CC BY
529
© Н.П. Страхова, 2008
УДК 94(47):82 ББК 63.3(2)41-72
ЛИТЕРАТУРА И ОБЩЕСТВЕННАЯ МЫСЛЬ ДРЕВНЕЙ РУСИ В ДОМОНГОЛЬСКИЙ ПЕРИОД
Н.П. Страхова
В статье на материале анализа литературных памятников Древней Руси домонгольского периода исследуются основные идеи, поднимаемые древнерусскими мыслителями того времени (вопросы о соперничестве княжеской власти и церкви, формах монастырского быта и др.). Раскрывается проблема ересей, двоеверия, отмечается формирование светской мысли, зарождение гуманистических и рационалистических идей в изучаемый период. Автор подчеркивает, что, несмотря на «православно-языческий двоеверный синкретизм», характерный для русского мировоззрения исследуемого периода, в годы борьбы с нашествиями захватчиков в художественной литературе и публицистике особенно отчетливо зазвучала христианская тема.
Ключевые слова: литературные памятники, Древняя Русь, общественная мысль, древнерусская литература, арианство, исихазм, изборники, летописи, поучения, жития.
П.Н. Милюков писал в свое время, что в Древней Руси царили мрак и невежество: «Века проходили за веками... а духовное воспитание массы подвигалось вперед очень медленными шагами. Гораздо быстрее, чем поднимался уровень массы, падал ему навстречу уровень пастырей» [11, с. 26].
Подобная негативная точка зрения, к счастью, давно не находит большого количества сторонников. Напротив, в научной литературе подчеркивается высокий уровень развития древнерусской культуры домонгольского периода. Как справедливо утверждают исследователи, христианизация потребовала от киевских князей организации «книжного дела» и переводов церковной литературы на русский язык. Обучение детей грамоте становится обычным делом уже в первые десятилетия после крещения Руси. При дворе Ярослава Мудрого существовала своеобразная средневековая академия. Очевидно, в целях избавления от византийской церковной опеки князь поощрял переводы не современной византийской литературы, а греческой классики. Фонд библиотеки
киевского Софийского собора все время расширялся (по подсчетам ученых, в Х-ХШ вв. на Руси в обращении находилось около 140 тыс. книг нескольких сот названий) [7, с. 37]. Дошло же до нас от домонгольского периода всего около двух сотен рукописей.
В задачи данной статьи входит не столько анализ художественных достоинств литературных памятников домонгольского периода, сколько выявление идей, волновавших образованных людей той эпохи. Хотелось бы понять, каков спектр этих идей, в какой степени они были оригинальными, свидетельствовали ли они об определенном размежевании в обществе, о наличии светской мысли. Затронута будет и проблема двоеверия в Древней Руси. Автор отдает себе отчет в том, что общественная мысль как таковая существует лишь в гражданском обществе, поэтому данный термин, если речь идет о древнерусской истории, достаточно условен. Источниками для изучения проблемы послужили наиболее значительные памятники древнерусской литературы.
В связи с новейшими открытиями археологов Московского государственного университета под руководством В.Л. Янина теперь самой древней книгой считается так называемая Новгородская псалтырь, обнаружен-
ная в Троицком раскопе Новгорода в июле 2000 года. Интересно, что она написана не на пергамене, а на дереве. Это триптих, три деревянные (липовые) дощечки, имеющие прямоугольные углубления, залитые воском. Средняя дощечка имеет такие углубления с обеих сторон, то есть найдено 4 страницы текста на воске, которые хорошо сохранились без доступа воздуха в слоях, датируемых первой четвертью XI в. (см. подробно: [6]).
Таким образом, Новгородская псалтырь на несколько десятилетий древнее Остроми-рова Евангелия, которое до недавнего времени исследователи считали самой старой из всех сохранившихся древнерусских книг. В Остромировом Евангелии указано, что дьякон Григорий с помощниками создавал этот труд для новгородского посадника Остроми-ра с 21 ноября 1056 г. по 12 мая 1057 года. Остромирово Евангелие - это апракос, то есть собрание евангельских текстов, рассчитанных на ежедневное чтение в течение календарного года, начиная от Пасхи. Книга написана красивым уставным письмом, в ней есть высокохудожественные изображения евангелистов Иоанна, Луки и Марка.
В последней трети XIX в. был найден еще один древний апракос - Архангельское Евангелие 1092 г. (его научное издание появилось только в 1997 г.). Как полагают ученые, это Евангелие обращалось в простонародной среде.
Дошедшие до нас произведения образованных современников Ярослава Мудрого, ярославовых книжников, позволяют сделать вывод о том, какие проблемы волновали общество. Находим мы в древнерусской литературе и отголоски еретических течений, возникших за пределами Киевской Руси. Поэтому имеет смысл сказать несколько слов об этих ересях.
Одной из первых ересей считается арианство. Его основоположником был Арий, служивший пресвитером в Александрии и впервые сформулировавший свою доктрину в спорах с епископом Александром в 318 году. Арий утверждал, что Сын Божий не вечен, не существовал до рождения, не был безначальным. Александр осудил это учение, но Арий продолжал пропаганду своих взглядов, сочинил много песен, составивших сборник «Пир».
Никейский собор 325 г. объявил Христа не-сотворенным, единосущным Отцу. Арий был отлучен от церкви и отправлен в ссылку в Иллирию. Но арианство нельзя считать случайной вспышкой. Его идеи были сравнительно просты и поэтому получили распространение у некоторых народов, таких как остготы, бургунды, вестготы. Можно заключить, что язычество, оттесненное с государственных позиций, в арианском движении повело атаку на христианство. Отголоски этих идей проявлялись порой и в Древней Руси, например у Илариона (см.: [7, с. 48]).
Параллельно с деятельностью книжников в Европе разворачивались антицерковные движения народных масс, на которые оказали влияние дуалистические системы павли-кианства и богомильства. Имели эти течения определенное влияние и на Руси (см. подробно: [там же, с. 156-162]).
Все это были пришлые антицерковные ереси. Но и на русской почве возникали еретические настроения. Например, в 1168 г. церковный собор вынужден был заняться вопросом о постах. Архимандрит Поликарп потребовал отмены поста, если он приходился на большие праздники. Постные среда и пятница в таком случае отменялись. Греки по этому поводу упрекали русских в ослаблении веры. Ведь это языческая традиция - непременно употреблять мясо в праздники.
История еретических движений русского Средневековья начинается с выступления Федора, самозванного епископа ВладимироСуздальской земли. В 1164 г. суздальцы изгнали с кафедры епископа Леонтия, настаивавшего на строгом соблюдении горожанами постов. Его место и занял главный обличитель Федор, минуя Константинополь и все необходимые обряды. Федор опирался на поддержку веча и князя Андрея Боголюбского, который стремился укрепить церковную и политическую независимость Северо-Восточной Руси. Вопрос о постах имел отношение к проязыческим симпатиям Федора, которого называли даже волхвом. Во Владимиро-Суздальской земле упрочивался культ Богородицы, но во многом и он был наделен языческими чертами. Федор не признавал догматов о непорочном зачатии и посмертном воздаянии, сомневался в Божественной природе Христа.
Все это вызвало протесты духовенства, особенно когда закрыли церкви. В итоге Федора отправили в Киев, где он был обвинен в незаконном захвате святительской власти, во многих «хулах» в адрес христианского вероучения и казнен (см. подробно: [2, с. 269-271]).
Ересям активно противостоит церковная идеология, пропагандируемая монастырями. Уже в первые века христианства возникают две формы монастырского быта: одна покоится на традиционных основах, утвержденных еще Владимиром Святославичем (монастырь, взаимодействующий с миром), другая, представлявшая собой православно-аскетическое подвижничество, пришла с Афона. Афон - это своего рода Мекка восточного христианства, гора в Византии, где расположено множество мужских монастырей. Там и возникла идеология исихазма.
Исихазм - производное от греческого слова «исихия», что означает покой, безмолвие, отрешенность. То есть исихазм - это идеология монаха-пустынника, крайняя форма аскетизма. «Муж мудрый безмолвие видит» -таков исходный пункт всех построений в этой области. Очень рано подвиг безмолвия начинает ценить Афон. Особого расцвета теории исихазма достигают в XIV веке. Но классическое описание монашества уже в XI в. дает монах одного из константинопольских монастырей Симеон.
На Руси наиболее отчетливо исихазм обнаруживается на рубеже XV-XVI вв. в деятельности заволжских старцев во главе с Нилом Сорским, которых называли нестяжа-телями. Но, как уже отмечалось, появилась эта идеология гораздо раньше, одновременно с монашеством, и на древнерусский монастырский быт оказала влияние уже в XI веке.
Д.С. Лихачев полагал, что исихазм обладает культурообразующей силой и является важным фактором Предвозрождения на Руси [10, т. 1, с. 122-132]. Оппоненты с такой постановкой проблемы не соглашаются. Правда, при этом не учитывается, что речь идет о разных периодах в истории русской культуры. Например, А.Ф. Замалеев и В.А. Зоц считают исихазм идеологией монаха-пустынника, выступившего против подчинения церкви государству. На Русь, утверждают авторы, ее перенесли печерские старцы, взявшие курс на
феодальную раздробленность страны, на разложение великокняжеского единодержавства. И первым таким подвижником был преподобный Феодосий [7, с. 59].
«Житие Феодосия Печерского» содержит сведения о том, что он прожил в пещере 30 лет, а в 1062 г. «монахи, жившие в пещере, собрались и по всеобщему решению возвестили преподобному Антонию, что они поставили себе игуменом блаженного отца нашего Феодосия, ибо он и жизнь монастырскую блюл, и божественные заповеди знал, как никто другой. <...> В то время великий Феодосий присмотрел свободное место невдалеке от пещеры и рассчитал, что достаточно оно для сооружения монастыря. <...> И с Божьей помощью в недолгое время построил на том месте церковь во имя святой и преславной Богородицы и Приснодевы Марии, и окружил стеной место то, и построил множество келий, и переселился туда из пещеры с братией в год 6750 (1062). И с того времени по божественной благодати возвысилось то место, и существует монастырь славный, который и доныне называем Печерским и который устроен отцом нашим Феодосием» [1, т. 1, с. 379]. Феодосий устроил все в своем монастыре «по уставу монастыря Студийского». Речь здесь идет о монастыре в Константинополе: с 798го по 826 г. настоятелем монастыря был Феодор Студит, идеолог монашества, который составил монастырский устав (обязательный труд, отказ от личной собственности, обще-жительство). Этот устав, принятый КиевоПечерским монастырем, стал образцом для всех русских монастырей. Феодосий, противопоставляя иноков (то есть монахов) мирянам, утверждал, что лишь иноки идут по пути Господню. Таким образом он пытался доказать необходимость монашеского надзора над обществом, насаждая концепцию богоугодного властелина. Яростно боролся он и против иудаизма и латинства. «Умер же отец наш Феодосий, - читаем в “Житии”, - в год 6582 (1074) - месяца мая на третий день, в субботу, как и сам предсказал, после восхода солнечного» [1, т. 1, с. 433].
Воззрения печерского игумена можно считать отправной точкой церковной идеологии. Дальнейшее ее развитие нашло отражение в творчестве Нестора, с именем которо-
го связывают уже упомянутое «Житие Феодосия Печерского», а также «Чтение о житии и о погублении блаженную страстотерпцу Бориса и Глеба» и, конечно же, «Повесть временных лет» (далее - ПВЛ). Семнадцатилетним юношей Нестор пришел в Киево-Печерский монастырь, здесь удостоился дьяконства. ПВЛ - результат коллективного труда, но Нестору, как полагают многие исследователи, принадлежит важнейшая роль в ее создании. Благодаря ему, мы имеем дело не просто с собранием фактов, а с литературно изложенной историей Руси. В этом - достоинство ПВЛ как литературного памятника, отличающегося образностью языка. Тема родины является определяющей, ведущей в летописи. Слово «повесть» в названии означает рассказ о прошлом русской земли, о том, «от-куду есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити». Таким образом, создатели летописи выступили не только в качестве историков-исследователей, но и в качестве первых историков-писателей. Они добыли материал о прошлом Руси, отобрали его, литературно обработали и систематизировали [9, с. 56]. Они решили поистине историческую задачу - ввели историю Русской земли в контекст мировой истории в соответствии с представлениями своего времени. Подобно большинству летописей, ПВЛ является синтетическим литературным жанром, своеобразной энциклопедией средневековых знаний. Кроме кратких погодных записей и более подробных рассказов о политических событиях, в нее вошли также тексты дипломатических и юридических документов, пересказы фольклорных преданий, фрагменты памятников переводной литературы, записи о явлениях природы. Здесь же мы находим и самостоятельные литературные произведения - жития, похвальные слова, исторические повести, политические трактаты. В отдельной главе содержится похвала учению книжному.
ПВЛ, составленная Нестором около 1113 г., завершает историю древнерусского летописания в Киево-Печерском монастыре. Именно Нестор разработал основополагающую идею церковной доктрины - идею династического княжения, которая пронизывает всю ПВЛ. История рассматривается здесь как противоборство добра и зла, Бога и Сатаны.
«Усобицы многы и нашествие поганых» - это, по мнению летописца, кара за зловерье и лукавство правителей, то есть князей. Поэтому, делается вывод, Божье «блюденье» и покровительство лучше княжеского. Бог всегда на стороне благочестивого князя, который строит свои отношения на основе принципа династического княжения, когда «каждый держит вотчину свою». Автор пытается доказать необходимость единения князей, но центром сплочения при этом должна стать не великокняжеская власть, а церковь [7, с. 65].
Концепция «богоугодного властелина» получает дальнейшее развитие в «КиевоПечерском патерике», крупнейшем памятнике монастырской книжности, составленном в течение ХП-ХШ веков. Это первый и самый известный из оригинальных русских патериков, представляющий собой сборник рассказов о Киево-Печерском монастыре, основанном в середине XI в., и его подвижниках. Патериками, таким образом, называют сборники житий или новелл о святых отцах, то есть монахах какого-либо монастыря, и об их подвижничестве. Иногда слово «патерик» заменялось русскими вариантами - «отечник», «старчество». В «Киево-Печерском патерике», так же как и в «Житии Феодосия Печерского», человеческому разуму, мирским знаниям противопоставляется «богодарованная» вера. Апология веры идет в «Патерике» рука об руку с апологией монашества. При этом дискредитируется мирская власть как стоящая на позициях язычества [7, с. 68-69].
В названных произведениях отчетливо выражено монашеское восприятие жизни. Но были и другие тенденции. Порой представители церкви высказывались за приоритет светской власти. Обратимся к анализу этих произведений.
Эпоха Ярослава Мудрого, сына Владимира, была наиболее яркой в истории древнерусской культуры. Как верно подметил Д.С. Лихачев, «все стороны культурной деятельности первых лет XI в. проходили под знаком тесного взаимопроникновения архитектуры, живописи, политики, книжности в недрах единого монументального стиля. Это золотой век древней русской литературы - век, оптимистически обращенный к русскому будущему» [10, т. 2, с. 43]. В ПВЛ есть такие строки
о Ярославе Мудром: «И собрал книгописцев множество, которые переводили с греческого на славянский язык. И написали они много книг, по которым верующие люди учатся и наслаждаются учением божественным. Как бывает, что один землю распашет, другой же засеет, а третьи пожинают и едят пищу неоскудевающую, так и здесь. Отец ведь его Владимир землю спахал и размягчил, то есть крещением просветил. Этот же засеял книжными словами сердца верующих людей, а мы пожинаем, учение получая книжное» [5, с. 66].
Среди современников Ярослава, оставивших след в литературе («ярославовых книжников»), выделяется Лука Жидята, о котором летопись сообщает, что он был новгородским епископом 23 года и умер в 1059 году. Там же говорится, что по доносу своего холопа он был изгнан из Новгорода в 1055 году. Осталось от Луки Жидяты лишь «Поучение к братии», которое трудно назвать православным сочинением в церковном значении этого слова. Здесь мы не найдем прославления монашеского аскетизма. А поучения носят, скорее, не религиозный, а этико-социальный характер. Лука призывает быть правдивыми, заботиться о нищих и слугах, избегать ссор, злословия, скаредности. Особого внимания заслуживает тот факт, что Лука Жидята преимущественно ориентируется в своем «Поучении» на Ветхий Завет. На основании этого некоторые исследователи утверждают, что в литературе можно найти доказательства того, что первоначально монотеистическая религиозность усваивалась не в евангельском, а в ветхозаветном (библейском) варианте. И объясняется это содержательной близостью религиозно-мировоззренческих принципов ветхозаветной системы и славяно-русского язычества. Лука Жидята отразил в своем «Поучении к братии» начавшееся обмирщение, оязычивание христианства в Киевской Руси [6, с. 38-39].
Но данное произведение все же не выходит за рамки чисто духовных предметов. Киевский князь нуждался в идеологическом обосновании своего единодержавия. Непосредственная разработка новой социологической теории государственного централизма и самобытности Киевской Руси принадлежит крупнейшему публицисту Илариону (мы о нем
уже упоминали в связи с киево-печерскими летописями). Он был первым русским митрополитом, которого князь возвел в сан без согласования с Константинополем. Это избрание было приурочено к завершению строительства Софийского собора в Киеве.
Со «Слова о законе и благодати митрополита Илариона» началась собственно история древнерусской литературы. Перед нами - ярчайший образец торжественного красноречия, выдающееся произведение ораторской прозы, его художественная ценность неоспорима. Не менее значимы и изложенные в нем идеи. Написано оно не ранее 1037-го и не позднее 1050 года. Произведение построено по строгому, логически продуманному плану. В первой части сопоставляются Закон и Благодать, и здесь последовательно соблюдается принцип антитезы - типичнейший прием ораторского красноречия. Вторая, центральная, часть содержит похвалы Владимиру Святославичу и прославление деятельности Ярослава. Третья часть - это молитвенное обращение к Богу «от всея земли нашея».
Под законом подразумевается Ветхий Завет, под благодатью - Новый Завет. Они у Илариона противопоставляются друг другу. «Ведь закон предтечей был и служителем благодати и истины, истина же и благодать -служитель будущего века, жизни нетленной. Ибо закон приводил подзаконных к благодатному крещению, а крещение провождает сынов своих в жизнь вечную», - утверждает Иларион. «Прежде <дан был> закон, затем же - благодать, прежде - тень, затем же - истина» [1, т. 1, с. 27, 29]. То есть, по мнению митрополита, Закон - это узконациональная правовая доктрина, обычай. Закон разобщает народы, свидетельствует о рабском состоянии человека. Закон был достоянием иудеев, Благодать же дарована всему миру: «Иудеи ведь соделывали свое в <мерцании> свечи закона, христиане же созидают спасение свое в <сиянии> солнца благодати. Ибо иудейство посредством тени и закона оправдывалось, но не спасалось. Христиане же поспешением истины и благодати не оправдываются, но спасаются» [там же, с. 31]. Благодать не открывается тем, кто пребывает в Законе. Оттого евреи и не признали Сына Божьего.
Таким образом, с помощью аллегорического истолкования ветхозаветных и новозаветных текстов Иларион реабилитирует язычество, провозглашая языческие народы истинными восприемниками учения Христа. В «Слове о законе и благодати» впервые формулируется «русская идея» - идея равенства народов во Христе. Как справедливо утверждал В.Н. Топоров, данный литературный памятник - это «одно из первых наиболее ярких проявлений русского национального самосознания: причем национальное самосознание рождается не из претензии на исключительность, напротив, из уверенности в том, что русские, приняв христианство, войдя в царство благодати, стали такими же, как другие христианские народы, не хуже их» [17, с. 264-265].
Много места Иларион уделяет в своем «Слове» восхвалению «свершившего великие и чудные деяния учителя и наставника нашего, великого князя земли нашей Владимира»: «Возгорелся духом и возжелал он сердцем стать христианином самому и <христианской> - земле его. <...> И в единовремение земля наша восславила Христа со Отцом и со Святым Духом. Тогда идольский мрак стал удаляться от нас - и явилась заря правоверия; тогда тьма служения бесовского исчезла - и слово евангельское осияло нашу землю» [1, т. 1, с. 43-45]. С точки зрения древнерусского мыслителя, восточное православие своим утверждением на Руси обязано именно единодержавию, единовластие служит опорой христианской веры. Из всего этого следует, что Иларионом всецело владела монархическая тенденция. В «Слове о законе и благодати» содержится весьма обидное для греков сопоставление Владимира с царем Константином и выдвигается требование канонизировать Владимира как святого. Здесь же прославляется и Ярослав Мудрый, успешно продолжающий дело своего отца по распространению христианства, христианской образованности. Восхваляется также строительная деятельность Ярослава.
Если говорить об аспектах христианской теологии, то можно заметить в «Слове о законе и благодати» отголоски арианства. Арий, как помним, учил, что Христос состоит в свойстве со всеми людьми и есть один из числа их. Иларион также акцентирует внимание на
плотской природе и мирских деяниях Иисуса. По мнению некоторых исследователей, этот крен в сторону арианства отражал антивизантинизм великокняжеской власти, противодействие диктату Константинополя [7, с. 48]. Не случайно Иларион подчеркивал, что благодать, отвергая закон, провозглашает свободу.
На примере Илариона, сторонника сильной княжеской власти, мы видим, что православно-языческий синкретизм в какой-то мере определял взгляды древнерусских мыслителей. Усиление церкви наталкивалось на сильную оппозицию приверженцев язычества в простом народе, не желавшем распада единого государства. Все это должны были принимать во внимание киевские князья. С ростом противоречий между великокняжеской властью и церковью усиливалось и их идеологическое размежевание. Церковь опиралась на ортодоксальный мистицизм, светская власть - на морально-правовые и политические представления народного язычества. Эта последняя тенденция получила развитие в «Изборнике 1076 г.». Ему предшествовал «Изборник 1073 г.», включающий статьи о различии, о случайном, об особенном, о свойстве и недостатке, о величине и количестве, о качестве и о качественной определенности [1, т. 2, с. 153-157].
Изборниками в Древней Руси называли рукописные сборники, содержащие статьи из разных книг. «Изборник 1073 г.» восходит к древнеболгарскому энциклопедическому Сборнику царя Симеона (X в.), переведенному с греческого. Эта книга была переписана для Святослава, но она близка к оригиналу. В сравнении с ней «Изборник 1076 г.», составленный «рукою грешного Иоанна» также для Святослава Ярославича, обнаруживает следы основательной переработки с целью адаптации к восточнославянскому быту, культуре и речи. Так, помещенное здесь «Слово некоего старца о чтении книг» является оригинальной статьей, не имеющей аналогов в греческом варианте.
Мысли старца продолжает развивать «Слово некоего отца к сыну своему», содержащее «душеполезные» советы. В этом «Слове» закладываются основы будущего «Домостроя». Отец предлагает сыну поразмыслить над двумя путями, по которым возможно идти
по жизни: первый - путь кротости, смирения, любви; второй - путь греха. И советы даются, естественно, в соответствии с первым путем. Вот некоторые из них: «Голову пониже держи, ум же - высоко, очи потупя к земле, духовное зрение - к небу; сомкнуты уста, уста же сердца всегда вопиют к Богу» [1, т. 2, с. 409]. «Стань кротчайшим из людей - и будешь небесным жителем...» [там же, с. 411]. «Пусть знают твой дом нищие, вдовицы, сироты, не имеющие где преклонить головы. Богат ли твой дом, беден ли - все то получено Божиим промыслом, все именье твое» [там же, с. 413].
Важное место в «Изборнике 1076 г.» занимает «Поучение богатым». Им дается такой наказ: «Раз уж великим от Бога сподобился ты благам, то и воздавать должен больше. <...> Будь таким для своих рабов, каким просишь быть к тебе Бога» [там же, с. 417]. Далее читаем: «Ибо лучше правдивому человеку быть ненавидимым, чем испорченному лицемерием быть любимым. <... > Кроткая походка, кроткое сидение, кроткий взор, кроткое слово - все это пусть в тебе будет; в том ты и явишься истинным христианином» [там же, с. 421].
Уделяется внимание в «Изборнике 1076 г.» и женщине. Влияние фольклорной антитезы ощущается в статье «О женах злых и добрых»: «Всякое зло мало против зла от женщин, жребий грешника пусть выпадет ей. Жена лукавая - язва сердца. <...> Жена хорошая радует мужа своего, и годы жизни его наполнит миром. <...> Мудрую жену не просто найти. У женщин редко узнаешь правду. <...> Предпочти жить со львом, чем с женой лукавой. Лукавство женщины изменяет вид ее и омрачает лицо ее» [1, т. 2, с. 461]. Впрочем, на этих представлениях о злой жене могли сказаться и церковные проповеди. Можно даже утверждать, что церковное влияние здесь ощущается в гораздо большей степени, чем фольклорное: как известно, в русских былинах и сказках немало светлых женских образов (взять хотя бы Василису Премудрую).
Таким образом, «Изборник 1076 г.» вполне можно отнести к памятникам светской литературы. Он содержит множество нравоучительных советов, закладывая основы русской этической мысли. Эта книга, наряду со мно-
гими другими произведениями, оказала влияние на Владимира Мономаха, что заметно в его «Поучении» и свидетельствует о начитанности автора.
«Поучение» Владимира Мономаха занимает особое место в литературе XI-XII веков. Оно внесено в Лаврентьевскую летопись под 1096 г., хотя написано гораздо позже, вероятнее всего в 1117 г., когда великий князь был уже не молод. Это сочинение звучит как наставление мудрого и высокообразованного человека своим потомкам. Мономах так начинает свое «Поучение»: «Сидя на санях (то есть в предчувствии смерти. -
Н. С.), помыслил я в душе своей и воздал хвалу Богу, который меня до этих дней, грешного, сохранил. Дети мои или иной кто, слушая эту грамотку, не посмейтесь, но кому из детей моих она будет люба, пусть примет ее в сердце свое и не станет лениться, а будет трудиться. Прежде всего, Бога ради и души своей, страх имейте Божий в сердце своем и милостыню подавайте нескудную, это ведь начало всякого добра» [там же, т. 1, с. 457]. «Поучение» выходит за узкие рамки семейного завещания и приобретает большое общественное значение. Его характерная особенность -тесное переплетение дидактики с автобиографическими примерами, наличие ярких, афористичных выражений [9, с. 77, 81].
Как считают некоторые исследователи, в отличие от «Изборника 1076 г.», «Поучение» в большей степени проникнуто языческим умонастроением [7, с. 89]. Действительно, само божество у Мономаха слито с природой: «На заутрене воздавши Богу хвалу, потом на восходе солнца и увидев солнце, надо с радостью прославить Бога» [1, т. 1, с. 463]. Князь не соглашается с концепцией «богоугодного властелина», открыто противопоставляет свои богословские формулы теологическим схемам печерского иночества: «Как отец, чадо свое любя, бьет его и опять привлекает к себе, так же Господь наш показал нам победу над врагами, как тремя делами добрыми избавляться от них и побеждать их: покаянием, слезами и милостынею. И это вам, дети мои, не тяжкая заповедь Божия, как теми делами тремя избавиться от грехов своих и Царствия Небесного не лишиться. Бога ради, не ленитесь, молю вас, не забывайте трех дел
тех, не тяжки ведь они; ни затворничеством, ни монашеством, ни голоданием, которые иные добродетельные претерпевают, но малым делом можно получить милость Божию» (выделено нами. - Н. С.) [там же, c. 461]. То есть Мономаху чужд аскетический монашеский идеал, и он не призывает спасать свою душу в монастыре. Но это не означает, что его наставления носят антицер-ковный характер. Воздав хвалу Божеств ен-ной гармонии мира, Мономах рассуждает о пользе молитвы, необходимости соблюдать религиозную обрядность. «Епископов, попов и игуменов чтите, и с любовью принимайте от них благословение, и не устраняйтесь от них, и по силам любите и заботьтесь о них, чтобы получить по их молитве от Бога» - такова, по мнению Мономаха, задача добродетельного правителя. Далее читаем: «Всего же более убогих не забывайте, но, насколько можете, по силам кормите и подавайте сироте и вдовицу оправдывайте сами, а не давайте сильным губить человека» [там же, c. 463]. «Что умеете хорошего, то не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь - как отец мой, дома сидя, знал пять языков, оттого и честь от других стран. Леность ведь всему мать: что кто умеет, то забудет, а чего не умеет, тому не научится» [там же, с. 464-465]. Как современно звучат эти слова! Перед нами -выдающийся памятник этической мысли. В то же время «Поучение» можно считать и автобиографической прозой, ибо его вторая часть содержит подробный рассказ Монома-ха о себе. В целом данное произведение, прежде всего, является наставлением князю, на первый план здесь выдвигаются задачи общегосударственного порядка. Владимир Мономах - первый известный нам мирской писатель Древней Руси. С его именем связывают становление раннегуманистической традиции в древнерусской общественной мысли. В русле воззрений Мономаха «развертывает свою этико-философскую концепцию и русский “Златоструй”, памятник письменности XII в.» [7, с. 91].
От начала XII в. до нас дошло еще несколько значительных произведений. Около 1115 г. по поручению новгородского князя Мстислава, сына Владимира Мономаха, было составлено Мстиславово Евангелие, отли-
чающееся красивым уставным письмом и переплетом, богато украшенным серебром, золотом и драгоценными камнями. Как сказано в тексте, автор данного Евангелия - сын священника Алекса.
Интерес представляет написанное около 1113 г. «Хожение» («Хождение») игумена черниговского монастыря Даниила. Жанр хождений особенно ценен, поскольку расширял познания о других странах. Даниил ясным образным языком описал свои впечатления. «Житие и хождение игумена Даниила из Русской земли» - древнейшее из русских описаний паломничества в Святую землю. Для всех последующих русских хождений этот памятник послужил образцом. Это прекрасное литературное произведение, проникнутое высоким пафосом радостного узнавания, было очень популярно на Руси (сохранилось около 150 списков).
«Вот я, недостойный игумен Даниил из Русской земли, худший из всех монахов, отягченный грехами многими, неспособный ни к какому делу доброму, будучи понуждаем мыслью своею и нетерпением моим, захотел видеть святой город Иерусалим и Землю обетованную», - так начинает игумен свое повествование [1, т. 4, с. 27]. Даниил совершил паломничество в 1106-1108 годах. Его описания позволяют установить довольно точную топографию Иерусалима начала XII века. Игумен патриотичен, он осознает себя полномочным представителем земли Русской в Палестине. С восторгом он пишет о чувствах, переполняющих христиан: «И испытывает тогда всякий христианин огромную радость, видя святой город Иерусалим, и слезы льются тут у верных людей. Никто ведь не может не прослезиться, увидев эту желанную землю и видя святые места, где Христос Бог наш претерпел страсти нас ради, грешных. И идут все пешком с радостью великою к городу Иерусалиму» [1, т. 4, с. 35].
Со второй трети XII в. на Руси начинается эпоха феодальной раздробленности. Теперь развитие летописания определяют новые центры. В создании своих летописей были заинтересованы князья, церковь, города. Летописи нужны были как политические документы для обоснования своих прав в борьбе с противниками. На местах зарождаются но-
вые идейные основы и художественные приемы, которые зависят от политических взглядов князей и местных условий. Летописи, как правило, приобретают узкоместный характер. Наибольший интерес представляют киевские, новгородские, псковские летописи, Галицко-Волынская летопись и возникшие несколько позже летописные своды Владимиро-Суздальского княжества.
Итак, в эпоху феодальной раздробленности появляются новые политические, экономические и культурные центры, в которых начинается процесс формирования областных литератур. Одним из таких центров становится Смоленск. О характере духовной жизни этого города позволяет судить, например, литературная деятельность Климента Смолятича.
Применительно к XII в. вполне уместно говорить об истоках рационализма. С афонопечерской мистикой мыслители могли вести борьбу, опираясь не только на традиционное язычество, но и на античное наследие. Выдающимся представителем «античной» традиции в древнерусской философии был Климент Смолятич, судьба которого во многом напоминает судьбу Илариона. Князь Изяслав Мстиславич, овладев Киевом, поставил во главе русской церкви Климента Смолятича без согласования с Константинополем. Пребывание на этом посту не было гладким, так как князь изгонялся с великого княжения. Лишь в 1151 г. и до смерти, последовавшей в 1154 г., власть Изяслава в Киеве была прочной. Всесилен был в это короткое время и митрополит Климент Смолятич. После 1154 г. судьба его неясна. Летопись отмечает высокую образованность Смолятича: «И бысть книжник и философ так, яко же в Русской земли не бя-шеть» [7, с. 131]. То есть он первым на Руси удостоился звания философа. Философ - это человек «плотски мудрствующий», с точки зрения ортодоксальных церковников - сторонник чуждого церкви мировоззрения [там же, с. 132]. Послание пресвитеру Фоме - единственное дошедшее до нас сочинение митрополита Климента, хотя из летописи известно, что он был автором многих «писаний». Письмо Климента - это настоящий трактат в защиту аллегорического понимания Священного Писания, из которого видно, что автор его
прошел хорошую школу византийской образованности. По Смолятичу, познание мира - ступень к Богу, и иного пути нет. Так, митрополит рассуждает: «Когда описывают евангелисты чудеса Христовы, хочу я это понимать иносказательно и духовно. <...> Что мне в пяти хлебах и двух рыбах, - спрашиваю евангелиста! Что мне в усохшей смокве, - вопрошаю о смысле слова! Что мне в той старице, подавшей две медных монеты в сокровищницу!» [1, т. 4, с. 133]. Подобно Мономаху, Климент Смолятич полемизировал с церковным воззрением на жизнь, защищал мирского человека. Он подчеркивал, что именно в разуме человеческая душа обретает свое земное бытие и устремляется к познанию мудрости Бога. То есть он утверждал право разума, оправдывал плотское существование. Такие выводы противоречили печерской теологии, всей новозаветной системе, отрицающей, как известно, сам процесс познания и призывающей просто верить.
Итак, «Владимир Мономах поставил первую интеллектуальную плотину на пути церковно-богословской мистики, проникшей на Русь из Византии» [7, с. 135]. Появление элементов рационалистического мышления связано с именами Илариона и Иоанна (составителя «Изборника 1076 г.»), но свое окончательное оформление оно получило в мировоззрении Климента Смолятича.
Рационалистические идеи последнего оказали заметное влияние на методологию Кирилла Туровского, еще одного выдающегося книжника второй половины XII века. Время его жизни (ок. 1130- ок. 1182) приходится на период феодальной раздробленности. Он происходил из богатой семьи, постригся в монахи, затем был епископом города Турова близ Киева. Ему приписывают большое количество слов и поучений. Он слыл блистательным гим-нографом (оратором), русским Иоанном Златоустом. Так считали современники, называя его «учителем нашим», «паче всех воссиявшим на Руси» [7, с. 140]. Ему принадлежат замечательные слова о пользе книжного знания. В «Притче о человеческой душе и теле» есть и такие мысли: «Хорошо же, братья, и очень полезно понимать нам Святого писания смысл: это и душу делает целомудренной, и к смирению направляет ум. <...>
Потому и прошу вас, постарайтесь прилежно читать святые книги. <... > Давайте не просто проговорим, языком написанное произнося, но, с рассуждением вчитавшись, постараемся делом исполнить это» [1, т. 4, с. 143]. Вызывают интерес написанные им «Слово о расслабленном», «Слово о снятии тела Христова с креста», «Слово на Вербное воскресенье» и другие произведения, позволяющие судить об идейной эволюции их автора. Специальное сочинение он посвятил критике арианства (см. подробно: [6, с. 140-153]). Так же, как и Климент Смолятич, Кирилл Туровский стремился придать мирской мудрости статус богоугодного знания. «Но ни разума, ни веры самих по себе недостаточно для познания Бога. Кирилл объединяет то и другое вместе, сохраняя превалирующее значение за верой. <... > Познавай веруя - такова теологическая формула Кирилла» [7, с. 148-149]. Таким образом, и Климент Смолятич, и Кирилл Туровский, «рационализируя теологию, равно стремились защитить разум, отстоять его право на постижение истины» [там же, с. 150].
Несомненный интерес представляет переводная литература. В Киеве интенсивная переводческая деятельность достигает своего расцвета в 30-40-е гг. XI века. Конечно же, задачи укрепления христианской веры обусловили преобладание церковной переводной литературы над светской, но нельзя сказать, что русские переводчики светскую литературу проигнорировали. При этом цель дословного перевода не ставилась, переводимые произведения подвергались редакторской правке, с тем чтобы максимально приблизить их к запросам времени и среды. Вот почему они удачно вписываются в контекст древнерусской литературы. Так, «Чудо Георгия о змие» было переведено с греческого языка в XI в., а в конце XII или в начале XIII в. появилась русская переработка текста. Большой популярностью у древнерусского читателя пользовались воинские повести. К таковым можно отнести «Александрию», о жизни и подвигах Александра Македонского. Создана она была, очевидно, в IV в. до н. э. На древнерусский язык ее перевели в XI-XII веках.
Еще одним особо любимым жанром на Руси были флорилегии - сборники разного рода афоризмов и сентенций. Среди них пер-
вое место принадлежит «Пчеле». Пчела символизировала трудолюбие при сборе знаний, то есть являлась символом любознательности.
Византийский сборник изречений «Пчела» был составлен в XI в., переведен в конце XII в. и вплоть до XVIII в. пользовался на Руси популярностью. Здесь содержатся высказывания Сократа, Диогена, Плутарха и других мыслителей о мудрости, чистоте, целомудрии и т. д. Например, под рубрикой «О богатстве и бедности» читаем: «Счастье подобно стрелку: иногда попадает как в мишень, в нас стреляя, иногда же в ближайших соседей». И там же: «Везенье сравню с овощем: как время минует - засохнет» [13, с. 501]. В рубрике «О свободном и несвободном»: «Лучше добровольно печалиться, чем принужденно радоваться» [там же, с. 513]. О смерти: «Из этой жизни хорошо уйти как и с пира: не жаждая, но и не упившись» [там же, с. 517]. Потрясающие сентенции! Всем этим зачитывались русские люди в далекие времена! И как современно звучат эти слова!
Проблема человека, его личности была отчетливо поставлена Владимиром Монома-хом. «Пчела» также следует данной традиции. Здесь разум подвергается свободному обсуждению, в качестве критерия его совершенствования называется целенаправленная человеческая деятельность. Об уме, по «Пчеле», свидетельствует, прежде всего, поведение человека [7, с. 111-112].
Не менее интересен и «Физиолог» -природоведческое сочинение (о животных, птицах, камнях, деревьях), основанное как на естественно-научных представлениях древних греков, так и на аллегорических истолкованиях, почерпнутых в христианской среде и из Священного Писания. Эта нравоучительная книга анонимна, текст ее не был устойчив. Он переводился и распространялся в течение всего Средневековья в странах христианской культуры - и на Западе, и на Востоке. И хотя древнерусский список, который относится к редакции византийского «Физиолога», датируется XV в., можно предположить, что данное произведение было известно и в Киевской Руси. Так, считается, что к «Физиологу» восходит описание горлицы в «Поучении» Владимира Мономаха.
Каждая статья «Физиолога» состоит из двух частей: в первой содержится описание животного и его повадок, во второй - морализующее символико-аллегорическое толкование в духе христианской морали. Например, о льве: «А третье свойство льва - когда львица бежит, то следы свои заметает своим хвостом, и охотник не может отыскать ее следов. Так и ты, человек. Когда творишь милостыню, то пусть левая рука не знает, что делает твоя правая. Да не помешает дьявол делам помысла твоего» [1, т. 5, с. 403]. Это нравоучение совпадает с Евангелием (имеется в виду Нагорная проповедь Иисуса Христа). Об аисте читаем: «Аист - чадолюбивая птица. И когда самец приносит корм, то сторожит самка его птенца. И по очереди кормят птенцов. И сторожат гнездо свое. Так и ты, человек, ни вечером, ни утром не забывай молиться, не забывай и церкви. И никогда не одолеет тебя дьявол» [там же, с. 411].
Еще одно уникальное произведение -«Палея Толковая» (или «Толковая Палея») - долгое время считалось переводным памятником (с греческого или болгарского языка). Но в конечном итоге было установлено, что это оригинальное произведение древнерусской литературы, созданное не позднее XII в., а возможно, и в XI столетии. Несмотря на отсутствие древних списков (самый ранний датируется XIV в.), большинство исследователей уверено, что «Палея» появляется в домонгольский период. «Палея Толковая» в переводе с греческого означает «древний завет». По-другому этот памятник называли «Книгой бытия небеси и земли» (само наименование очень красноречиво). «Палею» можно рассматривать как своеобразную энциклопедию богословских знаний, а также средневековых представлений об устройстве мироздания. Составитель сборника - безусловно, человек обширных познаний и эрудиции. Он свободно обращается с компилируемыми источниками, дополняет и переделывает их, приспосабливая к нуждам мирской жизни. «Толковая Палея» развивает гуманистические идеи, намеченные в творчестве Иоанна Грешного и Владимира Мономаха [7, с. 112-113].
Еще большее значение в указанном смысле имеет сочинение Даниила Заточника, родившееся во Владимиро-Суздальском
княжестве. Оно считается одним из самых ярких произведений древнерусской литературы домонгольского периода, в котором столь сильно выражено авторское, личностное начало (сам автор с его повествованием о своей горестной судьбе явился центром притяжения всего внимания).
Данное послание дошло до нас в двух редакциях: от конца XII в. - «Слово», от первой половины (или четверти) XIII в. - «Моление» Даниила Заточника. «Слово» он написал своему князю, Ярославу Владимировичу, «Моление» - Ярославу Всеволодовичу. Впрочем, и в книгах, и в Интернете встречаются прямо противоположные утверждения о последовательности этих двух редакций и об адресатах. То есть этот вопрос не решен. Неясно также, был ли Даниил действительно заточен и обе ли редакции принадлежат одному автору. Есть версии, что это - лишний человек своего времени, что он был «заточен» не буквально, а тяжелыми жизненными обстоятельствами или же согласился на подневольную работу. Некоторые исследователи настаивают, что он, действительно, был в опале за излишнюю дерзость, был сослан, и именно этим объясняется его прозвище [16, с. 34]. Д.С. Лихачев в свое время предлагал рассматривать «Слово» и «Моление» как одно целое и условно говорить о его авторе, вернее о его авторах [10, т. 2, с. 228]. А.В. Муравьев и А.М. Сахаров в своем учебнике называли «Слово» единственным памятником, вышедшим из демократических кругов. «Моление», полагали они, было переработано уже другим автором в XIII веке. То есть авторами обоих произведений были Даниилы, называющие себя Заточниками. Но это два разных человека [12, с. 86-87]. Особого внимания заслуживает концепция Л.В. Соколовой, полагающей, что «Слово» написано Даниилом Заточником в XII в., а «Моление» - это переработка «Слова» неким книжником XIII в. (то есть «Моление» носит пародийный характер). В дальнейшем текст «Слова» был дополнен вставками из «Моления», в результате чего возникла Сводная редакция «Слова», а затем на основе этой редакции - Пространная редакция «Слова», с новыми вставками. Именно этот текст и дошел до наших дней. Л.В. Соколова относит
произведение к эпистолярному жанру. По ее мнению, «типологически “Слово” Даниила Заточника наиболее близко эпистолярной поэме византийского поэта и хрониста XII в. Михаила Глики» [16, с. 33-34].
Вопрос о социальном происхождении Заточника также до сих пор остается открытым. Было сделано несколько попыток определить ту социальную среду, выходцем из которой он был. Одни считали его дворянином, другие - дружинником, третьи - ремесленником, четвертые - холопом. Всегда подчеркивалось его зависимое, низкое положение. Д.С. Лихачев настаивал, что это была зависимость только от князя, что в Заточнике можно увидеть «типичного княжеского “ми-лостника”, которых особенно много было во Владимиро-Суздальской земле и которые как раз вербовались из самых различных категорий зависимых людей» [10, т. 2, с. 229]. Можно рассматривать «Слово» Заточника как панегирик князю. Хотя некоторая ирония в тоне автора и ощущается, князь для него - положительной персонаж. Князь подобен орлу над птицами, осетру над рыбами, льву над зверями. Князь, вместе с тем, и защитник родной земли от внешних врагов.
Чувствуется, что Даниил Заточник - человек достаточно образованный. Он гордится, что получил образование дома, трудолюбиво, как пчела, собирая мудрость книжную [1, т. 4, с. 283]. Его сочинение содержит цитаты из Священного Писания, из псалмов, из «Пчелы» и других литературных произведений, насыщено поговорками, имеет тесную связь с фольклором. «Даниил широко использует характерный для псалмов прием стилистической симметрии, а также другие парные сочетания: сравнение, противопоставление, риторическое “качание”» [16, с. 37]. «Господине мой! - восклицает он. - Не лиши хлеба нищего мудреца // И не вознеси до небес богатого глупца... Не смотри на внешность мою, // Но вглядись в сущность мою. // Ибо одеждой я оскудел, но разумом богат; // Юный возраст у меня, но зрелый ум во мне. // Парил бы я мыслью, как орел по воздуху» [1, т. 4, с. 277].
Только князь, полагает Заточник, может своей властью вызволить человека из нищеты. Прибегая к словесным каламбурам, Даниил отмечает бедственность своего положе-
ния, подчеркивая различия между собой и князем: «Кому Боголюбово, а мне - горе лютое. <...> Лучше смерть, чем долгая жизнь в нищете». И далее: «Княже мой, господине! // Избавь меня от нищеты этой... // Как олово гибнет, часто переплавляемое, // Так и человек, претерпевающий много бед» [там же, с. 271, 273].
В обращении к князю звучит похвала мудрому человеку, пусть даже нищему: «Лучше слышать спор умных, чем наставление глупых. Наставь премудрого - станет еще мудрее. Не сей на бороздах жито, а мудрость - в сердце глупых. Глупых не сеют, не выращивают, и в житницу не собирают, - сами родятся. Как в дырявый сосуд лить, так и безумного учить. Псам и свиньям не нужно злато и серебро, а глупому - дорогие слова. Мертвеца не рассмешить, а глупого не научить» [там же, с. 279].
Даниил вступает в воображаемый диалог с князем и отвергает «совет» князя жениться. Этот переход к рассуждениям о семейных отношениях несколько неожидан. Заточник не хочет жениться на «злообразной жене»: «Но лучше мне бурого вола ввести в свой дом, чем злую жену взять. <...> Добрая жена - украшение мужу своему и беспеча-лие, а злая жена - горе лютое, разорение дому. <... > Лучше камень долбить, чем злую жену учить. Железо переплавишь, а злой жены не научишь...» [там же, с. 281]. И далее следует загадка и отгадка на ту же тему: «Кто свирепее льва среди четвероногих, // И кто ядовитее змеи среди ползущих по земле? // Всех тех злее злая жена. // И нет на земле ничего лютее женской злобы» [там же, с. 283].
Как видно из этих цитат, «Слово» Даниила Заточника афористично, затрагивает различные темы, рисует картины быта домонгольской Руси. В «Молении» автор более отчетливо заявляет о своей социальной принадлежности, называя себя дворянином. На этом основании ряд исследователей относит сочинение к произведениям ранней дворянской публицистики (см.: [9, с. 133]). Здесь более скромное место занимает обличение злых жен, но возникает гротескный образ «кривозороо-кой», «ротастой», «челюстастой» старой жены. В «Молении», по сравнению со «Словом», появляется резкое осуждение боярства,
вводится новая тема обличения монашества. Находим мы здесь и великолепное описание игр на ипподроме, различных бытовых сцен. Из всех упоминаемых профессий именно скоморошьей уделяется наибольшее внимание. И само острословие Заточника носит признаки скоморошьего балагурства. Но, как писал Д.С. Лихачев, «Даниил только учился у скоморохов, но сам он скоморохом не был» [10, т. 2, с. 243]. «Моление», воплотив в себе отдельные народные элементы, не стало произведением подлинно народным, отражающим интересы всего народа, подобно тому, как отражало эти интересы «Слово о полку Игоре-ве» [там же, с. 244].
Вне всякого сомнения, самым значительным памятником древнерусской литературы является «Слово о полку Игореве». По своей художественной ценности оно сравнимо разве что со «Словом о погибели Русской земли», от которого до нас дошел лишь небольшой отрывок. В мировой литературе «Слово о полку Игореве», как правило, и по художественному уровню, и по типологическим особенностям сопоставляют с такими выдающимися эпическими произведениями Средневековья, как «Песнь о Роланде», «Песнь о Нибелунгах», «Витязь в тигровой шкуре». Но, как подчеркнул А.А. Горский, один из авторитетных исследователей «Слова о полку Игореве», данное произведение, в отличие от перечисленных, написано по горячим следам событий конца XII в. и, соответственно, исторически точно и четко выражает главную цель автора: призвать к единению русских князей, к прекращению распрей и усобиц.
Судьба этого шедевра трагична. Не найден его подлинник, более поздний список также утрачен. Очень напоминает данное произведение «Задонщина», подлинность которой сомнений не вызывает. Поэтому, например, А.А. Зимин и некоторые другие исследователи настаивали на подложности «Слова». В настоящее время большинство ученых признают оригинальность «Слова» и считают, что «Задонщина» написана под влиянием «Слова». Для сопоставления текстов этих двух произведений были использованы даже методы математического анализа. Думается, А.А. Горский своими исследованиями поста-
вил окончательную точку в данном споре и подтвердил первичность «Слова» по отношению к «Задонщине» (см.: [4, с. 153]).
Как известно, «Слово о полку Игореве» посвящено неудачному походу на пограничные кочевья в 1185 году. Внимание современников он привлек своей необычностью: тем, что князь Игорь пренебрег предостерегавшим от сепаратного выступления знамением, и тем, что ему удалось бежать из плена. По вопросу о дате написания данного произведения единого мнения не существует. Например, Б.А. Рыбаков относит «Слово» к 1185 г. [15, с. 343]. А.А. Горский называет более позднюю дату создания «Слова» - 1188 г. [3, с. 36]. До сих пор не установлен и автор этого шедевра, хотя число гипотез огромно. Одни исследователи считали автором «Слова» некоего князя, даже самого князя Игоря. Другие называли кого-то из бояр. Третьи полагали, что это кто-то из писателей
XII в., чьи тексты дошли до наших дней. Упоминали в этой связи Кирилла Туровского. Но наиболее авторитетной казалась концепция Б.А. Рыбакова, которую поддержали и некоторые другие исследователи (см., напр.: [7, с. 98;
9, с. 120]). Рыбаков считал автором «Слова» киевского боярина Петра Бориславича, летописца трех киевских князей [14, с. 131]. Из книги А.А. Горского следует, что всем гипотезам недостает аргументов, то есть вопрос об авторстве остается нерешенным [4]. Но то, что это был современник событий, образованный, талантливый человек и патриот, сомнений практически ни у кого сейчас не вызывает.
Отличительной чертой политического мышления автора «Слова о полку Игореве» является соединение идеи единовластия с самым широким толкованием понятия Русской земли. Оно уже не ограничивается пределами Киевского княжества, а включает в себя и все другие древнерусские княжества. То есть «Слово» - произведение общерусское, в нем нет местных черт. Оно заканчивается гимном Русской земле, приветствующей возвращение князя.
Хронологическая глубина русской истории, охваченной в «Слове», - почти два столетия - «от стараго Владимира до нынешнего Игоря». Но держал поэт в памяти и время Траяна, и «время Бусово», то есть древности языческие. Д.С. Лихачев писал о диа-
логическом строении «Слова», предположив, что оно было рассчитано на исполнение двумя певцами (былинными сказителями). Один из них - Боян, другой - возможно, Ходына [10, т. 3, с. 199].
«Слово о полку Игореве» - произведение светское, оно лишено христианской символики. Автор, как писал Б.А. Рыбаков, «такой равнодушный к христианской церковности, так далеко оттеснивший христианскую терминологию своими дерзкими языческими гимнами» [15, с. 342] вдруг решил упомянуть лишь второстепенную церковь на киевском торгу, мимо которой Игорь проезжал. В целом же «Слово» от начала и до конца насыщено анимистическим одухотворением природы, наполнено языческими божествами. Боян здесь - «Велесов внуче», ветры - внуки Стри-бога, русские люди - внуки Даждьбога и т. д. Так же насыщен языческими символами поэтичнейший плач Ярославны, которая обращается к ветру, Днепру Словутичу, к солнцу. Поэт Адам Мицкевич еще в начале XIX в. точно подметил, что каждая строка «Слова о полку Игореве» послужила темой для поэтов. Не случайно многие поэты оставили собственные переложения этого удивительного памятника литературы.
Поскольку христианских символов в «Слове», действительно, нет (за одним исключением), на основании всего этого в историографии даже делается вывод, что автор поэмы - вовсе не христианин и можно утверждать, что «в удельную эпоху сознание единства Руси переплеталось с идеей возрождения национального язычества» [7, с. 101-102]. Думается, это все же преувеличение, хотя связь с язычеством прослеживается и в других произведениях, о чем уже упоминалось.
Несколько позже, перед нашествием монголо-татар («поганых», то есть язычников), русских людей сплотила именно христианская вера, что отчетливо видно в другом произведении - «Слове о погибели Русской земли». Дошедший до нас отрывок датируется периодом с 1238-го по 1246 год. По поэтической структуре и в идейном отношении он близок к «Слову о полку Игореве».
Как образно и патриотично звучит начало «Слова о погибели Русской земли», этого бесспорного шедевра: «О, светло светлая
и прекрасно украшенная, земля Русская!
Многими красотами прославлена ты: озерами многими славишься, реками и источниками местночтимыми, горами, крутыми холмами, высокими дубравами, чистыми полями, дивными зверями, разнообразными птицами, бесчисленными городами великими, селениями славными, садами монастырскими, храмами Божьими и князьями грозными, боярами честными, вельможами многими. Всем ты преисполнена, земля Русская, о, правоверная вера христианская!» (выделено нами. - Н. С.) [1, т. 5, с. 91]. Завершается фрагмент такими словами: «И в те дни, - от великого Ярослава, и до Владимира, и до нынешнего Ярослава, и до брата его Юрия, князя владимирского, - обрушилась беда на христиан...» [там же].
«Повесть о разорении Рязани Батыем» точной датировке не поддается, но обычно ее относят к XIII веку. С глубокой скорбью повествует автор о том, как геройски сражались русские с полчищами Батыя; как «некий из вельмож рязанских по имени Евпатий Ко-ловрат» уничтожил огромное множество воинов татарских и погиб сам; как разорена была Рязань и убиты почти все горожане; о судьбе княжеской семьи. Здесь также противопоставляются завоеватели-язычники и христиане: «И увидел безбожный царь Батый страшное пролитие крови христианской, и еще больше разъярился и ожесточился, и пошел на город Суздаль и на Владимир, собираясь Русскую землю пленить, и веру христианскую искоренить, и церкви Божии до основания разорить» [18, с. 118]. Повесть рисует нашествие Батыя как нашествие на всю Русскую землю. «Кто не восплачется о такой погибели, кто не возрыдает о стольких людях народа православного, кто не пожалеет стольких убитых великих государей, кто не застонет от такого пленения?» - вопрошает автор [18, с. 120]. Главная мысль этой воинской повести выражена в словах: «Лучше нам смертью славу вечную добыть, нежели во власти поганых быть» [там же, с. 118].
Таков основной круг произведений домонгольского периода. Он, конечно, далеко не полон (мы выделили лишь самые, на наш взгляд, значительные литературные памятники). Но даже этот перечень произведе-
ний позволяет судить о развитости молодой древнерусской цивилизации. И хотя многие произведения греческих и римских авторов на Руси воспринимались через болгарскую литературу как литературу-посредницу (то есть за основу брались переводы этих авторов на болгарский язык), нередким было обращение и непосредственно к античным первоисточникам. В итоге образованность книжников имела солидную базу, и мы можем говорить о наличии на Руси самобытной философской мысли и словесности. Несмотря на преобладание религиозных идей и литературы церковного характера, светская мысль успешно пробивала себе дорогу. Соперничество княжеской власти и церкви, христианства и язычества, вопрос о роли монастырей, о разных формах монастырского быта - вот те проблемы, которые волновали общество. Присутствуют в литературных памятниках также идеи рационализма и гуманизма (естественно, в зародышевом состоянии). Что касается двоеверия, то эта проблема в историографии решается по-разному. Говорится то об «оязычивании» православия, то о христианизации язычества, то вообще об отсутствии двоеверия. В новейшем исследовании А.В. Карпова, отличающемся религиоведческим подходом, двоеверию, хотя этот термин и вынесен в название книги, особое внимание также не уделяется, во всяком случае, позиция самого автора на этот счет неясна (см.: [8]). Думается, ближе всех к истине авторы книги «Введение христианства на Руси», утверждавшие, что «складывался принципиально новый тип мировоззрения - православно-языческий двоеверный синкретизм» (курсив авторов. - Н. С.) [2, с. 265]. «В рамках двоеверия (явного или неявного) осуществлялась творческая деятельность представителей отечественной средневековой культуры, в том числе и философской» [2, с. 265]. Но христианская тема зазвучала в художественной литературе и публицистике особенно отчетливо в годы суровых для Руси испытаний: именно вера сплотила русских людей в борьбе против нашествия «поганых».
Можно согласиться с мнением тех исследователей, которые считают: «Наша
“античность” не менее величественна и драматична, нежели классическая. Она поражает немыслимыми контрастами и острейшими противоречиями» [7, с. 167]. Во многих произведениях воплотились характерные черты древнерусской литературы домонгольского периода: живая связь с исторической действительностью, гражданственность и патриотизм. Господствующим, как верно полагал Д.С. Лихачев, становится в этот период стиль монументального историзма. Тесно связана литература и с фольклором.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Библиотека литературы Древней Руси : в 20 т. - СПб. : Наука, 1997.
2. Введение христианства на Руси. - М. : Мысль, 1987. - 302 с.
3. Горский, А. А. Проблема даты создания «Слова о полку Игореве» / А. А. Горский // Исследования «Слова о полку Игореве». - М., 1986. -С. 29-37.
4. Горский, А. А. «Слово о полку Игореве» и «Задонщина» : Источниковедческие и историкокультурные проблемы / А. А. Горский. - М. : Ин-т рос. истории, 1992. - 169 с.
5. Древнерусская литература : кн. для чтения. -М. : Школа-Пресс, 1993. - 320 с.
6. Зализняк, А. А. Новгородская псалтырь начала XI века - древнейшая книга Руси / А. А. Зализняк, В. Л. Янин // Вестн. РАН. - 2001. - N° 3. -С. 202-209.
7. Замалеев, А. Ф. Мыслители Киевской Руси / А. Ф. Замалеев, В. А. Зоц. - Киев : Вища школа, 1987. - 184 с.
8. Карпов, А. В. Язычество, христианство, двоеверие: религиозная жизнь Древней Руси в IX-XI веках / А. В. Карпов. - СПб. : Алетейя, 2008. -184 с.
9. Кусков, В. В. История древнерусской литературы : учебник / В. В. Кусков. - 6-е изд., испр. и доп. - М. : Высш. школа, 1998. - 336 с.
10. Лихачев, Д. С. Избранные работы : в 3 т. / Д. С. Лихачев. - Л. : Худож. лит., 1978.
11. Милюков, П. Н. Очерки по истории русской культуры. В 3 т. Т. 2. Ч. 1 / П. Н. Милюков. - М. : Издат. группа «Прогресс-Культура», 1994. - 416 с.
12. Муравьев, А. В. Очерки истории русской культуры IX-XVII вв. / А. В. Муравьев, А. М. Сахаров. - М. : Просвещение, 1984. - 336 с.
13. Памятники литературы Древней Руси.
XIII век. - М. : Худож. лит., 1981. - 616 с.
14. Рыбаков, Б. А. Из истории культуры Древней Руси / Б. А. Рыбаков. - М. : Изд-во МГУ, 1984. -240 с.
15. Рыбаков, Б. А. События 1184-1185 гг., воспетые в «Слове» / Б. А. Рыбаков // Злато слово. Век XII. - М., 1986. - С. 269-360.
16. Соколова, Л. В. «Слово» и «Моление» Даниила Заточника в соловецкой книжности (к воп-
росу о жанре памятника) / Л. В. Соколова // Книжное наследие Соловецкого монастыря XV-XVП вв. : тез. докл. - Соловки, 2005. - С. 32-38.
17. Топоров, В. Н. Святость и святые в русской культуре / В. Н. Топоров. - Т. 1. - М. : Гнозис : Языки русской культуры, 1995. - 874 с.
18. Храбрые русичи. - М. : Моск. рабочий, 1986.- 238 с.
LITERATURE AND SOCIAL CONCEPTION OF ANCIENT RUS IN THE PRE-MONGOL PERIOD
I.P. Strakhova
Based on analyzing of Ancient Rus’ literary monuments of the pre-mongol period the author has explored the main concepts raised by the Old Russian thinkers (such problems as the rivalry of the princely authority and the Church, the style of monastic life). The author revealed the problem as heresy and double-faith also he noted to forming of the Secular concept, Humanistic and Rationalistic ideas in that period. The author noted that during the fight against the aggressors the Christian theme clearly sounded in imaginative literature and publicism in spite of «the orthodox-heathen double-faith syncretism» being typical for Russian ideology of that period.
Key words: literary monuments, Ancient Rus, social conception, Ancient Rus ’literary, Arianism, Hesychasm, collections, chronicons, homilies, hagiographies.
