CC BY
61
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 13. ВОСТОКОВЕДЕНИЕ. 2013. № 1
ФИЛОЛОГИЯ М.Л. Рейснер
ЛИРИЧЕСКИЕ ВСТАВКИ В ПЕРСИДСКОМ ЛЮБОВНО-РОМАНИЧЕСКОМ ЭПОСЕ XI-XIII вв.: ГЕНЕЗИС И ЖАНРОВЫЕ ФУНКЦИИ
Статья посвящена различным типам лирических вставок в персидском любовно-романическом эпосе XI-XIV вв., их генетическим истокам и основным содержательным и композиционным функциям. Особое внимание уделено ранним образцам жанра, созданным в XI в. поэтами 'Унсури, Аййуки и Гур-гани. В статье показано, как распорядился опытом предшественников в своих знаменитых поэмах «Хусрав и Ширин» и «Лайли и Маджнун» признанный корифей персидского любовно-романического эпоса Низами. Рассматриваются три основных разновидности лирических вставок в повествовательный текст: письма (нама), песни (суруд), газели (ши'р, газал). В статье прослеживаются изменения в характере функционирования этих видов внесюжетных включений в нарративном произведении, постепенное стирание границ между ними, и, наконец, определяется их важная роль как одного из маркеров жанра классической любовно-романической поэмы.
Ключевые слова: персидский классический эпос, средневековый роман, концепция индивидуальной любви, романизация эпического сюжета, лирические вставки в повествовательных текстах.
The article is devoted to the analyses of different types of lyric incorporations to narration in Persian classic Romance of XI-XIV centuries, to its genesis and functions both in form and content of narrative texts. Main attention is paid to the early period of development of genre (XI c.) when such poets as Unsuri, Ayyuqi and Gurgani composed first love stories in Persian poetry. The article shows how such coryphaeus of this genre Nizami used the literary experience of his predecessors in his famous romances Khsraw andShirin and Layli andMajnun. The article contains analyses of three types of lyric incorporations in narrative text named "letters" (nama), "songs" (surud) and "love poems" (shi'r or qhazal). The author retraced all changes in functioning of the three types of non-subject elements and showed how the border-line between them was gradually obliterated. In the end the author comes to the conclusion that lyric incorporations in Persian classic Romance act as one of the key markers of genre.
Key words: Persian Classic Epos, Medieval Romance, concept of Individual Love, transformation of epic subject into romance, lyric incorporations in narrative texts.
49
Проблема лирических вставок в персидском романическом эпосе заинтересовала автора настоящей статьи в ходе изучения одного из ранних образцов жанра — поэмы «Вис и Рамин» Фахр ад-Дина Гур-гани. Предметом анализа в предыдущей статье послужили «Десять писем» о любви, составляющие самостоятельную главу в тексте поэмы1. Работа показала, что письма (нама) участвуют в процессе жанрового строительства, в данном случае, в трансформации старого исторического предания в любовный роман. Содержание писем и характер подачи материала полностью отвечают авторскому намерению: переключить внимание слушателя (читателя) с внешней событийной канвы сюжета на отношения героев, их внутренний мир и переживания. В настоящей публикации, которая продолжает тему, нам показалось целесообразным несколько расширить поле исследования и рассмотреть все типы лирических вставок в персидских любовно-романических поэмах. Цель данной публикации — не только описать функции внесюжетных вставок в ткани повествовательного произведения, но и, по возможности, выяснить их генезис. Помимо эпистолярных включений, обозначенных термином нама, в романических поэмах Х1-Х111 вв. можно обнаружить вставные газели (газал), нередко характеризуемые как песни (суруд, нава, нагма), что полностью соответствует природе газели как музыкально-поэтического комплекса. В некоторых случаях, когда речь в поэме идет о поэте-влюбленном, лирические вставки могут быть обозначены словом «стих» (ши'р, бейт).
Начнем с раннего периода развития романического эпоса, к которому кроме поэмы Гургани принадлежат и другие поэмы XI в.: ряд целиком или частично утраченных поэм 'Унсури, среди которых самая известная носит название «Вамик и 'Азра», и поэма Аййуки «Варка и Гулшах». История любви, рассказанная 'Унсури, видимо, имеет греческое происхождение и восходит к не сохранившемуся до наших дней эллинистическому роману. О наличии или отсутствии лирических вставок в поэме 'Унсури судить практически невозможно, поскольку от нее дошли лишь отдельные фрагменты. Но даже среди этих «обломков» поэмы имеется один, в котором упоминается придворный музыкант царя Фоликрата, отца героини, по имени Ранкадус, и говорится о том, что он сложил песнь (суруд) о любви Вамика и 'Азры2.
1 См.: Рейснер М.Л. «Дидактика любви»: «Десять писем» в поэме Гургани «Вис и Рамин» (XI в.) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 13. Востоковедение. 2012. № 2. С. 55-66.
2 См.: Каладзе И. Эпическое наследие Унсури. Тбилиси, 1982. С. 78, 124.
50
В поэме 'Аййуки, в основе которой лежит арабское предание о любви поэта по имени Урва к девушке Афре, лирические вставки в монорифмической форме представляют собой своего рода «рудименты» арабского прозаического прототипа. В арабской традиции стихи поэтов 'узритского направления, таких как Джамил ибн Ма'мар — возлюбленный Бусайны, Кайс ибн Зарих — возлюбленный Лубны и др., передавались вместе с повествованием о тех обстоятельствах, в которых они были сложены. Эти повествования, вошедшие в знаменитые арабские поэтические антологии IX в., например, «Книгу поэзии и поэтов» Ибн Кутайбы и «Книгу песен» Абу-л-Фараджа ал-Исфахани, представляли собой псевдо-биографии поэтов. Отдельные эпизоды постепенно складывались в истории любви, в которых прозаическое повествование перемежалось лирическими стихами. В поэме 'Аййуки стихотворный текст в рифмовке маснави3 заменил прозу, а любовные стихи (газал) сохранили свой изначальный монорифмический облик4. Персидские газели в поэме 'Аййуки частично обнаруживают тематическую связь со своими арабскими прототипами, любовными газелями поэта Урвы5 и ответами на них его возлюбленной. Число газелей в поэме — десять, но с арабскими стихами, включенными в рассказ об Урве и Афре, изложенный в «Книге песен», перекликаются четыре из шести стихотворений, вложенных в уста главного героя. Две газели написаны от лица героини, еще три — от лица персонажа, которого вообще нет в арабском предании. 'Аййуки, видимо, был первым автором, применившим приём «вставных газелей» в персидской эпической поэзии. После него лирические вставки, именуемые газелями, встречаются практически у всех поэтов, писавших на романические сюжеты. Таким образом, генетически этот прием можно с известной долей вероятности возвести к арабским повестям о поэтах-влюбленных. Прозопоэтические повести в персидской литературе были трансформированы в романические поэмы, а любовные стихи сохранили в них свое привычное место. Следует отметить, что в своей поэме Аййуки называет «вставные газели» словом «стихи» (шир). Газелями их стали называть позже. В поэмах, сложенных после Аййуки, вставные газели уже не выделяются с помощью рифмы. Лишь в XIV в. появляются маснави, в которых вставные газели возвращаются к своей изначальной рифме и таким способом выделяются в ткани поэмы.
3 Маснави рифмуется по схеме аа-ЬЬ-сс-ЗЗ и т.д.
4 Газель рифмуется по схеме аа-Ьа-са-За и т.д.
5 О соответствии арабских и персидских газелей см.: Дроздов В.А. «Варка и Гульшах» Аййуки и арабские средневековые повести о влюбленных // Неизменность и новизна художественного мира. Памяти Е.Э. Бертельса. М., 1999. С. 110-114.
51
Стоит обратить внимание, что в поэме Гургани, выбравшего для своей поэмы не арабский, а местный, персидский сюжет, вставные газели отсутствуют. Лирические вставки в поэме оформлены как любовные письма. Эта характеристика касается, прежде всего, «Десяти писем» Вис к Рамину. С точки зрения состава мотивов многие части этих писем близки к газелям и содержат типичные для канона любовной лирики зачины (обращение к ветерку с просьбой передать послание, или к собственному сердцу и т.д.). Генетически эпистолярные вставки как особый прием в повествовании, по всех видимости, восходят к эпопее «Шах-нама» Фирдауси, в тексте которой специалисты насчитывают около 170 писем разного содержания (государственно-политического, дипломатического, военного, личного). Характерно, что любовных писем в числе включенных в эпопею нет. При этом в повествовании о любви знаменитого иранского витязя Заля к туранской царевне Рудабе имеется указание на то, что влюбленные обменивались посланиями через доверенное лицо. В поэме говорится:
[Посредницей] между витязем и стройной, как кипарис [красавицей] Была одна женщина, искусная в красноречии. Передавала она послания (пайам) богатырю, А от богатыря тому кипарису с плавной поступью6.
Кроме того, в послании Заля к отцу, в котором он обращается с просьбой разрешить ему женитьбу на Рудабе, можно усмотреть некий прототип будущих любовных писем в романическом эпосе, поскольку герой изливает свои чувства. Сначала он сетует на свою горькую судьбу, напоминая отцу о том, как тот бросил его младенцем в горах, сочтя седину новорожденного сына дурным знаком, о том, как он младенцем был вскормлен птицей Симург и жил в ее гнезде, в то время как отец купался в роскоши. Далее в письме следует пассаж, который по набору мотивов напоминает любовные письма или «вставные газели» романических поэм, поскольку герой рассказывает отцу о силе своей любви:
Я из-за дочери Михраба проливал слезы, [Из-за нее] сгорал я, словно в жарком пламени. Мои друзья — звезды в темной ночи, Я тот, кому на грудь изливается море [слез]. Я до такой степени дошел в своих страданиях, Что обо мне идет молва среди людей7.
Можно предположить, что поэт Гургани, творивший в то же время, что и 'Аййуки, но опиравшийся на местную эпическую традицию
6 Фирдоуси. Шах-наме. Критический текст / Под ред. Е.Э. Бертельса. Т. 1. М., 1966. С. 182.
7 Там же. С. 176.
52
в выборе сюжета, следовал ей же и в части формальных приемов повествования. Всего в поэме, кроме «Десяти писем» Вис Рамину, насчитывается еще девять писем различных персонажей друг другу. Они тем или иным образом связаны с историей отношений между главными героями и реакцией на их любовь со стороны ближайшего окружения. «Десять писем» Вис достаточно сильно отличаются от других посланий и представляют собой синтез элементов «дидактики любви» с устойчивыми мотивами классической газели.
Имеются в поэме Гургани и «вставные песни», что тоже отражает преемственность поэмы по отношению к традиции национального эпоса. Три песни включены в главу, названную «Мубад пирует вместе с Вис и Рамином, Рамин сочиняет песни о своей доле». Приведем вторую из двух песен Рамин, исполненных им на пиру по просьбе царя Мубада:
Я видел цветущий сад ранней весной
Достойный того, чтобы в нем взращивать любовь.
Я видел, как двигался садовый кипарис,
Я слышал, как разговаривала небесная луна.
Я видел в нем весеннюю розу,
Она вобрала в себя ароматы и краски рая.
В минуты грусти она утешала,
В минуты радости веселила.
Отдал я тому саду сердце навеки,
Из всех занятий избрал труд садовника.
<...>
Стоит ли завистникам питать [ко мне] зависть? Господь дает каждому то, что следует. Достойна луна вращающегося небосвода, Потому что любовь к ней проявил Господь8.
Песня Рамина в иносказательной манере повествует о его любви, которая уподобляется цветущему весеннему саду. Там он встречает красавицу, которая описывается, как плавно двигающийся кипарис и обладающая даром речи луна. В концовке певец намекает, что этот сад должен принадлежать только ему, ибо такова воля Господа. Описание красоты возлюбленной в образах весенней природы традиционно для персидской любовной лирики, поэтому песню Рамина по функции можно сравнить с вставными газелями в поэме Аййуки.
Еще одна песня содержится в главе «Мубад устраивает пиршество в саду, и певец Кусан слагает песню». В поэме прямо говорится о том, что она содержит иносказание, и в этом смысле она напоминает приведенную ранее песню Рамина. Придворный певец вдохновлен страстью юных и прекрасных влюбленных и слагает о них песню:
8 Гургани, Фахр ад-Дин. Вис ва Рамин / Ред. М. Минови. Т. 1 (текст). Тегеран, 1935. С. 214-215.
53
Новую песню (суруд) сложил Кусан,
В ней была скрыта история Вис и Рамина.
Если хорошенько поразмыслишь, поймешь,
Что за смысл кроется в ней:
«Видел я зеленеющее дерево на вершине горы,
Оно удаляло с сердец ржавчину печали.
Вершина его доставала до небес,
Тень его расстилалась по всей земле.
<...>
У подножья его бил прозрачный родник,
Чья живительная вода поднимала со дна песок.
Цвели на его берегах тюльпаны и розы,
Росли фиалки, левкои, гиацинты.
Рядом с ним пасся гилянский бык,
Порой пил воду, порой щипал молодую траву.
Да пребудет тенистым то древо!
Да будет тень его краше небес!
Да струятся вечно воды того родника!
Да пасется вечно близ него гилянский бык!»9.
Приведенная «песня» представляет собой аллегорию царства «золотого века». Зеленеющее древо указывает на молодого царя, чистый родник — на его супругу, пасущийся бык — на благоденствующее царство. Песня вызывает у бесплодного старика, царя Мубада приступ гнева, и он требует от своего младшего брата Рамина дать клятву, что тот больше не приблизится к Вис. Эта «вставная песня» по своей образности напоминает «Мазандаранскую песню» (мазандарани суруд) из «Шах-наме», которую заезжий певец исполняет перед царем Кей-Кавусом в прославление своей родины. Однако если у Фирдауси смысл песни трактуется буквально, а цель ее исполнения — завлечь легковерного царя в Мазандаран, обиталище дивов, то у Гургани песня имеет подтекст, и скрытый смысл ее указывает на то, что Рамин и Вис — неразлучная пара и что их союз обеспечит всеобщее процветание. Обращает на себя внимание, что концовка песни оформлена традиционным благопожеланием, что указывает на ее панегирический подтекст.
Итак, в раннем персидском романическом эпосе внесюжет-ные вставки лирического характера имеют различный генезис и обозначаются различными терминами, что связано напрямую с происхождением сюжета. Отметим попутно, что «песни» в ткани повествований сохраняют связь со своими изначальными церемониальными функциями и упоминаются исключительно в контексте описания пиршества.
9 Гургани, Фахр ад-Дин. Указ. соч. С. 293-294. Гилянский бык (гав-и гили) — бык, имеющий горб на верхней части шеи и более длинные, чем у других пород, рога.
54
В поэмах Низами развиваются все три типа лирических вставок. Особенно много их в истории любви Хусрава и Ширин. Сюжет, известный по «Шах-нама», под пером Низами преобразуется в сложную романную конструкцию, в которой лирические вставки в значительной степени формализуются. Это касается прежде всего песен, которые придворные певцы исполняют от лица влюбленных: Барбад поет от лица Хусрава, Накиса — от лица Ширин. Песни автор называет не суруд, а газал, закрепляя, таким образом, арабский термин в применении к любовной песне, следовательно, у двух терминов появляется общая семантическая зона, которая позволяет им в некоторых случаях восприниматься в качестве синонимов. Обмен певцов газелями образует особый блок глав, имеющих единообразное оформление: в первый или второй стих каждой из восьми глав обязательно включено имя певца, жанровый термин газал, название музыкального лада, в котором песня исполняется. Начиная со второй главы, упоминаются имена обоих певцов (закончившего песню и начинающего новую), а также и названия музыкальных инструментов, на которых они себе аккомпанируют. Вот начало первой из глав из этого блока:
Накиса так, как пожелал тот кумир (т.е. Ширин. — М.Р.), Пропел вот эту газель в ладураст10.
Глава четвертая начинается такими стихами:
Когда Накиса спел эту песню под звуки чанга, Сетар Барбада завел свою мелодию. Печальным голосом, словно прося прощения, Исполнил он (певец) эту газель в ладу сипахан11.
Помеченные таким способом лирические стихи с точки зрения рифмы не выделяются, они сложены в той же рифмовке маснави, что и остальной текст поэмы. Содержание этих глав составляют прямые заимствования из арсенала мотивов любовной лирики.
Менее формализованными выглядят лирические вставки в поэме «Лайли и Маджнун», они естественно вплетены в ткань повествования и разнообразны по способу их включения в текст. Среди них знаменитое «Обращение Маджнуна к ворону» (глава 26), отсылающее к арабскому стихотворению-прототипу Кайса ибн Мулавваха (ум. около 700 г.). В «Книге поэзии и поэтов» среди прочих сообщений имеется упоминание о том, как рядом с Маджнуном прошел ворон,
10 Низами Ганжави. Куллийат-и Хамса (Полное собрание «Пятерицы»). 7-е изд. Тегеран, 1377 (1999). С. 351.
11 Там же. С. 355. Чанг — струнный музыкальный инструмент, небольшая арфа с нижним резонатором. Сетар — струнный щипковый музыкальный инструмент.
55
и как были сочинены стихи по этому поводу12. В поэме обращение к ворону представляет собой полный аналог газели, в которой герой задает птице вопросы, а потом просит передать послание любимой. Приведем фрагмент, имеющий прямые соответствия в арабской и персидской любовной лирике, причем как в газелях, так и в насибах (любовных зачинах) касыд:
[Ворон] сидел на ветке проворный и зоркий, Словно черный янтарь на зеленой эмали. Как увидел Маджнун такого странника, Счел свое сердце его собратом. Сказал: «О черный со светлой душой, По ком ты носишь траур? Почему ты цвета ночи, о освещающий ночь? Из-за чего стал черен твой день? Я в огне тоски — а ты пылаешь? Я в трауре — а ты облачен в черное? <...>
В день, когда приблизишься к моей подруге, Передай: "Без тебя мои дела — из рук вон; Пойми, что, если ты не поможешь, Я пропаду в этом запустении"»13.
Практически полную параллель приведенному фрагменту в смысле набора мотивов и логики развертывания лирической ситуации представляет собой любовное стихотворение современницы Рудаки, поэтессы Х в. Раби'и Куздари, представляющее собой один из первых образцов макаронической, т.е. двуязычной поэзии (му-ламма') в персидской литературе:
Наполнила меня истомой стонавшая птица, Обострила мою болезнь, усилила мои воспоминания. Вчера ночью на ветке дерева та птица Стонала и горестно рыдала.
Я спросила птицу: «Зачем ты стонешь и плачешь
В темной ночи, когда сверкают звезды?
Я в разлуке с другом, потому и стенаю,
Отчего ты стонешь? Ведь ты с милым другом.
Я пою, когда лью кровавые слезы,
Ты почему поешь, когда кровавых слез не льешь?»14.
12 Куделин А.Б. Романический эпос о Маджнуне и его арабские корни // Куделин А.Б. Арабская литература: поэтика, стилистика, типология, взаимосвязи. М., 2003. С. 311.
13 Низами. Лайли и Маджнун / Введ., пер. с перс. и коммент. Н.Ю. Чалисовой, М.А. Русанова. М., 2008. С. 354-355.
14 Бертельс Е.Э. Избр. труды. История персидско-таджикской литературы. М., 1960. С. 156. Курсивом в переводе выделены те строки, которые в оригинале написаны на арабском языке.
56
Мотив обращения с просьбой к ворону передать послание любимой можно найти в зачине одной из касыд Мас'уда Са'да Салмана. В этом стихотворении ворон прямо ассоциируется с разлукой влюбленных, а жалобы на разлуку с любимой призваны усилить звучание мотивов хабсийат («тюремные жалобы»):
Говорю я [ворону]: «Что кричишь, ведь ты не закован в цепи, как я?
Поднимайся, лети и найди подругу!
А если случится тебе увидеть мою красавицу,
Поведай ей, что стало с моим телом от пыток»15.
Очевидно, что в обоих случаях в персидской лирике мы имеем дело с заимствованием мотивов из репертуара 'узритской любовной лирики, в частности из стихов того же Кайса ибн Мулавваха (ум. ок. 700 г.), известного как Маджнун. По этой причине связь некоторых эпизодов поэмы и стандартных «сценариев» традиционной любовной газели настолько очевидна.
Глава 41 поэмы Низами носит название «Маджнун читает газели перед Лайли». Отметим, что в тексте поэмы эти стихи газелями не названы: автор, предваряя главу, называет их «несколько строчек» (чанд бейтак), а сам Маджнун именует песнями (нава). Глава распадается на несколько слабо разграниченных фрагментов, внутри каждого из которых соблюдается более или менее стройная последовательность развития мотивов, интонационное и образное единство. При внимательном чтении можно выделить шесть таких фрагментов. Наиболее четко выделяется фрагмент, в котором Маджнун мечтает о счастливом свидании:
О Боже, вот было бы хорошо,
Если бы тебя повлекло ко мне.
Лунная ночь, ясная, как день,
Только ты и я среди цветущих роз.
Я сидел бы с тобой щека к щеке,
Ты пила бы со мной чашу за чашей.
Я сжал бы тебя в объятиях, как руд — в руке,
Спрятал бы тебя, словно лал в камне16.
Далее в том же фрагменте следует картина счастливого свидания, в котором одновременно превозносятся стати красоты возлюбленной. Описание Лайли построено на традиционных «садовых» сравнениях, которые уже встречались нам в поэме Гургани. Томные глаза красавицы уподобляются нарциссам, душистые кудри — гиацинтам, полные груди — гранатам, округлый подбородок — яблоку,
15 Рейснер М.Л. Персидская лироэпическая поэзия X — начала XIII века: генезис и эволюция классической касыды. М., 2006. С. 245.
16 Низами. Лайли и Маджнун. С. 496.
57
сладкие уста — финикам, румяный лик — розе. Всего в цитируемом фрагменте 12 бейтов, и заканчивается он словами: «То прижимал бы тебя к своей груди, то вручал бы тебе свиток горестей»17. Среди образцов персидской классической газели этому лирическому фрагменту можно подобрать достаточное количество аналогий. Среди близких параллелей, к примеру, газель Анвари (ок. 1126 — после 1169), в которой рисуется картина счастливого свидания влюбленных, и одновременно присутствуют элементы канонического описания (васф) красавицы:
Под вечер явилась опьяненная к моим дверям та полная луна,
Прижимая к груди чанг и держа в руке чашу.
Она набросила на ясный день завесу из темной ночи,
Она насыпала тертого мускуса на [лепестки] алой розы18.
<...>
Сидела подле меня и вкушала вино
Та луна со станом-кипарисом, кипарис с плавной поступью.
Она сказала: «О ты, кто из-за жестокости судьбы
За всю жизнь не провел со мной ни ночи, ни дня и не достиг желания,
Теперь мы вдвоем, ты и я, и рубиновое вино, и песня,
Без усилий Посланника и без ниспослания вести19.
Приведенные примеры свидетельствуют о том, что Низами, как и его предшественники, широко пользовался традиционным репертуаром любовной лирики с целью описания переживаний и внутреннего состояния персонажей любовно-романических поэм. Очевидно также, что в поэме «Лайли и Маджнун» как содержание лирических вставок, так и способы их включения в повествование ближе к тому варианту, который предложил 'Аййуки в своей поэме «Варка и Гулшах», созданной на сюжет 'узритского предания. Однако Низами воспользовался и опытом Фахр ад-Дина Гургани: в обеих его романических поэмах содержатся и письма (нама), которыми обмениваются влюбленные. Можно с уверенностью сказать, что Низами в своих стихотворных романах синтезирует опыт предшественников и распоряжается им в зависимости от собственного творческого замысла.
В XIII в. процесс дальнейшей формализации лирических вставок в персидском романическом эпосе идет двумя путями. С одной стороны, продолжается традиция «вставных газелей» в любовно-романических поэмах, причем в ряде случаев включение газелей в повествование используются как особый композиционный прием.
17 Низами. Лайли и Маджнун. С. 497.
18 Смысл бейта: она закрыла свой светлый лик темными кудрями.
19 Анвари. Диван / Ред. М.Т.М. Разави. Т. 2. Тегеран, 1374 (1996). С. 866-867.
58
Так, в поэме персоязычного поэта Индии Амира Хусрава Дихлави (1253-1325) «Довал-рани Хизр-хан» каждая из глав повествовательной части произведения (14 глав) завершается двумя газелями-посланиями от лица каждого из влюбленных (28 газелей)20. В этом случае газель по содержанию сближается с эпистолярным типом вставок — нама. С другой стороны, в поэтической традиции развивается новая разновидность короткой романической поэмы, посвященной светской любви и построенной, как беседы или послания влюбленных. Среди этих поэм имеются как мистико-аллегорические, так и светские произведения. Поэмы могут носить соответствующие теме названия, например, «Книга влюбленных» ('Ушшак-нама), «Разговор влюбленных» (Мантик ал-'ушшак), «Душа влюбленных» (Рух ал- 'ашикин), а в других случаях иметь название или подзаголовок «Десять писем» (Дах нама). Характерно, что в этой новой разновидности любовной поэмы газели возвращают себе традиционный монорифмический облик. В свое время В.А. Дроздов высказал предположение, что этот тип любовной поэмы генетически восходит к поэме Аййуки, исходя именно из сходства организации рифмы, при которой парнорифмующиеся фрагменты произведения перемежаются монорифмическими лирическими вставками, по форме близкими к газели21. Однако названия и подзаголовки поэм одновременно указывают и на преемственность, прежде всего содержательную, новой разновидности любовных маснави по отношению к «Десяти письмам» из поэмы Гургани «Вис и Рамин». Эта линия развития персидской любовно-романической поэмы пока изучена слабо, поэтому высказанные соображения носят предварительный характер и нуждаются в уточнении и детализации.
По-видимому, новая разновидность любовной поэмы выделилась из состава крупных эпических форм, синтезировав и формализовав элементы дидактики и лирики, ранее развивавшиеся внутри больших романных повествований. Это жанровое образование сохранило и ситуацию обмена посланиями между влюбленными, и «вставные газели», которых также должно быть десять. Таким образом, малые поэмы о любви соединили элементы 'узритской лирики, развивавшиеся внутри крупных повествований на сюжеты арабского происхождения, с формой и темами «Десяти писем», восходящих к соответствующей части поэмы Гургани «Вис и Рамин».
20 См. об этом: Осипова М.М. Индийская действительность в романическом маснави Амира Хосрова Дехлеви «Довал-рани Хизр-хан»: Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. М., 1988. С. 5.
21 См.: Дроздов В.А. «Варка и Гульшах» Аййуки и арабские средневековые повести о влюбленных // Неизменность и новизна художественного мира. Памяти Е.Э. Бертельса. М., 1999. С. 114-115.
59
Подведем некоторые итоги сказанному ранее. В ходе развития персидского любовно-романического эпоса постепенно складывалась традиция включение фрагментов лирического содержания в ткань повествования. Эти «вставки» имели различные терминологические наименования и разный генезис, во многом зависящий от источника происхождения сюжета. Они могли обозначаться внутри нарратива как послания, песни и стихи, и уже на раннем этапе развития романных форм эпоса выступали как один из способов описания «внутреннего человека» и художественного осмысления концепции индивидуальной любви. Позже они чаще всего именуются газелями. На их содержание повлияли не только прямые заимствования мотивов из любовной лирики, но и перенос в поэзию и интерпретация основных положений средневековых трактатов о любви. В процессе развития жанра границы между разными типами лирических вставок постепенно размываются. В ходе канонизации любовно-романической поэмы вставные элементы, ставшие своего рода маркерами жанра, проходят этап формализации и приобретают в структуре повествования некоторые новые, чисто композиционные функции. Наконец, в ХШ-Х1У вв. эти «вставные» лирические элементы «эмансипируются» от крупных повествовательных форм и обретают самостоятельность в небольших любовных поэмах, построенных как обмен любовными посланиями или беседы влюбленных. В этих поэмах закрепляется опыт художественного осмысления норм и условностей любовного поведения, который на протяжении всего предшествующего периода питал развитие жанра любовного романа в стихах и сложился в своеобразный кодекс, зафиксированный и в любовной лирике, и в поэтических повествованиях о влюбленных парах. Напомним, что в самостоятельный вид поэмы выделилась и «Книга виночерпия» (саги-нама), появившаяся в поэме Низами «Искандар-нама» и форме отдельных бейтов, помечающих начало глав «Книги славы» (Шараф-нама), первой части поэмы об Александре Македонском22. Таким образом, выделение новых форм эпической поэзии из старых, более крупных нарративных форм выглядит как определенная закономерность, характеризующая процесс эволюции персидского классического эпоса. Лирические вставки, формализовавшиеся в ходе развития романического эпоса, сохранили свою композиционную и отчасти содержательную функцию и во вновь возникших разновидностях маснави. Распадение одних форм эпической поэзии и синтез других можно считать характерной закономерностью развития персидского классического эпоса на всех этапах его истории.
22 См. об этом: Бертельс Е.Э. Избр. труды. Низами и Фузули. М., 1962. С. 297.
60
Список литературы
Анвари Али ибн Мухаммад. Диван / Ред. М.Т.М. Разави. Т. 2. Тегеран, 1374 (1996).
Аййуки. Варка ва Гулшах / Изд. З. Сафа. Тегеран, 1964.
Бертельс Е.Э. Избр. труды. История персидско-таджикской литературы. М., 1960.
Бертельс Е.Э. Избр. труды. Низами и Фузули. М., 1962.
Гургани Фахр ад-Дин. Вис ва Рамин / Изд. и ред. М. Минуви. Т. 1 (текст). Тегеран, 1314 (1936).
Дроздов В.А. «Варка и Гульшах» Аййуки и арабские средневековые повести о влюбленных // Неизменность и новизна художественного мира. М., 1999.
ДроздовВ.А. «Вставные газели» в классической персоязычной поэзии. // Древний и средневековый Восток. М., 1988. Ч. 1.
Каладзе И. Эпическое наследие Унсури. Тбилиси, 1982.
Куделин А.Б. Романический эпос о Маджнуне и его арабские корни. // Куде-лин А.Б. Арабская литература: поэтика, стилистика, типология, взаимосвязи. М., 2003.
Низами Ганжави. Куллийат-и Хамса (Полное собрание «Пятерицы»). 7-е изд. Тегеран, 1377 (1999).
Низами. Лайли и Маджнун / Введ., пер. с перс. и коммент. Н.Ю. Чалисовой, М.А. Русанова. М., 2008.
Осипова М.М. Индийская действительность в романическом маснави Амира Хосрова Дехлеви «Довал-рани Хизр-хан»: Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. М., 1988.
Рейснер М.Л. «Дидактика любви»: «десять писем» в поэме Гургани «Вис и Рамин» (XI в.) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 13. Востоковедение. 2012. № 2.
Рейснер М.Л. Персидская классическая газель как музыкальный жанр: исполнительская практика в зеркале поэзии // Donum Paulum. Studia Poética et Orientalia. К 80-летию П.А. Гринцера. М., 2008.
Рейснер М.Л. Персидская лироэпическая поэзия X — начала XIII века: генезис и эволюция классической касыды. М., 2006.
Фирдоуси. Шах-наме. Критический текст / Под ред. Е.Э. Бертельса. Т. 1. М., 1966.
Сведения об авторе: Рейснер Марина Львовна, докт. филол. наук, профессор кафедры иранской филологии ИСАА МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail:
