CC BY
250
Древнерусская книжность: духовное и художественное
Е.Г. Мещерина,
профессор кафедры философии
Эстетика древнерусской книги предполагает два подхода -внутренний, со стороны духовного содержания, и обусловленный им, но имеющий и самостоятельное значение, внешний, со стороны оформления. Это искусство создания книги, технологическая сторона, которая существует также и в иконописи, и в знаменном распеве. Искусство создания книги, иконы или распева было подчинено известной христианской триаде - Истина, Красота и Добро в их нераздельном единстве, поэтому известная фраза «красота есть сияние истины» была наполнена конкретным смыслом.
Уже древнейшие, созданные на Руси, книги (XI в.) характеризуются высокими эстетическими качествами. По утверждению специалистов, художественное оформление - это система специальных, используемых при создании книг приемов и средств, воплощение которых делает книгу своеобразным произведением прикладного и изобразительного искусства [11]. Наряду с профессиональными приемами были необходимы подлинный эстетический вкус и талант, которыми в полной мере были наделены древнерусские мастера книги.
В историческом аспекте проблемы создания и существования книги связаны, прежде всего, с составлением славянской литургии, с (до сих пор до конца) не проясненным вопросом о происхождении кириллицы. В круг основных проблем книжной культуры входят также изучение характера и видов почерка (устав, полуустав, скоропись, вязь), символического значения буквиц древнерусского письма, орнаментального стиля «плетения словес», дуализма «средника и полей» книжной страницы. К средствам оформления книги относятся: изготовление бумаги, чернил, инструментов письма, особенности переплета. Особую тему составляют способы воспроизведения и распространения книги (в
данном случае рукописной или старопечатной), обеспечивающие существование книжной культуры на нескольких уровнях: каноническом (богослужебном), апокрифическом и более позднем демократическом (светском). Серьезной научной проблемой является изучение старообрядческой книжной традиции, которая не только сохранила средневековый канон древних текстов, но и осуществила передачу духовно-нравственных ценностей древности, применив новые формы барокко и Просвещения. С особой яркостью соединение традиции духовного содержания с «внешним позлащением» проявилось в творчестве писателей знаменитой Выговской пустыни (XVIII в., Карелия).
Эстетический подход к памятникам древнерусской книжности был определяющим для ученых XIX века. На эстетическую традицию русского Средневековья, укорененную в самом народном творчестве, опирался Ф.И. Буслаев. Характерные для ученого сближения книжности с иконописью и скульптурой позволили ему в его речи о народности в древнерусской литературе уподобить иконной ризе духовный стих о Егории храбром. ППо колена ноги в чистом серебре,/ ППо локеть руки в красном золоте,/ Голова у Егория жемчужная,/ По всемо Егорье часты звезды [1].
Вместе с тем Буслаеву принадлежит заслуга постановки памятников древнерусской книжности в мировой литературный контекст. Он первым применил в отечественном литературоведении вначале методологию мифологической школы, а затем и сравнительно-исторический метод, не утративший своего значения и в настоящее время.
Что касается художественного оформления книги, то несмотря на достижения в этой области, оно требует продолжения своего изучения, опирающегося как на труды дореволюционных ученых, так и на работы современных специалистов - A.A. Сидорова, Г.И. Вздорнова, О.И. Подобедовой, А.Н. Свирина, Н.Н. Розова и др.
Сами правила и приемы «книжного строения», начиная с изготовления пергамена (телячья кожа) и кончая разлиновкой составляющих книгу тетрадей и их нумераций, как и четкие нормы каллиграфии были разработаны Феодором Студитом (759-826 гг.) [4], настоятелем знаменитого Студийского монастыря, известным гимнографом и защитником иконопочитания.
В работах отечественных палеографов XIX века - А.И. Соболевского, В.С. Иконникова, A.A. Кочубинского, А.С. Архангельского, А.Х. Востокова, И.П. Сахарова и других - даются описания графических, художественных и вещественных примет различных эпох, по которым можно составить представление о существовавшем на Руси искусстве книги, требовавшем высочайшего мастерства специалистов самого разного профиля. Для палеографического анализа важны следующие элементы: материал, послуживший для изготовления книги (пергамен,
береста, бумага), чернила (о них существовала целая наука), нитки и способ соединения рукописных листов, орудия для написания слов и нанесения орнамента, краски, а также почерк (устав, полуустав, скоропись), извод (употребление тех или иных букв), переплет, украшение (тиснение, драгоценные камни), обрез и застежка книги.
Художественное оформление книги, несомненно, связано с древнейшим искусством орнамента, который выполнял не только художественную, декоративную функцию. Искусству орнамента, ключ к которому был во многом утрачен уже к XVIII веке, посвящал свои труды такой известный деятель русской культуры, как В.В. Стасов (Русский народный орнамент: шитье, ткани, кружева. СПб., 1872; Славянский и восточный орнамент по рукописям древнего и нового времени. СПб., 1884-1887; Картины и композиции, скрытые в заглавных буквах древних русских рукописей// Собр. соч. 1847-1886. т. 1. СПб., 1894). Создаваемый во «времена фундаментального мирочувствия» (Флоренский), символический язык орнамента отражал временные циклы и указывал на непосредственную связь человека с космосом. «Каждая черточка тут имеет свое значение, является словом, фразой, выражением известных понятий, представлений. Ряды орнаментистики - это связная речь, последовательная мелодия, имеющая основную причину и не назначенная для одних только глаз, а также и для ума и чувства» [19].
Специалисты утверждают, что изучая эволюцию орнамента, можно обнаружить следы взаимодействия культур, изменение символического языка, проследить отношения орнамента с текстом и его строением (орнаментальность фразы как стиль «плетения словес»), а также процесс выделения буквы из образовавших ее начертание природных линий. Так, для XI века характерен полурастительный, полугеометрический орнамент с золотом и тремя основными красками: синей, зеленой и красновато-коричневой. В орнаменте XVI века отражается расцвет Москвы. Оживают византийские традиции и воскресает византийский орнамент XI века. Богатейший золотой орнамент книги представляет собой теперь как бы драгоценную парчу, на которую наброшен кружевной рисунок. В конце века явственно ощущаются западные влияния, характерные для всей русской культуры этого времени. Разрушается средневековый канон, эстетика теряет свою духовную основу и становится самодовлеющей, в искусстве усиливаются элементы демократизации и индивидуального вкуса.
Для становления древнерусской книжной традиции в содержательном, духовном плане важна роль Великой Моравии, деятельность последователей славянских первоучителей. Следует подчеркнуть, что пришедшая к нам из Болгарии древняя церковнославянская литература составляла главный фонд русской литературы в домонгольский период.
Во главе христианских авторов века царя Симеона (1Х—Х вв.) стоит имя Иоанна Экзарха. Блестящий литературный дар позволил ему создать произведения, пользовавшиеся несколько веков подряд вниманием читателей во всех странах православного славянства. В ряде списков - русских, сербских, болгарских, начиная с древних и кончая новейшими (XVIII в.), - до нас дошло шесть Слов Иоанна с его именем, где он объясняет смысл главных христианских праздников - рождества, крещения, вознесения и др. [18]. Творения Экзарха элитарны, изысканны по стилю - это произведения духовного красноречия, обращенные к образованным людям.
Климент Охридский - ученик Мефодия, играл значительную роль в Моравии при жизни учителя и был изгнан оттуда после его смерти. Основал знаменитый монастырь в Охриде. Списки Слов Климента обычно называют его «епископом словенским», то есть поставленным для славян. В отличие от Иоанна Экзарха, Климент составлял свои проповеди преимущественно для простого народа, нуждавшегося в элементарных сведениях из области христианства. Большая часть его Слов знакомит читателя со смыслом какого-либо праздника или с образом святого мученика. Но в его творениях есть и другой пласт - высокой литературы, близкой не только Иоанну Экзарху, но и Иоанну Златоусту.
Следующие два представителя нарождающейся церковнославянской литературы принадлежат уже не к веку царя Симеона, а к ближайшему за ним времени. Это Петр Черноризец - автор нескольких, дошедших с его именем, Слов поучительного содержания: о посте, молитве, спасении души, временности жизни. Стиль его творений «пространный, но энергичный». По мнению Соболевского, этот автор - не кто иной, как сын и преемник царя Симеона, царь болгарский Петр, супруг византийской принцессы, умерший монахом в одном из монастырей Царьграда. Слова этого автора высоко ценились в Древней Руси, они усердно читались, переделывались, сокращались, включались в различные сборники. Современником царя Петра был Козьма Пресвитер, которому принадлежит Слово на еретиков и поучение от божественных книг, направленное, с одной стороны, против богомильской ереси, а с другой - против отрицательных явлений церковной жизни тогдашней Болгарии (монахи ходят из места в место, затворники поселяются в затворах, для того чтобы свободно есть и пить, священники пренебрегают заботами о пастве и т. д.). Его обличения написаны очень живо и читаются с интересом, вероятно, поэтому имеется несколько русских списков Слова и много извлечений из него, внесенных в популярные сборники вроде Пролога и Измарагда.
Кроме названных авторов, учениками Кирилла и Мефодия, канонизированными в Болгарии, считаются Наум, Савва, Ангеляр, Горазд, Григорий, епископ Миссий, основатель знаменитого монастыря Иоанн Рыльский (ум. в 945 г.).
Начало русской литературы, как и официальное принятие христианства, датируется X веком. Оригинальная русская литература возникает примерно в середине XI века. По уточненным данным, книги в домонгольский период русской культуры были широко распространены и их число превышало сто тысяч экземпляров. Многие из древнейших русских произведений не вписывались в каноны жанров, которые пришли к нам из других стран. По убеждению отечественных ученых, невозможно найти среди переводных произведений точное соответствие жанру русских летописей, «Поучению Мономаха», «Слову о полку Иго-реве», «Молению Даниила Заточника» [2]. Литература первых семи веков своего существования представлена во всем многообразии жанров в 12-томной серии «Памятники литературы Древней Руси», вышедшей в свет в 1978-1994 годах, и уже успевшей стать библиографической редкостью.
Основной стиль произведений древнерусских авторов - святительский, учительный. Учитель и святитель понимаются в данном случае почти как синонимы. Главная тема - христианизация Руси, обращение евангельского слова как к сильным мира сего, так и к простым людям. Таким произведением была Речь философа, включенная затем в состав древнейшей русской летописи - Повести временных лет. Речь философа - изложение всемирной истории с христианской точки зрения. Это обращение к князю Владимиру Святославичу с целью убедить его принять христианство.
Основы известного древнерусского стиля «плетения словес», образцы его главных риторических приемов - были даны в трудах первого русского философа-книжника митрополита Илариона (XI в.). Он возглавлял митрополичью кафедру в 1051-1054 годах при князе Ярославе Мудром, любившим, как известно, «мнишеский чин», святые книги и ученые беседы. Летопись передает, что Иларион, будучи священником церкви Святых Апостолов в с. Берестове, ходил «из Берестова на Днепр, на холм, где ныне находится старый монастырь Печерский, и там молитву творил...Выкопал он пещерку малую, двухсаженную, и, приходя из Берестового, пел там церковные часы и молился Богу втайне» [9]. Весьма показательно, что главное произведение первого митрополита-русина - Слово о Законе и Благодати - обращено не к «неведущим», а к «преизлиха насытьшемся сладости книжныя», тем, кто написал книг множество, переводя с греческого на славянский и просвещая принявших веру христианскую.
Летопись «Повести временных лет» ярко воссоздает тот культурный мир, в котором совершилось становление писателя и мыслителя Илариона. «.любил Ярослав церковные уставы, попов любил немало; особенно же черноризцев, и книги любил, читая их часто и ночью и днем. И собрал писцов многих, и переводили они с греческого на сла-
вянский язык. И написали они книг множество...Велика ведь бывает польза от учения книжного.Это ведь реки, напояющие вселенную, это источники мудрости; в книгах ведь неизмеримая глубина» [9].
Главная мысль Слова - спасительные для человека плоды христианства, неизмеримо превосходящего по своему духовному значению условия жизни «подзаконной» (Ветхий Завет). Сравнение Ветхого и Нового завета расцвечивается искусными риторическими приемами, повторами, параллелизмами, насыщением фраз ключевыми словами. Закон, замкнутый на народе еврейском, доставляющий лишь оправдание, - приготовление к благодати и истине, поэтому он имеет временное значение. Христианская благодать, имеющая универсальное, вселенское значение, приводит людей к спасению. Символы закона и благодати - свеча и солнце, «работная Агарь» и «свободная Сарра».
Любимые ораторские приемы речи Илариона - длинные сравнения и противоположения, повторение одной мысли в различных контекстах - роднят его произведения с русским эпосом и духовными стихами.
Форма и риторические достижения древнерусской литературы сейчас мало известны и мало востребованы. Между тем русская книжность, вобравшая в себя полемическую силу произведений отцов Церкви эпохи утверждения христианства, разработала свои особые стилистические приемы, многие из которых сохраняли силу своего эмоционального воздействия на протяжении ряда последующих веков. Например, потрясающее впечатление произвело на присутствующих на отпевании Петра Первого в 1725 г. обращение священника к праху царя, которое было построено по образцу обращения Илариона к князю Владимиру, как к живому. «Встани, о честная главо, от гроби твоего! Встани, отряси сон, неси бо умерл, не спиши до общаго всем восстания. Встани, неси умерл, неси бо ти лепо умрети веровавшу в Христа» [7]. В настоящее время Слово о Законеи Благодати по праву вошло в широкий культурный обиход. Ему посвящен целый выпуск Альманаха библиофила «Тысячелетие русской письменной культуры: (988-1988)» (М.,1989). Известный историк Е. Голубинский дал Слову такую характеристику: «Это есть самое блестящее ораторское произведение, самая безукоризненная академическая речь. Автор нигде не злоупотребляет своими средствами, но обнаруживает полное чувство меры, постоянно одинаково красноречивый и обработано изящный, он нигде не доводит своего красноречия до излишества» [15]. Кроме Слова Илариону принадлежат также Молитва и Исповедание веры - сочинения, настолько близкие к Слову по своему стилю и содержанию, что некоторое время считались его продолжением. Огромное значение творчества митрополита Илариона проявилось и в том, что заимствования из Слова в памятники отечественной и зарубежной литературы происходили на протяжении шести веков [12].
Ярчайшей фигурой первых веков существования христианства на Руси был Фводосий Печерский (30-е гг. XI в. - 1074), который вместе с Антонием Печерским почитается как устроитель знаменитой Киево-Печерской лавры. Иеромонах, затем игумен Печерской обители преподобный Феодосий ввел для своей братии один из самых строгих монашеских уставов - Студийский - по образцу монастыря, учрежденного в Царьграде в середине V века Студием Консулом. Именно Студийский устав выдвигал в качестве одной из главных задач иноческого служения религиозное самообразование и взаимное обучение. Важной особенностью понимания Феодосием роли монастырей была устремленность к общественному служению иноков, под которым мыслилось прежде всего книжное просвещение. Сам Феодосий часто поучал «от святых книг» бояр, князей и народ. При этом обращения Феодосия к сильным мира сего - князьям, ведущим междоусобные войны, исполнены гневом и яркой образностью, свойственной исихастской традиции. Не сохранившееся целиком обличительное послание преподобного к князю Святославу начинается словами: «Глас крови брата твоего вопиет на тебя к Богу, подобно Авелевой» [15].
Феодосий стремился соединить слово и дело, форму, внешнее проявление и его духовное, невидимое наполнение. Молитва свя-таго Феодосия Печерскаго за вся крестьяны раскрывает соборность его сознания, проникновение в глубинные пласты христианского учения, знание святоотеческой традиции, стремление применить ее к нуждам своего времени. Он называет «святых отец 300 и 18, иже в Нике, и святых отец - поручник нашего покаяния - Василья, Григорья Богословця, Иоанна Златоустаго и Николы, и святаго отца нашего Антония, всея Руси светильника» [5]. Монахам, «иже суть в затворех, и в столпех, и в пече-рах, и в пустыни» Феодосий просит Бога подать крепости к подвигу. Для «неразумлевых», нуждающихся, заключенных в темницах и оковах, живущих в «недостаточьстве» и озлобленных нищетою, он молит вразумления, богатой милости и избавления от всякой печали.
В своих поучениях Феодосий предстает как суровый аскет и одновременно как любитель образования и ценитель прекрасного, сам превосходно владеющий словом. Традиционное для аскетической литературы рассуждение о добродетели терпения Феодосий строит на сопоставлении и соединении терпения с любовью (Слово о терпении и любви), милосердием (Поучениео терпении и милостыни), смирением, разворачивая в последнем случае сравнение мирской славы и славы вечной. Мирская «тщая слава» настолько привлекает человека, что ради нее он не помнит ни жены, ни детей, ни имения, ни - что хуже всего -«главы своея». Но мирская слава временна, как и сам человек, «с животом скончевается». Слава же, к которой стремятся иноки - слава небесная и бесконечная, результат победы над «супостаты нашими» и честь неизреченная.
Известно, что на Руси ценили и называли философами и премудрыми книжниками тех писателей, кто говорил и писал не «простою речью», мог не просто читать и объяснять книжное слово, а умел изъясняться «по тонку», искусно истолковывая «темные слова». К таким авторам в XII веке относился «поэт-гимнолог» Кирилл Туровский (ок. 11301182), прозванный «другим Златоустом», «паче всех воссиявшим на Руси». В отличие от Феодосия Печерского, проповеди которого пламенны, целенаправленны, но суровы и безыскусны, речь Кирилла отличается яркостью, художественной образностью, способной удовлетворить самый взыскательный вкус. Он блистательно владеет языком символов, мир его аллегорий и притч поражает богатством поэтической фантазии. Язык Кирилла действительно похож на стиль проповедей Иоанна Златоуста, отличающийся глубоким психологизмом, точностью и картинностью изображения. Так же, как Иларион, Кирилл был последователем самого сурового аскетического направления - столпничества. Большую часть своих поэтических полотен он создавал «в затворе». Подобно Илариону, Кирилл в притче О душе и теле (другое название О хромце и слепце) указывает на огромную духовную ценность книг. «Сладко бо медвеный сот и добро сахар, обоего же добрее книгий разум: сия убо суть скровища вечныя жизни» [6]. Ярким рассказом о книжных богатствах, их непреходящей ценности для человека Кирилл утверждает книжное почитанье на Руси, продолжая святоотеческую традицию и дело митрополита Илариона и Феодосия Печерского, заложивших книжность в основание русской культуры.
Называя себя «класосбирателем», Кирилл подчеркивает, что его взгляды произрастают на основе изучения святоотеческой и аскетической литературы. Любимые авторы - авва Исайя, Нил Синайский, Иоанн Лествичник, Максим Исповедник, Феодор Студит и другие восточные подвижники. Кирилл использует, удивительные по своей силе даже для современного знатока поэзии, образы, утверждая присущую культуре средневековой Руси особенность: эстетическое - есть функция духовного; художество видимое - лишь следствия невидимой работы по созиданию внутреннего храма, многотрудного художества сокровенного. Подобно сирийским гимнографам, Кирилл пишет исполненный трагической красотой и скорбью Плач МарииуКреста, по образу которого будут слагаться народные духовные стихи. В Слове о скороминувшем сем житии Кирилл аллегорически представляет устроение человека, которому «творец и зиждетель Бог», в виде града. Чувства человека - люди этого града: слух, видение, обоняние, вкушение и т. д. Ум человека - царь, обладающий всем телом, должен печься прежде всего о душе и использовать для этого «ратные оружия» - пост, молитву, телесную чистоту. Это Божье оружие, которым можно противиться «в день лют», когда совершается «нечаемая на человека напасть»,
«ли недуг, ли потоп, ли язва, ли к власти обида зла». Творениям Кирилла присущ дух высокой поэзии, его характеристика человеческой природы основана на сравнениях и образах, позволяющих говорить о человеке с особой силой и яркостью. Именно благодаря поэтическому дару, родственному поэзии Ефрема Сирина и Романа Сладкопевца, повествование Кирилла о греховной сути человеческого естества (человек борется со страстями, но побеждается ими, творит дела, какие сам же ненавидит) не унижает человека, а убеждает в его духовных возможностях. В таком контексте нелицеприятные описания человеческой природы (дела человека таковы, что «если кто захочет вспомянуть их, весь погружается в бездну отчаяния»), печально-реалистический взгляд на человека, «не хотящего света видети», раскрывает и перспективы его развития, данные изо всех земных существ только ему. Нравственный пафос произведений Кирилла, как и других древнерусских писателей, обращен в полной мере как к монашествующей братии, так и к обычным людям. «Не ризами светлыми буди славен, но делами добрыми» [6].
Древнерусская литература, под которой справедливо подразумеваются главным образом творения крупных религиозных деятелей, основателей монастырей и прославленных подвижников, включает в свою структуру произведения, принадлежащие перу светских авторов. Первым произведением такого рода было Поучение чадам своим Владимира Мономаха (1054-1125). Подчеркивая этическую направленность своего обращения к детям, князь, «седя в санех» (готовясь к смерти), избирает распространенный жанр древнерусской литературы - поучение, которое в данном случае можно рассматривать как духовное завещание. Главная тема Поучения - ответ на вопрос о добродетелях, приобретение и исполнение которых приведут к спасению души для тех, кто живет обычной мирской жизнью. Вместе с тем это поучение и завещание княжеское, что предполагает отражение проблем использования данной князю власти, а также отношения к войне уже в духе христианского рассмотрения.
Иерархия ступеней мирских добродетелей начинается с завещания Мономаха о необходимости иметь в сердце своем страх Божий и милосердие - «милостыню неоскудну» - «то есть начаток всякому добру» [3]. Отзвуком монашеской жизни и народного понимания подлинной веры, отраженного в русских духовных стихах, воспринимаются слова князя о пользе ночных поклонов и пения, которыми «человек побеждает дьявола, и что в день согрешит, а темь человек избывает». Учит Мономах и молитве беспрестанной, тайной - постоянному призыванию Бога, даже сидя на коне, когда нет в руках оружия. «Аще инех молитв не умеете молвити, а «Господи помилуй» зовете беспрес-тани, втайне: та бо есть молитва всех лепши, нежели мыслити безле-пицю ездя» [3].
Следующая ступень, относящаяся к княжескому положению -забота о нищих и убогих, заступничество за сирот перед сильными мира сего - особая «мирская» добродетель, отличающая Поучение от монашеских наставлений. «Всего же паче убогых не забывайте, но елико могущее по силе кормите, и придайте сироте, и вдовицю оправдите сами, а не вдавайте силным погубити человека» [3]. К «социальным» требованиям примыкают: отказ от убийства, губящего душу, от часто случающихся в то время клятвопреступлений, а также совет помогать по силе и любить духовный чин - «епископов и попов и игуменов». Мирские заповеди к детям и всем, кто прочтет Поучение, включают: безленостный труд в доме своем («да не посмеются приходящии к вам ни дому вашему, ни обеду вашему») и на войне («оружья не снимайте с себе вборзе»). К духовному строению Поучение относит соблюдение чистоты, как оружие против самого страшного греха - гордыни, которую «паче всего» нельзя иметь «в сердци и в уме», - память о временности собственной жизни, о том, что все окружающее и все, что имеем, не наше, а данное нам Богом «на мало дний».
Княжеское Поучение завершается советом уповать на Божественный промысел во всех мирских делах, главное из которых - воинское. Мономах учит не бояться смерти ни в бою, ни от зверя, ни от воды, ни от падения с коня, потому что «никто же вас не можеть вредитися и убити, понеже не будет от Бога повелено». А если от Бога будет послана смерть, то ее неизбежность, которую «ни отец, ни мати, ни братья не могут отъяти», надо принимать со смирением, поскольку «Божье блю-денье леплее есть человеческаго» [3].
Специалисты отмечают литературный дар Мономаха, его высокую культуру, просвещенность в вопросах православной веры наряду с совершенным владением книжным словом. «Поучение Владимира Мономаха - исключительно редкий по жанру памятник, имеющий лишь весьма далекие аналоги в современных ему европейских литературах» [12].
Естественно, что древнерусская литература XI—XII веков не исчерпывается приведенными именами. Существовал огромный пласт переводной литературы, апокрифической; появились духовные стихи, по которым русские философы XIX—XX веков изучали особенности народной веры (напр., замечательный труд Г.П. Федотова «Стихи духовные» (М., 1991)), а также «светская литература», или творения образованной части аристократии. Следует назвать один из самых значительных в художественном отношении памятников древнерусской литературы, который датируется большинством исследователей концом XII века, - знаменитое Слово о полку Игореве, до нашего времени продолжающее привлекать исследователей самого разного профиля. (См., напр., Сумаруков Г.В. Кто есть кто в «Слове о полку Игореве» М.,
1983; он же. Затаенное имя: Тайнопись в «Слове о полку Игореве». М., 1997). Актуальные для русской интеллигенции проблемы на всем протяжении ее существования были высказаны впервые в известном Молении Даниила Заточника (конец XII в.).
Популярность Моления, далеко перешагнувшего рамки своего времени, специалисты объясняют его прогрессивными идеями защиты обездоленных, зависимых от князя людей, наряду с восхвалением княжеской власти и высокими литературными достоинствами: яркостью языка, наполненного пословицами, афоризмами и ремесленной фразеологией, своеобразной ритмичностью строф и синтаксических конструкций, внутренними рифмами.
Древнерусские рукописные книги, как уже говорилось, отличаются высокой культурой художественного оформления, оригинальной каллиграфией. Яркие разноцветные буквицы, коричневые столбцы текста в сочетании с розовато-желтыми полями пергаменного листа у современного человека вызывают, прежде всего, эстетические чувства. Но древнерусская книга, так же, как и икона, была не только произведением искусства. На символическое значение орнамента, как главного украшения книги, необходимость его сохранения и расшифровки указывали многие отечественные ученые XIX и XX века. Особое место в изучении орнамента принадлежит инициалам, «открывающим текст» и наиболее близко связанным с ним. Мысль о символическом значении инициалов тератологического стиля высказывалась известным историком и искусствоведом Н.К. Голейзовским. Современные ученые не исключают, что по аналогии с глаголицей и другими древними азбуками, кириллица могла рассматриваться «как некая система сакральных символов» (И.Н. Данилевский). Исследование смыслового наполнения буквиц древнерусского алфавита содержится в трудах таких знатоков древнерусской культуры, как А.И. Некрасов, Л.В. Черепнин, А.Н. Свирин. Согласно их выводам, древнерусскими книжниками в орнамент инициалов заложены скрытые для современного человека смыслы.
По словам академика К.А. Кедрова, начертания букв славянского алфавита дают нам возможность увидеть мир глазами наших далеких предков. Создатели славянского алфавита не случайно давали наименования буквам. Они хотели, чтобы азбука звучала осмысленно, утверждая ценность слова и мысли. И хотя для большинства современных читателей буква есть буква, пусть даже декоративно украшенная, для древнерусского книжника понятие декоративности было совершенно чуждым [8]. Он не просто украшал букву орнаментом, он прежде всего передавал и украшал мысль. Он не считал букву только обозначением звука, для него очень много значило само ее начертание. Для древнерусского человека весь мир и даже само небо над головой были книгой, развернутым свитком, который не каждому дано прочесть. Само
начертание букв таило в себе чертеж мира. «Здесь можно увидеть изгиб крыла, поступь зверя, сплетение корней, извивы рек, контуры двух двойников - солнца и сердца. Эти буквы поют, щебечут, издают звериный рык, летают, скачут, говорят человеческим голосом» [8]. Они еще не стали книжными типографскими серийными знаками. Каждая буквица индивидуальна, неповторима, как неповторим каждый лист на древе жизни.
В мельчайший порошок растирались изумруды и рубины, а из них приготавливались краски, и доныне не смываемые и даже не тускнеющие. Но как бы ни были дороги материалы, из которых творились буквицы, еще дороже для нас само их начертание, говорящее о безграничной талантливости русского человека, о силе его воображения, а также о том, как наш далекий предок представлял себе мир и каким старался воплотить его в своем творчестве. Например, буква Аз напоминает изображение знаменитого симурга. Симурги, сочетающие свойства птицы, зверя и человека, представляли соединение трех царств: небесного, земного и подземного. Такие звери, наподобие древнеегипетских сфинксов, символизировали собой вечность, мироздание, а также солнце и изначальный свет. Аз - свет и основа мира. В древнерусской культуре буква Аз имела особое значение. От нее произошло само название -азбука. Кроме того, книжники Древней Руси отождествляли букву Аз с древнегреческой Альфой. Вместе с тем, как отмечает Г.Ю. Филиппов-ский, символизм «Аз», первой буквы старославянского и церковнославянского (древнерусского) алфавита состоит в том, что одновременно это и лексема личного местоимения единственного числа первого лица со значением «я». Причем древнерусские тексты XI —XIII веков фиксируют параллельное употребление лексем «аз» и «я» в составе одной сложной фразы с одним и тем же значением, хотя, видимо, и не без стилевых нюансов. Речь идет об эпизоде разговора княгини Ольги с древлянами. «Азъ бо не хощю тяжьки дани възложити., а идите въ градъ, а я заучтра отступлю от града.» («Повесть временных лет» под 946 г.) [21]. Существует также достаточно обширный пласт словоупотребления «Аз» в качестве представления писца или писателя-автора текста (например, в Поучении Владимира Мономаха).
Другой пример - связанная с познавательной функцией человека буква Веди, в большинстве своих изображений явно восходящая к слову «ведать», знать. Она часто символизировала углубленность в себя, видение, глубокое знание. В глубине мира, в сплетении всего живого - лицо наподобие маски. Так часто изображалась в древнерусской миниатюре мудрость. На ней - царственный головной убор, она погружена в глубокие размышления. Сама маска - символ тайны, окружающей знание, которого достоин далеко не всякий.
Не только начертания заглавных букв и другие виды орнаментальных украшений несли символическую нагрузку. Средневековые
идеи в своей эволюции отражались и на структуре книжной страницы. Если воспользоваться терминологией из области иконописи, то текст -это «средник». Его обрамляют поля, на которых изографы рисуют заставки и концовки, а писцы часто делают различные пометки. Согласно лингвистическому трактату Константина Костенчского (Тырновская школа, исихастская традиция, XIV в.), средник - это прямая проекция неба на бренную землю, это обитаемый, упорядоченный мир, ойкумена. Средник - стерильно чистое идеологическое пространство, где вечные истины и запечатлевающие их слова и буквы сияют неизреченным светом. «Свет бо слово Божие именуется, более видимаго света» [16]. Пространства средника и полей не автономны, а соединяются инициалами. По выражению A.M. Панченко, инициалы - это алфавитно-живописные скрепы, поскольку по своему местоположению принадлежат и тексту, и полям [16].
Установлено, что в «плетении словес», как основном способе создания выразительности текста в древнерусской литературе, существует единство словесной ткани и живописно-графического орнамента. Заставки этого стиля - своего рода иллюстрации к курсу средневековой географии и этнологии, согласно которым край света заселен песьеглавцами, рогатыми и трехногими людьми, фениксами, грифонами и василисками. Исихасты Тырновской школы пользовались нововизантийским стилем: растительные, геометрические мотивы, балканская плетенка; как их ни толковать, никакой оппозиции к тексту в них усмотреть нельзя - в отличие от «плотского» орнамента на «брезах» -полях. Плетенка эстетически равноценна «плетению словес». Поля и средник сливаются в единое философско-художественное пространство. Это аналогично единому человеку доктрины исихастов, закаленных в борьбе с дуализмом павликиан и богомилов.
В результате реформ митрополита Киприана (Тырновская школа) в XIV-XV веках произошли важные изменения в литературе, иконописи, музыке. Изменилась и структура книжной страницы: появился запрет писать на полях. Панченко предполагает, что в этом запрете проявилась цивилизационная экспансия текста средника. «Пустыня полей» колонизируется, уравнивается в правах со словесной нивой. Трактовке пустыни (реальной, отождествляемой с лесными дебрями) отведено много места в Житии Сергия Радонежского. Запрет на смех и празднословие в лесной Фиваиде аналогичен запрету «черкать на полях». «Быть может, - продолжает Панченко, - это слишком смелая аналогия, но духовно-нравственная подоплека "экспансии средника" и того движения, которое в XIV веке начал Сергий и которое вскоре стало в культуре определяющим, - эта цивилизационная подоплека в сущности одинакова» [16].
Таким образом, эволюция взаимоотношений средника и полей отражала основные культурные тенденции своего времени, что еще раз подчеркивает единство культурного пространства русского средневековья.
«Обожение слова» (С. Аверинцев) в древнерусской культуре порождало особые приемы расширения границ его царства - границ эмоциональных, звуковых, эстетических, но прежде всего, конечно, смысловых. Текст лучших древнерусских рукописей строился так, чтобы подчеркнуть важность и значение именно святых слов, максимально расширить пространство их воздействия. Д.С. Лихачев назвал это свойство древнерусской литературы созданием «сверхсмысла». Из работ других ученых по теории искусства слова можно сделать вывод о том, что основным приемом создания «сверхсмысла» был стиль «плетения словес», орнаментальное построение текста.
«Плетение словес», «долгота слова», по словам Лихачева, имело одной из своих задач создание у слушателей определенного настроения. Важные и значительные слова при повторении вторгались в сознание слушателей, даже самых неподготовленных и ленивых, переставших следить за конструкцией предложений, но улавливающих ключевые слова, создававшие общее представление о том, что говорится. «И что подобает инаа проча глаголати, и длъготою слова послушателем слухи ленивы творити? Сытость бо и длъгота слова ратник есть слуху, яко и преумноженная пища телесем» [13]. «Сытость» речи - значит ее насыщение ключевыми словами. Это один из способов «преодоления слова», создания «надсловесной» ткани произведения.
Часто в стиле «плетения словес» употребляется удвоение понятия: повторение слова, повторение корня слова, соединение двух синонимов, противопоставление двух понятий и т. д. Например, «.житие скорбно, житие жестко, отовсюду теснота, отовсюду недостатки, ни имущим ни откуду ни ясти, ни пити» (о монашеской жизни). Иногда противопоставление заменяется последовательностью действия: «пустынно-любца и пустынножителя», «мимоходящего, ни по посещающаго», «все лесъ, все пустыня», - что усиливает выразительность описания.
Важное и плодотворное (для современных ученых) последствие имело сближение орнаментальной прозы со стихотворной речью, которое сделал Лихачев. Поэзия занята «приращением смысла» слова, организацией особого взаимодействия ключевого слова и контекста, что усиливает зависимость смысла и значения слова от его окружения. Основа организации текста в орнаментальной прозе - ритмический повтор и возникающие на его основе сквозная тема и лейтмотив - известный поэтический прием. Поэтому «плетение словес», принадлежит к одному из самых первых образцов орнаментальной прозы - прозы, которая представляет собой интенсивное проявление поэтической речи [13].
К образцам орнаментальной прозы Лихачев относит самые первые произведения древнерусской литературы: Слово о Законе и Благодати митрополита Иллариона, произведения Кирилла Туровского и Серапиона Владимирского.
Приемы создания древнерусских текстов, рассмотренные Лихачевым и другими учеными, помогают понять принцип воздействия канонического искусства на человека, благодаря которому древнерусская литература создает настроение самоуглубленности и сосредоточенности. Ю.М. Лотман обращает внимание на завораживающее действие словесных повторов, на созерцательное настроение, которое рождается при внимательном рассмотрении ритмически правильных узоров или геометрических рисунков [14].
Известны аналогии стиля «плетения словес» с широко распространенным в русской графической культуре конца XIV-XV веков плетеным орнаментом. Современные авторы полагают, что смысл этого специфического искусства можно понять именно при помощи сравнения всех его элементов с соответствующим литературным стилем. Вязь, инициалы и в особенности плетеный орнамент, утверждает О.Ф. Коновалова, относятся к изобразительному искусству, но в XV-XVI веках они были более тесным образом связаны со словесным искусством, в них, в определенном смысле, стерлась граница между буквой как обозначением звука и буквой, как мотивом орнамента [10]. Как общие признаки литературной и орнаментальной «плетенки» она выделает строгую ритмичность, повторы отдельных элементов и их частей (явление словесной интонации, благодаря которой слово получает большую драматическую силу). Называя эпитеты, писатель стремится расположить их таким образом, чтобы возникала особая симметричность слогов, близкая к орнаментальному повторению мотива.
Позднее, в XVI-XVII веках, древнерусская книжность, подобно музыкальной культуре, существовала на нескольких уровнях. Первый пласт книжной культуры составляла каноническая церковная литература, включающая помимо Священного Писания, Апостола, Псалтыри, большое количество житий, творений отцов церкви, обиходные богослужебные книги, большая часть которых были нотированными (на крюках), певческими, а также произведения древнерусских книжников. К этому уровню примыкают различные апокрифические произведения, не входящие в церковный канон, но на протяжении многих столетий существующих как бы рядом с ним. Они освящались авторитетом тех имен, о которых повествовали. Это различные, не вошедшие в канон, евангелия (Никодима, Детства Марии и др.), а также представляющие уникальность отечественной традиции - духовные стихи, существующие в устной традиции, но связанные с православной книжностью.
Как следствие демократических процессов конца Средневековья возник огромный пласт демократической литературы, включающий в себя книги, пользующиеся спросом у большей части грамотного населения. Это и духовное чтение назидательно-нравственного характера (находилось под контролем церкви), и так называемая parodia sacra (смеховая литература), и тип литературы событийно-бытового содержания. Особый слой составляли «волхитные книжки» (заговорные), явно связанные с языческой культурой древних славян. Это различные тексты «О Луне», «Лунном течении», о зависимости здоровья и лечения от лунных дней, а также «Громники», «Молнияники». «Колядники», разные сказания (например, «О печати царя Соломона» и «Книги Гермеса Трисмегиста» [20].
Влияние монастырей на древнерусскую культуру в целом было огромным. Поэтому книга и образованность почитались «в миру» не меньше, чем в монашеской среде. Вопреки распространенному еще и по сей день мнению о том, что просвещение пришло на Русь только в эпоху Петра, образованность Московской Руси находилась на довольно высоком уровне. Как отмечает А.И. Соболевский, количество всякого рода книг и документов в XV-XVII веках так велико, несмотря на пожары и разные невзгоды, что трудно даже приблизительно определить их число в тысячах. Они написаны в разных местах, начиная от Москвы и кончая окраинами нашего Севера и Сибири. В сборниках XV-XVII веков очень часто встречаются статьи о пользе чтения книг. Книжную премудрость сравнивали с солнечной «светлостью», которую «не может и вся тварь сокрытии». Над книгами должны были трудиться тысячи писцов и подьячих, и предназначались они еще большему количеству читателей [17].
Наиболее высокая стадия образования - личный труд по книгам: продолжительное и внимательное изучение книг как по содержанию, так и по изложению, который был связан, как правило, с монастырской жизнью.
Демократический пласт книжной культуры получил свое развитие в эпоху завершения русской средневековой традиции, размывания средневекового канона во всех областях русской культуры. Это означало, прежде всего, отступление от соборных начал творчества, приоритет индивидуального вкуса, включение светских, реалистических тем и образов в подчиненные высоким духовно-нравственным требованиям канонические системы иконописи, знаменного пения, литературы. Так, отличительными особенностями Строгановской школы иконописи, сформировавшейся только к концу XVI века и на первых порах мало отличавшейся от новгородской, были усилившиеся на последующих этапах приемы живописи: «мелочность письма», отчетливость отделки лица и фигур, лики «с сильной оживкой», палаты с «большими затеями», увеличение роли пейзажа и аллегорических изображений. Все
эти качества можно рассматривать как подготовку эстетики барокко, ставшей официальной в русском искусстве XVII века. В книжной области эстетика барокко связана с формированием светской литературы.
Библиографический список
1. Буслаев Ф.И. О литературе : Исследования; Статьи / Ф.И. Буслаев. - М. : Худож. лит., 1990. - С. 52.
2. Давыдова Н.В. Евангелие и древнерусская литература / Н.В. Давыдова. - М. : МИРОС, 1992. - С. 177.
3. Древняя русская литература : Хрестоматия. - М. : Просвещение, 1988. - С. 52, 53, 56.
4. Джурова А. О кодикологических аспектах глаголического и кириллического славянских кодексов и их связи с византийской традицией вв. / А. Джурова // Кириллица. От возникновения до наших дней. - СПб. : Алетейя, 2011. - С. 26.
5. Еремин И.П. Литературное наследие Феодосия Печерско-го / И.П. Еремин // ТОДРЛ. Т. V. - М.-Л. : Изд. АН СССР, 1947. - С. 184.
6. ЕреминИ.П. Литературное наследие Кирилла Туровского / И.П. Еремин // ТОДРЛ. Т. XII. - М.-Л. : Изд. АН СССР, 1956. - С. 340, 354.
7. Иларион. Слово о Законе и Благодати / Иларион. - М. : Столица, Скрипторий, 1994. - С. 94.
8. Кедров К.А. Предисловие / К.А. Кедров // Буквицы древнерусского письма. - М. : Изобразительное искусство, 1984.
9. Кожинов В. Творчество Илариона и историческая реальность его эпохи / В. Кожинов // Альманах библиофила. - М. : Книга, 1989. - Вып. 26. - С. 25, 24.
10. Коновалова О.Ф. «Плетение словес» и плетеный орнамент конца XIV в.: к вопросу о соотношении / О.Ф. Коновалова // Взаимодействие литературы и изобразительного искусства в Древней Руси. ТОДРЛ. Т.^И. - М. : Наука, 1966. - Т. XXII. - С. 106-110.
11. Левочкин И. Художественное оформление русских рукописных книг / И. Левочкин // Альманах библиофила. - Вып. 26. - М. : Книга, 1989. - С. 136.
12. Литература Древней Руси : Биобиблиографический словарь / Сост. Л.В. Соколова; под ред. О.В. Творогова. - М. : Просвещение, 1996. - С. 81, 33.
13. Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы / Д.С. Лихачев. - М. : Наука, 1979. - С. 126, 117.
14. Лотман Ю.М. Каноническое искусство как информационный парадокс / Ю.М. Лотман // Проблемы канона в средневековом искусстве Азии и Африки. - М. : Наука, 1973. - С. 19.
15. Памятники древнерусской церковно-учительной литературы. - Вып. 1. - СПб. : Изд. журн. «Странник», 1894. - С. 52, 34.
16. Панченко A.M. Русская культура в канун петровских реформ / A.M. Панченко. - Л. : Наука, 1984. - С. 93, 92, 106-107.
17. Соболевский А.И. Образованность Московской Руси XV-XVII вв. / А.И. Соболевский. - СПб. : Тип. М. Меркушева, 1894. - С. 4-5.
18. Соболевский А.И. Древняя церковно-славянская литература и ее значение / А.И. Соболевский. - Харьков : тип. журн. «Мирный труд», 1908. - С. 13.
19. Стасов В.В. Собр. Соч. 1847-1886 / В.В. Стасов. - Т. 1. -СПб. : Тип. М.М. Стасюлевича, 1894. - С. 207.
20. Титов В.В. Ложные и отреченные книги славянской и русской старины : Тексты-первоисточники XV-XVIII вв. / В.В. Титов. - М. : Гос. Публ. Ист. Б-ка России, 1999. - С. 73, 74, 95 и др.
21. Филипповский Г.Ю. «Азъ» в литературе Руси XI—XIII вв.: знаковая функция / Г.Ю. Филипповский //Кириллица. От возникновения до наших дней. - СПб. : Алетейя, 2011. - С. 281.
