CC BY
66
Раздел 10 ФИЛОЛОГИЯ
Ведущие эксперты раздела:
ДМИТРИЙ НИКОЛАЕВИЧ ЖАТКИН - доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой перевода и переводоведениия Пензенской государственной технологической академии (г. Пенза) ЛАРИСА МИХАЙЛОВНА ВЛАДИМИРСКАЯ - доктор филологических наук, профессор Алтайской академии экономики и права (г. Барнаул)
УДК 811.112.2'42
Beresneva VA. LINGUISTIC SYNCRETISM AS EMBODIMENT AND REFLECTION OF THE UNITY OF THE WORLD. In the article linguistic syncretism is considered taking into account philosophical and psychological theories considering language as a special embodiment of existence and the laws of material world development. The objective status of linguistic syncretism as a reflection of ontological syncretism, as well as the syncretic character of mind is stated.
Key words: linguistic syncretism, unity of the world, the form of materializing the spiritual, embodiment of ontological syncretism.
В.А. Береснева, доц. каф. романо-германской филологии Вятского государственного гуманитарного университета, г. Киров, E-mail: [email protected]
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ СИНКРЕТИЗМ КАК ВОПЛОЩЕНИЕ И РЕФЛЕКСИЯ ЕДИНСТВА МИРА
В статье, с опорой на достижения философии и психологии лингвистический синкретизм, осмысливается язык как особая форма воплощения бытия и законов развития материального мира. Констатируется объективный статус языкового синкретизма как выражения онтологического синкретизма, синкретичности мышления.
Ключевые слова: лингвистический синкретизм, единство мира, форма материализации духовного, воплощение онтологического синкретизма.
Проблема синкретизма - хотя и не новая для лингвистики - все еще не нашла окончательного решения. В то время как взгляд на синкретизм как нерасчлененность явлений на начальных стадиях их развития представлен в науке о языке достаточно широко, существование синкретизма после размежевания элементов синкретичных языковых явлений признается немногими. Даже если рассмотрение вопроса о языковом синкретизме на современном этапе его развития получает положительный исход, истолкование синкретизма в лингвистике, по-видимому, не может быть оценено как вполне удовлетворительное. Характеристика языкового синкретизма в своем развитии часто не идет дальше структурной фазы, ограничивается обсуждением формальных или нормативных аспектов синкретизма [1, с. 1784; 2, с. 18]. Порой наблюдается подмена понятия синкретизма понятиями нейтрализации [3, с. 343], контаминации [4, с. 446], игры слов [5; 6, с. 24-25]. Встречаются в литературе и довольно противоречивые, на наш взгляд, суждения, объединяющие различные категории формально-содержательной связи в языке. Говорят, к примеру, о «синкретизме значений многозначного слова» [7, с. 74], синкретизме «функциональных омонимов» [8, с. 15-17], о совмещении при синкретизме «признаков омонимии и многозначности» [9, с. 71] и т. д.
В среде специалистов отсутствует необходимое понимание того, что структура научного знания о синкретизме в обязательном порядке должна также включать и то, что принято называть основаниями научного знания. Речь здесь прежде всего идет о таких составляющих блоках оснований науки, как
научная картина мира, а именно тот ее аспект, который соответствует представлениям о структуре и развитии синкретизма, и философские идеи и принципы, обосновывающие содержательные представления научной картины мира и обеспечивающие включение научного знания в культуру (о сложных взаимоотношениях языка и философии см. в: [10]).
Размышление о синкретизме в языкознании остановилось на простой констатации факта некоего соединения, объединения. Именно такое слишком широкое понимание синкретизма позволяет лингвистам применять его для характеристики языковых явлений, в отношении которых об объединении можно вести речь лишь в самом общем смысле этого слова. Между тем уже внутренней логикой проблемы синкретизма предполагается дальнейшее движение от вопроса о соединении, объединении к раскрытию сущности этого соединения, всех его оттенков и аспектов.
В основе предлагаемого в работе научно-лингвистического понимания синкретизма - идея об «универсальной целостности» мира [11, с. 342]. Своими историческими корнями учение о единстве мира, неразрывно связанное с мыслью о противоречивости, антиномичности последнего, уходит в далекое прошлое. Оно, по-видимому, восходит к Гераклиту который «впервые ясно почуял, что существует Бог-Слово, - впервые открыл высшую гармонию и сверх-мирное единство бытия», вместе с тем «со всею возможною <...> остротою увидал внутреннюю вражду мира» [12, с. 154]. «Противодействие сближает», - говорил он. «Из противоположностей образуется совершенная гармония. Все возникает
благодаря вражде», а потому «соединяй целое и нецелое, согласное и несогласное, созвучное и несозвучное. Все дает одно, и одно дает все» [цит. по: 12, с. 155]. Вслед за именем Гераклита в истории интересующей П.А. Флоренского идеи антиномии, которой он посвящает специальный параграф в своей книге «Столп и утверждение истины», мыслитель ставит «славные имена элейцев», имена Платона, Николая Ку-занского «с его учением о coincidentia oppositorum, т. е. о совпадении в Боге противоположных определений», Гегеля, Фихте, Шеллинга, Ренувье и др. [12, с. 156-157].
В силу того, что язык служит формой материализации духовного, заключает в себе, таким образом, духовное как содержание, духовному же как одной из основных сфер бытия внутренне присуще единство («Вне первичного факта оппозиции противоположностей и как следствия их синтетического примирения нет иного способа для становления мышления», - писал Эмелин [цит. по: 13, с. 324]), подход к языку как единству многообразного, как «совокупной (и расчлененной) целостности» [11, с. 343] обязательно должен был родиться в науке о языке. Именно в онтологическом (бытийном) единстве, как нам представляется, следует искать истоки лингвистического синкретизма. Атрибуты «единство многообразного», «совокупная (и расчлененная) целостность» уже проливают некоторый свет на существо синкретизма в языке. Философское объяснение единства мира -следующий пункт на пути к выяснению сущности исследуемой лингвистической категории.
Идея единства «бесконечного разнообразия мира» привела специалистов к представлению об общей основе всего существующего. Для обозначения такой основы в философии была выработана категория «субстанции» [11, с. 364]. Все философские концепции, признающие важность онтологической проблематики и исследующие ее в опоре на естественные науки, рассматривают многообразие бытия с точки зрения его материального единства [11]. В таком случае мир, в котором мы живем, есть материальный мир. К всеобщим свойствам материи, обеспечивающим единство объектов мира, относятся структурность и движение [11, с. 364-365].
Говоря о строении материи, философия рассматривает любой объект материального мира «в качестве системы, то есть особой целостности, которая характеризуется наличием элементов и связей между ними» [11, с. 365]. Указывая далее на обязательное взаимодействие материальных систем с внешним окружением, исследователи отмечают, что некоторые свойства и связи элементов при этом меняются, но основные связи могут сохраняться, что обеспечивает существование системы как целого, а устойчивые связи и отношения между элементами системы образуют ее структуру [11, с. 366].
Под движением материи в философии понимается «не только механическое перемещение тел в пространстве, но и любые взаимодействия, а также изменения состояний объектов, которые вызываются этими взаимодействиями» [Там же, с. 373]. Выделяют два основных типа движения. Первый тип связан с сохранением качества предмета. Ко второму типу движения относят «процессы, связанные с преобразованием качества предметов, с появлением новых качественных состояний, которые как бы развертывают потенциальные возможности, скрытые и неразвернутые в предшествующих качественных состояниях» [11, с. 375] и характеризуют такие процессы как развитие.
Сознание человека как совокупность психических образов, которые по своему содержанию являются отражением свойств, связей и отношений внешнего мира, освоенных субъектом психики в процессе взаимодействия с миром, носит, таким образом, системный характер, обладает структурой, «благодаря которой всякое содержание тотчас же принимает свою специфическую форму и к которой в процессе взаимодействия присоединяются другие элементы содержания» [14, с. 423]. Приобретающий сравнительно определенную форму результат содержания сознания на-
зывается мыслью, или смыслом, идеей, концептом (Б. Рассел) [15, с. 527]. По причине того, что бытие духовного «изначально и непреложно включено в целостное бытие как таковое» [11, с. 363], сознание включено в «эволюцию бытия как целого» [11, с. 361].
Рассмотрим интересующие нас онтологические свойства мира и их гносеологические интерпретации более подробно.
Закономерная связь идей обозначается в науке термином «ассоциация». На основании мнения специалистов относительно ассоциативных процессов можно заключить, что ассоциации являются смыслообразующим фактором и имеют своим следствием сопряженность концептов. В случае «вторичного восприятия» посредством ассоциаций происходит объединение «образов первичного восприятия» с образами, идеями, составляющими «фоновые знания», и вместе с тем ассоциации приводят к тому, что в рамках самих «терминов внутреннего опыта» совмещаются содержательные элементы, представляющие, с одной стороны, передачу первичной объективной информации, а с другой стороны - интерпретацию опосредованной первичной вторичной информации, обусловливают би- и поликонцептность содержания сознания [15, с. 39-40].
В связи с вторичным восприятием уместно говорить о такой фундаментальной психологической закономерности, как апперцепция. Выдающийся языковед-мыслитель А.А. Потебня, уделивший большое внимание вопросу апперцепции, относящий к апперцепции случаи, когда «полученное уже впечатление подвергается новым изменениям, как бы вторично воспринимается» [16, с. 105], определяющий апперцепцию «более общим выражением» как «участие известных масс представлений в образовании новых мыслей» [16, с. 109], различает «две стихии апперцепции» [16, с. 106]. Первая из них - это воспринимаемое и объясняемое, а вторая есть совокупность мыслей и чувств, которой подчиняется первая и посредством которой она объясняется. Ученый подчеркивает, что результатом взаимодействия двух стихий апперцепции всегда является нечто новое, не сходное ни с одной из них [16, с. 110], и указывает, что в апперцепции «воспринимаемое вновь и объясняемое должно известным образом соприкасаться с объясняющим», что между двумя стихиями апперцепции имеются «общие черты», называемые им «средством апперцепции» [16, с. 121].
Здесь особое значение приобретает разрабатываемое А.А. Потебней понятие внутренней формы слова, поскольку именно внутренняя форма, по мысли исследователя, выступает в качестве «третьей общей между двумя сравниваемыми величинами» [16, с. 123]. В качестве примера апперцепции с «третьей стихией» А.А. Потебня приводит свои наблюдения относительно сравнения в выражении «не горит, а тлеет» жизни больного или несчастного человека с медленным и пасмурным горением. Рядом с этим сравнением, замечает исследователь, можно поставить областное «модеть» (о дровах: тлеть, худо гореть; о человеке: хиреть, болеть). Слово «модеть» выражает общее между болезнью и огнем, является средством апперцепции. И это, убежден А.А. Потебня, лишь по той причине, что собственное содержание этого слова, его внутренняя форма, обнимает не все признаки горения, а только один из них, встречаемый и в болезни [16, с. 122-123].
В соответствии с теорией апперцепции первичная объективная информация есть апперципирующая, объясняющая, стихия, а вторичная информация представляет результат взаимодействия вышеназванной стихии и вновь воспринимаемого и объясняемого, т. е. апперципируемой стихии, являющий собой нечто новое, отличное от обеих стихий. Между этими отличающимися друг от друга стихиями, однако, есть нечто общее (иначе не было бы апперцепции), и это общее выражается словом, его внутренней формой, которая тем самым становится средством апперцепции. Внутренняя форма слова как «присущий языку прием, порядок выражения и обозначения с помощью слова нового содержания» [17,
с. 590], как преобладающий над всеми остальными признак образа воспроизводится при каждом новом восприятии, чем обеспечивает внутреннее единство образа, сообщая при этом знание о нем.
Подчиняясь «общему закону всякого развития» [18, с. 145], сознание, мышление человека проходят в своем развитии две стадии синкретизма. Первоначальный мыслительный синкретизм может быть назван мифологическим синкретизмом, по причине того что мифология, миф является средоточием данного вида синкретизма [11, с. 13-14]. В условиях синкретического мифологического мышления образующие содержание мира сознания идеи, концепты существуют лишь потенциально, находятся в безразличии, или смешении. С развитием научного осмысления действительности, строгой научной логики происходит обособление концептов. По закону развития, отмежевавшиеся концепты для их полного развития должны отрицать друг друга. Ввиду того, что ни один из них не может получить исключительного господства, они вынуждены вступать во внутреннее свободное единство, восполняя друг друга в соответствии со своим назначением [18, с. 143]. Осуществление этого нового единства есть второй этап развития синкретизма в сознании человека.
Взаимодействие концептов в случае вторичного восприятия на новом этапе развития синкретизма создает качественно новые нерасчлененные, синкретические, явления, так называемые превращенные объекты [19, с. 270], характер которых определяется восполняющим и восполняемым, или - в соответствии с иной терминологией - апперципируемым и апперципирующим, концептами. Речь при этом идет об объединении образов первичного восприятия с образами, составляющими фоновые знания, и о сущностном, обусловленном присущим человеку стремлением «обнять многое одним нераздельным порывом мысли» совмещении в рамках «терминов внутреннего опыта» содержательных элементов, представляющих, с одной стороны, передачу первичной объективной информации, а с другой стороны - интерпретацию вторичной информации, опосредованной первичной информацией.
«Форма мысли в нормальных условиях есть ее языковое выражение» [14, с. 280]. Цитируя известного русского литературоведа, ученика и последователя А.А. Потебни Д.Н. Овсянико-Куликовского, «слово есть сложный психический процесс, принадлежащий к тому отделу психики, который называется мыслью, и сводящийся к известным процессам ассоциации и апперцепции» [20, с. 69]. Обнаруживающаяся в рамках сознания би- и поликонцептность объективируется в языке как парадигматическое совмещение двух и более сигнификативных функций одним языковым знаком. Объединение в системе языка в общее целое сигнификативных функций языкового знака и составляет сущность лингвистического синкретизма. Синкретичность мышления вызывает синкретизм в языке.
Первоначальный мыслительный синкретизм приводит к первоначальному, или первородному, синкретизму в языке. В лингвистике этот факт весьма наглядно интерпретирован известным отечественным языковедом М.М. Маковским. «Образное мифопоэтическое», «допонятийное» мышление, пишет ученый, «располагает в ряд то, что в объективной действительности имеет иерархию, оно подменяет качественные отношения количественными, подходит к любому объекту с точки зрения его значимости для субъекта и обращает объект на субъект» [21, с. 14]. «Тем самым и знак, - полагает исследователь, - приобретает смысл только в процессе непосредственного оперирования с ним и тем самым не различает смысла и значения. Применительно к контексту знак может иметь и один, и другой, и третий смысл, каждый из которых может обращаться в его значение по мере приобретения данным контекстом характера образца, модели» [21].
Безразличие содержательных элементов сознания на ранних этапах развития человечества обусловливает сме-
шение содержательных элементов на ранних ступенях развития языка. «Если представить себе, - говорит В. фон Гумбольдт, - создание языка постепенным (а это естественнее всего), то нужно будет принять, что это создание, подобно всякому рождению <...> в природе, происходит по началу развития изнутри <...>. Чувство, проявлявшееся в звуке, заключает в себе все в зародыше, но не все в то же время видно в звуке» [цит. по: 16, с. 134]. Хорошо известно, например, что в древнегерманских языках время глагола было тесно связано с видовыми значениями [22, с. 247; 23, с. 40].
Следует согласиться с мнением А.А. Потебни об «отсутствии метафоры в мифе, так как о метафоричности мы вправе говорить лишь там, где она признается самим человеком» [24, с. 262] (ср. аналогичный взгляд на метафору, «предполагающую известную степень сознательности», выраженный известным русским литературоведом А.Н. Веселовским [25, с. 63]). «Появление <...> метафоры в смысле сознания разнородности образа и значения, - пишет ученый, - есть тем самым исчезновение мифа. Но о другой метафоричности при создании мифа в слове не может быть и речи. Для человека, для коего есть миф туча-корова, одновременное с этим название тучи коровою есть самое точное, какое только возможно» [24, с. 261].
«Объясняя мифы, - читаем далее, - мы вовсе не переводим метафорического и первобытного языка на простой и современный. Если бы мы делали это, то наше толкование было бы умышленным искажением, анахронизмом. Мы только подыскиваем подлежащие, не выраженные словом, к данным в мифе сказуемым и говорим, что предметом такого-то мифического объяснения (-корова) было восприятие тучи» [24, с. 262].
А.А. Потебня подчеркивает: «Метафоричность выражения, понимаемая в тесном смысле, начинается одновременно со способностью человека сознавать, удерживать различие между субъективным началом познающей мысли и тем ее течением, которое мы называем (неточно) действительностью, миром, объектом. И мы, как и древний человек, можем назвать мелкие белые тучи барашками, другого рода облака тканью, душу и жизнь - паром; но для нас это только сравнения, а для человека в мифическом периоде сознания - это полные истины до тех пор, пока между сравниваемыми предметами он признает только несущественные различия, пока, например, тучи он считает хотя и небесными, божественными, светлыми, но все же барашками; пока пар в смысле жизни есть все-таки, несмотря на различие функций, тот же пар, в который превращается вода» [24].
Когда в древневерхненемецком языке для обозначения будущего времени использовался презенс [22, с. 293; 23, с. 113], речь шла не о сознательном поиске и обнаружении аналогии между восприятиями настоящего и будущего времени, а именно о нерасчлененности в восприятии временных предметов, о выражении «настоящего-будущего» [22, с. 293], ср. из древневерхненемецкого текста «Муспилли»: mano vaШt, prinnit mittilagart («месяц упадет, сгорит срединная земля») [22].
Грамматическая функция морфемы «презенс» в современном немецком языке заключается в выражении качества «настоящее относительно актуального момента». Но хорошо известно также употребление презенса и в сфере прошлого и будущего, который в этом случае функционирует на временном уровне претеритальных и футуральных временных форм соответственно.
Простого дублирования одной и той же функции двумя различными формами при этом, однако, не происходит. Различные грамматические формы служат для обозначения различных форм «переживаний времени», в которых «полагаются „объективно темпоральные" данные» [26, с. 12]. Прошлое, к примеру, всегда относится к сфере нашего воспоминания, но воспоминание может осуществляться в разных формах. При помощи претерита мы можем обозначить лишь так называемое воспоминание «в простом подхватывании
(Zugreifen), когда воспоминание „всплывает", и мы направляем на вспомненное некоторый луч взгляда, при этом вспомненное смутно <...> и не есть повторяющее воспоминание» [26, с. 40]. Благодаря ассоциациям как закономерной связи идей и апперцепционным процессам мы также можем осуществлять и «действительно воспроизводящее (nacherzeugende), повторяющее воспоминание, в котором временной предмет снова полностью выстраивается в континууме воспроизведений (Vergegenwдrtigungen), мы его как бы снова воспринимаем» [26].
Выражение такого «прошедшего, но как будто настоящего» находится вне компетенции претерита. Презенс же вследствие своей внутренней формы, которая может быть обозначена как «воспринимаемое», способен обозначить действительно вос-производящее, повторяющее воспоминание, ср.: Auf dieser Balustrade also setzt Charlotte Menzel in einer warmen Juninacht des Jahres 1925 ihren, gelinde gesagt, angetbterten Tischherrn ab... (Wolf Ch. «Kindheitsmuster»).
Функция по выражению прошлого в форме презенса представлена одним признаком, взятым из грамматической функции морфемы «презенс». Этот признак, связующий обе вышеназванные функции, и есть внутренняя форма презен-са [ср.: 27, с. 212].
В этом случае соответствующее событие / бытие «псев-доактуализируется», осуществляется его «образное» - но не действительное! - восприятие. Внутреннее свободное единство концептов «настоящее относительно актуального момента» и «прошедшее относительно актуального момента» реализуется как превращенное образование, концепт «псев-доактуализированное прошлое», которому свойственна син-кретичность, нерасчлененность (ср.: «прошлое» + «псевдоактуализация»), проистекающая из синкретичности отражения нами объективной реальности.
Упорядоченность и последовательность элементов нового отношения, как можно наблюдать, отличается от упорядоченности и последовательности действительного отношения (ср.: восполнение концепта «настоящее» со стороны концепта «прошедшее» в случае с действительным отношением и «псевдоактуализация прошлого», т. е. модификация «прошедшего» под влиянием «настоящего», апперципирование «прошедшего» со стороны «настоящего» в случае с возникшим квазипредметом как результатом взаимодействия двух «стихий» апперцепции).
При вос-производящем воспоминании происходит «выход за пределы наличной информации и ее интерпретация в терминах внутреннего опыта». Функция презенса по выражению настоящего относительно актуального момента события / бытия воплощает первичную объективную информацию. Функция же выражения презенсом прошлого (равно как и будущего) обнаруживает интерпретацию вторич-
Библиографический список
ной информации, опосредованной первичной информацией, концептуальный троп, и выступает в качестве языкового тропа, коннотации.
Превращенные образования как качественно цельные явления сливаются со свойствами их материального носителя (в нашем случае - со свойствами презенса). В результате восполнения концепта «настоящее относительно актуального момента» со стороны концептов «прошедшее относительно момента актуального» и «футуральность, будущность» происходит нейтрализация различных темпоральных дифференциальных признаков в рамках одной единой грамматической категориальной формы презенса. Нейтрализация же на уровне временной формы приводит, в свою очередь, к объединению в системе языка в общее нерасчленен-ное целое сигнификативных функций данной временной формы, т. е. к ее парадигматическому синкретизму. Синкретизм презенса в современном немецком языке, воплощающий результат действия ассоциаций по сходству и апперцепционного механизма, представляет собой второй этап развития языкового синкретизма.
Лингвистический синкретизм, таким образом, существует объективно как воплощение онтологического синкретизма, синкретичности мышления - совместной реализации концептов как итога закономерной деятельности ассоциативно-апперцептивного мышления. Подобно тому как природа и общество, человек и все созданное им, включая его мысли и идеи, наличествуют не только в их различиях, но и в рамках совокупного существования мира, так и язык как форма воплощения бытия идеального пребывает в различии и единстве его основных целостностей. Как присутствие всего, что есть, было и будет в мире, есть выражение универсальной целостности мира, так и различные сигнификативные функции языкового знака - это проявление его неразрывного единства. В основе понимания синкретизма как противоречивого, но в то же время сущностного единства языкового знака и его различных сигнификативных функций - общелингвистические идеи о языке как организме, системе и структуре и о языковом развитии.
Становление предлагаемого понимания синкретизма как нового направления исследований в современном языкознании только начинается. Плодотворность лингвистического синкретизма в научном изучении грамматической категории времени в немецком языке [см. об этом также в: 28] позволяет, однако, уже сегодня заявить его в качестве результативного метода исследования такого типа отношения формы и содержания, где одному элементу плана выражения на парадигматическом уровне соответствуют два и более элемента в плане содержания. В силу же эффективности лингвистического синкретизма в переводоведении [см.: 29] правомерно также говорить и о его прикладном значении.
1. Grammatik der deutschen Sprache / hrsg. von G. Zifonun, L. Hoffmann, B. Strecker: in 3 Bдnden. - Berlin; New York, 1997. - Bd. 3.
2. Eisenberg, P. Grundriss der deutschen Grammatik: in 2 Bдnden / P. Eisenberg. - Stuttgart; Weimar, 2006. - Bd. 1.
3. Ельмслев, Л. Пролегомены к теории языка: пер. с англ. Ю.К. Лекомцева // Новое в лингвистике: сб. статей / сост. В.А. Звегинцев. - М.,
1960. - Вып. 1.
4. Бабайцева, В.В. Синкретизм // Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В.Н. Ярцева. - М., 1990.
5. Друговейко, С.В. Синкретизм языкового знака в поэзии постмодернизма // Вестник С.-Петерб. ун-та.- СПб., 2000. - Вып. 2. - № 10.
6. Бузаров, В.В. Синкретизм как разноуровневое средство реализации языковой экономии // Лингвистические категории в синхронии и диахронии: межвуз. сб. науч. трудов. - Пятигорск, 1996.
7. Еремин, А.Н. Переходность и синкретизм в лексической семантике просторечного слова // Языковая деятельность: переходность и
синкретизм: сб. ст. науч.-метод. семинара «TEXTUS» / под ред. К.Э. Штайн. - М.; Ставрополь, 2001. - Вып. 7.
8. Богданов, С.И. Переходность в системе частей речи. Субстантивация: учеб. пособие / С.И. Богданов, Ю.Б. Смирнов. - СПб., 2004.
9. Демидова, К.И. Синкретичные явления в лексике современного русского языка // Языковая деятельность: переходность и синкретизм: сб. ст. науч.-метод. семинара «TEXTUS» / под ред. К.Э. Штайн. - М.; Ставрополь, 2001. - Вып. 7.
10. Береснева, В.А. Гносеологические корреляции термина «синкретизм» в философии и лингвистике» // Славянское терминоведение:
теоретический журнал по проблемам терминоведения и терминологистики. - М., 2009. - № 1.
11. Введение в философию: учеб. пособие для вузов / И.Т. Фролов [и др.]. - М., 2002.
12. Флоренский, П.А. Столп и утверждение истины: опыт православной теодицеи в двенадцати письмах. - М., 1914.
13. Кобляков, А.А. Синергетика, язык, творчество // Синергетическая парадигма. Нелинейное мышление в науке и искусстве. - М., 2002.
14. Философский энциклопедический словарь. - М., 1997.
15. Словарь философских терминов / науч. ред. проф. В.Г. Кузнецов. - М., 2007.
16. Потебня, А.А. Мысль и язык // Потебня А.А. Слово и миф / сост., подг. текста и прим. А.Л. Топоркова; отв. ред. А.К. Байбурин. -
М., 1989.
17. Топорков, А.Л. Примечания // Потебня А.А. Слово и миф / отв. ред. А.К. Байбурин. - М., 1989.
18. Соловьев, В.С. Философские начала цельного знания // Соловьев В.С. Соч.: в 2 т. / общ. ред. и сост. А.В. Гулыги, А.Ф. Лосева. - М.: Мысль, 1990. - Т. 2.
19. Мамардашвили, М.К. Как я понимаю философию / сост. и общ. ред. Ю.П. Сенокосова. - М., 1992.
20. Овсянико-Куликовский, Д.Н. О значении научного языкознания для психологии мысли // Овсянико-Куликовский Д.Н. Литературнокритические работы: в 2 т. / сост., подг. текста, прим. И. Михайловой; вступ. ст. Ю. Манна. - М., 1989. - Т.1.
21. Маковский, М.М. Язык - Миф - Культура. Символы жизни и жизнь символов. - М., 1996.
22. Жирмунский, В.М. История немецкого языка. - М., 1965.
23. Москальская, О.И. История немецкого языка. - М., 1977.
24. Потебня, А.А. Из записок по теории словесности. Фрагменты // Потебня А.А. Слово и миф / сост., подг. текста и прим. А.Л. Топоркова; отв. ред. А.К. Байбурин; предисл. А.К. Байбурина. - М., 1989.
25. Веселовский, А.Н. Из истории эпитета // Веселовский А.Н. Историческая поэтика. - М., 1989.
26. Гуссерль, Э. Собрание сочинений. Феноменология внутреннего сознания времени: пер. с нем. / Э. Гуссерль / сост., вступ. ст., пер. В.И. Молчанова. - М., 1994. - Т. 1.
27. Потебня, А.А. Психология поэтического и прозаического мышления // Потебня А.А. Слово и миф / сост., подг. текста и прим. А.Л. Топоркова; отв. ред. А.К. Байбурин; предисл. А.К. Байбурина. - М., 1989.
28. Береснева, В.А. Синкретизм временных форм современного немецкого языка. - Киров, 2008.
29. Береснева, В.А. К вопросу о переводе синкретичных языковых форм // Вестник Московского университета: науч. журнал. - М. - 2010.
- № 4. - Сер. 22.
Bibliography
1. Grammatik der deutschen Sprache / hrsg. von G. Zifonun, L. Hoffmann, B. Strecker: in 3 Banden. - Berlin; New York, 1997. - Bd. 3.
2. Eisenberg, P. Grundriss der deutschen Grammatik: in 2 Banden / P. Eisenberg. - Stuttgart; Weimar, 2006. - Bd. 1.
3. Eljmslev, L. Prolegomenih k teorii yazihka: per. s angl. Yu.K. Lekomceva // Novoe v lingvistike: sb. stateyj / sost. V.A. Zvegincev. - M., 1960.
- Vihp. 1.
4. Babayjceva, V.V. Sinkretizm // Lingvisticheskiyj ehnciklopedicheskiyj slovarj / gl. red. V.N. Yarceva. - M., 1990.
5. Drugoveyjko, S.V. Sinkretizm yazihkovogo znaka v poehzii postmodernizma // Vestnik S.-Peterb. un-ta.- SPb., 2000. - Vihp. 2. - № 10.
6. Buzarov, V.V. Sinkretizm kak raznourovnevoe sredstvo realizacii yazihkovoyj ehkonomii // Lingvisticheskie kategorii v sinkhronii i diakhronii: mezhvuz. sb. nauch. trudov. - Pyatigorsk, 1996.
7. Eremin, A.N. Perekhodnostj i sinkretizm v leksicheskoyj semantike prostorechnogo slova // Yazihkovaya deyateljnostj: perekhodnostj i sinkretizm:
sb. st. nauch.-metod. seminara «TEXTUS» / pod red. K.Eh. Shtayjn. - M.; Stavropolj, 2001. - Vihp. 7.
8. Bogdanov, S.I. Perekhodnostj v sisteme chasteyj rechi. Substantivaciya: ucheb. posobie / S.I. Bogdanov, Yu.B. Smirnov. - SPb., 2004.
9. Demidova, K.I. Sinkretichnihe yavleniya v leksike sovremennogo russkogo yazihka // Yazihkovaya deyateljnostj: perekhodnostj i sinkretizm: sb. st. nauch.-metod. seminara «TEXTUS» / pod red. K.Eh. Shtayjn. - M.; Stavropolj, 2001. - Vihp. 7.
10. Beresneva, V.A. Gnoseologicheskie korrelyacii termina «sinkretizm» v filosofii i lingvistike» // Slavyanskoe terminovedenie: teoreticheskiyj zhurnal po problemam terminovedeniya i terminologistiki. - M., 2009. - № 1.
11. Vvedenie v filosofiyu: ucheb. posobie dlya vuzov / I.T. Frolov [i dr.]. - M., 2002.
12. Florenskiyj, P.A. Stolp i utverzhdenie istinih: opiht pravoslavnoyj teodicei v dvenadcati pisjmakh. - M., 1914.
13. Koblyakov, A.A. Sinergetika, yazihk, tvorchestvo // Sinergeticheskaya paradigma. Nelineyjnoe mihshlenie v nauke i iskusstve. - M., 2002.
14. Filosofskiyj ehnciklopedicheskiyj slovarj. - M., 1997.
15. Slovarj filosofskikh terminov / nauch. red. prof. V.G. Kuznecov. - M., 2007.
16. Potebnya, A.A. Mihslj i yazihk // Potebnya A.A. Slovo i mif / sost., podg. teksta i prim. A.L. Toporkova; otv. red. A.K. Bayjburin. - M., 1989.
17. Toporkov, A.L. Primechaniya // Potebnya A.A. Slovo i mif / otv. red. A.K. Bayjburin. - M., 1989.
18. Solovjev, V.S. Filosofskie nachala celjnogo znaniya // Solovjev V.S. Soch.: v 2 t. / obth. red. i sost. A.V. Gulihgi, A.F. Loseva. - M.: Mihslj,
1990. - T. 2.
19. Mamardashvili, M.K. Kak ya ponimayu filosofiyu / sost. i obth. red. Yu.P. Senokosova. - M., 1992.
20. Ovsyaniko-Kulikovskiyj, D.N. 0 znachenii nauchnogo yazihkoznaniya dlya psikhologii mihsli // Ovsyaniko-Kulikovskiyj D.N. Literaturno-kriticheskie rabotih: v 2 t. / sost., podg. teksta, prim. I. Mikhayjlovoyj; vstup. st. Yu. Manna. - M., 1989. - T.1.
21. Makovskiyj, M.M. Yazihk - Mif - Kuljtura. Simvolih zhizni i zhiznj simvolov. - M., 1996.
22. Zhirmunskiyj, V.M. Istoriya nemeckogo yazihka. - M., 1965.
23. Moskaljskaya, O.I. Istoriya nemeckogo yazihka. - M., 1977.
24. Potebnya, A.A. Iz zapisok po teorii slovesnosti. Fragmentih // Potebnya A.A. Slovo i mif / sost., podg. teksta i prim. A.L. Toporkova; otv. red. A.K. Bayjburin; predisl. A.K. Bayjburina. - M., 1989.
25. Veselovskiyj, A.N. Iz istorii ehpiteta // Veselovskiyj A.N. Istoricheskaya poehtika. - M., 1989.
26. Gusserlj, Eh. Sobranie sochineniyj. Fenomenologiya vnutrennego soznaniya vremeni: per. s nem. / Eh. Gusserlj / sost., vstup. st., per. V.I. Molchanova. - M., 1994. - T. 1.
27. Potebnya, A.A. Psikhologiya poehticheskogo i prozaicheskogo mihshleniya // Potebnya A.A. Slovo i mif / sost., podg. teksta i prim. A.L. Toporkova; otv. red. A.K. Bayjburin; predisl. A.K. Bayjburina. - M., 1989.
28. Beresneva, V.A. Sinkretizm vremennihkh form sovremennogo nemeckogo yazihka. - Kirov, 2008.
29. Beresneva, V.A. K voprosu o perevode sinkretichnihkh yazihkovihkh form // Vestnik Moskovskogo universiteta: nauch. zhurnal. - M. - 2010.
- № 4. - Ser. 22.
Статья поступила в редакцию 29.10.11
УДК 49 + 493.3 - 25 DarzhayjA.V. ANALYTICAL VERB OF THE TUVINIAN LANGUAGE, FORMED ON MODELS N+V кыл= do'The Article is dedicated to analytical verb of the tuvinian language, formed on models N+V кыл= do’. Whole us is revealled 79 units which name the analytical verb, built by syntax way on models N + V cop. кыл= do’.
Key words: analytical verb, model, the first component, the second component, auxiliary verb.
А.В. Даржай, аспирант ТувГУ, г. Кызыл, Email: [email protected]
АНАЛИТИЧЕСКИЕ ГЛАГОЛЫ В ТУВИНСКОМ ЯЗЫКЕ, ОБРАЗОВАННЫЕ ПО МОДЕЛИ N + V КЫЛ ‘ДЕЛАТЬ'
Статья посвящена аналитическим глаголам тувинского языка, образованным по модели N+V10^ 1де"ать’. Выявленная нами модель является самой частотной по употреблению среди аналитических глаголов в тувинском языке, образованных по модели N+Vaux. Всего нами выявлено 79 единиц, образованных по модели N+V™^ 1депать’. В предложении они выполняют разные синтаксические функции.
