CC BY
60
© 2010
М. Б. Феклин
Д. Г. ЛОУРЕНС И ЛИТЕРАТУРА СТРАНЫ РАНАНИМ
Статья посвящена рассмотрению противоречивого отношения английского писателя Д. Г. Лоуренса к русской классической литературе, которое колебалось от подражания, использования повествовательных моделей, прежде всего Тургенева, до резкой критики и открытого неприятия. Вместе с тем воздействие русских классиков на Лоуренса было несомненно чрезвычайно мощным, особенно в период формирования его самобытной писательской манеры.
Ключевые слова: литературоведение, Д. Г. Лоуренс.
На рубеже XIX-XX веков знания о России доходили до англичан особенно быстро через русских, постоянно живших прежде всего в Лондоне. Это были и политические иммигранты, такие как Сергей и Фанни Степняк, Феликс Волховский, а также все те, кто подолгу гостили в доме, называвшемся «Грэйсис-коттедж» (для посвященных «уголок Достоевского»), неподалеку от дома Гарнеттов — «Сеарн», например, Кропоткин и близкий друг Лоуренса С. С. Котельянский. К тому времени присутствие русских в странах Западной Европы стало явлением довольно обычным, хотя и в эпоху Тургенева пребывание русских эмигрантов и писателей в Англии не было в диковинку. Примечательно, что подчас одни и те же русские люди связывали несколько поколений английских писателей, переводчиков, критиков и поэтов.
Так, Зинаида Афанасьевна Венгерова (1867-1941) выступила инициатором издания в России сначала отдельных произведений Джорджа Мередита (18281909), а потом и полного собрания сочинений, работу на которым прервало лишь начало Первой мировой войны. Она же страстно пропагандировала издание в России стихов Теннисона и Браунинга. В июне 1893 года Констанс Гарнетт знакомит Венгерову с Джорджем Мередитом, роман которого «Эгоист» (1879) Венгерова переводила в это время на русский язык, и договаривается с ней об организации первого визита а Россию, с целью не только лучше узнать страну, но и передать собранные в Англии средства в помощь жертвам очередного неурожая (а также и целому ряду подпольных кружков), не побоявшись оставить своего годовалого сына Дэвида («Банни») на попечении родственников. («Мама уехала в Русс» — 'Mum gone Russ'). Все это происходило на вечере в честь Короленко, также находившегося в Англии в этом году.
Некоторые «русские» иммигранты становятся не только личными друзьями отдельных английских писателей, но и неотъемлемой частью целых литературных групп, таких как Блумсбери. К последним, очевидно, необходимо отнести Самуила (Сэмюэла) Соломоновича Котельянского (1880-1955). Даже имя этого человека было непроизносимо для его английских друзей, поэтому с самого начала дружбы с Лоуренсом он получил прозвище «Кот». Котельянский родился в небольшом городке Острополь на Украине в обеспеченной еврейской семье. Леонард Вульф в статье-некрологе в the New Statesman and Nation от 5 февраля 1955 года приводит несколько иные данные. Например, он утверждает, что Котельян-
ский родился не в 1880, а в 1882 году. Он приезжает в Англию 7 июля 1911 года, и об этом первом периоде его пребывания в Англии известно очень мало. Однако после встречи с Лоуренсом жизнь его круто изменяется.
В круг друзей и знакомых Котельянского входят помимо Лоуренса Леонард и Вирджиния Вульф, Кэтрин Мэнсфилд, Д. М. Марри, Т. С. Элиот, Э. М. Форстер, Дж.Б. Шоу, леди Оттолин Моррелл, Литтон Стрэчи и многие другие представители мира литературы и искусства. Пожалуй, наиболее неожиданное развитие получило его знакомство с Джесси Чемберс, которая сыграла столь значительную роль в литературной карьере Лоуренса.
Следует подчеркнуть, что Котельянский играл вполне самостоятельную роль в своих отношениях с членами группы Блумсбери. Он позволял себе дерзкие выходки по отношению к Т. С. Элиоту, откровенно преклонялся перед Кэтрин Мэнс-филд, уже после смерти Лоуренса он оказался одним из немногих друзей Оттолин Моррелл после ее переезда из поместья Гарсингтон, которое на какое-то время стало для него и Лоуренса воплощением идеальной страны Рананим.
Он с огромной любовью относился к своей второй родине — Англии («Кот» получил английское гражданство в 1929 году), однако не порывал отношений и с родственниками, оставшимися на Украине, а также переселившимися в Канаду.
Котельянский знакомится с Лоуренсом в 1914 году, когда «Кот» еще служил в довольно странном учреждении, которое высокопарно именовалось Русским юридическим бюро. До сих пор неясно, чем же собственно занималась эта организация. В том же году они отправляются в пеший поход по Озерному краю на северо-западе Англии, который положил начало их дружбе и навсегда остался в памяти Лоуренса, хотя сам Котельянский не выдержал спартанских условий переходов и оставил своих попутчиков еще до завершения экспедиции.
Следует отдать должное Котельянскому, поскольку они познакомились с Лоу-ренсом накануне Первой мировой войны, в тот период, когда Лоуренс переживал большие трудности как писатель, страдал от хронического безденежья, подвергался преследованиям за свои убеждения и взгляды на искусство. На протяжении всего этого периода он особенно нуждался в дружбе и поддержке Котельянского.
Выразительная внешность — густая шапка темных волос, горящий взгляд, сильный голос, склонность к эпатажу — производила должное впечатление на блумсберитов. Однако еще важнее то, что появление Котельянского позволило целой группе английских писателей и литературных критиков глубже понять творчество крупнейших русских писателей и философов.
В 1920-х годах Котельянский вместе со своими английскими друзьями переводит целый ряд произведений крупнейших русских писателей. Среди них переводы рассказов Бунина (в соавторстве с Лоуренсом и Леонардом Вульфом, 1922), рассказов и писем Чехова (в соавторстве с Гилбертом Кэннаном и Леонардом Вульфом, 1917-1925). Котельянский также переводит фрагменты из произведений Достоевского и его переписку самостоятельно и в соавторстве с Вирджинией Вульф. Переводы воспоминаний Толстого, Чехова и Леонида Андреева выходят благодаря сотрудничеству и в соавторстве с Кэтрин Мэнсфилд и Леонардом Вульфом. И, наконец, переводы на английский работ Льва Шестова появляются благодаря активнейшему участию Лоуренса.
Вместе с тем все вышеперечисленное является лишь частью переводческой деятельности Котельянского. Благодаря критическим статьям Лоуренса, прежде всего в журнале the Adelphi, переводы Котельянского получают широкую известность.
Переписка Лоуренса с Котельянским свидетельствует о том огромном интересе, с которым Лоуренс относился к русскому языку, литературе и культуре в целом. Письма Лоуренса Котельянскому полны вопросов о положении в России, которая некоторое время казалась обоим страной Рананим, где можно порвать с пошлостью современного мира, «сжечь корабли», как говорил Лоуренс, и начать строить новую идеальную жизнь.
Как следует из писем, особенно относящихся к 1922-1923 годам, Лоуренс редактировал не только совместные с Котельянским переводы, но и переводы Ко -тельянского и Кэтрин Мэнсфилд (воспоминания Горького о Леониде Андрееве). При этом он относился к тексту очень бережно, делая английский язык Котельян-ского более идиоматичным, однако старался не нарушать стиля повествования.
В переписке с Котельянским и другими корреспондентами Лоуренс предстает, конечно же, не только как переводчик, но и как самобытный писатель, наделенный своим видением уровня современной повествовательной техники. Так, в переписке с Хеффером (Ф. М. Фордом) по поводу своего второго романа «Нарушители» (Trespassers) он решительно отвергает подходы Хеффера к манере повествования в современном романе. Хеффер пытается убедить Лоуренса, что повествование в прозе должно быть обезличенным (impersonal), как в романах Тургенева и Флобера, однако уже тогда, в 1910 году, Лоуренс решительно отвергает такой подход.
Очевидно, именно различие в подходах определяет отношение Лоуренса к Тургеневу и его творчеству. Вскоре после знакомства с Хеффером Лоуренс знакомится с Гарнеттами. Уже в 1911 году Лоуренс становится частым гостем в доме Гарнеттов «Сеарн». Эдвард Гарнетт, как и в случае с Конрадом, не упускает момента, чтобы направить развитие молодого писателя в «нужное» русло. Лоуренс получает сразу несколько романов Тургенева в переводе Констанс Гарнетт, однако через некоторое время в письме Гарнетту откровенно признается в том, что прочитанный им перевод повести «Вешние воды» оставил его равнодушным, правда тут же для вежливости оговаривается, что очевидно он прочитал его невнимательно и в спешке.
Интересно, что Лоуренс практически одновременно выдерживает давление сразу двух самых маститых литературных критиков. Причины такого упорства начинающего автора становятся ясными несколько позднее.
В июне 1914 года Лоуренс пишет пространное письмо Эдварду Гарнетту, где уже подробно говорит о своих разногласиях с ним и, по сути, утверждает, что подходы к созданию характера не только Тургеневым, который упоминается им в первую очередь, но и Толстым, а также Достоевским кажутся ему устаревшими. По его мнению, эти русские писатели, но очевидно не только они, видели в характере отражение некоей более или менее последовательной системы нравственных ценностей. Против создания подобной системы и выступает Лоуренс.
С годами критическое настроение Лоуренса по отношению к триаде классических русских писателей только усиливается. Так, 27 ноябре 1916 года в пись-
ме Кэтрин Карсуэлл он снова комментирует свое отношение к Тургеневу после прочтения «Записок охотника»: «Нет, я решительно не люблю Тургенева: его тон кажется мне слишком критическим, как и у Кэтрин Мэнсфилд (!), а еще он похож на нечто вроде старой девы в брюках. Меня поражает, что мы так преклоняемся и боготворим этих иностранцев. Их искусство, на самом деле, так неуклюже и неестественно по сравнению с нашим.» (здесь и далее перевод мой — М. Б. Ф.). И буквально через месяц в письме тому же адресату Лоуренс продолжает свои размышления относительно русских писателей: «О, не думай, что мне хотелось бы преуменьшить роль русских. Они имели для меня огромное значение. Тур -генев, Толстой, Достоевский значили для меня наверное больше, чем кто-либо, я считал их величайшими писателями всех времен. А теперь, совершенно неожиданно, я нахожу в их произведениях какую-то прямолинейность и подавляющую, варварскую, тупую грубость. Я уверен, что наша литература гораздо прекраснее, чище и выше».
В переписке позднего периода своей жизни Лоуренс возвращается к творчеству Тургенева всего лишь один раз, однако это упоминание весьма красноречиво, оно свидетельствует о том, что русский писатель и его творчество никогда не исчезали из поля зрения Лоуренса. Вот и на этот раз, оказавшись в Баден-Бадене в июле 1929 года, он констатирует: «Сам Баден остается все таким же, каким был в 1850 году, со всей романтикой, печалью и резкими переходами от нее, свойственными скорее Тургеневу, чем Достоевскому».
Интересно, что это написано много лет спустя после того, как в письме Коте -льянскому от 15 февраля 1916 года Лоуренс отмечает: «Он [Достоевский] потерял свою власть надо мной: «Бесы» показались мне довольно скучными. Дьявол не настолько овладел душами героев, чтобы они стали по-настоящему интересными. Ставрогин — зануда, только однажды он пробудил интерес, когда укусил старика за ухо. Я думаю, что «Идиот» гораздо лучше «Бесов», да и «Карамазовых». Достоевский нравился бы мне гораздо больше, если бы он не видел во всех людях падших ангелов. Это скучная затея. Люди либо хотят быть садистами, либо нет. Если они этого хотят, что ж прекрасно. Однако нет нужды везде видеть историю грехопадения, чтобы оправдать нас в своих собственных глазах».
Приведенные выше цитаты из переписки Лоуренса весьма показательны. Во-первых, конечно же, они являются отражением одного из качеств страстной натуры Лоуренса, когда увлечение, а впервые Лоуренс познакомился с романами Достоевского в 1913 году, творчеством какого-либо писателя сменялось разочарованием, подчас таким же ярко выраженным, как и увлечение. В том что касается Достоевского, то Лоуренс вместе с Котельянским с огромным энтузиазмом переводят фрагменты из отдельных произведений и письма писателя, однако в какой-то момент признаются друг другу, что больше не могут перечитывать Достоевского, более того, оказывается, он вызывает все больше и больше раздражения, пока наконец в феврале 1930 года в письме Котельянскому Лоуренс не находит ответа на волнующий обоих вопрос: Достоевского вызывает у него депрессию потому, что, к сожалению, русский писатель слишком точно изображает правду жизни.
Отношение к Тургеневу не отличается такой сложностью и противоречивостью, хотя и он попадает в группу писателей-иностранцев, оценка творчества ко -торых, как казалось Лоуренсу, была слишком завышенной после знакомства ан-
глийского читателя с ними. Обычно он ставит их в один ряд: Тургенев, Толстой, Достоевский. Но именно картины жизни в Баден-Бадене, которые принадлежат перу Тургенева и которых так много в повести «Дым» оказываются более точными и более полно передают всю атмосферу этого курортного города. Кроме этого, впечатление Лоуренса от Баден-Бадена, не изменившего свой облик по сути дела с 1850 года, включает зарифмованную с помощью аллитерации фразу (pathos and bathos), которая как нельзя лучше отражает важнейший элемент настроения романов Тургенева, их грустную атмосферу и излюбленный стилистический прием писателя, с помощью которого он каждый раз снимает напряжение в той или иной сцене и который позволяет выразить критическое настроение автора к происходящему. Лоуренс и сам неоднократно использовал этот прием, но особо показательно то, что этот прием становится обязательной приметой повествования там в произведениях Лоуренса, где слышатся тургеневские мотивы или делаются прямые ссылки на романы Тургенева.
Как отражение все большего знакомства с русскими людьми в повседневной жизни русские персонажи начинают все чаще встречаться в произведениях английских писателей. Пожалуй, самым символичным можно считать образ русского в новелле Джозефа Конрада «Сердце тьмы» (Heart of Darkness, 1902), хотя русская тема займет еще гораздо больше места в романах «Секретный агент» (The Secret Agent, 1907) и «На Взгляд Запада» (Under Western Eyes, 1911). Этот персонаж отличается особой живописностью, в которой прочитывается представление Конрада о русском национальном характере. Важно, что это единственный европеец, поддерживавший контакты с Куртцем в глубине джунглей Конго. При первой встрече он долго здоровается с Марлоу за руку, бормочет что-то нечленораздельное о том, как его, сына тамбовского архиерея, судьба забросила в те края, как он сначала поссорился со своим отцом и записался в матросы на русском, а потом и английском судне, помирился с отцом-архиереем, но уже не смог вернуться домой. Его внешний вид поразил Марлоу, от лица которого ведется повествование: «Разноцветные одежды делали его похожим на сбежавшего из труппы бродячих актеров клоуна-мима, само существование его казалось необъяснимым, непонятно было, как он задержался в тех краях, не растворился и не исчез...» Его искрящаяся молодость оказалась в оправе разноцветных лохмотьев, его нищета, одиночество, бесцельное бродяжничество на протяжении месяцев и целых лет сделали его жизнь мелкой разменной монетой. И тем не менее Марлоу взирает на него с некоторым восхищением, похожим на зависть. Рассказчик Конрада приходит к выводу, что русским движет радостное ощущение бытия, ощущение, которое позволило ему выжить и остаться невредимым. Он жаждал двигаться вперед несмотря на лишения, даже наоборот, он стремился вперед, перенося как можно больше лишений, подгоняемый не способным на расчетливость духом. Представления Конрада о русском характере находят в этом персонаже зримое выражение. Пожалуй, наиболее важной их чертой становится противоречивость и кажущаяся на первый взгляд несовместимость многих деталей в сочетании с молодым задо-
Изображение русских людей в произведениях Конрада является отражением отношения писателя к России в целом. Так, в эссе «Автократия и война» (Autocracy and War) Конрад называет Россию «зияющей бездной, разделяющей
Запад и Восток», «бездонной пропастью, поглощающей любую надежду на милосердие, любое стремление сохранить личное достоинство», когда все русские являются одновременно и угнетателями и угнетенными. Среди его русских персонажей не только «арлекины», но и мрачные интриганы, как господин Владимир из романа «Секретный агент». Наиболее полно этот антагонизм появился в романе «На взгляд Запада».
Однако такой образ русского человека был характерен далеко не для всех писателей рубежа XIX-XX веков. В романах Д. Г. Лоуренса немало русских персонажей, но они предстают совершенно в другом свете — это в основном уравновешенные завсегдатаи дорогих ресторанов, люди без определенных занятий и приживалы, сохраняющие трезвость ума среди подгулявшей компании. Таков некий Максим в романе Лоуренса «Влюбленные женщины» (гл. 6). Героиня романа Гудрун мечтает о поездке в Петербург, где у нее есть подруга, находящаяся на иждивении состоятельного любителя брильянтовых украшений. Ее прельщает неприкаянность и эмоциональность жизни в России (гл. 17).
Помимо возможности личного знакомства с русскими, постоянно живущими в Англии (Д. Г. Лоуренс, как известно, не только дружил, а иногда и писал в соавторстве с С. С. Котельянским), поездок в Россию, существовал еще один важный источник — это книги об истории и культуре России, появлявшиеся в Англии в тот период. И все же в начале XX века хороших книг о России на английском языке было меньше, чем, например, книг об Индонезии.
ЛИТЕРАТУРА
Conrad J. 1988: Heart of Darkness. A Norton Critical Edition. New York.
Lawrence D. H. 1963: Women in Love. London.
Lawrence D. H. 1979: The Letters of D. H. Lawrence (ed. J. T. Boulton), 7 Vol. Cambridge.
Zytaruk G. J. 1970: The Quest for Rananin: D. H. Lawrence's Letters to S. S. Koteliansky 1914-1930. Montreal and London.
D. H. LAWRENCE AND THE LITERATURE OF THE IMAGINARY RANANIM
M. B. Feklin
The article is devoted to the study of the controversial attitude of the English author D.H. Lawrence to Russian classical literature, which involved imitation, the use of narrative models, in the first place those of Turgenev, sharp criticism and outright rejection. At the same time the impact of Russian classical authors on Lawrence was beyond any doubt powerful, especially at the time when his original narrative style was shaped..
Key words: literary study, D.H. Lawrence.
