CC BY
32
Domestic Tragedy. M.A. Thesis, Columbia, 1916.
3. Hoffman L. George Lillo. Marburg, 1888; Hoffman-Wellenhoff P. Shakespeare’s Pericles and George Lillo’s Marina. Marburg, 1884; Ziemer G. Study of the plays of George Lillo. M.A. Thesis, Minnesota, 1923; Sklare A.B. George Lillo: A Biographical and Critical Study. M.A. Thesis, Illinois, 1947.
4. Nicoll A. A history of English drama, 1600-1900. 6 vols., Vol.2, 2nd ed., Cambridge, 1952. P.121.
5. Carlson J. A. Op. cit. P. 332.
6. Bernbaum E. The drama of Sensibility /A Sketch of the history of English sentimental comedy and domestic tragedy, 1696-1780. Glousester (Mass.), Smith, 1958. P.148.
7. Dobree B. Op. cit. P. 223.
8. Коган П. Очерки по истории западноевропейских литератур. М., Изд. 6-е., Т.1, 1911. С. 276.
9. Clark A. Op. cit. P.10.
10. Smith R.M. Types of Domestic tragedy. N.Y: Prentice-hall, 1928. P.1.
11. Adams H.H. Op. cit. P. 67.
12. Nolte O.F. Op. cit. P. 104.
13. Harberson W.P. The Elizabethan Influence on the Tragedy of the late 18th and the early 19th centuries. Lancaster, 1921. P. 1.
14. Cox J.E. The rise of Sentimental Comedy. Norwood, 1976.
M.S.GALLYAMOVA
DOMESTIC TRAGEDY: — PRECONDITIONS OF GENERIC HISTORY
This article has two main purposes. First of all, this work analyses those characteristics of domestic tragedy which occur in earlier periods and provide a definition of the term «domestic tragedy». In the second place, this work examines the history of the genre in detail.
М.Б.ФЕКЛИН (Нижний Новгород)
ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА ЭДВАРДА ГАРНЕТТА И ВОСПРИЯТИЕ ТВОРЧЕСТВА И.С. ТУРГЕНЕВА В АНГЛИИ НА РУБЕЖЕ Х1Х-ХХ ВЕКОВ
В истории русско-английских литературных связей трудно найти людей, внесших больший вклад в пропаганду русской литературы в Англии, чем Констанс (1862-1946) и Эдвард (1868-1936) Гарнетты. Но если роль переводов русской классики Констанс Гарнетт известна достаточно хорошо, то деятельность Эдварда Гарнетта всегда оставалась в их тени.
На рубеже Х1Х-ХХ веков знания о России и ее культуре доходили до Гарнеттов особенно быстро через русских, постоянно живших прежде всего в Лондоне. Это были и политические иммигранты, такие как Сергей и Фанни Степняк, Феликс Волховский, Кропоткин, близкий друг Лоуренса С.С. Котельянский («Кот»), а также все те, кто подолгу жили в «Грэйсис-коттедже» («уголке Достоевского») неподалеку от дома Гарнеттов «Сеарн». К тому времени присутствие русских в странах Западной
Европы стало явлением довольно обычным, хотя и в эпоху Тургенева пребывание русских эмигрантов и писателей в Англии не было в диковинку. Примечательно, что подчас одни и те же русские люди связывали несколько поколений английских писателей, переводчиков, критиков и поэтов. Так, Зинаида Афанасьевна Венгерова (1867-1941) выступила инициатором издания в России сначала отдельных произведений Джорджа Мередита (1828-1909), а потом и полного собрания его сочинений, работу над которым прервало лишь начало Первой мировой войны. Она же страстно пропагандировала издание в России стихов Теннисона и Браунинга. В июне 1893 года Констанс Гарнетт знакомит Венгерову с Джорджем Мередитом, роман которого «Эгоист» (1879) Венгерова переводила в это время на русский язык, и договаривается с ней об организации своего первого визита в Россию, имевшего целью не только лучше узнать страну, но и передать собранные в Англии средства в помощь жертвам очередного неурожая (а также и целому ряду подпольных кружков). При этом она не побоялась оставить своего годовалого сына Дэвида («Банни») на попечении родственников. («Мама уехала в Русс» — ‘Mum gone Russ’). Все это происходило на вечере в честь Короленко, также находившегося в Англии в этом году. Как отражение все большего знакомства с русскими людьми в повседневной жизни русские персонажи начинают все чаще встречаться в произведениях английских писателей.
Неудивительно, что Эдвард Гарнетт сыграл решающую роль в издании получившей широкую известность в Англии книги Кропоткина «Воспоминания революционера» (Memoirs of a Revolutionist). Она выходит в свет на английском языке в 1899 году и воссоздает картину духовного становления всего лишь одного поколения, к которому относится автор. Важно, что в своей работе Кропоткин отводит особое место творчеству Тургенева, «открывшего Россию для остального мира». Но Кропоткин всего лишь идет по стопам Сергея Степняка, который еще ранее, в 1889 году, издает на английском языке свой роман «Карьера нигилиста» (The Career of a Nihilist). В начале 1890-х годов П.А. Кропоткин и С.М. Степняк знакомятся с Гарнеттами при посредничестве Ф.В. Волховского. В семье Гарнеттов существовала традиция поддержки политических эмигрантов из европейских стран. В то время во многих европейских газетах все больше внимания уделялось действиям анархистов. Лондонская «Таймс», например, отводила для них специальную колонку. Показательно, что анархистов в печати часто называли еще и нигилистами после знакомства англичан с романом Тургенева «Отцы и дети». Хотя общественное мнение осуждало акты насилия, либерально настроенные англичане сочувствовали эмигрантам, в которых видели жертв тирании и угнетения, и часто предлагали им помощь и кров. Так и Волховского на некоторое время приютили Гарнетты, а их дом стал центром общества «Друзей свободы России» и редакцией газеты «Свободная Россия», которую Волховский издавал вместе со Степняком. Кропоткин также был там частым гостем.
Эдвард Гарнетт сначала предложил «Автобиографию» Кропоткина Чарльзу Лон-гмену, но тот ответил на предложение с большой осторожностью, вызванной приверженностью Кропоткина анархизму. В конце концов, переговоры завязли в финансовых вопросах, а тем временем два других издателя — Хайнеманн и Смит Елдер выразили свою заинтересованность. Кропоткин поручил окончательное решение вопроса Гарнетту. И в итоге «Воспоминания революционера» опубликовал Смит Елдер1.
Однако отношение Гарнеттов к русским людям всегда было окрашено пониманием русского национального характера. И в этом отношении сочетались уважение к порядочности, гордости и мужеству (Гарнеттам, например, было известно, что Степняк заколол ножом жандармского генерала Н.В. Мезенцова, приказавшего высечь двух студенток, входивших в нелегальный кружок, скрылся, а потом признался в содеянном, когда наказание стало угрожать другому человеку) с представлением о том, что в конечном итоге русские отличаются капризностью и непредсказуемостью поведения. Степняк, как обнаружила потрясенная Констанс Гарнетт, регулярно выносил для чтения книги из библиотеки Британского музея2.
К 1908 году образовался довольно тесный круг авторов, которых сплотил вокруг себя Эдвард Гарнетт. Этому способствовали встречи в ресторане «Монблан», которые начали проходить регулярно по вторникам и средам, когда Эдвард Гарнетт стал работать редактором-рецензентом в издательстве Дакуорта (осень 1901 года). Среди участников встреч были Томас Секомб, Стивен Рейнольдс, Эдвард Томас, Хилэр Беллок, Форд Мэдокс Форд (Хеффер), Персиваль Гиббон, иногда к ним присоединялся Голсуорси и еще реже Джозеф Конрад. Известно много примеров подобных встреч литераторов: они происходили в английских кофейнях XVIII века и литературных клубах Эдинбурга. Литератор Уильям Хадсон, который тоже время от времени участвовал в них, характеризует эти встречи как свободные обмены мнениями между писателями, обсуждение произведений, находящихся в «работе», критику недавних публикаций. Здесь Эдварду Гарнетту передавали на отзыв только что вышедшие произведения начинающих авторов. Как и Форд Мэдокс Форд (1873-1939) в «Английском обозрении», Гарнетт неуклонно предъявлял высокие требования ко всем работам, независимо от личных отношений с авторами. И в этом деятельность Эдварда Гарнетта в издательстве Дакуорта мало чем отличалась от его работы в издательстве Анвина. Он обращал особо пристальное внимание на стиль автора и его соответствие ожиданиям читающей публики. Так, первый сборник рассказов Этель Мэри Делл (1881-1939) «Трудный опыт» (Bristles) получил нелицеприятный отзыв, несмотря на некоторые его достоинства. По мнению Гарнетта, описание жизни британских военных было наполнено сентиментальными преувеличениями, но в то же время он отметил, что возможно автору удастся привлечь внимание читателя своими романами. Нельзя отказать Гарнетту в проницательности, поскольку именно романы («Путь орла» — ‘The way of an Eagle’, 1912, и еще 14 однотипных романа для нетребовательной публики) снискали популярность мисс Делл. Как и во многих других рецензиях, Гарнетт никогда не упускал из виду правдивость отражения русской действительности и характеров русских людей. В этой рецензии он указал на вопиющую неправдоподобность характера русской женщины в первом рассказе сборника, но сразу добавил, что публике этот персонаж должен понравиться3.
Форд, как и многие другие литераторы и критики, регулярно посещал ресторан «Монблан», ставший местом обсуждения животрепещущих вопросов современной литературы. Эдвард Гарнетт пользовался на встречах непререкаемым авторитетом. Форд с иронией описывает атмосферу этого своеобразного литературного салона, где «обедала элита лондонской интеллигенции и с абсолютной трезвостью обсуждала современные социальные проблемы под председательством мистера Эдварда Гарнетта» — понтифика литературного Лондона4. Гарнетт не переставал подшучивать над Фордом, которого знал с самого детства, но когда дело касалось «Английского обозрения», Форд немедленно бросался в контратаку. За внешне безобидными беседами в «Монблане» скрывалось критическое отношение Гарнетта к тому, что Форд называл «правдой в литературе». Она казалась Эдварду Гарнетту чрезвычайно субъективной, основанной на личных впечатлениях, а не на фактах реальной жизни. Форд отвечал тем же. В своей фантазии «Корпорация «Простая жизни» (The Simple Life Limited, 1911) Форд, подписавший фантазию псевдонимом Дэниел Чосер, выставил в сатирическом свете фабианцев и круг литераторов «Монблана». Эдвард Гарнетт предстает там в образе усталого литературного критика мистера Парамаунта (чье имя говорит о его ведущей роли среди коллег по литературному цеху), который входит в группу глупых фанатиков, живущих идеями, позаимствованными у Толстого, Уильяма Морриса и Герберта Уэллса, идеями самообмана. Неудивительно, что Форд начинает все больше и больше отдаляться от завсегдатаев «Монблана».
Вместе с тем, Эдвард Гарнетт, несмотря на склонность к колкостям и покровительственное отношение практически ко всем вокруг, никогда не пропускал случая отметить явные достижения Форда. Именно так было после выхода в свет эссе «Душа Лондона» (The Soul of London) в 1905 году. По мнению Гарнетта, эссе принесло Форду
долгожданное и заслуженное признание. В конечном итоге, между Гарнеттом и Фордом существовало много общего, но, в первую очередь, их отличало стремление служить литературе и способствовать росту настоящих талантов. Несмотря на их все возрастающие различия в зрелом возрасте, в начале творческого пути Форд часто обращался к Эдварду Гарнетту за советом, и Гарнетт не упускал случая, чтобы подтолкнуть творческие поиски друга в нужном направлении. Так произошло, например, когда Форд собрался написать монографии сначала о Россетти, а потом о творчестве своего деда художника-прерафаэлита Форда Мэдокса Брауна. Форд добросовестно вносил все коррективы, на которые указывал Гарнетт, хотя мнения последнего относительно монографий часто быстро менялись, и положительные отзывы переходили в жесткую критику: «Он (Форд) тщеславный немец, неряшливый и неясно выражающий свои мысли. Он готов делать обобщения даже тогда, когда не имеет представления о предмете исследования»5. Некоторые предложения и исправления Гарнетта приводили Форда в состояние шока и изумления, тем не менее, он продолжал учитывать замечания Гарнетта вплоть до 1905 года, когда, по мнению биографа Форда А. Митценера, он обрел свою собственную писательскую манеру. И уж, конечно, он не мог игнорировать замечания известного критика в 1903 году во время написания книги о Россетти.
И все же Форд едва ли прав, когда называет Гарнетта «понтификом» литературного Лондона, но он, конечно же, являлся мэтром, или лидером, если не литературной школы, то целой группы литераторов.
И Эдвард Гарнетт по достоинству занимал место лидера. Отец Эдварда Ричард Гарнетт (1835-1906) слыл книжником, представлял из себя эксцентричного виктори-анца, видевшего в астрологии такую же науку, как и, например, геология, занимал должности куратора печатных книг Британского музея и суперинтенданта читального зала библиотеки музея (1875-1884). Он стал редактором первого печатного каталога библиотеки, впервые широко применял фотографирование в библиотечном деле. Его рассказы, позднее вошедшие в сборник «Сумерки богов» (1888), печатались в журнале прерафаэлитов «Желтая книга» (The Yellow Book) Семья Гарнеттов практически жила в Британском музее среди множества книг, реликвий и экспонатов, хотя на самом деле пристанищем семьи был один из высоких домов на Примроуз-хилл. По воспоминаниям Форда, Британский музей служил и местом иногда далеко не безопасных развлечений шестерых детей семьи Гарнеттов, таких, как шествие с зажженными факелами по крыше Британского музея6.
Дом Гарнеттов посещали братья Уильям и Данте Габриель Россетти, знаменитый писатель Джордж Мередит, друг Мередита и автор национального биографического словаря, литературный критик и отец Вирджинии Вульф Лесли Стивен. Через два дома от Гарнеттов жила семья художника-прерафаэлита Форда Мэдокса Брауна, чья младшая дочь Кэтрин позднее выходит замуж за немецкого музыкального критика и либреттиста Хеффера (отца Форда), а старшая Люси - за частого гостя в доме Гарнеттов Уильяма Майкла Россетти. В 1879 году во время одного из визитов в Англию дом Ф.М. Брауна посетил и Тургенев. Ф.М. Форд оставил об этом посещении красочные воспоминания, которые со временем обросли апокрифическими подробностями.
Таким образом, Эдвард Гарнетт являл собой воплощение преемственности викторианского мира своего отца и мира иной новой культуры и литературы, в котором викторианству оставалось все меньше места, хотя оно не сдавалось без боя. В качестве литературного критика Эдварду Гарнетту приходилось постоянно сталкиваться с редактором журнала «Нэшн» (The Nation) Генри Мэссингамом, который не упускал случая, чтобы предупредить Гарнетта о том, чтобы он осторожнее подходил к вопросам отражения интимной жизни в литературе, и намекал, что в противном случае ему придется изменять текст статей Гарнетта. На протяжении всего 1905 года письма Мэссингама к Эдварду Гарнетту полны подобных предупреждений, которые, с точки зрения редактора журнала, объясняются характером читательской аудитории жур-
нала «Нэшн», ее подчеркнутой серьезностью. Осторожность Мэссингама была вполне в духе времени. Широкое распространение дешевых изданий и рост количества публичных библиотек таили в себе угрозу существующему строю, религии, консервативным нравственным ценностям. Эта угроза только возросла с введением бесплатного начального образования в поздневикторианский период и ростом грамотности населения. И если ранее роль цензуры выполняли относительная недоступность книг и почти поголовная неграмотность, то теперь и власти, и редакторы стали пользоваться запретительными мерами. Однако часто цензура носила явно избирательный характер. Так, в 1905 году Эдвард Гарнетт публикует отзыв на роман известной американской актрисы Элизабет Робинс «Темный фонарь» (A DarkLantern). Робинс прославилась в роли Гедды Габлер и вызывала восхищение знаменитых писателей, таких, как Бернард Шоу и Генри Джеймс. Она, к тому же, яростно боролась за права женщин и написала получившую шумный успех пьесу «Право голоса - женщинам» (Votes for Women). В своей статье о романе Робинс, героиня которого позволяет себе беспорядочные отношения с мужчинами, Гарнетт с иронией отмечает, что признанный автор вправе писать более чем откровенно, пусть это и вызывает суровые взгляды отдельных пуритан, начинающий же автор столкнулся бы в этом случае с целым хором неодобрительных голосов7.
В целом это был период подведения итогов викторианской эпохи, когда одна за другой появлялись книги о великих деятелях этого периода. Наибольшей известностью пользовались работы Лесли Стивена, Джорджа Маколея Тревельяна (1876-1962), Литтона Стрэчи (1880-1932) и многих других. Один из наиболее ярких образов этой переходной эпохи создала Вирджиния Вульф8, описывая обстановку дома своих родителей в викторианском доме на углу Гайд-парка, где постоянно царила сумрачная обстановка, а воздух был пропитан запахом табака, воска и вина. И только при переезде в новый дом на Тависток-сквер ей по-настоящему удалось рассмотреть узоры тяжеловесной викторианской мебели родителей, доставшейся ей в наследство.
Гарнетту в это время приходилось вести борьбу с такими жителями Олимпа литературной критики, как Лесли Стивен (1932-1904), Сидни Ли (1859-1926), Эдмунд Госс (1849-1928) и Эндрю Лэнг (1844-1912). Последнего особенно отличала страсть к старым и испытанным литературным образцам и неприятие любых проявлений современной литературы. Лэнг вообще считал, что с 1860 года начинается упадок настоящей литературы. Любопытно, что в данном случае мнения Форда и Эдварда Гарнетта совпадали, поскольку оба они вступили в жаркую схватку с Лэнгом, пытаясь доказать абсурдность его заявлений и называя имена по крайней мере пятидесяти авторов, которые создают свои крупнейшие произведения уже после 1860 года. Среди них Мередит и Толстой, Тургенев и Золя, Гарди и Марк Твен9. Лэнг символизировал собой доминирующее положение знатоков литературы (public bookmen), которые писали о ней для широкой публики в целом ряде лондонских и провинциальных журналов и газет в поздневикторианский период и в начале эдвардианского периода.
Большинство современников Эдварда Гарнетта познакомились с творчеством Тургенева именно в переводах его жены, но только тщательный и систематический анализ всех романов русского писателя, который Гарнетт проделывал в критических предисловиях к ним, позволил по достоинству оценить мастерство Тургенева-рома-ниста. Эти предисловия служили еще и удобным поводом для того, чтобы вновь и вновь подчеркивать значение романа как серьезной литературной формы. При этом Гарнетт пытался убедить в этом не только литераторов, но и читающую публику. Он провозгласил роман наиболее сложным из всех литературных инструментов и главным способом анализа особенностей современной жизни. Эдвард Гарнетт ставил Тургенева в пример английским романистам. Он, например, повторял, что повесть Тургенева «Степной король Лир» представляет особый интерес для литераторов, поскольку эта «история отличается таким изяществом композиции и таким мощным
воздействием на читателя, что сразу вскрывает искусственность подавляющего большинства умных художественных произведений»10. Когда предисловия Гарнетта к романам и повестям Тургенева вышли отдельной книгой в 1917 году, Т.С. Элиот назвал ее первым серьезным исследованием творчества Тургенева на английском языке, добавив, что, как любая книга первопроходца, она имеет свои преимущества и недостатки. На этот раз вступительное слово к книге Гарнетта написал Джозеф Конрад, который нашел удивительно точные слова для определения значения Тургенева для чи-тателя-иностранца. Конрад приходит к выводу, что «Россия Тургенева — это всего лишь холст, на который несравненный художник-гуманист наносит свои краски и формы, подсказанные светом и воздухом свободы остального мира. Даже если бы его герои были только плодом воображения, как и каждый камень, ветка, ручей, холм и поле, по которому они ходят, то и тогда все перипетии их сложной жизни сохранили бы правдивость и заставляли бы читателя сопереживать. Они вышли из-под его пера, и в то же время они универсальны. Они понятны всем, как итальянцы Шекспира». И тут же Конрад называет судьбу творческого наследия Тургенева счастливой, потому что в англоговорящем мире он нашел переводчика, который не пропустил ни малейшего оттенка в простой, но прекрасной палитре художника, и критика, который, обладая необыкновенной проницательностью, сумел понять и указать на высокие качества его картин11.
Примечательно, что в «Воспоминаниях о Конраде» Форд приводит зарисовку одного из вечеров, проведенных с писателем, когда они до поздней ночи обсуждали «Записки охотника», придя к выводу, что Тургенев является поэтом среди прозаиков, поскольку поэзия не обязательно подразумевает зарифмованность, а предполагает, прежде всего, гармоничную красоту произведения (constructive beauty). И вместе с тем, Форд уже тогда предостерегал от слепого копирования и вульгарной стилизации, или пастиша.
Это предостережение было вполне уместным и касалось не только Конрада, но и, например, Голсуорси. Так, работая над новеллой «Негр со шхуны «Нарцисс» (1897), Конрад в нескольких эпизодах пытается создать эффект цветового контраста с помощью целой серии эпитетов. Однако Эдвард Гарнетт буквально навязывает ему более емкую и экономную манеру письма и призывает Конрада, где это только возможно, отказаться от излишнего увлечения красочными эпитетами. На полях черновика рукописи можно найти немало пометок Гарнетта («убрать» — ‘cut’). И Конрад выполняет указания своего строгого критика вплоть до последней запятой. Но в то же время он не в силах полностью преодолеть особенностей своей манеры письма. Его внутреннее видение ситуации прорывается снова и снова. Вот и эпизод неповиновения команды приказам капитана Аллистауна вновь переполнен эпитетами.
После завершения работы над новеллой и ее публикации в издательстве Хайне-манна Конрад получает письмо от Констанс Гарнетт, которая, в частности, отмечает, что «Ваш (Конрада) мозг не может думать по-английски... Как и Тургенев, Вы выражаете мысли мягче, точнее, глубже и разнообразнее, чем мы. Ваши эпитеты, так тщательно подобранные, изысканные, часто наполненные иронией, снова и снова напоминают мне манеру Тургенева»12. У Конрада такие сравнения вызывали довольно резкую реакцию, которую не может скрыть его подчеркнуто, а иногда и утрированно вежливый стиль обращения к Гарнеттам. Конрад постоянно напоминал, что он прежде всего поляк.
Кстати, «Воспоминания о Джозефе Конраде» (1925) Форда Мэдокса Форда, в которых проза Тургенева видится образцом гармонии литературного стиля, становятся поводом для серьезной критики со стороны постоянного оппонента Форда по вопросам литературной эстетики Эдварда Гарнетта. Он утверждает, что они являются примером литературного импрессионизма (а, как известно, Форд был одним из создателей теории импрессионизма в Англии и видел многочисленные его проявления в творчестве Тургенева), поскольку представляют из себя смесь истинных фактов,
воображения и легенд, сочных анекдотов и реплик, которые просто не могли сорваться с губ Конрада, хотя в целом Гарнетт не может отказать Форду в проницательности и умении воссоздать подлинную атмосферу общения с Конрадом. Однако в другом своем отзыве Гарнетт оказывается менее снисходительным к недостаткам «Воспоминаний» и обращается к одному из качеств Форда, которое, как утверждает Гарнетт, заставляет его друзей усомниться в честности Форда из-за его способности во имя волшебного понятия «импрессионизм» преувеличивать, искажать или замалчивать некоторые факты и подробности, если они не укладываются в ложе импрессионизма, отвечая на упреки и протесты тем, что в произведении искусства должно быть место вымыслу13. Но, как и всегда, Гарнетту не удалось переубедить Форда, более того вслед за выходом в свет «Воспоминаний» между ними последовал обмен раздраженными письмами, в которых эти два друга Джозефа Конрада продолжили спор о том, кто же все-таки сделал больше для становления Конрада-писателя.
Т.С. Элиот, которому было суждено стать одной из определяющих сил в современной литературной критике, говоря в журнале «Эгоист» о книге Гарнетта, посвященной творчеству Тургенева, подчеркивает, что она является по сути первой серьезной работой о русском писателе и содержит всю необходимую информацию. В ней разбираются один за другим все романы, прослеживается их генезис и истоки идей, нашедших в них отражение. Элиоту особенно импонировало, что книга Гарнетта позволяет читателю проследить связь между романами и героями романов. Книга как бы приглашает нас, а ее краткость усиливает это ощущение, рассматривать творчество Тургенева как продолжение одного и того же произведения, а его искусство как единое стройное здание, а не группу беспорядочно разбросанных павильонов14.
Современники высоко ценили проницательность критики Эдварда Гарнетта. Предисловие Гарнетта к роману «Накануне» привлекло внимание молодого Арнольда Беннетта и показалось ему новой струей в английской литературной критике. Справедливости ради необходимо все же заметить, что писатели-современники по-разному понимали ее роль. Так, Уэллс, не принимавший самой идеи теории литературы, доказывал в письме Беннетту от 5 июля 1900 года, что особое отношение Гарнетта к Тургеневу объясняется его личным литературным вкусом и ничем более. И тем не менее, Гарнетт продолжал настойчиво доказывать гениальность русских писателей, обращаясь и к английским писателям, и к публике. В статье 1900 года «Толстой и Тургенев» он снова говорит о том, что школа русского реализма является высочайшей вершиной развития романа в XIX веке.
Арнольд Беннетт под влиянием Гарнетта обращается сначала к роману Тургенева «Накануне», и скоро в письме Джорджу Стерту от 11 ноября 1895 года, говоря о писателях, которые оказали на него наибольшее влияние и которым он хотел бы подражать, Беннетт на первое место ставит Тургенева с его романом «Накануне» и называет этот роман безупречным литературным произведением15. Наряду с Мопассаном, братьями Гонкур и Флобером Тургенев оказывает на Беннетта «благотворное влияние» (sweet influence) во время написания им во многом автобиографичного романа «Человек с севера» (A man from the North, 1898). В последующих письмах тому же корреспонденту Беннетт пытается объяснить, как представляется, не только Стерту, но и самому себе, секрет такого мощного воздействия на него творчества Тургенева. Надеясь когда-нибудь написать подробную статью о тургеневской технике письма и сожалея, что не может читать Тургенева в оригинале, Беннетт подчеркивает, что аскетизм повествовательных методов русского писателя вводит очень многих в заблуждение. Он приходит к логичному выводу о том, что Тургенев не переносит «искусственного облака диалогов, пространных отступлений и необязательных эпизодов» — всего того, к чему так привыкли английские романисты, и вот почему, сознательно избавляясь от всего экзотического и искусственного, он придает повествованию экономную форму. Беннетт считает, что там, где Тургеневу достаточно 60000 слов, чтобы полностью изложить свою историю, Джордж Элиот или Гарди потребовалось бы 200000
слов просто для того, чтобы только подступиться к повествованию. И далее в письме от 8 марта 1896 года Беннетт сравнивает Тургенева с Бахом в музыке, но добавляет, что у Тургенева, к тому же, есть сердце, способное к глубоким переживаниям. Интересно, что в то же самое время ни Беннетт, ни Стерт не смогли полностью понять значения венецианской части романа русского писателя, особенно импрессионистской техники передачи обстановки и атмосферы происходящего там и возложили всю вину за это на переводчика (Констанс Гарнетт).
Многие годы Тургенев не исчезал из поля зрения Беннетта. Уже в 1897 году он вновь обращается к творчеству русского писателя, но уже пытается найти его место в ряду других русских классических авторов. Оказывается, что помимо предисловий Эдварда Гарнетта к выходившим тогда переводам Констанс Гарнетт, Беннетт не мог найти ни одного англоязычного критического материала, который бы удовлетворил его глубиной проникновения в произведения Тургенева. Французские же источники (книги Дюпюи «Великие русские писатели» и «Русский роман» де Вогюэ) казались ему либо поверхностными, либо страдали от отсутствия критического подхода. Беннетт не устает повторять (письмо Эдварду Гарнетту от 14 февраля 1897 года), что разбор чисто технических достоинств произведения всегда считался необязательным в английской литературной критике, а если ему и находилось место, то это даже умаляло ее значение.
Встречи в «Монблане» продолжались, пока Эдвард Гарнетт выступал в качестве редактора-рецензента Дакуорта, и представляли собой своеобразный камертон литературного процесса. Да и Дакуорт рассчитывал, что Гарнетт будет вести активные поиски работ, достойных публикации, а также и многообещающих авторов. Этот литературный салон распался с началом войны, а после ее окончания возобновление встреч стало невозможным по многим причинам, в частности, некоторые писатели круга «Монблана», такие, как Рейнольдс, просто уходят из жизни. Однако и после войны, работая уже в издательстве Джонатана Кейпа, Гарнетт практически не изменил своего отношения к задачам литературной критики, поиску новых талантов и по-прежнему называл себя «литературной совестью».
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Jefferson, George. Edward Garnett. A Life in Literature. London, 1982. P. 35-36.
2. Jefferson, George. Op.cit. P. 19-21.
3. Op.cit. P. 82.
4. Op.cit. P. 137.
5. Op.cit. P. 80.
6. Ford (Hueffer), Ford Madox. Ancient Lights and Certain New Reflections: Being the Memoirs of a Young Man.London, 1911. P. 68.
7. Garnett, Edward. A Dark Lantern by E.Robins. Speasker: XII, 1905. P.215-216.
8. Lee, Hermione. Virginia Woolf. London, 1997. P. 33-48.
9. Elwin, M. Old Gods Falling. London, 1939. P.195.
10. Garnett, Edward. Turgenev. London, 1917. P. 177-181.
11. Garnett, Edward. Op.cit. P. v-vii.
12. Jefferson, George. Op.cit. P. 69.
13. Op.cit. P. 263-266.
14. Eliot, T.S. Turgenev. Egoist: IV, 1917. P. 167.
15. Письма А. Беннетта цит. по изд.: Bennett, A. (Ed. James Hepburn) Letters of Arnold Bennett. Vol.1-3. London, 1966.
M.B.FEKLIN
EDWARD GARNETT’S LITERARY CRITIQUE AND THE RECEPTION OF I.S. TURGENEV’S WORKS IN ENGLAND IN THE LATE XIXth — THE EARLY XXth CENTURIES
Edward Garnett’s critical evaluation of Turgenev has always been overshadowed by Constance Garnett’s translations from this great Russian writer. However, Edward Garnett was instrumental in exploring Turgenev’s narrative techniques and style. ‘Edward Garnett’s literary critique and the reception of I.S. Turgenev’s works in England in the late XIXth — the early XXth centuries.’ is centred around Edward Garnett’s ‘Turgenev’ (1917). It is a collection of earlier articles, which T.S. Eliot called the first serious book about the Russian writer and which had a powerful impact on such major British authors as Joseph Conrad, F.M. Ford and Arnold Bennett.
К. Н.САВЕЛЬЕВ (Магнитогорск)
О. БЕРДСЛЕЙ. «ИСТОРИЯ ВЕНЕРЫ И ТАНГЕЙЗЕРА»: РЕКОНСТРУКЦИЯ СРЕДНЕВЕКОВОГО МИФА В СИМВОЛИСТСКОМ КЛЮЧЕ
Последнее десятилетие XIX в. в английской культуре принято называть «бердсле-евским периодом».1 И это вполне закономерно. Хотя закат викторианской эпохи и породил целую плеяду незаурядных личностей, таких как О. Уайльд, И. Б. Йейтс, и Д. Рескин, с У. Пейтером и У. Моррисом, но именно Бердслей оказался «властителем дум»2 целого европейского поколения, своего рода визитной карточкой английского декаданса. Человек, творящий в эту эпоху, был сродни человеку Возрождения, и мог выступать в нескольких ипостасях, что в полной мере и проявил Бердслей, чье художественное наследие, а здесь и его знаменитые иллюстрации к литературным произведениям, афоризмы и парадоксы, и литературные изыски — принято рассматривать в русле символизма. Если под символизмом понимать не частное литературное явление, не прием, существовавший в искусстве fin de siècle, а духовную общность, стиль жизни, который утвердился в самых различных областях деятельности человека (литература, дизайн, театр, архитектура, мода, музыка и др.). Как полагает Аннет Лаверс, английский художник продвинул искусство рисунка так далеко, как не делал этого никто со времен Дюрера3. Человеку незаурядных дарований, знающему, что ему слишком мало отпущено судьбой (он не дожил до 26 лет), ренессансной натуре Бердслея было тесно внутри одного вида искусства.
Его по праву считают родоначальником стиля модерн, наследником многих культур, проповедником дендизма как в жизни, так и в искусстве. «Повествователь и рисовальщик дел мирских», прирожденный график, в совершенстве овладевший игрой арабесок, Бердслей буквально грезил о славе писателя, и истоки его художественной образности слишком часто уходили в область литературы (иллюстрации к «Саломее» Уайльда, «Смерти Артура» Мэлори, «Правдивой истории» Лукиана, «Ли-систрате» Аристофана и т.д).
Роберт Росс, автор знаменитой биографии «Обри Бердслей» (1909) и ярый почитатель таланта художника, рассуждая о том, насколько литературная традиция прочно
