CC BY
199
УДК 81-119
В. А. Береснева
Лингвистический синкретизм как актуальная категория современного языкознания
В статье на материале грамматической категории времени в немецком языке исследуется проблема лингвистического синкретизма с учетом статуса языка как формы воплощения бытия и законов развития материального мира.
The article considers on the basis of the grammatical category of tense in German the problem of linguistic syncretism taking into consideration the status of language as a form of embodiment of existence and laws of material world development.
Ключевые слова: лингвистический синкретизм, лингвистическая категория, онтологический синкретизм, общий закон развития.
Key words: linguistic syncretism, linguistic category, ontological syncretism, the general law of development.
Проблема синкретизма (греч. sygkretismos = соединение, объединение) время от времени обсуждается в лингвистике, но до ее окончательного решения, очевидно, далеко. Характеристика синкретизма в языкознании в своем развитии часто не идет дальше структурной фазы [1, с. 446] и ограничивается изложением формальных и нормативных аспектов синкретизма [18, I, s. 18 ff; 19, III, s. 1784]. Наблюдается отождествление синкретизма и нейтрализации [10, с. 343], синкретизма и контаминации (гибридности, диффузности) [1, с. 446], синкретизма и игры слов, каламбура [3, с. 24-25; 9]. Говорят также о «синкретизме значений многозначного слова» [11, с. 74], о совмещении при синкретизме «признаков омонимии и многозначности» [8, с. 71] и т. д. Настоящая статья представляет собой попытку осмысления лингвистического синкретизма с учетом статуса языка как особой формы существования, воплощения бытия и законов развития материального мира.
Отметим, прежде всего, что термин лингвистический синкретизм мы понимаем в двух значениях. Во-первых, как синкретизм языковых форм. Применительно к последним следовало бы, собственно, говорить о языковом синкретизме. Но в силу известных терминообразовательных процессов мы остановились на термине лингвистический синкретизм. Второе значение представляет научно-лингвистическое понимание синкретизма. Лингвистический синкретизм как языковое явление, конечно, существует объективно. Но к его установлению, выяснению его природы и лингвисти-
© Береснева В. А., 2012
ческого статуса мы приходим именно вследствие научнолингвистического истолкования данного феномена.
Размышление о синкретизме, по-видимому, не может ограничиваться простой констатацией факта некоего соединения, объединения. Уже внутренняя логика проблемы синкретизма ведет нас от вопроса о соединении, объединении к вопросам о том, ч т о соединяется, почему происходит такое соединение, как и при каких условиях. Выстраивается, таким образом, целая цепочка вопросов, касающихся синкретизма. Возникает действительно проблема синкретизма, которая может быть осмыслена в языкознании с помощью категории синкретизма. Постижение сути лингвистической категории синкретизма осуществляется в ходе научно-лингвистического рассмотрения фактов синкретизма в языке, опирающегося на достижения таких наук, как философия и психология. На важность установления связи языкознания с философскими и психологическими исследованиями указывал еще выдающийся немецкий языковед Й. Л. Вайсгербер, подчеркивавший, что «одного лишь знания фактов», как правило, «оказывается недостаточно», что языковедению «не достает <...> зачастую <...> верных масштабов для анализа и оценки языковых явлений» [4, с. 43]. Материалом для исследования по синкретизму в работе избраны временные формы немецкого языка. Ни в отечественной, ни в зарубежной традиции в общедоступных грамматиках не принято рассматривать временные формы в аспекте синкретизма, однако это сдерживает научное изучение языка.
Исследование лингвистической категории синкретизма требует предварительных замечаний относительно онтологической сущности, особой роли языка в бытии духовного (идеального) как одной из основных форм бытия. «Связь языка и сознания, языка и мысли, - указывают специалисты, - несомненна. Язык - это форма, через которую выходят вовне, объективируются отдельные результаты, процессы работы сознания. Вместе с тем буквы (звуки), слова, предложения, тексты <...> выступают и как реальность, также обособленная от сознания отдельных индивидов, поколений людей. Им эта реальность дана как особый мир, запечатленный в „памяти“ человеческой культуры, в памяти человечества» [5, с. 361]. В силу того что язык служит формой материализации духовного, заключает в себе, таким образом, духовное как содержание, духовному же как одной из основных сфер бытия внутренне присуще единство, подход к языку как единству многообразного, как «совокупной (и расчлененной) целостности» [5, с. 343] обязательно должен был родиться в науке о языке. Именно в онтологическом (бытийном) единстве, как нам представляется, следует искать истоки лингвистического синкретизма.
Атрибуты «единство многообразного», «совокупная (и расчлененная) целостность» уже проливают некоторый свет на существо синкретизма в языке. Философское объяснение единства мира - следующий пункт на пути к выяснению сущности исследуемой лингвистической категории. Все
философские концепции, признающие важность онтологической проблематики и исследующие ее в опоре на естественные науки, рассматривают многообразие бытия с точки зрения его материального единства. К всеобщим свойствам материи, обеспечивающим единство объектов мира, относятся структурность и движение. Один из основных типов движения - это процессы, характеризуемые как развитие. «Общий закон всякого развития» был установлен выдающимся русским философом В. С. Соловьевым [17, с. 145]. Соловьев называет три состояния (момента) развития: смешение, или внешнее единство, составных форм и элементов организма, их обособление и дальнейшее внутреннее свободное единство. Этот закон, который, по замечанию мыслителя, был логически сформулирован Гегелем, лег в основу теории всеединства Вл. Соловьева. Первый и третий моменты в названной схеме развития отображают, по нашему убеждению, два этапа развития синкретизма. Несмотря на то что в своих произведениях В. С. Соловьев не употребляет слова «синкретизм», а использует синонимичные термины («смешение», «внешнее единство», «внутреннее свободное единство», «синтез», «всеединство»), в работе В. В. Розанова «Памяти Вл. Соловьева» нами обнаружено следующее крайне важное замечание: «В одной ненапечатанной статье своей „Схема развития славянофильства“ я, указывая историческое положение Соловьева и характеризуя общий склад его ума, занятий и направлений, определил их словом „эклектизм“. Покойный, прочитав эту рукопись и возвращая ее мне, сказал: „Только слово ‘эклектизм’ вы заменили бы словом ‘синкретизм’ (курсив наш. - В. Б.)“. Считаю долгом внести эту личную поправку Соловьева, не отвергая ее, хотя и не настаивая на ней» [16, с. 190].
В свете вышеизложенной теории сознание человека как совокупность психических образов носит системный характер, обладает структурой. Закономерная связь образующих содержание мира сознания идей обозначается в науке термином «ассоциация». В современных психологических исследованиях отмечается, что благодаря ассоциациям сознание человека может выйти за пределы непосредственно данного, расширив внутреннее поле своей деятельности. Речь идет о вторичном восприятии, когда образ восприятия соотносится не с объективной реальностью, а с имеющимся знанием. Ассоциации имеют своим следствием сопряженность концептов. В случае вторичного восприятия посредством ассоциаций происходит объединение образов первичного восприятия с образами, идеями, составляющими фоновые знания, и вместе с тем ассоциации приводят к тому, что в рамках самих терминов внутреннего опыта совмещаются содержательные элементы, представляющие, с одной стороны, передачу первичной объективной информации, а с другой стороны - интерпретацию вторичной информации, опосредованной первичной информацией, обусловливают би- и поликонцептность содержания сознания.
Подчиняясь общему закону развития, сознание, мышление человека проходят в своем развитии две стадии синкретизма. Первоначальный мыслительный синкретизм может быть назван мифологическим синкретизмом, по причине того что мифология, миф является средоточием данного вида синкретизма. На ранних ступенях человеческой истории мифология выступала как «универсальная, нерасчлененная (синкретическая) форма сознания», которая объединяла в себе «зачатки знаний, религиозных верований, политических взглядов, разных видов искусств, философии. Лишь впоследствии эти элементы получили самостоятельную жизнь и развитие» [5, с. 13-14]. В условиях синкретического мифологического мышления, когда неотчетливо разделяются субъект и объект, предмет и знак, существо и его имя, пространственные и временные отношения, происхождение и сущность, отмечается безразличие к противоречию и т. п., содержательные элементы, участники ассоциативной связи, существуют лишь потенциально, находятся в безразличии, или смешении. Это безразличие, однако, лишь относительное и состоит в том, что элемент единства, которому здесь принадлежит исключительная актуальность, скрывает в себе все остальные, не допуская их самостоятельного бытия [17, с. 144].
С развитием научного осмысления действительности, строгой научной логики происходит обособление концептов, членов ассоциативной связи. По закону развития, отмежевавшиеся концепты сначала все вместе отрицают скрывавший их некогда концепт. Но обособившиеся концепты для их полного развития должны также отрицать друг друга. Ввиду того что ни один из них не может получить исключительного господства, они вынуждены искать для своего единства некоторый высший центр вне себя. Им может стать только высший концепт единства. С другой стороны, высший концепт не нуждается больше во внешнем подчинении скрываемых им когда-то концептов, так как он вследствие обособления последних получил собственную независимую действительность и может служить для них началом внутреннего свободного единства. Осуществление этого нового единства есть третий момент развития [17, с. 143-144], второй этап развития синкретизма в сознании человека.
Обнаруживающаяся в рамках сознания би- и поликонцептность объективируется в языке как парадигматическое совмещение двух и более сигнификативных функций одним языковым знаком. Объединение в системе языка в общее целое сигнификативных функций языкового знака и составляет сущность лингвистического синкретизма. Синкретичность мышления вызывает синкретизм в языке.
В системе временных форм немецкого языка синкретизм проявляется на внутри- и межкатегориальном уровнях. Под межкатегориальным синкретизмом в настоящем исследовании понимается совмещение грамматической категориальной формой в ее первичном объективном содержании, помимо темпорального признака, признаков других грамматических кате-
горий. В результате последовательного разграничения характера протекания события / бытия и его существования во времени, учета различной маркировки характера протекания, а также рассмотрения временных форм как глагольных комплексов, представляющих единое грамматическое целое при сохранении семантической значимости их компонентов, выявляется совмещение в первичных объективных функциях всех временных форм грамматических категорий темпуса и аспекта. С точки зрения темпоральной дифференциации формы презенса и перфекта могут быть определены как презентные, формы претерита и плюсквамперфекта - как претериталь-ные, формы футура I и II (в которых наблюдается синтезирование семантики глагола «werden» и грамматического значения формы презенса) - как футуральные относительно настоящего момента. С точки зрения аспекту-альной дифференциации формы презенса, претерита и футура I могут быть определены как неперфективные (неперфективный аспект представлен в формах презенса и претерита их нулевыми компонентами, в форме футура
I - формой инфинитива I), формы перфекта, плюсквамперфекта и футура
II - как перфективные (перфективный аспект во всех формах представлен формой причастия II). В связи с отсутствием верификации ожидаемого говорящим будущего события / бытия денотативные функции форм футура пополняются еще и модальной семой [2, с. 143 и след.].
Осуществляющаяся в сознании интерпретация наличной информации в терминах внутреннего опыта влечет за собой внутрикатегориальный синкретизм. Все временные формы совмещают в системе языка несколько функций. Одна из них воплощает первичную объективную информацию. Другие же, обнаруживая интерпретацию опосредованной ею вторичной информации, выступают в качестве так называемых коннотаций, понимаемых как смысловое содержание языковой единицы, использующейся во вторичной для нее функции наименования, формируемое ассоциативнообразным представлением об обозначаемой реалии на основе осознания внутренней формы наименования. Вторичные сигнификативные функции отражают употребление временной формы в первичной временной сфере функционирования других временных форм. Презенс и перфект употребляются в первичных временных сферах функционирования претериталь-ных и футуральных временных форм, претерит и плюсквамперфект - в первичных временных сферах функционирования презентных и футураль-ных временных форм, футур I и футур II - в первичных временных сферах функционирования презентных и претеритальных временных форм [2, с. 153 и след.].
Коннотативное употребление временных форм является, по сути, их метафорическим употреблением. Метафоры как один из видов языковых тропов есть «озвученный» результат деятельности ассоциативного мышления. На протяжении длительного времени тропы рассматривались лишь как понятие поэтики и стилистики, представляющее обороты, основанные
на употреблении слова в переносном значении и использующиеся для усиления изобразительности и выразительности речи. В современной философии, однако, появились заявления о том, что «с тропом тесно связана идея переносов», что «система тропов <...> представляет содержательную сторону мышления в ее тождестве с формально-образными структурами» [15, с. 114]. Возник даже термин «тропеический характер мышления». По свидетельству С. С. Гусева, с середины 20-го века философы проявляют активный интерес к теме «метафора», «начиная с 1960-х гг. от трактовки метафор в качестве хотя и важного, интересного, но достаточно специфического элемента языка исследователи переходят к пониманию их фундаментальности и универсальности» [6, с. 549]. Построены различные теории метафор (когнитивная, символическая и др.). Следует, однако, отметить, что все многообразие тропов остается вне поля зрения большинства философов и логиков. В исследовании тропеического характера мышления трудно переоценить значение естественного языка. В силу «двойственности формы» выражения сознания мы можем судить о «ненаблюдаемом когнитивном мире человека, структурах его сознания» [13, с. 37] на основании языковых фактов. Языковые тропы служат ярким свидетельством существования понятийных тропов. В существующей ситуации обращение специалистов к различным тропам как типам человеческого мышления представляется лишь вопросом времени.
Первоначальный мыслительный синкретизм приводит к первоначальному, или первородному, синкретизму в языке. Безразличие содержательных элементов сознания на ранних этапах развития человечества обусловливает смешение содержательных элементов на ранних ступенях развития языка. Так, когда в древневерхненемецком языке для обозначения будущего времени использовался презенс [12, с. 293; 14, с. 113], речь шла не о сознательном поиске и обнаружении аналогии между восприятиями настоящего и будущего времени, а именно о нерасчлененности в восприятии временных предметов, о сокрытии презентного содержательного элемента, представляющего первичную объективную информацию, и футурального содержательного элемента, являющегося носителем вторичной информации, опосредованной первичной информацией, со стороны высшего элемента единства, который может быть обозначен как «настоящее-будущее» [12, с. 293], ср. из древневерхненемецкого текста «Муспил-ли»: mano vallit, prinnit mittilagart («месяц упадет, сгорит срединная земля») [12, с. 293].
Внутри- и межкатегориальный синкретизм временных форм современного немецкого языка может быть охарактеризован как свободный синтез различных сигнификативных функций в рамках одной единой грамматической формы. На смену периоду обособления содержательных элементов категориальной формы, дальнейшего отрицания ими скрывав-
шего их некогда элемента и друг друга приходит стадия их внутреннего свободного единства под началом получившего собственную независимую действительность высшего содержательного элемента. Для различных временных функций презенса, к примеру, таким высшим содержательным элементом выступает концепт «актуальное в самом широком смысле этого слова». Если мы, например, сравним прошлое, выражаемое претеритом, и прошлое, выражаемое историческим презенсом, то заметим, что они не идентичны. Хотя прошлое и относится всегда к сфере нашего воспоминания, но воспоминание осуществляется в разных формах. При помощи претерита мы можем обозначить лишь так называемое воспоминание «в простом подхватывании (Zugreifen), когда воспоминание „всплывает“, и мы направляем на вспомненное некоторый луч взгляда, при этом вспомненное смутно <...> и не есть повторяющее воспоминание» [7, с. 40].
Но мы также можем осуществлять и «действительно воспроизводящее (nacherzeugende), повторяющее воспоминание, в котором временной предмет снова полностью выстраивается в континууме воспроизведений (Vergegenwärtigungen), мы его как бы снова воспринимаем» [7, с. 40]. Выражение концепта «прошедшее, но как будто настоящее» находится вне компетенции претерита. Презенс же благодаря своему объективному содержанию способен обозначить действительно вос-производящее, повторяющее воспоминание, ср.: Auf dieser Balustrade also setzt Charlotte Menzel in einer warmen Juninacht des Jahres 1925 ihren, gelinde gesagt, angetüterten Tischherrn ab... (Wolf Ch. «Kindheitsmuster»). Вторичная для презенса функция выражения прошлого обнаруживает интерпретацию вторичной информации, опосредованной первичной информацией, концептуальный троп, и выступает в качестве языкового тропа, коннотации.
Обусловленное существованием метафорических концептов, понятийных метафор, употребление одной грамматической формы противопоставления в первичной временной сфере функционирования другой приводит к нейтрализации различных темпоральных дифференциальных признаков на уровне категориальной формы. В результате такой нейтрализации происходит совмещение в системе языка сигнификативных функций формы. Благодаря своему существованию различные сигнификативные функции одной языковой формы образуют ее целостное единство. Иными словами, наличие этих функций обнаруживает единство формы. Реализация этого единства и составляет второй этап развития синкретизма в системе временных форм.
Приведем в единство утверждения, которые теоретически суммируются с помощью лингвистической категории синкретизма. С помощью этой категории интегрируются основные идеи, вычлененные в процессе последовательного осмысления вопроса о языковом соединении, объединении. Это следующие идеи. Лингвистический синкретизм представляет
собой парадигматическое совмещение двух и более сигнификативных функций одним языковым знаком. Лингвистический синкретизм носит не случайный характер, а существует объективно как выражение онтологического синкретизма, синкретичности мышления - совместной реализации концептов как итога закономерной деятельности ассоциативного мышления. Язык как форма воплощения бытия идеального существует в различии и единстве его основных целостностей. Различные сигнификативные функции языкового знака - это проявление его единства. В силу действия общего закона развития можно говорить о двух этапах развития лингвистического синкретизма: первоначальном синкретизме, чисто внешнем, вынужденном единстве содержательных элементов, и внутреннем единстве содержательных элементов, синкретизме как свободном синтезе.
Лингвистическая категория синкретизма, следовательно, заключает в себе достаточно сложное и комплексное содержание. При его осмыслении могут возникнуть некоторые вопросы, которые, однако, требуют специального рассмотрения.
Список литературы
1. Бабайцева В. В. Синкретизм // Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В. Н. Ярцева. - М.: Сов. энцикл., 1990.
2. Береснева В. А. Лингвистический синкретизм: онтология и гносеология / отв. ред.
B. А. Татаринов. - Киров: Первая Образцовая типография, 2011.
3. Бузаров В. В. Синкретизм как разноуровневое средство реализации языковой экономии // Лингвистические категории в синхронии и диахронии. - Пятигорск, 1996. -
C. 19-42.
4. Вайсгербер Й. Л. Родной язык и формирование духа / пер. с нем., вступ. ст. и коммент. О. А. Радченко. - 2-е изд., испр. и доп. - М.: Едиториал УРСС, 2004.
5. Введение в философию: учеб. пособие для вузов / авт. колл. И. Т. Фролов и др. - 2-е изд., перераб. и доп. - М.: Республика, 2002.
6. Гусев С. С. Метафора // Новая философская энциклопедия: в 4 т. / Ин-т философии РАН. - М.: Мысль, 2001. - Т. 2. - С. 548-549.
7. Гуссерль Э. Собр. соч. / пер. с нем.; сост., вступ. ст., пер. В. И. Молчанова. - М.: Гнозис, 1994. - Т. 1. Феноменология внутреннего сознания времени.
8. Демидова К. И. Синкретичные явления в лексике современного русского языка // Языковая деятельность: переходность и синкретизм: сб. ст. науч.-метод. семинара «ТЕХТ^». - Вып. 7 / под ред. К. Э. Штайн. - М.; Ставрополь: Изд-во СГУ, 2001. -С. 70-72.
9. Друговейко С. В. Синкретизм языкового знака в поэзии постмодернизма // Вестн. С.-Петерб. ун-та. - Сер. 2. История, языкознание, литературоведение. - СПб., 2000. - Вып. 2, № 10. - С. 58-61.
10. Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка: пер. с англ. Ю. К. Лекомцева // Новое в лингвистике: сб. ст. - М.: Иностр. лит., 1960. - Вып. 1. - С. 264-389.
11. Еремин А. Н. Переходность и синкретизм в лексической семантике просторечного слова // Языковая деятельность: переходность и синкретизм: сб. ст. научно-метод. семинара «ТЕХТ^». - М.; Ставрополь: Изд-во СГУ, 2001. - Вып. 7 / под ред. К. Э. Штайн. - С. 73-77.
12. Жирмунский В. М. История немецкого языка. - М.: Высш. шк., 1965.
13. Кубрякова Е. С. Начальные этапы становления когнитивизма: лингвистика -психология - когнитивная наука // Вопросы языкознания. - 1994. - № 4. - С. 34-47.
14. Москальская О. И. История немецкого языка. - М.: Высш. шк., 1977.
15. Неретина С. С. Тропы // Новая философская энциклопедия: в 4 т. / Ин-т философии РАН. - М.: Мысль, 2001. - Т. 4. - С. 113-114.
16. Розанов В. В. Памяти Вл. Соловьева // Вл.С. Соловьев: pro et contra / сост.,
вступ. ст. и прим. В. Ф. Бойкова. - СПб.: РХГИ, 2000. - С. 190-195.
17. Соловьев В. С. Философские начала цельного знания // Соловьев В. С. Сочинения в 2 т. / общ. ред. и сост. А. В. Гулыги, А. Ф. Лосева; прим. С. Л. Кравца и др. -
2-е изд. - М.: Мысль, 1990. - Т. 2. - С. 139-288.
18. Eisenberg P. Grundriss der deutschen Grammatik: in 2 B. - Stuttgart; Weimar: Metzler, 2006.
19. Grammatik der deutschen Sprache / hrsg. von G. Zifonun, L. Hoffmann, B. Strecker: in 3 Bänden. - Berlin; New York: de Gruyter, 1997.
