CC BY
125
УДК 82-1
DOI: 10.21685/2072-3024-2016-4-8
Е. Ю. Тамахина
ЛИРИЧЕСКИЙ СУБЪЕКТ А. АХМАТОВОЙ В АКУСТИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ
Аннотация.
Актуальность и цели. Акустическая сфера лирики А. Ахматовой - малоизученный аспект в канве общего исследования творчества поэта. Поэтому актуальность работы обусловлена и малой освоенностью материала, и ценностью изучения акустики для лучшего понимания лирического субъекта А. Ахматовой. Цель работы - через анализ слуховых образов и переживаний установить их роль и функции в отдельных произведениях любовной тематики; восстановить психологические черты и состояние лирического субъекта.
Материалы и методы. К исследованию привлекаются более 30 стихотворений, в основном из ранней лирики. Наблюдения группируются и систематизируются в отдельные тематические блоки, расположенные в логической последовательности.
Результаты. На основе анализа стихотворений автора отмечается, что акустические образы и впечатления встречаются во многих произведениях А. Ахматовой, играют важную роль в их структуре, раскрывают и доносят смыслы, которые нельзя извлечь из анализа других элементов стиха поэтессы.
Выводы. Делаются выводы о том, что звуковое начало в лирике Ахматовой помогает создать единую картину, фиксирующую переживания лирического субъекта; слуховые образы транслируют наиболее значимую информацию о мире, передают сокровенное знание, недоступное непосвященным; акустическая среда может создавать эмоциональный фон стихотворения, указывать на взаимоотношения героев; нанизывание аудиальных впечатлений - один из приемов построения текста, при котором акустический код становится ключом к его пониманию; акустические сигналы также могут быть метонимическим выражением иных эмоций и ощущений: тоски, любви, боли.
Ключевые слова: любовная лирика, лирический субъект, героиня, слуховой образ, аудиальные впечатления.
E. Yu. Tamahina
ANNA AKHMATOVA'S LYRICAL SUBJECT IN THE ACOUSTIC ASPECT
Abstract.
Background. The acoustic sphere of Anna Akhmatova's lyrics is a poorly known aspect in the outline of the overall study of the poet. Therefore, the relevance of the work is conditioned both by the underdevelopment of the material, and the value of acoustics for better understanding of Anna Akhmatova's lyrical subject. The purpose of the work is to establish the role and function of auditory images and experiences in individual works with the love theme through the analysis thereof; to restore the psychological traits and the state of the lyrical subject.
Materials and methods. The study involved more than 30 poems mainly from early lyrics. The observations are grouped and arranged in separate thematic units, put up in a logical sequence.
Results. After analyzing the poems of the author, it has been noted that the acoustic images and impressions are found in many works of A. Akhmatova, play an important role in the structure of works that reveal and convey meanings that cannot be retrieved from the analysis of other elements of the verse of the poetess.
Conclusions. The researcher concludes that the beginning sound in Akhmatova's lyrics helps to create a single picture that captures the emotions of the lyrical subject; the auditory images broadcast the most relevant information about the world, pass on the secret knowledge, inaccessible to the uninitiated; the acoustic environment can create the emotional background of a poem, indicate relationships of characters; stringing auditory impressions - one of the techniques of text construction in which the acoustic code becomes a key to its understanding; acoustic signals can also be metonymic expressions of other emotions and feelings: longing, love, pain.
Key words: love poems, lyrical subject, female character, auditory, auditory impressions.
Слуховые впечатления и образы играют важную роль в лирике А. А. Ахматовой. Согласно воспоминаниям поэтессы, звуки окружающего мира с детства производили на нее глубочайшее впечатление: «Звуки в петербургских дворах. Это, во-первых, звук бросаемых в подвал дров. Шарманщики ("пой, ласточка, пой, сердце успокой..."), точильщики ("точу ножи, ножницы..."), старьевщики ("халат, халат"), которые всегда были татарами. Лудильщики. "Выборгские крендели привез". Гулко в дворах-колодцах. <...> Колокольный звон, заглушаемый звуками города. Барабанный бой, мне всегда напоминающий казнь. Санки с размаху о тумбу на горбатых мостах...» [1, с. 49, 50].
Для лирической героини Ахматовой cлух часто выступает как способ восприятия информации о мире. Она активно вслушивается в окружающее, и потому ей известно то, что может быть скрыто от других. В стихотворении «Песня последней встречи» (1911) предчувствие грядущей любовной драмы постигается ею как будто из воздуха, по наитию: «Между кленов шепот осенний // Попросил: "Со мною умри!"» [2, с. 30]. Таким образом, поэт слышит не только звуки вещественного мира, но и то, что выходит за рамки реального звучащего бытия. Звуки природы - это «частности: шорох, шелест, шуршанье, скрип, хрип, треск, стук, плеск, клокотанье, клекот, скрежет, свист, гул, гуд, бой, хруст, звон, грохот, гром» [3].
Подчеркнутая соприродность, включенность в окружающий пейзаж характерна и для героини стихотворения «Ива» (1940), которая описывает себя как воспитанную в совершенно особых условиях: «А я росла в узорной тишине, // В прохладной детской молодого века. // И не был мил мне голос человека, // А голос ветра был понятен мне». Признаваясь в любви к плакучей иве («Я лопухи любила и крапиву, // Но больше всех серебряную иву»), она сетует на то, что после гибели ивы изменился и мир: «Там пень торчит, чужими голосами // Другие ивы что-то говорят // Под нашими, под теми небесами. // И я молчу... Как будто умер брат» [2, с. 188].
Особое восприятие природы характерно и для героини стихотворения «Сероглазый король» (1910). Слушая природу, она находит подтверждение дурным вестям: «А за окном шелестят тополя: // "Нет на земле твоего короля."» Да и, собственно, сами эти вести постигаются также через слуховые образы: «Муж мой, вернувшись, спокойно сказал.» Интересно, что визуальный код здесь оказывается противопоставленным слуховому: услышав
о смерти возлюбленного, героиня говорит: «Дочку мою я сейчас разбужу, // В серые глазки ее погляжу» [2, с. 40]. Серые глаза дочери (как и возможность поглядеть в них) оказываются связующей нитью между героиней и ее возлюбленным - сероглазым королем.
Часто аудиальные впечатления переплетаются с другими ощущениями. Так, в «Двух стихотворениях» (1909) атмосфера любовной бессонницы создается перечислением различных ощущений: «Подушка уже горяча // С обеих сторон. // Вот и вторая свеча // Гаснет, и крик ворон // Становится все слышней». Телесные ощущения (подушка горяча) сменяются зрительными, точнее, их отсутствием (свеча гаснет, следовательно, героиня стихотворения на какое-то время оказывается в темноте). И, наконец, появляется слуховой образ: «крик ворон... слышней». Завершается первая строфа визуальным образом, в котором сливаются свет и цвет: «Как нестерпимо бела // Штора на белом окне» [2, с. 23].
Зрительные и слуховые впечатления нередко дополняют друг друга, создавая единый целостный образ. Как замечает Б. Кац, эта взаимодополнительность может создаваться путем использования параллельных конструкций, как, например, в стихотворении «Вижу, вижу лунный лук.» (1914): «Вижу, вижу лунный лук // Сквозь листву густых ракит, // Слышу, слышу ровный стук // Неподкованных копыт» [2, с. 101]. В третьей строфе стихотворения зрительные и слуховые образы вновь перекрещиваются, при этом акустический код выходит на первый план: «Не с тобой ли говорю // В остром крике хищных птиц, // Не в твои ль глаза смотрю // С белых, матовых страниц?» В заключительной же строфе визуальные впечатления полностью вытесняются аудиальными: «Засыпаю. В душный мрак // Месяц бросил лезвие. // Снова стук. То бьется так // Сердце теплое мое» [3].
Сон здесь ассоциативно связан с темнотой, с отсутствием зрения, на что указывает слово «мрак». С другой стороны, лексема «стук» возвращает читателя к первой строфе - это прямой повтор. В первом случае это был стук копыт (звук внешнего мира, посторонний по отношению к героине); в последних строках это уже стук сердца - звук, принадлежащий миру внутреннему и потому характеризующий состояние героини (слышимый стук сердца - признак присутствия значительных эмоций, а в данном случае, возможно, еще и показатель неравнодушия по отношению к воображаемому собеседнику).
Стихотворение «Вечером» (1913) начинается описанием слуховых впечатлений: «Звенела музыка в саду // Таким невыразимым горем». В последней строфе, завершая описание сложного комплекса переживаний, связанных с неискренностью избранника, с искусственностью зарождающихся отношений, А. Ахматова вновь использует метафору, опирающуюся на слуховое восприятие: «А скорбных скрипок голоса // Поют за стелющимся дымом.» [2, с. 47]. Таким образом, в этом тексте аудиальный канал оказывается ведущим в создании атмосферы поддельной, неискренней любви. Как отмечает А. Меньхерт, «в этом микрокосме музыка является единственным элементом, способным вступать в связь с лирическим субъектом» [4, с. 78].
В стихотворении «Я научилась просто, мудро жить.» (1912) складывается иная картина. Здесь героиня оказывается отчужденной от возлюбленного: «Лишь изредка прорезывает тишь // Крик аиста, слетевшего на крышу. //
И если в дверь мою ты постучишь, // Мне кажется, я даже не услышу». В приведенных строках особенно важно упоминание о тишине, характеризующей душевное спокойствие (и, вероятно, душевную опустошенность) героини. Любовные переживания оказываются вытесненными, замененными на переживания поэтические, причем последние тоже мотивированы акустическими образами: «Когда шуршат в овраге лопухи // И никнет гроздь рябины желто-красной, // Слагаю я веселые стихи // О жизни тленной, тленной и прекрасной» [2, с. 58].
Тесная связь поэтического дарования и несчастной любви нередко реализуется в лирике А. А. Ахматовой. Прямым подтверждением этому служит стихотворение «Я улыбаться перестала.» (1915), героиня которого замечает: «Одной надеждой меньше стало, // Одною песней больше будет. // И эту песню я невольно // Отдам на смех и поруганье, // Затем что нестерпимо больно // Душе любовное молчанье» [2, с. 78]. Молчанье (особенно если оно любовное) мучительно для героини, и она пытается нарушить его, выразив себя в песне - стихотворении, которое будут читать непосвященные.
Интересно, что, несмотря на мучительность переживаний, связанных с поэтическим творчеством, героиня как будто боится потерять поэтический дар, расстаться с ним. В стихотворении «Муза ушла по дороге.» (1915), расставшись с Музой, она замечает как бы вскользь: «Я, глядя ей вслед, молчала, // Я любила ее одну, // А в небе заря стояла, // Как ворота в ее страну». Здесь обращают на себя внимание молчание героини (указание на утрату дара поэтической речи в отсутствие Музы) и заявление «Я любила ее одну»: песенный дар для нее все-таки оказывается выше обычного женского счастья. Интересно также и пространственное расположение Музы и героини. Последняя находится в нижней точке пространства, в мире мертвых, в могиле: «Я долго ее просила // Зимы со мной подождать, // Но сказала: "Ведь здесь могила, // Как ты можешь еще дышать?"» [2, с. 77, 78]. Героиня как будто мертва для мира, для обычной, повседневной жизни. Муза, напротив, уходит вверх, на небо («заря стояла, как ворота в ее страну»), в мир божественных откровений.
Творчество вообще часто оказывается переплетенным с аудиальными образами: «Бывает так: какая-то истома; // В ушах не умолкает бой часов; // Вдали раскат стихающего грома. // Неузнанных и пленных голосов // Мне чудятся и жалобы и стоны, // Сужается какой-то тайный круг, // Но в этой бездне шепотов и звонов // Встает один, все победивший звук. // Так вкруг него непоправимо тихо, // Что слышно, как в лесу растет трава, // Как по земле идет с котомкой лихо. // Но вот уже послышались слова // И легких рифм сигнальные звоночки, - // Тогда я начинаю понимать, // И просто продиктованные строчки // Ложатся в белоснежную тетрадь» («Творчество», 1943) [2, с. 277].
Звуки музыки, как и звуки окружающей природы, могут ассоциативно связываться в лирике А. Ахматовой с поэтическим провидением, с особой поэтической интуицией, делающей поэта сопричастным особому знанию: «Потускнел на небе синий лак, // И слышнее песня окарины. // Это только дудочка из глины, // Не на что ей жаловаться так». И далее: «Или этот голос повторяет // Мне твои последние стихи?» («Потускнел на небе синий лак», 1912). Простая дудочка в восприятии лирической героини оказывается про-
водником в особый поэтический мир, полный созвучий, бередящих душу героини, иначе откуда такая реакция на незатейливую мелодию: «Кто ей рассказал мои грехи, // И зачем она меня прощает?..» [2, с. 76].
Слуховые образы и впечатления часто становятся метафоричным выражением других переживаний, ощущений, эмоций. По мнению Б. Каца, метонимическое описание какого-либо явления через сопутствующие ему звуки - одна из особенностей ахматовской манеры письма [3].
Тоска, например, символично передается образом поющей птицы: «Вылетит птица - моя тоска, // Сядет на ветку и станет петь» («Углем наметил на левом боку.», 1914). И песня эта адресована возлюбленному: «Голос знакомый, а слов не пойму...», - заметит тот, услышав пение [2, с. 60].
Чувство любви в одноименном стихотворении ассоциативно связывается с воркованием голубя: «То целые дни голубком // На белом окошке воркует.» - и одновременно со звуками скрипки: «Умеет так сладко рыдать // В молитве тоскующей скрипки.» («Любовь», 1911) [2, с. 25].
Несчастье, беда тоже наделяются даром речи, как и судьба в целом: «Страшно мне от звонких воплей // Голоса беды.» («Песенка», 1911) [2, с. 36]; «Факел, ночь, последнее объятье, // За порогом дикий вопль судьбы...» («Данте», 1936) [2, с. 187]; «И в голосе грозном софийского звона // Мне слышится голос тревоги твоей» («И в Киевском храме Премудрости Бога.», 1916) [2, с. 119]; «Твоя свирель над тихим миром пела, // И голос смерти тайно вторил ей.» («Твоя свирель.», 1912) [5, с. 20].
Слуховые переживания могут выполнять роль смыслообразующего каркаса в тексте. Например, стихотворение «Я слышу иволги всегда печальный голос» (1917) построено путем нанизывания звуковых впечатлений: «Я слышу иволги всегда печальный голос // И лета пышного приветствую ущерб, // А к колосу прижатый тесно колос // С змеиным свистом срезывает серп. // И стройных жниц короткие подолы, // Как флаги в праздник, по ветру летят. // Теперь бы звон бубенчиков веселых, // Сквозь пыльные ресницы долгий взгляд». Отметим, что стихотворение начинается словами «Я слышу», что сразу настраивает читателя на доминирующий код. Перечисленные образы в совокупности создают образ некоего блаженного места, где когда-то была счастлива героиня: «Но приходи взглянуть на рай, где вместе // Блаженны и невинны были мы» [2, с. 135, 136].
Слово «рай» здесь весьма показательно. По мнению Ю. Щеглова, совместное переживание трепетности мира, любование объектами природы и культуры - это одно из характерных положений, в котором мы застаем лирическую героиню и ее партнера, указывающее на совместное общение с любимыми ценностями и торжественно-трепетное восприятие окружающего мира. Свидание героев Ахматовой происходит на фоне объектов природы и культуры, неотделимых от их собственной судьбы и потому разделяющих с ними черты хрупкости, одухотворенности и беззащитности перед силами зла и хаоса. Этот мотив нередко реализуется как совместное созерцание героями города, предметов старины, картин, памятников, т. е. всего того, что способно хранить память о событиях и людях [6].
Одно из самых известных стихотворений А. Ахматовой «Когда в тоске самоубийства.» (1917) также опирается на доминирующий в смысловом отношении акустический образ: «Мне голос был. Он звал утешно, // Он гово-
рил.» Отрешиться от искушения, от возможности поменять свою жизнь на более легкую героине помогает отказ от слухового восприятия: «Но равнодушно и спокойно // Руками я замкнула слух, // Чтоб этой речью недостойной // Не осквернился скорбный дух» [2, с. 143].
Звуковым образам в поэзии А. Ахматовой противопоставлены молчание, тишина. Об этом, в частности, свидетельствует стихотворение «Я пришла сюда, бездельница.» (1911), в котором молчание становится знаком умирания, тоски. «На пригорке дремлет мельница. // Годы можно здесь молчать.», - говорится в первой строфе. И далее - ряд образов, навевающих мысли о смерти: засохшая повилика, мертвая русалка («У пруда русалку кли-каю, // А русалка умерла»), обмелевший пруд, покрытый тиной. И сама героиня, вероятно, готова оставить этот мир, о чем свидетельствует последняя строфа: «Замечаю все как новое. // Влажно пахнут тополя. // Я молчу. Молчу, готовая // Снова стать тобой, земля» [2, с. 37].
По замечанию А. Павловского, любовные драмы в поэзии А. Ахматовой «происходят как бы в молчании» [7].
Новизна восприятия, возможно, также указывает на готовность перехода героини в иной мир - возродиться в новом качестве, вести новую жизнь. Заметим, что молчание сопровождает этот переход, становясь его своеобразным условием. Как отмечает Ю. Щеглов, «инициальное состояние (канун, начало, "первый раз", появление, приход, вход, приветствие, порог, крыльцо, стук в дверь или окно и т.п.) - другой очень частый угол зрения на событие у Ахматовой» [6].
Стихотворение «Сразу стало тихо в доме» (1917) раскрывает связь тишины с мраком, тоской, печалью: «Сразу стало тихо в доме, // Облетел последний мак, // Замерла я в долгой дреме // И встречаю ранний мрак. // Плотно заперты ворота, // Вечер черен, ветер тих». Героиня страдает от отсутствия любовных переживаний, жизни как таковой: «Где веселье, где забота, // Где ты, ласковый жених?» И как результат - поэтическое безмолвие: «Нежной пленницею песня // Умерла в груди моей» [2, с. 128].
О таком переходе в особый мир речь идет и в стихотворении «Двадцать первое. Ночь. Понедельник.» (1917), в заключительных строках которого героиня признается: «Но иным открывается тайна, // И почиет на них тишина. // Я на это наткнулась случайно // И с тех пор все как будто больна» [2, с. 113]. Следовательно, поэтический дар связан с умением пребывать в тишине, слушать тишину. По мнению Ю. К. Щеглова, оцепенение, опреснение жизни, поэтическая немота - варианты реализации характерного для поэзии А. Ахматовой представления о «неудачливости судьбы и враждебности мира» [6]. Интересно, что и настоящая, искренняя любовь тоже не умеет говорить громко: «Настоящую нежность не спутаешь // Ни с чем, и она тиха» («Настоящую нежность не спутаешь.», 1913) [2, с. 53].
Важное место в любовной лирике А. Ахматовой отводится образам, связанным с восприятием звуков речи. Речь лирической героини имеет несколько отличительных особенностей. К ним относятся:
1. Оговорки в речи: «И как будто по ошибке // Я сказала: "Ты..." // Озарила тень улыбки // Милые черты. // От подобных оговорок // Всякий вспыхнет взор.» («Читая Гамлета», 1909) [2, с. 24]. Отметим здесь союз «как будто», указывающий на то, что это была не такая уж и оговорка. Упот-
ребление иной формы местоимения указывает на переход в иной регистр общения, а последующие строки (тень улыбки) свидетельствуют, что этот новый регистр был понят и принят собеседником.
2. Затрудненная речь: «И, прощаясь, держась за перила, // Она словно с трудом говорила: // "Это все... Ах, нет, я забыла, // Я люблю вас, я вас любила // Еще тогда!"» («Хочешь знать.», 1911) [2, с. 30]. Вынужденное признание, возможно, перед грядущим расставанием - и речь героини сбивчива, затруднена, что указывает на внутреннее смятение, возможно, даже на отчаяние, которое заставило ее признаться в своих чувствах.
3. Невозможность высказаться: «Я написала слова, // Что долго сказать не смела» («Я написала слова.», 1911). Такое состояние также характеризует момент эмоционального напряжения героини; вероятно, это слова о разрыве, об окончании отношений между влюбленными. Лексический строй стихотворения указывает на неотвратимость такого финала: «Смолк отдаленный рожок» (звуки сменяются тишиной); дважды употребляется слово «последний»: «Листьям последним шуршать! // Мыслям последним томиться!» Делаются намеки и на причину разрыва: «Я не хотела мешать // Тому, кто привык веселиться. // Милым простила губам // Я их жестокую шутку.» [2, с. 35].
Душевное оцепенение, в котором пребывает героиня, также приводит ее к безмолвию, к нежеланию говорить: «По-новому, спокойно и сурово, // Живу на диком берегу. // Ни праздного, ни ласкового слова // Уже промолвить не могу» («Судьба ли так моя переменилась.», 1916). И далее, характеризуя свое состояние, она приходит к выводу о своей близости к границе между мирами: «И вот таким себе я представляла // Посмертное блуждание души» [2, с. 115, 116].
Иногда затрудненная речь выступает как признак душевного подъема, эмоционального воодушевления: «Я для сравнения слов не найду - // Так твои губы нежны» («9 декабря 1913 года», 1915). И этот душевный подъем не нуждается в словах: «Вот поняла, что не надо слов, // Оснеженные ветки легки.» [2, с. 82].
Похожая ситуация запечатлена и в стихотворении «Ждала его напрасно много лет.» (1916): «Ждала его напрасно много лет. // Похоже это время на дремоту. // Но воссиял неугасимый свет // Тому три года в Вербную Субботу. // Мой голос оборвался и затих - // С улыбкой предо мной стоял жених» [2, с. 140].
В поздней поэзии невозможность говорить становится постоянным мотивом. При этом возможность говорить и быть услышанным для поэта - возращение в мир и восстановление утраченных коммуникаций, поскольку голос и звук выступают для него основным средством связи с окружающей средой [8, с. 54].
4. Тихая речь или, наоборот, крик: «Десять лет замираний и криков, // Все мои бессонные ночи // Я вложила в тихое слово // И сказала его - напрасно» («Смятение», 1913) [2, с. 46]. В этих строках особенно интересно противопоставление крика и тихой речи. Как свидетельствует Б. Кац, «можно было бы процитировать большое число строк, подтверждающих, что из тембрового и артикуляционного разнообразия речевых звучаний слух Ахматовой. оказывает особое предпочтение паре "шепот - крик"» [3]. Исследователь приво-
дит около 10 контекстов, подтверждающих его вывод, и говорит также о том, что крик в ахматовской лирике часто синонимичен боли, стону, плачу, вою и знаменует собой страдание, тяжелые переживания: «От любви твоей загадочной, // Как от боли, в крик кричу, // Стала желтой и припадочной, // Еле ноги волочу» («От любви твоей загадочной.», 1918) [2, с. 138].
Примечательно, что слуховой код используется гораздо реже в описании возлюбленного. Чаще всего слуховые образы и ощущения при этом служат средством раскрытия подтекста стихотворения, ключом к пониманию ситуации и являются общими для героев: «Здравствуй! Легкий шелест слышишь // Справа от стола? // Этих строчек не допишешь - // Я к тебе пришла» («Здравствуй! Легкий шелест слышишь.», 1913). Эти впечатления оказываются доминирующими: «Говоришь, что рук не видишь, // Рук моих и глаз» [2, с. 54, 55]. Героиня обижена подобным невниманием со стороны собеседника (который, вероятно, сохраняет типичную позу пишущего - взгляд прикован к листу бумаги, лежащему перед ним!) - и замена зрительного кода слуховым (не видишь, но все равно слышишь!) открывает читателю некоторую неискренность со стороны собеседника, нежелание замечать героиню, что можно трактовать как следствие недавно случившейся между ними ссоры [3].
Отдельного упоминания заслуживает голос возлюбленного: «...Пьянея звуком голоса, // Похожего на твой» («Белой ночью», 1911) [2, с. 37]; «Отчего же ты не старый, // А такой, как был тогда? // Даже звонче голос нежный.» («Веет ветер лебединый.», 1912) [2, с. 149]; «И, исполненный жгучего бреда, // Милый голос, как песня, звучит.» («Все мне видится Павловск холмистый», 1915) [2, с. 94]; «Тот же голос, тот же взгляд, // Те же волосы льняные» («Два стихотворения», 1909) [2, с. 24]. Отметим, что голос возлюбленного может иметь различные эмоциональные характеристики: он милый, нежный, пьянящий и в то же время глухой, безотрадный («Сладок запах синих виноградин.», 1910) [5, с. 9].
Рассматривая соотношение слухового и зрительного кодов в лирике А. Ахматовой, исследователи отмечают его зависимость от времени создания стихотворения. Так, по мнению Т. В. Цивьян, мир ее ранних произведений предстает, скорее, как зрительный, видимый. «В этом зримом мире то, что звучит и воспринимается на слух, представляет собой, скорее, аккомпанемент, дополняющий зрительное описание и часто имеющий орнаментальное значение», - утверждает исследователь. В то же время мир поздних произведений - это мир звуковых переживаний, в котором доминирует акустическое восприятие [8, с. 33, 34].
Таким образом, звуковое начало играет важную роль в любовной лирике А. Ахматовой. Соединяясь со зрительными впечатлениями, оно создает единую картину, фиксирующую переживания лирического субъекта стихотворения. Слуховые образы транслируют наиболее значимую информацию о мире, передают сокровенное знание, недоступное непосвященным. Особенно важны при этом звуки природы, музыки, речи.
Звуковая среда может создавать эмоциональный фон стихотворения, указывать на сложные взаимоотношения героев, раскрывать неискренность в их чувствах. Нанизывание слуховых впечатлений - один из приемов построения текста, при котором акустический код становится ключом к его пониманию. Акустические сигналы также могут быть метонимическим выражением иных эмоций и ощущений: тоски, любви, боли и др.
Слуховые образы указывают на поэтическую природу героини: создание «песен» оказывается сопряженным с любовным «молчаньем». При этом она боится утратить поэтический дар, потерять расположение музы, но в то же время стремится к счастью в любви.
Речь лирической героини характеризуется такими чертами, как наличие якобы случайных оговорок, речевые затруднения и даже утрата способности говорить (молчание, вынужденное или выбранное сознательно), противопоставление крика и тихой речи (шепота).
Особыми свойствами у А. Ахматовой наделяется и молчание. Часто оно символизирует смену состояний или положений лирического героя; нередко ему сопутствуют печаль и тоска, темные цвета. Умение вслушиваться в тишину - признак поэтической одаренности.
Список литературы
1. Ахматова, А. А. Сочинения : в 2 т. / А. А. Ахматова. - М. : Художественная литература, 1986. - Т. 2: Проза, переводы. - 463 с.
2. Ахматова, А. А. Собрание сочинений : в 2 т. / А. А. Ахматова. - М. : Правда, 1990. - Т. I. - 448 с.
3. Кац, Б. Звук и искусство звука среди мотивов ахматовской поэзии / Б. Кац, Р. Тименчик. - URL: http://www.akhmatova.org/bio/kats_tim/ocherk2-1.htm
4. Меньхерт, А. О смысле предметности у А. Ахматовой. Анализ стихотворения «Вечером» / А. Меньхерт // Slavica tergestina / ed. by Mila Nortman, Laura Rossi, Ivan Verc. - Trieste : EDIZIONI LINT TRIESTE, 1994. - № 2. - С. 71-90.
5. Ахматова, А. А. Собрание сочинений : в 2 т. / А. А. Ахматова.- М. : Правда, 1990. - Т. II. - 432 с.
6. Щеглов, Ю. К. Черты поэтического мира Ахматовой / Ю. К. Щеглов. - URL: http://novruslit.ru/library/?p=17
7. Павловский, А. И. Анна Ахматова. Жизнь и творчество / А. И. Павловский. -М. : Просвещение, 1991. - 192 с. - URL: http://www.akhmatova.org/bio/ap2.htm
8. Цивьян, Т. В. Ахматова и музыка / Т. В. Цивьян / Russian Literature. - 1975. -№ 10/11. - С. 33-57.
References
1. Akhmatova A. A. Sochineniya: v 2 t. [Works: in 2 volumes]. Moscow: Khudozhestven-naya literatura, 1986, vol. 2, 463 p.
2. Akhmatova A. A. Sobranie sochineniy: v 21. [Collected works: in 2 volumes]. Moscow: Pravda, 1990, vol. I, 448 p.
3. Kats B., Timenchik R. Zvuk i iskusstvo zvuka sredi motivov akhmatovskoy poezii [The sounding and the art of sound in the motifs of Akhmatova's poetry]. Available at: http ://www.akhmatova.org/bio/kats_tim/ocherk2-1. htm
4. Men'khert A. Slavica tergestina. Trieste: EDIZIONI LINT TRIESTE, 1994, no. 2, pp. 71-90.
5. Akhmatova A. A. Sobranie sochineniy: v 21. [Collected works: in 2 volumes]. Moscow: Pravda, 1990, vol. II, 432 p.
6. Shcheglov Yu. K. Cherty poeticheskogo mira Akhmatovoy [Akhmatova's poetic world traits]. Available at: http://novruslit.ru/library/?p=17
7. Pavlovskiy A. I. Anna Akhmatova. Zhizn' i tvorchestvo [Anna Akhmatova: life and work]. Moscow: Prosveshchenie, 1991, 192 p. Available at: http://www.akhmatova.org/ bio/ap2.htm
8. Tsiv'yan T. V. Akhmatova i muzyka [Akhmatova and music]. 1975, no. 10/11, pp. 33-57.
Тамахина Екатерина Юрьевна аспирант, Ставропольский государственный педагогический институт (Россия, Ставропольский г. Ставрополь, ул. Ленина, 417а)
E-mail: [email protected]
УДК 82-1 Тамахина, Е. Ю.
Лирический субъект А. Ахматовой в акустическом аспекте /
Е. Ю. Тамахина // Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. Гуманитарные науки. - 2016. - № 4 (40). - С. 73-82. Б01: 10.21685/20723024-2016-4-8
Tamahina Ekaterina Yurievna Postgraduate student, Stavropol State Pedagogical Institute (417a Lenina street, край, Stavropol, Stavropol region, Russia)
