношение к поэту как к великому художнику, символу России, но не как к кумиру.

Здесь проявились два полюса отношения к Пушкину в XX в.: «набоковская одержимость, погоня за Пушкиным и газдановская органика, существование в мире без крайностей и традиций, где главный - Пушкин, давший "речь" русской литературе, но к началу XX в. эта традиция инкорпорирует - тем более на фоне всего пережитого - эстетический опыт Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Л. Толстого, Бунина» (166, с. 93).

Важные мнения зарубежных исследователей высказаны в статьях Л.С. Флейшмана и Л.Н. Белошевской. В статье «Пушкин в русской Варшаве» Л.С. Флейшман (Стэнфорд) (166) анализирует поэму Льва Гомолицкого «Варшава», содержанием которой стала трактовка литературного и гражданского статуса ее автора. Поэма обозначила собой переломный момент в творчестве Гомолицкого, когда он при трансформации в «эмигрантского» поэта в начале 30-х годов как бы повернулся к Пушкину, ставшему наряду с А. Мицкевичем главной темой его занятий. Л. Флейшман показывает, что именно Пушкин явился «посредником» в обретении Го-молицким новой гражданской и культурной идентичности при вхождении его в эмигрантскую культуру (166, с. 132).

В статье Л.Н. Белошевской (Прага) «Молодое поколение литераторов Праги и Пушкин» раскрывается роль поэта в литературной жизни молодого поколения пражских литераторов межвоенных десятилетий, входивших в пражское литературное объединение «Скит», руководимый А. Л. Бемом. «Поэма временных лет» (1928) Вяч. Лебедева из эмигрантской жизни была ориентирована на пушкинского «Медного всадника». В заключение, Л. Белошевская, перефразируя известный афоризм Р. Гуля «Я унес Россию», утверждает, что можно было бы сказать о пражский эмигрантской молодежи: «Они унесли с собой Пушкина» (166, с. 151).

А.Б. Мокроусов в статье «Лермонтов, а не Пушкин. Споры о "национальном поэте" и журнал "Числа"» отмечает, что зачастую полемически заостренный интерес к Лермонтову проявился здесь с первого номера. Близостью «Чисел» к кругу Мережковских объясняется повышенный интерес к творчеству Лермонтова «в ущерб» Пушкину со стороны «детей эмиграции», которые оказались во власти сильной традиции Серебряного века, «где творчество поэта традиционно рассматривалось как напоенное темнотой и смертью» (166, с. 158). Лермонтов в отличие от Пушкина не был связан с таким важнейшим понятием эмигрантского мышления как «петербургский миф», он влек к себе как возможность утвердить собственную связь с метрополией. Молодых привлекало и совпадение чувства отверженности и одиночества. Противопоставляя Пушкину Лермонтова, младшее поколение словно дистанцировалось от «отцов» с их мифами и системой ценностей. «Поскольку "национальный поэт" не может существовать в эмиграции, культ Пушкина вытеснялся культом поэта вненационального, отверженного. Тем самым под сомнением оказывался главный миф эмигрантской жизни - "мы не в изгнании, мы в послании". Выбор делался в пользу признания новой, эмигрантской реальности, не оставляющей места иллюзиям и бесплотным надеждам на возвращение в былую Россию», - заключает А.Б. Мокроусов (166, с. 163).

В длительной полемике вокруг Пушкина, развернувшейся на страницах «Звена», «Чисел», «Возрождения», «Руля», участвовали Г. Адамович, В. Ходасевич, А. Бем, В. Вейдле, Г. Федотов, Б. Поплавский, Г. Иванов и др.

Независимо от полемики вокруг религиозности, государственности у Пушкина, его отношения к творчеству, независимо от трактовки последних дней жизни Пушкин для большей части русской эмиграции был мерой «соразмерности» и «сообразности»,

утерянных в XX в., он «становился явным противовесом хаосу новейшей эпохи с ее тотальным кризисом истории, гуманизма, культуры», - пишет М.А. Васильева в статье «"Была пора: наш праздник молодой.": Поэтический комментарий Г. Иванова» (166, с. 168). Трагической растерянности русской эмиграции перед разрушительной стихией истории необходимо было найти равный по силе противовес. Им и был Пушкин. Однако сложившийся миф о нем «оказывался равноудален как от текущего времени с его "хаосом" и трагической традицией молчания ряда лучших поэтов, так и от реального поэта Пушкина, во многом давшего начало этой традиции в русской поэзии» (166, с. 171).

Н.А. Богомолов в статье «"Арион": Попытка чтения» приводит толкование В. Ходасевичем пушкинского стихотворения в заметке «Буря» и суждение И. Ильина из речи «Пророческое призвание Пушкина». Автор пишет, что «пушкинская поэзия подразумевает множество разнообразных смыслов, как очевидных нам, так и временно закрытых по тем или иным причинам глазу и слуху читателя» (166, с. 194), но колебания смысла, заложенные самим поэтом, существуют вполне определенно. Задача истолкователя «состоит не в том, чтобы навязать Пушкину какую-то собственную точку зрения, а в том, чтобы показать сложное взаимодействие смысловых тонов и оттенков, нюансов авторской позиции, т. е. элементов, традиционно считающихся открытием более позднего времени и пушкинскому творчеству не присущих» (166, там же).

Отечественные исследователи анализируют материалы, посвященные пушкинским дням 1937 г., а также особенностям изучения творчества Пушкина в различных культурных столицах - Праге, Париже, Лондоне, Риме и др.; уделяют внимание републикациям статей о Пушкине представителей русского зарубежья.

В условиях кризиса культуры эмиграция искала и находила опору в классическом наследии России, в русской литературе, в ее устремленности к «последним вопросам бытия», в ее поисках Бога. Об этом пишет Т.Г. Петрова в статье «Литературная критика эмиграции о писателях XIX века (Пушкин, Лермонтов, Чехов)». В творческом и личном феномене Пушкина писатели искали ответы на насущные вопросы времени, «с его гением связывали надежду на будущее возрождение России и ее культуры» (119, с. 39). По мнению А. Бема, поэт «удивительным образом» сочетал в себе смелость и трезвость, «прозрение в будущее и учет настоящего» (119, с. 40). П. Бицилли утверждал, что Пушкин сумел углубить и

возвысить «национальное чувство» в «национальную идею» (119, с. 41). Д. Мережковский в своих суждениях о поэте как продолжателе дела Петра отмечал, что оба они пророчески угадывали назначение России - соединить Восток и Запад «в грядущей всемирно-сти» (119, с. 42). Однако, согласно Мережковскому, Пушкин менее всего был рожден политическим бойцом и проповедником, дорожа свободой, как «внутренней стихией». Именно потребность в высшей свободе и привела поэта к безысходному столкновению с «русским варварством», что и стало главной внутренней причиной его преждевременной гибели. Во всей русской истории «нет более горестной и знаменательной трагедии, чем жизнь и смерть Пушкина» (119, с. 42). Это выступление Мережковского к 100-летию со дня гибели Пушкина вызвало дискуссию, в которой приняли участие С. Булгаков, В. Зеньковский, С. Франк, И. Ильин, П. Струве, Г. Адамович, К. Зайцев и др., по-разному отвечавшие на вопрос о том, в чем величие Пушкина и разгадка неуклонного роста его значения для русской культуры.

Лермонтов, о котором было написано значительно меньше работ, привлекает к себе сердца и сознание людей тем, что его представление о человеке и мире не закончено, не завершено, не приведено в равновесие - и потому во всех обращенных к будущему мечтах и помыслах Лермонтов является спутником, «а не укоряющим идеалом» (119, с. 49). Такие критики, как Мережковский, Г. Мейер, П. Ставров, стремились «защитить» Лермонтова от давних несправедливых обвинений, предъявленных ему Вл. Соловьёвым. Тот «осудил» поэта на «вечные муки» за якобы отсутствие христианского смирения и за богоборчество. И. Лукаш возражал и, напротив, отмечал, что народ «услышал в Лермонтове» молитву, которая была «откровением, завершением всего его гения» (119, с. 51). Б. Зайцев писал, что поэт навсегда сказал нечто русскому сердцу всем своим обликом, скорбным одиночеством, отблеском трагедии, легшим на его судьбу.

Многие деятели русской культуры в эмиграции пытались найти в классическом наследии, в духовных поисках отечественной литературы объединяющую спасительную гуманистическую основу. И хотя, по мысли П. Бицилли, русская культура испытала трагический апокалипсис, но именно в этом критик видел залог будущего мирового культурного возрождения, немыслимого без великих потрясений, без мучительного познания «трагедии становящегося духа» (119, с. 59).

О.В. Кулешова - автор статьи «Классика и современность в оценке Д.С. Мережковского». Творчество писателя и философа в эмиграции представляет собой огромный конгломерат идей и образов, олицетворяющих его концепцию жизни и литературы. Классики золотого века русской литературы, согласно Мережковскому, видят, угадывают, предчувствуют наступление нового эона истории - Царства Божия на земле. Будучи свидетелями исторического христианства в период Второго Завета Бога-Сына, писатели: Пушкин, Гоголь, Л. Толстой, Достоевский, - по-своему разрешая противоречия истории в надысторическом пространстве, предостерегают от гибели не только Россию, но и все человечество. С их помощью, по логике Мережковского, совершается движение истории к близкому концу - Апокалипсису. В век отступничества и атеизма, считал критик, память о них поможет удержать на краю пропасти погибающее человечество, воскресить великую Россию. Русские классики - опора страны; благодаря им Россия воскреснет духовно, поднимется из пепла и, выполнив свое великое предназначение, спасет весь мир. Статьи Мережковского, отмечает О.В. Кулешова, крайне эмоциональны. Критик обвинял, развенчивал, угрожал, молился, выражая горячие надежды на русскую литературу. Стиль статей нельзя определить ни как научный, ни как публицистический. Это бесконечный поток сознания, мысли вслух о наболевшем, «крик о помощи и предостережение, исповедь и проповедь одновременно» (119, с. 71). Мережковский глубоко переживал трагедию оставленного им отечества, волновался за судьбу мира, «безразличного к будущему». Менее всего его можно обвинить в бесплодном схоластическом философствовании.

Сборник материалов 5-х Гоголевских чтений (30 марта -2 апреля 2005 г.) «Н.В. Гоголь и русское зарубежье» (147), включает важный раздел: «Гоголь и культура русской эмиграции».

Задача сегодняшнего прочтения Гоголя, по мнению автора, открывающей сборник статьи Ю.В. Манна «Неисчерпаемая вселенная» состоит в том, чтобы увидеть «человеческую полноту в ее комическом, гротескном преломлении» (147, с. 24).

В среде русской эмиграции 20-30-х годов XX в. имя творца «Мертвых душ», созданных вдали от родины, стало консолидирующим началом. Рассматривая отдельные вопросы эстетического бытования гоголевского наследия в культуре диаспоры, Л.А. Сугай (статья «Гоголь и культурная жизнь русской эмиграции первой волны») отмечает, что этот «образ-символ» соединял, во-первых,

разбросанных по странам мира изгнанников; во-вторых, русских за границей и русских в России; в-третьих, русскую диаспору с культурной элитой страны пребывания (147). Выставки, постановки произведений писателя на западной сцене русскими режиссерами, переводы и публикации произведений Гоголя и книг о его творчестве за рубежом, преподавательская деятельность эмигрантов в западных университетах и защиты диссертаций по Гоголю - все это приобщало западную интеллигенцию к русской культуре.

У эмигрантских исследователей осмысление произведений писателя тесно переплеталось с историософскими размышлениями о трагических судьбах России и всего человечества, замечает

B.Ш. Кривонос в статье «Поворот или надрыв? (Поздний Гоголь в исследованиях Русского Зарубежья)» (147). Писатель становится одним из важнейших нравственно-религиозных ориентиров.

C. Франк связывал тревоги и предчувствия Гоголя с охватившим европейский мир кризисом гуманизма, который автор «Шинели» одним из первых в русской литературе и выразил: своей религиозной мыслью писатель ясно осознал, что «человечество охвачено демоническими, дьявольскими силами и несется к какой-то ужасной катастрофе»1.

Хотя в эмиграции не было выработано строго определенной и единой точки зрения на позднего Гоголя, эта проблема оказалась поставлена и включена в адекватный гоголевским исканиям контекст понимания. Здесь «не завершение и не подведение итогов, а продолжение завязавшегося в русской философской критике конца XIX - первых десятилетий XX в. разговора о духовном пути Гоголя» (147, с. 62). Труды исследователей первой русской эмиграции убеждают, что поворот писателя к духовному творчеству был внутренне связан с аскетическим надрывом.

В.А. Воропаев («Из цикла "Русская эмиграция о Гоголе"») обращает внимание на статью С. Франка на немецком языке «Nico-laj Gogol als religiöser Geist», оставшуюся незамеченной в гоголеве-дении. В ней «предвосхищены некоторые идеи о характере религиозного миросозерцания Гоголя, высказанные впоследствии другими исследователями» (147, с. 67). Так, В. Розанов, Д. Мережковский и В. Брюсов первыми обнаружили в «реалисте» «мистически ода-

1 Франк С. Л. Достоевский и кризис гуманизма: (К 50-летию со дня смерти Достоевского) // О Достоевском: Творчество Достоевского в русской мысли, 1881-1931 гг. - М., 1990. - С. 394.

ренный дух» и тем показали, что изображенная Гоголем «внешняя реальность» есть на самом деле «внутренняя тревога» и «мучительно-болезненные фантазии» писателя. С. Франк отмечал, что в «Выбранных местах из переписки с друзьями» выдвинут идеал во-церковления всей русской жизни, - идеал, до сих пор глубоко значимый для России. При этом он полагал, что Гоголю как проповеднику было более по силам отражение «глубокой пропасти, зияющей между действительностью и идеалом»; именно в этом его настоящая ценность, тогда как в «положительном строительстве» общественной жизни писатель «часто ошибался»1.

Гоголь первым в литературе «золотого века» отчетливо, неоспоримо изобразил безблагостность человеческого существования, пишет В.И. Мильдон в статье «Россия в изгнании о России Гоголя». Творчество писателя дало повод предположить, что Россия может не выдержать этой страшной силы зла, - «вот откуда его постоянная тревога, желание дописать "Мертвые души", чтобы Чичиков предстал праведником и тем самым спасителем» (147, с. 84). Он с ужасом видел, что прекрасный человек не удавался, так как подобного ему не было и не могло быть в жизненной среде, изображенной в первом томе «Мертвых душ». И потому в «Выбранных местах из переписки с друзьями» звучат слова: «Соотечественники! Страшно!». Этот «вопль», заставляющий иначе взглянуть на Гоголя и на изображенную (а не воображаемую) им Россию, был «расслышан» в изгнании.

Истоки «антиномизма» (В. Зеньковский) или «амбивалентности» (Д. Чижевский) в отношении писателя к России лежат в «неразрешимом противоречии»: «... прекрасная Россия, какою она грезилась Гоголю-человеку, и ее отвратительная реальность, не дававшая поводов к надеждам», - обобщает В.И. Мильдон (147, с. 87). Поэтому и не удались второй и третий тома «Мертвых душ»: не из чего было сделать «Чичикова-святого», «приходилось выдумывать» то, что не было свойственно творческой натуре Гоголя.

В статье «Ад и Рай Гоголя (к проблеме интерпретации творчества писателя в критике Русского Зарубежья)» А.Х. Гольденберг подчеркивает: эсхатология и ад - именно эта грань художественного мировоззрения писателя оказалась особенно притягательной для большинства литературных критиков, философов и публици-

1 Франк С. Религиозное сознание Гоголя // Франк С.Л. Русское мировоззрение. - СПб., 1996. - С. 307-308.

стов русской эмиграции (147). Одной из самых влиятельных тенденций эмигрантской гоголианы стала абсолютизация роли инфернального начала в творчестве и судьбе писателя, ведущая свое начало от дореволюционной книги Д.С. Мережковского «Гоголь и черт». В зарубежье критики религиозно-философского толка поставили проблему психологизма Гоголя заново - с позиций христианской антропологии. Вопрос о генезисе эсхатологических представлений писателя исследовал К. Мочульский в книге «Духовный путь Гоголя» (1934). Критик полагал, что эсхатологическое начало глубже всего обнаруживается в изображении психической жизни гоголевских персонажей. В.В. Зеньковский в 20-е годы выдвинул тезис о том, что эсхатологические переживания едва ли не впервые прозвучали в русской литературе именно у этого писателя, как и ощущение «приближения антихриста». В своей итоговой книге, размышляя, в частности, о проблеме зла у Гоголя, исследователь назвал «выдумкой» суждения Д. Мережковского об одержимости писателя всякой дьявольщиной. В. Зеньковский доказывал, что «Гоголь больше всего занят не силами зла вне и над человеком, а тем злом, которое развивается в душе человека»1, ибо «основное значение принадлежит здесь новому пониманию человеческой души, путей личности в ее созревании», исходящему «из христианских начал»2.

Согласно А.Х. Гольденбергу, принципиально новый подход к проблеме гоголевской эсхатологии, наметил Д.И. Чижевский в статье «Неизвестный Гоголь» (1951). Он рассматривал эту проблему как характерное умонастроение Александровской эпохи и предлагал от общих положений перейти к изучению культурно-исторического контекста, к выявлению конкретных источников гоголевских образов и идей. Так, в качестве вероятного источника сюжета о близком пришествии антихриста в первой редакции повести «Портрет» Д. Чижевский указывал на популярную в России конца XVIII - первой трети XIX в. пиетистскую традицию (Бен-гель, Юнг-Штилинг). Сочинения Юнг-Штилинга, в особенности его апокалиптический роман «Победная песнь», были популяризированы в России вторым поколением масонов (после 1800 г.).

В эмигрантской критике 50-60-х годов преобладающей тенденцией стало восприятие личности и творчества писателя в ин-

1 Зеньковский В.В. Русские мыслители и Европа. - М., 1997. - С. 234.

2 Там же. - С. 215.

фернальных тонах (Г. Газданов, В.Н. Ильин, Г.А. Мейер). Однако тема земного рая, по мысли А.Х. Гольденберга, «проходит через все творчество Гоголя, обеспечивая динамическое равновесие его художественного мира» (147, с. 97). Одним из первых в литературе русского зарубежья на это обратил внимание А.М. Ремизов в книге «Огонь вещей» (1954), где образ пламени любви полемичен по отношению к тому образу адского пламени, который доминировал в трактовке гоголевского мира у многих критиков русского зарубежья.

«Гоголь и его проза в структуре книги А. Ремизова "Огонь вещей"» - тема статьи Ю.Б. Орлицкого (147). Еще А. Белый1 обратил внимание на особую «силлаботоничность» гоголевской прозы. Эту особую «поэтичность» прозы своего предшественника А. Ремизов отмечал неоднократно. Ю.Б. Орлицкий прослеживает влияние «метрически активной» прозы Гоголя на метрические характеристики посвященных ей и ее автору произведений А. Ремизова.

«"Гоголевский текст" в "Учителе музыки" А.М. Ремизова» выявляет в свой статье Т.В. Саськова; в работе «Взгляд, обращенный назад (деятели русской эмиграции о Гоголе)» Е.А. Андрущенко напоминает, что сам А. Ремизов называл Гоголя в числе тех важнейших для него писателей, от которых он вел свою творческую «родословную» (обе ст.: 147). Автор статьи прослеживает созвучность идей Д.С. Мережковского о Гоголе с мыслями о творчестве и личности писателя, высказанными В. Ходасевичем, Г. Адамовичем, Н. Тэффи.

В статье «Розанов и Русское Зарубежье: диалог о Гоголе» О.Л. Калашникова отмечает, что истоки гоголевского текста в отечественной эмиграции следует искать именно у В. Розанова (147). «Гоголевский миф» (подобный «пушкинскому») слагался разными поколениями читателей и ученых. Так, В. Розанов выдвинул проблему «половой загадки Гоголя»; к ней не раз обращались и критики русского зарубежья (Тэффи, А. Амфитеатров). Соглашаясь с розановской идеей приоритета для писателя нездешнего мира, А. Амфитеатров, в отличие от автора «Опавших листьев», усматривал не только «страстность, но даже чувственность - порою до грубости» «насыщенного полом» творчества Гоголя. В опоре на суждения В. Брюсова, назвавшего Гоголя «испепеленным» (в речи при открытии памятника писателю в Москве), А. Амфитеатров настаивал на том, что скрываемая Гоголем страстность, которую он

1 Белый А. О художественной прозе // Горн. - М., 1919. - Кн. 2-3.

стремился побороть через обращение к религии, не привела к разрешению спора натуры с идеалом. И писатель был испепелен «бурным пламенем своей двойственности.»1 Розановский Гоголь «незримо присутствует» и в портрете писателя, написанном Вс. Сечкарёвым2, и в рассуждениях В. Набокова о распространенных и, по его мнению, «до смешного неправильных» оценках «Мертвых душ» как описания реальной русской действительности.

Разное отношение к гоголевскому мифу в эмигрантской критике прослеживает В.А. Гусев в статье «Трансформация гоголевского мифа в книгах "Духовный путь Гоголя" К. В. Мочульского и "Николай Гоголь" В.В. Набокова». В основе этого мифа лежит «вера в сакральность слова, идея мессианского назначения писателя» (147, с. 117). К. Мочульский, как и Д. Мережковский, противопоставлял Пушкину Гоголя, который «замутил», нарушил равновесие пушкинского космоса, внес хаос. Здесь К. Мочульский близок В. Розанову: он также полагает, что от Гоголя идет все «ночное сознание» русской литературы; писатель представляется ему первым ее мучеником, первым «больным». Но именно эта «болезнь» и ощущение неблагополучия принесли мировую славу отечественной литературе, которая пошла именно за Гоголем. «И для Д. Мережковского, и для К. Мочульского Гоголь не только гениальный художник, но и обличитель, борец с нечистой силой, воплощенной в людской пошлости» (147, с. 120). К. Мочульский утверждал взгляд на Гоголя как на властителя дум, пророка, подвижника; а в его смерти усматривал последнюю метафизическую загадку судьбы великого писателя.

В. Набоков, как и К. Мочульский, говорит «об особом ясновидении Гоголя, о сакральном, магическом ореоле, возникающем вокруг гоголевского слова, но его проповеднический пафос не принимает» (147, с. 122). В начале его книги возникает противопоставление телесности и духовности, снижающее пафос того религиозного подъема, который, по мнению В. Набокова, Гоголь напрасно приписывал себе и другим. В. Набоков не видит, например, ничего мистического в смерти Гоголя, обстоятельно описывает бесполезные старания неумелых врачей и ужасные страдания больного. Литература, согласно В. Набокову, не должна нести дидактическую

1 Амфитеатров А. Женщины Гоголя: (К 80-й годовщине кончины Гоголя) // Трудный путь: Зарубежная Россия и Гоголь. - М., 2002. - С. 66.

2 Setchkarev V. Gogol: His life and His works. - L., 1965.

нагрузку и не может отражать реальную действительность, она создает свой собственный мир. Полагая, что произведения писателя - это «феномен языка, а не идей», В. Набоков стремится найти в творчестве Гоголя ту же игровую, нетенденциозную модель прозы, которую он сам разрабатывает. Если К. Мочульскому были близки традиции романтизма и модернизма, а литература представлялась «некоей сферой священных и истинных манифестаций, силой, способной изменить мир к лучшему», то В. Набоков «находился в преддверии другой, постисторической или постмодернистской эпохи», где писатель не хочет претендовать на роль властителя дум (147, с. 125).

«Гоголиана» В. Набокова стала предметом статей: «Набоков и Гоголь (Мастер и Гений)» (Ю.Я. Барабаш), «Гоголь в интерпретации Набокова» (К.Д. Гордович), «Набоковский вопрос к "Шинели" Гоголя» (С.В. Овечкин), «"Жилет Гоголя": Личность писателя глазами И. Бунина и Вл. Набокова» (Л.М. Ельницкая), «"Инфернальный" Гоголь в русском сознании - от Мусоргского до Набокова» (С.Р. Федякин).

Несмотря на свою «внутреннюю антипатию» к личности Гоголя, В. Набоков именно его считает «самым великим писателем, которого до сих пор произвела Россия». Если «уравновешенный Пушкин, земной Толстой, сдержанный Чехов» знали только отдельные «минуты иррационального прозрения», то Гоголь весь в «четвертом измерении». Этим и только этим, согласно В. Набокову, определяется его причастность к «великой литературе», которая всегда «идет по краю иррациональности» (147, с. 139). Набоков -мастер-эссеист, блестящий интерпретатор - в свой «книге-отталкивании» говорит о том, подчеркивает Ю.Я. Барабаш, каким он видит писателя, о понимании им смысла, назначения и секретов гоголевского творчества, т.е. в сущности - о себе самом, ни на минуту не забывая, что он и сам писатель-профессионал, к тому же «не вяжущийся» с коллегой-классиком.

М.П. Мусоргский в конце 1860-х годов передал своей музыкой ощущение чудовищного и «потустороннего» в мире Гоголя, напоминает С.Р. Федякин. Это тревожное ощущение усилилось на рубеже Х1Х-ХХ вв. И после войн и революций русское зарубежье смогло увидеть «инфернального» Гоголя «взглядом, обостренным пережитой исторической катастрофой: мир словно бы перевернулся, и страшные образы "провидца" Гоголя показались реальностью» (147, с. 178).

В статье «Н.В. Гоголь и эстетика В.В. Зеньковского (о принципах религиозной эстетики)» О. Т. Ермишин отмечает, что для религиозного философа писатель - это «пророк православной культуры», чье творчество символизирует духовный порыв к христианизации всей жизни, преодолению ее несовершенств. Отказавшись от «чистого эстетизма», Гоголь перешел к проповеди религиозного служения писателя и нового - религиозного - типа творчества. В. Зень-ковский полагал, что Гоголь, вступив на путь религиозного служения, не успел пройти его до момента, когда смог бы обрести внутреннюю гармонию и равновесие; слишком сильными для него стали переживания собственного несовершенства и внутренний разлад.

В «эстетической антропологии» писателя В. Зеньковский выделяет «три принципа: 1) воспитание эстетической отзывчивости в человеке, 2) моральная организация внутренней жизни человека, 3) создание идеала прекрасного человека» (147, с. 219). Философ также полагал, что Гоголь развивал «богословие культуры», пытаясь вернуть Церкви руководящую роль в жизни. В. Зеньковский указывал на неразрывную связь эстетики и религии в творческом процессе; «религиозная эстетика для него - это не утопический проект, а возвращение к истокам творчества и вечной сущности искусства, к обретению связи между красотой, добром и душой человека» (с. 221).

В статье «Богословие и русская словесность: о. Георгий Фло-ровский о Гоголе» И.А Есаулов рассматривает беспощадную богословскую оценку мировоззрения и творчества писателя, высказанную религиозным философом в книге «Пути русского богословия» (Париж, 1983). Автор статьи не усматривает в работе о. Г. Флоров-ского «ни тонкого, собственно богословского анализа гоголевского творчества, ни, тем более, глубокого литературоведческого описания гоголевских произведений» (147, с. 227). Причину этого И.А. Есаулов видит в том, что «само русское богословие как таковое» по отношению к произведениям светских авторов и во времена о. Г. Флоровского, и в наше время «все еще не выработало адекватного своему предмету понятийного аппарата. Поэтому столь пугающе произвольны зачастую как суждения духовных авторов -"защитников" Гоголя, так и суждения его строгих "судей"» (там же).

Анализ творчества Гоголя как близкого прозаика давал Набокову возможность изложить свой взгляд на творчество, на русскую литературу и культуру, полагает Т.Н. Красавченко (128).

В книге «Николай Гоголь»1 (1944), в полемике с русской разночинной критикой, толковавшей произведения писателя как социальную сатиру, Набоков «продолжает свою линию, уже знакомую по главе о Чернышевском в романе "Дар": литература не зеркало жизни, не орудие социальной критики, главное в ней - эстетическое и метафизическое начала. Набоков обосновывает принципы "эстетического" направления в русской литературе» и создает миф, где «творчество есть форма существования и спасения», а трагедию Гоголя видит в утрате им творческих сил (128, с. 109, 111). Сближает писателей и тема дьявола - мистическое ощущение мира. В книге, по мнению Т.Н. Красавченко, нашла воплощение и своего рода экзистенциалистская направленность мировосприятия Набокова, в целом свойственная русской младоэмигрантской литературе. Одна из особенностей работы о Гоголе заключается в том, что Набоков в рассуждении о русском писателе постоянно «делает ссылки на одну из самых эксцентричных литератур в мире - английскую литературу, делая творчество русского писателя понятнее, ближе англоязычному читателю и вместе с тем намечая некоторые параллели и связи между русской и английской литературами» (128, с. 114-115).

В эссе «Заметки об Эдгаре По, Гоголе и Мопассане»2 (1929) Газданов, как и Набоков, оспаривает правомерность «вульгарного представления об искусстве», «как социальной категории», «составном элементе общественной жизни» - так, на его взгляд, понимается роль искусства в России, продолжает Т.Н. Красавченко (127). В своем толковании Гоголя и природы искусства Газданов движется параллельно Набокову и даже опережая его. Однако Газ-данов пишет о Гоголе, объединяя его с Э. По и Мопассаном - «таков его эстетический вектор, отличный от Набокова» (127, с. 124). В более позднем эссе «О Гоголе»3 (1960) очевидно изменение эстетических и жизненных приоритетов Газданова и акценты расставлены им по-иному. Гоголь перестал быть «живым источником» для Газданова и переоценивая его, он «пересматривает и свои ценности, "меняет вехи"»: с эстетических позиций, переходя на этические, он теперь не находит ни одной подлинно человеческой чер-

1 Перевод на рус. яз. см. в кн.: Набоков В. Лекции по русской литературе. М.: Независимая газета, 1996. - С. 31-136.

2 Газданов Г. Заметки об Эдгаре По, Гоголе и Мопассане // Воля России. -Прага, 1929. - № 5-6. - С. 96-107.

3 Газданов Г. О Гоголе // Мосты. - Мюнхен, 1960. - № 5. - С. 171-183.

ты - ни у гоголевских героев, ни у писателя, демонстрирующего, по его мнению, ледяное презрение к людям (127, с. 127, 128). Так происходит отторжение гоголевского мира.

Важнейшим идеологическим «собеседником» русской эмиграции после октябрьского переворота стал Ф.М. Достоевский. В статье «Достоевский и русская зарубежная культура: К постановке вопроса» Жан-Филипп Жаккар (Женева) и Ульрих Шмид (С.-Галлен) (107) отмечают, что к писателю «обращались» с вопросами о духовных корнях большевистской революции, которая чаще всего воспринималась как апокалиптическая катастрофа. Его творчество объединило в себе разные элементы, которые были подвергнуты политической актуализации. Писатели и критики, находившиеся в изгнании, продолжили интерпретацию Д. Мережковского, еще в 1906 г. увидевшего в Достоевском «пророка русской революции». Для одних он являл собой тот темный полюс русского национального характера, который навлек беду на русский народ, и с этой точки зрения он был одновременно диагностиком и частью диагностированной болезни; другие считали, что он заранее предупреждал об опасности коммунистического переворота.

Творчество Достоевского остается спорным в эмигрантской критике. К его творчеству обращались Н.А. Бердяев, Б.П. Вышеславцев, Л. Шестов, Н. Лосский, Вяч. Иванов, Г. Ландау, Н. Оцуп, В. Набоков и др. Аргументация опирается на идеологические и эстетические доводы. В. Набоков отвергал истерический стиль Достоевского, Н. Оцуп указывал на иррациональность мира его романов, Н. Бердяев ценил писателя за то, что он занимался человеком, для Л. Шестова в эмиграции Достоевский становится антиподом Канта, Н. Лосского интересовала этика Достоевского. Любая дискуссия русских эмигрантов рано или поздно касается Достоевского - он представил в своих произведениях «определенное художественное изображение русскости, с которым всегда приходилось считаться любой последующей культурной концепции, будь она демократической, монархической или революционной» (107, с. 26).

Самый читаемый и изучаемый роман Достоевского - «Братья Карамазовы». «"Карамазовщина" как символ русской стихии (глазами Бориса Вышеславцева, Николая Бердяева и Федора Степу-на» - предмет статьи В. Кантора (107). Важнейшим художественным открытием Достоевского философ Б. Вышеславцев назвал тему стихийности: «Теперь, когда русская стихия разбушевалась и грозит затопить весь мир, - мы должны сказать о нем, что он был

действительным ясновидцем, показавшим нечто самое реальное и самое глубокое в русской действительности, ее скрытые подземные силы, которые должны были прорваться наружу, изумляя все народы, и прежде всего самих русских»1. Русские мыслители-эмигранты, по мнению В. Кантора, увидели, что Достоевский показал в «карамазовщине» неизбежность большевизма. Однако рецепты спасения, предложенные писателем, оказались недейственными: «Церковный путь не преодолел "карамазовщину"» (107, с. 77).

В литературно-критическом наследии эмиграции первой волны отразилось бесконечное уважение к личности и творчеству

A.П. Чехова, олицетворявшего для «России в изгнании» высшие этические ценности русской литературной классики, - пишет Т.Г. Петрова (163). Критики находили в произведениях писателя «отзвуки» Г.Р. Державина (В. Ходасевич), А.С. Пушкина (Г. Адамович), Н.В. Гоголя (П.М. Бицилли), И.С. Тургенева (М. Цетлин, П.М. Бицилли), Ф.М. Достоевского (П.М. Бицилли, М. Цетлин, М. Курдюмов), Л. Толстого (М. Цетлин).

В эмиграции одним из первых о Чехове высказался Д.П. Святополк-Мирский, назвавший его писателем, который отличается «полной свободой от проповедничества и поучения» и принадлежит новым временам. М. Цетлин определил Чехова как первого русского импрессиониста, открывшего сумерки и полутона. Однако чеховский импрессионизм был «всего лишь приемом», в то время как сердце писателя «разрывалось от сочувствия, ужаса, печали, жалости, любви», писал Г. Адамович. Он считал, что главное очарование писателя - именно любовное. Великая доброта, ставшая «естественной окраской его таланта», пронизывает книги Чехова, полагал В.В. Набоков и акцентировал внимание на том, что Чехов не моралист, но истинный художник, которому прежде всего необходимо изобразить «живого человека», не заботясь о политической назидательности и литературной традиции. Чехов первым из писателей отвел подтексту важную роль в передаче конкретного смысла. Русского читателя по-настоящему привлекало то, что в чеховских героях он узнавал тип русского интеллигента, идеалиста. Его герои милы именно потому, что беспомощны, утверждал

B.В. Набоков. Если Г. Адамович писал о человечности, как важнейшей черте Чехова, то П. Бицилли специфику этой черты видел в «снисходительно-сострадательном» отношении ко всему живому

1 Вышеславцев Б.П. Русская стихия у Достоевского. - Берлин, 1923. - С. 10.

105

с «необходимо-присущим такому отношению оттенком юмора». Жалость к человеку, каков бы он ни был, более того - ко всему существующему на свете, доминанта чеховского восприятия жизни, убежден П. Бицилли, отметивший «родственность» «хмурых людей» 80-х годов у Чехова и «лишних людей», «уездных Гамлетов» 40-х у Тургенева. Однако чеховские «лишние люди», по мысли Ю. Айхенвальда, не расчищают себе дороги «в сутолоке человеческого действа», а тоскуют «по высшей красоте и правде», тяготеют к идеалу, «к своей нравственной "Москве"», они - «люди с одухотворенными лицами и больными сердцами». Славу Чехову, по мысли В. Ходасевича, создал его лиризм. Но будущий читатель под лирикой писателя найдет «подлинный, первоначальный двигатель чеховского творчества - эпос».

Вопрос о религиозности Чехова был поставлен сразу же после смерти писателя. В эмиграции, как и прежде на родине, на него отвечали по-разному. Задаваясь вопросом, лишен ли Чехов ощущения Бога и совершилось ли с ним исчезновение божества из русской литературы, Г. Адамович склонялся к тому, чтобы дать положительный ответ. Противоположное мнение высказали М. Курдюмов, В.Н. Ильин, Б. Зайцев, К.В. Мочульский и др. Так, например, М. Кур-дюмов (за этим псевдонимом скрывалась М.А. Каллаш) сделал попытку пересмотреть традиционное представление о писателе как позитивисте и атеисте, склонялся видеть подсознательную религиозность Чехова. Главной темой писателя критик назвал трагическую судьбу человека в мире. При этом Чехов никогда не забывал, что «человек есть образ Божий, хотя бы и изувеченный и искаженный до неузнаваемости». Отсутствие высшего оправдания и высших целей бытия выступает одной из главных причин неудовлетворенности и тоски у всех «лишних людей» Чехова, а их некоторый эгоцентризм вытекает из «подсознательно-религиозной тревоги их душ».

Неоднозначно в литературной критике русского зарубежья было воспринято и творчество Чехова-драматурга. Так, И.А. Бунин вслед за Л. Толстым высказывал мнение о том, что чеховские пьесы уступают его рассказам. Не столь категорично это мнение разделяли Г. Адамович, М. Цетлин, М. Алданов, Г. Газданов. И даже В.В. Набоков, при всей его любви к Чехову, полагал, что писатель не создал «истинного шедевра драматургии». Вместе с тем, по его же словам, Чехов сумел выйти к созданию «нового и лучшего» вида драмы. Он назвал драматурга «непревзойденным мастером паузы»

и выделил найденный им новый прием - «оживить своих персонажей» с помощью воспроизведенной ими какой-нибудь глупой шутки или неуместного воспоминания. М. Курдюмов и К. Мочульский относились к тем, кто чрезвычайно высоко оценивал «новую драму» Чехова. Пьесы драматурга «пытаются выразить трагедию обреченности», «трагедию бездейственности»; и главное в них, невидимо действующее лицо (как и в других произведениях писателя), - это беспощадно уходящее время», которое уносит с собой несбывшиеся мечты и неосуществимые надежды, подчеркивал М. Курдюмов. Оставаясь в своей беллетристике объективнейшим рассказчиком, Чехов захотел в пьесе «показать себя лирическим поэтом» и создал личный и своеобразный жанр - «лирическую драму», писал К. Мочульский. Его персонажи, продолжал критик, лишь переживают «пафос свершения», но остаются неподвижными; их судьба -тосковать по действию, томиться, но не выходить из мира своих чувств, оставаясь в плену лирической стихии. Драматурга волновало «не случайное и временное», настаивал критик, а бессмертная человеческая душа, о судьбе которой он только и говорил: «о неразрешимой загадке существования, об обреченности и гибели». И это «его великая лирическая тема», которая роднит его с поэтами всех стран и времен.

«Классическая русская литература в критике русского Берлина 1920-х годов» - предмет статьи В.В. Сорокиной. Основным способом выражения мнений и взглядов становятся здесь газетные и журнальные публикации: рецензии, речи, репортажи с юбилеев, юбилейные статьи, некрологи, публицистическое эссе, воспоминания, отзывы одного писателя о другом. В условиях эмиграции литературная критика «служила выражению не только эстетических, но и идеологических пристрастий редакций газет, журналов и стоявших за ними политических групп, была важнейшим средством пропаганды» (119, ч. 2, с. 14).

Полемика о сути и предназначении литературной критики в берлинской периодике восходит к дореволюционному «спору о Белинском», начатому Ю. Айхенвальдом в 1914 г. Исходя из своего метода «принципиального импрессионизма», критик утверждал принцип «незаинтересованности искусства». Историко-культурный метод, по Айхенвальду, не достигал своей цели, потому что понятие о писателе как выразителе эпохи говорит о связях со временем, «а не о внутреннем человеке-творце». Вместе с тем, порывая с этой традицией, он стремился объяснить «публицистическую односто-

ронность» старой русской критики (там же). Отказ от ее социологизма воспринимался неоднозначно: одни исследователи полагали, что утверждение новых эстетических принципов в литературной критике эмиграции невозможно без продолжения традиции (апологетом такой точки зрения выступил Е. Аничков, утверждавший, что единая русская эстетика, восходящая к Чернышевскому, оказалась вестью, принесенной Западу русской литературой); другие именно в этом видели оценочную слабость такого подхода. А. Бем в 1931 г. на страницах ежедневной берлинской газеты «Руль» заявлял о своей приверженности традиции Айхенвальда. Опасаясь развития критики по пути Белинского и Добролюбова, А. Бем настаивал на необходимости «оградить независимость критической мысли» (119, ч. 2, с. 15).

В берлинской периодике 1920-х годов В.В. Сорокина отмечает значительное количество материалов о русских классиках XVIII-XIX вв. Существенной заслугой критики русского зарубежья явились монографии и статьи о творчестве А.С. Пушкина, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого. В них прочерчены все основные направления изучения творчества этих писателей в последующие периоды -споры о сущности русского самосознания, исторические пути России, религиозно-философские пророчества о судьбе родины, степень ответственности культуры перед обществом, вопросы преемственности русской традиции и ее связь с западноевропейской.

Книга В. Ходасевича «Поэтическое хозяйство Пушкина» в своем наиболее полном и оригинальном виде вышла в берлинском журнале «Беседа» в 1923-1925 гг. В основу анализа В. Ходасевич положил метод «медленного чтения», помогающий постичь личность поэта; он развивал идею «автобиографизма» пушкинских созданий и сосредоточивал свое внимание на пушкинских самоповторениях, или «автореминисценциях». Книга о «поэтическом хозяйстве» Пушкина - это опыт выявления и изучения художественных приемов поэта как оптимального пути познания и эстетического объекта, и стоящего за ним внутреннего мира художника. По другому пути шли К. Бальмонт, М. Алданов, Б. Зайцев в едином желании эмиграции укрепить культ Пушкина. Отказываясь от проникновения в творческую мастерскую поэта, К. Бальмонт «раскрывает книги Пушкина как молитву», для строгого взгляда вовнутрь себя, «для очистительной беседы с самим собой» (119, ч. 2, с. 20). Для М. Алданова поэт - воспитатель и строитель, «как Петр Первый» (там же). Б. Зайцев считал, что если Пушкин жив - не умерла Рос-

сия, особенно подчеркивая его «слова царственные»: «Дорогою свободной иди, куда влечет тебя свободный ум».

Интерес русского Берлина к личности и творчеству Достоевского определился теми тенденциями, которые обусловливали роль и место писателя в зарубежье как пророка, в чьих произведениях читались предсказания «свершившейся катастрофы русского народа» (там же), а также и предвидение неминуемого религиозного и культурного его возрождения. Благодаря Л. Шестову, писавшему о Достоевском еще в дореволюционной России, истолкование философских взглядов писателя было включено в общий поток западной философии от С. Кьеркегора, осознавшего трагизм человеческого существования как такового, к Ф. Ницше, проповеднику индивидуалистического культа сильной личности. Также популярна была работа В. Розанова «Легенда о Великом Инквизиторе», где он определял направление эволюции философской мысли писателя от рационального устроения судьбы личности до устроения религиозного, исходящего из глубокого проникновения в психологический строй человека. Особенности русских характеров у Достоевского отражены в книге Б. Вышеславцева «Русская стихия у Достоевского» (1923), где послереволюционная российская действительность соотносилась с пророческим представлением писателя о хаосе стихийных сил, в котором заметен прежде всего «разгул зла, безумия, болезни душевной» (119, ч. 2, с. 23). Стремлением вывести творчество Достоевского из сферы религиозно-философского анализа отмечен труд И. Лапшина «Эстетика Достоевского» (1923). Ученый обращал внимание на невозможность для Достоевского существования философской идеи вне художественной формы, что и делает творения писателя прежде всего произведениями искусства.

В общественно-публицистических работах русского Берлина о Л. Толстом основным предметом был спор о сущности русского самосознания, об историческом пути России. В работах о поэтике Толстого, книгах И. Ильина «О сопротивлении злу силой» (1925) и М. Алданова «Загадка Толстого» (1923) обсуждаются основные черты его творчества: «углубленный микроскопический самоанализ», психологизм и мастерство изображения коллективного сознания, движения «человеческих масс» (119, с. 26).

Изучение русской классической литературы в условиях оторванности от русской культурной и языковой среды, литературных источников и архивных документов не могло не привести к определенной специфике того, что публиковалось в Берлине начала

1920-х годов. Основная ставка при этом делалась не на развитие классической традиции «высокого» пушкиноведения, достоевско-ведения, толстоведения и тем более не на «анатомизацию» жизни и творчества того или иного писателя, а на новый, синтетический подход, отличающийся «эстетическим и философским толкованием, изучением писательского наследия на фоне России и в контексте русской истории» (119, ч. 2, с. 33), - заключает В.В. Сорокина.

6. АНАЛИЗ ТВОРЧЕСКОЙ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ КРИТИКОВ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ

Особенности критической манеры Г. Адамовича рассматривают С.А. Головенченко (103), О.А. Коростелёв (122). «Субъективизм и импрессионизм», свойственные суждениям Адамовича-критика, восходили к тем качествам, которые были присущи Адамовичу-акмеисту, утверждает С.А. Головенченко. Критик создал цикл эссе о русских писателях, где «индивидуальная манера "мыслей по поводу" находила свое воплощение в неровном, импрессионистском, порой парадоксальном стиле повествования» (103, с. 3031). Эссе Адамовича будили мысль и вызывали бурную реакцию со стороны молодых литераторов, с ним вступали в дискуссии публицисты, культурологи, философы. С.А. Головенченко приходит к главному выводу о том, что в критических статьях Г. Адамовича подспудно высказывалась мысль о единой русской литературе XX в., о литературе русского зарубежья как культурно-историческом феномене.

Г. Адамович придавал мало значения методикам, терминологии, любым проявлениям научности в литературе: «Чистое исследование его никогда не привлекало, и теория в глазах Адамовича была оправдана лишь тогда, когда приносила какой-то реальный результат, но не сама по себе», - пишет О.А. Коростелёв (122, с. 5). Лучшие свои статьи он писал прежде всего для объяснения с самим собой. Он был солидарен с Ин. Анненским, полагавшим, что «есть реальности, которые, по-видимому, лучше вовсе не определять1». Этому же в России его учил Н. Гумилёв. Литература была для Адамовича не целью, а лишь единственно возможным поводом, чтобы высказаться: литература, по мысли критика, «сама по себе не может быть единичным смыслом жизни, - она лишь возможность ощущать, что этот смысл все-таки есть, лишь связующее звено меж-

1 Анненский Ин. Книги Отражений. - Л.: Наука, 1979. - С. 202.

ду этим смыслом и человеком», - обобщает О.А. Коростелёв (122, с. 7). Понимая всю невозможность давать определения невыразимому и вообще высказываться о нем прямо, критик нашел выход: «говорить "вокруг" него, все время приближаясь к нему с разных сторон и умолкая в нужном месте, не переходя последней границы» (122, с. 8). Предшественниками его в этом типе критики были Ин. Анненский, А. Блок, В. Розанов. Он был уверен, что критика «оправдана лишь тогда, когда пишущему удается сквозь чужой вымысел сказать что-то свое, т.е. когда по природному своему складу он вспыхивает, касаясь чужого огня, а затем горит и светится сам»1.

В статье «Критическое хозяйство Владислава Ходасевича» Л. Ливак (Торонто), опираясь на новые архивные материалы из собрания В.Ф. Ходасевича (The Beineke Rare Book and Manuscript Library Yale University), обращается к проблеме «тактики» критической деятельности в эстетико-литературных баталиях эмиграции (133). Будучи одной из центральных фигур эмигрантской литературной жизни, «Ходасевич и свою частную жизнь превратил в арену борьбы литературно-критических взглядов, провоцируя статьями и письмами реакцию широкого круга лиц, в свою очередь влиявших на суждения и тактику критика» (133, с. 393). Публикуемые в статье материалы из эпистолярного наследия В.Ф. Ходасевича, Е.В. Бакуниной, М.М. Карповича, Г.С. Евангулова, В.В. Набокова и А.Л. Бема, раскрывают «критическое хозяйство», из которого вырастали статьи и рецензии Ходасевича.

В работе «О смерти Поплавского» Ходасевич откликнулся на гибель одного из самых популярных поэтов младшего поколения, критик находил ее «внутренне неслучайной» и видел ее объяснение как в особенностях эстетико-философской программы «парижской школы», к которой принадлежал Поплавский, так и в условиях существования молодой литературы, делая акцент на последнем. Таким образом, Ходасевич обвинил «старших» писателей и эмигрантские организации в косвенной причастности к смерти поэта. Однако даже «младшие» парижские писатели, вопреки установке на «превращение быта в трагедию», находили, что критик «немного сгустил краски». Одно из писем, полученных вскоре после выхода статьи, полагает Л. Ливак, не могло не встревожить Ходасевича, невольно указав на уязвимые места его тактики. И хотя автор

1 Адамович Г. Комментарии // Числа. - Париж, 1933. № 7/8. - С. 87.

письма, поэт и прозаик, авангардист Г.С. Евангулов, одобрил положения статьи, и само его имя, стиль письма и предложенное в нем руководство к действию - «пробуждать совесть» и «воспитывать публику» - не могли не покоробить Ходасевича. Этим и занимались авангардисты, безуспешно прививавшие «левое искусство» в эмигрантской среде. Имена многих из них, как и Евангулова, были скомпрометированы. Из их книг Ходасевич составлял «коллекцию литературных бредов» и называл эти писания «горгуловщи-ной». Именно такие несуразные и косноязычные тексты приходят на память при чтении письма корреспондента Ходасевича, утверждает Л. Ливак. К полемике о значении смерти Поплавского критик больше не возвращался. «Возможно, именно в этом нечаянном сходстве ... следует искать причины радикального изменения Ходасевичем тактики критического дискурса» (133, с. 417), - делает вывод исследователь.

Письма В. Набокова, с которым Ходасевича связывали не только близость эстетических воззрений и общие оппоненты, но и «тактика шоковой терапии», помогали ему «ориентироваться в бурной культурной жизни межвоенного Парижа, окружавшей русскую эмиграцию» (133, с. 421), - пишет Л. Ливак и приводит письма писателя.

А. Л. Бем, как и Ходасевич, подчеркивал несостоятельность теории о «человеческом документе» и постоянно напоминал, что литературу составляют хорошие стихи и проза, а не эмоции, пусть даже выраженные с предельной искренностью. Поэтому в своих статьях он часто был нетерпим к центральным фигурам «молодой» парижской литературы и регулярно подвергал критике «Комментарии», статьи и рецензии, а также самую позицию Г. Адамовича. Подобно Набокову, пражский корреспондент указывал критику на основные зарубежные источники эстетических теорий «парижской школы», усматривая их в современной европейской литературе и философии. Как и Ходасевич, Бем связывал большие надежды с творчеством «младших» эмигрантских писателей, именно в них он видел будущее российской словесности, ибо советская литература, по его мнению, к 1930 г. окончательно выдохлась.

Критическое наследие Б.Ю. Поплавского впервые собрано и переиздано А.Н. Богословским и Е. Менегальдо (36). Особенности литературной критики Б. Поплавского находятся в центре внимания Т.П. Буслаковой (94). Важным содержательным аспектом литературной критики Б. Поплавского - теоретика «литературной мо-

лодежи» русской эмиграции - была разработка теоретико-эстетических вопросов. Об интересе к ним свидетельствуют уже ранние дневниковые размышления. Он много писал о молодых литераторах эмигрантской «столицы», однако наиболее характерным для него было понятие «поколение». В философских и эстетических постороениях центральным понятием становится «жизнь». В своем возвышении эстетического над рациональным и этическим («постигания .мира в красоте» над «морализированием») Поплав-ский опирался на идеи старших символистов, в первую очередь Д.С. Мережковского; важную роль в формировании его взглядов сыграли поздние работы В.В. Розанова; многие образы созданы под воздействием Ф. Ницше, пишет Т.П. Буслакова. «Основная тональность» нового мироощущения - «это принятие смерти как предельного воплощения идеи движения жизни. С этой мыслью связано и внимание критика к стоицизму и его проекции на современное сознание. В таком "текучем" и в то же время разорванном мире потеряны критерии истинности, чем объясняется и двойственность его отношения к этическим вопросам, сочетание имморализма с признанием нравственного выбора художника» (94, с. 34-35). Восхищение Поплавского-критика вызывали не только новые произведения молодых прозаиков, но и Д. Мережковского, Г. Иванова, В. Ходасевича, Л. Шестова. Критик выделил «поколение», создавшее «литературу правды» о современности; ее идейно-художественные особенности стали основным содержанием статей. В способе воплощения черт нового героя Поплавский находил эволюцию особенностей русской классики, а также соответствие тенденциям западной литературы XX в. «Мечтая о движении мира к грядущему царству свободы, он усматривал роль литературы в концентрации внимания на "самом важном", изображении "предрассветной тревоги" настоящего. Именно ему принадлежит заслуга выявления признаков, позволяющих говорить о значительности вклада второго поколения русской эмиграции в национальный литературный процесс» (94, с. 40-41).

Первым монографическим исследованием жизни и деятельности филолога, философа, культуролога и критика Д.И. Чижевского (1894-1977) стала книга Н.С. Надъярных «Дмитрий Чижевский. Единство смысла» (144). По малоизвестным и архивным материалам восстановлены сведения о его жизни, окружении, этапах деятельности (Россия, Украина, Чехия, Германия, США), рассмотрены его взгляды на мир, на художественное творчество, фи-

лологическая школа Д.И. Чижевского, основанная на философской герменевтике, связях с историей, этнологией, антропологией, лингвистикой.

7. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Многообразие творческих поисков определяло как атмосферу литературы русской эмиграции первой волны, так и ее критического восприятия тогда как - в Советской России межвоенных десятилетий усиливалась идеологизация и политизация критики, формирование нормативности критических суждений, однозначности подходов и оценок.

Г.В. Адамович, подводя итоги русской эмиграции, в 1961 г. писал: «Русская эмиграция в лице наиболее чутких и творчески ответственных, можно бы даже сказать совестливых, своих представителей оказалась одушевлена двойственным стремлением, вносившим разлад в ее духовное состояние: с одной стороны - смотреть в будущее, каково бы оно ни было, быть обращенным к будущему, чтобы по мере сил принять в его устроении участие, с другой - помнить о прошлом, не возвеличивая его без разбора, но и не клевеща на него, твердо хранить из его достояния то, что сохранения достойно»1.

Важнейшим вопросом в эмиграции стало отношение к литературной традиции. Мифологизация прошедшего: и жизни, и культуры составляет важный пласт эмигрантской литературы. Писатели и критики создают свой миф утраченного культурного мира дореволюционной России. Именно этим был вызван эстетический «охранительный» консерватизм писателей и критиков прежде всего старшего поколения. Сочетание традиции и новаторства как раз и является тем фундаментом, на котором строится здание культуры. Писатели и критики русского зарубежья напряженно размышляли над этим вопросами. Однако после пережитых исторических катаклизмов установка на эволюцию, а не на революционный «разрыв» стала одной из важнейших этических и эстетических особенностей эмигрантской культуры.

Материалы обзора показывают, что за относительно короткий промежуток времени отечественными исследователями проде-

1 Адамович Г. Вклад русской эмиграции в мировую культуру. - Париж, 1961. - С. 7.

лана огромная работа: за истекшие 10-15 лет в научный оборот было введено значительное количество новых материалов, позволяющих проследить основные направления и закономерности литературно-критического процесса в эмиграции, расширился и продолжает постоянно расширяться круг имен критиков, писателей, философов, внесших значительный вклад в историю литературно-критической мысли в эмиграции - активно издавались многочисленные виды изданий комментированных текстов литературно-критических работ, сопровождаемых их научной рецепцией. Расширяющаяся с каждым днем информация о литературно-критической деятельности русской эмиграции первой волны побуждает к ее глубокому анализу и обобщению.

Назрела настоятельная необходимость соотнесенности литературно-критического процесса в эмиграции с теми процессами, которые происходили в метрополии.

Продолжает оставаться актуальной задача дальнейшего выявления содержания критических материалов эмигрантских журналов и газет, раскрытия общих закономерностей участия эмигрантской критики первой волны в культурном движении предвоенного и послевоенного времени, оценка роли отдельных критиков в этом процессе.

Ждут своего анализа темы: сопоставление критики эмиграции и метрополии, развитие в эмиграции традиций русской литературной критики, влияние иностранной литературной критики на критику диаспоры и др.

Однако история литературной критики русской эмиграции первой волны и как самостоятельного явления, и как неотъемлемой части истории русской литературной критики XX в. еще только пишется совместными усилиями современных исследователей, возвращая нам этот огромный континент российской культуры. Прилагаемая библиография свидетельствует об огромном интересе к очерченному кругу проблем.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Абызов Ю. 41 Аверин Б. 31 Аввакум протопоп 54 Августин 40 Аверченко А.Т. 43, 76 Агеев М. 21 Агеносов В.В. 53. 87 Адамович Г.В. 5, 8-15, 17, 24, 2731, 33, 34, 37-39, 42, 48, 55-61, 65-67, 70, 71, 74, 76-83, 87, 91, 93, 98, 104, 105, 108, 109, 111, 113 Азаров Ю.А. 49, 50, 67-69 Айхенвальд Ю.И. 5, 31, 79, 104. 106 Алданов М.А. 6, 10, 15, 30, 31, 42,

59, 68, 105, 107, 108 Александрова В. А. 11 Алексеев А. Д. 41 Амфитеатров А.В. 98, 99 Андреев Л. Н. 76 Андреев Н.Е. 35, 75 Андреева И. П. 14 Андрущенко Е.А. 98 Аничков Е.В. 107 Анненков Ю.П. 33, 34, 36, 79 Анненский И.Ф. 17, 40, 57, 109 Антонов С.А. 31 Артеменко-Толстая Н. И. 14 Ахматова А. А. 40

Бабель И.Э. 64 Бавин С.П. 41 Бакунина Е.В. 57, 110 Бальмонт К. Д. 42, 76, 107

Барабаш Ю.Я. 100 Баратынский Е. А. 14 Барт С. 74 Бахрах А.В. 5, 35, 55 Бахтин М.М. 24, 40 Бахтин Н.М. 9, 15, 24, 25, 31, 32, 48, 65

Белавина Н. 33 Белинский В.Г. 22, 106, 107 Белобровцева И. 29 Белова Т.Н. 41

Белошевская Л.Н. 48, 58, 60, 90, 91 Белый А. 17, 18, 52, 53, 98 Бем А.Л. 5, 12, 15, 18-22, 31, 43-48, 59-61, 71, 87, 90-92, 106, 110, 111 Бенгель 97 Бенуа А.Н. 37 Берберова Н.Н. 17, 79 Бердяев Н.А. 5, 32, 36, 37, 46, 47,

84, 103 Биргер Л.А. 74

Бицилли П.М. 5, 9, 15, 18, 22, 31, 32, 39, 47, 54, 55, 61, 64, 85, 87,92, 93, 104

Блок А.А. 11, 17, 36, 52-54, 62, 69, 109

Блох Р.Н. 74

Богатырёва С.И. 14

Богомолов Н.А. 10, 41, 65-67, 77, 80,

92

Богословский А. Н. 111 Бодлер Ш. 40, 86 Божнев Б.Б. 43, 72, 73

Бочаров С.Г. 14, 18, 20, 44, 45 Брандес Г. 27, 28 Бродский И. А. 43 Брюсов В.Я. 9, 17, 18, 95, 98 Булгаков М. 77, 78 Булгаков С.Н. 5, 47, 84, 87-89, 93 Бунаков-Фондаминский И.И. 6 Бунин И.А. 6, 10, 15, 18, 21, 27-31, 34-36, 42, 67, 68, 76, 78, 79, 87, 90, 100, 105 Бунина В.Н. 27, 28, 30 Бурлюк Д.Д. 34 Буслакова Т.П. 31, 42, 111, 112 Быстрова О. В. 79 Бычков С.С. 14

Валлес Ж. 81

Варшавский В.С. 15, 58, 59, 84 Вайль Б. 28 Васильев В.В. 34

Васильева М.А. 43, 47, 58, 59, 61, 84, 92

Вебер-Хирьякова Е.С. (см. Луганов А.) Вейдле В.В. 5, 6, 8, 9, 31, 32, 76, 80,

81, 83-86, 89, 91 Венгеров С.А. 45 Веневитинов Д. В. 14 Вергилий 40 Викторова Т.В. 82 Викторович В.А. 45 Вишняк М. В. 68 Волконский С.М. 9 Волошин М.А. 40, 52, 53 Воронина Т.Л. 58 Воропаев В.А. 95 Вреден Н.Р. 11 Вышеславцев Б.П. 103, 108 Вяземский П.А. 17

Гадамер Х.-Г. 23

Газданов Г.И. 8, 14, 15, 31, 38, 39, 41, 43, 59, 60-63, 71, 85, 89, 90, 97, 102, 105 Гальцева Р. А. 89 Гачева А.Г. 46, 52, 55 Гейне Г. 40 Гершензон М.О. 17

Гессен С.И. 22, 47, 48 Гёте И.В. 20, 86, 89 Гингер А.С. 43, 72, 73 Гиппиус З.Н. 5,6, 9, 10, 18, 31, 34, 36-38, 41, 42, 53, 55, 56, 66-69, 76, 78

Гоголь Н.В. 14, 17, 20, 22, 44, 47,

48, 87, 89, 90, 93-102, 104 Голенищев-Кутузов И.Н. 15, 25-27, 56, 74

Голенищева-Кутузова И.В. 25 Головенченко С. А. 109 Головина А.С. 43, 74 Голубков М.М. 42 Гольденберг А.Х. 96-98 Гомолицкий Л.Н. 31, 90 ГордовичК. Д. 100 Горный С. 51

Горький М. 17, 18, 67-70, 78, 79

Горянский В.И. 51

Гофман М.Л. 88

Грибоедов А.С. 17, 33

Григорьев Ап. 89

Гукасов А.О. 50

Гуль Р.Б. 5, 11, 31, 34, 36, 91

Гумилёв Н.С. 17, 21, 53, 54, 109

Гусев В.А. 99

Гуссерль Э. 23

Давыдов С. 45 Даманская А. Ф. 79 Данте Алигьери 40 Дельвиг А. А. 17 Демидова О.Р. 70 Державин Г.Р. 14, 17, 104 Джойс Дж. 40, 86 Диенеш Л. 15, 41 Дмитриев И. И. 17 Добрицын А.А. 80, 81 Добролюбов Н.А. 107 Долинин А. 31 Долинин-Искоз А.С. 45 Доминик П. 82 Домогацкая Е. Г. 10 Дон-Аминадо 43, 79

Достоевский Ф.М. 12, 14, 18-22, 44- 47, 55, 86, 87, 89, 90, 93, 102104,108 Дудинцев В. Д. 77 Дэвис Р. 27-29 Дюамель Ж. 82

Евангулов Г.С. 43, 73, 111 Евтушенко Е.А. 77 Елагин И. В. 43 Елина Е. Г. 42 Ельницкая Л.М. 100 Ермишин О.Т. 13, 47, 101 Есаулов И.А. 101

Есенин С .А. 17, 27, 34-36, 53, 69, 77

Жаккар Ж.-Ф. 80, 103 Жид А. 81-83 Жирмунский В. М. 24 Жироду Ж. 81 Жулькова К.А. 74, 78, 79

Завадский С.В. 21

Задражилова М. 48, 61

Зайцев Б.К. 10, 33, 42, 68, 76, 78, 87,

93, 105, 107 Зайцев К.И. 33 Зайцева-Соллогуб Н.Б. 30 Замятин Е.И. 40, 52, 64, 79 Зверев А.М. 21

Зеньковский В.В. 5, 8, 13, 14, 21, 22, 33, 38, 39, 47, 48, 93, 96, 97, 100, 101

Зощенко М.М. 51, 79 Зуров Л.Ф. 27, 29

Иванов Вяч.И. 5, 10, 33, 42, 53, 8789, 103

Иванов Г.В. 11, 31, 33-36, 40, 42,

65, 66, 71, 76, 92, 112 Иваск Ю.П. 5, 12, 32, 38 Ильин В.Н. 33, 37, 89, 98 Ильин И.А. 5, 31, 87, 88, 92, 108 Ильф И. 51

Каганович Б.С. 54 Казнина О.А. 50, 52-54

Каллаш М.А. (см. Курдюмов М.)

Камю А. 12, 40, 83

Кант И. 48, 103

Кантор В. 103, 104

Кантор М.Л. 31

Каппель В. О. 26

Карпович М.М. 109

Кафка Ф. 40

Кельберин Л.И. 85

Кнут Д. 72, 73

Кокто Ж. 82

Колетт Г.С. 81

Комарович В.Л. 45

Кондаков И.В. 58, 61, 63

Кончаровский К.Р. 6

Кормилов С.И. 76

Коростелёв О.А. 8-13, 27, 29, 3133, 41, 51, 55-57, 76, 82, 109, 110 Крайний Антон (см. Гиппиус З.Н.) Красавченко Т.Н. 14, 38, 39, 41, 58,

59, 85, 90, 101, 102 Кривонос В.Ш. 95 Кроче Б. 25 Куденис В. 29 Кузнецова Г.Н. 29 Кулешов В.И. 24 Кулешова О.В. 94 Куприн А.И. 10, 42, 51, 76 Курдюмов М. (см.: Каллаш М.А.)

37, 39, 105 Кускова Е.Д. 15, 59, 60, 79 Кьеркегор С. 108

Ладинский А. 26 Лакретель Ж. де 81 Ландау Г.А. 103 Ландау Т.М. 30 Лапаева Н.Б. 86 Лапшин И.И. 22, 108 Лебедев Вяч.М. 91 Левинсон А.Я. 9 Леденёв А.В. 74 Леонов Л.М. 64

Лермонтов М.Ю. 14, 26, 33, 34, 40,

86, 87, 90-93 Лесков Н.С. 39, 54, 64 Летаева Н. В. 11

Ливак Л. 72, 73, 84, 110, 111 Лозинский Г. Л. 9 Ломоносов А. В. 15 Ломоносов М.В. 14, 40 Лоренс Д. Г. 25 Лосский Н.О. 103 Лотреамон 86

Луганов А. (Вебер-Хирьякова) 66 Лукаш И.С. 7, 12, 32, 33, 93 Лысенко А.В. 51, 52 Ляндау К. 35

Магидова М. 21, 22, 43, 44 Маликова М. 31 Малларме С. 86 Малмстад Дж. 14, 28 Мандельштам О.Э. 18, 52 Мандельштам Ю.В. 27, 31, 32, 56 Манн Ю.В. 94 Мансветов В. 15, 59 Марков В.Ф. 12, 32 Маркович В.М. 88 Мартен дю Гар Р. 81 Мартынов Г.Г. 41 Масарик Т.Г. 20

Маяковский В.В. 17, 21, 27, 40, 53 Мейер Г.А. 33, 93, 98 Мельников Н.Г. 31 Менегальдо Е. 111 Мережковский Д.С. 5, 10, 15, 31, 32, 34, 39, 40, 42, 45, 46, 59, 66, 68, 74, 76, 78, 91-99, 102, 111, 112 Милованова О.О. 42 Мильдон В.И. 96 Милюков П.Н. 9, 67, 68, 88 Михайлов О.Н. 49, 50 Мицкевич А. 90 Мнухин Л.А. 31 Мокроусов А.Б. 91 Монтень М. де 12, Монтерлан А. де 25, 82 Мопассан Г. де 40, 82, 102 Моран П. 82, 83 Морар А. 80 Мориак Ф. 40, 81, 82 Моруа А. 81, 82

Мочульский К.В. 5, 9, 15, 31, 33, 34,

36, 64, 82, 96, 98, 99, 105 Муни (Киссин С.В.) 17 Муратов П.П. 9, 31, 32, 64 Мусоргский М.П. 100

Набоков В.В. (Сирин) 10, 14, 15, 18, 31, 38, 39, 41, 43, 61, 63, 70, 71, 74, 75, 85, 87-90, 98-105, 110, 111 Наживин И.Ф. 27, 29 Нароков Н.В. 43 Науменко-Порохина А.В. 76 Несмелов А. И. 26, 27 Никитин А. 54 Николаев Г. 31 Николаев Д. Д. 76 Николеску Т.Н. 30 Николюкин А.Н. 11, 21, 31, 37, 38, 40

Ницше Ф. 40, 108, 111 Ноай де 81 Нодье Ш. де 89

Овечкин С.В. 100 Одоевцева И.В. 34 Окутюрье М. 83 Орлицкий Ю.Б. 98 Осипов Н.Е. 21

Осоргин М.А. 6, 15, 31, 34, 42, 55,

59, 60, 62, 75, 78 Осоргина-Бакунина Т.А. 30 Осьминина Е.А. 51 Оцуп Н.А. 5, 34, 36, 42, 78, 79, 103

Павловец М.Г. 21 Паршин А.Н. 47 Паскаль П. 13

Пастернак Б.Л. 21, 53, 54, 77 Перелешин В.Ф. 33, Перемиловский В. 33 Петр I 69, 92, 107 Петров Е. 51

Петрова Т.Г. 9, 41, 49, 65, 76, 92, 104

Пильняк Б.А. 52 Пильский П.М. 5, 6, 31, 37 Платонов А.П. 18

Плетнёв Р. В. 21

По Э.А. 102

Познер В.С. 34

Померанцева Е.С. 73

Поплавский Б.Ю. 10, 15, 18, 26, 43,

71, 73, 84, 86, 91, 110-112 Прегель С.Ю. 74 Присманова А.С. 43 Прозоров В.В. 42 Пруст М. 81-83, 86 Пушкин А.С. 4, 14-17, 20, 21, 33, 34, 45, 56, 69, 87-93, 99, 100, 104, 107

Радван-Рыжинская Н. 35 Раевский Г.А. 12, 56 Ревякина А. А. 11, 54, 73 Ревякина И.А. 69, 78, 79 Рембо А. 86

Ремизов А.М. 10, 21, 33, 34, 37-39,

42, 52, 54, 64, 76, 87, 97, 98 Ренье А.Ф.Ж. де 82 Рильке Р.М. 25, 40 Риникер Д. 28, 30 Ришо А. де 82 Рогачевская Е. 30 Рогачевский А. 29 Розанов В.В. 23, 31, 36-40, 53, 64, 95, 98, 99, 108, 109, 112

Савицкий П.Н. 53, 55 Сазонова Ю. 80, 81 Сартр Ж..П. 12 Саськова Т.В. 98

Святополк-Мирский Д.П. 5, 9, 15,

31, 34, 37, 39, 53, 54, 68, 69, 104 Северянин И. 33, 42, 65, 66, 76 Селезнёва Т. В. 10 Селин Л.-Ф. 81, 83, 85, 86 Сельвинский И. 27 Семёнова С.Г. 72 Сент-Бёв Ш.О. 9 Сечкарёв Вс.М. 99 Симбирцева Н.Ю. 41 Симоненко-Большагина О.А. 73 Сирин В. (см. Набоков В.В.) Скотт В. 40

Слоним М.Л. 5, 7, 11, 31, 34, 36, 59,

70, 78, 82 Смоленский В.А. 31, 33, 56 Соколов С. 43 Соколов-Микитов И.С. 52 Солженицын А.И. 34, 37, 43 Соловьёв Вл.С. 14, 33, 34, 89, 93 Сологуб Ф. 17, 18 СорокинаВ.В. 31,106-109 Спасовский М.М. 37 Спиридонова Л.А. 50, 51 Ставров П.С. 33, 93 Степун Ф.А. 5, 15, 31, 58, 61, 78, 79, 103

Страхов Н. Н. 23 Струве Г.П. 7, 11, 31, 58, 59 Струве Н.А. 89

Струве П.Б. 33, 34, 50, 87-90, 93 Сувчинский П.П. 38, 39, 54 Сугай Л.А. 94 Сумбатов В. 33 Сурат И.З. 18, 20

Талызин М. 35 Таскина Е.Н. 31 Тассис Ж. 80, 81 Таубер Е.Л. 74 Тендряков В.Ф. 77 Терапиано Ю.К. 5, 15, 31, 58 Терентьева Т. Г. 11 Толкачёва Е.В. 31 Толстой А.К. 14 Толстой А.Н. 34

Толстой Л.Н. 12, 14, 17, 21, 38, 45,

87, 90, 93, 100, 104, 105, 107, 108 Томашевский Б. Т. 24 Траутман Р. 23 Троцкий Л. Д. 79 Трубецкой Н.С. 53, 54 Трубилова Е.М. 11 Тургенев И.С. 14, 21, 87, 104 Туроверов Н.Н. 33 Тхоржевский И.И. 33 Тынянов Ю.Н. 23, 45 Тыркова-Вильямс А.В. 88 Тэрив А. 82

Тэффи Н.А. 10, 43, 79, 98

Тюрин А. 29

Тютчев Ф.И. 14, 17, 33, 87

Угрюмов А. 35 Ульянов Н.И. 31 Устинов А. 31 Устрялов Н. 36 Ушакова О.М. 85 Уэллс Г.Дж. 40

Фасмер М. 23

Федотов Г.П. 5, 6, 12, 14, 31, 39, 79, 87-89, 91

Федякин С.Р. 9, 16-18, 24, 39, 40,

48, 51, 58, 64, 100 Фельзен Ю. 10, 33, 43 Фет А. А.

Филин М.Д. 15, 16, 33, 34 Филиппов Б.А. 32 Философов Д.В. 31, 66, 67 Флейшман Л.С. 90 Флоренский П.А. 38, 53, 84 Флоровский Г.В. 5, 23, 38, 101 Франк С.Л. 5, 23, 87-89, 93, 95, 96 Франс А. 82 Фрейд З. 40, 46

Хаксли О. 25, 40 Хитрово Е.М. 89 Хлебников В. 52 Ховин В.Р. 37

Ходасевич В.Ф. 4. 5, 11, 12, 14-18, 27, 28, 31, 34-37, 42, 48, 55-62, 65, 67-70, 74-76, 79, 87, 88, 91, 92, 98, 104, 107, 110-112 Хьюз Р. 14

Цветаева М.И. 11, 18, 31, 34, 35, 42,

52-54, 76, 87, 89 Цетлин М.О. 5, 31, 34, 58, 73-75, 77,

78, 104, 105 Цион С.А. 27, 29

Чагин А.И. 56, 58, 60

Челышев Е.П. 87 Червинская Л.Д. 56, 57, 74 Чёрный Саша 31, 43, 51, 79 Чернышевский Н.Г. 101, 107 Чехов А.П. 10, 11, 14, 17, 87, 92,

100,103-105 Чижевский Д.И. 5, 15, 21-24, 47, 48,

96, 97, 112, 113 Чингисхан 55 Чиннов И.В. 32 Чуковский К. И. 40

Шансон 81 Шаршун С.И. 72, 73 Шатобриан Ф. Р. де 45 Шахматов А.А. 43, 44 Швабрин С.А. 61 Шекспир У. 86 Шелохаев В.В. 41 Шерон Ж. 29

Шестов Л. 5, 10, 103, 108, 112 Шеховцова О. Н. 74 Шилкарский В.С. 23 Ширяев Б. 36 Шкловский В.Б. 52 Шлёцер Б.Ф. 9

Шмелёв И.С. 10, 40, 42, 51, 76, 87 Шмид У. 103 Шолохов М.А. 18, 34 Штейгер А.С. 10, 26, 56 Шубникова-Гусева Н.И. 34-36

Элиот Т.С. 40, 85 Эме М. 81

Юнг-Штилинг 97 Юнггрен М. 29 Юшкевич С.С. 67, 68

Яблоновский А. А. 34, 78 Янгиров Р.М. 82 Яновский В.С. 85 Янцен В.В. 23

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

А. Издание текстов литературной критики

1. Адамович Г. Собрание сочинений. - СПб.; Алетейя, 1998. - Литературные беседы. Кн. 1: Звено, (1923-1926) / Вступ. ст., сост. и примеч. Коростелёва О. А. -575 с.

2. Адамович Г. Собрание сочинений. - СПб.; Алетейя, 1998. - Литературные беседы. Кн. 2: Звено, (1926-1928) / Вступ. ст., сост. и примеч. Коростелёва О. А. -510 с.

3. Адамович Г. Собрание сочинений. - СПб.: Алетейя, 2002. - Литературные заметки. Кн. 1: Последние новости, 1928-1931 / Предисл., подгот. текста, сост. и примеч. Коростелёва О.А. - 786 с.

4. Адамович Г. Собрание сочинений. - СПб.: Алетейя, 2007. - Литературные заметки. Кн. 2: Последние новости, 1932-1933 / Подгот. текста, сост. и примеч. Коростелёва О.А. - 512 с.

5. Адамович Г. Собрание сочинений.- СПб.: Алетейя, 2000. - Комментарии / Сост, послесл. и примеч. Коростелёва О.А. - 757 с.

6. Адамович Г. Собрание сочинений. - СПб.: Алетейя, 2002. - Одиночество и свобода / Сост., предисл., примеч. Коростелёва О.А. - 476 с.

7. Бальмонт К. Д. О русской литературе. Воспоминания и раздумья, 1892-1936 / Сост., подгот. текста, вступл., примеч. Романенко А. - М.: Алгоритм, 2007. -432 с.

8. Бахтин Н.М. Философия как живой опыт: Избр. ст. / Сост., послесл., коммент. Федякина С.Р. - М.: Лабиринт, 2008. - 240 с.

9. Бем А. Л. Исследования. Письма о литературе / Сост. Бочаров С.Г.; Предисл. и коммент. Бочарова С.Г. и Сурат И.З. - М.: Языки славянской культуры, 2001. -448 с.

10. Бицилли П.М. Избранные труды по филологии / Вступ. ст. Вомперского В.П.; Сост. и коммент. Вомперского В.П., Анненковой И.В. - М.: Наследие, 1996. -709 с.

11. Бицилли П.М. Трагедия русской культуры: Исследования, статьи, рецензии / Сост., вступ. ст., коммент. Васильевой М. - М.: Русский путь, 2000. - 608 с.

12. В.В. Набоков: Pro et contra. Личность и творчество Владимира Набокова в оценках русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология / Сост. Аверина Б., Маликовой М., Долинина А. - СПб.: РХГИ, 1997. - 973 с.

13. В.В. Набоков: Pro et contra. Личность и творчество Владимира Набокова в оценках русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология / Сост. Антонова С.А. - СПб.: РХГИ, 2001. - Т. 2: Материалы и исследования о жизни и творчестве В.В. Набокова: Антология. - 1064 с.

14. Вокруг Достоевского: В 2-х т. - М.: Русский путь, 2007. - Т. 1: О Достоевском: Сб. ст. под ред. А. Л. Бема / Сост., вступ. ст. и коммент. Магидовой М. - 576 с.

15. Газданов Г. Собрание сочинений: В 5 т. / Под общ. ред. Красавченко Т.Н.; Сост., подгот. текста, коммент. Диенеша Л., Красавченко Т.Н., Никоненко С.С. и др., Вступ. ст. Диенеша Л., Никоненко С.С. - М.: Эллис Лак, 2009.

16. Голенищев-Кутузов И.Н. От Рильке до Волошина: Журналистика и литературная критика эмигрантских лет / Сост., подгот. текста, предисл., примеч. Го-ленищевой-Кутузовой И.В. - М.: Русский путь, 2005. - 336 с.

17. Д.С. Мережковский: Pro et contra: Личность и творчество Дмитрия Мережковского в оценке современников: Антология / Сост., вступ. ст., коммент. и библи-огр. Николюкин А.Н. - Спб.: РХГИ, 2001. - 568 с.

18. Зеньковский В.В. Собрание сочинений / Сост., подгот. текста, вступ. ст., и примеч.: Ермишин О.Т. - М.: Русский путь, 2008. - Т. 1: О русской философии и литературе: Статьи, очерки и рецензии, (1912-1961). - 448 с.; Т. 2: О православии и религиозной культуре: Статьи и очерки, (1916-1957). - 528 с.

19. И. А. Бунин: Новые материалы. - М.: Русский путь, 2004. - Вып. 1 / Сост., ред. Коростелёв О. и Дэнс Р. - 584 с.

20. Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова: Критические отзывы, эссе, пародии / Под общ. ред. Мельникова Н.Г.; Сост. и подгот. текста Мельникова Н.Г., Коростелёва О.А.; Предисл., преамб., коммент., подбор ил. Мельникова Н.Г. - М.: Новое лит. обозрение, 2000. - 688 с.

21. Классика отечественной словесности в литературной критике русской эмиграции 1920-1930-х годов: Хрестоматия / Сост. Горбуновой А.И.; Науч. ред. Осов-ский О.Е. - Саранск: Изд-во Мордов. ун-та, 2009. - 228 с.

22. Критика русского зарубежья: В 2 ч. / Сост. Коростелёв О.А., Мельников Н.Г.; автор. предисл. Коростелёв О.А. - М.: АСТ: Олимп, 2002. - Ч. 1. - 471 с.; Ч. 2. -462 с.

23. М.А. Алданов - критик / Публ. и вступ. ст. Чернышёва А. // Лит. обозрение. -М., 1994. - № 7/8. - С. 47-77.

24. Марина Цветаева в критике современников: В 2-х ч. / Сост., подгот. текста, предисл. и коммент. Мнухина Л. А., Толкачёвой Е.В. - М.: Аграф, 2003.

25. Марина Цветаева - Георгий Адамович: Хроника противостояния / Предисл., сост. и примеч. Коростелёва О.А. - М.: Дом-музей М. Цветаевой, 2000. - 188 с.

26. Мережковский Д.С. Царство Антихриста: Статьи периода эмиграции / Под общ. ред. Николюкина А.Н.; Сост., коммент. Коростелёва О.А. и Николюки-на А.Н.; Послесл. Коростелёва О.А. - СПб.: РХГИ, 2001. - 656 с.

27. Мочульский К.В. Александр Блок. Андрей Белый. Валерий Брюсов / Сост., авт. предисл. и коммент. Крейд В. - М.: Республика, 1997. - 479 с.

28. Мочульский К.В. Великие русские писатели XIX в. / Предисл. Магаротто Л. -СПб.: Алетейя, 2001. - 160 с.

29. Мочульский К.В. Гоголь. Соловьёв. Достоевский / Сост., авт. предисл. и коммент. Крейд В. - М.: Республика,1995. - 604 с.

30. Мочульский К.В. Кризис воображения: Статьи. Эссе. Портреты / Сост., предисл., примеч. Федякина С.Р. - Томск: Водолей, 1999. - 416 с.

31. Набоков В.В. Собрание сочинений русского периода: В 5 т. / Сост. Артеменко-Толстой Н.И. - СПб.: Симпозиум, 1999-2000.

32. Набоков В. Лекции по зарубежной литературе / Под общ. ред. Харитонова В.А.; Предисл. Битова А.Г. - М.: Независимая газ., 1998. - 512 с.

33. Набоков В. Лекции по русской литературе / Пер. с англ. Курт А.; Предисл. Толстого И. - М.: Независимая газ., 1996. - 440 с.

34. «Настоящая магия слова»: В.В. Розанов в литературе русского зарубежья / Сост., предисл. и коммент. Николюкина А.Н. - СПб.: ООО «Изд-во "Росток"», 2007. - 216 с.

35. Полемика Г.В. Адамовича и В.Ф. Ходасевича, (1927-1937) / Публ. Коростелёва О.А., Федякина С.Р.; Вступ. ст. Коростелёва О.А. // Российский литературоведческий журнал.- М.: ИНИОН, 1994. - № 4. - С. 204-250.

36. Поплавский Б. Неизданное: Дневники, статьи, стихи, письма / Сост. и ком-мент. Богословского А., Менегальдо Е. - М.: Христианское изд-во, 1996. -512 с.

37. «Пражская» критика о творчестве Н.А. Тэффи / Публ. и вступ. заметка Николаева Д.Д. // Творчество Н.А. Тэффи и русский литературный процесс первой половины XX века. - М., 1999. - С. 148-158.

38. Русский Берлин / Сост., предисл. и персоналии Сорокиной В.В. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 2003. - 368 с.

39. Русский Берлин, 1921 - 1923: По материалам архива Б.Н. Николаевского в Гуверовском институте / Сост., вступ. ст. и коммент. Л. Флейшмана, Р. Хьюза, О. Раевской-Хьюз. - 2-е изд., испр. - М.: Русский путь, 2003. - 388 с.

40. Русский Нью-Йорк: Антология «Нового журнала» / Вступ. ст. Крейда В., Николюкина А.Н.; Сост., коммент. Николюкина А.Н. - М.: Русский путь, 2002. -446 с.

41. Русский Париж / Сост., предисл. и коммент. Буслаковой Т.П. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1999. - 528 с.

42. Русский Харбин / Сост., предисл. и коммент. Таскиной Е.Н. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1998. - 272 с.

43. Русское зарубежье о Сергее Есенине / Сост., вступ. ст., коммент., указ. имен Шубниковой-Гусевой Н. - М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2007. - 544 с.

44. Святополк-Мирский Д. П. История русской литературы с древнейших времен по 1925 год / Пер. с англ. Р. Зерновой. - 3-е изд. - Новосибирск: Изд-во «Свиньин и сыновья», 2007. - 872 с.

45. Святополк-Мирский Д.П. Поэты и Россия: Статьи. Рецензии. Портреты. Некрологи / Сост., подгот. текстов, примеч., вступ. ст. Перхина В.В. - СПб.: Але-тейя, 2002. - 380 с.

46. Современное русское зарубежье / Сост., вступ. ст. Басинского П.В., Федяки-на С.Р. - М.: Олимп, 1998. - 522 с.

47. Спор о молодой эмигрантской литературе: Статьи Г. Газданова, М. Алданова,

B. Варшавского, М. Осоргина, В. Ходасевича / Вступ. ст., публ. и коммент. Ворониной Т.Л. // Российский литературоведческий журнал. - М., 1993. - № 2. -

C. 152-184.

48. Степун Ф. Портреты / Сост. и послесл. Ермичев А.А. - СПб.: РХГИ, 1999. -440 с.

49. Степун Ф.А. Сочинения / Сост., вступ. ст., примеч. и библ. Кантора В.К. - М.: РОССПЭН, 2000. - 999 с.

50. Тайна Пушкина. Из прозы и публицистики первой эмиграции / Сост., предисл. и коммент. Филин М.Д.. - М.: Эллис Лак, 1998. - 544 с.

51. Терапиано Ю.К. Встречи, 1926 - 1971 / Сост., вступ. ст., подгот. текстов, коммент., указ. Юрченко Т.Г. - М.: 1п1га(1а, 2002. - 384 с.

52. Фаталист. Зарубежная Россия и Лермонтов / Сост., предисл. и коммент. Филин М.Д. - М.: Русскш м!ръ, 1999. - 288 с.

53. Федотов Г.П. Собрание сочинений: В 12 т. / Сост., примеч. Бычков С.С. - М.: Мартис, 1996.

54. Ходасевич В. Книги и люди: Этюды о русской литературе / Сост. и авт. вступ. ст. Филин М.Д. - М.: Жизнь и мысль, 2002. - 479 с.

55. Ходасевич В.Ф. Перед зеркалом / Сост., вступ. ст. и примеч. Федякин С. - М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002. - 480 с.

56. Ходасевич В. Собрание сочинений: В 4 т. / Сост., подгот. текста и коммент. Андреевой И.П., Богатыревой С.И., Бочарова С.Г. и др. - М.: Согласие, 19961997.

57. Чижевский Д.И. Избранное: В 3 т. - М.: Русский путь, 2008. - Т.1: Материалы к биографии, (1894-1977) / Сост., вступ. ст. Янцена В.В.; Коммент. Янцена В.В. и др. - 848 с.

58. Шолохов и русское зарубежье: Сб. ст. / Сост., вступ. ст., примеч. и указ. Васильева В.В. - М.: Алгоритм, 2003. - 448 с.

59. Якорь: Антология русской зарубежной поэзии / Сост. Г.в. Адамович. М.Л. Кантор; Под ред. О. Коростелёва, Л. Магаротто, А. Устинова. - СПб.: Алетейя, 2005. - 416 с.

Б. Энциклопедии, справочники, библиография

Б. 1. Энциклопедии, справочники

60. Литературная энциклопедия русского зарубежья, (1918-1940) / Гл. ред. Нико-люкин А.Н. - М.: РОССПЭН, 1997. - Т. 1: Писатели русского зарубежья. -512 с.

61. Литературная энциклопедия русского зарубежья, (1918-1940) / Гл. ред. Нико-люкин А.Н. - М.: РОССПЭН, 2000. - Т. 2: Периодика и литературные центры. -640 с.

62. Литературная энциклопедия русского зарубежья, (1918-1940) / Гл. ред. Нико-люкин А.Н. - М.: РОССПЭН, 2002. - Т. 3: Книги. - 712 с.

63. Литературная энциклопедия русского зарубежья, (1918-1940) / Гл. ред. Нико-люкин А.Н. - М.: РОССПЭН, 2006. - Т. 4: Русское зарубежье и всемирная литература. - 544 с.

64. Литературная энциклопедия терминов и понятий / Гл. ред. Николюкин А.Н. -М.: Интелвак, 2003. - 1600 стб.

65. Русское зарубежье: Золотая книга эмиграции. Первая треть ХХ в.: Энцикл. биогр. словарь / Под общ. ред. Шелохаева В.В. - М.: РОССПЭН, 1997. - 748 с.

Б. 2. Библиография

66. Абызов Ю. Русское печатное слово в Латвии, 1917-1944 гг.: Биобиблиогр. справочник: В 4 ч. - Stanford, 1990-1991.

67. Алексеев А.Д. Литература русского зарубежья: Книги, 1917-1940: Материалы к библиографии / Отв. ред. Муратова К.Д. - СПб.: Наука, 1993. - 202 с.

68. Богомолов Н.А. Материалы к библиографии русских литературно-художественных альманахов и сборников, 1900-1937. - М.: Лантерна-Вита, 1994. - 623 с.

69. В.В. Набоков: Указатель литературы, опубликованной на русском языке в СССР, России, странах СНГ и государствах Балтии / Авт.-сост. Мартынов Г.Г. - СПб.: Фолио-Пресс, 2001. - 496 с.

70. Зинаида Николаевна Гиппиус, (1869-1945): Библиогр. мат. / РГБ; Авт.-сост. Бавин С.П. - М.: РГБ, 1995. - 66 с.

71. Изучение литературы русской эмиграции за рубежом, (1920-1990-е): Аннот. библиогр.: (Монографии, сб. ст., библиогр. и справ. издания) / Отв. ред. Белова Т.Н. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 2002. - 96 с.

72. Кантор В.К. Библиография Федора Степуна, (1884-1965) // Вопр. философии. - М., 1999. - № 3. - С. 160-167.

73. Коростелёв О.А. Литературная критика русской эмиграции: Материалы к библиографии // Классика и современность в литературной критике русского зарубежья 1920-1930-х годов: Сб. науч. тр. - М.: ИНИОН РАН, 2005. - Ч. 1. -С. 137-186.

74. «Меч» (Варшава, 1934-1939). Роспись литературных материалов / Сост. Коро-стелёв О.А. // Литературоведческий журнал - М.: ИНИОН РАН, 2010. -№ 26. - С. 234-326.

75. «Опыты» (Нью-Йорк, 1953-1958, № 1-9): Аннотированная роспись содержания / Сост. и имен. указ. Коростелёв О.А. // Литературоведческий журнал. -М.: ИНИОН РАН, 2003. - № 17. - С. 255-368.

76. Печатное дело русского зарубежья в исследованиях и документах: Материалы к библиографии / Сост. Коростелёв О.А. // Диаспора: Новые материалы. - Париж; СПб., 2003. - Вып. 5. - С. 661-715.

77. «Парижская нота»: Материалы к библиографии / Сост. Коростелёв О.А. // Литературоведческий журнал. - М.: ИНИОН РАН, 2008. - № 22. - С. 276-318.

78. Статьи о литературе и культуре в газете «Последние Новости» (Париж, 19201940) / Сост. Симбирцева Н.Ю., Петрова Т.Г. // Литературоведческий журнал. - М.: ИНИОН РАН, 2004 - 2009. - № 18-24.

В. Монографии, учебные пособия, сборники статей, статьи

79. Агеносов В.В. Литература русского зарубежья, (1918-1996). - М.: Терра Спорт, 1998. - 543 с.

80. Агеносов В.В. «...Русское шире России»: (Журнал «Версты») // Социальные и гуманитарные науки. Зарубежная литература. Сер. 7. Литературоведение: РЖ / РАН. ИНИОН. - М., 1996. - № 4. - С. 134-143.

81. Азаров Ю.А. Диалог поверх барьеров. Литературная жизнь русского зарубежья: центры эмиграции, периодические издания, взаимосвязи, (1918-1940). -М.: Совпадение, 2005. - 235 с.

82. Азаров Ю.А. Из истории «Современных записок»: Литературная публицистика З. Гиппиус и В. Ходасевича // Литературное зарубежье: Лица. Книги. Проблемы. - М.: ИМЛИ, 2007. - Вып. 4. - С. 97-111.

83. Алексеева Л.Ф. Ю. Айхенвальд о Л. Леонове // Русская литературная классика XX века: В. Набоков, А. Платонов, Л. Леонов. - Саратов, 2000. - С. 208-216.

84. Баранов С.В. «Статьи о русской поэзии» В.Ф. Ходасевича: Проблема целостности // Вестник Волгоград. Ун-та. Сер. 8. Литературовед. Журналистика. - Волгоград, 2001. - Вып. 1. - С. 51-57.

85. Басинский П., Федякин С. Русская литература конца XIX - начала ХХ в. и первой эмиграции. - М.: Академия, 1998. - 528 с.

86. Белова Т.Н. Художественный мир Гоголя сквозь призму постмодернистской критики Набокова // Литература ХХ века: Итоги и перспективы изучения. - Материалы Шестых Андреевских чтений. - М., 2008. - С. 63-71.

87. А. Л. Бем и гуманитарные проекты русского зарубежья: Междунар. науч. конф., посвященная 120-летию со дня его рождения / Сост. и науч. ред. Васильевой М.А. - М.: Русский путь, 2008. - 482 с.

88. Богомолов Н.А. Из истории варшавской газеты «За свободу!» конца 1920-х годов // Богомолов Н.А. От Пушкина до Кибирова: Ст. о рус. лит-ре, преимущественно о поэзии. - М.: Новое лит. обозрение, 2004. - С. 229-256.

89. Богомолов Н.А. Литература метрополии и диаспоры в литературно-критических воззрениях Г.В. Адамовича 1950-х годов // Там же. - С. 267-276.

90. Богомолов Н.А. Об одной литературно-политической полемике 1927 года // Российский литературоведческий журнал. - М., 1994. - № 4. - С. 19-24.

91. Бубенникова М. И. Бунин в литературном наследии А. Бема // Центральная Россия и литература русского зарубежья, (1917-1939): Исслед. и публ.: Мат. Международ. науч. конф... Орел: Вешние воды, 2003. - С. 26-30.

92. Буслакова Т.Н. Литература русского зарубежья: Курс лекций. - М.: Высш. шк., 2003. - 365 с.

93. Буслакова Т.П. Парижская «нота» в русской литературе: взгляд критики // Русская культура ХХ в. на родине и в эмиграции: Имена. Проблемы. Факты / Под ред. Михайловой М.В. - М., 2000. - Вып. 1. - С. 90-101.

94. Буслакова Т.П. Б.Ю. Поплавский - литературный критик // Филол. науки. - М., 1998. - № 2. - С. 33-41.

95. «В рассеянии сущие.»: Культурологические чтения «Рус. эмиграция ХХ в.»: Сб. докл. / Отв. ред. Белякова И.Ю. - М.: Дом-музей М. Цветаевой, 2006. - 384 с.

96. Васильева М.А. П.М. Бицилли и Д.И. Чижевский: К истории одного «заочного» диалога // Вестник Воронежского гос. ун-та. Сер.: Филология. Журналистика. -Воронеж, 2008. - № 1. - С. 18-24.

97. Возвращение Гайто Газданова / Сост. Васильева М.А. - М.: Русский путь, 2000.

98. Воронина Т.Л. Споры о молодой эмигрантской литературе // Российский литературоведческий журнал. - М., 1993. - № 2. - С. 152-184.

99. Гайто Газданов и «незамеченное поколение»: писатель на пересечении традиций и культур: Сб. науч. тр. / Отв. ред. Красавченко Т.Н.; Сост.: Красавченко Т.Н., Васильева М.А., Хадонова Ф.Х. - М.: ИНИОН РАН, 2005. - 344 с.

100. Гальцева Р.А. [Рец. на кн.:] В. Вейдле. Умирание искусства. Размышление о судьбе литературного и художественного творчества. - СПб.: AXIOMA, 1996 // Новый мир. - М., 1996. - № 10. - С. 228-233.

101. Гачева А.Г. Достоевский и евразийство // Литературоведческий журнал. - М.: ИНИОН РАН, 2007. - № 21. - С. 36-57.

102. Гачева А.Г., Казнина О.А., Семёнова С.Г. Философский контекст русской литературы 1920-1930-х годов. - М.: ИМЛИ РАН, 2003. - 400 с.

103. Головенченко С.А. Георгий Адамович как литературный критик // Актуальные проблемы современного литературоведения. - М., 1997. - С. 30-32.

104. Горбунова А.И. Становление и развитие литературной критики «русского Парижа» 1920-1930-х годов: (обзор литературы и основных источников) // Актуальные проблемы изучения литературы и культуры на современном этапе. -Саранск, 2002. - С. 96-103.

105. Демидова О.Р. Метаморфозы в изгнании: Литературный быт русского зарубежья. - СПб.: Гиперион, 2003. - 296 с.

106. Домогацкая Е.Г. «В наше время для многих нормальнее умереть, чем жить»: Н.А. Тэффи и русский Париж в 1945-1947 гг.: (по материалам газеты «Русские новости») // Творчество Н.А. Тэффи и русский литературный процесс первой половины ХХ в. / Редкол.: Михайлов О.Н., Николаев Д.Д., Трубилова Е.М. - М.: Наследие, 1999. - С. 200-210.

107. Достоевский и русское зарубежье ХХ века / Под ред. Жаккара Ж.-Ф. и Шми-да У. - СПб.: Дмитрий Буланин, 2008. - 280 с.

108. Духовный путь Ивана Шмелёва: Статьи, очерки, воспоминания / Сост., предисл. Любомудров А.М. - М.: Сибирская Благозвонница, 2009. - 510 с.

109. Ефименко Л.Н. «Душа народа»: Проблема национального характера в литературной критике и публицистике А.И. Куприна // Филол. вестн. Ростовск. унта. - Ростов, 2002. - № 2. - С. 11-19.

110. Задражилова М. Безответный триалог // Русская, украинская и белорусская эмиграция в Чехословакии между двумя мировыми войнами..: Сб. докл. - Прага, 1995. - С. 181-196.

111. Зверев А.М. «Там» и «Здесь»: оппозиция «советское—эмигрантское» в литературной критике Г. Адамовича // Российское зарубежье: Итоги и перспективы изучения: Тез. докл. и сообщ. науч. конф. - М.: РГГУ, 1997. - С. 79-80.

112. Зинаида Николаевна Гиппиус: Новые материалы. Исследования / Ред.-сост. Королёва Н.В. - М.: ИМЛИ РАН, 2002. - 384 с.

113. Злочевская А.В. Влияние идей русской литературной критики XIX-XX вв. на эстетическую концепцию Владимира Набокова // Филол. науки. - М., 2001. -№ 3. - С. 3-12.

114. Исаков С.Г. Русские в Эстонии, (1918-1940): Историко-культурные очерки. -Тарту: Компу, 1996. - 400 с.

115. Исмагулова Т.П. Пильский-критик и его «Школа журнализма» // История журналистики русского зарубежья Х1Х-ХХ вв. - СПб., 1997. - С. 41-42.

116. История русской литературы ХХ века, (20-50-е годы): Литературный процесс: Уч. пособ. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 2006. - 776 с.

117. Каганович Б.С. К теме П.М. Бицилли и евразийцы // Диаспора: Новые материалы. - СПб.; Париж: Athenaeum - Феникс, 2001. - Т. 2.

118. Казнина О. Русские в Англии. Русская эмиграция в контексте русско-английских литературных связей в первой половине ХХ в. - М.: Наследие, 1997. - 416 с.

119. Классика и современность в литературной критике русского зарубежья 19201930-х годов: Сб. науч. тр.: В 2 ч. / Отв. ред и сост. Петрова Т.Г. - М.: ИНИОН РАН, 2005-2006. - Ч. 1. - 2005. - 200 с.; Ч. 2. - 2006. - 212 с.

120. Кормилов С.И. И.С. Шмелёв в критике русского зарубежья 20-30-х гг. // Наследие И.С. Шмелёва: Проблемы изучения и издания: Сб. материалов между-нар. науч. конф. 2003 и 2005 гг. - М.: ИМЛИ РАН, 2007. - С. 380-411.

121. Коростелёв О.А. Георгий Адамович, Владислав Ходасевич и молодые поэты эмиграции (Реплика к старому спору о влияниях) // Российский литературоведческий журнал. - М.: ИНИОН РАН, 1997. - № 11. - С. 282-292.

122. Коростелёв О.А. «Опираясь на бездну.» (О критической манере Георгия Адамовича) // Адамович Г.В. Критическая проза / Вступ. ст., сост. и примеч. Коростелёва О.А. - М.: Изд-во Лит. ин-та, 1996. - С. 4-10.

123. Коростелёв О.А. «Опыты» в отзывах современников // Литературоведческий журнал. - М., 2003. - № 17. - С. 3-46.

124. Коростелёв О.А. «Парижская нота» и противостояние молодежных поэтических школ русской литературной эмиграции // Литературоведческий журнал. -М., 2008. - № 22. - С. 3-50.

125. Кошелев В.А. «.вот тайна, которую мы как будто разгадали»: «Пушкинская речь» И.С. Шмелёва 1937 года // И.С. Шмелёв и литературный процесс ХХ-ХХ1 вв.: Итоги, проблемы, перспективы. - М.: Российский Фонд Культуры: Российский Архив, 2004. - С. 11-18.

126. Красавченко Т.Н. Молодая эмиграция первой волны о Розанове (Г. Газданов и В. Набоков) // Наследие В.В. Розанова и современность: Материалы Междунар. науч. конф. / Сост. Николюкин А.Н. - М.: РОССПЭН, 2009. - С. 239-243.

127. Красавченко Т.Н. Смена вех. Газданов о Гоголе // Литературоведческий журнал. - М.: ИНИОН РАН, 2009. - № 24. - С. 121-132.

128. Красавченко Т.Н. «Тень Гоголя его усыновила»: Набоков о Гоголе // Литературоведческий журнал. - М.: ИНИОН РАН, 2009. - № 24. - С. 105-120.

129. Кулешова О.В. «Живо сердце России» (Мережковский-критик в эмиграции) // Литературоведческий журнал. - М., 2001. - № 15. - С. 100-107.

130. Лавров В.А. «Духовный озорник»: К портрету князя Д.П. Мирского, критика и историка литературы // Рус. лит. - СПб., 1994. - № 4. - С. 134-141.

131. Леденёв А.В. Пародия как доказательство «наследственных прав» (рассказ В. Набокова «Уста к устам» в контексте эмигрантских споров о наследниках «Серебряного века») // Русская культура XX века на родине и в эмиграции. Имена. Проблемы. Факты. - М., 2000. / Под ред. Михайловой М.В., Буслако-вой Т.П., Ивановой Е.А. - Вып. 1. - С. 102-114.

132. Ливак Л. «Героические времена молодой зарубежной поэзии». Литературный авангард русского Парижа, (1920-1926) // Диаспора: Новые материалы. - СПб.; Париж: АШепаеиш-Феникс, 2005. - Т. 7. - С. 131-242.

133. Ливак Л. Критическое хозяйство Владислава Ходасевича // Диаспора: Новые материалы. - СПб.; Париж: АШепаеиш-Феникс, 2002. - Т. 4. - С. 142-184.

134. Литература русского зарубежья, 1920-1940 / Под общ. ред. Михайлова О.Н.; Отв. ред. Азаров Ю.А. - М.: ИМЛИ РАН, 2004. - Вып. 3. - 592 с.

135. Лысенко А. Голос изгнания: Становление газет русского Берлина и их эволюция в 1919-1922 гг. - М.: Рус. книга, 2000. - 366 с.

136. Люксембург А. М. Отражения отражений: Творчество Владимира Набокова в зеркале литературной критики. - Ростов н/Д.: Изд-во Рост. ун-та, 2004. - 640 с.

137. Малевич О.М. А. Л. Бем об «эмигрантской» и «советской» литературе // Факты и версии: Историко-культурологический альманах. Исслед. и мат. - СПб.: ИМИСП, 2002. - Кн. 3: Русское зарубежье: Политика, экономика, культура / Гл. ред. и сост. Жуков В.Ю. - С. 109-118.

138. Мальчукова Т.Г. Пушкинская тема в литературной критике И. Ильина // И. С. Шмелёв и литературный процесс ХХ-ХХ1 вв.: Итоги, проблемы, перспективы. - М.: Российский Фонд Культуры: Российский Архив, 2004. - С. 162-169.

139. Мартынов А.В. Литература на подошвах сапог: Спор о «молодой» эмигрантской литературе в контексте самопознания русской эмиграции // Общественные науки и современность. - М., 2001. - № 2. - С. 181-190.

140. Мельников Н. «До последней капли чернил.» (Владимир Набоков и «Числа») // Лит. обозрение. - М., 1996. - № 2. - С. 73-82.

141. Михайлов О.Н. Жизнь Куприна. - М.: Центрополиграф, 2001. - 397 с.

142. Михайлов О.Н. Литература русского зарубежья. - М.: Просвещение, 1995. -432 с.

143. Морозов С.Н. И.А. Бунин - литературный критик // И.А. Бунин и русская литература ХХ века. - М.: Наследие, 1995. - С. 72-78.

144. Надъярных Н.С. Дмитрий Чижевский. Единство смысла. - М.: Наука, 2005. -366 с.

145. Надъярных Н.С. Неисчерпанность духа. Концепция личностного сознания Д. Чижевского в диагностике литературного развития // Литературное зарубе-

жье: Национальная литература - две или одна? - М.: ИМЛИ РАН, 2002. -Вып. 2. - С. 10-62.

146. Науменко-Порохина А. В. И. Ильин о творчестве И. Шмелёва // И. С. Шмелёв и литературный процесс ХХ-ХХ1 вв.: Итоги, проблемы, перспективы. - М.: Российский Фонд Культуры: Российский Архив, 2004. - С. 114-119.

147. Н. В. Гоголь и Русское Зарубежье: Пятые Гоголевские чтения: Сб. докл. / Под общ. ред. Викуловой В.П. - М.: КДУ, 2006. - 368 с.

148. Николаев Д.Д. Журнал «Русская книга», (1921 год): идеологическая платформа и литературная критика // Литературное зарубежье: Национальная литература -две или одна? - М.: ИМЛИ РАН, 2002. - Вып. 2. - С. 63-137.

149. Николаев Д.Д. Творчество А. Блока в оценке эмигрантской критики: (издания группы «Мир и труд») // Шахматовский вестник. - Солнечногорск, 1997. -Вып. 7. - С. 119-133.

150. Николаев Д.Д. Творчество И.С. Шмелёва в русской критике начала 1920-х гг. // Наследие И. С. Шмелёва: Проблемы изучения и издания: Сб. материалов меж-дунар. науч. конф. 2003 и 2005 гг. - М.: ИМЛИ РАН, 2007. - С. 368-379.

151. Николаев Д.Д. Н.А. Тэффи и русские периодические издания в Чехословакии // Творчество Н.А. Тэффи и русский литературный процесс первой половины ХХ в. / Редкол.: Михайлов О.Н., Николаев Д.Д., Трубилова Е.М. - М.: Наследие,

1999. - С. 111-148.

152. Николаева К.С. Константин Бальмонт в восприятии писателей русского зарубежья // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания ХХ века. - Иваново, 1996. - Вып. 2. - С. 46-52.

153. Николюкин А.Н. «Современные записки» под критическим взглядом З. Гиппиус // Социал. и гуманит. науки. Зарубеж. лит. Сер. 7. Литературоведение: РЖ. -М., 1995. - № 4. - С. 102-111.

154. Николюкин А.Н. О русской литературе: Теория и история. - М.: ИНИОН РАН, 2003. - 560 с.

155. Новикова Н.В. Виктор Чернов о А.П. Чехове // Малоизвестные страницы и новые концепции истории русской литературы ХХ века / Ред.-сост. Алексеева Л.Ф., Скрипкина В.А. - М.: ИКФ «Каталог», 2003. - Вып. 1: Русская литература конца Х1Х - начала ХХ в. Литература русского зарубежья. - С. 207-212.

156. Осовский О.Е. Николай Бахтин на страницах журнала «Звено», (1926-1928) // Российский литературоведческий журнал. - М., 1994. - № 4. - С. 119-128.

157. Перхин В.В. Короткая рецензия Д.П. Святополк-Мирского // Русский литературный портрет и рецензия в ХХ веке. - СПб., 2002. - С. 110-121.

158. Перхин В.В. О рецензиях Д.П. Святополк-Мирского в газете «Евразия» // Русский литературный портрет и рецензия: Концепции и поэтика. - СПб.,

2000. - С. 100-105.

159. Перхин В.В. Русская литературная критика 1930-х годов: Критика и общественное сознание эпохи. - СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 1997. - 306 с.

160. Петрова Т.Г. «Пушкин - все наше бытие»: Критика «первой волны» русской эмиграции о творчестве Пушкина // А.С. Пушкин: К 200-летию со дня рождения: Статьи. Беседы. Библиография / Отв. ред. Гальцева Р.А., Юрченко Т.Г. -М.: ИНИОН РАН, 1999. - С. 75-90.

161. Петрова Т.Г. Творчество Ивана Шмелёва в критическом восприятии Георгия Адамовича // Наследие И.С. Шмелёва: Проблемы изучения и издания: Сб. материалов междунар. науч. конф. 2003 и 2005 гг. - М.: ИМЛИ РАН, 2007. - С. 412423.

162. Петрова Т.Г. Творчество М.М. Пришвина в критическом сознании русского зарубежья и оценках советских критиков 20-30-х годов // Проблемы литературы ХХ века: В поисках истины / Сост. и отв. ред. Фесенко Э.Я. - Архангельск: Поморский гос. ун-т, 2003. - С. 108-115.

163. Петрова Т.Г. Чехов в литературной критике русского зарубежья // А.Н. Островский, А.П. Чехов и литературный процесс XIX-XX вв. / Отв. ред. и сост. Ревя-кина А.А.; Ред-сост. Ревякина И.А. - М.: Intrada, 2003. - С. 421-433.

164. Попов В.В. М. Осоргин-рецензент: (Своеобразие отзывов о прозе И.Г. Эрен-бурга // Русский литературный портрет и рецензия: Концепции и поэтика. -СПб., 2000. - С. 114-120.

165. Прозоров В.В. Николай Иванович Ульянов - литературовед русского зарубежья //Литературоведение на пороге ХХ1 века. - М., 1998. - С. 325-330.

166. Пушкин и культура русского зарубежья: Междунар. науч. конф., посвященная 200-летию со дня рождения / Сост. Васильева М.А. - М.: Русский путь, 2000. -408 с.

167. Раев М. Россия за рубежом: История культуры русской эмиграции, 19191939. - М.: Прогресс-Академия, 1994. - 296 с.

168. Ревякина А.А. «В единении наше спасение, в расколе - наша гибель!»: По страницам газеты «Русский инвалид» // Проблемы литературы XX в. - Архангельск, 2003. - С. 338-347.

169. Ревякина А.А. Литература на страницах «Евразийских временников», (19211931) // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная литература. Сер. 7., Литературоведение: РЖ / РАН. ИНИОН. - М., 1996. - № 3. - С. 121-134.

170. Ревякина А.А. Русская литература в контексте идей евразийства 1920-х годов // Русское зарубежье: История и современность. - М., 2005. - № 1-2. - С. 40-58.

171. Русская литература ХХ века: Школы, направления, методы творческой работы: Учебн. / Под ред. Тиминой С.И. - СПб.: Logos; М.: Высш. шк., 2002. - 586 с.

172. Русские писатели в Париже: Взгляд на французскую литературу: 1920-1940: Междунар. науч. конф. / Сост., науч. ред. Жаккара Ж.-Ф., Морар А., Тассис Ж. -М.: Русский путь, 2007. - 488 с.

173. Русские эмигранты о Достоевском / Вступ. ст. и подгот. текста Белов С.В. -СПб.: Андреев и сыновья, 1994. - 384 с.

174. Русско-французский диалог в культуре русской эмиграции // Россия - Франция: Проблемы культурных диффузий / Отв. ред. Липская Л.И. - Тюмень; Страсбург: ТюмГУ, 2008. - С. 155-239.

175. Рыбачук В.Б. Философия культуры Георгия Федотова. - Тверь: Изд-во Тверск. гос. ун-та, 1996. - 124 с.

176. Сарычев Я.В. «Субъективная критика» в системе теоретических и художественных исканий Д. С. Мережковского // Русская литературная критика Серебряного века / Отв. ред. Исаев С.Г. - Новгород: Новгород. гос. ун-т, 1996. - С. 73-77.

177. Седова Н.А. Эстетические основы критики К. Д. Бальмонта // Филол. штудии. -Иваново, 1995. - С. 57-65.

178. Селиванова С.Д. Борис Филиппов как писатель и критик // Российский литературоведческий журнал - М.: ИНИОН РАН, 1994. - № 4. - С. 129-133.

179. Селянская О.В. Литературное наследие И.С. Шмелёва в оценке И.А. Ильина // И.С. Шмелёв и литературный процесс ХХ-ХХ1 вв.: Итоги, проблемы, перспективы. - М.: Российский Фонд Культуры: Российский Архив, 2004. - С. 120-122.

180. Скотникова Г.В. И.А. Ильин как литературно-философский критик // Наука и культура русского зарубежья. - СПб., 1997. - С. 93-100.

181. Сорокина И.И. Ф. Степун: русская эмигрантская критика «первой волны» о детерминантах авторского сознания // Кормановские чтения. - Ижевск, 1995. -Вып. 2. - С. 243-250 с.

182. Сохряков Ю.И. Ильин как литературный критик // Грани. - М., 1995. - С. 60-74.

183. Струве Г.П. Русская литература в изгнании: - 3-е изд., испр. и доп.- Краткий биографич. словарь рус. зарубежья / Вильданова Р.И., Кудрявцев В.Б., Лаппо-Данилевский К.Ю.; Вступ. ст. Лаппо-Данилевского К.Ю. - Париж: УМСЛ-Рге88; М.: Рус. путь, 1996. - 448 с.

184. Сюй С.Г.Х. Литературная жизнь русской эмиграции в Китае, (1920-1940-е годы). - М.: Изд-во ИКАР, 2003. - 184 с.

185. Таскина Е. Неизвестный Харбин. - М.: Прометей, 1994. - 159 с.

186. Титаренко С.Д. Последние метаописания русского символизма (жанровая форма эмблемы в поздней эссеистике К. Бальмонта и Вяч. Иванова) // Литература русского зарубежья, (1920-1940-е годы): Взгляд из ХХ1 века: Мат. Между -нар. науч.-практич. конф. / Под ред. Иезуитовой Л.А., Титаренко С.Д. - СПб.: СПбГУ, 2008. - С. 134-149.

187. Ткаченко О.С. Владислав Ходасевич о природе поэзии и «женских» стихах // Творчество Н. Гумилёва и А. Ахматовой в контексте русской поэзии ХХ века. -Тверь, 2002. - С. 88-97.

188. Толмачёв В.М. Владислав Ходасевич: Материалы к творческой биографии // Российский литературоведческий журнал. - М., 1994. - № 5-6. - С. 143-154.

189. Толмачёв В.М. Поэт и поэзия в литературной критике В. Вейдле // Социал. и гуманит. науки. Зарубеж. лит. Сер. 7, Литературоведение: РЖ. - М., 1995. -№ 4. - С. 73-89.

190. Троицкая Л.И. Критерии оценки русских поэтов XIX века в критике Ю.И. Айхенвальда // Актуальные проблемы филологии и ее преподавания. -Саратов, 1996. - Ч. 1. - С. 68-70.

191. Фёдоров Ф.П. Пушкин в системе воззрений Георгия Адамовича // Время и текст: Историко-лит. сб. - СПб., 2002. - С. 324-337.

192. Федякин С.Р. Искусство рецензии в «Числах» и «Опытах» // Литературоведческий журнал. - М.: ИНИОН РАН, 2003. - № 17. - С. 65-96.

193. Федякин С.Р. К.В. Мочульский о неоклассицизме в русской поэзии // Российский литературоведческий журнал. - М.: ИНИОН РАН, 1994. - № 4. - С. 90-94.

194. Федякин С.Р. Петр Бицилли о творчестве Тэффи // Творчество Н.А. Тэффи и русский литературный процесс первой половины ХХ в. / Редкол.: Михайлов О.Н., Николаев Д. Д., Трубилова Е.М. - М.: Наследие, 1999. - С. 159-165.

195. Федякин С.Р. Полемика о молодом поколении в контексте литературы Русского Зарубежья // Русской Зарубежье: приглашение к диалогу: Сб. ст. / Ред.-сост. Сыроватко Л.В. - Калининград: Изд-во КГУ, 2004. - С. 96-118.

196. Федякин С.Р. «Розановское наследие» и явление «парижской ноты» // Литературоведческий журнал. - М., 2008. - № 22. - С. 51-111.

197. Хадонова Ф. «Держался он вызывающе...»: Г. Газданов - литературный критик // Лит. обозрение. - М., 1994. - № 9/10. - С. 92-95.

198. Чагин А.И. Литература в изгнании: спор поколений // Литературное зарубежье: Национальная литература - две или одна? - М.: ИМЛИ РАН, 2002. - Вып. 2. -С. 216-224.

199. Чагин А.И. Пути и лица. О русской литературе ХХ века. - М.: ИМЛИ РАН, 2008. - 600 с.

200. Челышев Е.П. А.С. Пушкин в литературе русского зарубежья // Русское зарубежье: История и современность. - М., 2004. - № 1. - С. 3-28.

201. Челышев Е.П. Российская эмиграция: История и современность. - М., 2002. -280 с.

202. Чепкасов А.В. Особенности «субъективной критики» Д.С. Мережковского (миф о Лермонтове - поэте сверхчеловечества) // Вестник Томск. пед. ун-та, 2000. - Вып. 6. - С. 30-35.

203. Черкасов В.А. Литературные связи между Буниным и Набоковым в оценке критики 1920-х годов // Центральная Россия и литература русского зарубежья, (1917-1939): Исслед. и публ. - Орел: Вешние воды, 2003. - С. 47-50.

204. Швабрин С.А. Полемика Владимира Набокова и писателей «парижской ноты»: Опыт анализа // Проблема традиций в русской литературе. - Нижний Новгород, 1998. - С. 202-211.

Т.Г. Петрова

ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ ПЕРВОЙ ВОЛНЫ

(Современные отечественные исследования)

Аналитический обзор

Оформление обложки И.А. Михеев Художественный редактор Т.П. Солдатова Технический редактор Н.И. Романова

Корректор О.П. Дормидонтова Компьютерная верстка Л.Н. Синякова

Гигиеническое заключение № 77.99.6.953.П.5008.8.99 от 23.08.1999 г. Подписано к печати 22/Ш - 2010 г. Формат 60х84/16 Бум. офсетная № 1. Печать офсетная Свободная цена Усл. печ. л. 8,5 Уч.-изд. л. 6,5 Тираж 300 экз. Заказ № 51

Институт научной информации по общественным наукам РАН,

Нахимовский проспект, д. 51/21, Москва, В-418, ГСП-7, 117997 Отдел маркетинга и распространения информационных изданий Тел. / Факс: (499) 120-45-14 E-mail: market@INION.ru

E-mail: ani-2000@list.ru (по вопросам распространения изданий)

Отпечатано в типографии ИНИОН РАН Нахимовский проспект, д. 51/21, Москва, В-418, ГСП-7, 117997 042(02)9