CC BY
42
ТЕОРИЯ ГУМАНИТАРНОГО ПОЗНАНИЯ
УДК 37.013.043; 82.091
Литературная классика в диалоге культур Востока и Запада (опыт межкультурного диалога Л. Н. Толстого и буддийского монаха Г. Гомбоева)*
В статье исследуются истоки интереса Л. Н. Толстого к буддизму, к его основным философским, эстетическим и нравственным категориям. Отмечается, что знакомство и общение девятнадцатилетнего Льва Толстого с буддийским ламой, преподавателем Казанской гимназии и Императорского Казанского университета Галсаном Гомбоевым, бурятом по национальности, сыграли ключевую роль в формировании его мировоззренческих взглядов, поворота его интереса к Востоку, восточным мотивам в его творчестве. Анализ художественных произведений, публицистических статей, дневниковых записей Л. Н. Толстого, его встреч с разными людьми, нашедших отражение в научной и мемуарной литературе, позволяет констатировать, что в течение своей долгой плодотворной жизни классик русской литературы расширял и углублял свои познания в буддийской философии, в частности в традиции гелук, которой придерживаются монгольские народы, проживающие в России,— буряты и калмыки. Они дали ему возможность трансформировать и адаптировать ее основные идеи в его произведениях, расширяя возможности европейской литературной традиции и тем самым обогащая мировую художественную культуру.
* Статья выполнена в рамках ГЗ ФГБУ «ФИРО» по проекту 2018 г.
Как цитировать статью: Балданмаксарова Е. Е. Литературная классика в диалоге культур Востока и Запада (опыт межкультурного диалога Л. Н. Толстого и буддийского монаха Г. Гомбоева) // Ценности и смыслы. 2018. № 1 (53). С.7-16.
Е. Е. Балданмаксарова
Доктор филологических наук, главный научный сотрудник Федерального института развития образования Министерства образования и науки РФ E-mail: [email protected]
Elizabeth
E. Baldanmaksarova
Doctor of Philology, Director of research, Federal Institute for the Education Development at the Ministry of Education and Science of the Russian Federation Moscow, Russia
Ключевые слова: Лев Толстой, Галсан Гомбоев, Восток, Запад, диалог культур, буддийские эстетико-философские категории, русская классическая литература, межкультурное взаимодействие.
В Казанский период своей жизни Лев Толстой, считавший его «пределом отрочества и началом юности», в одной из своих дневниковых записей писал: «голос раскаяния и страстного желания совершенства и был главным новым душевным ощущением в ту эпоху моего развития, и он-то положил новые начала моему взгляду на себя, на людей и мир божий» [3, с. 82]. Молодой Лев Николаевич испытывал на себе тяжелое влияние условностей, которым была подчинена его помещи-чье-барская жизнь, в частности влияние так называемого comme il faut (как должно). «Чувствую необходимость,— писал он,— посвятить целую главу в своей „Юности" этому понятию, которое в моей жизни было одним из самых пагубных, ложных понятий, привитых мне воспитанием и обществом» [2, с. 83]. Далее он приходит к выводу, что «главное зло состояло в том убеждении, что comme il faut есть самостоятельное положение в обществе, что человеку не нужно стараться быть ни чиновником, ни каретником, ни солдатом, ни ученым, когда он comme il faut; что, достигнув этого положения, он уже исполняет свое назначение и даже становится выше большей части людей. В известную пору молодости, после многих ошибок и увлечений, каждый человек обыкновенно становится в необходимость деятельного участия в общественной жизни, избирает какую-нибудь отрасль труда и посвящает себя ей; но с человеком comme il faut это редко случается. Эта участь ожидала меня» [3, с. 84].
Рассуждая, он с присущей ему страстностью вопрошал: «Благой, отрадный голос, сколько раз с тех пор, в те грустные времена, когда душа молча покорялась власти жизненной лжи, вдруг смело восстававший против всякой неправды, злостно обличавший прошедшее, указывавший, заставляя любить ее, ясную точку настоящего, и обещавший добро и счастье в будущем,— благой отрадный голос! Неужели ты перестанешь звучать когда-нибудь?» И в итоге он признавался: «...открылся мне новый взгляд на жизнь, ее цель и отношения. Сущность этого взгляда состояла в убеждении, что назначение человека есть стремление к нравственному совершенствованию» [3, с. 82].
Это «стремление к нравственному совершенствованию», «стремление к преображению души человеческой», возникшее у юного Льва Николаевича, получает развитие в контексте мировоззренческих исканий Толстого в течение всей его жизни. И в известной степени она связана со знакомством тогда еще студента Казанского университета Льва Толстого с буддизмом, с его основными философскими категориями. Девятнадцатилетний Толстой, студент юридического факультета Казанского университета, знакомится с буддийским ламой, бурятом по национальности, работавшим в то время классным надзирателем первой Казанской гимназии, Галсаном Гомбоевым.
В дневнике Толстого за 1847 г. читаем: «17 марта (Казань). Вот уже шесть дней, как я поступил в клинику...» [11, с. 7]. Именно в клинике Казанского университета произошла знаменательная встреча, которая дала огромный творческий импульс этим двум замечательно талантливым людям. Можно с уверенностью сказать, что интерес Л. Н. Толстого к буддизму, к «восточным мотивам» зародился в их беседах о буддизме, о его философии. И этому есть подтверждения.
В конце 1960 г. вышла книга И. Линдера «Толстой и шахматы». Литературовед Н. Н. Гусев, бывший секретарь Л. Н. Толстого, прочитав эту книгу, пишет автору: «Вам удалось собрать все существенное об отношении Толстого к шахматной игре и о сыгранных им и записанных партиях. Этим самым Вы внесли новый вклад в изучение разнообразной, богатой внешними событиями и внутренними переживаниями жизни нашего величайшего гения. Пользуюсь случаем, хочу указать Вам на одну неточность в Вашей книге, в которой Вы, однако, не виноваты. На странице одиннадцать Вы делаете выписку из дневника Толстого за 1847 год: „Отыграть потерянное Лиле в шахматы". Далее. Вы сообщаете со слов редактора 46 тома А. С. Петровского предположение, что в данной записи Толстого речь идет о Е. М. Молоствовой, сестре „первой любви" Толстого Зинаиды Молоствовой. Но в данном случае редактор 46 тома неверно прочитал толстовский текст. У Толстого написано задание: отыграть проигранное в шахматы не „Лиле", а „ламе". Речь идет о буддийском ламе, раненном грабителями, который вместе с Толстым содержался в то время в клинике Казанского университета. От него Толстой впервые узнал основы буддийского мировоззрения» [6, с. 146].
Действительно, в дневниковой записи под заглавием «Правила в жизни» от 7 апреля 1847 г., вошедшей в Собрание сочинений
Л. Н. Толстого в 22-х томах, изданное в 1985 году, записано: «Заниматься английским и латинским языками, римским правом, окончить правила внутреннего образования и отыграть потерянное ламе в шахматы» [11, с. 12-13]. Там же, в конце книги, в комментариях, составленных А. И. Шифманом, дается пояснение: «С бурятским ламой Толстой познакомился в 1847 в Казанском госпитале» [11, с. 524].
Возникает естественный вопрос, кто же был этот бурятский лама и как он оказался в то время в Казани?
Немного предыстории. Востоковедение как наука начало развиваться в России в первой половине XIX в. Именно Императорский Казанский университет являлся тогда центром изучения Востока, в частности Монголии. В так называемом «восточном разряде» Казанского университета в 1807 г. создается кафедра восточных языков, а в 1833 г. от нее отпочковывается кафедра монгольской филологии. И вот в январе 1836 г. четыре бурятских мальчика — Доржи Банзаров, Гэрэл Будаев, Доржи Буянтуев, Цокто Чимитов, благодаря ходатайству профессора Осипа Михайловича Ковалевского, поступают в первую Казанскую гимназию. Сопровождал их буддийский лама Галсан Никитуев, который был назначен классным надзирателем.
В начале1840-х гг. он решил вернуться на родину и, естественно, возникла необходимость найти замену Галсану Никитуеву, который «отличался знанием монгольского, тибетского языков и ревностным отношением к службе» [13, л. 1]. В связи с этим началась переписка профессора О. М. Ковалевского с бурятским VI Пандито Хамбо-ламой Буддийского Духовенства Восточной Сибири Чойван-Дайзаном Ешижамсуевым. Впервые эти письма нашел и ввел в научный оборот бурятский историк, профессор Д. Б. Улымжиев [12, с. 70-85]. Первое письмо было написано О. М. Ковалевским 13 ноября 1840 г. В письме на имя Ковалевского от 8 февраля 1841 г. Хамбо-лама Ч.-Д. Ешижамсуев сообщает, что на должность надзирателя первой Казанской гимназии рекомендован гецул-лама Кулун-Нурского дацана Галсан Гомбоев. В ответном письме от 19 марта 1841 г. Ковалевский, выражая искреннюю признательность Пандито Хамбо-ламе за «готовность к пользам народного просвещения», сообщает, что 16 марта «сделал представление по этому вопросу Попечителю Казанского учебного округа М. Н. Мусину-Пушкину для дальнейших распоряжений с его стороны». Со своей стороны Попечитель Казанского учебного округа в письме от 22 мар-
та 1841 г. уведомил Иркутского гражданского губернатора о том, что «находившийся в должности комнатного надзирателя 1-й Казанской гимназии лама Галсан Никитуев по домашним обстоятельствам и по воле престарелого отца его просит увольнения от этой должности, которую по предварительному сношению ординарного профессора Ковалевского с Вами изъявил желание занять гецул первого Кулун-Нурского дацана, Атаганова полка Галсан Гомбоев» [12, с. 72].
Так был решен вопрос о командировании ламы Галсана Гомбоева в г. Казань. Однако переписка между Казанью, Иркутском и Бурятией о его командировке продолжалась до марта 1842 г. Лишь в апреле того года Галсан Гомбоев в сопровождении крещеного бурята, хорошо знавшего русский язык, Якова Бочарова выехал из Иркутска и в июне был утвержден в должности надзирателя первой Казанской гимназии. Об этом Иркутское губернское управление уведомило VI Пандито Хамбо-ламу Буддийского Духовенства Восточной Сибири Чойван-Данзана Ешижамсуева в письме от 20 августа 1842 г. [15, л. 42].
О Галсане Гомбоеве известно, что он родился в Селенгинске в 1818 г. в семье казака-бурята, служившего старейшиной 5-й сотни Атаганова полка, охранявшего русско-монгольскую границу. 10 мая 1829 г., в одиннадцатилетнем возрасте, был отдан в дацан (буддийский монастырь), где наряду с основными предметами изучал основы тибетской медицины. В 1834 г. получил духовное звание гецула и был назначен писарем Пандито Хамбо-ламы [14, л. 13-14].
В обязанности классного надзирателя входили практические занятия с гимназистами по письму и чтению, Галсан Гомбоев помогал им в изучении монгольского и тибетского языков, вел занятия по разговорному бурят-монгольскому языку, а также изучал вместе с Доржи Банзаровым санскрит у известного индолога П. Я. Петрова. С 1850 г. преподает монгольский и калмыцкий языки, а также историю Монголии по подлинным монгольским летописям в Казанской духовной академии, а затем и в университете. По представлению проф. О. М. Ковалевского, заведующего кафедрой монгольской филологии Казанского университета, Г. Гомбоев был награжден «за отличное усердие, полезную деятельность и в поощрение его к дальнейшей деятельности» Золотой медалью на Анненской ленте для ношения на шее. О нем писали, что «он обнаружил способность к усвоению европейского образования, имел врожденную любознательность и большую трудоспособность» [16, д. 73].
В связи с переводом «восточного разряда» из Казанского университета в Санкт-Петербургский и организацией на его основе восточного факультета по указу Сената от 22 октября 1854 г., Галсан Гомбоев был приглашен для преподавания практических занятий по монгольским (бурятскому, калмыцкому) и тибетскому языкам. Переезд его в Санкт-Петербург состоялся весной 1856 г. На новом месте он наряду с преподавательской работой активно занимается научно-исследовательской и переводческой деятельностью, избирается членом-корреспондентом Восточного отделения Императорского археологического общества.
Известный востоковед В. В. Григорьев, анализируя научно-исследовательскую деятельность Г. Гомбоева, писал, что он «понял, в чем заключаются наши научные требования и вследствие того произвел несколько весьма замечательных работ, напечатанных преимущественно в „Трудах" и „Известиях" Восточного отделения Императорского археологического общества» [5, с. 277]. Газета «Санкт-Петербургские ведомости» писала: «Во время своего, почти семилетнего пребывания в столице Галсан Гомбоев снискал уважение ориенталистов своими добросовестными трудами по части монгольской литературы и пользовался общей любовью благодаря чистоте и простоте своего характера» [8]. Таким образом, Галсан Гомбоев проходит нелегкий путь от профессионального буддийского служителя до преподавателя Казанского, затем Санкт-Петербургского университетов, известного ученого-востоковеда середины XIX в.
В январе 1847 г. Г. Гомбоев во время отпуска совершил путешествие в калмыцкие степи. На обратном пути, когда он ехал из Астрахани в Казань, в Сызранском уезде на него напали грабители, убили ямщика, а раненого Гомбоева в тяжелом состоянии подобрали жители села Верхняя Мыза и определили на лечение к лекарю Малаховскому. Как только Гомбоев получил возможность писать, он известил о происшествии Доржи Банзарова, который обратился с прошением к директору гимназии Галкину и Н. И. Лобачевскому, попечителю Казанского учебного округа. Лобачевский предложил директору гимназии послать Гомбоеву двухмесячную зарплату. «Со своей стороны,— писал Лобачевский,— я предписывал штатному смотрителю Сызранского уездного училища призреть Гомбоева, оказывать ему всяческую помощь, уведомлять гимназию о состоянии больного и содействовать к отправлению его в Казань, когда получит облегчение» [17, л. 1-2]. Штатный смотритель Сызранского уездного училища Оточев акку-
ратно уведомлял гимназию о состоянии здоровья Гомбоева, а лекарь Малаховский безвозмездно лечил его. Впоследствии Лобачевский объявил Малаховскому благодарность «за попечение его о надзирателе Гомбоеве» [6, с. 146-147].
По приезде в Казань Г. Гомбоев был помещен в клинику Казанского университета и лечился у профессора, хирурга Ельчина. Об этом Д. Банзаров в письме Алексею Бобровнику от 15 марта 1847 г. пишет так: «...уповающий на добродетель гецул Галсан, будучи ограблен разбойниками терсов (т.е. иноверцами), но спасенный по милости Трех драгоценностей, прибыл в Казань и поступил в клинику, дающую убежище страждущим, пользоваться лечением великого и искусного пандита Эльчина, который режет мясо и кости, сковывающие нас с этим миром» [1, с. 212].
Безусловно, встреча молодого Льва Толстого с Галсаном Гомбоевым, буддийским ламой, и полученные им от него знания об основных философских категориях буддийского учения, в частности о сущности закона ахимсы (ненасилия), повлияли на осмысление им кардинальных, сущностных вопросов бытия и не только, свидетельствуя о радикальной переоценке ценностей как первопричины нарождающегося духовного переворота, сопровождающегося мучительной работой духа, сомнениями и прозрениями. Неслучайно данной встрече придается особое значение биографами и толстоведами. Недаром Ромен Роллан (хотя и ошибочно.— Е.Б.) связывает с этим фактом поступление Толстого на восточное отделение философского факультета Казанского университета. И она, эта ошибка французского писателя, и не только его, весьма характерна и показательна.
Главное в этой встрече, конечно же, тот взаимообогащающий диалог, который есть, говоря словами М. Бахтина, «не преддверие к действию, а само действие». Диалог в роли «самого действия» выступил как путь преодоления разобщенности, как форма сближения и сопряжения разного, приводящая к взаимоузнаванию и взаимораскрытию, самоузнаванию и самораскрытию, приводящая в итоге к духовной трансформации, в основе которой — путь к великой философии преображения души человеческой, преображения мышления. Буддийское представление об «индивиде как потоке становления», безусловно, повлияло на Толстого как художника и мыслителя. Метод создания художественных образов Л. Н. Толстого, получивший название «принцип текучести», а также ставшее расхожим его высказывание «люди как
реки» ассоциативно коррелируют с буддийской идеей потока сознания, трансформации сознания, преобразования ума.
Думается, не случайно молодой Толстой оказался на Кавказской войне (хотя именно случай, своего рода случайность, непосредственный порыв души стали основой его поездки), сам свое решение поехать на Кавказ он считал «непродуманным», тем не менее отмечал в письме, что «оно было мне внушено свыше. Мной руководила рука Божья — и я горячо благодарю его,— я чувствую, что здесь я стал лучше (этого мало, так я был плох); я твердо уверен, что что бы здесь ни случилось со мной, все мне на благо, потому что на то воля Божья.» [11, с. 123]. Кавказский период жизни оказался очень важным для всей дальнейшей творческой деятельности Толстого, потому что именно там он формируется как писатель и определяется как незаурядная личность.
Идеи буддийской философии нашли выражение не только в художественных произведениях, таких как «Карма», «Очерк о Будде», «Это ты», но и в публицистических, а также философских работах — «Исповедь», «О жизни», «Не могу молчать», «Путь жизни», и в дневниковых записях. «Идеал человеческого без насилия», «непротивление злу насилием», усвоенные молодым Толстым и положенные им в основу всей своей жизненной философии, находит выражение в первых рассказах и повестях — «Казаки», «Набег» и, конечно, «Хаджи-Мурат». Толстой прямо и последовательно обращается к теме насилия, унижения человека человеком, самосовершенствования личности, задается вопросами, зачем нужна война, почему появляется вражда между людьми разных национально-культурных миров. Идеи и проблемы, заложенные, к примеру, в «Хаджи-Мурате», коррелируют с выводами, к которым приходит Толстой в статье «Что такое искусство?»: «в этом-то освобождении личности от своего отделения от других людей, от своего одиночества, в этом-то слиянии личности с другими и заключается главная привлекательная сила и свойство искусства».
Невозможно не быть солидарным с К. К. Султановым, который отмечает: «И ранние толстовские тексты, инспирированные пережитым кавказским опытом („.все, что я нашел тогда, навсегда останется моим убеждением" — из письма к А. А. Толстой в 1859 г.), и поздний „Хаджи-Мурат" глубинно связаны с ключевой мыслью писателя о „любви человека к человеку, ко всякому человеку, как к сыну Божию и потому брату" („Не могу молчать"). Толстой поставил вопрос об этике солидар-
ности как прагматической ценности и свободном человеческом выборе. В устроении жизни на началах единения она участвует и как идеальная цель, и как требование практической этики, ядром которой неизменно оставался нравственный императив ненасилия» [9, с. 54].
Как известно, интерес Толстого к буддизму с годами не ослабевал, он активно интересовался им, собирал книги по буддийской философии, углубляя свои познания в этой области. Осенью 1903 г. редактор журнала «Восточное обозрение» И. И. Попов посетил Толстого в Ясной Поляне. Впоследствии он вспоминал, что Л. Н. Толстой подробно расспрашивал о бурятах, очень заинтересованно говорил о ламаизме, одном из направлений тибетского буддизма, которого придерживаются монгольские народы, в том числе буряты. Данный факт и все вышесказанное позволяет констатировать, что зерно, посеянное буддийским монахом Галсаном Гомбоевым, попало на благодатную почву и дало великолепные всходы. Ведь обращение Толстого к духовным, мировоззренческим проблемам буддийской философии не иссякало на протяжении всей его долгой и плодотворной творческой жизни. Более того, он сумел трансформировать и адаптировать ее основные идеи в своих произведениях, расширив возможности европейской классической литературной традиции и обогатив тем самым мировую художественную культуру.
Литература
1. Банзаров Д. Собр. соч. М.: Изд-во АН СССР, 1955. 537 с.
2. Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Казанского университета (1804-1904). В 2-х частях /под ред. засл. ординарного проф. Н. П. Загоскина. Ч. 1. Казань, 1904. 256 с.
3. Бирюков П. И. Биография Л. Н. Толстого. Кн. первая. М.: Алгоритм, 2000. 341 с.
4. Галсан Гомбоев // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: в 86 т. СПб, 1890-1907.Т. 9. С. 148.
5. Григорьев В. В. Императорский Санкт-Петербургский университет в течение первых пятидесяти лет существования: историческая записка. СПб., 1870. 172 с.
6. Мадасон И. Встреча Галсана Гомбоева с Л. Н. Толстым // Байкал: литературно-художественный и общественно-политический журнал СП Бурятии. 1966. № 3. С. 146-147.
7. Российские монголоведы (XVIII- нач. XX в.)/сост. Ш. Б. Чимитдоржиев. Улан- Удэ: Издательство БНЦ СО РАН, 1997. 336 с.
8. Санкт-Петербургские ведомости. 1863. 23 июля. № 141.
9. Султанов К. К. «Сторонний» или «Незнаемый»? Диалогизация как структурно-семантический принцип в «кавказских текстах» Л. Толстого // Литературная классика в диалоге культур. Вып. 3. М.: ИМЛИ РАН, 2014. С. 49-76.
10. Толстой или Достоевский? Философско-эстетические искания в культурах Востока и Запада. Материалы Международной конференции 3-6 сентября
2001 года / Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН — СПб.: Наука, 2003-252 с.
11. Толстой Л. Н. Дневники. 1847-1894 // Собрание соч. в 22-х томах. Т. 21 / тост. и комм. А. И. Шифман. М.: Художественная литература, 1985. 578 с.
12. Улымжиев Д. Б. Учитель монгольского языка, ученый лама Галсан Гомбоев (1818-1863) // Страницы отечественного монголоведения. Казанская школа монголоведов. Улан-Удэ: Изд-во Бурятского пединститута, 1994. С. 70-85.
13. ЦГА Республики Бурятия, ф. 84, оп. 1, д. 503, л. 1.
14. ЦГА Республики Бурятия, ф. 84, оп. 1, д. 503, л. 13-14.
15. ЦГА Республики Бурятия, ф. 94, оп. 1, д. 503, л. 42.
16. ЦГА Республики Татарстан, ф. 87, оп. 5057, д. 73.
17. ЦГА Республики Татарстан, ф. 87, оп. 5800, д. 29, 1847, лл. 1-2.
18. Шифман А. И. Лев Толстой и Восток. М.: Наука, 1961. 233 с.
References
• Banzarov D. Sobr. soch. M.: Izd-vo AN SSSR, 1955. 537 p. [In Rus].
• Biograficheskij slovar' professorov i prepodavatelej Imperatorskogo Kazanskogo universiteta (1804-1904). V 2-h chastjah. Pod red. zasl. Ordinarnogo prof. N. P. Zagoskina. Ch.1. Kazan, 1904. 256 p. [In Rus].
• BirjukovP.I. Biografija L. N. Tolstogo. Kn. pervaja. M.: Algoritm, 2000. 341 p. [In Rus].
• Galsan Gomboev // Jenciklopedicheskij slovar' Brokgauza i Efrona: V 86 t. T. 9. p. 148. SPb, 1890-1907. [In Rus].
• Imperatorskij Sankt-Peterburgskij universitet v techenie pervyh pjatidesjati let sushhestvovanija. Istoricheskaja zapiska, sostavlennaja V. V. Grigor'evym. SPb.: 1870. [In Rus].
• Madason I. Vstrecha GalsanaGomboeva s L. N. Tolstym // Bajkal: literaturno-hudozhestvennyjiobshhestvenno-politicheskijzhurnal SP Burjatii. Ulan-Udje. 1966. № 3. pp. 146-147. [In Rus].
• Rossijskie mongolovedy (XVIII — nach. XX v.). Sostavitel' Sh. B. Chimitdorzhiev. Ulan- Udje: Izdatel'stvo BNC SO RAN, 1997. 336 p. [In Rus].
• Sankt-Peterburgskie vedomosti. 1863. 23 ijulja. № 141. [In Rus].
• Sultanov K. K. «Storonnij» ili «Neznaemyj»? Dialogizacija kak strukturno-semanticheskij princip v «kavkazskih tekstah» L. Tolstogo // Literaturnaja klassika v dialoge kul'tur. Vyp. 3. M.: IMLI RAN, 2014. pp. 49-76. [In Rus].
• Tolstoj ili Dostoevski}? Filosofsko-jesteticheskie iskanija v kul'turah Vostoka i Zapada. Materialy Mezhdunarodnoj konferencii 3-6 sentjabrja 2001 goda / Institut russkoj literatury (Pushkinskij Dom) RAN — SPb.: Nauka, 2003-252 p. [In Rus].
• TolstojL. N. Sobranie soch. v 22-h tomah. T. 21. Dnevniki. 1847-1894. Sost. I kommentarii A. I. Shifmana. M., Izdatel'stvo «Hudozhestvennaja literatura», 1985. 578 p. [In Rus].
• UlymzhievD. B. Uchitel' mongol'skogo jazyka, uchenyj lama Galsan Gomboev (18181863) // Stranicy otechestvennogo mongolovedenija. Kazanskaja shkola mongolovedov. Ulan-Udje: Izd-vo Burjatskogo pedinstituta, 1994. pp. 70-85. [In Rus].
• CGA Respubliki Burjatija, f. 84, op. 1, d. 503, l. 1. [In Rus].
• CGA Respubliki Burjatija, f. 84, op. 1, d. 503, l. 13-14. [In Rus].
• CGA Respubliki Burjatija, f. 94, op. 1, d. 503, l. 42. [In Rus].
• CGA RespublikiTatarstan, f. 87, op. 5057, d. 73. [In Rus].
• CGA Respubliki Tatarstan, f. 87, op. 5800, d. 29, 1847, ll. 1-2. [In Rus].
• Shifman А.I. Lev Tolstoji Vostok. M.: Nauka, 1961. 233 p. [In Rus].
